Философ
Красная обшарпанная «Нива» скакала по степной дороге. Стрелка спидометра показывала какие-то безумные 30 километров в час. Дороги абсолютно не было видно из-за пыли, которая вылетала из под колес впереди идущего «Кировца» с двумя тракторными тележками. Хоть и дорога была максимально ровной, но «Нива», со следами боевых столкновений, упрямо тряслась в кильватере степного корабля. Главный агроном хозяйства, чихнув в очередной раз после пылевого заряда, который как паром обдал пассажиров, обратился к водителю
- Иван Николаевич, может быть, мы уже сможем как-нибудь обогнать эту тележку?
Иван Николаевич, не спеша повернул к собеседнику свою гордую голову, украшенную очками со стеклами сантиметровой толщины и мудро ответил
-А зачем? Он же едет в ту же сторону что нам надо....

Учитель

Ергунусов сначала очень боялся машины, водить почти не умел. «Товарищ лейтенант, я до армии даже на велосипеде не ездил, только пешком ходил, не хочу быть механиком-водителем, переведите меня в ремвзвод, пожалуйста!!!». Оказалось, что он и в учебке старался косить от занятий по вождению (хотя в устройстве ПТС-М что-то соображал), сказывались гуманитарные наклонности и полтора курса пединститута. О ремвзводе речи и быть не могло, поэтому запустили проверенный военный механизм «не можешь - научим, не хочешь - заставим». Непрост и тернист был путь к олицетворению советской военной угрозы, не обошлось без суровых мер, но за год он научился водить на суше и воде сначала кое-как, потом правильно, а потом и быстро. Окончательное перерождение произошло, наверное, на осеннем полевом выходе, когда я пригрозил, что сегодня в ВС СССР появится или еще один нормальный механик-водитель, или утопленник. Ергунусов под моим надзором пересек Эльбу раз двадцать, к вечеру даже выход из воды у него стал получаться вполне прилично. Он вылез из люка, сбил шлемофон на затылок и, наверное, впервые за год улыбнулся во все тридцать два зуба.
Оставшиеся полгода он служил командиром отделения и был одним из лучших сержантов и инструкторов по вождению плавающего транспортера. Мне самому впору было поучиться у него терпению и спокойствию. Даже самые деревянные сыны Памира не могли вывести его из равновесия. Ни на пятом, ни на десятом повторе объяснения дело не доходило до ругательств, а тем более до ударов шлемофоном по башке. Может быть, пединститут был тому причиной, а может - природный дар Учителя.

Пей твою мать!

По окончании отпуска, из Союза в Германию мы всегда везли одни и те же продукты - русскую, вернее советскую водку, вкусную копченую советскую колбасу и растворимый кофе. Не то, чтобы этого здесь в Германии нельзя было купить, а просто из-за того, что это наше, родное, и хоть немного, - но «покайфуем».
Семья осталась на лето в Союзе, а я, приехав домой улёгся отдыхать. Сосед по квартире у нас был заместитель командира бригады по вооружению полковник Степаненко (две комнаты у нас, одна у него, - его семья жила в Мальвинкеле, т.к. он ранее там служил), а поскольку был он большой «нелюбитель» выпить, то вечером, естественно, ожидалась «дегустация» привезённой мною водки.
Привёз в тот раз, я ещё и магнитофон «Весна-211» с колонками и целую кучу новых записей, включая Аллу Пугачёву с её «Ленинградом», «Старинными часами» и т.д.
Степаненко появился где-то после десяти вечера, - но его такие вещи не пугали. И хотя к этому времени, мною нажаренная картошка уже остыла, пока сервировали стол, - всё уже было «на мази». Разлили по первой, по второй и далее.
Тем временем, новые песни Пугачёвой полковнику Степаненко нравились всё больше и больше, и громкость магнитофона после каждой выпитой рюмки увеличивалась в геометрической прогрессии.
Около двух-трёх ночи, наш служебный телефон начал беспрестанно звонить. Дежурный по части, поднятый возмущёнными звонками жителей военного городка, о «беспределе» в квартире К., требовал от меня прекращения этого «праздника». Но полковник Степаненко пару раз, в ответ, рявкнул что-то нечленораздельное в трубку и таким образом, прекратил «мучения» дежурного по части и нашего телефона.
Начало светать. Пугачёва по-прежнему пела, вернее орала свои новые песни в это раннее немецкое утро в окне нашего четвертого этажа.
Вдруг на улице услышали визг тормозов. Выглянув в окно, я увидел патруль бригады в полном составе, спрыгивающий с ГАЗ- 66. Возглавлял его командир батареи управления в звании «капитан». Через пару минут, они были у нас в квартире. Я чувствовал себя спокойно, с интересом наблюдая, - что будет дальше?
Полковник Степаненко, молча, еле поднимая голову, выслушал капитана, перевёл взгляд на меня и тихо скомандовал: «Наливай!». Налил. Он, кивая на посуду с водкой, командует начальнику патруля: «Пей!». Тот: «Не буду». Степаненко: «Пей, ... твою мать!»
Куда деваться, и выпил. И ещё раз. Степаненко спрашивает у начальника патруля, какие вопросы имеются? Тот: «Никак нет, товарищ полковник. Разрешите идти?»
Больше нас не беспокоили.

1984 г. Закончились сборы, пора уезжать. И вот, стою я в военной форме на вокзале в Потсдаме, - жду поезд на Магдебург.
Подходит поезд, я за чемодан и к вагону. И тут, пластмассовая ручка обламывается и мой чемодан летит на землю, вернее на асфальт. Благо не раскрылся. А там и сапоги, и полевая сумка, и учебники-пособия и т. д.
Вот те раз! Что делать? Немцы из окна вагона сочувственно покивали головой и поехали дальше. А я сел на лавочку на перроне и думаю, - что делать?
Придумал. Достаю из чемодана круглое настольное зеркало, а подставка у него из стальной хромированной 4 миллиметровой проволоки. Снял его с зеркала, и более-менее приспособил к чемодану вместо ручки. Выкрутимся!
В Германии железнодорожные билеты продавались не на какой-то конкретный поезд как в Союзе, а на направление. Т.е. можно с данным билетом ехать в любом поезде, правда, в соответствующей в билете скорости поезда (или обычный или скорый). Тогда, просто необходимо сделать доплату за скорость. И вперёд с песней! Что я и сделал.
Подходит «Берлин-Кёльн», т.е. «прёт» он в Западную Германию. Захожу, сел в купе с двумя пожилыми немцами. Вагоны небольшие, и купе рассчитаны на четыре человека. Минут через двадцать контролеры. Причём, как я заметил, женщины контролёры, почти все довольно плотного телосложения. И все в форменной одежде с брюками!
Подходят к нам, я свой восточногерманский «клаптик» размером 5 на 5 сантиметров подаю. Компостером мой билет щёлкнули, а мои соседи протягивают свои билеты, размером, как современные авиационные. И только тут, до меня дошло, что едут со мной западные немцы.
Только контролеры ушли, те начали на стол накрывать. Достают что-то в фольге завёрнутое, и бутылочки по 0,35 л сока натурального. И тут немка берёт свёрток в фольге, бутылочку и протягивает их мне, - «воину победителю». Я даже поперхнулся...
И вот тогда я и узнал, что в фольгу заворачивают простые бутерброды.
Так, что спасибо тем западным немцам за «кров» и за еду...

Когда началась война (операция «Буря в пустыне»), никто не знал, что происходит на самом деле. Наш батальон химзащиты был разделен на две части. Одна находилась в чем-то подобном на Саудовские Миловицы (штаб ЦГВ СССР в Чехословаки). А наш лагерь распологался примерно в 80 милях от Хафр-эль-Батина, неподалеку от Саудовского военного госпиталя. Когда по телевизору и радио объявили о начале боевых действий дежурный по штабу полковник Кумбера поднял трубку полевого телефона и сурово в нее сказал: «Началась война, тревога!». И повесил трубку. Дежуривший в штабной машине подполковник Миколайек выскочил наружу и заорал: «Тревога, тревога!» На крик подполковника никто не отреагировал, все спали и плевать хотели на глупые шутки лампасников (в ЧССР все офицеры и прапорщики носили лампасы на форменных брюках). Разозленный Миколайек вернулся в штабную машину, взял автомат, передернул затворную раму и выпустил в воздух очередь на весь рожок "Тррррррррррр!" После щелчка подполковник запрыгнул, как по инструкции, в траншею, выкопанную нами ранее. И там он ждал, что будет дальше. Тем временем лагерь начал просыпаться, из соседнего расположения начали выезжать американские танки.