Леха с детства любил Воскресенье. Именно так, с большой буквы. В этот день можно поспать подольше, никуда не спешить и все равно много чего успеть. Потом была учеба, работа. Но он пронес эту любовь через годы. Несмотря на то, что довольно часто надо было дежурить именно в воскресенье. Посудите сами: дежуришь, например, в пятницу. Конец недели. Все устали и раздражены нетерпеливым ожиданием выходных. Это раз. Все оперированные на этой неделе больные болеть берутся именно в ночь с пятницы на субботу. А это значит, что всю ночь будешь носиться, высунув язык. Это два. В субботу утром сиди, пиши все, что наворотил за ночь, иначе недремлющий прокурор не даст спать спокойно долгое время. А это значит, что в субботу ты домой попадешь к обеду. В свою очередь, это означает, что послеобеденный сон плавно перетекает в ночной. Соответственно день пропал. А в воскресенье ты спишь как сурок, встаешь разбитый и ничего не хочешь делать. Соответственно и второй выходной пропал. Нет, все же дежурить в воскресенье несравнимо лучше. Всех, кого надо, уже вылечили, поспать можно даже днем, утром отработал и потопал куда надо. Опустив многие «если» и несмотря на них все равно воскресное дежурство наименьшее, пусть даже и неизбежное, зло.
В это воскресенье Леха не знал куда себя деть. На диван в ординаторской он уже и смотреть спокойно не мог - слишком утомительный оказался снаряд. Телевизор все равно ничего не показывал. Все мелкие дела он уже переделал. Он даже не стал возражать проотив перевода больной из реанимации - все же какое-то занятие. Немного суетливой беготни не помешало бы. Но и это занятие вдруг кончилось. Совсем уже измаявшись от безделья, он пошел в реанимацию. Может быть, хоть с кем-нибудь поругаться удастся? В реанимационной ординаторской Сидел Сашка и учил уму-разуму молодого врача. Причем делал это в достаточно своеобразной форме.
- Ну ты че?! Какой нах ацидоз?! Ты ваще в школе учился?! Сиди и хрюкай, книжки читай. - Сашка тоже был не в духе от свалившегося вдруг безделья.
Пейзаж дополняли необозримые Сашкины размеры, короткая стрижка, презрительно оттопыренная его губа и толстенная цепь на его шее, сделанная под золото. Вид у него был еще тот. Ни дать, ни взять новый русский, занятый распальцовками. Ну, эта картина нам знакома. Сашка, в принципе, нормальный парень, размеры его связаны с тяжелым детством и званием мастера спорта по боксу (что не мешало иметь ему светлую голову), короткая стрижка и губа - особенностями характера, а цепь на дубе том просто так, чтобы соответствовать стилю. Бабки на остановках просто молча расступаются, пропуская эту машину без звука. Остальных они просто заталкивали в автобус, сопровождая этот процесс непередаваемым гвалтом.
- Сань, ну че ты к парню привязался? - лениво промямлил Леха, - ну не учили его этому в интституте, нас ведь тоже не учили. Себя вспомни. Ведь дурак дураком сюда пришел. И этот научится.
- Куда он нах денентся?! А ты че приперся? Тебе бабку перевели? Иди лечи.
- Сань, вот ты переводной писал, а ты ее перед переводом слушал?
- Ну?
- А тебе ничего не послышалось?
- Ну?
- Ну и че те послышалось?
- Ну пневмония... Там же все написано!
- Сань, за такой почерк тебе вообще надо морду разбить.
- А че ты там прочитать хотел?
- Да все хотел, а ты, гад, пишешь как пьяная курица.
- Я пьяная курица?!
- Нет, ты пьяный петух!

Весь разговор сопровождался серией незаметных переглядов, в результате которых выяснилось, что новый парень, в принципе неплохой. Глуп еще, но научится. А давай на вшивость проверим? Давай!
- Ну ты че, наехал?
- Да ну кому ты нужен?! Делать мне больше нечего, с жертвой аборта препираться! - и довольный Леха сделал вид, что собирается уйти.
- Ну ты! Челаек! Куда пошел? Пойдем выйдем? - на этих словах бледный вид нового доктора стал еще и мокрым. Но он держался.
Вздохнув, Леха картинно снял очки и буднично (да мы вас всяких делали и будем делать, в лучших дворовых традициях) сказал:
- Ну, пойдем...
У молодого от удивления глаза на лоб полезли - блин, и это приличное заведение...
Молча два тяжеловеса вышли в коридор. Немного потолкались животами:
- Ну ты че?
- А ты че? - и сцепились в борцовском захвате. Леха без труда повалил Сашку
на девственно чистый пол и довольно профессионально стал проводить удержание. Сашка тоже боров тот еще, не сдавался. Все это действо сопровождалось рычанием и страшным грохотом - видели по телевизору, как морские слоны отношения выясняют? Но новенький оказался своим парнем. Быстро глянув в разные концы коридора, рыкнул: «Я на шухере!» и скрылся за углом. На грохот прибежал второй реаниматолог Денис, сидевший в пустом реан.зале, и застыл с вытянувшимся лицом. Молодой быстро глянул из-за угла - ну вы там скоро уже? - объяснил ему: «Это они не сошлись во мнениях о лечении сегодняшней переведенной!» Два морских слона застыли на полу, поглядели на обалдевших молодого и Дениса, довольные собой уже поднимались, помогая друг другу и хихикая.
- Слышь, парень, ты не бойся, мы нормальные. Просто делать нечего... Пойдем покурим, что ли?
- П-п-р-р-р-ид-д-у-урки! - ухмыльнулся Денис и ушел.
Дежурство продолжалось...

История взята с anekdot.ru
Хотя к военной тематике она имеет косвенное отношение, но по своему стилю и качеству, по-моему, заслуживает опубликования на Вашем сайте.

Про деда своего я, к сожалению, мало что помню и знаю. Так, общие факты биографии. И несколько историй.
В первую мировую деда мобилизовали. Воевал в кавалерии. Вся жизнь у него с лошадьми связана. Дезертировал. Я так понимаю, смута в войсках тому виной. Потому что дед был не робкого десятка и Георгиевским кавалером к тому времени. Прятался от жандармов в русской печке. То отдельная история. Потом революция, гражданская. Воевал у Щорса ординарцем одно время. Потом крестьянствовал и заведовал чем-то типа конефермы. В Отечественную практически с первых дней на фронте. Вместе со своими лошадьми. В сорок третьем пришла похоронка. Бабка поубивалась, а четверых сыновей надо было доводить до ума. Пятый, старший, уже воевал. В сорок пятом, в начале весны, пришла еще одна похоронка на деда. Решили, что ошибка. Но на всякий случай еще раз отплакали.
А в сорок шестом вернулся сам. С Германии, с оккупационных войск. Привез патефон. Радовался, что не попал на Дальний Восток. И что бабка его дождалась несмотря на две похоронки. Похоронки по пьянке торжественно спалил на костре во дворе дома. Устроив общедеревенское шоу. С песнями и плясками. Жаль. Награды свои, ордена, медали, держал (сказать «хранил» язык не поворачивается) в деревянном ящике в мастерской. Вперемежку, и царские, и советские. Давал внукам поиграться с «цацками». Без пиетета, вообщем, относился. Бабка следила, чтоб ничего не растеряли. А, все равно, половину похерили.
Награды своего погибшего фронтового друга хранил отдельно, на бархатной подушечке, в комоде. Внукам даже заикаться про них не велено было. По праздникам, выпив, доставал, показывал, в руки не давал. Был у него перед тем дружком должок. Должен он был, по их взаимному уговору, в случае смерти разыскать и удочерить его ребенка. Очень его этот долг тяготил. Разыскать в то время по детдомам осиротевшего ребенка... Разыскал. И удочерил. И вырастил. То тоже отдельная история. О том, что тетка моя любимая, несмотря на отчество, мне по крови совсем не родная, я узнал, уже будучи взрослым.
После войны опять стал заниматься своими лошадьми.
Потом, уже на пенсии, все равно работал конюхом. Не мог без лошадей. Как рассказывают, с лошадьми и про лошадей говорил намного больше, чем с людьми и про людей.
Ну и вот история.
Была у него в конюшне кобыла. В хозяйстве бесполезная совершенно. Своенравная, необъезженная, неуправляемая, цыганских, что ли, кровей. Ни пустить на колбасу, ни продать дед ее почему-то не давал. Авторитет его в конюшнях, несмотря на должность конюха, был непререкаем.
Кобылка забеременела и ожеребилась. Жеребенок обещал быть добрым конем. Повел их дед как-то вечером купать на реку. Кобылу и жеребенка. Привязал жеребенка на берегу - искупал кобылу. Потом привязал кобылу и повел жеребенка. Не знаю, почему не вместе.
Прожил дед всю жизнь на реке, а плавать так и не научился. И реки форсировал, держась за коня. А тут жеребенок малой. То ли в яму дед попал, то ли что. Стал тонуть. Ухватился за жеребенка. А тот и сам уже из последних сил ноздрями пузыри пускает. Сносит их к середине. Сам бы утонул и жеребенка утопил. Кричи - не кричи, если близко никого нет.
Как кобыла справилась с коновязью? Как-то справилась. Бросилась в реку. Стала выталкивать их к берегу. Вытолкала. Километра за два ниже по течению. Дед, хоть и был практически без сознания, так в жеребенка вцепился, что долго потом не мог руку разжать. Свело. Говорил, что когда пришел в себя, долго боялся открыть глаза, ожидая увидеть архангела Гавриила. Когда открыл, - увидел склоненную лошадиную морду.
А народ, кто слышал крики с реки о помощи и побежал туда, уже доложили бабке, что дед утонул. Одежду с берега принесли. В очередной раз скончался, короче. Пока его часа через три не привезла на себе необъезженная (!) кобыла. Еле живого. В трусах. Но веселого.
После этого что бы кто-то словом, или, упаси Бог, делом, обидел кобылу... Лучшее стойло, лучшее зерно, сахар с руки... Они и умерли с дедом, говорят, чуть ли не в один день. По крайней мере, если и разминулись, то немного.

Гадюка
(по рассказу врача-биохимика)

База Второго московского мединститута под Конаково. Летняя биологическая практика студентов МБФ.
- Эй! Глядите!
- Аккуратней! Сейчас, по жаре, они самые ядовитые...
- Ого!
- Что там?
- Гадюку поймал!
- Ух ты, какая здоровая!
- Да ты ж ее задушишь, так вцепился! Дай животному вздохнуть...
- А, гадина!..

Конаковская районная больница. Коридор.
- Семен Ефимыч, больного привезли - гадюка укусила. Тяжелый...
- Сыворотка?
- Давно кончилась...
- А что осталось?
- Физраствор есть... И аспирин...
- Эхх... Парацельсы, тудыть вашу за ногу... Значит, будем лечить... чем-нибудь...

Та же больница. Палата. Медсестра прохаживается мимо коек и бормочет себе под нос почти в полный голос:
- Ну, этот наверно помрет... Этот тоже...
- Не дождешься... Гадюка!
(следует краткое описание вышеупомянутой медсестры с активным использованием неуставного лексикона морской авиации ВМФ СССР)

Там же, кабинет врача.
- Семен Ефимыч, меня пациент матом обругал!
- Хм?
- Ну тот, с гадюкой... Думала, без сознания, сказала - наверно, помрет. А он...
- Вот как? И что - сильно обматерил?
- Восьмиэтажно...
- Будет жить! Петрович, "физраствор" еще остался? Наливай!

Немножко о еде на природе.

Полигоны, полигоны... Сколько их было, самых разных? Вы в детстве много ходили в походы? Ночевки у костра? Еда черт знает какая? Вода питьевая в 12 километрах от вашего привала? Вот у Саши, например, в детстве этой романтики было столь ничтожно мало, что судьба решила немножко разнообразить городское воспитание армейскими полигонами.
После того, как очередной танк был поставлен на ноги (нет, не на чьи-то бедные ноги, это просто оборот речи такой), командир ремонтников лейтенант Дергунов отдал приказ сматываться как можно дальше и выпасть из-под колпака хоть на сутки. Летучка удрала на несолько километров в сторону от танкистов и съехала с дороги в чистое поле. Было темно и лейтенанта не заботил пейзаж. Где-то взрыкивали танковые двигатели, но это было достаточно далеко, чтобы не обращать внимания. Ночь была относительно теплая, поэтому решили поужинать не в кунге, а у костра. Кашеварить было поздно, повар Костя (числившийся в рембригаде специалистом по ремонту артвооружения) выдал ремонтникам по банке консервов. Бойцы расселись вокруг костра, разведенного в нескольких метрах от машины. Некоторые, наиболее голодные, стали есть свои консервы холодными. Младший сержант Саша вскрыл свою банку и поставил с краю костра. Лейтенант покровительственно похлопал Сашу по плечу и сказал:
- Эх ты, сразу видно городского. Будешь свою кашу лопать попалам с углями и золой. Я же буду есть кашу чистенькую и горячую. Вот как надо!
И с этими словами лейтенант кинул свою запечатанную банку в середину костра. Саша несколько секунд смотрел на лейтенанта, потом перевел взгляд на костер. Затем он взял свою еще не нагревшуюся банку, сдул с нее пепел под насмешливым лейтенантским взглядом, отошел в сторонку и молча начал есть.
Раздался громкий БАБАХ. Костер разметало в стороны. Ошеломленные бойцы рассматривали лейтенантскую кашу, равномерно размазанную по борту летучки. Лейтенант на негнущихся ногах подошел к машине, поковырял ложкой кунг и посмотрел на содержимое ложки. Увиденное его не удовлетворило и он задумчиво сказал, ни к кому не обращаясь:
- А ведь он знал. Он, гад, все знал заранее. Знал и молчал... А?
Саша спрятал ложку и, не выпуская из рук своей недоеденной каши, начал отступление задним ходом к лесу. Лейтенант испустил индейский боевой клич и метнул в Сашу свою ложку, но промахнулся. Саша с шумом ломанулся сквозь кусты и исчез в темноте. Лейтенант бросился в погоню. Водитель Олег вздохнул, достал малую саперную лопатку и начал соскабливать лейтенантскую кашу с борта. Каша прилипла хорошо и отскабливалась вместе с краской. Остальные бойцы снова развели костер, сели вокруг и стали прислушиваться к крикам, доносившимся из леса и заглушавшим звук танков, гадая, догонит ли командир Сашу и если нет, то как отомстит.
Первым вернулся к костру лейтенант, дышавшый как бегемот-спринтер. За ним появился Саша и сел с другой стороны костра. Лейтенант закурил и приказал Косте выдать две банки "Завтрака Туриста". На недоумевающий костин взгяд он пояснил:
- Вторую банку дай этому голодающему, - лейтенант кивнул на Сашу.
Бережливый Костя хотел сказать, что сашина банка с кашей не взорвалась, но промолчал. Проходя мимо Саши, он оглянулся. На сашином комбезе между лопатками белело пятно. Приглядевшись, Костя узнал в пятне кашу рисовую с говядиной.
Через пять минут пикник пришлось прервать. У танкистов были ночные стрельбы и, увидев в ночи огонек костра, они на всякий случай долбанули туда болванкой. Не попали, но ремонтники решили, что осторожность не трусость и удрали, бросив остатки ужина и не включая фар.

Вот я и в Питере. Уволен по оргштатным. Жизнь, которая, казалось бы, после увольнения должна начать налаживаться, неожиданно начала бить ключом по голове (осень 1998). С работой плохо - все конторы разваливаются, с деньгами еще хуже...Дефолт втрое уменьшил полученное при увольнении. И никому ты не нужен. Никто тебя не накормит в каюткомпании, никто не вылечит бесплатно, никто не обеспечит одеждой на все сезоны, никто не поинтересуется - а почему тебя нет (на совещании, на построении или где-то еще...)? Ты никому не нужен. Такое вот состояние души. Наверное это состояние испытали все, кто однажды ушел из КАСТЫ. Осень. Дождь. Жопа...
И вот на ближайшей к дому заправке я вижу знакомую сутулую фигуру в спецовке "Балттрейда". Однокашник, 5 лет в системе.
- Витя, ты что-ли ?
- Яяяяяяяя.......
- Где, что, как, почему здесь ?
- Владивосток, жена, двое детей, 2-го ранга, академия, командный факультет, денег не платят, заправка...Сутки через трое с такими же академиками. А что, иногда в день по 200 р. чаевых набегает... Да зарплата - 100 в день. Хоть как-то.
- Слушай, а ТАКОЙ ТО не с тобой учится? Он по-моему тоже сейчас в акаМеДии на командном.
- Ну как же, в одной группе. Подъезжай послезавтра сюда, его смена будет.
И я подъехал послезавтра. И мой приятель, командир корабля, капитан 1 ранга, заправил мою копейку. А через пару дней мы встретились уже по настоящему, у меня дома. И я очнулся утром, как в одном из рассказов А.Покровского, "лежа в прихожей на ботинках".
Мы многое вспомнили и многое обсудили за этот вечер. И наверное именно этот вечер помог мне сломать то упадническое состояние души и поднять опущенные руки.
Какого черта? Тут командиры тачки заправляют и не жужжат...
С тех пор прошло несколько лет, жизнь наладилась. Но теперь, заезжая на ближайшую к дому заправку, я заранее готовлю что-нибудь нибудь "на чай". Я знаю - меня заправляет ВМА им. Кузнецова.
А мой приятель ныне - контр-адмирал...
Жизнь, бля...