Вроде ничего опчего с местным Hanter-ом, но рядом.

Далеко далеко, где-то на краю нашей ни разу не объятой Родины, пошли мы на шашлыки. Осень, романтичный лес желтел листвой, как рожа больного желтухой, при каждом шаге ноги проваливались в мох, и редкие кустики весело щекотали иацы даже через брюки. Комары, пораженные буйством весенних красок, рассевшись на этих кустиках, смотрели выпученными глазами на осеннюю красоту, в восхищении водили жалом и не решались нарушить трепетный баланс между изумительными красками осени и громкими матюками людей, выгружающих из багажника снедь и сопутствующий инвентарь.
Место, которое мы облюбовали для шашлыка, находилось на берегу большого озера, на водной глади которого плавал на резиновой лодке какой-то неутомимый охотник и жирные утки. Периодически оттуда были слышны выстрелы, после которых до нас доносилось горестное завывание в очередной раз промахнувшегося Телля. Утки, хоть и были жирными как свиньи, но реакцией обладали как журналисты на халявном фуршете, метающие со стола бутерброды с черной икрой.
Со временем мы перестали обращать внимание на звуки выстрелов и протяжные завывания косоглазого снайпера.
Нет ничего лучше теплого осеннего дня, когда глаз радует живописный берег озера, красно-желтый лес, сочные, поджаристые куски мяса, обилие зелени в многочисленных тарелках и холодная бутылка водки, стоящая на столе.
Открыли вторую, разлили, взяли по шампуру и стопке. Нууу... - начал тост Серега, - давайте выпьем за...

Нушозаипаныеуткииии!!! - прервал его рев, раздавшийся с озера. Мы одновременно повернули головы в направлении крика. С первого взгляда стало понятно, что Очень Осторожный и Самый Меткий охотник в очередной раз не смог подкрасться к плавающей стае, и жирные, неповоротливые утки опять нагадили ему в нежную и ранимую душу. Презрительно посмотрев на неудачника, они махнули крылами полетели в направлении к нам. Во, как раз к нам на мангал летят - пошутил Серега - щас еще и шулем из уточки сварим.
Может и сварили бы, но психика охотника оказалась чересчур нежной, и не выдержав утиного издевательства, что-то в ней надломилось. Ну, мля, писец вам пришел, пернатые твари!!! - от истеричного вопля охотника рыба повыскакивала из озера и попрятались на деревьях - мля буду, если не иопну одну из вас!!!! - продолжал пугать глупых птах неугомонный любитель утятины. Птахи ржали и какали сверху на его обещания.
Выскочив на берег, он, не целясь, бабахнул в стаю, секунду назад спугнутую им с озера, и о чудо! Попал!! Из стаи, пролетающей над нами, вывалилась одна утка и раненая начала пикировать вниз, куда-то за нас.
- Ааааа, пля, получила, сцуконааа?!??! - торжествующий вопль счастливца кувалдой ударил по ушам и плотной волной понесся дальше. В Африке испуганно насторожились самцы слонов, а самки, радостно задрав хвосты, кинулись на зов.
Мы, как стая сусликов, стояли и смотрели на великое противостояние Человека и Природы.
А в это время Человек краем мозга сообразил, что подранок щас скроется в лесу и найти ее будет потом проблематично. Нас он не видел в упор. Утка - это все, что он сейчас видел, все, о чем он щас думал.
Не отводя взгляда от падающей птицы, он с проворством пациента психиатрической клиники, совершающего побег, ломанулся к месту предполагаемого падения утки, на ходу вскидывая ружье.
Утка падала в лес. К ней гигантскими скачками летел охотник с поднятым ружьем. А между ними в береговой рощице стояли мы, такая, блин, вся невидимая толпа людей на фоне дымящегося мангала.
- От меня куй уйдешь!!! - проревел этот лесной Бонифаций и пальнул навскидку в сторону падающей утки.
Мы люди молодые, не жалующиеся на реакцию, и поэтому когда дробь хлестанула по мангалу, то мы уже лежали гудками кверху, громко интересуясь друг у друга: Откуда?! Тут?! Взялся?!!! Этот?!! Боря Моисеев?!!!
А этот неутомимый лесной скакун уже приблизился на расстояние метров тридцати, и судя по матюкам, перезаряжал ружье.
- Растопчет ведь, сцуко! - раздался голос Сереги, - и не заметит. Угу, - подтвердил я выплюнув килограмм моха из рта, куда он набился при падении.
Перезаряжает, - заметил я, - щас палить начнет, сцуконнна. А вот куй ему!
Мужик аж газанул в штаны от неожиданности, когда почти у него из-под ног, как штрафная рота в атаку, встали уже трезвые ребятки с глазами, обещающими продолжительное и крайне болезненное гомосексуальное действо.
Вот вы идете и встречаете людей. Что вы сделаете? Ну хотя бы поздороваетесь, про погоду поговорите там, про комаров ненасытных.
Нет. Он ничего не сказал. Ни слова, ни полслова.
Он молча развернулся и кинулся к своей лодке. Мы ломанулись за ним, ощущая, как от него исходит запах страха, подозрительно напоминающий сероводород.
Инстинкт, помогший выжить на земле людям, гнал мужика со скоростью, совершенно нереальной для человека, обремененного болотными сапогами и ружьем.
С аццким выражением лица, пискнув что-то нечленораздельное и газанув напоследок (пля, человек-скунс какой то!), он оттолкнулся от берега и полетел в свою лодку.
Мы однозначно не успевали догнать и вломить напуганному хантеру за мох в моей пасти и лужу под Серегой. Напуганный хантер, сцуко, быстрый как оргазм!
Но небеса не оставили нас своей милостью и положили на берег корягу замысловатой конфигурации. Серега, сообразив, что коряга полетит гораздо быстрее, чем бежим мы, схватил ее и, крякнув от натуги, запустил вслед отступающему хантеру, который в данный момент приземлялся в спасительной лодке.
Прыгнув в лодку, от чего она довольно резво отчалила от берега и осознав свою полную безопасность, он с глумливой ухмылкой повернулся к нам и показал средний палец.
Знаете за что я люблю тяжелые деревяхи? За то, что тяжелым деревяхам глубоко пох, что им показывают, куда их посылают, что о них думают. Им главное долететь и встретится, с чем надо.
И она встретилась. Красиво вращаясь, ну прмм бумеранг, она с гулким бамммммм соприкоснулась с интеллектуальным лбом удачливого хантера, отчего оный беззвучно прилег на борт лодки и затих в филосовских раздумьях.
Небольшие волны покачивали лодку, и в такт волнам покачивался человек с ружьем, так и не успев стереть с лица глумливую ухмылку.

Мы сидели и глупо улыбались в холодном вагоне. Обниматься, целоваться и прочее не очень принято у мальчиков, тем более мы никогда не были друзьями. Поэтому сидели и тупо пялились друг на друга. Я был рад его видеть, да и он меня.
Три года после 1995-го года я старался не спрашивать, что случилось с двумя десятками призывников, двоих из которых направили в Тверь, 10-х - в учебку, а потом в Чечню, и 10-х сразу в Ростов-на-Дону в формирующуюся часть. В автобусе Игорь увидел меня и пьяно полез обниматься, крича всем «это Тимурыч, он английский знает, мы с ним из одной школы!» Мне было странно, что я, родившийся на два года раньше подавляющего большинства новобранцев оказался не самым старшим - Игорь был на три класса меня старше.
Пока добрались до областного военкомата, я вытащил его из пары драк, мы распили бутылку водки, закусывая холодными яблоками и солёной кониной. Мерзкий привкус водки и холодные куски яблока мне казались вполне уместными - всё-таки нормальная жизнь закончилась, что будет дальше, мы не знали.
По командам нас тоже разобрали быстро - мы едва успели попрощаться с Игорем. Меня забрал капитан Маслов с красными капиллярами на лице, он сразу начал договариваться со мной об электроинструменте для части.
И вот весной 1998-го года мы сидели в промёрзшем вагоне первой электрички на Москву и скалили зубы. Чего говорить-то? Он увидел, что я жив и здоров, я увидел, что он вернулся, да ещё и с полным комплектом рук и ног. Я отслужил полгода в Твери, а он бегал как джейран по горам, завоёвывал свою медаль.
Я учился на пятом курсе, а он работал могильщиком на Хованском. Мы сидели и улыбались.

В том холодном декабре далекого 1987 года, в затерянном в сибирской глуши гарнизоне молодой солдат Мишка С., он же автор сего опуса, отчаяно затосковал. Мне надоело. Надоело получать по наглой еврейской морде от ротных дедов, получать жестко и систематично. Все это было совсем и не из-за той самой морды, и даже не совсем из-за того, что был я воином молодым, месяц назад прибывшем из уютной учебки, где гоняли мало, кормили как на убой, а в казармах были паркетные полы и раскаленные батареи. Проблема была в том, что прибыл я в часть с принципами и иллюзиями. Принцип был прост, как солдатский сапог - я был готов выполнять любую работу, включая мытье полов, но не прислуживать сильным мира сего, то есть - не стирать чужое ХБ и ПШ, не подшивать чужие подворотнички, не заправлять чужие постели и прочая и прочая...
Много обязанностей у молодого солдата, долог его рабочий день и рабочая
ночь не коротка. И вот от всего этого решил я отказаться в первый же день. Тем более, что и иллюзии мои подталкивали меня на тот же скользкий путь. Во-первых, я был уверен, что мой опыт уличных драк, несколько лет занятий тривиальным боксом и солидная масса (жир и мышцы в соотношении один к одному), помогут мне разъяснить свои принципы борцам за дедовские идеалы. А, во-вторых, не сомневался я, что найдутся в части земляки, земы, земели, которые впишутся за меня, замечательного, в трудную минуту. И собирался я, как говорят у нас в Израиле, сплясать на двух свадьбах. То есть в земляки я записал, разумеется, всех хохлов - а как же, один язык, одни песни. Отец мой обожал украинский фольклор, напевал в машине под нос "Горiла сосна й палала", а не ожидаемую "Хаву Нагилу" или хотя бы Розенбаума.
Ну и, разумеется, ожидал я поддержки от своих, родных, маланцев носатых.

Облом меня ждал по всем пунктам. Габариты мои никого не впечатлили, первый дед, посаженный мною на жопу, привел еще пяток плотных ребят, которые отбуцали меня - мама не горюй. Я отбивался, но толку было мало, совсем мало. Так они и подходили ко мне, раз в три-четыре дня, вежливо спрашивали, не желает ли многоуважаемый гусь подшить усталому дедушке подворотничок - и, получив отрицательный ответ, принимались за свое нелегкое дело.
На Украинском фронте все выяснилось в первый же день - деды из Ивано-Франковска гнобили духов из того же города особо изощренно, не
опускаясь до бесед на рiднiй мовi. Мда, было о чем задуматься.
Евреев же в роте было двое. Один - зачмореный дедушка, который вместе с
молодыми драил полы в казарме, и на мое появление в роте никак не
среагировал, не до меня ему было. А вот второй... С этого места, пожалуйста, поподробнее. Находился он в командировке, вернуться должен
был в марте - но легенды о нем ходили по роте, от его имени содрогались
стены. По описанию, был это былинный молодец, Илья Муромец, Калев и Тиль
Уленшпигель в одном лице. Фамилия его была Шерман, а кликуха, произносимая шепотом, - Шерхан. Его приезда я ждал, как еврей ждет прихода Мессии - хотя жизнь моя в роте потихоньку стала налаживаться.
Меня приняли as is, то есть - с моими принципами. Тем более, что службу я понимал, выше головы прыгнуть не пытался, да и надоели дедам эти бои -
каждый раз кто-нибудь из них получал если не по печени, то по почкам.
Ротный стал на них как-то нехорошо поглядывать. И, вообще, молодых в
роте хватало - так что меня просто оставили в покое.
И вот в один прекрасный день... О том, что Шерхан возвращается, узнали в
роте за два дня. Водку купили и спрятали в мастерских. Не хватало цветов
и духового оркестра. В роту он пошел не прямиком, а через кочегарку, где
вымылся под душем, побрызгался приличным одеколоном, переоделся во все
новое-нулевое и появился в роте расчетливо во время вечерней поверки, как принц перед своими поддаными. Старшина торопливо дочитал поверку, вольно, разойдись, и деды бросились к Шерхану, суетливо протягивали руки для рукопожатия, а он стоял, величавый, как памятник Ильичу в Кацапетовке. Такого еврея я не видел никогда до, и совсем немного раз после - а уж в Израиле евреев хватает, поверьте мне. Ростом он был под два метра, стройный, поджарый с холодным презрительным взглядом-скорее похож на грузинского князя, чем на барнаульского маланца. Деды уволокли его в проход, где немедленно появилась жареная картошечка, две мисочки
бациллы (ну-ка, молодые, угадайте, что это), та самая водовка, соленые
огурцы - и начался пир горой. А я лежал на своем втором ярусе и мечтал,
гусь лапчатый, как круто изменится моя жизнь. Говорил Шерхан мало, слова
взвешивал, бросал их в толпу в нужное время и в нужной интонации, вызывая у слушателей именно те эмоции, которые и ожидал. Царь, калиф, падишах.
Утром он подошел ко мне. Рота ушла на хоз. работы, а мы остались в
расположении - и это было естественно, ни старшина, ни ротный ни словом
не заикнулись, что неплохо бы на мороз, братцы-маланцы. Мы присели на
табуретки в Ленинской комнате, и Шерхан заговорил абсолютно по
человечески, это был обычный еврейский мальчик, только большой. Зовут
его Вовой. Его тоже забрали после первого курса, тоже политех, а тетя его подала документы на выезд, говорят скоро начнут выпускать пачками, конечно в Израиль, какая еще Германия - только Израиль. И, вообще, он устал от этой службы, от тупого быдла вокруг, сегодня с этой пьянкой спал от силы полчаса, а пить он вообще не любит, но деваться некуда, так что пойдет он сейчас вздремнет до обеда, а не могу ли я, пока он будет дремать, подшить ему воротничок и гладануть хебешку... Я пристально посмотрел ему в глаза. Еврейский мальчик Вова исчез. Передо мной сидел, хищно скалясь и готовясь к прыжку, Шерхан. Настоящий, как у Киплинга.
"Нет, Вова, у меня еще плац не метен" - сказал я, четко произнося каждое
слово. Встал и пошел, как был, без бушлата к выходу. И в спину: "Смотри,
маланец, тебе здесь жить." Ничего, Вовочка, видишь - я выжил, ничего...

http://anekdot.ru/an/an0607/jxbtraco060914,10.html

О старом докторе.

На флоте не могут без розыгрышей - это оттого, что служба дело серьезное, и ее надо иногда разбавлять хорошей шуткой. Один пожилой лодочный врач получил долгожданный приказ о переводе в столичный город. Надо сдавать дела, организовывать отвальную, отъезд, ну и все такое прочее. Приятные хлопоты. Настроение, соответственно, тоже хорошее, и хочется пошутить.
Дела у него принимал молодой лейтенант медицинской службы, только что окончивший академию, последнего помету, так сказать. А мужчинка был серьезный и дотошный, тем более флагманский* помощник смерти его
настропалил, что старый доктор - мужчина безалаберный, мог что-то там потерять из медицинского барахла или промотать, ну в общем, чтобы со всем вниманием. Ну тот и давай со вниманием. Достал старика. И тот пошутил.
Когда были пересчитаны все таблетки и клистирные трубки, того и другого оказалось в избытке. Мастерство не пропьешь, как говорится, и запас у старого доктора был двойной.
Старый и говорит молодому:
- Остался только командирский гроб с иллюминатором.
- Что за гроб?
- Обычный командирский, цинковый с иллюминатором, матросам, если что, заказывают деревянный на плавзаводе, офицерам и мичманам - цинковый, там же, но без иллюминатора, а командиру положено иметь персональный, и возит он его на лодке, привилегия командирская.
Лейтенант, конечно, прибалдел, но чем черт не шутит, всяко может быть на атомных лодках, особые условия службы, а значит, и особые условия смерти должны быть.
- А где он есть, этот гроб?
- Как где, у командира в каюте, он в нем секретные документы хранит и пистолеты офицерские там же.
Врачик молодой что-то слышал про пистолеты от командира группы БЧ-2, что они действительно хранятся у командира в каюте и полностью в эту мульку поверил.
И побрел он к командиру в каюту. Командир как раз оказался на Пароходе в это время.
Тук-тук пальчиком в дверь каюты, «Шу ше», что значит прошу разрешения.
- Ну как, лейтенант, принял дела? - вопрошает командир.
- Так точно, в основном все принял, осталось только командирский гроб с иллюминатором, цинковый, проверить, а так все принял, все в порядке.
Немая сцена... Потом командир и говорит:
- Немедленно пришлите ко мне старого доктора, лейтенант.
- Есть!
Прибывает в командирскую каюту старый доктор.
- Так, все сдал, готов ехать?
- Да, все, билет уже на самолет заказан.
- Хрен ты мне куда полетишь, пока не будет командирского гроба цинкового с иллюминатором, понял? Ищи где хочешь, где хочешь заказывай, но чтоб был цинковый и с иллюминатором, понял?
Дальше о ненормальных половых связях со всей роднею старого врача.
Конечно, отпустили его на все четыре стороны, но такая назидательная история имела место на нашем пароходе.

*Офицер штаба отвечающий за подготовку по специальности.

Дело происходило в Крыму. Сбежали с оружием два морпеха, и началась ловля
по полной программе - с патрулями на вокзалах и вооруженными блок-постами по дорогам.
На одном из постов останавливают рейсовый "Икарус", заходит в салон воин
третьего тысячелетия - здоровенный, в бронежилете, обвешанный всякими
милитаристичискими штуками и с ультрасовременным автоматом на ремне.
Боец идет по автобусу, сурово глядя по сторонам. В конце салона пытается
развернуться, а не может - проход узкий, а нацеплено на нем вещей прилично. Тужится, делает рывок и цепляется защелкой магазина за спинку сидения - миг, и рожок валяется на полу. Поднять его тоже нет никакой возможности - проходы узкие, ни нагнуться ему, ни присесть. На помощь приходит старичок, с интересом наблюдающий попытки вооружиться. Со словами: "Постой, сынок, сейчас мы тебя зарядим", поднимает обойму и цепляет на место.
Рыдали все.