Простой советский пятак

Куда идет корабль на боевую службу, из экипажа мало кто знает. На начальной стадии подготовки только командир, затем круг посвященных в эту страшную тайну постепенно расширяется. Старпомы, штурмана, связисты. Но согласно каких-то секретных директив, да и из-за вечного опасения флотских работников плаща и кинжала, общая масса находится в полном неведении. А те, которые в курсе, помалкивают. И даже когда корабль уже вышел в море, командир, объявляя боевую задачу, все равно отделывается общими фразами. Идем подо льды, или идем в Атлантику, или идем в Южную или Северную Атлантику. Вот и вся информация. Спросишь у штурмана наши координаты, он посмотрит на тебя как на сумасшедшего и молчит. А что молчит, и самому, наверное, непонятно. Ну кому я разглашу военную тайну на глубине 150 метров? Только и знаешь, рвем противолодочный рубеж Нордкап-Медвежий, значит, и правда, идем в Атлантику. Прорвали Фареро-Исландский рубеж, значит, уже в океане. Правильно ли, неправильно ли держать экипаж в дураках, судить не мне, но что иногда случается из-за незнания обстановки, почувствовать на себе приходилось.
На очередную боевую службу собирались как всегда. До последних дней доукомплектовывали экипаж, аврально грузили продовольствие и проходили проверку за проверкой. О цели плавания было известно, что бороздить глубины будем где-то в Атлантике, в районе, куда после развала Союза уже много лет наши лодки не ходили. Больше ничего известно не было, да и никому эти сведения не были особо интересны. Вода - она везде вода. Штурмана в условиях строжайшей секретности рисовали карты, ракетчики проводили регламентные проверки ракетного оружия, а механики латали матчасть и носились по складам, выпрашивая лишний ЗиП. Ну, вообще все как всегда. Ничего нового. Наконец исписали горы документации, проползли все проверки, отстрелялись и вышли в море. Как всегда, командование для перестраховки и пущей важности на борт посадило замкомдива и кучу флагманских. Практика обычная, но для рядовой автономки штабных оказалось многовато. Кроме ЗКД еще флагманские штурман, связист, механик и РЭБ. Отшвартовались, погрузились, покинули терводы и заслушали боевую задачу. По общекорабельной трансляции ЗКД очень важным голосом довел до всех, что поход не простой, а очень важный, идем как бы в Южную Атлантику и все такое про долг, ответственность и дисциплину. Ну и что? Южная так Южная. Впервой что ли? В район Бермуд ходили и раньше, правда, сейчас почти перестали, но ничего страшного в этом нет. Только комдив-раз и турбинист засомневались, ведь чем южней, тем температура воды выше. А наши корабельные холодильные машины могут работать в двух режимах. Основной, точнее, тот, которым пользуются чаще, охлаждает забортной водой. Название простое и доходчивое - РВО, режим водяного охлаждения. Просто и действенно. На севере за бортом и летом максимум плюс три. Хватает на все. Насосы холодильной машины гоняют забортную воду, и все довольны. Прохладно и приятно. Другой режим - пароэжекторный, он же ПЭЖ. Тут посложнее: и пар от турбины, и эжектора, и регуляторы давления, всего достаточно. Забортная вода здесь не основное. Режим посложнее, но и холодит независимо от того, что за бортом. Но оттого что плаваем-то мы последние годы по большей мере в полярных водах, его и используют раз от раза, чаще для проверки работоспособности. Но флагманский механик всех успокоил. Не надо зря напрягаться, все нормально, сильно на юг не пойдем... наверное... ну будет за бортом плюс пять или семь, справимся...
Корабль успешно преодолел все противолодочные рубежи и постепенно уходил все южнее, неторопливо продвигаясь в сторону Бермудских островов. До поры до времени оснований для беспокойства не возникало. Дни текли по повседневному расписанию, вахта сменяла вахту, техника работала без непредвиденных сбоев и поломок. Где-то на тридцатые сутки похода после очередного сеанса связи на пульт ГЭУ пришел уже одуревший от вынужденного безделья флагмех, и усевшись на топчан, заявил:
- Москва внесла коррективы в планы. Пойдем еще южнее. Думаю, пора переводить холодилки в ПЭЖ. Вызывайте комдива и командира со старшиной турбогруппы в корму.
И дальше все пошло опять же по-будничному. Холодилку 9-го отсека перевели на большое кольцо кондиции, холодилку 8-го остановили и начали готовить ее к работе в пароэжекторном режиме. Не спеша, а вдумчиво и не дергаясь. Но уже через сутки оказалось, что работать в ПЭЖе холодилка отказывается категорически. Не хочет и все. Не держит давление, и вообще, образно говоря, показывает турбинистам язык и жеманится как гимназистка. Турбогруппа во главе с комдивом и примкнувшим к ним флагманским постепенно начала переселяться в 8-ой отсек, а весь корабль продолжал жить своей жизнью, еще не представляя, что же его ждет дальше. Прошло еще несколько дней. И тут я неожиданно заметил, что проснулся в своей каюте на мокрых простынях, да и сам влажный, как после душа. На корабле стало заметно теплее. Спальный 5-бис отсек и до того не самый прохладный, неожиданно превратился в своего рода предбанник, откуда хотелось куда-нибудь свалить. Заступив на вахту, мы узнали, что за ночь температура забортной воды значительно потеплела, что значило вход корабля в какое-то теплое течение. Потливость, неожиданно навалившаяся не только на экипаж, но и на группу «К» во главе с командиром и ЗКД озадачила и вызвала у них неуёмное раздражение. На ковер в центральный пост были незамедлительно вызваны флагманский, механик, комдив, командир турбинной группы, и к нашему изумлению, зачем-то оба управленца.
- Ну что, механические силы, обосрались?!
ЗКД был строг и суров. На его насупленных бровях и грозно топорщившихся усах висели капельки влаги, а со лба и залысины они вообще безостановочно скатывались вниз, орошая лицо и палубу.
- Механик! Что за бл...о! У нас что, холодилки вообще не работают?! Я пока обедал, промок весь до исподнего!!! Докладывайте!!!
Механик, милейший и интеллигентный мужчина, у которого самым страшным ругательством было слово «негодяй» начал негромко и спокойно объяснять, что, мол, ввод в пароэжекторный режим операция сложная, командир группы вообще первый раз это делает, но мы ее все равно запустим, да и предупреждать заранее надо, что идем чуть ли не в тропики... Последнее просто вздыбило ЗКД.
- Кого предупреждать? Вас? Матросов? Может, еще и американцам сообщим, куда идем? Механик, вы офицер, вы командир электромеханической боевой части, вы ответственны за готовность корабля к выполнению всех! Я повторяю: всех поставленных задач! Даю вам еще шесть часов! Все ясно?
Механик, с каменным лицом выслушавший монолог ЗКД, кивнул головой.
- Так точно, товарищ капитан 1 ранга! Разрешите вопрос?
ЗКД обтер лоб ладонью, брезгливо стряхнув пот на палубу.
- Разрешаю!
- Мы долго еще на юг будем двигаться?
Каперанг, уже стравивший весь негатив и раздражение и превратившийся в более или менее нормального человека, вздохнул.
- С неделю точно... Что, все так плохо, мех?
И тут подал голос молчавший до этого командир.
- А что хорошего? Турбинист молодой, да и вдобавок прикомандированный, техники еще позавчера матросами были, а самих матросов отовсюду собирали до последнего дня. Один старшина команды опытный, но его на два отсека физически не хватает... Да и корабль загнанный в дупло... Да вы и сами в курсе...
Каперанг, слушая командира, механически покачивал головой.
- Да, все так! И сам знаю... Если не запустите холодилку, неделька такая будет... Как в молодости...
Потом повернулся к флагманскому.
- Анатольич! Все силы БЧ-5 в корму! Постарайтесь... пожалуйста...
Прошло два дня. За это время холодильная машина 8-го отсека три раза выходила на рабочий режим, но через пару часов переставала держать давление и валилась. За бортом к этому времени потеплело как в Сочи в начале сезона. К этому времени самыми прохладными местами на корабле стали ракетные отсеки, где климат поддерживался собственными локальными холодилками, первый торпедный отсек, в котором всегда было традиционно холодно, и десятый, где греть воздух было попросту нечем. Слава богу, холодильные машины провизионок работали без сбоев и продовольствие портиться не начало. В остальном корабль был уже не предбанником, а сауной в процессе разогрева. Особенно тяжко приходилось на пультах и боевых постах 3-го отсека, где масса приборов и ламп без охлаждения нагревали воздух внутри выгородок чуть ли не до пятидесяти градусов. А при включении вентилятора на пульте ГЭУ из ветразеля начинал дуть влажный горячий воздух, хотя и забирался он из трюма. Вообще третьему отсеку, в котором было сконцентрировано все управление кораблем, приходилось несладко. С ним мог сравниться только 5-бис отсек, в котором готовили пищу и спали. И там и там стояла температура воздуха как в хороший летний день на пляже. ЗКД, наконец окончательно осознавший масштабы бедствия, неожиданно проявил глубочайшую человечность и разрешил нести вахту в трусах, являясь одетыми только на развод. Когда по палубам замелькали голые мужские тела в нежно голубых разовых трусах, корабль еще больше стал напоминать общественную баню. Начались обмороки, и наш эскулап носился по отсекам, «оживляя» народ всеми доступными ему средствами и рекомендуя всем побольше пить. Вся турбогруппа просто жила в 8-ом отсеке, а флагманский, механик и комдив выбирались оттуда только на вахту. Мы же между вахтами бегали в 9-й отсек, чтобы ополоснуться в трюме забортной водой, которая хоть и немного освежала, но была все же очень теплой. Матросы между вахтами старались спрятаться от жары в трюмах ракетных отсеков, куда их до этого особо и не пускали, а офицеры и мичмана тоже разбредались по кормовым отсекам, ища место попрохладнее. Лично я по старой памяти три ночи спал на нижней палубе десятого отсека на ватниках, уступая ватник лишь своему сменщику с пульта ГЭУ.
На третий день этого кошмара по корабельной трансляции прошла странная команда.
- Внимание всему личному составу!!! У кого есть пятикопеечная советская монета, срочно прибыть с ней в 8-ой отсек!!! Это очень важно!!! Повторяю!!! У кого есть пятикопеечная советская монета, срочно прибыть с ней в 8-ой отсек!!!
Вещал сам командир, и это подействовало. Хотя страна и развалилась уже несколько лет назад, на удивление одна такая монета отыскалась у какого-то матроса. Он примчался в 8-ой, зажав ее в руке, и после чего буквально через пару часов произошло чудо. Жара начала спадать. Медленно, но неуклонно. Из отсечных вентиляторов подул вполне прохладный воздух, а доктор констатировал уменьшение полуобморочных обращений к нему. Холодилка 8-го наконец вышла в рабочий режим и работала так, как и должна была с самого начала.
Корабль остывал около суток. Уже часов через шесть ЗКД приказал экипажу одеться и больше не рассекать по кораблю в трусах с торчащими из заднего кармана сигаретами. Замполит переселился из торпедного отсека в свою каюту и у него, впрочем, как и у всего экипажа проснулся зверский аппетит, на несколько дней задавленный нашими «военно-морскими тропиками». Мало помалу жизнь вошла в привычную колею, и уже через неделю об этих днях вспоминали только в курилке и только со смехом. Я тоже смеялся, но только не над этим. После первых двух своих походов я уяснил, что трехмесячное заточение в прочном корпусе очень негативно влияет на мой внешний вид. Живот вырастал просто неприлично огромный. Поэтому уже в более зрелом возрасте я старался придерживаться если не жесткой диеты, то хотя бы какого-нибудь разумного ограничения количества поедаемой пищи, и ежедневно занимался минут по тридцать-сорок спортом. А поэтому вел строгий учет веса, каждые три дня взвешиваясь у доктора в изоляторе и ведя график колебания своих килограммов на стенке в каюте. Так вот, за эти несколько «тропических» дней, во время которых я, естественно, спортом не занимался, да и на пищу практически не налегал, у меня «вылилось» из организма 5,5 килограммов веса вместе с потом, мочой и нервами. А вообще все закончилось по-флотски бодро и без замечаний. По приказу ЗКД ситуация с холодильной машиной 8-го отсека с самого начала не нашла отражения в вахтенных журналах, и по всем отчетным документам холодилка завелась как по инструкции «от ключа».
Только потом, наверное, недели через две после того, как мы вернулись из похода, на одном из построений на пирсе старшина команды турбинистов старший мичман, ходивший в море еще тогда, когда я писался в штаны, подошел к нам и протянул руку. На огромной ладони лежал простой медный советский пятак с аккуратно пробитой посередине микроскопической дырочкой.
- Вот... дроссель самопальный пятикопеечный... бля... А сказали бы заранее, что в теплые края идем, может, и не было бы этого геморроя... Холодилка-то вся убитая была. Я перед автономкой всех предупреждал, что в ПЭЖе не заработает, полностью перебирать надо... А мне все лапшу на уши вешали, не идем на юг, не идем... Эх...
И шлепнув почему-то мне на ладонь этот пятак, старшина повернулся и встал в строй...
Я сохранил этот пятак до сих пор. Он лежит у меня в одной из коробок, где я храню небольшие никому не нужные мелочи и безделушки, у каждой из которых есть своя, абсолютно неповторимая история. А вот что бы было, если бы на корабле так и не нашелся этот медный осколок исчезнувшей державы? Да все равно выкрутились бы...

Кортик

«Мир нам дан такой, какой он есть.
Ни убавить, ни прибавить. А счастья в нем нет.
И не заблуждайся и не колеси зря в поисках. Счастье - в тебе.
Когда положишь свою плоть, чтобы напитать других...»
/ В.Дудинцев/

Мы все смеемся над многочисленными сериалами, наводнившими экраны наших телевизоров, и разжижающими наши мозги. Нам кажутся нелепыми и фантастическими истории о безумных страстях преследующих людей десятилетиями и жажде мести не угасающей годами. Мы улыбаемся над этими наивными и надуманными историями с благородными героями и бесчеловечными негодяями, даже не задумываясь над тем, что жизнь иногда сама создает сюжеты, куда изобретательнее и страшнее любого сериала...
Училище Миша Глинский закончил как и все, с синим дипломом и красной мордой. Не был он ни отличником, ни отстающим, а был самым обыкновенным и нормальным парнем, как раз таким, из которых и получаются настоящие инженеры флота. Никакими особыми дарованиями Михаил не блистал, за исключением разве только способности спать с открытыми глазами, чем в первые годы учебы до смерти пугал как сокурсников, так и преподавателей. Родителей у Мишки не было, они погибли в авиакатастрофе через два года после его рождения, и воспитывала его одна бабушка, единственный близкий и родной его человек. На дворе шла середина восьмидесятых, безоблачное время «застоя» еще светило над огромной державой, и лейтенант Глинский, сверкая новенькими погонами и позвякивая висящим на боку кортиком, шагнув из вагона на перрон родной Рязани, был полон радужных мыслей и будущих планов. Он никогда не грезил морем, и не мечтал о покоряющихся ему глубинах океанов. Даже в училище он поступил случайно, можно даже сказать назло всем одноклассникам, грезившим тогда о воздушно-десантных войсках. Но за пять лет учебы в Севастополе, Мишка проникся такой любовью к этой, всегда разной, но всегда красивой и неповторимой массе соленой воды, что теперь он даже не представлял себе жизнь без моря, без его аромата, плеска волн и могучей первозданности.
За месяц отпуска проведенного на родине, Миша порадовал стареющую бабушку стиральной машиной, купленной с немыслимой переплатой. Выпил энное количество вина с друзьями, так же отгуливающими свои первые офицерские отпуска и женился, быстро и без раздумий предложив руку и сердце своей соседке Наташке Логуновой, только справившей совершеннолетие. Наташка, которую он помнил соплячкой с тоненькими ногами и выпирающими мосластыми коленями, превратилась в длинноногую диву, с высоким не по возрасту бюстом, и с озорными глубокими глазами. Узрев на второй день отпуска это чудо из окна, Мишка сразу и не признал в нем Наташку, а когда прозрение состоялось, тут же, как бы в шутку предложил ей выйти за него замуж. Она тоже, как бы в шутку согласилась, и через две недели, при помощи отпускного билета Глинского, они уже без всяких шуток расписались. Все эти действия, они произвели тайком, поставив и бабушку Мишки, и многочисленное семейство Наташки просто перед фактом. Шуму было много, но сделанного уже не отменишь и вскоре молодая пара, всего с двумя чемоданами, убыла на север, а точнее в г. Мурманск-130, общеизвестный как Гаджиево. Долго молодожены там не задержались, уже через неделю оказавшись в Северодвинске, куда Мишку отправили на бесконечно ремонтируемый корабль 667БДР-проекта. Корабль этот, по витаемым в воздухе слухам, должен был вскоре после выхода из завода и обкаток всех задач в базе, переходить на Камчатку, отчего народ в экипаже нервничал, и старался свалить с корабля куда угодно. Не обремененное вещами и нажитым семейство Глинских к переезду на Камчатку отнеслось спокойно, так как терять им было нечего, да и скорее по причине молодого и беззаботного возраста. Северодвинск им обоим на удивление понравился, а все соблазны этого северного Парижа миновали молодоженов, не на шутку увлеченных друг другом.
Прошло два года. Средний ремонт корабля подходил к концу и экипаж, к этому времени практически ставший береговой флотской единицей начал готовиться к плановому переходу в базу. Судьба корабля была еще окончательно не ясна. К этому времени Миша, уже получивший погоны старшего лейтенанта, даже пару раз выходил в море на ходовые испытания с кораблями однотипного проекта, что правда не сделало его полноценным моряком, но показало, что служба подводника, заключается не только в обеспечении пожароопасных работ в цехе. Наташа, за эти два года, показав не по годам практический склад ума, дурака не валяла, беспечную офицерскую жену не изображала, а пошла на какие-то ускоренные курсы бухгалтеров, а после них даже пошла, работать в штаб бригады ремонтирующихся кораблей. Детей они пока заводить остереглись, из-за неясности ближайших планов корабля, но намеревались сделать это, как только осядут где-нибудь на постоянную, будь то Север, будь то Камчатка. Жизнь шла вперед, ничего плохого не предвещая, и будущее представлялось только в самых светлых тонах.
В конце лета, командование озаботилось проблемой отпусков, и перед зимним переходом в базу начало стравливать офицеров и мичманов в отпуска. Глинские решили, что в отпуск уедут вдвоем, а обратно в Северодвинск вернется один Мишка. Наташа должна была остаться дома в Рязани, пока муж с кораблем проходил бы последние испытания, и приехала бы в Гаджиево только после того, они уже перешли туда. Особым хозяйством за эти два года они не обросли, и поэтому супруги уезжали в отпуск с несколькими объемистыми чемоданами вещей, оставив в номере офицерского семейного общежития только самое необходимое для одинокого мужчины. Только вот свой кортик, Мишка оставить в гостинице на два месяца побоялся, и, уложив на дно чемодана, забрал с собой. Конкретных планов на отпуск у семейства Глинских не было, а поэтому они с радостью приняли предложение Наташиного отца, съездить с ним вместе на Кавказ, куда Виктор Валентинович уже давно собирался в гости к своему бывшему сослуживцу, еще по срочной службе Вахо Закарешвили, который работал участковым милиционером в где-то в Сухуми. Ехать Виктор Валентинович собирался на машине, справедливо полагая, что возвращаясь обратно, сможет загрузить багажник своей «Волги» доверху дарами черноморского побережья в виде фруктов и прочих вкусностей, нечасто попадающих на прилавок родного города. С поездкой решили не затягивать, и в путь тронулись буквально через пару дней после приезда Глинских в Рязань.
Это были чудесные дни. Пробок в те далекие времена практически не было, и бежевая «Волга» неслась в сторону юга, задерживаясь только у заправок и общепитовских придорожных кафе, которые по мере приближения к Кавказу постепенно менялись на изумительно пахнувшие шашлычные, с традиционным для кавказских народов набором блюд. На первой же остановке, Наташа со смехом показала Мишке свою сумочку. Там на дне, внешне небольшой сумки покоился Мишкин кортик, который жена, в суматохе скорых сборов забыла вынуть после возвращения из Северодвинска. Мишке это не понравилось, но вспомнив, что табель на кортик у него с собой, вложенный в удостоверение личности успокоился, и только попросил нигде его не вынимать. В Сухуми их уже ждали. Капитан милиции грузин Закарешвили, был простым участковым в свои 56 лет, но как представитель власти и добрый и справедливый человек пользовался у окрестных жителей непререкаемым авторитетом и уважением. Жил он на окраине Сухуми в большом и шумном доме, где обитало все его многочисленное семейство. Там же остановились и они, с первой же минуты оказавшись окруженными щедрым кавказским гостеприимством. Эта неделя была просто изумительной черноморской сказкой. С утра до вечера Мишка и Наташа пропадали на море, а по вечерам, за огромным столом во дворе дома Вахо собиралась вся его семья, и шло неторопливое застолье, с разговорами, красивыми тостами и протяжными песнями. Тогда еще никто не делил сухумцев на грузин и абхазов, и вечером во дворе органично переплетались песни и тех и тех, не претендуя ни на какое первенство. Хорошее всегда проходит быстро. Подошло время прощаться, и за день до отъезда, Валентин Викторович усадив супругов в машину, повез их на переговорочный пункт, позвонить домой, да и бабушке Миши, чтобы сообщить, что все хорошо, и завтра они уже будут на пути в Рязань. Переговоры заняли часа два, и перед тем, как ехать обратно в дом Вахо, они заскочили на рынок, посмотреть, что еще можно захватить с собой, кроме того, чем их нагрузил хлебосольный Закарешвили. Выходя с рынка, Мишка с тестем немного задержались, чтобы банально сходить в туалет, а Наташа пошла к машине, чтобы подождать их там. Но когда они через минут пять подошли к «Волге» припаркованной совсем недалеко от входа на базар, Наташи там не оказалось. Минут десять они спокойно прождали Наташу, а уже потом начали волноваться. Было около пяти вечера, как раз то время, когда толпы курортников покидали пляжи и растекались по городу. Еще час они прочесывали рынок и окрестные улицы, а уже потом рванули на машине к Вахо. Старый милиционер постарался успокоить их, но было заметно, что он и сам волнуется. Сухуми в то время был совершенно безопасным местом, а зная Наташу, можно было быть на сто процентов уверенным, что никуда и ни с кем она пойти не могла, не дождавшись Мишку или отца. Потом Мишка с сыновьями Вахо снова обходил улицы вокруг места, где испарилась его жена, а Виктор Валентинович вместе с Вахо, прямо из милиции обзванивал все места, где бы она могла оказаться не по своей воле. Наташи нигде не было. К утру, ее начала искать вся милиция города. Вахо был очень уважаемым человеком, и его обеспокоенность передалась всем, кто его знал. Но Наташу не нашли и на второй день.
К исходу третьих суток стало ясно, что с Наташей случилось что-то очень нехорошее. Закарешвили, поднял на ноги всех своих родственников, сослуживцев и знакомых, а ее искали уже везде, где только возможно, начиная от пляжей и садов, заканчивая, наверное, территорией всей республики. Но Наташа пропала, как в воду канула. Это был курортный сезон, город захлестывала огромная масса отдыхающих, и в этом шумном водовороте не нашлось ни одного человека, кто бы ее видел и мог что-то рассказать. Весь свой отпуск Мишка провел в Сухуми, обходя с фотографией Наташи город и его окрестности, добираясь до самых дальних селений и поселков. Вся семья Наташи приехала к морю помогать в поисках, а на улицах, стараниями капитана Закарешвили в огромном количестве висели листовки с фотографией Наташи. Но все был тщетно. Никаких следов девушки не обнаруживалось. Два месяца отпуска и поисков пролетели быстро. Глинский похудел и Мише пора было ехать на службу, что он и сделал с огромным, давящем на сердце камнем. Официальный розыск тоже ничего не дал. Через полгода умерла бабушка Михаила, сердце которой не выдержало пропажи жены внука, которую она знала с пеленок, и почитала чуть - ли не за внучку. Еще несколько лет Мишка каждый отпуск ездил в Абхазию, пытаясь найти хоть какие-то следы своей Наташи, и прекратил эти отчаянные и бесполезные поиски только с началом развала страны и повсеместных боевых действий на Кавказе. Через пять лет Михаил Глинский снова женился...
В этот день Михаилу Игоревичу Глинскому, генеральному директору крупной московской компании занимающейся морскими перевозками выходить утром из дома совершенно не хотелось. Дома было тихо и спокойно. Жена, еще неделю назад, закатив небольшую, но полную негодования и желчи речь по поводу его жадности и скаредности, выбила из него очередную довольно внушительную сумму и захватив с собой дочь, укатила восстанавливать измотанную нервную систему куда-то в Испанию. Куда именно Михаилу даже знать не хотелось. Потеряться - не потеряются, мобильные телефоны в Европе работают исправно, да и как деньги начнут заканчиваться сразу сами найдутся. Вообще за последние годы, вместе с внушительным ростом благосостояния, у Глинского неожиданно открылись глаза и на свою благоверную. Она как-то быстро и незаметно, из симпатичной, но молчаливой и стеснительной «серой мышки», встреченной когда-то Михаилом на алуштинском пляже с беляшом в руке, превратилась в светскую львицу, смотревшую даже на самое лучшее отечественное шампанское с оттенком брезгливости и высокомерия. Последние месяцы Михаил даже начал серьезно задумываться о разводе и единственное, что его удерживало, так это дочь Леночка. Ей едва исполнилось шестнадцать лет, и школу она закончила в Москве, не смотря на бешеное сопротивление супруги, желавшей видеть ее только в каком-то элитном английском колледже, «куда отправляют учиться своих детей все приличные люди». Теперь, словно беря реванш за это, супруга усиленно приучала дочку к «правильному» образу жизни, таская ее за собой везде и всюду, полагая, что так вводит ее в «достойное общество». Дочь впитывала уроки матери, меняясь на глазах далеко не в лучшую сторону. Что оно из себя представляет, это « достойное общество», Михаил знал прекрасно, но ничего поделать с супругой не мог, а потому просто плюнул на все и предоставил ей жить как хочется, изредка правда, срываясь на скандалы, который возникали как правило, только из-за дочери или денег.
Но сегодня из дома не хотелось выходить совсем по другой причине. Сегодня Михаилу предстояли переговоры с человеком, который был ему исключительно неприятен, но крайне необходим. Андрей Суриков, ранее и широко известный в определенных кругах просто как Сурок, был человеком с темноватым прошлым, и лучезарным настоящим. Сурок был хозяином, председателем совета директоров, президентом и еще хрен знает кем кучи компаний и холдингов. Все они не пересекались с бизнесом Глинского, за исключением только одной компании с неброским названием, которая контролировала значительную часть Новороссийского порта и имела большой вес в Калининградском и Питерском портах. По ряду сложившихся обстоятельств, помощь такого человека как Сурок, была, крайне нужна Глинскому и последний месяц, он, сцепив зубы, и запрятав, куда подальше личное отношение к этому дельцу с темным прошлым, старательно набивался и откровенно напрашивался на серьезный и предметный разговор с ним, который, наконец, и должен был состояться сегодня. По большому счету, соглашение между ними было уже достигнуто, но перед тем, как их клерки начнут оформлять все документально, Суриков неожиданно пожелал встретиться с Глинским лично.
В свое время, много лет назад, Глинский после пропажи жены Наташи категорически отказался уходить с кораблем на Камчатку, откуда было бы трудно выбираться на ее поиски. Командование на удивление пошло ему навстречу, и оставило служить на следующем корабле, пришедшем на ремонт в Северодвинск. Через пару лет Михаил смог перебраться служить на берег в качестве военпреда на том же заводе. За годы военпредства, он оброс весомыми знакомствами среди заводского и городского начальства, а начавшийся период «неконтролируемого капитализма» открыл в нем доселе дремавшие таланты бизнесмена. Он уволился в звании капитана 2 ранга, имея за душой значительный счет в банке, и немалое количество свободно конвертируемой валюты в денежных знаках, заработанных не совсем легальным путём. Тогда он и обзавелся компаньоном, из числа старых заводских функционеров имевшего широкие знакомства в министерствах и главках Москвы. Где-то через пару лет они с компаньоном уже владели десятком небольших сухогрузов «река-море», которые и составили основу их будущего бизнеса. Всю вторую половину девяностых годов они приумножали свой бизнес всеми доступными средствами, не гнушаясь многим таким, о чем сейчас Михаилу было очень стыдно вспоминать. Бандитские девяностые не прошли для них даром. Перед кризисом 1998 года от пули киллера нанятого конкурентами пал его компаньон. Михаил, ехавший с ним в одной машине, чудом остался жив, и несколько месяцев приходил в себя, заботливо выхаживаемый женой, позднее превратившейся в светскую стерву. Весь бизнес остался Глинскому, и последовавшее после кризиса воцарение Путина, ознаменовавшее собой переход к более цивилизованному ведению дел, и наведение в стране относительного порядка, помогло Михаилу, поднять свои акции на очень высокий уровень, и начать планомерно расширять и увеличивать бизнес, а с ним и свои доходы. Теперь он мог себе позволить очень многое, начиная от собственного бунгало в Черногории и квартиры в Праге, но мало этим интересовался, в отличие от нешуточно развернувшейся на этом фронте супруги в последнее время усиленно намекавшей на покупку квартиры в Лондоне. Глинский давно уже предпочитал, чтобы все вопросы в его компании решались без его личного участия, но вот от встреч с такими личностями как Сурок отказываться было очень опрометчиво, если не сказать опасно.
К удивлению Глинского, Суриков предложил провести встречу не в офисе, не в каком-нибудь модной кабаке, а у него в загородном доме, радушно и без тени панибратства, пригласив отобедать по домашнему. Насколько Михаил был проинформирован, домой к себе Сурок звал только в двух случаях. Либо чтобы выказать личное расположение, либо чтобы карать лично и беспощадно. Конечно, на дворе уже были не девяностые годы, с их утюгами на животе, и спицами в заднице, но пережившие их бандиты, хоть и приняли благообразный вид и исключили все блатное из лексикона, такими же бандитами, по сути, и оставались, в критические моменты, мгновенно скидывая лоск и манеры и становясь, жестокими и беспощадными как когда-то. Суриков был именно из таких.
Дом у Сурка оказался таким, как его себе Михаил и представлял, зная вкусы бывшей бандитской вольницы. Огромный каменный дворец с затейливыми башенками, и высоченным кирпичным забором вокруг, утыканным камерами и датчиками движения. Предупрежденные охранники не унизили его проверкой на наличие оружия, а, по-видимому, сверившись с фотографией, молча пропустили машину за забор. Сам Сурок, выказывая хозяйское радушие и даже какое-то подобие радости, вышел встретить Глинского на широченную парадную лестницу дома, одетый скорее не для серьезного разговора, а для домашнего пикника.
- Здравствуй, здравствуй Михал Игоревич, проходи, сделай честь моему скромному жилищу...
Сурок крепко пожал Глинскому руку, и даже слегка приобнял его, дружески похлопав по плечу.
- Давай- ка Игоревич, пока там челядь моя стол накрывает, у меня в кабинете побеседуем, а уж потом и обмоем, все, о чем договоримся... А наши крючкотворцы завтра на бумаге все и без нас зафиксируют...
Глинский, как можно более дружелюбно согласился.
- Конечно, Андрей Юрьевич! Сразу по делу отстреляемся...
- Ха-ха-ха...Нет Игоревич, времена не те...отстреливаться! И вообще, я для тебя просто Андрей! Я ж смотрел...одногодки мы с тобой... на одном воспитывались...
Кабинет Сурка поражал своей величиной и антуражем. Видно было, что над его дизайном потрудился кто-то очень грамотный, но все впечатление портила бьющая в глаза роскошь, безвкусно торчащая из всех углов напоказ. Стены кабинета были заставлены вздымающимися до потолка книжными шкафами из красного дерева с позолоченными ручками, петлями и всякими вычурными деталями. На огромном письменном столе высился гигантский письменный прибор, изображающий солнечную системы, судя по цвету изготовленный из чистого золота, а на единственной свободной стене, под которой стояли пара кресел и журнальный столик, на огромном ковре была развешана коллекция всевозможного холодного оружия. Завершал этот вид камин, больше похожий на ворота небольшого замка, и украшенный десятком различных рыцарских шлемов и пивных кружек.
- Давай-ка Игоревич, по Хенесси пройдемся...и рассказывай о своей проблеме...конкретно говори, без этих умных наворотов. Я человек простой, этой современщины не люблю...
Сурок плеснул коньяка в два бокала, и присел на кресло. Михаил сел напротив, и пригубив коньяк начал говорить. На самом деле это было просто соблюдение формальностей. Каждый знал, что ему нужно, и каждый из них двоих знал тот предел, который будет, достигнут, к обоюдному удовлетворению сторон. Разногласия могли быть только в сущих пустяках, которые могли быть принесены в жертву любой из сторон, ради достижения общей цели. Минут за десять Глинский обрисовал свои проблемы, и пути их решения с помощью Сурикова. Тот, молча кивал, прихлебывая большими глотками коньяк и дымя огромной сигарой, с отвратительно резким запахом.
- Ну, вот так....Андрей. Я хотел бы попросить вашей...твоей помощи, естественно не за спасибо...Ты бы мог...
- Я знаю брат, что тебе надо, и что тебя тревожит. Думаю, что решение этой беды будет таким. Я....
Теперь говорил Сурок, щедро переплетая свои предложения специфическими выражениями из босяцкой молодости и уголовной зрелости, но не уходя от сути дела. Слушая его, Михаил автоматически разглядывал висящие за спиной Сурикова клинки, неожиданно заметив среди всякого экзотического колющего оружия, самый обычный военно-морской кортик. Он хоть и не казался чужеродным среди всех этих эфесов и рукояток, обильно украшенных камнями и узорами, но все же как-то выделялся на общем фоне своей строгой и скромной красотой.
Деловая часть разговора закончилась так, как и предполагал Михаил. Сурок, переживший самые кровавые войны девяностых и теперь всеми силами старавшийся забыть это время и прописаться в хорошем добропорядочном обществе и легальном бизнесе, нагибать Михаила не стал, а сам предложил именно то, что и хотел ему дать Глинский, даже немного уступив, постаравшись подчеркнуть этим свою сговорчивость и доброжелательность в личном отношении к нему.
А потом были шашлыки, вино, коньяк и услужливые девочки, старавшиеся чуть ли втроем запрыгнуть на колени. Миша давно уже не был любителем таких вот застолий, но уехать сразу, значило смертельно обидеть Сурка и поставить достигнутые договоренности в подвешенное состояние. Да еще и кортик увиденный Мишкой в кабинете хозяина, почему-то волновал и никак не шел из головы. Где-то через пару часов, когда пьянка перешла в спокойную фазу, и из трех девочек на коленях у Глинского осталась всего одна, выбранная наощупь им из трех ранее суетившихся вокруг, он неожиданно спросил у Сурка:
- Андрей, хочу посмотреть на твой арсенал...там на стене...не против?
Тот пьяно улыбнувшись, махнул рукой.
- Нет проблем, брат! Дорогу сам найдешь?
Найти дорогу помогла девочка, услужливо подставившая свое плечо, пошатывающемуся Глинскому. Добравшись на заплетающихся ногах до кабинета Сурка, Михаил отодвинул девочку в сторону и снял кортик, висевший на ковре. Он был почти новый, не покрытый царапинами и содранной позолотой, как бывает у тех, кто многие годы надевал его на вахты и парады. Подержав несколько секунд его в руках, Глинский вытащил клинок из ножен.
Врачи говорят, что мгновенное протрезвление не выдумка, а реальность. Просто в минуты очень сильного стресса организм выбрасывает в кровь столько адреналина и всяческих побочных веществ, что они полностью парализуют действие алкоголя. Глинский протрезвел моментально, как от удара молотком в затылок. На клинке кортика был выгравирован его номер! Тот номер, который он до сих пор его память хранила надежно и крепко. Это был его кортик, тот самый, который пропал вместе с Наташей тогда, два десятилетия назад в Сухуми, и который он уже никогда не надеялся увидеть. Руки Михаила задрожали. Он просто не знал, что делать.
- Нравиться пика-то? Настоящий флотский! Булат! Еще советского замеса...
Где-то сзади раздался голос Сурикова. Михаил повернулся. Тот стоял, пошатываясь и сжимая в одной руке бутылку, а в другой бокал.
- Откуда он у тебя?- из всех сил сдерживая дрожь в голосе, спросил Глинский.
Видимо подвыпивший Сурок не уловил в интонациях Михаила ничего странного и не заметил перемену в его настроении. Он уже перешел в ту степень опьянения, когда хочется душевности и откровенности, пусть даже с малознакомым человеком.
- Это старая история...- подходя ближе к Мишке, пробормотал Сурок.
- А все же, откуда он у тебя? Флотские офицеры своими кортиками не разбрасываются...
Суроков подошел вплотную и остановился в метре от Глинского. Глотнул из бокала. Плеснул в него еще из бутылки. Снова отпил.
- Да...бл...давно это было...еще в Союзе...мы тогда с пацанами джинсой и грузинскими очками типа поляроиды промышляли. Штаны цеховики штамповали на Кавказе, ну мы на машине затоваривались, а потом у нас сдавали фарце оптом...Веселое время было...на четвертак в кабаке от пуза гуляли...
- Кортик то откуда, Сурок- Мишка даже не заметил, как назвал собеседника кличкой, которую последние годы была у него не в почете. Но Суриков, погруженный в явно приятные воспоминания, этого снова не заметил, с каждой фразой, словно теряя налет культурности и возвращаясь в свое бурное прошлое.
- А, кортик... Да мы тогда в Сухум заглянули...Так вина попить, девочек пощупать... Ну и едем втроем на шахе Арсена по городу, а у обочины девочка стоит, пальчики оближешь...прямо эта...как ее...наяда! Ножки от коренных зубов, сиськи чумовые просто...лялька еще та! Тормознули мы, и Гена вежливо так ее пригласил с нами покататься... А она даже разговаривать не стала...отвернулась просто и сплюнула... А Генка вообще чумовой был пацан. Он из машины, хвать ее за жопу, и в салон. Он и чирикнуть не успела... Ну, а Арсен по газам сразу, и в путь...мы же просто пошутить хотели...побаловаться...и отпустили бы...сразу ж видно было, не целка девка... что б с нее сталось... А она визжать сразу...Я ей пасть то рукой заткнул, а Генка за буфера и под юбку полез...Ну а она меня за палец цапнула, а ему локтем в табло заехала...ну он ее для успокоения и мочканул пару раз в череп...она и примолкла сразу. А как за город выехал...пощупали...а она уже и не дышит. Генка ей в висок зарядил...а ударчик у него был еще тот...боксер бля... Трухнули мы здорово тогда... статья-то мокрая... ну в лесочке и прикопали ее... у Арсена лопата в багажнике валялась... Жалко было дуру, аппетитная такая девка, глазастая... А кортик у нее в сумке валялся...там всякие бабские заморочки были, ну и кортик этот... мы даже удивились, такая девочка и с такой пикой... Я его себе и забрал. Чего добру под землей гнить...
Сурок продолжал что-то говорить, а окаменевший Мишка, сжимая в руках свое личное оружие, стоял перед ним, едва дыша.
- У Генки потом вааще крыша потекла. Его в восемьдесят девятом менты замели, червонец дали, так он на зоне беспредельничать начал...ну его старые воры на пику и посадили... А Арсен большим человеком стал...в Москве три казино держал... его потом курганские взорвали... не помню уже когда ... перед кризисом что-ли... А я так...тихой сапой...один типа свечной заводик прикупил... ха-ха-ха...другой...жив бля, и в шоколаде! А...Мишка...живы мы! И будем жить еще!
А у Глинского перед глазами мелькала его Наташа, да и вся его жизнь, цветными картинками накладываясь одна на другую. Господи, да не пропади она, ведь все могло быть по другому! Как счастливы были они вдвоем в сидя на казенной кровати в офицерском общежитии, со смехом поедая пустые макароны из кастрюли, сваренные на соседской плитке. Ведь только ее исчезновение заставило Глинского искать хоть что-то, что могло отвлечь, заставить забыться, спрятаться от той потери, масштабы влияния которой на его жизнь, он только что сейчас осознал со всей полнотой. Он интуитивно полез в хитроумные авантюры, еще служа военпредом, и не от желания обогатиться, а только от того, что это требовало постоянного напряжения ума и не давало расслабиться и запить горькую, да и флотские дела на заводе к тому времени практически встали из-за отсутствия финансирования и каких-либо перспектив. Он крутился, просто складывая заработанное в ящик, и тратя на себя ровно столько, сколько ему было надо для элементарной жизнедеятельности. Потом он снял форму и превратился в обыкновенного бизнесмена. Тогда многие старые флотские знакомые отвернулись от него, не понимая, куда он гонит, но появились новые знакомые, и даже как бы новые друзья. А дальше вся жизнь стала как бы... Как бы нужные люди и важные пьянки, холеные морды чиновников и жесткие улыбки новых русских богачей, девочки в саунах и утянутые после очередной пластики скулы жены. И вот теперь, он ведет дела и пьет водку с убийцей своей Наташки... Только сейчас Михаил отчетливо понял, что жизнь его закончилась уже давно, а все эти годы он только талантливо и с блеском имитировал ее для себя и всех окружающих...
- Мишка...что остекленел-то!!! Давай еще выпьем...есть за что!!!
Глинский поднял холодные и безжизненные глаза на Сурка.
- Да. На брудершафт...
И со всей силой, на какую оказался способен воткнул свой кортик в живот Сурикову. Он бил и бил, и настоящий булат офицерского кортика легко прошивал кости, мышцы и сухожилия, с каждым ударом выплескивая на Мишку тугие струи горячей крови. Он бил до тех пор, пока его не расстреляли телохранители Сурка, прибежавшие на крики насмерть перепугавшихся девушек...
Через несколько дней в газетах написали, что в очередной бандитской разборке в стиле девяностых погибли известный авторитет, а ныне бизнесмен Суриков А.Ю. и глава судоходной компании Глинский. М.И. Подробности их гибели газеты не освещали. Кортик навсегда сгинул в недрах милиции как вещдок, а вдова Глинского наконец купила квартиру в Лондоне. Такой вот сериал...

Мимоходом. О противолодочных силах ...

Мой отец, тоже бывший подводник, перед тем, как я впервые ехал на Север в офицерском чине, сказал мне: страшнее всего не море - оно суровое, могучее, переполненное дремучей природной силой, но все же это просто стихия. А вот страшнее стихии только береговые "противолодочные" силы. Тылы, штабы, отделы. В чем мне, да и наверное, всем служившим в плавсоставе приходилось убеждаться не раз. Все без исключения береговые службы флота - это организации с искривленным восприятием действительности. По идее, они существуют для того, чтобы сравнительно немногочисленный плавсостав не имел никаких проблем, уходя и возвращаясь из плавания. На самом же деле все обстоит с точностью до наоборот. Берег убежден, что подводники ходят в море с единственной целью: обеспечить тыловым службам получение всех видов довольствия. И очень важно, чтобы плавсостав в распределение этих благ не участвовал, а лучше даже и не знал, что ему положено, а что нет. Вот и получается: не они для нас, а мы для них. Так и происходит в действительности. Перед походом подводники, высунув язык, носятся по всем довольствующим органам, выпрашивая даже не лишнее, а положенное по всем нормам, а там их встречают лоснящиеся от осознания собственной значимости краснопогонные "противолодочники". Они вальяжно отмахиваются от надоедливых представителей плавсостава, закрываясь щитом из приказов, директив и просто устных указаний начальства. Они старательно изображают нечеловеческую усталость от решения важных стратегических задач хозяйствования, а тут им на голову мы со своими разовыми трусами и недостающими простынями. И уж если и делают что-то, то с видом очень большого человеческого одолжения, участия, как будто отрывая от себя последнее и ожидая от тебя за эту беспредельную доброту как минимум фляжки с «шилом».
Флотский тыл - это что-то запредельное, вне моего понимания. Я не чекист, а потому не берусь судить о финансовых и тыловых службах флота с точки зрения закона, хотя и на моей памяти начальники этих довольствующих органов и стрелялись и арестовывались неоднократно. Я всё больше об отношении. Более заносчивых и чванливых военных чем в довольствующих органах флота, я больше нигде в своей жизни не встречал. Это не офицеры и мичмана флота, это патриции пайков и центурионы денежных ведомостей. Это аристократы складов и элита кабинетов. Это - самые настоящие противолодочные силы! Где-то в глубинах памяти сидят полузабытые рассказы о кашеварах, мчащихся с полевыми кухнями через лавину пуль и снарядов на передовую, чтобы привезти горячий обед бойцам, и воспоминания отца о том, как сам начальник тыла раздавал на пирсе канадки, одеяла и подушки всем членам экипажа первого атомохода, прибывшего в базу. Это седые и уходящие в прошлое предания, в которые молодежь уже не верит, да и те, кто постарше, начинают сомневаться, было ли такое вообще или просто приснилось... Нынешний тыл - это бизнес с погонами, помноженный на воинские уставы и руководящие хозяйственные документы, в которых кроме них самих никто и ничего не понимает.
Я нечасто сталкивался с тыловскими службами по служебным вопросам, но я все же много помню. Я помню, как щеголяла в новеньких канадках вся береговая база, когда подводникам уже давно выдавали ватники, как на лесоповале. Я помню автобус, возивший тыловиков на службу, катившийся мимо потока плавсостава, бредущего по грязи через сопки на корабли. Я помню штаб тыла, регулярно получавший зарплату, когда плавсоставу ее задерживали месяцами. Я помню ремонты базовых камбузов, разгребание мусора с дорог и покраску бордюров по всей базе силами подводников, а не этих «береговых братьев», и продирающий промозглый холод в матросских казармах экипажей, на ремонт которых средств почему-то никогда не находилось. Да и кто из хотя бы раз бывавших на вещевых или продовольственных складах может забыть лоснящиеся и самодовольные шайбы кладовщиков в мичманских погонах, у которых надо было, стесняясь в глубине души перед самим собой за свое же поведение, выпрашивать полагающиеся тебе брюки нужного размера. И получить их только тогда, когда для кладовщика становилась приемлемой степень твоего унижения перед ним. А лично мне никогда не забыть услышанные лично мной ответ дежурного по тылу командиру корабля, попросившему один бортовой Камаз, чтобы отвезти домой офицеров и мичманов из Оленьей губы в Гаджиево. Мы вернулись с боевой службы, и из-за непогоды нас после 75 суток морей отшвартовали не в основную базу, а поздним вечером завернули в Оленью губу. Так вот, этот «деятель» с красными полосами на погонах ответил словами, в которых, наверное, сконцентрировался весь стиль службы тыла военно-морского флота:
- Не могу товарищ капитан 1 ранга! Рабочий день закончился, свободных машин нет, да и заявки на вас не было. Заранее надо было готовиться. Никак не могу вам помочь... Да вашим бойцам даже полезно будет ножками-то...
И даже то, что командир взорвался после его слов и дозвонился до самого «верха» флотилии не помогло. Тыл победил и машину за нами не прислали. И побрели героические подводники на своих двоих, скрипя мышцами, атрофировавшимися за неполных три месяца автономки из Оленьей губы до развилки, чтобы там, в двадцать три часа вечера, стоя на морозе, ловить попутки, дабы просто повидать семьи, по которым и правда можно сильно соскучиться за два с половиной месяца...
А ведь есть еще береговые структуры, процентов на сто состоящие из бывших моряков. Наши могучие штабы. Вот это клоповники еще те! Конечно, не стоит говорить о командовании и флагманских специалистах. Они, бывает, почаще нашего в морях пропадают. А вот штабная накипь... Господи, кто только не липнет к этой кухне. Мичмана, только и умеющие на пишущей машинке стучать, офицеры, списанные по здоровью с плавсостава, да и просто хитрозадые. Выгодное дело. В штабе дивизии подводных лодок по штату людей совсем немного, а дел выше крыши. Одного бумагомарательства тонны. А сами начальник люди занятые, и по совести говоря, они, как и мы, канцелярщину не особо жалуют, хотя и вынуждены этим заниматься. Вот и хитрят. Умеешь быстро строчить на машинке - добро пожаловать в штаб! Числиться будешь на корабле, морские получать, выслугу год за два, а сам только ходи и бумажки перебирай. Ни моря, ни вахт, два гарантированных выходных в неделю - что еще надо военному, чтобы достойно дождаться пенсии! Опять же погоны на плечах с завидной аккуратностью меняют, невзирая на должность. И делается это удивительно ловко и быстро. Служит, допустим, где-нибудь в недрах штаба капитан-лейтенант Иванов. Давно служит. Попросил его как-то какой-нибудь флагманский к важной проверке карты помочь начертить. Пока чертил, без мыла весь штаб пролез, одному бумажку оформить, другому жену встретить из аэропорта, с третьим просто выпил душевно и с приседанием. И вроде работу свою сделал, а его еще на неопределенный срок при штабе оставляют. Помогать. И сидит он в штабе, формально подводником числясь. Если командир у него настоящий, то ударит кулаком по столу и вернут его обратно. А если командир не хочет со штабными ссориться, то закроет на это глаза, и просто на каждый выход в море начинает просить прикомандировать кого-то вместо Иванова. Тут ему от штаба отказа никогда не будет. И вот подошло время Иванову «майора» получать. Должность у него каплейская, но ведь как-то стыдно в штабе с маленькими звездочками сидеть. Он со своим «шефом» пошепчется, тот командира дивизии попросит, тот отдел кадров выдаст целеуказание и глядишь, Иванова неожиданно на свободную должность командира боевой части назначают и одновременно представление на звание в штаб флота высылают. Через пару месяцев Иванов уже майор. И его сразу же с этой должности переводят на какую-нибудь другую, и желательно, на отстойный корабль. Проходит еще несколько лет. Подходит Иванову уже кавторанг. И все повторяется снова и в той же последовательности. И ходит целый «подполковник» по базе ракетных стратегических атомоходов, сам всего пару раз в море выйдя, и дерёт плавсостав во все дыры. И бывает, ходишь с человеком в море, и вдруг он оказывается на берегу. Проходит полгода, и глядишь, твой бывший сослуживец, застрявший в штабе на какой-то мифической должности десятого помощника начальника штаба, нос воротит. Куда там! Белая береговая кость, Штаб же!
А к примеру, нужны командиру дивизии и его замам водители - нет проблем! Отобрали матросов с водительскими правами в экипажах, откомандировали в свое распоряжение, и все. Они на «коне», экипаж в напряжении. Ведь этому матросу на каждый выход в море нужно замену найти. А в наше нелегкое время матросов совсем мало осталось. Да и те... Такой подбирается контингентик! От гордых сынов кавказских гор до истинных крестьян Нечерноземья.
Но все же это штабы. Штабы боевых дивизий, в которых и правда рук на все всегда не хватает, и все можно понять и простить, разве кроме того, что оседают в штабах вот на таких «левых» должностях почему-то почти всегда не самые достойные личности.
А что самое страшное, ведь то, что в во всех этих околофлотских, подчас «самопальных» структурах служат нормальные и хорошие вне службы люди, абсолютно ничем не отличающиеся от всех остальных. А это может значить только то, что система до такой степени влияет на тех, кто в ней функционирует, что через совсем небольшой промежуток времени это уже в крови, и ничего с этим не поделаешь. И даже если неожиданно получается поставить на место какой-нибудь из винтиков этой системы, он совершенно искренне и долго будет хранить обиду за «незаслуженно» понесенное наказание из-за какого-то там никому не нужного плавсостава...
И в который раз поражаешься тому, что флот по сути своей стал просто утрированной и сильно уменьшенной калькой со всей нашей державы. Пародия на Россию, одетая в черную флотскую шинель. Хотя уже теперь не в отмененную шинель, а в мешковатое форменное пальто, сидящее на офицере как седло на ишаке. Самая боеспособная пародия в мире. Штабы, тылы и управления - это ведь как правительство, администрации и чиновники. Плавсостав - простой народ. Прикинули? Не похоже? А самое печальное, что плавсостава на флоте с каждым годом все меньше и меньше. А вот чиновников в стране все больше и больше...

И грянул выпуск...

Выпуск - это всегда праздник и для тех, кто до него дотянул, и для тех, кто выпускников до него дотягивал. И естественно, хотелось бы написать о торжестве, золотом блеске новеньких лейтенантских погон, белоснежных мундирах под щедрым крымским солнцем, новеньких кортиках и прочем, прочем, прочем... Все это, естественно, было. И счастливые слезы матерей, и суровые лица отцов с едва заметной внутренней гордостью, запрятанной в уголках губ, и молодые жены и подруги с радостными улыбками и букетами цветов, и оглушающая медь оркестра...
Началось все с того, что еще за несколько месяцев до выпуска нам в самой категоричной форме довели, что приказом начальника училища и командующего флотом и вообще нам запрещен лейтенантский банкет после выпуска. Законы законами, но нам дали понять, что по большому счету севастопольским властям глубоко наплевать, что мы будем уже офицерами, а не курсантами, приравненными к срочной службе. Черноморский флот недаром носил прозвище «королевского флота», и на нем все директивы руководства всегда исполнялись не просто тщательно, а очень даже инициативно и изобретательно. А эпоху борьбы с «зеленым змием» вообще можно назвать временем, когда «сон разума порождал чудовищ». Но мы никак не могли представить себе, что уже будучи офицерами, не сможем посидеть в ресторане со своими женами и подругами, обмывая свои погоны после пяти лет совместной учебы и перед долгим расставанием. Но дело обстояло именно так. Нам запретили банкет, а заодно с ним еще любое массовое мероприятие, связанное с выпуском, будь то даже посиделки в открытом кафе или аренда какой-нибудь столовой. Сначала этому не поверили, но потом оказалось, что командование слов на ветер не бросало, и весь Севастополь, да и район, находящийся под флотской юрисдикцией, оповещен, что молодым лейтенантам или лицам их представляющим никаких злачных мест не сдавать и заказы от них на банкеты не принимать. А так как тогда настоящей властью в городе был именно флот, то и указание выполнялось беспрекословно. Были, конечно, наивные попытки сделать заказы от имени членов семей или знакомых, но служба войск в Севастополе была поставлена на славу, да и не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы не сопоставить дату заказанного банкета с датой выпуска училища, да и количество приглашенных тоже говорило кое о чем. В итоге ни о каком ротном банкете думать даже не приходилось, и обсуждение возможности хоть как-то отметить это дело расползлось по классам. Все начали искать выход самыми разными способами. Наш третий класс принял самое простое, и как оказалось, верное решение. Они сбросились, накупили продуктов, и мобилизовав своих жен, организовали празднование на Северной стороне в частном доме одного из своих одноклассников, расставив столы посреди широченного крымского дворика. Не очень торжественно, но душевно и по-домашнему. Первый класс просто собрался на шашлыки и отметил окончание своего обучения где-то на природе, далеко от цивилизации и вездесущих патрулей, в плавках и шортах, жарясь под солнцем. А вот мой класс решил пойти цивилизованным путем, и закончилось это вот чем...
Один наш одноклассник жил в Ялте, до которой из Севастополя было часа полтора езды на автобусе. Ялта, как курортная жемчужина Крыма, к военным играм имела очень слабое отношение, и людей в погонах там было очень мало. Вот и появилось предложение заказать ресторан в Ялте, а в Севастополе только заказать автобус, который довезет нас туда, а после всего и обратно. Так и порешили. Были, конечно, проекты и по поводу Симферополя и других мест, не охваченных вездесущим оком флота, но сошлись на Ялте как приморском городе. А где же еще, как ни рядом с морем отмечать свой выпуск лейтенантам-подводникам?
Вообще нашему выпуску как-то не повезло. Мы были первые пятикурсники, которые не переехали в общежитие старшего курса и так и не вкусили радости проживания в отдельных комнатах. Мы были, наверное, первыми пятикурсниками, которых старательно и показательно ровняли со всеми остальными курсами, не делая различий между нами и первокурсниками ни в чем, включая утреннюю зарядку, осмотр подписки формы одежды перед увольнением в город и нервотрепку по поводу полунулевой стрижки. На наш выпуск пришелся пик борьбы с довольно безобидными училищными традициями вроде купания отцов родившихся девочек или проноса на камбуз на руках отцов родившихся мальчиков. В последний год нашей учебы отменили красивые золотые курсовки из галуна и прочие нашивки, заменив их на жалко выглядевшие пластиковые, канареечного цвета. Мы, конечно, их не надевали, используя старые запасы, или заказывая их отдельно, но постепенно командование начинало ругать и за них, старательно делая нас похожими не на флотских гардемаринов, а на выпускников торговых «шмонек». Звания лейтенант-инженер офицеров лишили за несколько лет до нашего выпуска, освободив от «молоточков» на погонах, но что самое странное, руководствуясь какими-то неотмененными директивами тыла, вместе с офицерской формой нам старательно выдали по комплекту этих самых «молоточков» на каждый погон. Как это и было принято всеми поколениями курсантов, значки о высшем образовании общегосударственного образца синего цвета носить считалось не очень престижно, и каждый выпуск заказывал себе знаки академического белого цвета с обязательным шильдиком, на котором указывалось название училища. Но даже их нам строго настрого запретили надевать, что, впрочем, не помешало всем встать в первый офицерский строй именно с неуставными белоснежными значками. Когда-то само училище централизованно помогало выпускникам заказывать выпускные альбомы, но на нас пришлось как раз время, когда и это было забыто. Единственное, что мне сейчас приятно вспоминать, и чем я сейчас по-настоящему немного горд, это то, что на альбоме нашего выпуска золотом вытеснен рисунок, к которому я приложил руку, да и самим заказом альбомов занимался тоже я, с тех пор бережно храня списки выпускников своего года, написанные мною от руки.
Так вот, настал тот знаменательный день, когда нам вручили погоны и кортики. Нас облобзали жены, родители и подруги, нам пожали руки как равным или почти равным преподаватели и командиры, и мы счастливо сошли на гранит Графской пристани уже лейтенантами. Конечно, были торжества и застолья дома, счастливые взгляды супруг и задушевные советы бывалых служивых отцов с рюмкой на балконе, но где-то в глубине души всем хотелось отметить этот единственный такой день в жизни еще и в кругу тех, с кем пять лет делил один кубрик. И этот день тоже наконец настал...
Мы были все-таки очень наивными конспираторами и в подметки не годились нашим основателям партии из далекого революционного прошлого с его законспирированными съездами РСДРП под носом у полиции, и уж тем более с пьяными маевками пролетарски настроенных рабочих северной столицы. Сбор на тайную гулянку мы назначили по-простецки, и не мудря лишний раз, в самом центре Севастополя в Артбухте рядом с пирсом, откуда ходили паромы на Северную сторону. Там же кучковались автобусы многочисленных туристических групп, и мы надеялись, что наша «экскурсия» среди них обязательно затеряется. Но наши училищные военморы, вдохновленные возглавленной партией беспощадной борьбой всего советского народа с алкоголизмом и самогоноварением, были начеку. Оба училища отрядили массу эмиссаров в звании не менее кавторанга в самые оживленные места города на все КПП, закрывающие въезд в город, и на все пирсы, короче, во все точки, откуда можно было покинуть столицу Черноморского флота. Поэтому группа красиво наряженных девушек и молодых людей одинакового возраста человек в сорок внимания не привлечь никак не могла. Сначала к нам подтянулся прямой как палка высоченный каперанг не из нашего училища с видом оскорбленного сноба, который вежливо, но с плохо скрываемыми командными нотками поинтересовался, кто мы такие. Мы бодро и весело озвучили заранее приготовленную версию, что, мол студенты из приборостроительного института, что его явно не убедило. Да и наши бритые затылки говорили сами за себя. Каперанг временно отвалил, но минут через десять вернулся уже с патрулем. Тут уже нам пришлось полностью расшифровываться. Город славы русских моряков много лет жил в условиях непрекращающегося военного положения, патруль мог вязать кого хотел, а плюхаться с завернутыми руками в гарнизонный УАЗ, обладая лейтенантскими удостоверениями, не очень хотелось. Патруль проверил наши документы и удалился. Метров на тридцать. Формально придраться к нам было не за что. Мы уже заканчивали рассаживаться в автобусе, когда откуда-то как черт из табакерки вынырнул капитан 2 ранга Петров по прозвищу Апполон. Офицером он был очень занятным, никакого отношения к славным механическим силам подводного флота не имел, а в училище попал прямо с крейсера «Жданов» откуда-то из необъятных недр крейсерской артиллерийской боевой части. Ко всему прочему он был, кажется, чувашом, истинным сынов степей, и не очень грамотным, отчего на корабле дослужился только до каплея, и перевод в училище рассматривал как манну небесную. «Майора» он давно переходил, и получил его сразу, как стал начальником курса. Потом так же вовремя получил кавторанга, которого на своем крейсере никогда бы не заслужил. Был он сухощав и невысок, обожал форму, которая у него была сплошь из шитых на заказ элементов, и любил сильно покричать, что умел и считал самым важным в командной должности.
Апполон был с нашего факультета и всех нас знал в лицо. Крик начался сразу и просто непрекращающийся. Зычный голос в маленьком теле кавторанга был одной из его самых сильных сторон, и Апполон пустил его в ход не задумываясь. Уж не знаю, что там думали бедные туристы из центральных областей России в соседних автобусах, но кажется всей Артбухте пришлось выслушать полный «Словарь командных выражений ВС СССР», обильно снабженный зоологическими терминами, простонародными идиомами и сложными флотскими определениями. Апполон словно обезьянка даже пытался запрыгнуть к нам в автобус, чего ему сделать не дали, и мы, наконец покинули стоянку, так и не выдав никому маршрут и пункт конечного назначения нашей «экскурсии».
«Икарус» неповоротливо полз по севастопольским улицам, а мы торжествовали и радовались небольшой, а по сути, смешной победой лейтенантского достоинства над психологией курсанта. Как же, целого кавторанга с факультета просто отодвинули в сторону. Ликованию и уверенности в себе не было предела. А учитывая, что рядом находились жены и подруги, гордость за себя, храбрых, просто переполняла головы. Но, к сожалению, мы, ослепленные своей маленькой победой, за пять лет так, оказывается, и не поняли окончательно, что флотская организация и контроль побеждают все, даже хорошие намерения. Пока наш автобус выбирался из города, Апполон успел связаться с дежурно-вахтенной службой училища и комендатуры, и через двадцать минут на всех КПП уже знали не только номер нашего автобуса, но и номер выпускного класса, шедшего с семьями на прорыв из города.
Сначала нас тормознули на посту ВАИ на Сапун-горе. Ничего, кроме попытки нас уговорить повернуть назад, ваишники предложить не смогли, а потому оставив их за бортом, автобус уже через пару минут гордо покатил дальше. Но вот оперативность, с которой сработали военные власти, заставила немного стихнуть возбужденный шум в салоне и призадуматься. Но бутылки, в небольшом количестве захваченные с собой на всякий случай, по рукам все же передавать не начали. Вырвавшись на оперативный простор и оставив позади город, автобус уже неукротимо мчался по ялтинской дороге, и когда городской пейзаж сменился горами, заросшими густым лесом, настроение всего общества снова поднялось. Пробок на дорогах тогда еще не существовало по определению, и мы быстро катили, пропуская вперед немногочисленные легковушки, спешащие в том же направлении. Народ снова приободрился и развеселился.
Эйфория прошла быстро и довольно жестко. У села Гончарного, где стояло последнее КПП, нас уже ждали. Все машины, следующие из города, останавливались у шлагбаума для предъявления документов, и наш автобус, естественно, не стал исключением. Только вот в отличие от других машин к нему для проверки документов двинулся не один матрос с повязкой, а в буквальном смысле кинулась целая толпа. Два морпеха сноровисто раскатали прямо перед колесами «Икаруса» металлическую ленту с шипами, такую, как использует милиция при задержании бандитов на автотранспорте. Еще двое с автоматами встали у дверей автобуса, а в салон вошел майор морпех и еще один представитель нашего училища в звании капитана 1 ранга с кафедры вспомогательных механизмов.
- Здравствуйте, товарищи лейтенанты!
Весь автобус настороженно молчал.
- Уважаемые выпускники... думаю, всем понятно, что автобус дальше не проедет и метра. Вас неоднократно предупреждали по этому поводу. Я предлагаю вам поворачивать обратно в город, а там уж сами смотрите. А лучше всего - просто расходитесь по домам!
Автобус взорвался криками. Возмущались все. Оказалось, что офицеров в нас еще не так уж и много. Перекрикивая друг друга, мы, да и наши жены голосили про заказанный ресторан, отданные деньги, человеческое достоинство и офицерские звания. Гвалт продолжался минут десять. Все это время каперанг спокойно и молча без тени улыбки слушал нас, а майор, скрестив руки за спиной, казалось только и ждал команду «фас», чтобы разогнать наш базар к какой-то матери. Постепенно крики стихли.
- Уезжайте, ребята. И не советую пытаться прорваться где-нибудь еще. Номер автобуса знают везде. На всех КПП дежурят офицеры из училища. Не создавайте сами для себя неприятности.
Каменное спокойствие каперанга, волчий взгляд майора, да и цепь под колесами вкупе с автоматчиками очень красноречиво подтверждали его слова. Водитель автобуса до этого тоже пытавшийся заодно с нами хоть в чем-то убедить старшего офицера, посмотрел на нас так выразительно, что мы смолкли, а он, усевшись за руль, начал подавать «Икарус» назад. Отъехав метров с триста от не покорившегося нам КПП, он остановил автобус и вылез к нам в салон.
- Ну, что делать будем... лейтенанты?
Он был нормальным мужиком и искренне нам сочувствовал, но на авантюриста не тянул, да и не хотел. Все наши феерические предложения вроде штурма старой ялтинской дороги на «Икарусе» или пешего обхода лесом КПП разбивались о железную логику шофера-работяги. Нереально. Он все же попытался еще раз, скорее ради очистки собственной совести, объехать КПП по одному ему известному маршруту, но дорога там оказалась просто перерыта огромной канавой, перебраться через которую и пешком было задачей не из легких.
Обратно в Севастополь ехали практически молча, передавая друг другу бутылки и вполголоса переговариваясь между собой. Такого фиаско мы никак не ожидали. Нам лишний раз очень убедительно подтвердили, что лейтенант - еще не вполне офицер, а свежевыпущенный лейтенант в Севастополе - вообще еще курсант. Слава богу, что хоть наши подруги, выросшие в Севастополе и знавшие особенности своего военно-морского града, утешали нас как могли, даже не препятствуя потихоньку разворачивающейся банальной попойке. Да и алкоголя у нас было маловато. Времена были антиалкогольные, и хотя еще карточки на алкогольную продукцию не ввели, но даже с пивом в севастопольских магазинах были большие проблемы. Перед самым въездом в город водитель тормознул.
- Куда вас, ребята?
Естественно, началось хоровое выражение желаний, из которого понять хоть что-то было невозможно. С минуту послушав наши нестройные предложения, водитель сам же и ответил на свой вопрос.
- Ребята, ни в какой ресторан или кафе вы все равно не попадете. На вас облава. Неужели вы так и не поняли? Давайте так. Я вас выгружаю у железнодорожного вокзала. Там, конечно, есть патруль, но народу много, и на вас внимания, скорее всего, не обратят. Так вот, на вокзале, рядом в двухэтажке, на втором этаже есть придорожное кафе. Там хоть сесть можно...
Шофер оказался прав. Патруль, бродивший по вокзалу среди встречающих и отъезжавших, на нашу компанию не обратил ровным счетом никакого внимания. Завалившись всей толпой на второй этаж, мы увидели там большой пустой зал с десятком общепитовских столов и стульев с обшарпанной буфетной стойкой, за которой сонная и ненакрашенная девица раскладывала беляши на пластиковый поднос. В наличии в буфете оказались соки, какие-то фруктовые напитки и на удивление какое-то креплено-десертное вино типа «Радужного», градусами не шибко сильное, но берущее верх над организмом не ими, а бодяжностью ингредиентов. Так мы и сели, сдвинув с разрешения буфетчицы столы, и видимо, скупив у нее все те самые древние беляши, пирожки и запасы этого древнего и мутного алкоголя. Так мы и сидели несколько часов, заедая прокисшим общепитовским тестом дешевое вино, поднимая тосты и сдвигая бокалы в честь нашего выпуска, начинающейся новой блестящей офицерской карьеры, и конечно, Военно-морского флота...
И только потом, много лет позже, я неожиданно для себя увидел в этом какую-то странную аналогию. Как справили мы новый этап в своей жизни, так она дальше почти сразу и пошла эта жизнь, причем во всей стране, а не только у офицеров отдельно взятого класса отдельно взятого выпуска одного уже ныне не существующего высшего военно-морского инженерного училища...

Родное, родное железо...

«Здесь трудно жирным, здесь тощим проще,
Здесь даже в зиму стоит жара,
И нету поля, и нету рощи,
И нет ни вечера, ни утра.»
(А.Городницкий. Песенка подводников)

Рассказывать о подводном корабле, да и вообще о любом плавсредстве очень трудно. Человеку, далекому от флота, ничего не понять. Думаю, что услышав фразу типа: "... личному составу сдать ПДУ и ИП на ЦДП НХСу..." особо впечатлительные дамы упадут в обморок, а мужчины начнут материться вполголоса. А уж если их ушей достигнет реплика вроде: "...КГДУ срочно на ГЭУ для проведения НФИ и ТТП..." драки не избежать. Но чтобы понять, что такое жизнь подводника, представлять себе подводный крейсер необходимо хотя бы приблизительно. Хотя бы на языке дилетантов. Так что начнем!
По сути, подводная лодка один огромный механизм, в котором все взаимосвязано. Можно ненароком задеть тумблер в первом отсеке и надолго обесточить какой- нибудь прибор в десятом, или по ошибке перекрыв клапан в восьмом, начать помаленьку топить пятый-бис отсек. На корабле возможно все! Стирать белье паром от турбины и хранить сало в торпедном аппарате, уютно дремать на работающей турбине и жарить яичницу в газоанализаторном приборе. Подводная лодка - место для осуществления самых невероятных возможностей.
Как любой театр начинается с вешалки, так и любой корабль начинается с пирса. Ржавые, некрашеные и полузатопленные, они все равно милы и желанны, словно вредная, но любимая жена. Именно к ним, тяжело дыша, приваливаются боками корабли после плавания, к ним голодно присасываются концами питания и швартовными. На пирсе подводник слышит все новости и приказы, на нем вскидывает руку к козырьку для подьема флага и его же красит в любое время дня и ночи перед визитами московских флотских начальников. В полярный день с пирса приятно половить рыбу, в полярную ночь скалывать лед и сгребать снег. Пирс не материален, а духовен - он ощущение дома, и всего с ним связанного. А уж непосредственно корабль начинается с трапа и его могучего стража - верхнего вахтенного. Одного взгляда не него хватает, чтобы проникнуться уважением к нашей славной истории и четко осознать: мы непобедимы. Дедовские валенки с галошами, засаленный тулуп с отцовского плеча, овеянная океанскими ветрами и потерявшая цвет шапка. Поверх всего спасательный жилет. Правда, этот атрибут навьючивается только по штормовой готовности. Да еще матроса пристегивают карабином к поручням ограждения рубки, чтобы его, бедолагу, ветром не унесло за борт, и наверное, чтобы не сбежал... С вооружением тоже все в порядке. Автомат на груди, магазин цепочкой прикован к автомату, подсумок перевязан и опечатан печатью командира корабля. Необходимо пояснить. Магазины, как правило, имеют свойство падать за борт и тонуть на немыслимой глубине. Не достать. Ну, а подсумки опечатывают... Так, мол, побоится дисциплинированный матрос печать сорвать, а начальнику спокойнее. В наши нелегкие, но забавные времена, когда на Большой земле оружие продают эшелонами кому не попадя, в нашей глуши за потерянный патрон смешивают с грязью всех - от вахтенного до командира. Если по совести, то это правильно, но не до абсурда же доводить? Да и к чему моряку оружие? Его и без него бояться надо. Помните? Один матрос -взвод, два матроса - рота... А весь пейзаж завершает красный, обветренный нос, торчащий из всего этого нагромождения одежды и амуниции. Северный флот - не подведет!
Идем дальше. Миновав верхнего вахтенного, протискиваемся в ограждение рубки. Поднимаемся на мостик. Гордый Андреевский флаг, вопреки общепринятому мнению, не реет. Он аккуратно обвернут боцманом вокруг флагштока, дабы не обтрепывался об антенны раньше установленного шкиперской службой срока. Страна у нас ныне небогатая, флагов на всех не напасешься, приходиться экономить. Ну да ладно. Постояли, подергали за рынду, посмотрели - и вниз. Ныряем в верхний рубочный люк. Он невысокий, метров десять. Каюсь, но точной высоты я уже не помню. Вот тут-то и начинается самое интересное...
Осмотры музеев принято начинать по порядку: первый зал, второй, третий, и так до конца. Так вот, те, кто попадает на корабль традиционным путем, оказывается сразу в третьем отсеке. С него и начнем, ибо третий отсек нашего ракетоносца - это голова, мозг, мозжечок, гипофиз, да и огромная волосатая задница в конце-концов, словом, все что угодно. Справа от люка скромная дверь с загадочной табличкой " ГКП". Главный командный пункт. Это тот самый центральный пост. Место, где вершиться судьба корабля. Тут проходят утренние и вечерние доклады командиров боевых частей, здесь командир корабля устраивает разносы подчиненным и дремлет в кресле, когда нечего делать. Если корабль стоит в базе, в центральном посту бдит дежурный по кораблю со своими вахтенными нукерами, а в море в него набита такая пропасть народа, что и перечислять устанешь. Командир, механик, вахтенный офицер, оператор пульта общекорабельных систем, боцман, ракетчик, оператор БИП, мичман на вахтенном журнале и парочка матросов на всякий случай. Кроме того, в самом центральном находится еще и штурманская рубка, где, естественно, пусто тоже не бывает. А если еще представить, что в поход вышла куча праздношатающихся проверяющих, которые обожают протирать штаны около начальства, то просто плюнуть некуда. Ведь кроме людей на ГКП впихнут аппаратуры по максимуму. Куда только возможно. И если корабль считать городом, то центральный пост по количеству народа на квадратный метр смело может поспорить с городским базаром перед крупным праздником. В принципе, это можно отнести ко всему третьему отсеку. Именно в нем собрано почти все, что управляет кораблем. Напротив центрального поста рубка акустиков. Спускаемся на среднюю палубу. Еще одна акустическая рубка с романтическим названием "Изумруд". Рубка связи, рубка СПС, еще какая-то выгородка братьев-акустиков. Вдоль левого борта сейфы с оружием, которое так редко вытаскивается наружу, что лично я, прослужив в одном экипаже десять лет, свой пистолет так и не подержал в руках ни разу. Со средней палубы узкий и незаметный трап вниз. На нижнюю палубу. Родной подвал. Все свое. И хотя большую часть места занимает штурманский гиропост, самое основное внизу - мы. Пульт управления главной энергетической установкой. Пульт ГЭУ. Если иронически - "сердце ядерного исполина", если с точки зрения немеханических начальников - рассадник безобразий и сборище правонарушителей. Кому как. В нашем подвале мило и уютно. Можно заглянуть на ЦДП (смотреть словарь) к начхиму попить чайку, или с той же целью к КИПовцам в их закуток. Можно, вытащив вахтенного матроса из трюма, приказать тому принести на пульт баночку огурцов или помидоров, благо овощные провизионки в нашем трюме, а ключи от них у матросов есть всегда. Можно выскочить во время вахты в свой гальюн вместо того, чтобы стуча от нетерпения ногами по палубе, ждать подмену. Можно многое с умом и без шума. Мы в подвале. Нас не видно сверху, что никак не гарантирует спокойную жизнь. Пульт ГЭУ - любимая любимый анус командования. Захотелось размять голосовые связки - покричи в «Каштан» на Пульт, они там все равно безобразия безобразничают, им полезно. И еще любят командиры наши в море нагрянуть к нам с самой что ни на есть неожиданной проверкой, иногда даже похожей на налет ОМОНа на бандитскую «малину». Но мы привыкли. Это даже стало даже как некое бесконечное спортивное состязание, в котором победитель не определяется, а вот проигравший всегда один, но не каждый день. Чего только мы не мастерили, чтобы лишний раз не подставляться перед командованием. И датчики на ступеньках, и дистанционный замедлитель открывания двери, чтобы успеть стряхнуть дремоту и сотворить деловые одухотворенные лица. Всего и не упомнишь. А вот интересно то, что все «люксовские» выгородки в приказном порядке всегда на замке. А вот у нас в том же приказном порядке замок из двери наоборот неоднократно выламывали. Странно как-то получается. Пульт управления целыми двумя реакторами должен быть проходным двором, а вот выгородка с дремлющим перед тремя лампочками мичманом - страшно секретный объект. Но пойдем дальше...
Сначала повернем налево. За переборочным люком находится 2-й отсек. Как говорят ныне, VIP-зона. Тут живет командир в своем салоне, если его можно так назвать. Салон - это, конечно, громко сказано, это вообще две совмещенных каюты, правда, с отдельным командирским гальюном. По некоторым слухам, некоторые командиры даже умудряются делать в герметично закрываемом гальюне замкнутую систему очистки воздуха и после этого даже курить там. Но это только слухи. По крайней мере, когда я был командиром 10 отсека, такой эксперимент в отсеке я произвел. И никто не унюхал. В одной комнатке командирской каюты спальня, в другой кабинет с диваном, письменным столом и холодильником. Как правило, в последние года командиры пошли такие, что в одиночку в море их не отпускают, а если и отпускают, то все равно с «наседкой», а потому командир обречен в море почти всегда жить с кем-нибудь из начальников. А напротив его двери вход в обиталище механика, командира БЧ-5. Там попроще. Просто каюта, но и с умывальником, и с холодильником. На верхней палубе есть еще пара кают, где живут акустики и командир отсека. Второй отсек - это единственный отсек, из которого в третий можно попасть двумя путями. Через стационарный люк на средней палубе и через такой же, который ведет прямо от кают верхней палубы в рубку акустиков, которая находится уже в третьем отсеке. Сам второй отсек аккумуляторный, и под палубой все место занимает аккумуляторная яма с огромным количеством батарей, количество которых сказать убоюсь, ибо это все еще военная тайна. На носовой переборке отсека висит красный ящик со страшной надписью: «Перед входом в торпедный отсек выложить зажигательные принадлежности». Проникаешься осознанием момента. Глубоко вдыхаешь воздух и дергаешь кремальеру. Нагибаешься, и ты уже в первом отсеке.
Первый отсек - это просто до зубов вооруженных корабельный холодильник. Это верхняя палуба с шестью торпедными аппаратами, набитая боезапасом, и простым, да и чего греха таить, ядерным боезапасом, ну и нижняя палуба с единственным заслуживающим простого человеческого уважения объектом - гальюном. И хотя на многих кораблях гальюн есть и в каюте командира, этот гальюн носит гордое название «командирский гальюн», наверное, еще с первых кораблей 667 проекта. А потому он почти всегда отдраен, чист и даже благоухает чем-нибудь, что вообще-то напрямую зависит от степени требовательности командира. Первый отсек - это традиционно самый холодный отсек на корабле. И само устройство отсека, где совсем мало каких-либо постоянно работающих механизмов, да и то, что именно он своими обводами рассекает толщу воды, сильно сказывается на климатических особенностях отсека. И хотя там часто несут вахту в ватниках, когда весь 5-бис отсек обливается потом, там все равно в нарушении всех инструкций живут во время похода. Это вообще присуще подводному крейсеру - жить на боевых постах. Живут в первом отсеке, кое-кто в третьем, все выгородки 4 и 5 отсека облюбовываются офицерами и мичманами, стаскивающими туда матрасы и подушки и несущими вахту практически не вставая с постели. И сколько не ругается командование по этому поводу, все всегда остается на своих местах. Так удобнее и точка.
Следующие два отсека, 4 и 5-й, царство БЧ-2. Ракетные шахты, выгородки в которых спят мичмана, и жилые каюты, где спят все оставшиеся. Это отсеки вечной комфортной прохлады и стабильного климата. Баллистические ракеты - штуки серьезные, требуют нежного отношения и повседневного ухода, чем-то напоминая ученого ботаника, который всегда боится простудиться, а потому всегда меряет температуру, давление, и очень любит равномерную влажность. У ракетчиков свои холодильные машины, и поэтому когда на корабле неожиданно срывает холодилки, у них в отсеках все равно приятно и прохладно. Вообще ракетчики по большей части ребята хорошие, но немного напыщенные и переполненные осознанием своей высокой значимости и неимоверной секретности, что тоже верно, правда, на мой взгляд, не совсем применимо на корабле, где даже последний матрос знает, что и где можно спрятать у них в отсеках. Но, тем не менее, следуя традиции, ракетчики очень стараются не пускать никого даже на свою нижнюю палубу, что по букве закона верно, а по жизни глуповато. Еще у ракетчиков умиляет наличие мичманских должностей, служебные обязанности которых порой заключаются только в приборке верхней палубы отсека и несении вахты, самым простым вахтенным отсека. Но это все так, скорее на мой легкомысленный «механический» взгляд, и это мнение серьезного осуждения не стоит, так как это мнение дилетанта-механика. И еще в 5-ом отсеке каюта старпома. Место, где не только могут морально изнасиловать по самое «не хочу», но и выдать энное количество спирта-ректификата, а проще «шила». На этом все достопримечательности ракетных отсеков заканчиваются, если не задумываться о том, что их содержимое может разнести на молекулы очень значительную часть территории потенциального противника.
Затем идет 5-Бис отсек. Кому-то, да и мне самому, честно говоря, до сих пор кажется странным, что после 5-го отсека идет не 6-ой, а какой-то промежуточный 5-Бис. Но это как раз та флотская изюминка, которую надо просто принять, не пытаясь разгадать ее целесообразность. Сказали, что после 5 идет не 6, значит так надо. Хотя истины ради, надо сказать, что на 667А, то есть на «азухах», такого отсека не было, но в следующих модификациях он появился, и скорее всего, чтобы не ломать концепцию, и задурить вражеским разведкам голову. Но сам 5-Бис отсек - это что-то особенное. Спальный вагон. Три палубы и трюм. Начнем с самого низа. Трюм 5-Бис - это одновременно и сокровищница и отхожее место. Рядом с провизионками, одна из которых самая лакомая под названием «дефицитка», стоят ДУКи, те самые «говномёты», через которые комдив три с завидной периодичностью выстреливает всё корабельное дерьмо, скопившееся за неделю. Процедура, скажем, очень важная и полезная, как и продувание гальюнов и соперничающая с ней по количеству миазмов, вырывающихся в воздух. Вот такой парадокс и получается, пища рядом с дерьмом. На нижней палубе, кроме матросско-мичманских кают и столовой личного состава, расположено самое славное место на корабле - камбуз. Это место словно намазано самым сладким медом. Вокруг него всегда вертятся и матросы и мичмана, сюда строго по расписанию и без опозданий спускается доктор и помощник командира для снятия пробы, иногда залетают оба старпома с той же целью, а из люка, ведущего на верхнюю палубу в гарсунку кают-компании офицеров, высовывается голова старшего кают-компании и тоже протягивает тарелку. Камбуз - это место, которое нужно всем, и от которого все стараются откусить хоть немного. Вот только самим кокам-инструкторам и кокам из числа матросов сильно не позавидуешь. Пища готовится непрерывно. Все-таки четыре приема пищи в сутки, и это для целых трех смен. Обед начинается с 11 утра и за два часа надо накормить все три смены, перекрывая столы в кают-компании и столовой личного состава, потом мытье посуды и котлов и снова готовка, чтобы уже в семь вечера смена села за стол. Два часа ужин, и снова надо быстренько убирать со столов, в двадцать три часа начался вечерний чай, который будет плавно меняться на завтрак, уже в четыре часа утра и до восьми утра, плавно перетекая в обед уже нового дня...
Средняя палуба отсека - это офицерская палуба. Десяток двухместных кают, секретная часть, кают-компания с гарсункой, гальюн, ну, и естественно, сауна, где происходит, как говаривал наш замполит, приехавший с Черноморского флота досиживать пенсию, «помойка офицеров». Каюты офицеров очень схожи с железнодорожным купе, в котором, правда, койки только с одной стороны, естественно, нет окна, зато есть стол-секретер и одежный шкаф пенального типа. Естественно, каюта офицера - это его жилище, приют, нора, если так можно сказать, но не гарантия того, что она неприкосновенна. Есть такое общекорабельное мероприятия, как «смотр корабля». Без всякой издевки, но очень полезное и нужное дело. Но вот только очень сильно утрированное, как и все в военно-морском флоте. Поэтому кроме смотра чистоты и порядка в отсеках, выгородках и на боевых постах, начальникам, кажется, даже больше нравится смотреть каюты личного состава. Наверное, и это правильно, но когда заместитель командира дивизии в чине «полковника» с огромным воодушевлением и рвением роется в шкафах офицеров, точно так же как до этого выкидывал вещи из рундуков матросов, становится немного стыдновато. Не за себя. За таких вот... «настоящих полковников». Мне лично было бы неприятно специально разыскивать в каюте офицера грязный «карась» и радоваться ему, как найденному на пляже золотому дублону. Дальше кают-компания. Конечно, ей далеко до изысканных салонов старозаветных линкоров и крейсеров, ей даже далеко до кают-компаний обыкновенных БПК, но все же, это помещение имеет право так называться. Четыре стола, два кресла-качалки, телевизор. Сама зона отдыха очень условно отделена от места приема пищи. В былые времена за стеклом на фоне панорамного рисунка с видом средней полосы от ветки к ветке перелетали канарейки, среди коряг ползали хомячки, а в уникальном заводском аквариуме плескались рыбешки. Ныне аквариум сух как пустыня Гоби, а в живом уголке навалена документация. Это когда-то там, наверху, волновались и переживали за психику и здоровье подводников, а сейчас если что-то и делается, то только руками энтузиастов, или просто по инерции.
Кают-компания тоже давно утратила статус места, в стенах которой любой офицер может чувствовать себя равным даже с адмиралом, и даже, не побоюсь грубой нетактичности, выражать свое мнение. Кают-компанию давно низведена до офицерской закусочной, где могут по приказу старпома не садиться за столы, пока не проснется и не придет командир, даже если до заступления на вахту смены осталось совсем немного. В кают-компании начальник может обложить по матери любого, кто, как говорится, «ниже его ростом», невзирая на легендарный статус этого помещения.
Из кают-компании заместитель или старпом может выгнать офицеров под каким угодно предлогом даже в их свободное время, особенно если они не дай бог в море сами включили какой-нибудь фильм, или наоборот нагнать матросов для проведения беседы или политинформации. Все это, да и технический прогресс вкупе, привели к тому, что в мою последнюю боевую службу у половины офицеров были свои маленькие телевизоры и видеомагнитофоны, музыка и книги, а в кают-компанию ходили только для приема пищи, или на какие-нибудь важные беседосовещания. Вот так и уходят вековые традиции офицерского флотского быта. Но не будем о грустном. Успокоим себя тем, что мы подводники, у нас тесно, и флотские традиции не всегда соответствуют атмосфере подводного корабля. Перейдем в сауну. Само-собой, сауна маленькая, работающая от электрического тэна, но удобная и уютная. А на нашем корабле для нее вообще сделали закрываемый от всех малюсенький предбанник, в котором я своими руками делал небольшой угловой столик, куда удобно класть не только мыло и мочалки, но еще удобнее ставить бутылку с пивом. И посидеть на скамейке, на которой помещается ровно три офицерских задницы средней упитанности. Сауна хороша всем, кроме одного. Для сорока с лишним офицеров она мала, и когда туда идет париться и мыться моя третья смена, удовольствия остается мало. Перегретая и переувлажненная парная с запахом пота кучи народа большой радости уже не доставляет. Но это все-таки какая ни есть, а одна из небольших офицерских радостей на корабле. И ее услугами очень часто пользуются всякие начальники, выходящие в море «наседками», выпаривая командный зуд часами в самое что ни на есть рабочее время. Теперь пора на верхнюю палубу. Сразу над трапом, ведущим на нее, расположен люк, ведущий в надстройку 5-Бис отсека. Он, как и положено люку в отсеке живучести, предназначен, чтобы спасть личный состав. Но, слава богу, тонут корабли исключительно редко, и у этого люка есть не менее уважаемое предназначение. Через него на корабль грузят провиант и прочую хозяйственную поклажу. Погрузка продовольствия - это вообще отдельная песня. В процессе ее, зазевавшись на трапе, можно получить по хребту замороженной свиной тушей, а после погрузки крайне необходимо проверить всю надстройку корабля, где изобретательные матросы умудряются прятать десятки ящиков с консервами, надеясь на то, что после проверки хоть один, да не заметят. И как ни выстраивай во время погрузки рядом с матросами офицеров и мичманов, все равно что-то пропадет. И даже самые упертые интенданты, понимая это, стараются заложить этот самый процент пропажи в объем получаемой на складах снеди. Ничего не поделаешь! У матросов срочной службы практически генетическая тяга к пище насущной и созданию ее запасов на черный день. А сразу после люка идут матросские шестиместные каюты, напротив умывальник и душ личного состава, медицинский изолятор и одновременно жилище доктора, ну и самое желанное место большинства отравленных никотином - курилка. Почти всегда, разве только за исключением часов «собачьей вахты» после четырех утра, коридор верхней палубы представляет собой очередь в курилку. Сама курилка рассчитана на четырех человек, но как правило, там усаживается человек пять-шесть, а в пересменку и в небольшой перерыв между тревогами может набиться и десяток, после чего можно и не курить, все равно пропитаешься никотином как губка водой. Демократии в очереди не существует. Точнее она существует, но всевозможные старшие на борту, командир и старпомы всегда идут вне очереди, даже если в этом нет необходимости. Это не совсем справедливо, но никуда от этого не денешься, а поднимать голос всегда получается себе дороже. И поэтому при смене вахт наиболее увлеченные курильщики бегут к заветной курилке, не дожидаясь команды «Подвахтенным от мест отойти», чтобы если уж не покурить сразу, так хотя бы занять очередь в числе первых. И почти всегда там сторожит их либо замполит, либо помощник, а бывает и сам старпом, что правда народ все равно не останавливает никогда. А как живут курильщики на тактических лодках, на которых и курилок нет?! Да и стали они появляться только на последних проектах. Ужас! Три месяца без никотиновых палочек! Но как ни крути, для здоровья полезно! Кстати, насчет здоровья. Тут же почти по всему левому борту владения нашего эскулапа, короля салфеток, смоченных спиртом, для протирания шей личного состава, бессменного гостя камбуза и просто хорошего человека. На удивление доктора всегда пользуются большой любовью и уважением моряков всех категорий, так как как правило все оказываются исключительно приличными людьми. Говорят, что доктор тоже должен жить в каюте, но разве нормальный корабельный врач променяет двухкомнатную благоустроенную каюту с собственным гальюном и умывальником на тесную каморку с соседом, который, не дай бог, еще и храпит? Никогда! Да и больные на корабле явление не такое частое. И изолятор почти всегда занимает сам доктор. А больные чаще жалуются на зубы, изжогу, растянутые спины и банальные ушибы. Эпидемий и валового мора личного состава уже давненько не наблюдается, хотя форс-мажоры тоже приключаются. Но нечасто. А потому самые большие обязанности доктора в походе - это раздать на разводе салфеточку, чтобы протереть ей руки и шеи, осмотреть разок в неделю телеса матросов на предмет синяков и снять пробы на камбузе. Ну, и наверное, по мелочам скрасить жизнь командирам и начальникам баней с различными ароматическими маслами и загоранием под ультрафиолетовой лампой. И после докторских апартаментов можно двигать дальше. В корму!
«... после 5-Бис отсека для меня уже винты...» - так говорят многие «люксы», снедаемые снобизмом, выкованным меж академическими стенами Фрунзенки или ВВМУПа, при этом забывая, что за последним жилым отсеком находится еще почти половина корабля, а если быть точнее, целых пять отсеков. Это все то, что позволяет ядерному гиганту, не побоюсь высокого слога, жить. Корма дает кораблю свет, воду, тепло, способность двигаться и попросту существовать... Но, отбросив в сторону вечное зубоскальство между «механическими силами» и «люксами», просто продолжим нашу общеобразовательную экскурсию.
Шестой отсек. Электротехнический отсек. В общем-то, на трех палубах совсем неширокого отсека набита масса всякой всячины, впрочем, как и во всех энергетических отсеках. В шестом отсеке дремлют до поры до времени могучие дизеля, рядом с которыми можно посреди автономки неожиданно подышать свежим океанским воздухом во время пополнения запасов ВВД. На верхней палубе небольшая выгородка секретной документации, из которой мы иногда по тревогами умудрялись извлекать подремывающего мичмана-секретчика, до упора замордованного в центральном посту до состояния раскатанного скалкой теста, и оттого расползающегося по любой незаметной постороннему глазу горизонтальной поверхности. Тут же на верхней палубе находится и пост «ядерных солдат» БП-65. Пост управления системами и механизмами реакторного отсека. Пост как пост. Правда, есть на нем некая изюминка в виде тамбур-шлюза, через который по задумке конструкторов должны выводить аварийные партии из реакторного отсека в случае самого нехорошего, что может случиться на корабле. К счастью, происшествия такого рода относительно редки, а поэтому тамбур-шлюз используется личным составом как душевая, что вызывает неизлечимую изжогу у командного состава корабля. Мол, воду драгоценную тратите и нарушаете все нормы ядерной безопасности, да и просто «нарушения нарушаете». Все это, наверное, правильно, но ведь как не воспользоваться уютной кабинкой, изнутри сплошь из нержавейки, со скамеечкой, иллюминаторами в дверцах и душевыми соплами оригинальной конструкции, как раз для обмыва пораженных радиацией тел специальными физрастворами. Вот и пользуются спецтрюмные тамбур-шлюзом при молчаливом попустительстве командира и старшины отсека и на фоне вечной ярости центрального поста.
Шагнем через тамбур, и вот мы уже в сердце ядерного исполина. Реакторный отсек. Единственный отсек, где вахта постоянно не несется, а вахтенный просто периодически заходит проверить помещения, а остальное время наблюдает по приборам на БП-65 и посматривает на отсек в капризные видеокамеры, если они еще работают, и им не скрутили «головы». Даже запах в отсеке особенный, не такой как на всем корабле, более свежий, и одновременно какой-то металлический. В отсеке есть два коридора по левому и правому борту. Коридор правого борта проходной, и через него народ попадает в корму, а левого - глухой и никуда не ведет. Под коридорами два трюма, набитых оборудованием, а ровно посредине отсека перемычка между коридорами, в которых находятся два люка в аппаратные выгородки правого и левого борта. Как графоманят «особо одаренные» гражданские и не только писатели, открыв их «можно войти в реактор» и увидеть «малиновые всплохи ядерного пламени». Ну да бог им судья. В реактор «войти» невозможно как по определению, так и по конструктивным особенностям, а вот поставить ногу на крышку реактора вполне доступно. Для этого и надо пролезть в аппаратную, осмотреться, и даже не обладая глубокими знаниями материальной части понять, что вот этот круг внизу, утыканный всевозможными трубками, стойками и кабелями, и есть та самая крышка реактора, под которой происходит цепная реакция деления. Аппаратные выгородки - это самые чистые помещения на корабле. Сверкающие титаном и нержавейкой выгородки чем-то напоминают операционные, которые надраивают раз от раза к каждой проверке, причем моют аппаратные сверху до низа белоснежной бязью, намоченной разведенным спиртом. И отвечают за аппаратные выгородки исключительно офицеры, за аппаратную правого борта КГДУ-1, а левого КГДУ-2. Это, естественно, не значит, что они там запираются и драят все в одиночку, а просто работают наравне со спецтрюмными, присматривая, я чтобы те не выжимали разведенный спирт прямиком в рот. Суров и строг ритуал вскрытия аппаратных выгородок. Ядерная безопасность все ж таки! Тут и запись в вахтенном журнале, и получение разрешения командира, и обязательное прибытие механика. Все это правильно, и аппаратные всегда закрыты на внушительные замки и опечатаны. Только вот каждый командир отсека имеет и лишний слепок с печати, и замок, который можно пальцем открыть, да и до чего хорошо и удобно сушить в аппаратной намокшие на верхней вахте бушлаты и хранить отсечное имущество, которое на штатных местах свиснут так быстро, что и мигнуть не успеешь. И несмотря на эти безобидные бытовые хитрости, вообще весь седьмой отсек, а аппаратные выгородки в особенности, являются тем местом, к которому практически весь личный состав «люксовых» боевых частей испытывает чувство подсознательного страха, ну прямо как дикари перед зажигалкой. И даже те офицеры и мичмана из числа штурманско-ракетных подразделений, которые по своей любознательности периодически забираются в седьмой отсек на экскурсии, минут через десять покидают его как-то очень быстро, пряча в глазах мало скрываемый испуг и стараясь побыстрее убраться подальше в нос корабля. А ведь при нормальной работе установки радиационный фон в аппаратной гораздо меньше, чем например, на пляже у Москвы-реки.
За седьмым отсеком начинается турбинное царство. Это вотчина первого дивизиона БЧ-5, а сама турбогруппа является самым большим подразделением на корабле, превышая ненамного даже многочисленных «китайцев» -ракетчиков. Как-то раз мне довелось сходить в автономку командиром 8-го отсека, и я до сих пор ощущаю чувство огромного уважения к тем офицерам и мичманам, которым довелось служить в турбинной группе. Даже самые жуткие бездельники хочешь не хочешь, а становились в турбинном отсеке пусть невольными, но трудягами. А какие колоритные люди встречались среди турбинистов! Наш старшина команды турбинистов, старший мичман, которого все называли только Григорьичем, был просто легендарной личностью. 36 боевых служб! Причем первую он сделал матросом еще в Гремихе, и даже помнил моего отца. Кряжистый, бородатый и неимоверно сильный физически, Григорьич знал турбинное дело так, что бывали случаи, когда проверяющие из штаба флота и из московского Техупра просто не шли проверять турбинные отсеки, услышав, что старшиной у нас Григорьич. Если Григорьич на месте - все в порядке и нечего человека зря от дел отрывать. Вот и гоняли его в последние годы на самые ответственные выходы в море по всем экипажам дивизии по причине неуклонного и поступательного уменьшения специалистов во флотилии.
Описать и восьмой и девятый отсек, чтобы было понятно для человека никогда на лодке не бывавшего, сложно. Можно утонуть в загадочных терминах, и в конце-концов получится не рассказ, а техническое описание. Начнем с того, что оба отсека абсолютно одинаковые с единственным заметным различием. Они как бы зеркально и наискосок расположены. Как и положено любому отсеку, у них есть верхняя палуба, на которой соответственно расположены БП-85, в восьмом отсеке и БП-95 в девятом. Это пульты управления системами и механизмами турбинных отсеков. На верхней палубе масса электрощитов и прочих агрегатов электротехнического дивизиона, отсечные вентиляторы, куча всевозможных общекорабельных железок, ну и естественно, тамбур-шлюз. Тамбур-шлюзы турбинных отсеков - это второе банное место, где практически официально моется вся турбогруппа, и даже часть офицеров БЧ-5. А все дело в том, что офицерская сауна в 5-бис отсеке мала, но все-таки именно сауна. А вот в турбинном отсеке можно сотворить настоящую русскую парную, благо пара в турбине хватает. А вот все, что ниже верхней палубы, имеет общее название «машина». Царство пара, горячих и холодных трубопроводов, веретенного масла и эмульсий, оглушающего стука и безбрежных трюмов. «Машина» - это огромная электростанция, способная питать электроэнергией небольшой город, упрятанная, по сути, в довольно небольшой объем. А их на корабле целых две. Это ГТЗА (главный турбозубчатый агрегат) вращающий линию вала и винты, это АТГ (автономный турбогенератор) дающий кораблю то самое электричество, без которого корабль мертв. А в дополнение ко всему этому - сотни метров трубо и паропроводов, десятки всевозможных насосов, россыпи сепараторов и клапанов, груды всевозможных цистерн и стены электрощитов...
Десятый отсек - это ностальгия, помноженная на первые лейтенантские воспоминания о своем самом первом в жизни отсеке, об украденном водолазном ноже и полностью разграбленном аварийном запасе пищи. Десятый отсек - это песня молодости и груды банок консервированной картошки за ГЭДами. Десятый отсек - это прохладный зад ракетного подводного крейсера, непроходимый люк в ВСУ (всплывающее спасательное устройство), упругое кресло в ВХЛ-ке (водно-химическая лаборатория) и вечно неработающий токарный станок. Десятый - самый маленький отсек на корабле, но и на мой сильно предвзятый взгляд бывшего его командира самый симпатичный и уютный. С первого взгляда он тесен и неудобен. Кажется, что в него затолкали все, что не смогло уместиться в других отсеках, хотя это и не так. 10 отсек - отсек живучести. Он тот, в который при аварии должна эвакуироваться вся корма, а при определенных обстоятельствах, наверное, и весь корабль, чтобы потом выходить наверх. Можно через ВСУ, но этого никто кажется, на практике не проверял, да откровенно говоря, я бы и сам не советовал этого делать. Сколько мы на отработках с матросами не пытались туда проникнуть в положенном количестве и снаряжении, ничего путного из этого не выходило. Либо кто-то застревал, либо банально не помещались все. Поэтому основной спасатель народа - кормовой люк, тот самый, через который так и не смогли выбраться на «Курске» молодые лейтенанты. До сих пор помню этот алгоритм. Надеть снаряжение, подключить аппараты ИДА-59 на дыхание в атмосферу, опустить тубус, открыть клапан сравнивания давления... и пошло, поехало... Тут же и два ГЭДа, и гальюн, уютный и чистый по причине того, что ходит в него и по «большому» и по «маленькому» только «корма». Рядом и пресловутый токарный станок, который крутиться-то крутится, но вот ничего остального к нему не найти. Ну, может, пару ржавых резцов. А на нижней палубе грозно ворочаются сходящиеся в 10-м отсеке линии валов. В трюме рокочет помпа, при помощи которой я один раз здорово искупался в лейтенантские годы, ощутив на своей шкуре, что такое тонуть мгновенно, даже не успев сообразить, что же произошло. А ниже трюма десятого уже и не спустишься, а за кормовой переборкой отсека уже винты... Экскурсия закончилась. Дальше и на самом деле только винты и вода...
И тут сразу предвидится масса замечаний от особо привередливых и информированных читателей. А почему ничего не сказано о системе ВВД и количестве станций ЛОХ? Почему незаслуженно забыта КПС и никоим образом не рассказано о дифферентовочной системе корабля? И что особо возмущает, что ни слова о системе гидравлики, и абсолютно отсутствуют тактико-технические характеристики ракетного комплекса корабля! И что совсем непростительно для бывшего корабельного инженер-механика, абсолютно не раскрыта тема ядерной энергетической установки и параметров ее работы. И наверное, каждому читателю будет очень интересно знать, какая порода дерева используется в дейдвудных сальниках...
Вероятно, это будут очень резонные замечания, но только не для этого рассказа, который по сути своей не техническое описание корабля, а просто мизерная, поверхностная экскурсия, для тех, кто никогда не бывал в прочном корпусе.
А интересно, остался кто-нибудь, кто еще помнит, чему равно количество дырок на кожаных тапочках подводника, служившего на уходящем в вечность РПК СН 667БДР проекта?