Сантехник.
Продолжение, начало в выпусках 471, 472.

Окно

Через три недели, осторожно припадая на все еще побаливающую ногу, поднялся я на третий этаж казармы. Улыбающийся дневальный:
- Здравствуйте, товарищ сержант!
Зло ему в ответ:
- Пуговицу застегни, солдат! Кто в наряде?
- Дежурный - старший сержант Романов, я и Худайбердыев.
Я пошатнулся. Дневальный подхватил под руку:
- Что с вами, товарищ сержант?
- Ничего, - приклеил я на лицо улыбку, - Уже ничего.
Оторвав его руку от локтя, пошкандыбал к кубрику своего взвода. Сел на кровать, протянул руку к дверце тумбочки, чтобы достать оттуда последние письма и замер.
Положив голову на подоконник, неудобно лежа на согнутых руках, водя во сне худыми плечами, причмокивая и сопя, слюнявя во сне красную повязку с надписью "Дневальный", спал Худайбердыев!
Худайбердыев! - заорал я.
Спит. Он спит. Он не просыпается. Он... В глазах потемнело и, нащупав табуретку, я кинул ее в эту ненавистную голову с оттопыренным ушами. В остановившемся времени я видел траекторию ее полета. Мелькнуло с тоской:
- А ведь на спутник похожа в полете, но не попадет!
Не попала. Я, конечно, промахнулся.
От звонкого грохота разбитого стекла Худайбердыев вскочил и, стоя в потоке стеклянных осколков, ошарашено стал застегивать воротничок.
Я упал на кровать и, зажмурясь, лежал до крика обалдевшего дневального:
- Рота! Смирно!
На пороге казармы стоял командир части, держа в руках злополучную табуретку. Выслушав стандартный доклад от дежурного по роте:
- За время вашего отсутствия происшествий не случилось. Рота находится на обеде!
В ответ услышал рев:
- Происшествий нет? Кто кинул табуретку и разбил окно?
Я глубоко выдохнул, сделал шаг вперед и тихо сказал:
- Я!
Полковник осекся и тихо спросил:
- Сержант, а зачем Вы это сделали? - акцентируя вопрос на словах "Вы" и "сделали".
В ответ я невнятно промычал:
- Муху увидел.
Скосив голову на бок, он сказал все так же тихо:
- Десять суток ареста, - и взревел, - Немедленно.
Все десять суток на губе я смеялся. Мне таскали жареную картошку и горячий чай. Ко мне приходили поболтать. Но при слове "Худайбердыев" - я начинал тосковать, впадал в прострацию, потом громко и страшно смеялся, глядя невидящими глазами в покрашенный ядовито-зеленой масляной краской потолок. Пришел начальник медицинской службы и осмотрел.
Его слова :
- Здоров, только с нервами что-то, - я встретил новым приступом гомерического хохота. Правда, к последнему дню утих, и лицо снова приняло спокойное и волевое выражение, без проблесков сумасшествия последних дней.

Стрельбы
Зачет. Ночные стрельбы у сержантов. Я вздрагиваю и начинаю дергать щекой, когда мне на подсветку назначают Худайбердыева.
Заметив мою дергающуюся щеку и судорожно прижатый к груди автомат, командир роты примирительно говорит:
- Ладно, ладно, меня будет подсвечивать. Ты Ерофеева возьми.
Бегу в темноте. Из-за спины раздается шипение и ракета, описав дугу, освещает мой сектор, выхватывая полигонные кочки, бугорки с кустами и четко проявившиеся из темноты поясные и грудные фанерные цели.
Увлекаюсь процессом, пускаю по ним трассера и не сразу замечаю, что огонь веду один. За моей спиной все бегут куда-то к краю поляны, где прыгает, размахивая руками, человеческая фигура в ореоле ярко горящей за спиной ракеты. Фигуру сбивают, накрывают шинелями, из-под которых доносится дикий, страшный вой обожженного человека. Бегу со всех ног, чувствуя сердцем недоброе. Меня догоняет командир взвода и, зло поводя ноздрями, бросает мне:
- Худайбердыев ракетой комроты в спину засадил. Сейчас огребем с тобой.
Стоим как два нашкодивших мальчишки перед комбатом. Ругательные слова он заколачивает в наши головы как гвозди. Происходящее меня мало интересует. Я отрешен и спокоен, но комвзвода это вновинку, и он все время порывается вставить слово. Комбат не слушает его и завершает великолепнейшую триаду двумя строгачами и лишением меня звания старшего сержанта за плохое обучение личного состава.

Продолжение следует.