ЯИЧНИЦА

От благодарных и доброжелательных читателей поступила просьба продолжить «о секретаре»... А мой указательный палец, которым я медленно в поисках нужных букв тыкаю клавиатуру, что-то сопротивляется. Он точно знает, что вторая серия всегда хуже первой. И вот не хочется ему именно о секретаре. Вроде как пообещал рассказать, а что, собственно, рассказывать?
Давайте я лучше про яичницу? А? На шкварках? Из настоящего украинского сала! И к яичнице этой, между прочим, у нас было. Как же без этого! И как раз «секретарь» наш в данной истории принимал самое непосредственное участие. Живейшее! Из-за него, собственно, все и закрутилось. Только вот яичницы ему не досталось, как и всего остального. Пролетел он. Согласитесь, что история о том, как секретарь парткома крейсера был одурачен лейтенантами, заслуживает внимания.
Заинтриговал? Ну вот! Я в первой, «партийной», части своего повествования указывал на то обстоятельство, что лейтенант обычно дохл и голоден. Это аксиома. Я даже думаю, что чем дальше его альма-матер отстоит от командного (политического) статуса, тем он, лейтенант, более тощий и прозрачный. Наверное, закон такой в природе существует. И хотя на корабле еще служат офицеры, самых что ни на есть инженерных, электро-механических специальностей, все равно пальму первенства по своей худобе держат выпускники нашего училища, которое кадровики мне назвали «клоунским», а на самом деле училища радиоэлектроники имени А.С. Попова. Не знаю, с чем это связано, может, закон Ома так действует на неокрепший организм, или теорема Котельникова, которую мне вдолбили на всю оставшуюся жизнь, но я вот-вот разменяю первый полтинник, а дальше училищных 70 килограмм так и не продвинулся. Вот не надо только спорить! Ну-ка, сослуживцы, назовите хоть одного «поповича» в удовлетворительных габаритах?
Что? Петрович? Это мы его «толстым» звали только потому, что по сравнению с нами, абсолютными дистрофиками, он немного выделялся в лучшую сторону. Но как показали дальнейшие события, в этой истории с яичницей Петрович оказался очень даже элегантным и по-спортивному гибким. Вот с Петровича и начнем. Мы с ним выпускались одновременно и по одной специальности, а служить начали в разных боевых частях, он в нашей, родной БЧ-7, инженером группы АСУ, а я пытался освоиться в ракетно-артиллерийских рядах, командиром группы целеуказания БЧ-2. Понятно, что мы не могли не держаться друг друга, хотя бы первое время. На самом деле, по документам, Петрович - Федорович. Петр Федорович. Родом он из Житомира и элементы национального самосознания Петровича отчетливо проявлялись в том, что он болел за киевское «Динамо» и, конечно, любил сало. Во всех его проявлениях. Комментарии по этому поводу излишни. Мы тоже любили сало. Только как-то не так, как-то приземленно что ли, желудком. А Петрович - всей душой. И еще оно у него всегда было. Это важно!
Вот с этим Петровичем буквально через месяц после моего скоропостижного вступления в партию мы одновременно сильно оголодали. Корабль, как обычно, где-то чем-то отстрелялся и зашел до утра в базу, принимать топливо. Ошвартовались на 12 причале, сход офицерам на всякий случай запретили, и после ужина по установившейся традиции объявили «дополнительные политзанятия». Ничего необычного. Только перед политзанятиями был ужин. И мы с Петровичем по молодости были отправлены в столовую обеспечивать своим строгим видом процесс пищеварения у личного состава. Надо отметить, что с организацией питания в этот период не все еще было налажено должным образом. Слишком много разнообразного народа крутилось на корабле, в кают-компании питались в три очереди, и можно было элементарно пролететь мимо законной порции офицерского ужина. Вдоволь насмотревшись на жующих матросов и ощутив выделение желудочного сока внутри организмов, мы с Петровичем рванули в кают-компанию. Наивняки! Там понуро стояли два вестовых, а перед ними разорялся Боря: «Что? Совсем ничего? Все сожрали!?? Ну хоть что-то, что-то осталось? Что!? Хлеб!? Вы издеваетесь?!...» В этот момент включилась корабельная трансляция, и унылый голос дежурного произнес: «Начать дополнительные политические занятия по группам», и там, совсем недалеко от микрофона, прекрасно был слышен рык Большого Зама: «...и на баке этот курящий шалман разогнать..., из кают всех...». Трансляция отключилась, но и так все было предельно понятно. Вестовые испарились, будто их и не было, а мы остались стоять, глядя друг на друга, каждый со своим желудочным соком: я, Петрович и Боря.
Боря - третья жертва этой трагикомедии. Он уже был старшим лейтенантом и самым непосредственным начальником Петровича: командиром группы АСУ. Жили они в одной каюте, и именно Боря называл Петровича «толстым». Если сравнивать с самим Борей, это была абсолютная правда. Внешне он выглядел учеником седьмого класса общеобразовательной школы, ему никогда не продавали водку и пиво, а когда Борис уже был капитан-лейтенантом, он загремел в комендатуру. Пошел в баню с товарищами. Попарился. И вышел в полосатой маечке покурить на свежем воздухе. Даже веник свой не успел забрать - мгновенно упаковали и увезли в застенки. Долго потом не верили, что вот этот молодой матросик на самом деле целый каплей. Вот такой наш Боря.
Ну, вернемся к нашей троице. Решение было принято немедленно, желудки погнали нас действовать. Я забежал в свой центральный пост, там от уехавших уже заводчан были заныканы сковородка и электрическая плитка, а в сейфе на самый уже крайний случай хранилась консерва: что-то в томатном соусе. Пока я шарил эту банку, на глаза попалась фляжечка, такая плоская, из нержавейки. Знаете? Ну вот! Я даже немного посомневался, очень недолго конечно, а затем все это добро сгрузил в портфель с красной полосой и деловито двинул в сторону секретной части. Очень правдоподобно: каюта Петровича с Борей как раз там и находилась. Условный стук, подача голоса - и мы уже кулинарим, захлебываясь от нетерпения. Все оказалось не так уж мрачно. Боб раздобыл где-то десяток яиц и лимон, Петрович захватил из кают-компании буханку хлеба и уже любовно резал Сало, все такое в розовых прожилках, с вкраплениями чесночка и каких-то умопомрачительных украинских специй... Чееерт! Пойду-ка я пожру!...
Ага, вот пока я прямо сейчас пережевываю сальце из холодильника, могу сказать однозначно - то Сало было на порядок..., да что на порядок - на два порядка вкуснее! Чем-то не дотягивают наши белорусские свиньи в производстве этого прекрасного продукта. Веками рядом живут, а какой-то неуловимый секрет у своих ближайших соседок так и не выяснили.
Яйца было принято решение жарить. Весь десяток! На Сале! Но дело осложнялось одним обстоятельством. Предвидя подобные безобразия, Главный Конструктор Корабля каютную вентиляцию спроектировал таким образом, чтобы уединившийся офицер недолго оставался в одиночестве. Достаточно было кому-то заварить в каюте кофе строжайше запрещенным кипятильником, запах мгновенно разносился вентиляционной системой по ближайшим каютам, и сразу же, совершенно случайно, по самым серьезным причинам, к любителю тонизирующего напитка начинали ломиться гости. Учитывая это, вентиляция была перекрыта наглухо - задвижкой. Плитка со сковородкой была установлена на постамент из книжек, на уровень иллюминатора. На таком же постаменте мы водрузили каютный вентилятор таким образом, чтобы все привлекательные для посторонних запахи уносились вон - в прекрасный севастопольский вечер. Кажется, мы все предусмотрели. Петрович священнодействовал у плитки, Боря мешался своими советами, а я готовил «Славянскую лимонную» из имеющихся ингредиентов. До времени «Ч» оставалось минуты три-четыре.
В это время на верхней палубе. Командир БЧ-7 после скудного ужина и проверки усердия своего «малого зама» на предмет проведения политзанятий решил проветриться. Опыт службы на кораблях редко подводил Кузьмича. Ноги сами принесли его на шкафут, в район рубки дежурного. Там Кузьмичу зачем-то понадобилось осматривать пусковые установки пассивных помех. Редкостное рвение в исполнении служебных обязанностей вечером, да еще после ужина. Что-то Кузьмичу мешало. Что-то, совершенно постороннее,... что-то не от мира сего. Причем он совсем не наелся за ужином, а тут... Кузьмич свесился через леера... Жарят! Сало! Где-то совсем близко!
Сначала Кузьмич ошибся. Он рванул палубой ниже, в район мичманских кают, и в каждой занюхал замочную скважину. Хм!!! А!!! Лейтенанты!!! До времени «Ч» оставалось секунд тридцать. Кузьмич уже ни в чем не сомневался. Наверное, так приходит гестапо. Дверь начала выгибаться от совершенно жутких ударов и не менее истошных криков. Вот что значит голод! Вот что значит Сало! Здравомыслие полностью отказало старому опытному капитану 2 ранга. Кузьмич на «Москве» горел и не терял самообладания, с дельтаплана свалился на крымские скалы - и ничего. А тут такая несдержанность! Нормальный ведь мужик, совершенно адекватный - ну чего орать-то? Позвонил бы в каюту по телефону - угостили бы и рюмочкой и яичницей с салом, и даже чем-то в томатном соусе. Боря уже к двери двинулся открывать, но там вдруг затихло... «Что, Семен Кузьмич? Лейтенанты не открывают? Закрылись во время политзанятий?» - секретарь парткома был явно воодушевлен таким оборотом событий. Какая удача! А ведь оба коммунисты! «Большой Зам» оценит такую бдительность. Он еще не подозревал, что коммунистов там трое! Вот этого мы уже угощать не собирались. Да и вообще попадаться ему на глаза. А секретарь за дверью суетился и ласково ее царапал: «Ребята! Не надо усугублять! Откройте немедленно!». Тааак! Бутылку со «Славянкой» в секретную сумку, туда же хлеб, пакет с открытым чем-то «в томате» - туда же... Черт!... плитка горячая... «Рассыльный! Пригласите сюда помощника, с ключами... и пропагандиста с замом БЧ-7, пусть полюбуется на своих офицеров во время политического мероприятия!». Тут Кузьмича совсем переклинило: « Так! Вы их тут сторожите. А я за хлорпикрином сбегаю, шприцом вспрыснем, как миленькие повыскакивают!». Все! Это конец! В запасе, в лучшем случае, минута-полторы. Я лезу в иллюминатор. Высовываюсь до пояса, нащупываю руками верхнюю палубу, изворачиваюсь и подтягиваюсь наверх. Из иллюминатора мне подают сначала шкворчащую сковородку, я затем и горячую электроплитку, подхватываю это и вижу в районе рубки дежурного: совершенно огромные, не верящие самим себе глаза рассыльного. Спиной ко мне, а лицом к рассыльному стоит «Большой Зам»! Сейчас он повернется... и все! Я падаю за установку ПК-2, прямо лицом в яичницу и пытаюсь сползти вниз, к иллюминатору. Наступаю на Борину голову и он благодарно мне тычет в задницу сумку с бутылкой... Может, броситься в воду? Утонуть нафик! Позорище какое! Опять валюсь за установку постановки помех, сковорода все еще продолжает стрелять жиром, через борт переваливается Боря и падает на меня...
В следующей своей жизни, когда я стал командиром дивизиона, эти установки попали в мое заведование. Конечно, они прекрасно все это помнили. И издевались надо мной как хотели. В своем коллективе ракетно-артиллерийского вооружения они были изгоями ввиду своей кажущейся несерьезности - изгнанные в дивизион разведки и РЭБ. Я их долго уговаривал, эти установки, что они самые лучшие, что их английские коллеги в фолклендской войне увели более 70% противокорабельных ракет, а зенитно-ракетные комплексы ничего почти и не сбили. Обхаживал их, холил и лелеял, и завоевал все-таки благосклонность. Но чего это стоило! Достаточно было один раз потерять лицо, и потребовались годы для восстановления авторитета.
А пока мы с Борей лежали за этой единственной преградой, снизу уже пыхтел Петрович.

У нас становилось тесно. В это время рассыльный спиной ввалился в рубку дежурного и туда же, прямо по несчастному матросу полез «Большой Зам». Мгновенное ускорение со старта лежа - и мы уже за катером. Какое счастье, что по причине отсутствия схода на берег катер был на борту. Оглядываюсь - Петрович уже на нашем месте. Мчимся что есть духу в сторону бака, периодически ныкаясь в газоотбойники ракетного комплекса. Удивительно, но сковородка в моих руках продолжает дожаривать яичницу. Ныряем в тамбур, вниз, все ближе и ближе к спасительной двери в центральный пост системы целеуказания... Все! Ушли! Никого по пути не встретили. Народ усердно конспектировал материалы 26 съезда КПСС.
«Ч+5 мин.» Центральный пост системы «Корвет». Прямо на огромной карте Средиземного моря стоит многострадальная сковорода. Три офицера, молча и сосредоточено, вымакивают мякишем хлеба последние капли вкуснятины. Щелкает корабельный динамик: «Старшему лейтенанту С. прибыть в каюту!». Боря решительно встает, приводит себя в порядок, хватает у меня с полки какую-то папочку и говорит динамику: «Иду!». Крадемся за ним следом. В коридоре у каюты, которую мы только что покинули, масса народа. Не протолкнуться. Кроме Кузьмича с «секретарем» помощник командира - звенит огромной связкой ключей, полдесятка мелких политработников и один главный, какие-то гражданские, из окошка секретной части тянет шею секретчик, а сверху в проеме трапа виднеется ехидная рожица рассыльного. Увидев меня, он показывает большой палец. Представляю, как сегодня в кубрике он будет описывать весь этот цирк. Маленький и тщедушный Боря решительно подходит к начальственным спинам и грозно орет: «Так!!! Что тут происходит? Чем тут воняет?». Спины вздрагивают и оборачиваются. У Кузьмича в глазах явно читается облегчение: «Живы!»
- Секретарь парткома: «С.! А где это вы были?».
- Боря: «На политзанятиях! Вот!» - он потрясает папочкой, на которой написано «Корвет-1164. Ведомость ЗИПа» - «А что? На корабле что-то другое объявлено? Смотр кают?»
- Секретарь парткома: «Н...нет. А лейтенант ваш, лейтенант - он где был?». Тычет пальцем в сторону Петровича.
- Боря: «Лейтенанту было приказано отработать прием целеуказания от «Корвета». Там есть проблемы с курсом и скоростью цели. А завтра в море нам это понадобиться. Чем это вы тут набрызгали?»
В воздухе отвратительно воняет каким-то дихлофосом, Боря открывает каюту своим ключом и у всех из глаз начинают сочиться слезы. Петрович у нас вообще доверчивый, поэтому уже свято верит, что именно целеуказанием он только что занимался, и тоже бросается в бой. «Ничего себе! Вы что тут все, ошизели? Как тут можно теперь спать? А если бы тут были люди?». Кузьмич что-то умиротворяющее бормочет и пытается зайти в каюту. Но находиться там невозможно и он выскакивает наружу. «Большой Зам» хмыкает и натыкается на меня взглядом.
- «А ты чего тут?»
- «Так ведь я ЦУ им выдаю, а они вдруг отзываться перестали. Услышал по трансляции команду, вот и пришел узнать - долго ли их еще ждать?»
- «Смотрите мне! Чтобы завтра все было как надо! Понял?»
«Большой Зам» принюхивается и говорит: «Слушай! Где-то сало жарят! Даже в этой вони слышно! Пойду на камбуз схожу. Проверю». На моей куртке явно виднеется жирное пятно. Догадываюсь я, откуда этот запах! А Петрович прекрасен в своем праведном гневе. Он торжественно клянется этого не оставить, обещает немедленные жалобы в политуправу и на ближайшем опросе «жалоб и заявлений» командующим. «Большой Зам» - сама доброжелательность: «Петр Федорович! Не горячись! С этими «проверяющими кают» я разберусь лично! Ты мне веришь?». Не знаю как Петрович, но я верю. Верят в это и все остальные. Леша-пропагандист из-за спины «секретаря» корчит рожи и демонстрирует жесты, которые далеки от требований «Морального кодекса строителя коммунизма», но отчетливо показывают, что с этим «секретарем» произойдет в ближайшее время в начальственной каюте. Народ потихоньку рассасывается. Кузьмич исчезает первым. Мы остаемся втроем у открытой двери. Не считая отвратительнейшего запаха от применения химического оружия, в каюте идеальный порядок. Книжки на своих местах, и даже иллюминатор закрыт! Не на задрайки, конечно, но закрыт. Я уже сам начинаю верить, что нас тут никогда и не было, что все это мне привиделось от голода. До сих пор не могу представить, как это Петровичу удалось вылезти, закрыв при этом иллюминатор.
А вы поезжайте! Поезжайте в Киев и спросите! Петрович там сейчас живет, в Дарнице. И мы с ним периодически встречаемся. На берегу пограничного теперь Днепра. Наевшись ухи, жареной рыбы и напившись «Немирова», мы валяемся с ним возле костра, пялимся в звездное небо, слушаем любимую речку и вспоминаем нашу яичницу. Ничего и никогда вкуснее не ели!