Остановка в Петрозаводске

Дело было на первом курсе. Мы возвращались с нашей первой корабельной практики из славного города Североморска.
То есть были мы ещё детьми. Хотя и взрослыми.
Несколько счастливчиков ехали в одном вагоне. Офицеры в другом, купейном. А основной костяк курса, львиная доля его, занимала аккурат целый вагон, который был довольно далеко от вышеупомянутых двух.
И настроение у всех нас было хорошее. Весеннее. Хотя бы потому, что был конец марта и ехали мы на юг. И были мы, хватанувшие, в основной массе впервые, месяц корабельной жизни, этакие смельчаки.
Потому что по природе так положено: когда стадо в количестве около сотни человек мужского пола в возрасте от семнадцати и чуть старше собирается в замкнутом пространстве на относительно продолжительное количество времени, да к тому же стаду этому всевозможными способами насаждают воинскую дисциплину, бдительность и обязательную трезвость, то, как правило, выходит всё с точностью до наоборот.
Остановка в Петрозаводске подходила к концу. Все наслаждались ясным небом и свежим воздухом. Кто курил. Кто просто стоял.
В громкоговорителях по весеннему воздуху разнеслось, что до отправления поезда «Мурманск - Санкт-Петербург» осталось пять минут, поэтому просьба к пассажирам - занять свои места. Проводница тоже скомандовала нам заходить, и поезд, по обыкновению, пшикнул. Не знаю чем и как он это делает, но замечено не мной одним: пшикает. То ли готовность к старту показывает, то ли ещё чего.
И надо же было кому-то к в этот момент крикнуть что-то типа: кто первый в вагон войдёт - тот чмо и пiдор.
Естественно, что никто, ни чмом, ни пiдором числиться не захотел. Поэтому как проводница ни кричала, все терпели и ждали, чтобы кто-то вошёл первым. Но никто не входил.
Даже после того, как объявили отправление и поезд медленно тронулся.
Все, со смехуёчками, зыркая друг на друга, шли пешком вместе с вагоном, всё ускоряя шаг, а проводница билась в истерике и, как говорится, орала благим матом.
Самое интересное и нервное началось, когда скорость поезда достигла величины большей скорости пешехода, и мы уже буквально бежали за ним, подталкивая друг друга. Впереди маячил конец платформы. На истерику проводницы внимания никто не обращал.
Начались крики:
- Давай ты!
- А чё это я?!
Поезд же тем временем медленно, но уже фатально ускорялся.
Тут кто-то решил Серёгу Сидоренко подтолкнуть, так сказать помочь. Видимо, он ближе всех к двери был.
Первый толчок, потом все автоматом, повинуясь стадному инстинкту, начали толкаться и напирать.
Проводница, беззвучно шевеля губами, крестилась и вытирала текущие ручьём слёзы.
Но Филин (прозвище было у Серёги), хоть и молчаливый и флегматичный, в физическом плане был недурственен собой - выполнял норматив КМС по пауэрлифтингу. Упёрся он обеими руками в поручни с обеих сторон от двери в вагон и держится мёртвой хваткой. Что-то тихонько бормочет, глядя в пол как монашка-послушница, но ни с места.
Возможно даже, что он не говорил, а кричал, но кто ж его слышал в тот момент - все напирали, орали:
- Филин, бля, не еби мозги! Залазь уже!
А Филин лезть не хотел. Удары в область почек, семенящих за спиной легковесов, никакого видимого эффекта не имели. Пришлось в дело пойти более тяжёлой артиллерии...
Поезд шёл.
Серёга сидел надутый, обиженный на весь мир. Глядел в пол, причитал что-то. Почти плакал.
Проводницу успокоили-уговорили-умилостивили так, что пришедшему вскоре с проверкой начальнику курса она ничего не сказала.
Только вскоре к нам в вагон принеслись уже все вместе: и он, и курсовой офицер, и старший практики, и начальник поезда с нарядом милиции.
Потому что мы, чтобы успокоить подвергшегося специфическому стрессу товарища, все дружно как строевую песню, и громко как фанаты-болельщики на футбольной трибуне, в течение получаса так, что, несмотря на стук колёс, слышно было в остальных вагонах, хором скандировали:
- ФИ-ЛИН-ТЫ-НЕ-ПИ-ДОР!!!!