В ШТОРМ
Младшая дочь, отучившись в институте и уехав в Москву, оставила дома старый компьютер, который меня вообще не интересовал. Он стоял как мебель, я не обращал него абсолютно никакого внимания. Но в один прекрасный день, встретившись с двоюродным братом, разговорились об интернете, я попросил его найти что-нибудь о крейсере. Вскоре он позвонил мне, и часа два зачитывал выдержки с файлов интернета, матерясь при этом, о загубленном корабле и флоте в целом. Более углубленно этой темой занялась дочь в Москве. Она, сколько можно, скачала материалы на диск и после нескольких: «Папа, может не надо?», с оказией передала его мне. После просмотра фотографий защемило сердце, а когда я увидел фото своего лежащего на камнях, у берегов Норвегии крейсера, изуродованного СПНа, у меня был такой вид, что жена, молча, поставила передо мной мензурку с валерианой. Прошло чуть больше года. Боль в сердце потихоньку утихла, и я смотрел на фотографии крейсера как на памятник. Но все равно, когда я вижу СПН, сердце сжимается от тоски и боли. Я любил свой пост. Он выглядел каким то загадочным - круглый с антенной РЛС, торчащими по бокам трубами дальномеров. Тесно внутри, жаркий летом и холодный зимой, он после кубрика был моим вторым домом. Развернув пост на 90 градусов, я спал в нем, кинув на дальномер мешки с химкомплектами, о чем не догадывались даже мои подчиненные, удивляясь, как я могу спать на пружинном маленьком сидении, уткнувшись лицом в оптику. Я курил в нем, прикуривая от обогревателя, и не боясь быть застигнутым врасплох. (При повороте 90 градусов в пост попасть было сложно). Но держал мат.часть в отличном состоянии, за службу ни разу не выпил спирт, выдаваемый на протирку оптики. И пост не подводил меня ни во время стрельб, ни во время учений.
И вспомнился эпизод, не самый приятный из моей службы. Осень. Баренцево море. Мы сидим в посту с горизонтальным наводчиком, бакинцем Тофиком Абдулаевым, переваривая принесенные третьим членом нашего поста котлеты из кают-компании. В бытность вестовым, он проявлял инициативу, и без всякого напряга подкармливал своих старших товарищей. Начинался шторм. Когда корабль уже изрядно качало, мы вспомнили, что не зачехлен дальномер. Пока мы подняли из барбета чехлы, пока раскачивались сами, крейсер уже не качало, а швыряло с борта на борт. Левые бленды (окуляры) зачехлил Тофик , а правые, висящие над бортом, взялся зачехлить я. Вылез из люка. Тофик аккуратно опустил его, чтобы эта железяка не шарахнула меня по голове. И остался я, засунув ногу за скобу трапа, один на один с бушующим морем. Выждав, когда корабль ляжет на левый борт, я отцепился от трапа и одним движением накинул чехол на бленды. И тут корабль, как -будто провалившись в пропасть, лег на правый борт. От неожиданности я отпустил руки и повис вниз головой на ноге, всунутой в скобу трапа. Перед глазами кипящее море, вишу на одной ноге, как акробат под куполом цирка, возможности за что-нибудь зацепиться никакой. Сколько времени прошло, я не знаю, наверное, секунды, для меня показалась вечность. Кто сказал, что перед смертью все вспоминается? Ни хрена не вспоминается!! Я в эти секунды представил, что с оторванной ногой лечу в ледяную свинцовую воду, и при наклоне корабля на левый борт, изо всех сил напряг почти онемевшее тело, все- таки ухватился за ближайшую скобу трапа, и закусив до боли губу, вцепившись в нее, провисел еще несколько бросков корабля. Насквозь мокрый, я кое - как добрался до открывшегося Тофиком люка, и вниз головой рухнул в пост. Лязгали зубы, всего колотило крупной дрожью, но не от холода, а от запоздалого чувства страха. С полчаса не мог вымолвить и слова. Постепенно пришел в себя, и открылись давно известные истины: «Где раздолбай, там и несчастье» , «С морем шутки плохи», «Море ошибок не прощает»... И еще много- много умных мыслей посетило мою голову. На этот раз оно предупредило, говорят, Бог предупреждает 3 раза. НО ЛУЧШЕ ПОНЯТЬ С ПЕРВОГО.....
СПН - стабилизированный пост наводки

А вы знаете, что такое бачкование? Нет, это не постановка корабля на бочку, это совсем другая песня. На следующий день после моего прибытия на крейсер «Мурманск», поверхностного ознакомления, сопровождаемого экскурсией по нему, я был назначен бачковым. С детства любил читать книги о море и моряках, и готов был встретить любую корабельную подначку снисходительной усмешкой знающего моряка. На клотик за чаем, точить напильником якорь,- меня этим не проведешь. Но вот чтобы бачковым? Мое юное воображение моментально нарисовало картину. Я сижу в деревянной бочке, на мачте, и крепко держась за ее края, зорким взглядом всматриваюсь в морские дали. Корабль качает на волнах, но я крепко держусь на ногах, ведь я моряк. Но все оказалось гораздо прозаичней. С завтрака и до вечернего чая, я должен был обеспечить своевременную доставку в кубрик пищи, накрыть баки, помыть посуду, А также следить за постоянным наличием воды в питьевом бачке. Мне посчастливилось попасть в группу управления арт. огнем, где было немного народу, Бачковыми назначались два моряка из молодых, они обслуживали два бака. Когда меня знакомили с кораблем, я четко уяснил, где находится камбуз. Так на всякий случай. Утром мой напарник Коля Егоров ( маленький, белобрысый архангелец, из за своей белизны, имеющий прозвище «Сметана»), принес хлеб и масло с хлеборезки, а я совершил для себя маленький подвиг, притащил полный бак чая. Конечно, наша группа не могла выпить столько, но лучше больше, чем не хватит. С обедом было сложнее. Хоть и послали меня на камбуз пораньше, но в виду моей природной скромности и вежливости, уступать место старшим, мой бак начал обед на полчаса позже обычного. И это тогда, когда для послеобеденного отдыха важна каждая минута. Плюс ко всему я порезал хлеб кусками толщиной в два пальца, думая, что большому куску рот рад. Чем вы вызвал недовольство команды, с последующим разрезанием каждого куска пополам. Что приятно удивило, годки не выбирали себе лучшие куски, и когда я управился с сервировкой, грубовато, один из годков по- братски, рявкнул: « Ну, что стоишь? Когда обедать будешь?», пригласили меня к столу. С уборкой и мойкой посуды губкой с мылом, я управился часа за полтора. Кружки мыли каждый сам за собой, а миски считались чистыми, если пальцами поднимались за донышко. «Сметана» давно уже закончил мытье посуды за своим баком, и с интересом наблюдал за моими действиями, изредка давая мне дельные советы. С ужином уже получилось быстрее, вечерний чай прошел вообще легко. Во всяком случае, я так считал. Но для закрепления материала, меня на следующий день опять назначили бачковым. Со временем , я конечно научился нормально бачковать. И бегать на камбуз за ДП, и быстро, но качественно убирать после обеда, и даже умудрялся прикорнуть минут пятнадцать. После вечернего чая с хлебом, начинала мучать изжога, и меня научили избавляться от нее с помощью сигаретного пепла (чем я пользуюсь до сих пор, когда нечем ее забить). Но пока осваивалась эта наука, минуло время, мне и моим годкам на смену пришло новое поколение моряков, а мы становились старослужащими, освобождаемые от этого занятия. Вот так! А то - бочка на мачте. Там просто есть ПКЗД(пост командира зенитного дивизиона), где командовал «Сметана».

Были «паркетного крейсера» N 79 или «cон в руку»

Солнце жарит от души. По волнам бегают ослепительные блики. К открытым палубам и надстройкам не прикоснешься. Но в «форме раз» (форма N1, белые брюки и тужурка - прим. Авт.) жара не страшна. Здорово, когда День корабля (обычно отмечается в день спуска корабля на воду - прим. Авт) - летом. Даже если это лето «паркетный» встречает не на родном Севере, а на заводе в Питере.
Вертолётка накрыта тентом. Там прячутся от зноя наши немногочисленные семейные пары. Немногочисленные, потому что второй год экипаж живет «на железе». Семьи - у кого остались на Севере, у кого - пережидают «смутные времена» на малой родине у родителей. Повезло только питерским. Но петербурженки не подкачали. Даже молоденькие задиристые лейтенантши вылезли из привычных джинсов и мини-юбок и красуются, как и положено флотским дамам, в сногосшибательных платьях.
Кроме семейных на вертолетке только старший командный состав. А наша вынужденно холостякующая каплейская (капитан-лейтенантская - прим. Авт.) вольница расположилась на правом юте. Одобрительным гулом поддерживает каждый тост, провозглашенный на вертолетке. Успевает пропустить пару рюмок «по личному плану». Обсуждает планы на вечер.
На палубу падает какая-то тень. Поворачиваюсь лицом к борту. На крейсер надвигается гигантская, по клотик, волна. Какого чёрта? В заливе не может быть такой волны! Корабль, не соглашаясь с доводами моего разума, уходит из-под ног, проваливаясь на подошву волны, и тут же резко накреняется к её гребню. Не успев ни за что ухватиться, как выпущенный из катапульты, взлетаю в воздух и по крутой дуге падаю в воду. Удар ошеломляет, проваливаюсь на глубину, не сразу могу сообразить, где верх, а где низ. Грудь горит от недостатка воздуха. Наконец выныриваю, но только для того, чтобы на считанные секунды увидеть так хорошо знакомый по доку киль опрокинувшегося корабля. И снова разум кричит, что крейсер не может затонуть в месте швартовки на глубине 15 метров. Но корабль уже уходит под воду, а на его месте закручивается гигантская воронка, в которую меня мгновенно затягивает. Я борюсь, выгребаю изо всех сил, но всё тщетно. Погружаюсь глубже, ещё глубже. Свет вокруг меркнет, звуки утихают, наступает мёртвая тишина, и я...
...и я просыпаюсь. Сердце бьётся, как оглашенное, простыня в кулаке скручена в жгут, мускулы ещё дёргаются от неимоверных усилий, а кругом - темнота и мёртвая тишина. Тело соображает быстрее разума, руки привычно нащупывают брюки, и уже натянув их, я понимаю, что темнота и тишина мне не приснились. Не слышно извечного гула корабельной вентиляции. Лампочка ночного освещения в каюте тоже не горит.
Выскакиваю в коридор. Плафоны аварийного освещения, пусть и через один, но всё же подсвечивают мне путь. Привычно прыгаю через комингсы, сваливаюсь по трапу, распахиваю дверь в ПЭЖ (пост энергетики и живучести - прим. Авт.) и задыхаюсь от удара. Кто-то смачно прикладывается мне головой в грудь.
- Тащ, вы? Завод электричество рубанул. Без предупреждения. Я как раз моториста за дежурным по БЧ и вами только послал.
Это Кватковский, дежурный ЭТД (электротехнический дивизион - прим. Авт.). Надежный парень, старший сейчас в ПЭЖе. А моторист-то как раз меня и протаранил. Стоит, крутит головой, трёт нос.
- Ты как, живой, камикадзе? Дуй в КЭС (кормовая электростанция - прим. Авт.), шестой генератор к запуску. Но без меня не пускать, я в кормовое (кормовое машинное отделение - прим. Авт.) спущусь, оттуда скомандую. Стоять! Что сказать надо?
- Есть шестой ГТГ к запуску!
Молодцом моторист, за нос ещё держится, но побежал.
- Тащ, а тащ? - это уже Кватковский.
- Ну, чего тебе?
- Тащ, а ведь электричества всего с минуту не было. Я ж мотористу сразу сказал к вам бежать. А как вы так быстро здесь оказались? Не спали что ли в четвертом часу ночи?
- Почему же не спал. Спал. Но меня разбудил командирский долг!

Про картошку

Как-то так получилось, что в процессе уборки грядок, двора от опавших листьев и вообще подготовки к снегопадам, утром, открыв холодильник, я был разочарован в отсутствии что-либо позавтракать. Проснулась и спустилась на кухню моя супруга, полная желания продолжать работы по дому, и на мой вопрос, что мы будем завтракать, задумалась. И тут по радио зазвучала песня незабвенного В. С. Высоцкого, со словами: «...Небось, картошку все мы уважаем, когда с сольцой ее намять....». Сало в холодильнике было. И супруга с доброй улыбкой, произнеся: «Вот что мы будем завтракать. Ты займись картошкой, а я пока помою окна», удалилась с ведром и тряпкой наводить чистоту. А я, произведя необходимые приготовления, сел чистить картошку. Сколько ее нужно на двоих? Ну, с десяток. И память поволокла меня по лабиринтам прошлого. Флотского прошлого. Конечно, все пробовали, и не раз, ночное пюре, приготовленного при помощи сухого пара, заправленного комбижиром, прямо из бачка. Вроде и кормили, как на убой, а все равно организм требовал еды. Почему-то в любое время суток. Наедались до одури, и наверное, такой вкусной картошки не едали даже лучших ресторанах. Раз в неделю готовили на корабле пюре, но разве его можно было сравнить с ночным! Никогда не задумывался о том, кто чистит картошку на камбузе. Сам в наряд на камбуз ни разу не попадал, и до поры до времени не обращал на это никакого внимания. Но вот однажды, тихой спокойной ночью, когда все моряки, свободные от вахты, спят и видят почти гражданские сны, меня и моих товарищей разбудили, сказали захватить с собой раскладные баночки, и тихим шагом повели... . Мимо камбуза, в какое-то помещение с кафелем и ванной. Оно напоминало вытрезвитель, если бы не полтора десятка мешков с картошкой, старшина с охапкой ножей руке и странный агрегат под названием картофелечистка, сиротливо стоявший у стены. Это называлось - попали под четверг, когда на крейсере готовят пюре. С сонными лицами, тупыми ножами, наша группа управления вместе с комендорами первой батареи до полшестого утра развлекались с этим овощем, наполняя ванну и стоящие рядом с ней огромные чаны очищенной картошкой. В этот день пюре ели как-то без особого аппетита. В процессе службы приходилось еще не раз чистить картошку, когда пять мешков, когда семь - в зависимости от меню на камбузе. Но под четверг мы больше не попадали. А эта долбаная картофелечистка так и простояла до конца моей службы «поломатая». А может быть, и нет. Все-таки руками картошка чистится гораздо качественней. Из воспоминаний меня вывела жена. «Ну, и кому ты столько начистил?» - поинтересовалась она. Здоровая чашка была полна с горой. Вот это я развспоминался. Хватило и на хорошую сковородку с сольцой. И на борщ, и на соус.
Как сказала моя супруга: Заставь дурака богу молиться». А не фиг заставлять!

Храп- специфический процесс, сопровождающий дыхание человека или животного во сне, и выраженный отчетливым низкочастотным, дребезжащим звуком или вибрацией....

О храпе

Что крайне редко со мной бывает, среди ночи захотелось курить. Оделся, вышел из дома, присел на деревянные ступеньки, и с удовольствием, как - будто неделю не курил, задымил « Нашей маркой». Из за рваных облаков, летящих куда - то, проглядывал подросший месяц, клоками освещая спящие дома, потерявшие листву деревья, разбросанные по всей улице автомобили. Из окон 2-го этажа, стоящей рядом с моим домом пятиэтажки, доносился зверский храп, от которого колыхался воздух во дворе, и у стоящей поблизости «семерки» постоянно срабатывала сигнализация. И я вспомнил службу - незабвенную учебку в г. Севастополе.
Отслужив совсем малый срок и приняв присягу, я умудрился заболеть воспалением легких, с последующей отправкой в Севастопольский госпиталь. После ежедневных строевых и прочих занятий, это было равносильно попасть в санаторий. Еда, не сравнимая с пищей в учебке, заботливые медсестрички. Ели не из мисок, а из фаянсовых тарелок с клеймом на каемке РККФ, (была мысль - сколько же моряков принимали пищу из этой посуды?). Все было хорошо, если бы не уколы, каждые четыре часа, и на моей худой заднице оставалось все меньше и меньше живого места. Уколы делала миловидная дивчина лет 25-и, неописуемо красивая, но с неописуемо кривыми ногами. (Даст же бог такое несоответствие). Она заходила к нам в палату с десятком шприцов, строила нас вдоль стенки, и со словами: «Мальчики, готовьте барышни!», вгоняла нам , словно дротики тупые иглы. Тому, кто соизволил молвить: «Может лучше барина приготовить?», -судя по подвыванию, влетала наверное самая тупая игла. И все это с милой, ласковой улыбкой. Постепенно дело шло на поправку, и все было бы хорошо, если б не сосед по палате. Как только он закрывал глаза, на всю палату немедленно врывался мощный храп. Свист, щелканье пальцами, цоканье языком и просто толчки в плечо не помогали. Но однажды в палату доставили очередного больного. Не помню, с какой болезнью, он скакал по госпиталю, как молодой жеребец, охмуряя медсестер. Из разговоров выходило, что служил парень в морпехоте. Услышав в первый раз храп соседа, он сузил свои голубые глаза, хмыкнул, и со словами: «Ну, ладно»,- аккуратно оторвал из лежащей на прикроватной тумбочки тетрадки четвертушку листа. На бумагу он раскрошил «Черноморскую» сигарету, и осторожно поднес ее к носу храпящего. Тот со свистом втянул в себя табак, хрюкнул и замолк. Морпех рыбкой перелетел через две койки, и вошел в образ безмятежно спящего. Проснувшись, сосед долго ковырял пальцем в носу, что -то бурча вполголоса, и подозрительно оглядывая сотоварищей по палате. Худо - бедно, но больше храпа в палате никто не слышал. Иногда, случайно всхрапнув, он моментально вскакивал с койки, и осмотревшись опять падал спать, почти не слышно дыша. Получив полторы сотни уколов и вылечившись, я вернулся родную роту. Здесь ничего не изменилось. После отбоя, в полумраке ночного освещения, на трехярусных койках после тяжелой службы отдыхали курсанты. Все те же, аккуратно отбитые стопки роб на баночках, в углу тихий разговор «годков», готовившихся к ДМБ. На противоположной стороне роты «семейство» узбеков, будущих артиллеристов, постоянно что то делящих после отбоя. Постанывание и сонное бормотание спящих курсантов. И, ... храп на всю роту старшины смены. Наученный в госпитале борьбе с храпом, я на следующий день поделился опытом с одесситом Федей Дереволковым. Он с лету понял мысль, и ночью с риском для жизни и получением массы неприятностей, выполнил процедуру отучения от храпа. Он спал на верхнем ярусе над старшиной, и его ушам доставалось больше всех. Способ лечения табаком оказался очень действенным, в роте больше никто не храпел.
А на крейсере с проблемой храпа почему -то не сталкивался. Иногда проходя ночью через кубрики с большим количеством народа, практически храпа не слышал. Сейчас, по прошествии многих лет, меня бы никто не заставил использовать этот метод. Чревато... А в то время! Ничего не попишешь - молодость!