По субботам, сразу после большой приборки, на кораблях военно-морского флота начинается помывка личного состава. Заблуждаются те, кто считает этот процесс чем-то простым и обыденным. Это совсем не так... Помывке предшествует телесный осмотр. Больше трёх сотен голых мужиков поочередно, построенные по боевым частям и службам, под руководством своих начальников, прибывают в корабельную амбулаторию. Там они попадают в руки корабельной комиссии в составе заместителя командира по воспитательной работе, начальника медицинской службы и дежурного по кораблю, которая проверяет их на наличие синяков, телесных повреждений, следов от инъекций и прочих негативных сторон пребывания в закрытом обществе. Так что мамы могут спать спокойно, там, где существует организация и порядок, любые факты «годковщины» вскрываются сразу.
Поверьте, режиссеры массовок фильма «Калигула» и деятели порноиндустрии рыдали бы от зависти и рвали бы на себе волосы, созерцая такую «массовку»! Не буду уподобляться упомянутым выше деятелям, но, спустя полтора часа работы по «изучению» повреждения кожных покровов, начинаешь думать, что на свете нет ничего безобразнее обнажённого мужского тела...
В один из июньских дней 1997 года, после возвращения БПК «Адмирал Чабаненко» с моря, в качестве дежурного по кораблю, я занимался «изучением» анатомических особенностей личного состава. Наш зам, Григоренко Анатолий Владимирович, мероприятие проводил очень весело и органично. Вообще, он представлял редкий для своей должности тип человека, который был способен любое незаметное мероприятие превратить в шоу и сам умудрялся им наслаждаться. Да и что можно ещё было ожидать от человека, у которого в один и тот же день родились дочка и внучка! Индустрия развлечений отдыхала. Веселуха кончилась, когда в амбулаторию под командованием капитана 3 ранга Хайдукова начала протискиваться боевая часть два.
- Анатолий Владимирович, у нас проблемы...
- Вижу, проблема-то на пол-рожи...
Переминаясь с ноги на ногу и подтягивая трусы, пытаясь закрыть ими подозрительно круглый и ровный синяк, занимающий правую половину лица, перед замом встал старший матрос Прошкин.
- Что, сынок, обижают? - с улыбкой, не обещающей ничего хорошего, протянул Григоренко.
- Так это, того, я сам, тащ... Тревога виновата.
- Тревога, говоришь, а вот сейчас тебе доктор, без всякой тревоги такую клизму вставит, и имя этой тревоги мы узнаем... Хайдуков, у тебя в боевой части матросов бьют? Хорошо, вот сфотографирую вас рядышком и маме его отправлю... Пусть знает, кто за её сынка отвечает.
После этого начался монолог, в котором часто упомянались Прошкин, Хайдуков, все их родственники и многое такое, о чём герои пламенной речи даже не догадывались, в том числе, и о своём происхождении. До кучи досталось и мне. Очевидно, устав, зам решил выслушать пострадавшего. Со слов Прошкина, травма была получена следующим образом...
В связи с тем, что в кубрики личного состава были заселены рабочие судостроительного завода «Янтарь», осуществляющие сдачу корабля, матросы ночевали на боевых постах, т.е., непосредственно там, где обслуживали своё вооружение и материальную часть. Со слов матроса, он спал в углу своего поста на постеленной на палубу телогрейке (что делать, в период постройки корабля бывает и такое). По учебной тревоге, вскакивая, он забыл о закреплённом практически над головой на переборке огнетушителе ОУ-5, имеющем аккуратное овальное дно, и практически напоролся на него лицом. Хайдуков кивал головой и говорил, что так и есть, он проверял.
Но Анатолия Владимировича Григоренко просто так провести не удавалось никому.
- Брешете, по глазам вижу, что брешете! Я вас выведу на чистую воду.
- Док, продолжай осмотр, Прошкин, одевайся и пулей сюда, а вы, господин командир БЧ-2, продемонстрируйте мне, как огнетушители бьют матросов. И горе вам, если соврали.
Через пятнадцать минут мы уже стояли вчетвером на посту Прошкина. В углу валялась телогрейка, над ней висел ОУ-5! Зам снял огнетушитель и приложил его донышко к синяку.
- Хм, тут не соврали, били тебя огнетушителем. Ложись, милай, показывай.
Прошкин лёг.
- А теперь вставай, только медленно. Матрос начал подниматься и его лицо состыковалось с огнетушителем. Что-то похожее на понимание мелькнуло в глазах Зама.
- Это не эксперимент, ложись-ка на другой бок.
Пока Прошкин перекладывался, мы выслушали лекцию о нашей никчёмности и бесполезности в жизни; как всегда, узнали о себе много нового и успели подивиться, почему до сих пор не осваиваем лесные просторы нашей необъятной Родины в одном из многочисленных исправительных учреждений усиленного режима, где нам самое место, потому что ещё со времени службы на «Макарова» мы ведём себя подозрительно, пьянствуем и «недостаточно любим Родину»... Пока продолжалась эта увлекательная лекция, лежащий Прошкин сделал то, что каждый нормальный матрос сделал бы на его месте: он уснул. Увидев это, Григоренко пришёл в ярость, пнул его ногой и заорал : «Тревога!!!». Для того, чтобы описать дальнейшее, надо обладать талантами Гоголя, Спилберга или, на худой конец, Стивена Кинга. Услышав команду, Прошкин, не успев проснуться, рванул наверх. Эксперимент вошёл в решающую фазу. Стыковка левой, неповреждённой части лица и донышка огнетушителя произошла стремительно. Глядя на стремительно оплывавшую физиономию Прошкина, приобретающую гармоничную симметрию, Зам только и смог сказать:
- Тебе так гораздо лучше. Теперь верю. Хайдуков, расследование проводить не надо. Кстати, почему вы до сих пор торчите здесь, у вас боевая часть моется и без присмотра? Опять мне с вашими синяками придётся разбираться! По распорядку дня.
Осмотр продолжался. Было выявлено ещё несколько синяков, но больше экспериментов не было. В действия вступали новые способы добычи информации, заслуживающие отдельного повествования. На отдельно взятом военном корабле продолжалась борьба с неуставными взаимоотношениями. А боевую часть два ещё долго звали экспериментальной...

В феврале 1990 года в одной из точек противолодочного дозора на входе в Кольский залив произошла встреча бурого и белого медведей. Стояла полярная ночь, малый противолодочный корабль (МПК) проекта 1124М, именуемый на флоте «одноглазый Альбатрос» из-за своих конструктивных особенностей, бросало из стороны в сторону и сверху вниз. Шли третьи сутки стояния в точке, все были готовы к встрече...
Возможно, это была последняя встреча двух собратьев. Советский Военно-морской Флот медленно уходил в историю. Умирали корабли, а вместе с ними и традиции. Романтика становилась некондиционным товаром. Наверное, хорошо, что тогда мы этого ещё не знали...
До выпуска из училища оставалось полгода. Обучение было окончено, впереди была стажировка, написание диплома и госэкзамены. Поезд вёз меня в ставшем уже родным и привычным направлении на север. В командировочном предписании значился славный город Палермо, именно так местные «аборигены» называли Полярный, 77 гвардейская бригада противолодочных кораблей.
Всё началось очень динамично, накануне моего прибытия на одном из кораблей командир БЧ-3 попал в госпиталь для удаления аппендицита и вопрос о том, на какой корабль меня назначать, разрешился сам собой. Больше мне доводилось служить на малых кораблях. На больших, где проходила моя офицерская служба, совершенно другая психология и отношения, вряд ли там возможна встреча медведей...
Через неделю стажировки, после осуществлённой учебной минной постановки, бомбовых стрельб и проставы в «Пале», был своим среди офицерского состава. Калининградца-артиллериста звали «студентом», а я был полноценным румыном. Наверное, поэтому и стал участником «исторической встречи»...
В двадцать два ноль-ноль в кают-компании собрались участники. Командир БЧ-2 остался на ходовом, фортуна ему не улыбнулась, и он вытянул короткую спичку. За стол уселись участники встречи: помощник командира, старший лейтенант, к сожалению, забыл его имя, помню, что по национальности он был башкир (огромного роста, балагур и весельчак), и инженер РТС, лейтенант Игорь Втулкин, типичный интеллигент, худенький и в очках. Вестовые были оставлены и готовили закуску. Помощник принёс мёд. На соседнем столе стояло восемь бутылок французского коньяка, купленного в мурманском порту, в складчину офицерами корабля, где купить можно было всё. Говорят, что на крейсер «Киров» пытались даже пронести маленького каймана. Проигравший должен был оплатить его полную стоимость, ну а выпить его предстояло всем, тем более, что «на носу» было 23 февраля.
Перед соперниками были поставлены «бурые медведи», представляющие из себя гранёные стаканы с нанесёнными краской рисками: одна на половине, а вторая на двух третях. По верхнюю риску было налито пиво. Это и был «бурый медведь». Условия были достаточны просты. Временных регламентов не существует. Каждый пьёт из стакана, пока жидкость не сравняется с риской, делящей его пополам. После этого исполняющий роль рефери штурман доливает стакан до верхней риски разбавленным шилом (так на флоте именуют спирт). Цвет «бурого медведя» начинает меняться, «шкура» светлеет, и в идеале становится белой. Это и есть приход «белого медведя». Так они и встречаются. Вроде всё просто, но видели бы вы, как это бывает на самом деле...
Через три часа уверенно лидировал помощник. Его лицо побагровело и пылало на фоне приглушенного освещения кают-компании. «Белый медведь» быстро приближался. Втулкин, наоборот, бледнел и, в отличие от некурящего соперника, часто выходил курить. Речь теряла связность, руки дрожали... Никто не хотел уступать. Дело было совсем не в деньгах, поставленных на кон, а в принципе. Это нельзя было назвать обычной пьянкой, в этом было что-то завораживающее и гармонирующее с тем, что творилось за бортом. Казалось, что мир куда-то пропал. Не было ни неба, ни моря, ничего. Только сплошной снежный заряд и ветер, режущий на части тысячами ножей... Скрип корабля и удары волн о борт. В этом было что-то сюрреалистическое. А в маленькой кают-компании навстречу друг другу шли медведи...
Сломался помощник. Неожиданно для окружающих он начал заваливаться на палубу... После этого сидел в кресле и просто смотрел на стакан, в котором на фоне белого медведя ехидно скалилась морда бурого. Его белый медведь не дошёл совсем немного. А бледный как смерть Втулкин дождался полной замены и после того, как штурман объявил его победу, рухнул с кресла, чтобы прийти в себя только к вечеру...
Жизнь продолжалась, утром корабль перешёл в другую точку, до возвращения в Палермо оставалось ещё десять дней...

Владелец стада:
Как вы так быстро посчитали
число коров в стаде?!
Математик:
Ну это же элементарно!
Я посчитал число ног и
поделил на четыре!

История рассказана капитаном второго ранга СКВ (постарался сохранить стиль рассказчика). От первого лица:
Середина 1980-х. Возвращаемся из тяжелейшего похода (без малого год охраняли наших рыбаков в Гвинейском заливе). Вместо оркестра на причале - комиссия из штаба флота: кто-то настучал, что офицеры спекулировали водкой, распродавали казенное имущество, и т.д. и т.п. и пр. Целый день проверяют бумаги, «беседуют» с личным составом - НИЧЕГО! И тут влетает молоденький штабной каплей (капитан-лейтенант) - аж трясется! «Я нашел, товарищ каперанг, я нашел хищение!!» Отдышался, докладывает: «Я (!!!) промерил полотенца матросов и ОБНАРУЖИЛ, что длина полотенца у матроса МНОГО МЕНЬШЕ положенной!!! А если умножить число матросов на длину недоданной ткани да на число количества выдачей за время похода! Вот акты замеров полотенец в присутствии свидетелей, вот мой рапОрт»
(Пояснение - каждому матросу положено вафельное хлопчатобумажное полотенце размером Х на Y один раз в Z месяцев. На корабль выдают не готовые полотенца, а рулон вафельной х/б ткани шириной Х. Для каждого матроса должно быть отрезано полотенце длиной Y)
Начальник комиссии каперанг (капитан первого ранга = полковник) понимает, что суть доклада каплея - хрень собачья (ну кому в Нигерии или там в Габоне нужна сотня метров вафельного полотна?!) Но и послать борзого каплея куда исстари принято - низзя: получается, что начальник комиссии покрывает расхитителя. И вообще, комиссия - ДОЛЖНА найти нарушение, и точка! А других нарушений как-то не проглядывается. Посему каперанг величаво протянул мне бумаги и сказал: «Завтра к 9-00 жду ваш рапОрт по поводу ВЫЯВЛЕННЫХ хищений».
Вот так вот! Вместо отдыха отписываться, искать спецов, которые смогут подтвердить, что х/б ткань после стирки садится (уменьшается в размерах), пересчитывать степень усадки ткани...
Иду к себе в каюту - не просто киплю, попадись кто - растопчу! И тут мне навстречу самый неприятный матросик. Вышибли его с мехмата МГУ со второго курса. Очечки, вечно мятая форменка, пряжка ремня на боку. И честь отдаёт - беска (бескозырка - головной убор матросов ВМФ) под мышкой, а он к пустой голове руку тянет. Вот, думаю - этого и не жалко! А он так жалобно: «Товарищ капитан, я тут случайно услышал... Я знаю, как легко доказать». Давай, говорю, бухти. Он докладывает, я сначала не въезжаю, потом доходит - сначала пять минут смеялся, потом как заору: «Старшего помощника в каюту капитана!».
К 9-00 все бумаги были готовы. Протягиваю начальнику комиссии - акт по каждому полотенцу в присутствии тех же свидетелей. Каперанг читает, начинает багроветь, тычет пачку моих актов шустрому каплею и эдак ядовито-ласково у него вопрошает: «Пересчитывать будешь?!».
А в чём дело? А в том дело, что акт номер один за подписью старпома и ещё двух офицеров свидетельствовал о КОЛИЧЕСТВЕ клеточек в неиспользованном вафельном полотне в рулоне. А все остальные акты - что в матросских полотенцах этих самых клеточек было ну на одну-две меньше.
Математика у меня каперанг забрал в штаб. Так что все были довольны: я от матроса-разгильдяя избавился, каперанг как-то его мозги планировал использовать. Ну а математику всяко в Ленинграде лучше, чем в море...

О « ТАШКЕНТАХ»

Просматривая в очередной раз фотографии нашего непокоренного крейсера,
задержался взглядом на разграбленных окнах вентиляции. И вновь нахлынули воспоминания. «ТАШКЕНТЫ». Так в обиходе называлась вытяжная вентиляция, из которой круглосуточно вылетал горячий воздух. Служа по третьему году, мы повадились получать наряды в прачку, раз в две недели. Собирали в кубрике постельное белье, ну и робы, свои и своих годочков. Как-то поднадоело стирать их щетками в умывальнике. Проблема была, где все сушить. В прачечный день кубрик напоминал чердак многоэтажного дома, завешанный простынями, робами, трусами и тельняшками. Вот здесь то и приходили на помощь «ташкенты». Роба на крючках, сделанных специально для этой цели, цеплялась за решетку вентиляции, простыни просто привязывались узлами. И в течении 15-20 минут ты стоял рядом с «ташкентом» и молил богов, чтобы не появился на шкафуте деж. по кораблю, помощник командира , или тем паче старпом. И вообще появление офицеров в этот момент было крайне нежелательно. Но зато, что роба, что простыни были просушены и почти проглажены. Небольшая доработка утюжком, и так даже жена не погладит.
А вахты. Долгими зимними ночами вахта на шкафуте во вторую, третью смену. Мелкой крупой сыплет снег. Где-то в темноте тоскливо подвывают буи. Ты полусонный, с теплого кубрика, с горячей койки слоняешься по шкафуту, держась поближе к борту и подальше от ровного, манящего теплом, и притягивающего к себе, как магнитом шепота «ташкента». Час, другой. Ты нарезаешь круги по шкафуту и незаметно, где-то во второй половине вахты оказываешься между двух перегородок. А в спину горячее дыхание машины. И в следующий миг ,ты, как от удара по голове открываешь глаза. Перед тобой стоит деж. по кораблю и бесполезно доказывать, что ты не спал на вахте. «Вахту сдать!» И с вечера повторение пройденного материала. В то время почти трагедия. Сейчас легкая грусть.
А всего на всего вентиляция.

БЕЛОМОР

3 августа 1990 года офицерский состав большого противолодочного корабля (БПК) «Адмирал Макаров» пополнился свежеиспечённым лейтенантом, назначенным на должность командира ракетной противолодочной группы. Корабль был ошвартован правым бортом к третьему причалу, ярко светило солнце, сопки были изумрудно-зелёными, а небо голубым. Позади было училище, диплом, безумный выпускной банкет и первый, уже не каникулярный, отпуск. Впереди была целая жизнь....
Первую неделю с корабля удалось сойти только пару раз, правда, утешало то, что почти четыре дня мы провели в море. Никто мной особо не интересовался и ничему особо не обучал. Возникало чувство какой-то ненужности и бесполезности. Но это только казалось. Постепенно, словно присматриваясь, корабельный организм включал меня в свой состав. Появлялось понимание, первые проблемы и первые решения. Подошло время и первого наряда.
Уже 12 августа заступил вахтенным офицером на трапе. Если кому-то показалось нечто романтическое при слове «вахтенный офицер», поспешу разочаровать. Суть наряда заключалась в организации пропускного режима. На сутки заступает три офицера (мичмана) и три старшины (матроса), которые по четыре часа, чередуясь, стоят около трапа, один с пистолетом, а другой с автоматом. Если честно, достаточно скучно, а зимой невероятно холодно. Но, как говорится, кто на что учился.
Прослужив на корабле целых девять дней, я ощутил себя если не морским волком, то, по крайней мере, человеком бывалым. Поэтому, стоя на трапе, курил аккуратно, папиросой внутрь, готовый мгновенно её скомкать и уничтожить в случае необходимости (вообще-то на посту курить было не положено). На флагмане БПК «Адмирал Исаченко», ошвартованным на том же третьем причале, только левым бортом и стоящим, соответственно, напротив «Макарова», все засуетились, забегали, раздалась команда «Смирно» и с корабля на трап вышел комбриг, капитан 1 ранга Доброскоченко. Папироса мгновенно оказалась в левой руке, указательный палец готов был затушить тлеющий огонёк, а остальные ликвидировать «гильзу». Правая рука была приложена к козырьку для отдачи воинского приветствия, а левая, с папиросой, немного отведена за туловище. Сам себе я казался воплощением находчивости и военно-морской смекалки. Комбриг уходил по плавпирсу в сторону берега, угроза вроде бы миновала, но вдруг он обернулся и, глядя на меня, спросил: «Лейтенант, что ты куришь?». Честно говоря, этот вопрос сбил меня с толку. Если бы он прозвучал «зачем?», то хитроумный план был бы приведён в действие и, сделав удивлённые глаза, я отпирался бы до конца. А так...
«Беломор, товарищ капитан 1 ранга», - ответил я, недоумевая.
Комбриг в прыжке развернулся на месте.
«Какой такой Беломор!», - раздался его рык, спугнувший чаек и заставивший ретироваться с корня причала группу спустившихся было по нему офицеров.
«Вторая фабрика, Урицкого, Ленинград», - только и успел сказать я. Матрос, стоявший в наряде вместе со мной, начал пятиться назад, глядя на меня, как на прокажённого, на «Исаченкове» все замерли.
Помню ураган, огромные глаза и усы комбрига, его крики, правда, слова не отложились, они просто взорвали мир вокруг. Помню лицо командира, экстренного вызванного к трапу. Не довелось видеть торнадо, но, наверное, это было что-то похожее. На следующий день, после осмотра и проворачивания оружия и технических средств, я уже шёл на другой конец Североморска, чтобы отнести на гауптвахту свой продовольственный аттестат, а четырнадцатого августа, на двенадцатый день своей офицерской службы, уже «сидел». Так начиналась жизнь, в которую я не раз влюблялся и в которой не раз разочаровывался, но она всегда была и, надеюсь, останется желанной и интересной.

УЗБЭКИ

В сентябре 1990 года на БПК «Адмирал Макаров» проходила плановая замена торпедного оружия. Так как с кораблём мы были ровесники, то погрузочного устройства торпедного аппарата уже не было в принципе. Ещё хорошо, что в наличии была торпедная тележка, правда, одна, вместо двух, которую мы таскали корабельной стрелой с борта на борт. Торпеда вынималась из трубы аппарата с помощью гаечного ключа, засунутого в хвостовое оперение, к которому был привязан прочный шкерт. По команде, рывками, матросы вытягивали торпеду на тележку, подворачивая торпедный аппарат, потому что тележка была одна, а труб целых пять. Грузилась торпеда по-другому. Её клали на тележку и подворачивали аппарат, чтоб голова самонаведения смотрела в загружаемую трубу. Валик весла упирался в хвостовое оперение и матросы, опять же по команде, аккуратненько её туда проталкивали. Ко всему привыкаешь, и когда во время приема на Балтике новенького БПК «Адмирал Чабаненко» приходилось грузить боезапас с помощью имеющихся новеньких механизмов, обеспечивающих и ручной и полуавтоматический режимы, так и хотелось перейти на весло, что мы иногда и делали. Кстати, получалось гораздо быстрее.
Комбриг поднялся к нам на борт в тот момент, когда веслом мы заталкивали четвёртую торпеду, и сразу направился к нам. Так уж повелось на флоте, что личный состав боевой части-3, минно-торпедной, где мне и довелось служить, зовут румынами. Существует огромное количество версий, почему это так, возможно, опишу всё, что знаю, в отдельном очерке. Итак, мои румыны толкали веслом торпеду, а она не очень-то и хотела лезть в аппарат. Покосившись на меня и что-то буркнув на мой доклад, по любимому алгоритму любого начальника, комбриг похлопал по мокрой от пота спине матроса и добродушно спросил: «Устал, румын, тяжелая работа?». К нему повернулся старший матрос Нуреддинов и честно ответил: «Товарищ капитан 1 ранга! Я нэ румын. Я узбэк!». Командир корабля чуть не свалился за борт. Свита комбрига едва сдерживалась, чтобы откровенно не расхохотаться. Мне почему-то припомнилась гауптвахта. Комбриг покраснел и засопел. Нуреддинов, поняв, что сказал что-то не то, начал втягивать голову в плечи. Наконец, Доброскоченко сказал: «Ну, что ж. Везде будут румыны, а на Макарове - узбэки». Сказал и пошёл в сторону трапа. Погрузка продолжилась. Но « узбэком» я был еще целых два года, пока в составе экипажа БПК «Адмирал Чабаненко» не улетел в Калининград. Но это была уже совсем другая история...