Петя был чрезвычайно лопоух. Настолько, насколько вообще можно быть лопоухим. В детстве он от этого не страдал, потому что в его родной деревне все были лопоухими. Голосистых лопоухих деревенских красавиц не смущали оттопыренные уши кавалеров. Но красавиц осталось всего две, а кавалеры к петиному совершеннолетию и вовсе извелись. Перспектива остаться первым и единственным парнем на деревне Петю не прельщала, и поэтому он не заторопился домой после службы в армии, а выхлопотал направление в военное училище.

Учился Петя сносно и даже хорошо, преодолевая крестьянским упорством недостатки школьного образования. К пятому курсу у Пети наконец выросли усы, а погоны уверенно пересекла широкая лычка. В компании товарищей петина лопоухость выделялась не более, чем чей-то маленький рост или длинный нос и неприятностей Пете не доставляла. Угнетало другое. Пете нужно было жениться. Не то чтобы петино естество так требовало прелестей семейной жизни, просто Петя хорошо понимал, что после окончания училища ему в каких-нибудь казахских степях эти прелести светить не будут вообще. Петя был комсомольцем, жизнь, таким образом, у него была одна и прожить ее надо было... Короче, жениться было необходимо и все тут.

В большом полустоличном южном городе, где учился Петя, девушки на выданье присутствовали в большом ассортименте. Ладный, опрятный и отутюженный курсант-пятикурсник с новыми усами был вполне завидным женихом. Но когда этот жених смотрел на Петю из зеркала... Абсолютно перпендикулярные голове большие круглые уши убивали в Пете всякое желание демонстрировать их кому-то еще. Петя не мог преодолеть в общении с девушками свой комплекс лопоухости, а время поджимало и надо было что-то делать...

Друзья сочувствовали Пете. Но это милое сочувствие в суровом мужском коллективе - кто его испытал, тот оценит. Петя страдал.

Однако, слухи и в то тяжелое безинтернетовское время имели свойство своими неведомыми путями распространяться по бескрайним просторам страны. До Пети дошел слух, что в столичных городах типа Москвы и Ленинграда есть такие доктора, которые могут исправить его лопоухость. Стесняясь и заикаясь, Петя расспросил учившихся на его курсе ленинградцев, те в свою очередь позвонили родственникам и через пару месяцев Петя владел нужной информацией. К каникулам удалось раздобыть искомую сумму денег, и Петя, предварительно созвонившись с доктором и записавшись на прием, засобирался в далекую Северную Пальмиру.

Неизбежная утечка информации, произошедшая в процессе петиных поисков, привела к тому, что все Дважды Краснознаменное училище непрестанно обшучивало тему “Пятак едет в Питер пришивать уши”. Но Петя был добрым и спокойным парнем - он решил, что лучше уж пусть товарищи посмеются над ним, чем поплачут, и внимания не обращал.

Перед отъездом в Ленинград Петя вдруг заволновался, ему стало жалко ушей. Он смотрел в зеркало на источник своего страдания, прижимал уши руками к голове, делал на зеркале засечки фломастером, измерял расстояние линейкой... В итоге он сходил в городскую фотостудию, где попросил сделать ему хорошую фотографию. Старый еврей-фотограф долго прицеливался, пытаясь художественно разместить в кадре ушастую композицию. Он даже попытался влезть не в свое дело, когда, оторвавшись от видоискателя, посмотрел на Петю поверх очков и сказал:
- Молодой человек, а что если вам...
Но Петя жестко оборвал его:
- Снимайте.
Так Петя напоследок стал обладателем лопоухой фотографии. На память. С этой фотографией в чемодане он и уехал в Ленинград.

Фамилия у доктора была звучная, и как показалось Пете, немецкая. Немцев Петя не любил, но уважал. В конце концов это было надежнее, чем лечь под нож к доктору с простецкой русской или, прости господи, украинской фамилией. Печальный доктор долго и задумчиво смотрел на петины уши, прикидывая, насколько они могли бы помочь в решении актуальных жизненных проблем. Воспоминания о проблемах сделали доктора еще более печальным, и Петя забеспокоился. Но тут доктор очнулся и назвал двузначное число. Число по модулю было несколько меньше суммы денег, спрятанных в петином чемодане, Петя как человек военный торговаться не любил, и таким образом, доктор выиграл после первого же хода. Ударили по рукам и решили, не теряя времени, резать завтра.

На следующее утро Петя как штык явился на операцию. Немецкий доктор, памятуя петину покладистость при торговле, предложил оперироваться без наркоза: ”Потерпите, молодой человек, - зато отходить не будет". Но Петя был советским курсантом и штучки эти знал. Он потребовал обслуживания по полной программе. Доктор погрустнел, перекинул в уме пару костяшек справа налево и молчаливо согласился.

Операция прошла удачно. Доктор пришил Петины уши так, что Петя спокойно прошел бы даже испытания в аэродинамической трубе. Жизнь, казалось, налаживалась. Но именно тут на Петю и посыпались несчастья.

Друзья-курсанты, провожая Петю на дело, напутствовали его в меру собственной медицинской эрудиции. Бывалый ротный старшина сказал ему:
- На всякий случай выпей потом водки. Все не так болеть будет. Универсальное средство.
А Пете и самому хотелось выпить. И повод был нешуточный - начиналась новая жизнь. Шляться по рюмочным Пете не хотелось, хотя он и был в гражданской одежде. Неизбежные в таких случаях знакомства и беседы о жизни с пьяными гопниками Петю сейчас совсем не привлекали. Петя зашел в винный магазин, и не обнаружив "маленьких", купил на радостях поллитровую "Пшеничную". Пластмассовый раскладной стаканчик, верный спутник курсантского быта, помог решить проблему с культурой пития, и Петя, прогуливаясь по малолюдному Михайловскому саду, и не заметил как потихоньку с шоколадкой прикончил бутылку. Будучи крепким, тренированным курсантом, Петя не испытывал бы дискомфорта по поводу выпитого, если бы не предыстория вопроса... Проклятый наркоз начал отходить, что само по себе было неприятно, но еще и солидная доза алкоголя разогнала молодую петину кровь, закачала ее под давлением Пете в голову, и боль Петя почувствовал страшную.
Петя бегал трусцой по залитым мягким северным солнышком аллеям Михайловского сада и громко матерился, грозясь вырвать несуществующие жабры ротному старшине. Водочные деньги были выброшены на ветер, потому что Петя от боли и беготни по саду быстро и необратимо протрезвел. Это расстраивало Петю еще больше, так как денег вообще было в обрез. Нарезая десятый круг, Петя понял, что привлекает внимание не только болельщиков, но еще и милиционера. Тогда Петя, не снижая скорости, выбежал из сада, добежал до Невского проспекта и прыгнул в первый попавшийся троллейбус.

От бешеной боли Петя все время скрипел зубами и тихо подвывал. Пассажиры его сторонились. Но, как впоследствии оказалось, не все...

Петя вел себя как нелегал перед провалом. Он поменял несколько троллейбусов, покатался в метро, заблудился окончательно, купил карту города, уехал по ней в противоположную сторону, потерял карту города, поскитался по окраинам и к вечеру был совершенно бесплатно доставлен в гостиницу сердобольным пилотом пожарной машины.

Однако на этом петины неприятности не закончились. Боль потихоньку отпустила и проглодавшийся Петя собрался пойти поискать какого-нибудь пропитания. Но сунув руку в задний карман новеньких джинсов "Miltons", купленных за огромадные деньги специально для этой поездки, Петя не обнаружил там кошелька.

Сосед по номеру отсутствовал, и Петя смог дать волю чувствам. Он ревел как раненая горилла, простирал руки к небесам и выкрикивал самые страшные ругательства и проклятия, какие только знал. Помятый и несчастный, в одних трусах, с красными пришитыми ушами Петя сидел на койке, и завывая, озвучивал слаборазборчивые тексты, похожие на языческие заклинания. Если бы дежурная бабка не была глухой, то ночевать бы Пете в ту ночь в милиции или в психушке. Но все обошлось.

Здоровая крестьянская психика и утихающая боль сделали свое дело. Петя успокоился. Отчаяние сменилось мрачной злостью. Перебирая всех, кому можно было бы отомстить за изломанную судьбу, Петя неожиданно для него самого не обнаружил кандидатур. Самый подходящий кандидат на страшную месть - ротный старшина - получил уже такую дозу проклятий, что добродушный в сущности Петя его обессиленно простил. Доктор - "немец", хоть и обобрал Петю, но ведь он не крал денег, да и Петя получил что хотел. Получалось, что кроме самого Пети виноватых не было.

Нет, был еще один... Тот, кто вытащил Петин кошелек. Как Петя ни пытался припомнить какую-нибудь подозрительную личность вблизи себя в течение дня, ничего у него не получалось. Петя попытался насколько мог порассуждать логически и после получаса медитации он локализовал в сознании троллейбус, в который запрыгнул, убегая из Михайловского сада. Троллейбус ходил по Невскому проспекту - пассажиры в нем все время менялись, входили и выходили. Да и место было самое подходящее для работы карманника.

Петя пересчитал заначенные в чемодане купюры, спустился к администратору и договорился о продлении постоя на два дня. Потом, промаявшись ночь почти без сна, с утра отправился в железнодорожные кассы и обменял билет. Возвращаясь из касс в гостиницу, Петя приобрел в галантерейном магазине портмоне весьма внушительных размеров.
Вернувшись в номер, Петя достал свою лопоухую фотографию, слегка обрезал ее по размерам портмоне и на обороте карточки большими печатными буквами написал:
ТЫ ДУМАЛ, ЧТО ЗДЕСЬ ДЕНЬГИ, А ЗДЕСЬ Я - ЛОПОУХИЙ.
Немного подумав, Петя жирно приписал снизу:
МУДАК
Последняя приписка сильно походила на подпись. Чтобы не зачеркивать, Петя поставил в конце три восклицательных знака. Так ему показалось лучше. Петя аккуратно вложил фотографию в новенький портмоне, а портмоне - в задний карман джинсов. Покрутившись перед зеркалом и убедившись, что огромный новый кошелек почти наполовину торчит из кармана, Петя удовлетворенно крякнул и отправился в город. Выдвигаясь в район намеченной операции, Петя предвкушал триумф своего злорадства - он представлял себе как вчерашний карманник, потея и нервничая, вытащит Петин портмоне, как он залезет в кошелек тонкими пальцами, чтобы вытащить деньги и какая у вора будет рожа, когда ему достанется петин привет. Петя даже не собирался ловить воришку и сдавать его в милицию, его не беспокоила проблема возврата своих денег. Пете был нужен моральный реванш. Он не мог уехать домой побежденным и оплеванным.

Весь день Петя ездил в троллейбусе по Невскому проспекту.Он якобы мечтательно смотрел в окно на задней площадке, облокотясь на поручень и призывно отклячив зад с торчащим из кармана портмоне. Вообще-то Петя рассчитывал, что кошелек у него вытащат быстро, как и в прошлый раз. Но клева не было. Никто не хотел тащить Петин кошелек.

Однажды на остановке у Катиного садика Петя почувствовал неслучайные прикосновения. Но поклевка оказалась ложной. Высокий длинноволосый юноша с подкрашенными ресницами, соблазнившийся отнюдь не петиной приманкой, вынужден был спешно десантироваться из троллейбуса под гневным взглядом возмущенного курсанта.

Петя был упрям. Он продолжал ездить в троллейбусе целый день. Даже перестал выходить на конечных остановках. Сначала его выгоняли, а потом перестали. Ближе к вечеру на одной из конечных точек маршрута, когда пассажиры вышли и закрылись все двери кроме передней, в салон вошли трое молодых мужчин. Они прошли по салону на заднюю площадку и встали перед Петей, перекрывая ему возможные пути отхода.
- Ну что, дух залетный, куда лопатнички сбрасываем?
Петя удивленно смотрел на незнакомцев. Вдруг один из них, ловко подхватив Петю под руку, вытащил у него из заднего кармана портмоне. Петя запоздало дернулся, но пробить прямой правой из учебной стойки не получилось - он был жестко зафиксирован двумя другими нападавшими.

В милицию его все-таки привели. Просто чтобы поржать. Опера смеялись до колик, передавая из рук в руки лопоухую фотографию. Петю напоили чаем и надавали советов. Прощаясь, жали руки, записывали телефоны. Петя шел до самой гостиницы пешком, петляя по улицам и проспектам. Белая ночь опускалась на город. Навстречу Пете попадались только красивые девушки, и Петя с легким удивлением подумал, что, не смотря ни на что, он счастлив...
...
- Петр Андреевич, мы готовы. Машина будет у вас через полчаса. Вам дать офицера - сопровождающего? Есть тут у нас знатоки архитектуры. Город покажет...
- Сережа, подожди пока. Позвони мне часиков в шестнадцать. Я скажу, куда подъехать.
- Так может, все-таки машину?
- Да нет, Сережа. Я хочу так прогуляться. Воспоминания юности, знаешь... Они ведь без машины...
Будь готов к шестнадцати. И будь на связи. Все.
Генерал-лейтенант Петр Андреевич Рукавишников подошел к зеркалу. Гражданский костюм очень неплохо сидел на его спортивной фигуре. Генерал поправил лацканы, галстук и остался доволен.
Он взял со столика потрепанный старый портмоне и достал оттуда фотографию с неровно обрезанными краями. С фотографии, насупившись, смотрел на генерала страшно лопоухий мальчишка в курсантской форме. Генерал улыбнулся мальчишке. Улыбка получилась грустной и доброй. Даже нежной, но совсем не генеральской. Он подмигнул фотографии и сказал вслух:
- Ну что, Петя, пойдем? Покатаемся на троллейбусе? Не дрейфь, все будет хорошо.

Туман как объективная реальность, данная нам в ощущениях

«Ежик сидел на горке под сосной и смотрел
на освещенную лунным светом долину, затопленную туманом.
Красиво было так, что он время от времени вздрагивал:
не снится ли ему все это?»

Туман бывает разный.
Густой и не очень, высокий и низкий, серый, белый и даже сиреневый. Но в отличие от других природных явлений, он всегда тихий.
Вот, например, просыпаешься рано под первые посвистывания лесных птичек, выкарабкиваешься из палатки на светлое, но еще без солнца утро, и вдыхая свежесть леса, видишь над озером это висящее махровое тихое чудо. Зябко прижав к телу руки и ощущая утреннюю свежесть голыми ягодицами, погружаешься в светлую мглу, подходишь к воде, и ступая в серебристый гладкий шелк, раздвигаешь его руками и мягко паришь в воде-тумане. И никого и ничего вокруг. И тишина. И ты один на всей планете. И нет неба над тобой, и нет земли под тобой. И тишина. И мягкий обволакивающий уют...
Но быстро восходящее солнце переходит из розового в белое и делает окружающий мир все прозрачнее и прозрачнее. И вот уже ты видишь берег, и палатки на нем, и кострище, и торчащие из земли шампуры, и лес, и кончилось очарование невидимости и невесомости. И ты выбираешься из зеркала воды, и бежишь к палатке, в тепло, и присев, залезаешь под просвечивающийся брезент, и едва касаясь, целуешь припухлые губы спящей, и она, не открывая глаз, протянув такие теплые руки, обнимает тебя и затаскивает к себе под одеяло, и ты, прижимаясь всем телом к этим горячим белым выпуклостям и изгибам, шепчешь на ухо: Ты такое пропустила, а она шепчет: Помолчи, - и прижимается сильнее в ответ. И сказка продолжается.
Это был добрый туман.

"Расскажу - не поверят!" - подумал Ежик, и стал смотреть еще
внимательнее, чтобы запомнить до последней травинки всю красоту».

Или вот, например, в пять утра идет подготовка к полетам. Две эскадрильи уже позавтракали, техники подтягивают самолеты со стоянок на стартовую площадку, летчики в «высотке» разбирают плановую таблицу, а курсанты собираются в кружки и, тайно покуривая, со смехом обсуждают подробности вчерашних полетов. Над аэродромом стоит шум разноголосицы, работающих двигателей автомобилей, громкого звяканья бросаемых тормозных колодок и отсоединяемых буксировочных водил. Комэска с командиром полка, отсвечивая ярко-белыми ЗШ, неторопливым и уверенным шагом идут по траве от КДП к старту, переговариваясь на ходу и даже не глядя в полностью прозрачное голубое небо. Идут на разведку погоды над точкой и в пилотажных зонах. Истребитель-спарка готов, заправлен, командир батальона обеспечения доложил о готовности средств, инженер о готовности запланированных самолетов, все идет по плану. И вдруг. Из ниоткуда, огромными белыми клубами, быстро заволакивая все вокруг, появляется Он. Тихий и вездесущий. Густой до того, что из кабины самолета не видно тягача. И сразу наступает тишина. Останавливаются буксировщики, замолкают курсанты, останавливается командир полка, а за ним и комэска. Все ошалело оглядываются вокруг в поисках того, что только что было аэродромом. Командир разворачивается, и ориентируясь по тропинке, таким же уверенным шагом отправляется обратно на КДП, тихо приговаривая: «Ёханый туман». Техники, не раздумывая, тут же зарываются в скомканные на самолетных плоскостях чехлы и засыпают сном младенцев. Курсанты под впечатлением такого изменения действительности начинают вполголоса обсуждать характер явления. Конденсация, сублимация, испарения, охлаждения, - вылетают слова и тут же гаснут в молочно-белой дымке. Комэска, развернув в голове плановую таблицу и произведя нехитрые расчеты, видит, что полетами с курсантами пожертвовать нельзя, а вот два его, с таким трудом запланированных перехвата, наверняка вычеркнут, а вместе с этим автоматически вычеркнутся три литра спирта, и, соответственно, не будет новых бархатных чехлов в салон «Жигуленка», которые уйдут к замполиту. Ёханый туман! - думает он. Начальник группы РЭО, молодой улыбчивый капитан, раскладывает на крышке ящика централизованной заправки доску с нардами и снова начинает вечный бой со своим круглолицым малорослым механиком. Потом, спохватившись, рычит на него:
- Я тебе, мозгоклюю недоученному, сколько раз говорил, сначала работа, потом шеш-беш! Ты где канистры поставил, недоросль?!
- Там где всегда, на видном месте - уверенно отвечает прапорщик, неуверенно оглядываясь.
- Где?! Где это видное место? - уже панически кричит капитан и бежит сквозь белые лохмотья за механиком к двум двадцатилитровым канистрам, мирно стоящим на траве у кромки бетона. Открывает, засовывает щуп и молча показывает механику - не хватает двух литров. Ёханый туман - делает широкие глаза и разводит руками прапорщик.
В это время старый и продубленый техник самолета, пятнадцатилетний капитан-старлей-капитан-старлей аккуратно на бетоне стоянки укутывает в самолетный чехол целлофановый пакет с прозрачной влагой, бережно прикрывает его большой задней заглушкой от двигателя и уходит в эскадрильский домик за подходящей тарой, еще не зная, что через десять минут бегущий в тумане курсант споткнется об водило, упадет на заглушку и раздавит пакет, пропитав вожделенным запасом весь чехол. Ёханый туман! - ругнется, и потирая коленку, побежит дальше.
А комэска, проходя мимо курсантов, остановится и скажет:
- Вот, учили вас, что туманы бывают адвентивные и радиационные. А теперь, когда пропустите по паре полетов, будете знать, что существует еще один вид тумана. Ёханый! - и досадливо махнув рукой, пойдет на метео, узнавать, когда же прекратится это безобразие.
Это был... Ну, в общем, вы поняли, какой это был туман.

«Ежик сорвал травинку, на которой сидел Светлячок, и высоко подняв ее над головой, как со свечой, наклоняясь и вглядываясь себе под ноги, побрел в тумане.
Деревья, как мачты, тонули во мгле.
Светлячок - маленький зеленый маяк, - еле-еле теплясь, покачивался в тумане, освещая дорогу.
Но и он упал в траву и погас».

Той зимой они приземлились уже третий раз за неделю на аэродроме в горах одной маленькой и гордой страны. Страна на подъеме обретенной независимости ввязалась в маленькую победоносную войну с не менее гордой соседкой. Ввязалась и завязла. И теперь, демонстрируя старую истину, что в войне победителей не бывает, сидела в западне энергетической блокады. Окруженная не очень дружелюбными или просто враждебными соседями, доказывала всему миру, а в первую очередь себе, что может перезимовать без топлива и электричества.
Запасшись продуктами земледелия и ощетинившись из форточек закопченными трубами буржуек, на которых готовилась еда, стирались вещи и мылись маленькие дети, столица затихла и примолкла. Город был темен, и что несвойственно ему, тих.
Буржуйки, как и дети, постоянно требовали пищи. Когда-то зеленый, сейчас город ощерился голыми пеньками. Красивый и широкий бульвар от аэропорта был изуродован криво срезанными разновысокими обрубками. Вся жизнь сосредоточилась вокруг аэродрома. Отсюда поступали сахар и масло, здесь можно было разжиться керосином. Топливо это было все - тепло, еда, жизнь.
Ближайший аэродром дозаправки был перегружен бортами и сам задыхался от нехватки керосина, рассылая всем телеграммы: «Топливом не обеспечиваем».
Вот и сейчас, после выключения реверса, командир дал команду на останов двух двигателей, и зарулив на стоянку на двух, сразу же выключили и их. Протопив перед посадкой салон по максимуму, ВСУ не включали, экономили буквально каждый килограмм драгоценного керосина.
- Ну что, Олег, часа за три разгрузят? - спросил, отодвигая кресло, командир.
- Должны, Алексеич.
- Ну пойдем, погуляем. Ставим пока вылет на 4:00 местного, а там посмотрим.
Экипаж пошел в терминал, а Олег, спустившись по открытой рампе к подъехавшим грузовикам, охнул от охватившего непокрытую голову холода. «Однако, новости! - подумал он, прикидывая, сколько же это может быть по Цельсию, - Явно ниже -10». Быстро поговорив с бригадиром грузчиков и растолкав небритых с повисшими жалобно носами и слезящимися глазами просителей керосина, Олег тоже побежал к зданию аэропорта между молчаливо стоящими в темноте ночи лайнерами местных авиалиний. Все пассажирские рейсы давно отменились до лучших времен.
В аэропорт электричество подавалось, горел свет, и в помещениях было более-менее тепло от большого количества разнообразных обогревателей. Независимость была везде и во всем. Каждая аэропортовая служба перешла на личный расчет, и проходя по коридорам, платить приходилось буквально на каждом шагу. Грузосбор, взлет-посадка, обеспечение стоянкой, техобслуживание, метео, медицина.
- Привет, Ваган.
- Привет, Олег.
- Что привезли сегодня?
- Сахар.
- Сколько?
- Сорок восемь тонн.
Чик-чик, калькулятор. Вжик - открыл карман летной кожанки, достал деньги, вжик - положил квитанцию и закрыл карман.
- Здравствуй, Нана.
- А! Здравствуй, Олежек. Как дела, не женился еще?
- Да некогда все, подожду, пока твоя дочка подрастет.
- Старый будешь - улыбается, прищуривая огромные глаза.
- Ай, Нана, мужчина не бывает старый, бывает солидный - улыбается в ответ Олег.
- Ночевать будете?
- Да где тут у вас сейчас заночуешь? Нет, разгрузимся, и сразу домой.
Чик-чик, калькулятор, вжик-вжик, деньги - квитанция.
- Здорово, Олег! Как дела?
- Ай, ара, это у вас дела, а у меня работа.
- Да какие сейчас дела, сам знаешь, - грустнеет Эдик.
- Знаю, - перестает улыбаться и Олег.
- На чем сегодня прилетел?
- На большом.
- Максимальный взлетный 190?
- Нет, на 20 тонн меньше.
- Почему? - поднимает удивленный взгляд.
- Да мы, чтоб меньше керосина к вам тратить, два двигателя дома сняли.
- Серьезно?! - в первый момент покупается Эдик, - Ай, шутишь все - широко улыбается.
Чик-чик, калькулятор, вжик-вжик, пустеют карманы.
В независимом метео ходили командир со штурманом, разглядывая и перебирая женские и мужские туфли местной работы, которые в огромном разнообразии стояли на всех столах и подоконниках.
- Ну что, как дома погода?
- Нормально. Везде рассчитался?
- Здесь да.. Сейчас пойду еще через склад, с заказчиком разберусь, и после выгрузки - вперед и вверх.
- Ну давай. Что-то я смотрю, ты не по погоде оделся, - отметил командир, - а мы походим еще по ларькам, клювом пощелкаем.
- Добро. Встречаемся на самолете.
Олег повернулся к сидящим женщинам, оживленно вполголоса обсуждающим что-то, как всегда, очень важное.
- Девочки, а какая температурка за бортом?
- Девятнадцать минус.
- Однако, - снова поежился Олег, поглядев на свои демисезонные туфли.
Выскочив на улицу, быстро перебежал на склад, забрал накладные, рассчитался за грузчиков, поговорил с получателем. Тот попросил подождать его в машине на стоянке. Снова бегом, нашел поезженную «шестерку», открыл дверь и забрался на заднее сиденье в нагретый и прокуренный салон.
- Добрый вечер, Олег - представился, протянув руку совсем молодому и совсем небритому водителю.
- Добрый вечер, Левон.
- Олег, - поздоровался с другим.
- Арам. Кофе хочешь? Возьми, там термос лежит.
Олег отодвинул два автомата Калашникова с примкнутыми магазинами, небрежно брошенные на пол между сидениями, налил себе кофе, предложил сигареты.
- «Магна»? Нэ надо. «Винстон» хочешь?
- Давай.
Можно было передохнуть. Он откинулся на спинку, посидел, послушал сдержанные рассказы о героизме братьев и дядьев, уловил взглядом две ребристые гранаты, вроде бы в случайно открытом бардачке, еще покурил, отказался от покупки пистолета, дождался получателя, забрал причитающуюся часть оплаты за перевозку, вжик-вжик забил карманы, вылез из машины. Обнялся, попрощался до следующего раза и перебежал к ларькам, тускло мерцающим в темноте разноцветными свечками. Посмотрел на сувенирные кинжалы, послушал рекламу коньяка «послэднего настоящего 30-ти летнего из бочек, с разграбленного знаменитого завода», понюхал закрашенный самогон, забодяженый ванилью, купил шоколадку и снова поднялся на третий этаж терминала.
- Добрый вечер, медицина. Наши подписывали задание?
- Да давно уже на самолет пошли.
Зашел к Нане, передал дочке шоколадку, зашел еще покурить с Эдиком, послушал о тяжком быте, слегка пожаловался на условия у себя дома, мол, канистра бензина стоит как средняя зарплата по стране, услышал в ответ, что у них он хотя бы есть, обнялся, попрощался и напоследок заглянул на метео.
- Девочки, добрый вечер еще раз. Как за бортом?
- Двадцать два.
- Уах!
Олег подошел к широкому окну и замер. Аэродрома не было.
То есть аэродром был, но абсолютно голый. Под ярко звездным черным небом с полной Луной отблескивал только серый бетон, а все самолеты просто исчезли, как и не было никогда. Подавив поднимающуюся панику сумасшествия, он уткнулся носом в стекло, еще раз внимательно посмотрел в ночь и вдруг осознал, что он же на третьем этаже, а бетон начинался почти под окном.
- Девочки, выключите свет, фокус покажу.
Одна пошла к выключателю, другая встала и подошла к Олегу.
- Вай!! Марина, иди сюда!
Олег наслаждался эффектом. Теперь из темной комнаты выглядело это просто фантастически. Сколько хватало взгляда, под черным небом не было ничего. Серо-белое неподвижное море тумана ровным слоем покрывало землю до горизонта, спрятав под собой всю цивилизацию. А сверху ярко светили звезды, споря с Луной.
Красиво встряли - думал он, спускаясь по лестнице. Открыл дверь, выскочил на обжигающий воздух и уперся в серый мрак. Видно было метров на пять. Одет был Олег в турецкий околошерстяной свитер на футболку и кожанку. Теплая куртка вместе с шапочкой остались в кабине. Взяв направление, Олег прикрыл ладонями, обмороженные еще в армии уши и побежал к самолету. Пробежав метров сто, он медленно остановился. Самолета не было. Не было вообще никаких самолетов. Видимость упала метров до трех. Олег посмотрел по сторонам, пробежал пять метров вправо, затем десять влево, и ничего кроме тумана не увидел. Прошел еще вперед, затем назад - все тот же туман. Тогда он решил вернуться к терминалу, прислушался к себе, и выбрав путь, быстрым шагом прошел еще метров пятьдесят. Ничего и никого. Ни машин, ни людей, ни гудящих самолетов. Где-то вдалеке изредка раздавались звуки автомобилей, но так как автостоянка находилась за высоким бетонным забором, звуки искажались, и определить направление можно было только примерно. Мороз давал о себе знать все плотнее, бедра под джинсами, плечи, спина, пальцы рук, уши, пальцы ног очень быстро стали ощущать холод на себе. А туман жил своей жизнью и загустел уже до такой степени, что видно было чуть дальше вытянутой руки. Легкое очарование приключения уступило место заботе о спасении. Олег всегда был согласен с великим Амундсеном, который, погуляв на обоих полюсах, с досадой отметил, что к холоду привыкнуть невозможно.
Тогда Олег решил просто идти прямо, пока не придет куда-нибудь. Решил и пошел. Шел он не очень долго и остановился у края бетона. Дальше была трава. Какой это край стоянки или рулежки - понять было нельзя. И дальше идти было нельзя, не хватало еще уйти за взлетно-посадочную полосу. «Хорошо» - подумал он, и решил найти любую белую полоску рулежной разметки и идти по ней. Карманы рук не грели, расстегнув замок куртки и засунув ладони подмышки, Олег пошел, глядя себе под ноги. И через несколько минут он увидел перед собой скос закрытой рампы транспортника Ан-26.
- Та-ак, рядом с нами никакого 26-го не было, и вообще нигде рядом не было, может, позже сел? - Олег вернулся по полоске обратно до ответвления и быстро пошел по другой. Мороз гнал его вперед, а туман просто поражал воображение. С высоты роста не видно было земли. Приходилось идти, согнувшись крючком и привязавшись взглядом к спасительной линии. Постепенно набрав темп, он уже бежал. Бежать согнувшись, оказывается, было удобно, пока по голове что-то пребольно не ударило. На секунду опешив, Олег схватился за темечко и поднял голову - это была удача, - прямо перед лицом была грязноватая створка рампы родного Ил-76. Он взял правее, держась левой рукой за фюзеляж, уперся в колеса шасси, обошел их и, подойдя к стремянке, поднялся к двери. Дверь была не от его самолета. И на ней стояла пластилиновая печать. Просто чтоб убедиться, что тут никого нет, Олег постучал и спустился на бетон. Вернулся наощупь к хвосту и, снова наклонившись, побежал за белой полоской.
Побегав еще полчаса, он несколько раз стукался головой об «Аны», проскакивал под «Тушками», но нигде не было ни одного человека. Олег замерз до самых внутренностей, пальцев на ногах уже не чувствовал, да и на руках гнулись с трудом. Кричать: «Помогите!» было стыдно, поэтому он крикнул: «Люди». Получилось тихо. Он крикнул громче: «Люди-и!», потом еще и еще раз. Ничего не изменилось Туман, холод и тишина.
Отступать было нельзя, но и куда наступать, было совершенно не ясно.
Подумав, и отмотав в памяти назад все свои метания, Олег решил вернуться вдоль стоянок к месту начала блужданий. Он побежал по перрону вдоль полоски обратно, не отворачивая в полукружия поворотов на стоянки. Добежав до места, где полоска делала последний доворот, он повернул вслед за ней и в очередной раз приложился к створкам. Это был снова Ил-76. Ни на что не надеясь, Олег аккуратно, в белом мраке, обошел шасси и поднялся по стремянке. Это была та дверь. С очагом папы Карло. Ручка двери была выдвинута. Он нажал на нее, но потянуть и открыть дверь рука не слушалась. Он постучал и спустился на пару ступенек вниз, дверь прошла над головой:
- Кто здесь? - раздался из тумана голос борттехника.
Олег молча поднялся в салон, а затем наверх в кабину. В темноте кабины мерцал красноватый свет от гревшего керосинового обогревателя. Экипаж сидел в креслах, укрывшись армейскими синими одеялами, и потихоньку дремал.
- О! - поднял голову командир, - нашлась пропажа, а мы думали, что ты в аэропорту греешься.
Он опустил руку за кресло, и улыбнувшись, достал две жестяные банки.
- А я тебе пивка купил, знаю, ты любишь. Держи, холо-одненькое. Садись, видишь, что творится. Теперь до рассвета зависли. А как ты нас нашел?
Олег молчал и не мог разжать сведенные мышцами челюсти.
Через пару минут он сидел в кресле, прихлебывал горячий чай, и смотрел в окно на молчаливое серое море. И выглядело оно совершенно не страшно.

«А когда тебя не было, ты где-нибудь был?
— Угу.
— Где?
— Там, — сказал Ежик и махнул лапой.
— Далеко?
Ежик съежился и закрыл глаза».

Дырка для ордена бублика

Будничный день, ничем не отличаясь от таких же других, стремительно скатывался к вечеру. Теплый кабинет, стакан чая, сигарета, приятный собеседник, что еще нужно, чтоб счастливо встретить старость? Да в принципе ничего, кроме, конечно, того, что кабинет находился в жилой зоне, в стакане был «купец», сигареты с «красного общака» притащили, LM, а не привычный Винстон, а вместо приятного собеседника напротив сидел Циля (кличка) и ожесточенно тряс зары.
На Цилю пришла шкурка (феня - бумага с текстом, как правило, донос) из дежурной части, из которой следовало, что нехороший зэк Циля под покровом ночи пытался сходить в гости в другой отряд (нарушение локального участка), своевременно был заложен и пойман доблестными инспекторами отдела безопасности. Короче, за Цилей был косяк, и этот косяк заслуживал водворения в ШИЗО. Вот как раз по вопросу ШИЗО мы с Цилей и резались в партию длинных нард. Суть игры была простая: на доске у каждого 15 фишек, и вот сколько у Цили фишек по концу игры останется, ровно на столько Цилю и закроют (марс и кокс не в счет). Игра была честной, если проигрываю я, то вместо ШИЗО Циля ограничивается простым объявлением выговора. Циле в ШИЗО не хотелось, и поэтому он нашептывал и перетрясывал зары перед каждым броском и заметно нервничал. Нарды нервных не любят, они уважают расчет, поэтому Цилю могло спасти только шесть кушей подряд, и игра спокойно шла к финишу с предположительным счетом суток семь ШИЗО не в пользу Цили. Звонок внутреннего телефона оторвал меня от игры, метнув на прощанье куш (Циле досталось в итоге десять суток), я кивком отправил зэка в коридор и взял трубку.
- Маратыч, здорово! Как оно?
- Не дождетесь, - проворчал я, узнав по голосу «кума зоны» - начальника оперотдела.
- Маратыч, ты если шибко не занят и в нарды всех уже сделал, подошел бы ко мне, а? Прикол (феня - встреча для обмена важной инфо) есть.
Откуда кум зоны знает все и про всех, меня уже особенно не напрягало, хотя по первому времени службы я делал глупые попытки обыска кабинета в целях поиска шпионских микрофонов и видеокамер. Уже позже, въехав в систему тотального и перекрестного «барабанного боя», я научился анализировать и делать достаточно близкие к истине выводы из любого даже иногда несуразного вороха информации. Так что раз знает кум про мои игры на ШИЗО, значит уже доложили, вернее, заложили. Тем более, раз прикол у него ко мне, значит, смотрит он на это сквозь пальцы, и ничего особо страшного в этом нет.
Зайдя в кабинет, я сходу отказался от предложенного стакана чая, вытащил сигареты и начал задумчиво разглядывать надпись на стене «ВОЙДЯ - СТУЧИТЕ!!!». Серега, кум зоны - классный мужик, но должность накладывала свой отпечаток (профессиональная деформация, так сказать) и поэтому под его холодным взглядом становилось как-то не по себе, и очень сильно хотелось на всякий случай написать явку с повинной.
Просверлив во мне пару лишних дырок, Серега со вздохом, явно жалея, что вышку заменили на пожизняк, протянул мне папку:
- Держи, ознакомься и распишись.
Ознакомившись с приказом, я узнал, что в соответствии с совместным распоряжением МВД и МЮ, включен в какую-то группу по проведению операции «Выхухоль» (название засекречено), повышен в допуске к гос. секретам на один уровень в рамках информации, полученной в ходе проведения операции, и обязан подчиняться непосредственно Сереге и двум министрам сразу.
- И че?
- Через плечо! Распишись о неразглашении.
Черканув в бумаге об извещении меня о предстоящем разжаловании, колесовании, публичной порке, распятии и посадке за решетку всего, что останется после расстрела, я с интересом узнал следующую историю.
В те дикие времена несчастные наркоши Башкирии побирались с миру по нитке. Выращивали мак-сырец, бодяжили черняшку, тарились коноплей, особо одаренные химичили с колесами. ЛСД, героин, кокаин были известны только по пиратским видеофильмам и в нашей глубинке не появлялись. И тут по сверхсекретной информации выясняется, что к нам транзитом из Казахстана идет герыч в довольно нескромных объемах. И что самое интересное, в число заказчиков входит один из наших пока не установленных зэков. Т.е. часть товара до города не дойдет, а через иногородних родственников зайдет в зону.
- Короче, Маратыч! За герыч в городе отвечают онанисты (мужики, без обид, просто это реальное погоняло оперов ОБНОН в те времена). Нам поручено взять герыч на передаче в зоне. И не просто взять, а осуществить привлечение виновных к уголовной ответственности. Осознал?
- Да. А я здесь причем?
- Заходить герыч будет через дачку (продуктовая передача осужденному). Зэк в твоем отряде, и он должен эту передачу получить! Понял?
- Вкурил теперь... (не получить дачку зэк мог только при условии того, что он находится в ШИЗО).
- Вот данные твоего зэка - Ганса (погоняло). Маратыч!!! Неделю он должен быть в отряде! И чтоб никто не засек твоей опеки!
- А если шкурки на него спустят? Он же шнырь, постоянно по зоне мотается.
- Ну, значит не закрывай!
- Зашибись! Я его уже пару раз закрывал, а сейчас что, резко прощать придется? Зашибись не палево...
Серега посмотрел на потолок, на меня, потом еще куда-то глубже...
- А ты проиграй!
- Чего?
- Ну, если акт спустят на него, разведи на игру и слей партию. Твои зэки уже привыкли к твоему беспределу с нардами, так что нормально все будет.
- Серег, да я за последние полгода только две партии проиграл, да и то чемпиону зоны!
- Значит, непруха тебе поперла. Че, не отмажешся что ли?
- Да не в отмазке дело...
- Короче, в зоне об операции знают только двое. Ты свою задачу знаешь. Вперед паровоза не беги и помни о секретности. Маратыч, извини за банальность, но если инфо поплывет, я буду жутко недоволен. Ну, а если все удачно получится, то сверху наград не пожалеют!
- Да понял я все!
- Вот и ладушки! Давай покумекаем в части обмена инфо и тревожек, да и хватит на сегодня!
Вот так, никому особо не желая ни зла, ни добра, я был вовлечен в участие в сверхсекретной операции «Стоп-наркотик» (название засекречено) с целью нанесения смертельного урона непосредственно П.Эскабаро и лично тов. У.Б Ладену.
Мои опасения в части поведения Ганса оправдались. Уже через день я получил в дежурной части на него сразу два акта. Первый как обычно - нарушение локалки, второй - курение в неположенном месте, причем там же, в чужой локалке. Помянув недобрым словом сержантов отдела безопасности, которые в целях погони за показателями разбивали мелкие правонарушения на разные акты, хотя и могли указать все в одном, пошел в отряд отписываться.
- Осужденный Разгонов! Ну и как понимать ваше поведение? Ночью не спим! Режим нарушаем! Шляемся по чужим локалкам, курим, дежурной смене грубим! Или в отрицалово записался?
- Не, гржнин начальник! А че сразу я? У меня просто ночью зуб разболелся, ну я вышел в локалку покурить, а спички кончились, смотрю, за забором коробок лежит, ну я через забор перелез, прикурил, а тут безники (отдел безопасности) и подбежали...
- Ганс! Ты не припух, пока на шконке валялся? Ты кому по ушам катаешь? Ночью дождь был! Где ты в чужой локалке сухой коробок нашел? Ты че, пальцем прикуривал?
- Ну... там... он под крыльцом лежал...
- Так ты еще и в чужой отряд ночью зашел? Все, Ганс! Ты меня достал... Топай в секцию, готовь рыльно-мыльные,0 через пять минут чтоб был здесь! В ШИЗО пойдешь.
- Не, ну гржнин начаааальник! Ну че сразу в ШИЗО??? Я ж ниче такого не сделал?
- Ганс! На тебя два акта! Да я тебя по каждому суток по пять прикрою! Косяк запорол? Запорол! Еще и мне по ушам катаешь! А ты в отряде не первый день, знаешь, что я с балаболами делаю! Пшел вон!
Так, жути нагнали... теперь ждем, готовимся к турниру...
Через пять минут в кабинет бочком зашел Папа Карла (погоняло), он же деревянный папа, он же смотрящий за ширпотребом. Мужик неплохой, несмотря на свой червонец за помощь теще в отправке за оградку. Папа Карла обладал золотыми руками, мог сделать из любого куска дерева все что угодно (за что и получил такое погоняло), никогда никуда не лез и целыми сутками мог возиться со своими деревяшками и железками. Благодаря ему я уже обладал роскошной универсальной доской (нарды/шахматы) и таскал в кармане деревянный портсигар, сделанный один в один по подобию пачки «Camel» с верблюдом, пирамидками и пальмами.
- Маратыч, разреши.
- Че хотел, Карла?
- Маратыч, ты б на Ганса сильно б не нагонял, а... Это я его попросил в отряд ночью сходить, у меня лак кончился, а тут пару шкатулок надо было срочно сделать, вот я и того...
- За лаком? А че ж он мне тут на беседе по ушам катал?
- Да молодой он еще, тебя испугался, вот и....
Я задумался, Ганс был шнырем, вертелся возле блаткомитета, с ширпотребщиками не связывался. Но просит за него именно Папа Карла, которому он никаким боком не рядышком. Значит кто-то из блатных, зная мое нормальное отношение к ширпотребщику, отправил его ко мне. Карла реально мог послушаться только положенца, но тот уже неделю отдыхал в больничке, значит, попросил его какой-то порученец. Ну что ж, уже хорошо.
- Маратыч! Ну не трогай непутевого, пожалуйста, а я уж тоже того...
- Чего того?
- Вот! - Папа Карла жестом фокусника вытащил и поставил на стол резную шкатулку.
- И что? Карла, мне таких за пару пачек Примы побольше и получше принесут.
- Начальник, а ты открой ее!
Шкатулка при открытии начала пищать что-то вроде Хеппи бездэй. Понятно, из открытки пищалку вытащили и поставили. Красиво конечно, но...
- И вот смотри! - Папа Карла нажал на две деревянные розочки по бокам, и у шкатулки открылся дополнительный секретный отдел. Это уже было интереснее. Шкатулки с секретами всегда ценились.
- Ну как, начальник?
- Блин, Карла! Ты же знаешь, я мзды не беру, но если уж ты сильно просишь, то в первый и последний раз! Иди Ганса обрадуй!
- Спасибо, Маратыч! Ты если че надо, тока скажи!
- Давай топай!
Вечером за зоной, встретившись с Серегой, чистосердечно раскололся по факту незаконной связи с осужденными. Тот, цинично обозвав меня взяточником, задумался...
- Ватсон (положенец зоны) вроде не наркоман. Ему это зачем?
- Маратыч! Времена меняются... Значит, свой интерес есть.
- Ага, только вот что интересно. Два блока америки (сигареты с фильтром) Папе Карле катранщик передал. А Карла не игровой...
Серега посмотрел внутрь меня, подумал о чем-то своем.
- Так, Маратыч, ты опять в отряде сетку (сеть осведомителей) сделал?
- Я??? Да ни в жизнь! Мне ж по закону об ОРД не положено! Я ж отрядник, а не опер!
- А инфо откуда? И почему я от тебя это узнаю, а не от своего барабана?
- Так твой барабан на свиданке...
Поймав свирепый взгляд Сереги, я понял, что сболтнул явно лишнего...
- Маратыч!!! Хрен с ним с барабаном! То, что Ганс в отряде - молодец! Шкатулку, как и полагается, сактируй (акт об уничтожении). Рапорт по Гансу составь, и чтоб о катранщиках никому ни слова! Завтра с управления куратор приедет, с ним тоже много не болтай. Скоро заход будет. Так что давай не расслабляйся.
Через день наступил день «Х».
Ганс спокойно получил дачку от любящей тетушки, которую задержали через две минуты, заныканный и перекращенный под кофе герыч дошел до катранщиков, где был благополучно изъят, а сам заказчик благополучно повязан. Как всегда оно бывает, чем дольше ждешь и волнуешься, тем быстрее и будничнее все получается.
Я составлял характеристики на своих задержанных фигурантов для следствия и последующего суда, и мужественно выпячивая грудь перед зеркалом, размышлял о том, как украсит его какой-нить орден «За борьбу против кайфа», а то, глядишь, и героя-наркобойца присвоят!... но
У Ганса была тетушка, у тетки был сыночек, двоюродный братец Ганса, такой же баловник-затейник (яблоко от ясеня далеко не падает), который, представив себя будущим наркобароном, решил резко поиметь стартовый капитал для создания своей империи зла.
По данным экспертизы то, что зашло в зону, на 80% состояло из талька, 17% кофе, 3% героин. В абсолютном весе героина на возбуждение уголовного дела, конечно, хватало, но эффект был уже не тот. По мнению экспертизы, привезенная смесь была больше отравой, чем наркотиком, и поэтому в актив себе с Серегой мы могли записать только штук двадцать-тридцать зэков, не погибших от тромбофлебита. Сереге пришла грамота, мне благодарность от ОБНОНа и строгий выговор управления за низкий уровень воспитательной работы среди осужденных по профилактике наркомании...
ЗЫ Я еще долго потом подкалывал Серегу, регулярно требуя с него хотя б медаль (я не гордый, мне не надо, я ж согласен на медаль).
ЗЫЫ А строгач мне сняли по инициативе Сереги через неделю)). Правда, за что не сказали, подписка о неразглашении понимаешь...

Кортик

«Мир нам дан такой, какой он есть.
Ни убавить, ни прибавить. А счастья в нем нет.
И не заблуждайся и не колеси зря в поисках. Счастье - в тебе.
Когда положишь свою плоть, чтобы напитать других...»
/ В.Дудинцев/

Мы все смеемся над многочисленными сериалами, наводнившими экраны наших телевизоров, и разжижающими наши мозги. Нам кажутся нелепыми и фантастическими истории о безумных страстях преследующих людей десятилетиями и жажде мести не угасающей годами. Мы улыбаемся над этими наивными и надуманными историями с благородными героями и бесчеловечными негодяями, даже не задумываясь над тем, что жизнь иногда сама создает сюжеты, куда изобретательнее и страшнее любого сериала...
Училище Миша Глинский закончил как и все, с синим дипломом и красной мордой. Не был он ни отличником, ни отстающим, а был самым обыкновенным и нормальным парнем, как раз таким, из которых и получаются настоящие инженеры флота. Никакими особыми дарованиями Михаил не блистал, за исключением разве только способности спать с открытыми глазами, чем в первые годы учебы до смерти пугал как сокурсников, так и преподавателей. Родителей у Мишки не было, они погибли в авиакатастрофе через два года после его рождения, и воспитывала его одна бабушка, единственный близкий и родной его человек. На дворе шла середина восьмидесятых, безоблачное время «застоя» еще светило над огромной державой, и лейтенант Глинский, сверкая новенькими погонами и позвякивая висящим на боку кортиком, шагнув из вагона на перрон родной Рязани, был полон радужных мыслей и будущих планов. Он никогда не грезил морем, и не мечтал о покоряющихся ему глубинах океанов. Даже в училище он поступил случайно, можно даже сказать назло всем одноклассникам, грезившим тогда о воздушно-десантных войсках. Но за пять лет учебы в Севастополе, Мишка проникся такой любовью к этой, всегда разной, но всегда красивой и неповторимой массе соленой воды, что теперь он даже не представлял себе жизнь без моря, без его аромата, плеска волн и могучей первозданности.
За месяц отпуска проведенного на родине, Миша порадовал стареющую бабушку стиральной машиной, купленной с немыслимой переплатой. Выпил энное количество вина с друзьями, так же отгуливающими свои первые офицерские отпуска и женился, быстро и без раздумий предложив руку и сердце своей соседке Наташке Логуновой, только справившей совершеннолетие. Наташка, которую он помнил соплячкой с тоненькими ногами и выпирающими мосластыми коленями, превратилась в длинноногую диву, с высоким не по возрасту бюстом, и с озорными глубокими глазами. Узрев на второй день отпуска это чудо из окна, Мишка сразу и не признал в нем Наташку, а когда прозрение состоялось, тут же, как бы в шутку предложил ей выйти за него замуж. Она тоже, как бы в шутку согласилась, и через две недели, при помощи отпускного билета Глинского, они уже без всяких шуток расписались. Все эти действия, они произвели тайком, поставив и бабушку Мишки, и многочисленное семейство Наташки просто перед фактом. Шуму было много, но сделанного уже не отменишь и вскоре молодая пара, всего с двумя чемоданами, убыла на север, а точнее в г. Мурманск-130, общеизвестный как Гаджиево. Долго молодожены там не задержались, уже через неделю оказавшись в Северодвинске, куда Мишку отправили на бесконечно ремонтируемый корабль 667БДР-проекта. Корабль этот, по витаемым в воздухе слухам, должен был вскоре после выхода из завода и обкаток всех задач в базе, переходить на Камчатку, отчего народ в экипаже нервничал, и старался свалить с корабля куда угодно. Не обремененное вещами и нажитым семейство Глинских к переезду на Камчатку отнеслось спокойно, так как терять им было нечего, да и скорее по причине молодого и беззаботного возраста. Северодвинск им обоим на удивление понравился, а все соблазны этого северного Парижа миновали молодоженов, не на шутку увлеченных друг другом.
Прошло два года. Средний ремонт корабля подходил к концу и экипаж, к этому времени практически ставший береговой флотской единицей начал готовиться к плановому переходу в базу. Судьба корабля была еще окончательно не ясна. К этому времени Миша, уже получивший погоны старшего лейтенанта, даже пару раз выходил в море на ходовые испытания с кораблями однотипного проекта, что правда не сделало его полноценным моряком, но показало, что служба подводника, заключается не только в обеспечении пожароопасных работ в цехе. Наташа, за эти два года, показав не по годам практический склад ума, дурака не валяла, беспечную офицерскую жену не изображала, а пошла на какие-то ускоренные курсы бухгалтеров, а после них даже пошла, работать в штаб бригады ремонтирующихся кораблей. Детей они пока заводить остереглись, из-за неясности ближайших планов корабля, но намеревались сделать это, как только осядут где-нибудь на постоянную, будь то Север, будь то Камчатка. Жизнь шла вперед, ничего плохого не предвещая, и будущее представлялось только в самых светлых тонах.
В конце лета, командование озаботилось проблемой отпусков, и перед зимним переходом в базу начало стравливать офицеров и мичманов в отпуска. Глинские решили, что в отпуск уедут вдвоем, а обратно в Северодвинск вернется один Мишка. Наташа должна была остаться дома в Рязани, пока муж с кораблем проходил бы последние испытания, и приехала бы в Гаджиево только после того, они уже перешли туда. Особым хозяйством за эти два года они не обросли, и поэтому супруги уезжали в отпуск с несколькими объемистыми чемоданами вещей, оставив в номере офицерского семейного общежития только самое необходимое для одинокого мужчины. Только вот свой кортик, Мишка оставить в гостинице на два месяца побоялся, и, уложив на дно чемодана, забрал с собой. Конкретных планов на отпуск у семейства Глинских не было, а поэтому они с радостью приняли предложение Наташиного отца, съездить с ним вместе на Кавказ, куда Виктор Валентинович уже давно собирался в гости к своему бывшему сослуживцу, еще по срочной службе Вахо Закарешвили, который работал участковым милиционером в где-то в Сухуми. Ехать Виктор Валентинович собирался на машине, справедливо полагая, что возвращаясь обратно, сможет загрузить багажник своей «Волги» доверху дарами черноморского побережья в виде фруктов и прочих вкусностей, нечасто попадающих на прилавок родного города. С поездкой решили не затягивать, и в путь тронулись буквально через пару дней после приезда Глинских в Рязань.
Это были чудесные дни. Пробок в те далекие времена практически не было, и бежевая «Волга» неслась в сторону юга, задерживаясь только у заправок и общепитовских придорожных кафе, которые по мере приближения к Кавказу постепенно менялись на изумительно пахнувшие шашлычные, с традиционным для кавказских народов набором блюд. На первой же остановке, Наташа со смехом показала Мишке свою сумочку. Там на дне, внешне небольшой сумки покоился Мишкин кортик, который жена, в суматохе скорых сборов забыла вынуть после возвращения из Северодвинска. Мишке это не понравилось, но вспомнив, что табель на кортик у него с собой, вложенный в удостоверение личности успокоился, и только попросил нигде его не вынимать. В Сухуми их уже ждали. Капитан милиции грузин Закарешвили, был простым участковым в свои 56 лет, но как представитель власти и добрый и справедливый человек пользовался у окрестных жителей непререкаемым авторитетом и уважением. Жил он на окраине Сухуми в большом и шумном доме, где обитало все его многочисленное семейство. Там же остановились и они, с первой же минуты оказавшись окруженными щедрым кавказским гостеприимством. Эта неделя была просто изумительной черноморской сказкой. С утра до вечера Мишка и Наташа пропадали на море, а по вечерам, за огромным столом во дворе дома Вахо собиралась вся его семья, и шло неторопливое застолье, с разговорами, красивыми тостами и протяжными песнями. Тогда еще никто не делил сухумцев на грузин и абхазов, и вечером во дворе органично переплетались песни и тех и тех, не претендуя ни на какое первенство. Хорошее всегда проходит быстро. Подошло время прощаться, и за день до отъезда, Валентин Викторович усадив супругов в машину, повез их на переговорочный пункт, позвонить домой, да и бабушке Миши, чтобы сообщить, что все хорошо, и завтра они уже будут на пути в Рязань. Переговоры заняли часа два, и перед тем, как ехать обратно в дом Вахо, они заскочили на рынок, посмотреть, что еще можно захватить с собой, кроме того, чем их нагрузил хлебосольный Закарешвили. Выходя с рынка, Мишка с тестем немного задержались, чтобы банально сходить в туалет, а Наташа пошла к машине, чтобы подождать их там. Но когда они через минут пять подошли к «Волге» припаркованной совсем недалеко от входа на базар, Наташи там не оказалось. Минут десять они спокойно прождали Наташу, а уже потом начали волноваться. Было около пяти вечера, как раз то время, когда толпы курортников покидали пляжи и растекались по городу. Еще час они прочесывали рынок и окрестные улицы, а уже потом рванули на машине к Вахо. Старый милиционер постарался успокоить их, но было заметно, что он и сам волнуется. Сухуми в то время был совершенно безопасным местом, а зная Наташу, можно было быть на сто процентов уверенным, что никуда и ни с кем она пойти не могла, не дождавшись Мишку или отца. Потом Мишка с сыновьями Вахо снова обходил улицы вокруг места, где испарилась его жена, а Виктор Валентинович вместе с Вахо, прямо из милиции обзванивал все места, где бы она могла оказаться не по своей воле. Наташи нигде не было. К утру, ее начала искать вся милиция города. Вахо был очень уважаемым человеком, и его обеспокоенность передалась всем, кто его знал. Но Наташу не нашли и на второй день.
К исходу третьих суток стало ясно, что с Наташей случилось что-то очень нехорошее. Закарешвили, поднял на ноги всех своих родственников, сослуживцев и знакомых, а ее искали уже везде, где только возможно, начиная от пляжей и садов, заканчивая, наверное, территорией всей республики. Но Наташа пропала, как в воду канула. Это был курортный сезон, город захлестывала огромная масса отдыхающих, и в этом шумном водовороте не нашлось ни одного человека, кто бы ее видел и мог что-то рассказать. Весь свой отпуск Мишка провел в Сухуми, обходя с фотографией Наташи город и его окрестности, добираясь до самых дальних селений и поселков. Вся семья Наташи приехала к морю помогать в поисках, а на улицах, стараниями капитана Закарешвили в огромном количестве висели листовки с фотографией Наташи. Но все был тщетно. Никаких следов девушки не обнаруживалось. Два месяца отпуска и поисков пролетели быстро. Глинский похудел и Мише пора было ехать на службу, что он и сделал с огромным, давящем на сердце камнем. Официальный розыск тоже ничего не дал. Через полгода умерла бабушка Михаила, сердце которой не выдержало пропажи жены внука, которую она знала с пеленок, и почитала чуть - ли не за внучку. Еще несколько лет Мишка каждый отпуск ездил в Абхазию, пытаясь найти хоть какие-то следы своей Наташи, и прекратил эти отчаянные и бесполезные поиски только с началом развала страны и повсеместных боевых действий на Кавказе. Через пять лет Михаил Глинский снова женился...
В этот день Михаилу Игоревичу Глинскому, генеральному директору крупной московской компании занимающейся морскими перевозками выходить утром из дома совершенно не хотелось. Дома было тихо и спокойно. Жена, еще неделю назад, закатив небольшую, но полную негодования и желчи речь по поводу его жадности и скаредности, выбила из него очередную довольно внушительную сумму и захватив с собой дочь, укатила восстанавливать измотанную нервную систему куда-то в Испанию. Куда именно Михаилу даже знать не хотелось. Потеряться - не потеряются, мобильные телефоны в Европе работают исправно, да и как деньги начнут заканчиваться сразу сами найдутся. Вообще за последние годы, вместе с внушительным ростом благосостояния, у Глинского неожиданно открылись глаза и на свою благоверную. Она как-то быстро и незаметно, из симпатичной, но молчаливой и стеснительной «серой мышки», встреченной когда-то Михаилом на алуштинском пляже с беляшом в руке, превратилась в светскую львицу, смотревшую даже на самое лучшее отечественное шампанское с оттенком брезгливости и высокомерия. Последние месяцы Михаил даже начал серьезно задумываться о разводе и единственное, что его удерживало, так это дочь Леночка. Ей едва исполнилось шестнадцать лет, и школу она закончила в Москве, не смотря на бешеное сопротивление супруги, желавшей видеть ее только в каком-то элитном английском колледже, «куда отправляют учиться своих детей все приличные люди». Теперь, словно беря реванш за это, супруга усиленно приучала дочку к «правильному» образу жизни, таская ее за собой везде и всюду, полагая, что так вводит ее в «достойное общество». Дочь впитывала уроки матери, меняясь на глазах далеко не в лучшую сторону. Что оно из себя представляет, это « достойное общество», Михаил знал прекрасно, но ничего поделать с супругой не мог, а потому просто плюнул на все и предоставил ей жить как хочется, изредка правда, срываясь на скандалы, который возникали как правило, только из-за дочери или денег.
Но сегодня из дома не хотелось выходить совсем по другой причине. Сегодня Михаилу предстояли переговоры с человеком, который был ему исключительно неприятен, но крайне необходим. Андрей Суриков, ранее и широко известный в определенных кругах просто как Сурок, был человеком с темноватым прошлым, и лучезарным настоящим. Сурок был хозяином, председателем совета директоров, президентом и еще хрен знает кем кучи компаний и холдингов. Все они не пересекались с бизнесом Глинского, за исключением только одной компании с неброским названием, которая контролировала значительную часть Новороссийского порта и имела большой вес в Калининградском и Питерском портах. По ряду сложившихся обстоятельств, помощь такого человека как Сурок, была, крайне нужна Глинскому и последний месяц, он, сцепив зубы, и запрятав, куда подальше личное отношение к этому дельцу с темным прошлым, старательно набивался и откровенно напрашивался на серьезный и предметный разговор с ним, который, наконец, и должен был состояться сегодня. По большому счету, соглашение между ними было уже достигнуто, но перед тем, как их клерки начнут оформлять все документально, Суриков неожиданно пожелал встретиться с Глинским лично.
В свое время, много лет назад, Глинский после пропажи жены Наташи категорически отказался уходить с кораблем на Камчатку, откуда было бы трудно выбираться на ее поиски. Командование на удивление пошло ему навстречу, и оставило служить на следующем корабле, пришедшем на ремонт в Северодвинск. Через пару лет Михаил смог перебраться служить на берег в качестве военпреда на том же заводе. За годы военпредства, он оброс весомыми знакомствами среди заводского и городского начальства, а начавшийся период «неконтролируемого капитализма» открыл в нем доселе дремавшие таланты бизнесмена. Он уволился в звании капитана 2 ранга, имея за душой значительный счет в банке, и немалое количество свободно конвертируемой валюты в денежных знаках, заработанных не совсем легальным путём. Тогда он и обзавелся компаньоном, из числа старых заводских функционеров имевшего широкие знакомства в министерствах и главках Москвы. Где-то через пару лет они с компаньоном уже владели десятком небольших сухогрузов «река-море», которые и составили основу их будущего бизнеса. Всю вторую половину девяностых годов они приумножали свой бизнес всеми доступными средствами, не гнушаясь многим таким, о чем сейчас Михаилу было очень стыдно вспоминать. Бандитские девяностые не прошли для них даром. Перед кризисом 1998 года от пули киллера нанятого конкурентами пал его компаньон. Михаил, ехавший с ним в одной машине, чудом остался жив, и несколько месяцев приходил в себя, заботливо выхаживаемый женой, позднее превратившейся в светскую стерву. Весь бизнес остался Глинскому, и последовавшее после кризиса воцарение Путина, ознаменовавшее собой переход к более цивилизованному ведению дел, и наведение в стране относительного порядка, помогло Михаилу, поднять свои акции на очень высокий уровень, и начать планомерно расширять и увеличивать бизнес, а с ним и свои доходы. Теперь он мог себе позволить очень многое, начиная от собственного бунгало в Черногории и квартиры в Праге, но мало этим интересовался, в отличие от нешуточно развернувшейся на этом фронте супруги в последнее время усиленно намекавшей на покупку квартиры в Лондоне. Глинский давно уже предпочитал, чтобы все вопросы в его компании решались без его личного участия, но вот от встреч с такими личностями как Сурок отказываться было очень опрометчиво, если не сказать опасно.
К удивлению Глинского, Суриков предложил провести встречу не в офисе, не в каком-нибудь модной кабаке, а у него в загородном доме, радушно и без тени панибратства, пригласив отобедать по домашнему. Насколько Михаил был проинформирован, домой к себе Сурок звал только в двух случаях. Либо чтобы выказать личное расположение, либо чтобы карать лично и беспощадно. Конечно, на дворе уже были не девяностые годы, с их утюгами на животе, и спицами в заднице, но пережившие их бандиты, хоть и приняли благообразный вид и исключили все блатное из лексикона, такими же бандитами, по сути, и оставались, в критические моменты, мгновенно скидывая лоск и манеры и становясь, жестокими и беспощадными как когда-то. Суриков был именно из таких.
Дом у Сурка оказался таким, как его себе Михаил и представлял, зная вкусы бывшей бандитской вольницы. Огромный каменный дворец с затейливыми башенками, и высоченным кирпичным забором вокруг, утыканным камерами и датчиками движения. Предупрежденные охранники не унизили его проверкой на наличие оружия, а, по-видимому, сверившись с фотографией, молча пропустили машину за забор. Сам Сурок, выказывая хозяйское радушие и даже какое-то подобие радости, вышел встретить Глинского на широченную парадную лестницу дома, одетый скорее не для серьезного разговора, а для домашнего пикника.
- Здравствуй, здравствуй Михал Игоревич, проходи, сделай честь моему скромному жилищу...
Сурок крепко пожал Глинскому руку, и даже слегка приобнял его, дружески похлопав по плечу.
- Давай- ка Игоревич, пока там челядь моя стол накрывает, у меня в кабинете побеседуем, а уж потом и обмоем, все, о чем договоримся... А наши крючкотворцы завтра на бумаге все и без нас зафиксируют...
Глинский, как можно более дружелюбно согласился.
- Конечно, Андрей Юрьевич! Сразу по делу отстреляемся...
- Ха-ха-ха...Нет Игоревич, времена не те...отстреливаться! И вообще, я для тебя просто Андрей! Я ж смотрел...одногодки мы с тобой... на одном воспитывались...
Кабинет Сурка поражал своей величиной и антуражем. Видно было, что над его дизайном потрудился кто-то очень грамотный, но все впечатление портила бьющая в глаза роскошь, безвкусно торчащая из всех углов напоказ. Стены кабинета были заставлены вздымающимися до потолка книжными шкафами из красного дерева с позолоченными ручками, петлями и всякими вычурными деталями. На огромном письменном столе высился гигантский письменный прибор, изображающий солнечную системы, судя по цвету изготовленный из чистого золота, а на единственной свободной стене, под которой стояли пара кресел и журнальный столик, на огромном ковре была развешана коллекция всевозможного холодного оружия. Завершал этот вид камин, больше похожий на ворота небольшого замка, и украшенный десятком различных рыцарских шлемов и пивных кружек.
- Давай-ка Игоревич, по Хенесси пройдемся...и рассказывай о своей проблеме...конкретно говори, без этих умных наворотов. Я человек простой, этой современщины не люблю...
Сурок плеснул коньяка в два бокала, и присел на кресло. Михаил сел напротив, и пригубив коньяк начал говорить. На самом деле это было просто соблюдение формальностей. Каждый знал, что ему нужно, и каждый из них двоих знал тот предел, который будет, достигнут, к обоюдному удовлетворению сторон. Разногласия могли быть только в сущих пустяках, которые могли быть принесены в жертву любой из сторон, ради достижения общей цели. Минут за десять Глинский обрисовал свои проблемы, и пути их решения с помощью Сурикова. Тот, молча кивал, прихлебывая большими глотками коньяк и дымя огромной сигарой, с отвратительно резким запахом.
- Ну, вот так....Андрей. Я хотел бы попросить вашей...твоей помощи, естественно не за спасибо...Ты бы мог...
- Я знаю брат, что тебе надо, и что тебя тревожит. Думаю, что решение этой беды будет таким. Я....
Теперь говорил Сурок, щедро переплетая свои предложения специфическими выражениями из босяцкой молодости и уголовной зрелости, но не уходя от сути дела. Слушая его, Михаил автоматически разглядывал висящие за спиной Сурикова клинки, неожиданно заметив среди всякого экзотического колющего оружия, самый обычный военно-морской кортик. Он хоть и не казался чужеродным среди всех этих эфесов и рукояток, обильно украшенных камнями и узорами, но все же как-то выделялся на общем фоне своей строгой и скромной красотой.
Деловая часть разговора закончилась так, как и предполагал Михаил. Сурок, переживший самые кровавые войны девяностых и теперь всеми силами старавшийся забыть это время и прописаться в хорошем добропорядочном обществе и легальном бизнесе, нагибать Михаила не стал, а сам предложил именно то, что и хотел ему дать Глинский, даже немного уступив, постаравшись подчеркнуть этим свою сговорчивость и доброжелательность в личном отношении к нему.
А потом были шашлыки, вино, коньяк и услужливые девочки, старавшиеся чуть ли втроем запрыгнуть на колени. Миша давно уже не был любителем таких вот застолий, но уехать сразу, значило смертельно обидеть Сурка и поставить достигнутые договоренности в подвешенное состояние. Да еще и кортик увиденный Мишкой в кабинете хозяина, почему-то волновал и никак не шел из головы. Где-то через пару часов, когда пьянка перешла в спокойную фазу, и из трех девочек на коленях у Глинского осталась всего одна, выбранная наощупь им из трех ранее суетившихся вокруг, он неожиданно спросил у Сурка:
- Андрей, хочу посмотреть на твой арсенал...там на стене...не против?
Тот пьяно улыбнувшись, махнул рукой.
- Нет проблем, брат! Дорогу сам найдешь?
Найти дорогу помогла девочка, услужливо подставившая свое плечо, пошатывающемуся Глинскому. Добравшись на заплетающихся ногах до кабинета Сурка, Михаил отодвинул девочку в сторону и снял кортик, висевший на ковре. Он был почти новый, не покрытый царапинами и содранной позолотой, как бывает у тех, кто многие годы надевал его на вахты и парады. Подержав несколько секунд его в руках, Глинский вытащил клинок из ножен.
Врачи говорят, что мгновенное протрезвление не выдумка, а реальность. Просто в минуты очень сильного стресса организм выбрасывает в кровь столько адреналина и всяческих побочных веществ, что они полностью парализуют действие алкоголя. Глинский протрезвел моментально, как от удара молотком в затылок. На клинке кортика был выгравирован его номер! Тот номер, который он до сих пор его память хранила надежно и крепко. Это был его кортик, тот самый, который пропал вместе с Наташей тогда, два десятилетия назад в Сухуми, и который он уже никогда не надеялся увидеть. Руки Михаила задрожали. Он просто не знал, что делать.
- Нравиться пика-то? Настоящий флотский! Булат! Еще советского замеса...
Где-то сзади раздался голос Сурикова. Михаил повернулся. Тот стоял, пошатываясь и сжимая в одной руке бутылку, а в другой бокал.
- Откуда он у тебя?- из всех сил сдерживая дрожь в голосе, спросил Глинский.
Видимо подвыпивший Сурок не уловил в интонациях Михаила ничего странного и не заметил перемену в его настроении. Он уже перешел в ту степень опьянения, когда хочется душевности и откровенности, пусть даже с малознакомым человеком.
- Это старая история...- подходя ближе к Мишке, пробормотал Сурок.
- А все же, откуда он у тебя? Флотские офицеры своими кортиками не разбрасываются...
Суроков подошел вплотную и остановился в метре от Глинского. Глотнул из бокала. Плеснул в него еще из бутылки. Снова отпил.
- Да...бл...давно это было...еще в Союзе...мы тогда с пацанами джинсой и грузинскими очками типа поляроиды промышляли. Штаны цеховики штамповали на Кавказе, ну мы на машине затоваривались, а потом у нас сдавали фарце оптом...Веселое время было...на четвертак в кабаке от пуза гуляли...
- Кортик то откуда, Сурок- Мишка даже не заметил, как назвал собеседника кличкой, которую последние годы была у него не в почете. Но Суриков, погруженный в явно приятные воспоминания, этого снова не заметил, с каждой фразой, словно теряя налет культурности и возвращаясь в свое бурное прошлое.
- А, кортик... Да мы тогда в Сухум заглянули...Так вина попить, девочек пощупать... Ну и едем втроем на шахе Арсена по городу, а у обочины девочка стоит, пальчики оближешь...прямо эта...как ее...наяда! Ножки от коренных зубов, сиськи чумовые просто...лялька еще та! Тормознули мы, и Гена вежливо так ее пригласил с нами покататься... А она даже разговаривать не стала...отвернулась просто и сплюнула... А Генка вообще чумовой был пацан. Он из машины, хвать ее за жопу, и в салон. Он и чирикнуть не успела... Ну, а Арсен по газам сразу, и в путь...мы же просто пошутить хотели...побаловаться...и отпустили бы...сразу ж видно было, не целка девка... что б с нее сталось... А она визжать сразу...Я ей пасть то рукой заткнул, а Генка за буфера и под юбку полез...Ну а она меня за палец цапнула, а ему локтем в табло заехала...ну он ее для успокоения и мочканул пару раз в череп...она и примолкла сразу. А как за город выехал...пощупали...а она уже и не дышит. Генка ей в висок зарядил...а ударчик у него был еще тот...боксер бля... Трухнули мы здорово тогда... статья-то мокрая... ну в лесочке и прикопали ее... у Арсена лопата в багажнике валялась... Жалко было дуру, аппетитная такая девка, глазастая... А кортик у нее в сумке валялся...там всякие бабские заморочки были, ну и кортик этот... мы даже удивились, такая девочка и с такой пикой... Я его себе и забрал. Чего добру под землей гнить...
Сурок продолжал что-то говорить, а окаменевший Мишка, сжимая в руках свое личное оружие, стоял перед ним, едва дыша.
- У Генки потом вааще крыша потекла. Его в восемьдесят девятом менты замели, червонец дали, так он на зоне беспредельничать начал...ну его старые воры на пику и посадили... А Арсен большим человеком стал...в Москве три казино держал... его потом курганские взорвали... не помню уже когда ... перед кризисом что-ли... А я так...тихой сапой...один типа свечной заводик прикупил... ха-ха-ха...другой...жив бля, и в шоколаде! А...Мишка...живы мы! И будем жить еще!
А у Глинского перед глазами мелькала его Наташа, да и вся его жизнь, цветными картинками накладываясь одна на другую. Господи, да не пропади она, ведь все могло быть по другому! Как счастливы были они вдвоем в сидя на казенной кровати в офицерском общежитии, со смехом поедая пустые макароны из кастрюли, сваренные на соседской плитке. Ведь только ее исчезновение заставило Глинского искать хоть что-то, что могло отвлечь, заставить забыться, спрятаться от той потери, масштабы влияния которой на его жизнь, он только что сейчас осознал со всей полнотой. Он интуитивно полез в хитроумные авантюры, еще служа военпредом, и не от желания обогатиться, а только от того, что это требовало постоянного напряжения ума и не давало расслабиться и запить горькую, да и флотские дела на заводе к тому времени практически встали из-за отсутствия финансирования и каких-либо перспектив. Он крутился, просто складывая заработанное в ящик, и тратя на себя ровно столько, сколько ему было надо для элементарной жизнедеятельности. Потом он снял форму и превратился в обыкновенного бизнесмена. Тогда многие старые флотские знакомые отвернулись от него, не понимая, куда он гонит, но появились новые знакомые, и даже как бы новые друзья. А дальше вся жизнь стала как бы... Как бы нужные люди и важные пьянки, холеные морды чиновников и жесткие улыбки новых русских богачей, девочки в саунах и утянутые после очередной пластики скулы жены. И вот теперь, он ведет дела и пьет водку с убийцей своей Наташки... Только сейчас Михаил отчетливо понял, что жизнь его закончилась уже давно, а все эти годы он только талантливо и с блеском имитировал ее для себя и всех окружающих...
- Мишка...что остекленел-то!!! Давай еще выпьем...есть за что!!!
Глинский поднял холодные и безжизненные глаза на Сурка.
- Да. На брудершафт...
И со всей силой, на какую оказался способен воткнул свой кортик в живот Сурикову. Он бил и бил, и настоящий булат офицерского кортика легко прошивал кости, мышцы и сухожилия, с каждым ударом выплескивая на Мишку тугие струи горячей крови. Он бил до тех пор, пока его не расстреляли телохранители Сурка, прибежавшие на крики насмерть перепугавшихся девушек...
Через несколько дней в газетах написали, что в очередной бандитской разборке в стиле девяностых погибли известный авторитет, а ныне бизнесмен Суриков А.Ю. и глава судоходной компании Глинский. М.И. Подробности их гибели газеты не освещали. Кортик навсегда сгинул в недрах милиции как вещдок, а вдова Глинского наконец купила квартиру в Лондоне. Такой вот сериал...

Мисдар, как много в этом слове...

Вы не знаете, что такое "мисдар"? О-о-о, если услышав это слово, вы не взрагиваете и не начинаете лихорадочно озираться в поисках ведра и тряпки - вы никогда не были в учебке.
Мисдары бывают разные: бывает утренний мисдар, когда командир курса приходит в казарму на осмотр комнат. Тогда достаточно подмести, заправить кровати и рассовать барахло по шкафчикам. А бывает... Бывает "мисдар ха-мефакед" (кто прочитал "мазефакер" - почти прав), когда комнады проверяет САМ офицер, ответственный_за_жилые_помещения_курсантов. Как правило, это какой-нибудь майор, которому в дополнение к основным обязанностям навешивают такую "общественную нагрузку".
В "Техни", учебке техперсонала ВВС, была два вида курсантских казарм - "хилтоны" и "ювалим". "Хилтонами" именовали мрачные бетонные квадратные здания в три этажа, где по периметру шли комнаты на шесть человек, а посредине был плац. Эти казармы прозвали "хилтонами" за достаточно комфортные комнаты, которые были двухэтажными(!) - на первом этаже комната для самоподготовки со столами и книжными полками, а сверху спальное помещение с двухэтажными койками и шкафчиками для одежды. До распределения по специальностям все курсанты жили в "хилтонах", потом те, кто шёл на режимные курсы (где нельзя выносить учебники и конспекты из класса и самоподготовка в казарме всё равно невозможна), переводили в "ювалим" - небольшие домики на несколько спальных комнат (от 5 до 8 человек на комнату).
Так вот, офицер отвечавший за "хилтоны", был знаменит тем, что НИ РАЗУ ни одна комната ни под каким видом не проходила его мисдар с первого раза. Почему? Дык, как говорит русская народная мудрость, свинья везде грязь найдёт. И находил, сволочь! Находил там, куда нормальный человек и не подумает палец совать. А после сношал курсантов вербально и дисциплинарно и "отправлял на переэкзаменовку" (причём проводил он это мероприятие в пятницу утром, а повтор назначал на утро в воскресенье, лишив тем самым курсантов увольнительной на субботу домой).
Когда тень мисдара замаячила над нашей комнатой (вечером к нам зашёл наш сержант-инструктор и предупредил, чтобы завтра всё в комнате блестело как в операционной, а иначе...), мы решили войти в историю как первые, кто таки пройдёт этот долбаный мисдар с первого раза. Как мы мыли эту комнату! Полы, двери, окна снаружи и изнутри, подоконники, оконные рамы, плитусы, все углы, ступеньки на второй этаж, койки (включая панцирную сетку и ножки изнутри)... К утру комната стала не просто чистой, а идеально чистой.
И вот час Ху настал! Майор в сопровождении нашего сержанта и дневального по этажу заявился в нашу комнату. С брезгивым выражением морды лица он достал белый платочек и провёл по верху входной двери. Посмотрел на платочек, удивился (ха!) и кряхтя полез под лестницу, провёл по железным ступеням изнутри, удивился ещё больше (три раза ха!), поднялся наверх... Он проверил пазы оконной рамы, потребовал отодвинуть койки и проверил панцирные сетки (десять раз ха!)... Озадаченно остановился посреди комнаты и нахмурился. Тут его взгляд просветлел и он сказал:
- Дневальный, снять плафон со светильника.
Дневальный вытащил из кармана отвёртку, и забравшись на стул, снял плафон с лампы дневного света под потолком.
Плафон, разумеется, был вымыт, но майора он не интересовал. С довольной ухмылской он ткнул пальцем в лампу:
- Почему не вытерта пыль в патроне?
Откуда я набрался наглости - не знаю, но..:
- Удаление пыли из патрона не представляется возможным, ибо может привести к травме вследствии поражения электрическим током, а отключить электричество на распредщите мы не имеем право по Уставу, ибо не являемся дипломированными электриками, командир!
- Кто тебя, курсант, на электронщика взял? Ты что, не знаешь, что если свет выключить, то электричества на патроне не будет?
- Всякое бывает, командир.
- Ага, всякое... Бывает, что особо умные курсанты по месяцу за ворота базы не выходят. Дневальный! Влажную тряпку!
Дневальный кубарем скатился вниз и через полминуты вернулся с куском влажной ветоши в руках. Майор демонстративно выключил свет, взял тряпку, взгрмоздился на стул и... я не знаю, кто и как делал электропроводку в этой комнате, но... что-то щёлкнуло, проскочила искра, майор как-то совсем по-детски взвизгнул, и нелепо дёрнув конечностями, полетел со стула.
С пола его поднимали полумёртвый от страха дневальный и лопающийся от еле сдерживаемого смеха сержант. Майор пробормотал что-то невнятное и не совсем твёрдой походкой направился в санчасть.
Остальные комнаты прошли мисдар заочно, а мы вошли в историю! :)