Все счастливые страны счастливы одинаково. То есть в Австралии тоже были свои стройки века. БАМ - трансконтинентальную железку Сидней-Дарвин - запустили в этом году. А Днепрогэс, как и положено Днепрогэсу, был раньше. Сразу после войны. Строительство каскада электростанций в Снежных горах.
И - по поводу юбилея этого мероприятия - снимает SBS многосерийную документальную передачу "как это было". По поводу чего меня как-то посреди рабочего дня в очередной раз хватают и волокут. Волокут довольно далеко, километров за сто, под самые Синие (Синие, а не Снежные) горы. Режиссерше-японке нужно проинтервьюировать очередного ветерана - а он оказался русским.
Приезжаем. Участок из рассказа Саймака. Называется "необъятный двор". Фруктовые деревья с белеными стволами, теряющиеся в дымке огородные площади. Теплицы. Посреди всего этого ходят цесарки и павлины. Вернее, когда ходят, а когда и бегают, потому что их гоняют совершенно буржуазного вида и патологического размера гуси. Паниковский умер бы на месте.
Хозяин всего этого рая - товарищ лет 60, крепкий как пресловутый боровик. Обхаживал режиссершу, крутил для нее "солнце" на турнике... По английски говорит грамотно, свободно, почти без акцента - и я совершенно не понимаю, зачем тут я. А потом начинается интервью - и все становится ясно.
Хозяин говорит - мол, белорус, был в партизанах, случайно прихватили в городе и отправили в Германию на работу, возвращаться не стал, приехал в Австралию в 46, в 19 лет, сразу же пошел искать работу, попал на строительство, был назначен руководителем группы подрывников...
Режиссерша: А Вы что-то кончали, или были подмастерьем?
Хозяин: Да что я кончал? Я и школу-то не кончил, война началась. Я диплом строительный уже здесь получал.
Режиссерша: (в легком недоумении) А почему вас тогда взяли в подрывники? Да еще руководителем? Ведь это тонкая работа, требующая умения и опыта.
Хозяин: Ну понимаете, я ж с под Брянска, а главный инженер участка у нас был с под Варшавы.
Немая сцена.
И дальше уже я сорок минут объясняю съемочной группе, почему главный инженер из Варшавы автоматически решил, что у паренька из-под Брянска, ушедшего в лес в конце 41, несомненно есть соответствующий опыт и умение, если речь идет о подрывных работах.
Потом они просят уже его рассказать все это по-английски. И получают уже полуторачасовую лекцию о радостях рельсовой войны и о том, каким удовольствием было в 46 взрывать неохраняемые и не возражающие объекты.
По дороге обратно, спрашиваю японку все ли ей теперь понятно.
- Да,- говорит она.- у меня дед точно так же о войне в джунглях рассказывал.

(С) Антрекот, Сумчатые баллады-2

Переход на зимнюю форму одежды.

Навеяно первым снегом...

Он всегда разный. Каждый военный помнит это. Во-первых, это всегда зависит от места, где служба проходит. Не прав тот, кто сказал, что маразм в армии крепчает. Он, маразм, уже давно достиг таких заоблачных высот, что лишь немногие офицеры могут внести в его картину мастерски отточенный мазок. Таким офицером в N-ском общевойском училище был полковник Г. Целый зам. начальника училища по учебной работе. По его мнению, переход должен был проводиться в три этапа. На первом этапе командиры рот должны были проверить свои роты, далее по-батальонно и в конце всего этого оргазм всеучилищного смотра. Сам Г. присутствовал на всех этапах. Скорее всего, потому что уж очень хотелось ему в финале ввернуть, что вот мол, три дня не спал... все сам...самому приходится.
Но природа не терпит порядка. Она стремиться к хаосу. И если маразм принять за порядок, то обязательно найдется какой-нибудь весельчак, которому еще очень далеко до квартиры и академии, чтобы этот маразм разбавить небольшой порцией здорового ржачного хаоса.
Помощник начфиза Женя опаздывал в тот день к разводу кафедры. Мало того, он опаздывал на второй этап подготовки в смотру по переходу на зимнюю форму одежды. Но вместе со счастливыми мыслями о том, что он все-таки успевает пришло и жуткое озарение... Расческа и канолевый отутюженный платок остались выложенными на гладильной доске. Ни купить по дороге, ни тем более вернуться Женька уже не успевал. И здраво рассудив, что опоздание на развод деяние более заметное, чем отсутствие расчески и носового платка, добавил ходу. Уже стоя в строю, он получил от начальника кафедры старую расческу без половины зубьев. Матерый полковник знал, что кто-нибудь обязательно что-нибудь забудет. Поэтому выгреб дома весь запас расчесок. Женьке досталась последняя. Не могу сказать, что офицеры кафедры физо у нас такие неряхи. Просто вспомните любого спортсмена, а теперь спортсмена военного... ну что... вспомнили какие у них прически. Так вот эти самые прически вкупе с отменным здоровьем делают, по их мнению, наличие расчески и носового платка, мягко говоря, не обязательными. Отвлеклись... Дело оставалось за платком. Женька сделал проще. Он уболтал соседа-капитана по братски разделить его платок, что и было сделано немедленно. И вот доходит до них очередь:
- Носки показать! Удостоверения, расчески, носовые платки и наличие клеймения головных уборов к осмотру! Надеюсь на ваше сознательность, товарищи офицеры, завтра на смотре все должны быть в зимнем нательном белье. Я не собираюсь краснеть за вас перед генералом. Так... так... у вас... ага... А это что такое!!! И у вас!!! Товарищ капитан и товарищ лейтенант выйти из строя!
И началось... Тяжела логика офицерская. Вроде бы далеко в логическом ряду стоят разорванный платок и особенности селекции молодых офицеров и бабуинов, но полковник Г. в области офицерской логики был непревзойденным специалистом. Самое обидное в этом было то что все эти обиды приходилось терпеть по во общем-то пустяковому случаю. И Женька обиделся. Нет не так. Он затаил...
Весь вечер Женька готовился. Вместе с капитаном они объездили половину городских галантерейных отделов. Вечером сходили в гараж к капитану и выпилили четыре куска толстой фанеры а, уходя, захватили пару струбцин. И вот апофеоз! Училище стоит на плацу. Первой проверяется коробка офицеров.

- Носки показать! Удостоверения, расчески, носовые платки и наличие клеймения головных уборов к осмотру! Так... так... у вас... ага... А это что такое!!!
- Товарищ полковник! Ваше замечание устранено!
Наш генерал по кличке Железный Ежик и его зам по кличке Герой (действительно Герой Советского Союза) прятали еле сдерживаемые улыбки в затянутые в перчатки кулаки. Строй откровенно ржал, распадаясь на катающиеся клубочки. Курсанты стояли с каменными лицами, но видно было, что это им тяжело дается.
У капитана и у Женьки к осмотру были предоставлены:
- Платок. (Половина армейской простыни. С помощью утюга, воды и стяжки струбциной на ночь она была превращена в куб сечением 25 см.)
- Расческа. (Чудо советской сувенирной промышленности. Отлитое из не перемешанных отходов пластмассы цветов от оранжевого до ярко-зеленого произведение искусства. Форму ей придали в виде головы жирафа. Размер 20х50 см. Шаг зубьев 1 см.)

ИСПОРЧЕННАЯ КАРМА

- Товарищ студент, вы почему вышли из лаборатории во время занятия?
- Я? Воздухом подышать...
- Что-о-о?! Воздухом дышать?!!
Полковник М*. «Диалоги»

Полковник Петр Георгиевич М* очень любил преподавать. Многие годы он читал сначала в Академии, а потом на нашей кафедре один и тот же курс, «Основы теории радиоэлектронной борьбы», и за это время усовершенствовал его до такой степени, что разобраться в материале мог только он сам. Когда я по долгу службы ходил на его лекции, то быстро впадал в состояние болезненного полусна. Мне казалось, что еще одно усилие, и я, наконец, пойму, о чем-таком знакомом, но непонятном, говорит человек у доски. Но Петра Георгиевича я не понимал. О студентах нечего было и говорить, стремительно и беспощадно зомбированная аудитория уныло возила ручками по секретным тетрадкам, надеясь вникнуть в потаенную мудрость основного уравнения РЭБ хотя бы к сессии.
А Петр Георгиевич ничего такого не замечал. Фантастически косноязычный, он метался у доски, вздымая облака меловой пыли, перескакивая с пятое на десятое, внезапно начиная и бросая диктовать, протыкая указкой плакаты с россыпью квадратиков, окутанных паутиной линий и стрелок.
Закаленные борьбой с высшим образованием «радисты» и «кибера» как-то выкручивались, разбираясь по конспектам других преподавателей и по учебникам, но студенты с так называемого Международного, полугуманитарного факультета, которые в технический ВУЗ попали по чистому недоразумению, были на грани самоубийства.
В целом же, Петр Георгиевич был симпатичным и беззлобным чудаком, на которых, собственно, и держалась советская высшая школа. В войсках он почти не служил, от старлея до майора и кандидата дорос в Академии, а баранью шапку и высокое звание «доцент» он стал носить уже у нас на кафедре.
Своеобразие педагогического метода Петра Георгиевича заключалось в том, что думал он одно, говорил другое, а до аудитории доходило третье. Учитывая это обстоятельство, экзамены Петр Георгиевич тоже принимал по-своему. «Экзамен, - утверждал он, - это последний шанс научить студента хоть чему-нибудь!», поэтому каждому отвечающему он неутомимо рассказывал его билет сам, ставил оценку «хорошо» и с чувством выполненного долга вызывал следующего.
А еще Петр Георгиевич почему-то считал себя спортсменом.
Однажды зимним воскресным утром Петр Георгиевич с женой отправились на лыжную прогулку в Петровский парк. Лыжня вывела их на маленькую горку. Отойдя в сторону, Петр Георгиевич вытащил из рюкзака фляжку с коньяком, а жена - термос с чаем. Мимо них с веселыми криками проносились лыжники в разноцветных комбинезонах, ловко разворачивались и в облаках искрящейся снежной пыли катились вниз, к зеркалу замерзшего пруда.
Проводив грустным взглядом очередную компанию, жена вздохнула и заметила:
- Эх, Петя, откатали мы с тобой свое с горок...
Петр Георгиевич нахмурился, убрал фляжку, зачем-то подпрыгнул на лыжах и, распугивая старушек, катающихся в лечебных целях, обрушился вниз.
В понедельник утром на кафедру прибежала жена Петра Георгиевича и, утирая слезы, сообщила, что из-за нее, старой дуры, муж сломал ключицу и два ребра, лежит в военном госпитале у Курского вокзала, в коридоре, а там сквозняк-и-и-ии! Тут она окончательно разрыдалась, полезла в сумочку за носовым платком, отчего кабинет начальника немедленно наполнился смешанным запахом корвалола и духов «Ландыш серебристый». Оставив полковничиху на попечение дежурного офицера, шеф угрюмо стал готовиться к тому, чего не любил больше всего на свете - к хождению по Москве в форме. В шинели и папахе наш шеф был весьма похож на Петра Николаевича Врангеля, но если черный генерал барон брал ростом и разворотом плеч, то сутулый и низкорослый красный полковник отличался глазами цвета серой инструментальной стали и могучим басом.
Папаха, начальственный рык и взгляд «Сделано в НКВД» свое действие, как обычно, оказали, Петра Георгиевича немедленно перевели в палату, но, видимо, удар об дерево повредил ему не только ключицу, но и карму. Одной ночи на коридорных сквозняках оказалось достаточно, чтобы Петр Георгиевич заболел пневмонией. Военные врачи немедленно обрушились на новую напасть всей мощью современной фармхимии, в результате чего пневмония сменилась жестокой аллергией. Лекарства в организме Петра Георгиевича устроили Мамаево побоище, посмотреть на которое стали водить студентов-медиков, про сломанные ребра и ключицу уже никто не вспоминал, в результате чего они довольно быстро зажили.
Через два месяца Петр Георгиевич вышел на службу. Ключица то ли срослась не совсем правильно, то ли не разработалась, но одно плечо у него так и осталось несколько выше другого, отчего Петр Георгиевич на трибуне, с остатками форменной прически на висках и прищуренным левым глазом приобрел сходство с грифом, высматривающим павшего преподавателя.
Однако, заключение военно-врачебной комиссии «Годен» вовсе не означало, что полковник М* полностью исцелился - через дырку в его карме продолжали сочиться неприятности. В первый же день нового семестра, готовясь к занятиям, порывистый Петр Григорьевич сунул руку в карман портфеля и напоролся на лезвие безопасной бритвы. Хлынула кровь.
Перевязывая средний и указательный палец своего шефа, один из преподавателей, преданно заглядывая в глаза начальника, сказал:
- Петр Георгиевич, мне больно смотреть, как вы мучаетесь! Может, вам проще застрелиться?
В ответ дядя Петя звонко, но беззлобно треснул линейкой по лбу доброму человеку, здоровой рукой подхватил журналы и убыл на занятия.
По расписанию Петру Георгиевичу предстояло начать цикл лабораторных работ и он, наскоро проверив наличие отсутствия студентов, приступил к инструктажу.
Я в это время по просьбе старичка-завлаба помогал ему проверить лабораторные установки.
Инструктировать Петр Георгиевич тоже любил. Рассказав за какие-нибудь сорок минут о целях и задачах лабораторных работ, порядке оформления и защиты, он прошелся по режиму секретности (работы были несекретными), и перешел к мерам безопасности.
Занимаясь своим делом, в слова Петра Георгиевича я не вслушивался, но вдруг в аудитории пала мертвая тишина. Я обернулся.
Петр Георгиевич стоял около радиолокационного прицела и, указуя забинтованными пальцами с подозрительными бурыми пятнами на бинте на его антенну, вещал:
... должны соблюдать особую осторожность, так как в нашей лаборатории много вращающихся механизмов, которые могут причинить травму, например, повредить пальцы!

PS: Недавно я побывал на свой кафедре. Петр Георгиевич жив-здоров, уволился в запас и продолжает совершенствовать свой курс. Должно же в мире быть что-то постоянное!

Самовар.

После трех лет проживания в Америке я полетел проведать своих в Калининград. Лететь из Сан Франциско через Москву мне совершенно не хотелось, поэтому полетел я скандинавским самолетом с пересадками в Чикаго и Копенгагене. Неделя свидания с родителями и друзьями пролетела быстро, и настало 10 марта - день отлета. Настроение у меня было препаршивейшее: я уже отвык отмечать Восьмое Марта так, как умеют отмечать в России; а тут еще девятого устроили прощание. Мой желудок не выдержал двухдневного застолья...

Таможню я прошел быстро. Если в Калининград я прилетел с двумя чемоданами подарков, то обратно возвращался лишь с маленькой спортивной сумкой и с небольшой, но жутко неудобной коробкой. В коробке был самовар. Почему-то моя мама решила, что жизнь в Америке без расписного электрического самовара совершенно невозможна. Я пытался отбиться, но быстро сдался: желание доставить маме удовольствие перевесило возможные дорожные неудобства. Калининградский таможенник вскрыл коробку, вынул самовар, в течение десяти минут изучал магазинный чек, после чего сунул самовар мне в руки и сделал знак проходить. Я напомнил о коробке.
Таможенник молча положил коробку сверху на самовар, который я держал в руках. Я упаковал самовар в коробку и попросил скотч заклеить. Скотча мне не дали, но ткнули палцем в направлении багажного отделения. Там очень любезная девушка перевязала мою коробку канатом в дюйм толщиной и пообещала, что я с этой коробкой не буду возиться до самого Сан Франциско.

Перелет до Копенгагена на датском самолете размером с Запорожец не улучшил моих взаимоотношений с желудком. Боюсь, я даже был несколько груб, когда скандинавская стюардесса предложила мне завтрак. Весь перелет от Копенгагена до Чикаго я провел не в своем кресле, а в маленькой кабинке в конце салона. Каждый раз, когда я все-таки пытался умоститься в своем кресле, подходила стюардесса и предлагала ланч. В Чикаго я высадился не просто раздраженным, а слегка озверелым.

Тут оказалось, что мне надо переться из международного терминала в доместик. А посему мне пришлось забрать самовар из багажа. Каната на коробке не было. Она была заклеена лентой и со всех сторон стояли штампы "Досмотренно службой безопасности аэропорта Копенгагена". Я посмеялся над возможным удивлением датчан и потащил самовар к улыбающемуся черному чикагскому таможеннику.

- Здравствуйте, добро пожаловать домой! Эта сумочка все, что у вас есть? А это что такое едет через монитор?

Я бодро начал:
- Это само... - а правда, как же обьяснить, что такое самовар? Я впал в задумчивость. Хм. - Это сувенир.
- Сувенир? Такой большой? Можно достать из коробки?
- Да, пожалуйста.
- Красиво. Но это не сувенир. Вот шнур электрический торчит, значит, есть функциональное назначение. Так что это такое?
- Это...???...Это чайник.
- Чайник?!
- Ну да, такое оборудование для кипячения воды. Или водки. По вкусу.
- Кипяченая водка? Все русские кипятят водку? А зачем? Но подождите, какое оборудование?!! Зачем тогда такие цветочки красивые?
- Durak. This is SAMOVAR. Did you get it? S-A-M-O-V-A-R!!! No Russian can survive without it! Where the hell is the damn bathroom?!

Когда я вернулся из туалета, таможенников уже было трое. Бедные ребята лихорадочно листали какой-то справочник. Наконец они что-то там нашли, успокоились, тщательно упаковали САМОВАР в коробку, заклеили ее и отпустили меня с миром. Я, находясь в преизрядном раздражении, потащился в нужный терминал. По пути я влез в неправильный лифт, предназначенный для уборщиков. В течении двух этажей на меня падали какие-то ведра, от которых я умело отбивался шваброй, защищая свой самовар. Когда лифт, наконец, доехал, я выскочил оттуда, размахивая трофейным ведром и перепугав какого-то мексиканца со шваброй. Но мексиканец испугался еще больше, когда я бегом вернулся к лифту: я понял, что ведро из лифта я захватил по ошибке вместо самовара.

И вот я у нужной стойки. Коробка с самоваром в который раз ползет через монитор. Сейчас начнется...

- Сэр, что это?
- Я спокоен. Я совершенно спокоен. Мисс, это САМОВАР. Я не скажу, что это такое. Нет, мисс, даже не спрашивайте. Я не знаю, зачем он нужен. Но он мне жизненно необходим. Всей моей семье, включая прабабушку.
- Сэр, не соблаговолите ли вы открыть эту коробку?
- Мисс, у меня дрожат руки. Пожалуйста, будьте столь любезны и откройте сами.
- Сэр, тогда вы должны подписать эту бумагу, что не будете иметь претензий, если мы что-то нечаянно сломаем.

Я машинально стал думать, а что они, собственно, могут сломать? Краник отвернуть? Шнур оторвать? Спираль выломать? Спираль... электрическая... на 220 вольт... Двести двадцать?!! А у нас в Штатах в сети - 110!
Когда я долетел, наконец, до Сан Франциско, жена внимательно посмотрела на меня и не зaдавала вопросов два дня.
Коробку с самоваром я открыл через четыре года, когда мое предубеждение против всех самоваров на свете улеглось.

Ваше здоровье!

- Жора!
- Коля!
На площадке между плацем и столовой усатый майор и начинающий полнеть подполковник бросились друг другу на шею. Они долго обнимали друг друга, хлопая по спине и обмениваясь репликами вроде: "Старый таракан! - "Плешивая обезьяна! - Сколько лет! - А звезд понавешал, как на Кремле! - А кто тебе мешал добросовестно служить Родине?! - Ну служака, прямо как настоящий!" - и так далее.
Командир батальона связи подполковник Храмцов внезапно встретил своего старого приятеля Колю Никольского, с которым после родного Новочеркасского училища десять лет отбарабанил в Забайкалье. Тогда они были молодыми и энергичными, могли запросто высадить по литру водки, всю ночь гулять и веселиться, а утром придти на службу, как ни в чем не бывало, да еще вечером пойти в наряд. С тех пор прошло довольно много времени, оба
набрались солидности, немного должностей и званий, пить стали реже, но основательней. Судьба давно разбросала их по разным округам нашей необъятной Родины, и вот теперь они снова встретились.
- Ты как здесь?
- Да вот, в командировку отправили, думал тут тоска смертная, а тут Жорка Храмцов!
- Значит так, майор, сейчас по распорядку, а в 18.29 ты у меня в штабе. Ясно?
- Так точно, товарищ подполковник!

Кравцов спустился в бункер по крутой лестнице и, споткнувшись внизу о черт знает сколько здесь валяющийся аккумулятор, привычно выматерился. Прихрамывая на ушибленную ногу, он зашел на свой пост. Навстречу ему вскочил его сменщик Серега Кобзев с обычным для него выражением лица, на котором невооруженным глазом просматривались нетерпение и голод.
- Ну как там, в столовой? Что-нибудь осталось?
- Сегодня "дробь шестнадцать". Можешь сожрать хоть целый котел.
Серега слегка приуныл, но это не помешало ему быстро исчезнуть. Кравцов тоскливо оглядел радиоприемники, рядом с которыми ему предстояло проторчать всю ночь, и со вздохом вытащил из-под стола книгу. Книга была интересная - "На западном фронте без перемен" - и через некоторое время он уже полностью углубился в чтение. От этого увлекательного занятия его отвлекли шаги и голоса в коридоре. Кравцов быстро сунул книгу под журнал
приема и сдачи дежурств, и в этот момент на пост вошли комбат с каким-то усатым майором. Кравцов вскочил.
- Товарищ подполковник, дежурный радист рядовой Кравцов...
- Тихо, Саня, ша... - Храмцов явно не желал слушать рапорт. Он был в дрезину пьян, но сохранял строевую выправку и некоторую ясность мыслей. Майор выглядел получше, но за руль его также пускать не стоило.
- Знакомься, Колян, это надежда и опора нашей связи, Саня Кравцов. Как он до сих пор не спятил в этом подземелье, загадка природы.
Никольский пожал Кравцову руку и огляделся.
- Знакомая техника.
- Ну дык! - Подполковник оживился. - Помнишь, у нас в Забайкалье тоже "сто сороковые" были? Узнаешь пульт?
- А как же! Только тогда у нас внизу блоки дистанционного управления стояли, а тут просто листом заделано.
- Ну, ты вспомнил. Меня когда перевели в Среднюю Азию, уже везде этот хлам снимать начали. Теперь вместо этих блоков пустота. А, кстати, я когда на Кушке служил, с этими пультами такой прикол был. Как-то прихожу я к радистам, ну и решил порядок проверить. Отвинти, говорю, крышку с пульта, ну где дистанционка была. Солдат отвинчивает, а там бутылка водки. Ну, я конечно солдата вздрючил, водку конфисковал. Захожу недели через две -
та же история. Еще через две недели - опять то же самое. С тех пор как сядем с мужиками пить, водки не хватает - я к радистам. У них всегда есть.
Офицеры захохотали. Кравцов тоже посмеялся.
- Кравцов, а у тебя там тоже водка? - Комбат подмигнул. - Ну-ка, отвинчивай крышку. - Офицеры снова засмеялись.
Кравцов, улыбаясь, отвинтил крышку. В нише скромно лежала бутылка "Русской". Некоторое время все озадаченно смотрели на бутылку, затем комбат совершенно трезвым голосом спросил:
- Это что такое?
Кравцов пожал плечами и неуверенно ответил:
- Надо думать, водка.
- Я вижу, что не коньяк. Какого хрена она здесь делает?
- Лежит...
- Ты что под дурака косишь?! Небось, нажраться после отбоя
собирались?!
- Да я вообще не пью, товарищ подполковник!
- А водярой ты, значит, контакты протираешь. Ну-ну. Значит, так. Водка, естественно, конфискуется. Ты, Кравцов, потом будешь жестоко вздрючен. Молчать! Вздрючил бы сейчас, да некогда. Надо идти твою водку дегустировать.
Храмцов с давящимся от смеха Никольским вышли с поста. Кравцов проводил их взглядом и пробормотал:
- Ну, Кобзев, падла, нашел место. Убью гада.
Кобзев, легок на помине, радостно насвистывая ввалился на пост с буханкой хлеба в руках.
- Шура! Я хлеба притаранил! Еще за консервами смотаюсь, а там, в ПУРе...
- В ПУРе, урод безмозглый?! Запихни свои консервы в задницу! Твою водяру Храмцов с корешем уже допивают! А я еще и по рогам схлопотал! Кстати, чмо ты домашнее, где ты водку взял?
- Купил. Родители перевод прислали.
- Привет семье, дебил ушастый. Напиши папе с мамой, что комбат выпил за их драгоценное здоровье. Послал же бог идиота...
...Через месяц комбат вспомнил про Кравцова. Выпить захотелось, или просто память обострилась. Но на этот раз бутылки в ПУРе не было. Она лежала в вентиляционной трубе, и Храмцов ее не нашел. Вечером радисты выпили за его здоровье.