переписано с:http://www.rvvaiu.ru
Летал когда-то в нашем полку на Ан-12 бортовой техник по авиационному и десантному оборудованию, которого звали... А впрочем неважно - назовём АДОшник. И был у него такой «фефект фикции» - не выговаривал бедолага шипящие, Л и Р, да ещё при разговоре торопился и глотал слова. Его речь была похожа на щебет воробьёв, дерущихся за хлебные крошки, если он злился, и на ворчание волнистого попугая, если он находился в добром расположении духа. Экипажи давно привыкли и понимали, что выражение типа: «стабиизатой тист», обозначает отсутствие льда на стабилизаторе при полёте в условиях обледенения, а «ст’емянка уб’яна, двеи зак’йиты» - означало, что входная стремянка убрана, закреплена, а входные двери закрыты и застопорены. Представляете как звучала в его исполнении фраза: «После взлёта в грузовой кабине порядок, груз зашвартован, течи топлива и масла нет»?
Везли как-то какого-то пехотного генерала. Вообще-то, перевозка пехотных генералов - отдельная тема. Достаточно сказать, что раньше все, кто провожал такого ПГ (пехотного генерала), при выруливании самолёта выстраивались вдоль рулёжки по «рангу и жиру», прикладывали руки к головным уборам и поедали глазами ПГ, строго наблюдавшего из иллюминатора, кто как уважает начальство. Сейчас - не то. То ли генералов развелось, то ли страха у народа военного поубавилось...
Так вот, везли куда-то ПГ, а с ним штук пять полковников (не «настоящих полковников», а «эй-полковников» - холуёв из свиты). Погрузились, разместились, запустились под ворчание ПГ о том, что «лицам такого ранга» можно было подать что-нибудь поприличней. Вырулили, взлетели. Лететь предстояло куда-то на восток, т.е. долго. Через час полёта АДОшник начал готовить обед. А так называемая «кухня», если кто не знает, на Ан-12 состоит из одной электроплитки и одной кофеварки, расположенных в кабине сопровождения, где летят пассажиры. Запах разогреваемой тушёнки выдавил слюну из ПГ и свиты. ПГ голодными глазами посмотрел на АДОшника. АДОшник понял и громко, перекрывая двигатели спросил: «ТАВАИСЬ ГЕНЕЯЛ, ПИСЮ ПЬИНИМАТЬ БУДЕМ?» Полковники окаменели. ПГ так обалдел, что преспросил:
«ЧТО, ЧТО?»

На что АДОшник ответил: «ПИСЮ!» ПГ побагровел, а АДОшник продолжил: «ЕСТЬ ТУСЁНКУ С КАЙТОСКОЙ БУДЕТЕ?»


После посадки ПГ первым делом оттрахал своих полковников, после чего уехал, не сказав экипажу даже элементарного «спасибо» ни за то, что доставили в целости и сохранности, ни за "тусёнку с кайтоской". Вот она - генеральская благодарность...

Артиллерийско-ракетное

Вспомнил nalymov

(Примечание от Kaptenatmusa: на эту тему- как вынести- писалось много, и самолет за бутылку вывозили и др. Пусть и пушка будет в этой коллекции.)

В 1958 году группа студентов Бауманского училища проходила преддипломную практику в конструкторском бюро Королева в подмосковных Подлипках. Прежде там размещалось КБ артиллерии Грабина, и на площадке перед одним из зданий стояли образцы продукции - пушки различных систем.
Перекуры обычно устраивались перед 76-миллиметровой пушкой ЗИС-3. Туда-то однажды и подошел недавно назначенный замдиректора по охране объекта. Заговорив с завлаборатории, охранник похвастался, что обеспечил безопасность КБ так, что и муха не пролетит. В ответ тот предложил поспорить, что в течение трех дней вывезет с территории эту самую пушку ЗИС-3. Ударили по рукам на ящик коньяка.

Через три дня в лабораторию ворвался взбудораженный главный охранник и потребовал завлаба к ответу. Пушка исчезла. Допросы часовых и вахтеров с пристрастием ничего не дали. Только получив ящик коньяка, победитель пари признался, что пушка украшает песочницу соседского детсадика.

А вывезли ее просто. На территорию вызвали "Скорую помощь" (фургон на базе ЗИС-51) к якобы заболевшему сотруднику, и в него погрузили по частям пушку. Под вой сирены машина покинула территорию без досмотра.

Самой трудной задачей оказалось затащить пушку обратно. Доведенная взбучками до белого каления охрана отказывалась выполнять приказы непосредственного руководства...

ИМЯ

Имя каждый делает себе по-своему - кто-то зарабатывает его тяжким ежедневным трудом, кто-то получает сразу и нахаляву... Лейтанант Серёга Х. сделал себе имя в нашем мотострелковом полку в первый же день пребывания.

Итак - место и время действия - Печенга, 1983 г.

Ежедневное послеобеденное построение офицеров полка в этот день было украшено пятёркой свежих лиц. Молодые лейтенанты, чеканя шаг, выходили из строя и браво рапортовали командиру полка подполковнику Ж.: "Трыщь п-полковник! Лейтенант имярек! Представляюсь по случаю..." и т.д. Хитроумный командир уже, конечно, выслушал всё это в своём кабинете (лейтенанты прибыли утренним рейсом автобуса и уже успели разместиться в общаге), но, видимо, решил продемонстрировать остальным офицерам полка что такое настоящий строевой шаг в исполнении свежеиспечёных выпускников МосВОКУ. Дабы иные офицеры и прапорщики устыдились бы собственного нерадения в оном вопросе. По такому случаю он даже сменил свой неизменный танковый комбинезон на шинель и подпоясался портупеей, чем выгодно отличался от остальных присутствующих офицеров полка, щеголявших в потёртых выцветших спецпошивах. Хотя до блеска и шика молодого пополнения всё равно не дотягивал...

Выслушав доклады, командир произвёл назначения вновь прибывших на должности по бумажке, заботливо подсунутой начальником штаба. А затем продолжил праздник души ежедневной рутинной процедурой раздачи "е@уков и пряников".

По окончании построения одного из молодых лейтенантов внезапно оседлал и уволок в штаб парторг полка (а была ещё и такая должность в те незабвенные времена) подполковник П.

Как выяснилось позже, господин подполковник на следующий день в 5:30 должен был убыть на дивизионную партконференцию в город-герой Мурманск и не просто так, а с докладом. А поскольку Серёга Х. был уже не просто "кандидат", а целый "член" партии (папа в ГлавПУРе - не хрен собачий), то и решил парторг перепоручить важнейшее дело написания доклада, посвященного очередным важнейшим решениям партии, молодому коммунисту в качестве партийного задания. Для этих целей и были выданы лейтенанту Х. набор карандашей и ручек, тетрадка, пачка бумаги и необходимая литература в виде журнала сообразного названия. А также был произведён соответстующий инструктаж и даны добрые напутствия.

Получив всё вышеперечисленное, лейтенант Х. вышел на плац, свернул в трубочку журнал, тетрадку и бумагу, заложил руки за спину и принялся не спеша прогуливаться по периметру плаца. За сим занятием он и был через некоторое время застигнут парторгом полка, по какой-то надобности выскочившим из штаба.

"Товарищ лейтенант, как это понимать!?" - строго спросил подполковник П. "Трыщь п-полковник!" - браво ответил лейтенант Х. - "Обдумываю тезисы вступительной части доклада!" - и предъявил руки, отягощённые предметами труда партийного деятеля. "Молодец!" - похвалил подполковник П. и убыл по своим делам.

История эта повторялась в тот день неоднократно. В ответном докладе менялось только название обдумываемой части "первая... вторая... третья...". Наконец уже перед самым отбоем прозвучало слово "заключительная".

Неотложные дела, вызванные необходимостью участия в завтрашней дивизионной партконференции, надолго задержали подполковника П. в части. Наконец уже после полуночи дверь его кабинета открылась и на пороге появился очень серьёзный лейтенант Х. Плотно закрыв за собой дверь, он молча положил на стол перед подполковником П. набор карадашей и ручек, журнал и девственно чистые тетрадь и пачку бумаги, а затем сказал: "Товарищ подполковник! Как член партии члену партии я хочу Вам сказать - Вам дали это поручение, Вы и пишите!" - после чего развернлся и вышел.

История умалчивает, как провёл остаток ночи подполковник П., но в полку с тех пор гуляла байка о том, как Серёга Х. парторга полка нае@ал.

Служил во взводе Дед Васька. На самом деле Ваську звали Петькой. Но, как говорил незабвенный Прапор, так уж получилось, что ничего тут не поделать. Виной всему был...почерк. До армии Васька работал на заводе. Естественно, закрытом. Который делал то ли танки - то ли ядерные бомбы. Точнее Ваське узнать не довелось - с завода его поперли. Прямиком в армию. Хотя выбор был. И не один. Можно было сесть в тюрьму. Или повеситься.
Васька не любил рассказывать о том, что случилось у него на заводе. Но на дембель все же раскололся. Оказывается, через две недели после трудоустройства он умудрился подделать почерк директора и выписать себе талон на вынос 50 литров медицинского спирта. Наивная душа...Он мог вывезти бронетранспортер, мог пронести в кармане чертежи ядерного заряда. Никто бы не спохватился. Но кто отдаст юному эгоисту 50 литров медицинского спирта!? Ваську повязали прямо на проходной рабочие из его же цеха. Побили, конечно. Не без этого. А чтобы другим неповадно было, забрали спирт себе и подпоили знакомого мента, который в благодарность завел на Ваську уголовное дело.
Через день его вызвал к себе директор завода. Глядя из-под косматых бровей, он грозно произнес:
- Воруем государственное добро? - Васька понуро согласился:
- Воруем помаленьку, - после чего получил удар по зубам, вылетел из кабинета и упал на диван уже в приемной.
- Ну, иди сюда, хлопчик, что же ты там разлегся? - недобро проговорил из-за двери директор, вытирая руку о полотенце. Васька снова зашел в кабинет, приготовившись к смерти.
- Здоров мужик, - сказал директор, изучающе оглядывая Ваську, - ну что же, будем знакомы, Владимир Васильевич Семенов.
- Петька, - робко произнес проштрафившийся юнец. И снова получил по зубам.
- Нет, дорогой мой. Ты - не Петька. Ты Васька. Точнее, Василий Владимирович.
Сначала он подумал, что директор сошел с ума. Потом решил объяснить:
- Тут какая-то ошибка. Я...
Новый удар в зубы не заставил себя долго ждать. Директор смотрел волком. Тут уж лучше соглашаться со всем:
- Ты что же, стервец, свое имя забыл. А может, ты и фамилию не помнишь? Так я тебе напомню - Семеновы мы.
Попытка бочком выйти из кабинета не удалось. Директор снова нахмурился, подошел к бару, налил два стакана водки, один жахнул сам, второй поставил на стол, сел в кресло и начал объяснять:
- У меня есть чадо. Такой же оболтус, как и ты...Нет, хуже. Он до такого финта со спиртом не додумался бы. Но вот беда, люблю я его. А скоро моему Ваське приходит срок быть забритым. Так что чадом моим на время станешь ты, Васька. Понял? И ежели услышу я еще хоть раз, что ты какой-то там Петька, то поедешь отсюда прямиком в казенный дом. Хочешь отсидеть восемь лет? Не хочешь? А я могу это устроить. Веришь? Вижу, веришь. И правильно делаешь. Так что Васька, готовься. Через неделю ты уже солдат. Вернешься из армии и будешь кем угодно - хоть Чуркой назовись. Но два года ты - Васька. Заруби себе на носу.
Пришлось зарубить, зная, что Семенов слов на ветер не бросает. В тюрьму ему не хотелось, а в армии все равно пришлось бы служить. Новорожденный Васька подошел к столу, залпом выпил стакан водки и согласился. Так в нашем взводе появился "сын директора". Ваську уважали. Он был добрым и отзывчивым. В свободное время любил играть на гитаре и заниматься боксом. За что его уважали вдвойне. "Папа-директор" присылал ему изредка посылки, которыми Васька делился со всем взводом. И кто бы знал, что однажды...
...Но вернемся к Прапору. Проснувшись как обычно со страшной головной болью, наш мучитель решал вселенскую задачу - как опохмелиться на пять тысяч рублей. По любому выходило, что чекушки ему не хватит. Значит утро потеряно...В казарме солдаты весело смеялись. Прапор налился кровью и уже было, решил устроить салагам веселую жизнь, как вдруг услышал окончание разговора:
- Значит, Васька, вечером, после отбоя...
- Конечно, о чем речь - благодетель на этот раз прислал консервы и три бутылки. На все отделение хватит. Вы только обеспечьте хлеб и что-нибудь попить.
- Сделаем, Вась.
Прапор услышал про три бутылки, на мгновение протрезвел. Наскоро одевшись, он вышел к солдатам и построил их:
- Сержант Губанов!
- Я
- Головка от...,- злобно проворчал Прапор, - Отделение, марш-бросок 40 километров при полной выкладке. Губанов, отвечаешь за прохождение маршрута лично. Сбор через три минуты на плацу. Разойтись!
Все отделение не могло понять, чем же они провинились перед прапором. Долго. До самого вечера. Возвращаясь, уставшие, но предвкушавшие отличный вечер, они услышали громкий храп Прапора. Ничего не подозревая, солдаты вошли в казарму и, перебрасываясь шутками, начали собираться около Васьки. Наскоро приготовив стол, они ждали маленького чуда. Совсем маленького. Когда после трудного дня опрокинут по стаканчику-другому водочки и попоют песни под гитару. Васька полез в тумбочку...Распрямился. Лицо у него было удивленное и обиженное:
- Ребята - не надо так шутить!
Никто ничего не понял, но все недоуменно переглянулись.
- Ну же, верните!
- Что вернуть-то?
- Бутылки.
- Что?
- Бутылки, - уже неуверенно прошептал Васька, пораженный страшной догадкой.
Прапорщик храпел, свалившись с койки. На столе у него стояли две пустые бутылки. Третью он уронил, и водка пролилась на пол...Васька молча вышел из казармы и зашагал в сторону командирской части. Никто не осмелился его остановить, хотя все знали, что жаловаться на Прапора бессмысленно. Но Васька не собирался жаловаться. У него был план.
Утро началось как обычно. Прапорщик был зол, небрит и вонюч. Он почесал впалую грудь и, поднявшись с пола, полез на койку. Внезапно дверь в его комнату распахнулась, и вошел Васька. В руках у него был "Калашников". Прапор почувствовал, что штаны у него намокли.
- Ты чего, Васька? Не губи! Грех на душу...
- Что с вами, товарищ прапорщик, - удивленно и с участием спросил солдат, - ребята, товарищу прапорщику плохо стало.
- Будет тут плохо!, - раздалось из казармы. Кому охота в Чечню? Лучше самострел. Это ты только, Васька, смелый - готов в разведке пахать и с чехами воевать...
- Что? Какая Чечня?, - прапорщик мотал головой, ничего не понимая.
- Как, товарищ прапорщик, вы не помните, - Васька смотрел на него ясными и правдивыми глазами, - По приказу командира батальона вы, товарищ прапорщик и я, направляемся для дальнейшего несения службы в разведроту специального майкопского батальона. Вот и приказ лежит, - показал рукой Васька.
Прапорщик почувствовал, что каменеет. Трясущимися руками взял протянутую бумагу. Все правильно. Сегодня он и Васька отбывают в Майкоп для дальнейшего несения службы в роте разведки. Капитан Юрий Пашин. Дата - вчерашняя. Почерк и подпись - капитанские. Прапор отрешенно сел на табуретку, поискал глазами что-нибудь выпить. Не нашел. Все. Конец. Конец всему. Спокойной и сытой жизни в гарнизоне, левым деньгам, дармовому обмундированию, загоняемому барыгам...Да что там! Конец всей его жизни. По щеке прапора поползла слеза. Он молча встал, начал одеваться. Все должно быть по уставу.
Через три часа Прапор вернулся от жены, нагруженный продуктами и выпивкой:
- Васька, ты, того, этого, не поминай лихом. И вы, ребята. Ежели придется там встретиться...
- Мы не злопамятные, - улыбнулся Васька.
- Зло сделаем и забудем, - пробормотал кто-то из глубины казармы.
Прапорщик сжался и со страхом посмотрел на солдат:
- Васька. Прости. Выпил вчера вашу водку. Не сдержался. Прости.
- Да ладно, чего уж там. Знаем мы тебя, ты у нас человек малопьющий - сколько не выпьешь - все мало.
- Ребята, - снова заискивающе попросил Прапор, - Давайте стол организуем. Посидим напоследок.
- Напоследок не сидят, - грозно сказал кто-то
- Да-Да, верно. Ну, чтобы еще увидеться... - Прапор с надеждой смотрел на Ваську, - А?
- Ну давайте, чего уж там, товарищ прапорщик.
Застолье длилось долго. Накачавшись, к вечеру Прапор вспомнил, что ему пора предстать перед командиром и сняться с довольствия. Он встал, пожал всем руки, умильно расцеловался с Васькой, потрепал по плечу салажонка Митьку, поправил ремень и вышел, грозно хлопнув дверью.
- А не переборщил ты, Васька?
- Нет. Пусть, сволочь, узнает, что такое солдатская обида!
- А как ты бумагу -то добыл.
- Сам написал...
Вскоре Прапор влетел в комнату и первым делом попытался заехать в ухо Ваське. Тот спокойно уклонился от удара, снял с предохранителя "Калашников" и, улыбаясь, посмотрел на Прапора. Дуэли взглядов не получилось. Прапор сразу остыл, оглянулся на солдат, потом посмотрел на стол, где еще оставались еда и выпивка:
- Ну что, ребята, с возвращеньицем меня?

Дифференциал

При Аустерлице Николенька Ростов в самом начале битвы, испытал "весёлое" чувство, глядя на залитое солнцем поле боя и разорвашееся в небе над ним ядро. Великий русский и мировой классик оттолкнулся от чувства, когда уже в послесловии к возможно самой великой книге, когда-либо написанной человечеством, вдруг ушёл в математику жизни и вывел понятие дифференциала истории. Хотя для математических пуритан такой подход мог бы вполне сойти и за историческое интегрирование - почти по Риману - предел суммы бесконечно малых величин с их чувствами, переживаниями и взлётами с падениями.

А мы и были бесконечно малой величиной, маленький зубчик в механическом дифференциале истории, которая никогда не кажется значимой при беглом взгляде изнутри и когда не понимаешь той дьявольской бездушной силы механизма для перемалывания... людей и судеб и тех мгновенных, почти поляроидных, снимков жизни, которые только и остаются нам — смешные невещественные доказательства того, что мы были людьми...

У нас было три М-504-ых машины, дизеля, но дизеля с умыслом — на торце каждого из них стояла турбинка, этакое создание, нелюбимое командирами БЧ-5, которое при оборотах свыше тысячи в минуту начинало создавать звук до боли напоминающий звук... турбины. Ну что с них взять-то было — турбины и есть, и корабли наши пели, почти так же пронзительно как и "поющие фрегаты", газотурбинники 61 проекта. Это была весёлая песня, певшаяся во весь голос на ходах, которыми нормальные корабли редко ходят. Но мы-то были ненормальными, равно как и руководящие документы, предписывающие прожиг этих всех трёх машин каждые четыре часа — всех вместе, на полную (ну или почти) катушку, на всю их возможную мощь в 15000 лошадинных сил и максимальные обороты — какая мелкая деталь в серой тягучей патрульной жизни, тянущейся со скоростью в 12 узлов до того момента, как наступало время петь песню....

Мы заболтались на зимних штормах, почти 4 недели мордотыка и сухой картошки с колбасным фаршем, запиваемых самодельным квасом, стоящим в огромной бутыли под мичманским столом в кают-компании. Нас морозят специально, так как знают, что после этого у нас завод — долгожданный средний ремонт и стол в кают-компании завален ремонтными ведомостями и Генка, командир БЧ-5, вместе со старшиной команды носятся с блокнотами по кораблю, вынюхивая и вычисляя места будущих сварок, стяжек и клёпок — лезут в коффердамы и под пайолы и даже под диваны в кают-компании, а потом час уродуются с матросами в ахтерпике, фонарями и грязной ветошью пытаясь вскрыть механические тайны корабельных внутренностей, а потом, грязные и уставшие, рухают в кресла и долго ругаются о чём то своём механическом... Тепло и безветрено — впервые за почти месяц, и с каждым часом безделье и безмолвие охватывает корабль, одиноко высящийся на уже почти безупречном в своём спокойствии зеркале моря и все в полудрёме, ждут только одного —надрывного шума вентилятора КВ станции — мы уже хотим домой....

Сперва слышен щелчок реле, а потом нарастающий шум, и мы затаиваем дыхание, а затем в двери появляется связист с красным журналом сообщений:
- Нам добро домой, сдача границы в движении!! Прогноз — штиль, везде!!

Пять минут мы сидим тихо и улыбаемся друг другу в предвкушении, затем выпинываем штурмана на ГКП, а Генка считает, неслышно перебирая губами, с ручкой в руках топливо. Полдень — у нас почти пять часов светового дня и почти половина топлива, и мы можем сделать ЭТО. Не потому, что дан сигнал "Гром" и нам надо перехватывать кого-то на полных ходах или уходить от шквального ветра и ревущего взбешённого моря, но потому что мы идём домой и потому что корпус ещё силён, и потому что нам будут менять машины и трель тревоги заливает спящий корабль, а потом ритмические глухие толчки на клюзе от звеньев якорь-цепи, выбираемой в спешке с криками и боцманскими матюгами на баке, и вибрирующий звук лебёдки, и заводящийся как сирена вентилятор РЛС и какие-то щелчки в щитах, и сухой трещащий звук принтера космической навигации, и потом приятный мягкий бум-м-м от обтекателя опускаемой гидроакустической станции, вставшей на место в своём кожухе. Мы смотрим на Генку и тот с почти дьявольской улыбкой толкает три рычажка "Ориона" вперёд — теперь только вперёд...

Командирское решение писать легко — смена в движении и всё световое время на полных ходах — нам идти почти четыреста миль до дома и первую половину мы будем не идти, мы будем лететь и машины как чувствуют, что это их последний концерт и заводят свою песню, начиная с хриплового баса низких октав, с каждым движением рычагов и Генкиным рыком по "Каштану", переходя в высокий ровный фальцет. Штиль такой, что не верится, что идёшь по воде, но мы идём и с каждым переходом на новый режим мы чувствуем задирание носа, проседая всё глубже и глубже кормой, мы проскакиваем полный три по 1500 оборотов — это 25 узлов и стрелки всех трёх тахометров начинают медленно ползти к 1700, потом к 1850 и это уже серьёзно, это 34 узла...

Сидеть на ГКП невозможно от этой залитой солнцем седой зеркальной красоты, и мы выходим на мостик. Штиль!! Но мы-то под 34 узлами и на мостике ураган и флаг с вымпелом даже не трепещут — они вибрируют от воздушного потока. Солнце стоит высоко, освещая безупречную гладь моря, от которого тянет на литературные клише и внутренние монологи. Цунами, взбитое винтами, бьёт на высоту 5 метров из-под транца, которого и нет уже почти — мы присели кормой страшно, но не смотреть на эту Ниагару, бьющую по дуге вверх, нет никакой возможности и я начинаю глупо улыбаться, потому что Васька, наш сокол, чуя своим хищным нутром, что мы уже летим, расправил крылья навстречу искусственному ветру. Звук оглушающ — высокий и пронзительный и в нём угадывается и вой турбин и неповторимый стальной визг бешено вращающихся валов. Машины нам дают сегодня свой последний концерт и на мостике воцаряется странное состояние, мы зависаем между созерцанием и восторгом и у всех на лицах отвлечённые, почти глупые улыбки. Генка, мех, это у него сейчас в башке бегают цифры оборотов, тонн топлива, давления масел и температур, хотя...и у него тоже, чуда механического, что-то с глазами — заволокло и явно звучит, пробиваясь сквозь вой турбин в душе или "Ода к радости" Бетховена или, на крайний случай, "Полёт шмеля" Римского-Корсакова, потому что летим — в солнце и седую гладь гигантского моря и где-то там, посредине седой бесконечности воды, мы все пробиваем пелену обыденного и уходим в другой блистающий мир, где мы одни и где мы можем сказать друг другу, что мы умеем летать, и никто не рассмеётся в ответ.... Где мы честно, глядя друг другу в глаза, можем сказать, что мы были счастливы и лучше, пускай даже и на бесконечно малую величину, что и было частью дифференциала истории и Вселенной....