Со слов коллеги по работе.

Вы никогда не думали о некой "магической ауре" цифр "6" и "9", а в сочетании "69"? Последние, впрочем, в ведении Фрейда.

Вместе с поздравлениями на 18 лет молодой человек получил повестку в военкомат, в армию. Поскольку в институт не поступил, явных болячек, впрочем как и связей, денег, "большого папы" он не имел, то решил он совершить мужественный поступок, и пойти в Армию. Пройдя всех врачей на комиссии предстал он пред светлые очи большого жюри, которое не моргнув глазом вынесла вердикт - "отсрочка на год". Парень был смышленый и лишних вопросов решил не задавать. Такая удача и не снилась, и решил он что это знак с выше, и мобилизовав весь свой интеллект поступил в институт. Прошло время, 2 курса, и началась военная кафедра, на которую брали только абсолютно здоровых студентов, о чем должна свидетельствовать спец.справка, кою можно получить после прохождения той же комиссии. Вот ту то и выяснилось в чем его счастье. Итак: измеряя рост молодая мед сестричка увидела магические метр 69 см. Уж не знаю что тому виной, весна и гормоны, а может быть просто усталость, но в графе рост появилась цифра - метр 96. Таким образом из цветущего призывника (169 рост, и 60 вес) он моментом превратился болезненного дистрофика (196, при тех же 60 кг). Куда смотрела комиссия - не знаю, врать не буду, но вот так одна "магическая" пара цифр сделала судьбу.

ПРЫГАЮЩИЕ КОРАБЛИ
UPSHIPS
(продолжение)

Сияние над Саратогой

Прошел год после прибытия ZRS-5 "Мэкон" на авиабазу Моффетт. Его полеты над Солнечной долиной стали совсем привычными. Малыш Пек с друзьями уже не выбегал из школы, услышав привычное жужжание, но с самим Уиллисом творилось неладное, беспокоящее его отца: в свободное время парень или сидел на крыше дома, глядя в сторону цеппелина, пришвартованного к мачте на летном поле, или взахлеб читал рассказы французского мечтателя. Об уроках и улице он совсем забыл. Было очевидно - Уилл "болен" дирижаблями!
Решившись, мистер Пек взял трубку телефона:
- Мисс, соедините меня с Моффетт Филд. Командира базы, пожалуйста.
- Сэр, говорит редактор местной газеты "Лос Гатос Уикли". Хочу взять у Вас интервью. 11 утра? Прекрасно! Могу ли я взять с собой моих сыновей? Вы очень добры!
На следующий день, посадив в машину Уилла и старшего сына, мистер Пек направился по проселочной дороге в Саннивейл. У ворот базы стоял часовой, беспрепятственно пропустивший их на летное поле, и машина, проехав пару сотен ярдов, остановилась у гигантского ангара размером в пять футбольных полей. У его ворот стояли флотский офицер и старшина...
- Мистер Пек? Мы можем побеседовать с Вами в офицерском клубе. Старшина Уэлди между тем покажет Вашим мальчикам "Платиновую блондинку".
- У Вас служат симпатичные девушки?
- Да, одна. Зовут ZRS-5! - улыбнулся в ответ офицер.
Голова Уиллиса закружилась: от счастья, предвкушения встречи с мечтой, высоты этого гигантского сооружения и ослепляющего сияния, исходящего от зеркальной поверхности носовой части "Мэкона". Слова старшины Уэлди доходил до него как ветер - обдували лицо, но не достигали разума:
- Сынки, держаться рядом! Ничего не трогать руками! Осторожно, не споткнитесь о рельсы - такие ворота головой не пробьешь! Каждая створка нашего ангара имеет высоту 60 метров и вес 600 тонн!
- А сколько моряков надо, чтобы их закрыть? - спросил брат.
- Моряки не нужны, нужны 150 лошадиных сил вон того двигателя, который их открывает и закрывает.
- Джентль-юные-мены, перед Вами боевой воздушный корабль "Мэкон", названный в честь города Мэкон - родины нашего знаменитого сенатора Карла Винсона. Упрямый старик - Биллу Моффетту пришлось целовать его в... Хм! Взлетный вес нашей "Блондинки" с полной нагрузкой - 200 тонн, длина - 240 метров, ширина - 41 метр, дальность полета - до ближайшего бара в Китае и обратно с промежуточной остановкой в Гавайском...хм... борделе...
- Что такое бордель, сэр? - спросил Уилл.
- Тыловая база обеспечения уставших моряков! Вооружение эйршипа - пять истребителей, бортовые пулеметы и кувалды наших механиков. Теперь, господа, отдайте честь боевому кораблю!
- Старшина на мостике! - заорал вахтенный матрос, пропуская их в кабину управления дирижабля.
- Вольно!
- Брат, смотри! - крикнул Уилл, перебивая Уэлди, - У них два штурвала!
Действительно, в носу кабины был установлен настоящий деревянный корабельный штурвал, но слева от него, чуть позади, стоял еще один.
- Это запасной, сэр? Позвольте залезть на стул и покрутить его?
- Черта с два! Это баночка, а не стул! - рявкнул, напугав мальчишку, старшина. - Давай, крути! Он - для рулей высоты. А тот - руль направления.
Уиллис был в восторге от притворно-сурового старшины и сверкающих приборов вокруг: компаса над штурвалом, альтиметра, тумблеров включения ходовых огней, блестящих медью четырех машинных телеграфов, каждый из которых управлял своей парой двигателей, сверкающей дюралюминием и стеклом мощных ламп радиорубки, а поднявшись по трапу вверх в само чрево дирижабля, от приятных и мягких на ощупь баллонетов с гелием.
- У нас их двенадцать. Новые технологии! Эти сосиски - желатино-латексные, как...хм, а не козлиные, как у немцев. Damn burpy fat-hogs! Hate blueblood Jerries, Gawdamit! Ditch-em! - выпалил Уэлди, вспоминая свои встречи с въедливыми немецкими инженерами, а мальчишка затруднился перевести для себя эту яростную "пулеметную очередь".
Хватаясь за паутину стальных растяжек и ступая по гулко звенящим дюралюминиевым дорожкам-проходам внутри гигантской сигары, мальчишки обошли все помещения, заглянув в выгородки по бортам с установленными мощными двигателями, матросскую столовую, камбуз, кубрики с подвешенными брезентовыми койками и лазарет, пока не наткнулись на закрытую дверь в хвостовой части с надписью "Самолетный ангар".
- Все, ребята, дальше нельзя! - сказал Уэлди и повел их на выход. Но и этого было достаточно для того, чтобы Уиллис не смог заснуть, возвратившись домой. Он открыл книгу на последних страницах и стал читать.
Рано утром в его комнату зашел отец и увидел сына, спящего одетым и положившим руку на томик "Властелин мира" все того же француза Верна. Нагнувшись, он прочел подчеркнутую карандашом Уилла фразу: "В эту минуту "Грозный" вздрогнул, словно пронзенный электрическим током. Весь его остов затрепетал, как трепещет человеческое тело под действием электрического разряда. И, получив удар в самый центр корпуса, "Грозный" со сломанными крыльями, с разбитыми турбинами упал с высоты тысячи с лишним футов вглубь Мексиканского залива". Будить мальчика он не стал, а, возвратившись в конце дня домой, с удивлением увидел Уиллиса играющим с соседскими детьми на улице.
- Сынок, как тебе понравился дирижабль? - спросил отец, обнимая за плечи Уилла и направляясь по Мэрион Авеню к дому.
- Ты знаешь, пап, Жюль Верн был прав - будущее за аппаратами тяжелее воздуха, способными бороться со стихией. А у гиганта "Мэкона" его нет, - удивил отца своими серьезными рассуждениями мальчик.
- Правильно, Уилл - в наше мирное время лучше быть журналистом или адвокатом, - сказал с облегчением старший Пек.
- К сожалению, гибель экипажа "Экрона" это подтверждает! - согласился Уиллис.

(продолжение следует)

Весна 1943 года. Восточный фронт, группа армий "В".

Была весна и был волнующий месяц апрель. Остро вдыхали запахи кубанской ковыльной степи солдаты вермахта, купающиеся в быстрой, сшибающей с ног кубанской речке Протоке. Собственно, Протока - это отдельный рукав речки Кубань, стекающий в Азовское море. И пехотинцы 11-й армии, купающиеся в протоке в поселке со странным названием Slavjansk-na-Kubani, радовались первым тёплым солнечным дням на благославеной кубанской земле, куда их занесла судьба войны.
Но апрель - непростой месяц для патриотов фатерлянда - это прежде всего день рождения Фюрера! Heil Hitler!
Но их противники, и прежде всего комиссары Красной армии тоже готовились к этой знаменательной дате. И вот 20 апреля, в день рождения "самого любимого и простого" русские установили на нейтральной полосе плакат. На нём была изображена свинья, бегущая с гор Кавказа, которую кололи русские трёхгранные штыки. У свиньи были характерные усики и косая чёлка на левый бок. Вобщем, не узнать фюрера было невозможно. С одной стороны -изображение "самого любимого и простого" - свято для каждого истинного немца. С другой стороны - явное глумление над вождём. Думали немцы, думали. И решили послать группу фронтовых разведчиков, чтобы снять порочащий вождя плакат с глаз долой.
Но коварные Советы заранее пристреляли участок и сняли пулемётными очередями разведчиков раньше, чем они успели подползти к плакату. Да и место было открытое, не спрячешься. Послали немцы другую группу разведчиков - с тем же результатом.
Наконец, немцам надоело терять своих людей из-за непонятных идеологических разборок. И они ударили по портрету любимого фюрера огнём артиллерии.
И наши бойцы довольно усмехались - "Так ему, бесноватому!"
PS: А теперь загадка. Угадайте- откуда я взял эту историю? Мнения посылать в Обсуждение.

О национальной гордости белороссов.
В высшие военные училища СССР поступали в основном вчерашние школьники, суворовцы, реже выпускники техникумов и студенты после 1-3 курсов вузов, а также в/с из числа солдат срочной службы. Одним таким свежеиспеченным курсантом нашего курса стал бывший заслуженный майский дембель ефрейтор Василий Рыкун (имя и фамилия изменены). Два с лишним года вне дома не истребили в нем живую крестьянскую сметку и исконный белорусский акцент - «парадок, трапка» и т.д., что его прочем ничуть не смущало. Имея, в отличие от всех остальных, за плечами «отданный конституционный долг», он чувствовал что-ли определенную степень свободы в общении с офицерами-командирами, внешними проявлениями которой хотя он и не злоупотреблял.
В нашем училище изучали два иностранных языка - английский и немецкий, причем соотношение «англичан» к «немцам» было примерно в пропорции 2 к 1. Хуже было «французам». Их определяли к «немцам» и они успешно забывали школьный курс французского и не могли естественно овладеть училищным курсом немецкого, получая «сиротскую» тройку на 2-м курсе. Задача первых дней обучения было определить кто какой иностранный язык изучает и, соответственно, уточнить состав сформированных учебных групп и отделений. Вот такой диалог состоялся между Василием (В) и начальником курса (НК) на одном из первых построений после КМБ:
НК - Рыкун, вы «англичанин» ?
В - Нет.
НК - «немец» ??
В - Нет.
НК - «француз» ???
В - Нет.
...........
...........
НК (не смело) - А кто вы ????
В - Я - белорус!
Строй разразился сначала негромкими и легкими смешками, незамедлительно переросшими в дружный смех...

Что служба в армии не сахар - каждый знает. Но и там можно пристроиться. Одни становятся писарями, другие каптерами, третьи хлеборезами. Все зависит от того, что ты умеешь, да еще от везения. И, чем больше у тебя талантов, тем больше шансов отслужить армию с наименьшими для себя потерями. Здоровья, в том числе - тоже.

Вот, представьте себе, что вы хорошо рисуете. Все, никакие наряды - ни караул, ни кухня вам не страшны. Потому что работы у вас в роте, а то и повыше где-нибудь, будет невпроворот. Потому что вы попадаете в полное распоряжение замполита. А уж, если замполит сказал, что нужно ленкомнату оформить или стенгазету выпустить, то тут и командир батальона согласится, не станет перечить. Потому что - коммунист. А это поглавнее даже будет, чем его должность. С ней-то, должностью, можно даже очень легко расстаться, подскажи замполит где-нибудь повыше, что командир отправил наводчика Имярек на полигон стрелять вместо оформления боевого листка. Тут же вспомнят, как в прошлом году солдат в самоволку сбежал. И свяжут это с низким уровнем политико-воспитательной подготовки во вверенном вам подразделении. Дальше уже можно не рассказывать.

Но то солдаты, обладающие какими-то талантами. Это понятно. Не умеешь рисовать - мерзни на посту, это почти справедливо. А вот какими талантами нужно обладать, чтобы стать каптером? Портянки выдавать и наш старшина роты по прозвищу «Хромой король» с несколькими классами образования был мастер. А хлеборез? Должность, между прочим, в армии очень даже уважаемая. Это с первого взгляда кажется, что с ней любой справится. Но нет, далеко не каждый на эту должность попасть может. За бытность мою 1,5 года в полку не припомню, чтобы хлеборез у нас менялся. Только по причине увольнения в запас. А если ты с ним еще и в более-менее дружеских отношениях, то в армии не пропадешь. Будет тебе доппаек в виде хлебушка с маслицем. А остальное уж от твоей сноровки зависит.

Талантами такими я не обладал. Да еще из-за несколько ершистого характера старшина меня не жаловал. Правда, сразу по прибытии в полк избрали меня секретарем комсомольской организации роты, но, кроме неприятностей и дополнительных обязанностей ничего эта должность мне не принесла. Кроме поездки на комсомольскую конференцию округа и нескольких фотографий да небольшой заметки в окружной газете «Во славу Родины». Но тут уж я сам напросился, выступив по приказу замполита капитана Х. на дивизионной конференции. Когда он прочитал мое будущее выступление, то, наверное, не раз пожалел, что мне это поручил, даже пытался отговаривать.

Критиковал я в нем наше батальонное начальство за холодрыгу в казарме. Но, видимо, строчки из популярной тогда песни Эдуарда Хиля «потолок ледяной, дверь скрипучая, за стеклянной стеной тьма колючая...», в моем изложении понравились комдиву. И в самом деле, казарма у нас была огромная, только что построенная, окна на всю длину и высоту стены. С некоторыми прерываниями на перемычки. И то, что «шаг ступил за порог - всюду иней, а внутри солдат сидит - синий-синий», было истинной правдой. С конференции в Минске, на которую меня вместе с замполитом избрали, из Дома офицеров я удрал во время выступления командующего округом, пару остановок проехал до своего родного общежития, встретился с другом. Искал брата, который тоже в это время учился в нашем институте, знал, что я приеду, но мы разминулись. И, без документов, потопал с другом назад. И попался на глаза патрулю как раз возле Дома офицеров, уже видя на ступеньках брата Мишку. Выручил замполит полка, подполковник, вызвать которого я отпросился, оставив у патруля военный билет. Обошлось без особых последствий, но уж разговоров я наслушался - дай боже.

Все это преамбула. А суть в том, что служил я, как все, а так как, кроме нарядов по кухне, были еще и караулы, не говоря уже о боевой и политической подготовке и вообще всего, что и значит слово Армия, то вне расположения части, то есть - казармы, я бывал часто. Вот и на этот раз, вернувшись с полигона, где проводились занятия по вождению, мы узнали, что завтра заступаем в караул. Значит, никуда не едем, с утра учеба, начинающаяся, как всегда, двумя часами политической подготовки, потом подготовка к караулу и, собственно, сутки в карауле.

Назавтра все было, как и предполагалось, за исключением того, что караул у нас намечался не совсем обычный. Вместо привычной охраны всяких складов нас направляли в караул на гауптвахту.

Гауптвахта, так гауптвахта. Не очень-то я и расстраивался. Взял с собой книгу, чтобы скрасить жизнь во время бодрствующей смены и стал ждать развода. А на разводе выяснилось, что определили меня выводным, а это значит, что никуда я из гауптвахты не выйду, а буду находиться непосредственно на месте, в караульном помещении. Днем-то арестованных вывозят на различные работы, и с ними часовой находится. Уже как-то быстрее время идет. А здесь, на глазах у начальства, можно и самому на «губе» остаться. Это у нас тоже практиковалось. Иногда бывало, что и весь караул оставался. Правда, с танкистами такое случалось редко. Свои все-таки, да и боевая готовность - не последнее дело в армии.

А вот с вертолетчиками, которые за нашим забором, как мы говорили, «хвосты вертолетам накручивают», у нас шла непримиримая война. Недолюбливали мы их и за доппаек, который они получали, и за некоторую заносчивость. Да и наблюдать, вкалывая в боксе, как они в волейбол играют на летном поле, было не очень приятно. Так что, уходящие в увольнение первым делом интересовались, из какой части сегодня патрули в городе.

Вот и подошел я, собственно, к самой истории. Перед самым началом караульной службы, когда мы уже прибыли на гауптвахту, нас предупредили, что в одной из камер сидит подследственный по статье за групповое изнасилование. Ждет решения суда и ничего ему хорошего за это преступление не светит. Разрешено ему, в отличие от остальных, курение, некоторые другие льготы, в частности, прогулки по территории гауптвахты. Предупредил начальник караула, чтобы бдительность с ним не теряли. Мало ли что, человек в таком состоянии.

Ночью, как известно, все спят. А часовые меняются каждые шесть часов. Два часа на посту, два в бодрствующей смене и два отдыхаешь, то есть спишь на покрытой тоненьким слоем дерматина кушетке. Так вот втроем на каждый пост и чередуешься. Вроде бы, не забыл чего-нибудь за давностью лет. Самое тяжелое, конечно, это ночь, особенно, если попал на пост в «собачью» смену - с 2.00 до 4.00 или с 4.00 до 6.00. Но выводные ночью спят, их служба днем начинается. Хотя какой там сон, когда одни уходят, другие приходят, помощник начальника караула каждые два часа поднимает громким голосом заступающую смену... Но тогда нам и такой отдых раем казался, лишь бы не трогали.

Наступило утро, подняли и нас ни свет, ни заря, а любопытно все же, что там за мужик сидит с такой характеристикой. И я, подойдя к дверям камеры, заглянул в глазок. В тусклом свете 25-тиваттной лампочки увидел худого, изможденного парня. Что-то очень знакомое проглядывало сквозь сизый сигаретный дым, заполнявший камеру. Толя? Не может быть! Толя - однокурсник институтский, вместе со мной игравший в футбол за факультет. Каким образом он здесь оказался? Почему в армии? Ничего не понимаю. И я рискнул. Открыл дверь ключом и спросил:

- Толя?

Парень резко обернулся, посмотрел на меня. Казалось, в его мозгу лихорадочно крутится какая-то мысль. И, наконец, он меня узнал.

Яков, ты? - спросил он каким-то незнакомым, глухим голосом и закашлялся.

Бросаться друг другу в объятия мы не стали. Я с автоматом, он - в камере, какой-то барьер между нами был. Но и оставить его просто так, не расспросив обо всем, не пытаясь попробовать помочь или хотя бы просто выслушать, я не мог. И показать всем, что мы знакомы - тоже.

- Выходи на прогулку, - сказал я громко, чтобы слышно было в караульном помещении, и, взяв автомат наперевес, повел друга по направлению к курилке, стоящей возле забора.

Он сел, достал дрожащими руками очередную сигарету из полупустой пачки «Примы» и опустил голову.

- Толя, что случилось? Почему ты здесь оказался? - я не знал, с чего начать разговор.

И поведал мне Толя вот такую историю.

Институт он не закончил. Буквально через полгода после моего ухода перевелся на заочный факультет и уехал играть в Ж. за местную команду. Получил квартиру, а женат он был еще раньше, и приехал в город уже с женой и ребенком. И все было хорошо, если бы буквально через год не призвали его в армию. Не помогли ни связи тренера, еще до его прихода обещавшего, что ему дадут отсрочку, ни малолетний ребенок. Пришлось служить. Хорошо еще, что взяли в спортивную роту, и была возможность тренироваться. Вместе с каким-то другом ходили они из части два раза в неделю в Дом офицеров. Вот из-за этого друга он и попал в переплет.

Как-то вечером, возвращаясь с тренировки в часть, пошли они напрямик через парк. Дело близилось к весне, снег в парке лежал рыхлый, потемневший, наполненный влагой. И по пути встретилась им девушка. Друг завел беседу, слово за слово, зашли они в укромное место и друг, прямо на снегу, ей овладел. Не было, конечно, никакого изнасилования, никто никого не принуждал, но факт остается фактом. Но, когда друг, закончив свое дело, предложил продолжить Толе, он отказался.

- Представляешь, я как увидел ее на снегу, раздетую, мне тошно стало, какое там изнасилование, - закуривая, наверное, четвертую сигарету, сказал он мне. - Да и семья, зачем мне сдались такие приключения?

И они отправились в часть.

Прошло несколько дней. Однажды, на пути из столовой, его окружила группа каких-то военных, затолкала в УАЗик и отвезла в следственный отдел военной прокуратуры. На допросе он рассказал все, как было. Возбудили уголовное дело и вот теперь он здесь, ждет приговора.

Может быть, и спустили бы все на тормозах, ограничились дисбатом или какой-то еще менее жесткой статьей, но не повезло ему и здесь. Девушка оказалась несовершеннолетней, хотя на вид ей, по его рассказу, можно было дать лет двадцать пять. Но это еще не все. Оказалась она дочкой какого-то военного. И когда, возвращаясь домой, позвонила в дверь, мать, видимо, не первый раз с ней на эту тему разговаривающая, при ее виде устроила крик. Услышав причитания, вышел сосед, посмотрел, понял, в чем дело и предложил помочь в поимке преступников. Был он, ни больше, ни меньше как замом военного прокурора города. Дело завертелось. А уж найти преступников по описанию «потерпевшей» в небольшом военном гарнизоне труда не составило.

Друга Толи, как главного в этом деле, увезли куда-то в тюрьму и встречались они всего несколько раз на очных ставках. Предлагал он им и деньги, и был согласен жениться на девушке, но ничего не помогло. Не захотели. Или, может быть, не разрешили. Дело возбудили по факту группового изнасилования, разбираться во всех хитросплетениях следствия никто не стал, и его отправили в суд.

- Представляешь, говорил мне Толя с какой-то безнадежностью в голосе, - адвокат говорит, что никаких шансов на изменение статьи у меня нет. Так что, при самом лучшем раскладе, светит мне 6 лет строгого режима. Жена приезжала, не мог ей в глаза смотреть. Похудел на двадцать килограммов, не знаю, когда толком спал в последний раз. И не могу понять, как такое могло со мной случиться? Почему я его не остановил? Кому нужна была эта девка?

И он опустил голову, опершись на руки.

Я слушал молча, не перебивая, давая выговориться. Да и чем я мог ему помочь. У самого горло перехватило так, что слова не мог сказать. Да и не нужны были ему мои утешения. Может быть, оттого, что встретил знакомого человека, стало разве чуточку легче.

Прибежал замначальника караула. Наорал, что долго сидим, и я повел Толю в камеру. Сказал на прощанье, чтобы держался, что еще не все потеряно, и закрыл дверь. На замок.

Больше я его не видел и судьбы дальнейшей не знаю. Прошло тридцать лет, теперь уже многое оценивается по-другому. Не сказать, что я ему поверил на сто процентов, человеку свойственно себя выгораживать, но то, что вина его была несоизмерима с наказанием, в этом уверен. Он и так себя достаточно наказал. И кем он стал после шести лет отсидки, тем более, по такой статье? Я еще раз убедился в том, какое в нашей жизни место занимает случай. Одна ошибка может запросто перевернуть жизнь, и ее уже не исправишь. А может быть, все образовалось и его оправдали? Или хотя бы приговор был по другой статье. Хотелось бы верить.

Написал, а голове крутится одно сравнение. Точно такая же история произошла с Эдуардом Стрельцовым. Только футболист он был совершенно другого уровня, играл за сборную Союза, на тот момент - звезда не меньше Пеле. Но - то же обвинение, 10 лет, потеря здоровья и из-за каких-то амбиций страна потеряла выдающегося футболиста, а может быть, и звание чемпиона мира.

Вот такие дела.