Сельский быт времён застоя (сериал).
Сельский сход.

Весна 1987 года. с. Приозёрное Ленинского р-на Крымской обл., колхоз им. 19-го партсъезда.

- Ну чо там, садимся? - спросил я Витю-водителя.
- Ни фига, все в клуб. Сход будет.
- Чего!? Это ещё что такое?
- Судить будут, алкашей, прогульщиков.
- А на Опук, нам же овёс надо сеять?
- Подождёт твой овёс, Оксана только что распорядилась.
Вот такой разговор состоялся той давней весной между мной и водителем ГАЗ-51 с фанерной будкой для перевозки людей.
Я должен был в составе тракторной бригады ехать на этом газоне на военный полигон Опук, на котором наш колхоз арендовал земли. Потом, через много лет, именно с этого полигона стартует та злополучная ракета украинского зенитно-ракетного комплекса С-200, сбившая российский самолёт, летевший из Израиля. Но это будет ещё нескоро.
Оксана, наш председатель Ксения Борисовна, вышла с правления и сказала в нашу сторону:
- Трактористы, давайте все в клуб. Для вас это в первую очередь.
Ну и ладно, мы почапали в клуб, благо он в двух шагах.
В клубе было уже полно колхозников, поэтому нам достались последние сиденья. На сцене стоял стол с традиционным графином с водой, застеленный столь же традиционным красным кумачом. За столом сидели: районный прокурор, начальник УВД района, предколхоза Оксана, парторг Быков и агроном. Перед столом и слева от него стояла скамейка из неструганных досок. На ней сидели "отличившиеся" колхозники с лентами через плечо, на лентах надписи: "Пьяница", "Прогульщик".
Первого стали разбирать Володю Чичилу. Согласно заявлению его жены, он в пьяном виде систематически метелил жену и матерно ругал её. Синяков, правда, медпункт не зафиксировал. В первых рядах сидели доярки и другие колхозные бабы, для которых это представление просто в кайф, ведь латиноских сериалов ещё не было. Да это и покруче сериала, ведь они сами могли в нём поучаствовать.
- Пусть извинится перед женой, - завопили бабы.
Вышла его жена на сцену. Повернувшись к ней вполоборота, Володя сказал безразлично:
- Нина, прости меня, я больше не буду пить.
- Не-е-е! - завопили опять доярки с передних скамеек. - Пусть на ВЫ её называет, и по имени-отчеству. Вот так-то!
- Нина Дмитриевна, простите меня, пожалуйста, я пить не буду.
Но доярки разошлись не на шутку.
- Не так! Пусть на колени встанет пред ней!
И весь зал затаил дыхание. Даже мы, трактористы, перестали трепаться о том, как бы сегодня вечером загнать в Марьевке остатки овса и купить на бригаду два ящика вина.
- На колени! - скандировали бабы.
Чичила посмотрел на них без всякого выражения. Но на колени не встал.
После чего районный прокурор определил ему пятнадцать суток, но с отсрочкой, условно.
Следующим номером программы был Федя Зайцев, тоже тракторист. Про этого не говорили долго. Пропащий алкаш, отец пятерых детей, бьющийся в тисках нужды. Тем более безвыходной, что пил он по-чёрному.
В отличие от остальных героев дня, сидевших, опустив голову, Федя сидел прямо, соколом глядя на окружающих. Чувствовалось, ему было приятно оказаться в центре внимания. Я потом, когда Федя отсидел свои пятнадцать в КПЗ, спросил у него:
- Федя, о чём ты думал в тот момент.
- Ты знаешь, Саша, очень курить хотелось. Я даже хотел спросить разрешения на это у прокурора, только не рискнул.
Потом разбирали Алексея по кличке Кастрюля. Тот молча выслушал приговор, поняв, что словами он себе наказание не уменьшит, а вот прибавить вполне может.
- Ознакомьтесь с постановлением и распишитесь, - сказал ему прокурор.
- Я не вижу без очков, - парировал Кастрюля.
Нашли ему очки.
- Не те диоптрии, у меня -2.
- Как же вы на тракторе работаете? - поинтересовался прокурор.
- А там я ничего не подписываю.
Нашли ему другие очки, но беды на этом не закончились. У ручки, которую ему дали, засохла паста. Прокурор дал свою. Нагибаясь, чтобы протянуть ручку Алексею, он телом смахнул лист с постановлением со стола и бумага попала точно в щель между досками, откуда её долго извлекали. Бабы в первых рядах притихли, наблюдая за процессом, зато мужики в последних рядах ржали вовсю.
Четвёртым на разбор был, угадайте - кто? Правильно, опять траторист. Дмитрий Прокопенко, один из лучших в бригаде, орденоносец, передовик, герой газетных репортажей. Но иногда запивал и срывался с катушек. В последний свой запой он пьяный свалился из трактора в кормушку к коровам (счастье, что не на ходу).
И лёжа пьяный в кормушке, орал:
- На х... мне ваши ордена, на х... эти награды за рабство. Да я бы мог в тыщу раз лучше работать, если б не ваш грёбанный колхоз, если б я работал на себя, а не на ваших мудаков из Дома Престарелых, на Политбюро ваше х..во.
Привязанные коровы в стойлах мычали и испуганно шарахались от вопящего Димы.
Разумеется, сознательные колхозники тут же доложили об этих антисоветских речах парторгу и председателю Оксане. Те решили это дело по тихому замять. Процессы в духе тридцатых неактуальны, а вот если посадят отличного тракториста, то колхозу только убыток. Особо болтливым тёткам прищемили языки, припугнув лишением премии, но самого Диму решили вытащить на сход, как пьяницу. Чтоб впредь не пил на работе, и чтоб язык попридержал. Дима Прокопенко был единственным из трактористов, кто не огрёб пятнадцать суток, только штраф ему дали.
И последней судили доярку-алкашку, но это было уже неинтересно.
После схода мы собрались в машине, обсуждая предстоящую посевную. Решили, что сеять сегодня уже поздно, задержались из-за схода. Поэтому проведём профилактический ремонт тракторов и селок. В смысле - загоним несколько мешков овса в Марьевке и купим на всю бригаду "Лучистого крепкого" по рупь семь.
- А кстати, где Володя Чичила? - спросил бригадир Вася Бурденко.
Выяснилось, что никто его после схода не видел.
- Вот блин, где его носит? Счас Оксана прицепится, чего на Опук не едем, а что ей скажешь?
Наконец, прибежал Чичила и молча, не отвечая на наши упрёки, уселся в углу.
- Поехали, - крикнули мы Вите.
ГАЗ-51, жалобно взвыв шестернями своей несинхронизрованной коробки передач, повёз нас к трудовым свершениям.
Как только выехали за село, Чичила открыл сумку и достал бутылку "Агдама".
- Ну что, по глотку?
- Блин, Володя, ты же только что клялся-божился, что пить завязал, - поразился Сашка Шелехов, недавно вернувшийся из заключения.
- Ну, дык, такой случай обмыть надо, как следует.
...
Федя Зайцев все пятнадцать суток выводился на работу куда бы вы думали?
Ни за что не угадаете - трактористом на винзаводе он работал. У них тракторист заболел. С утра Федя перевозил ящики и прочую тару на заводе, а с обеда как верблюд в пустыне пил, и пил вино. Вечером его, мертвецки пьяного, привозили в камеру. Неплохо устроился. Федя жаловался только - с куревом было плохо.
А Митька Прокопенко вскоре умер во время очередного запоя. Я сам помогал могилу для него рыть. В смысле - рыл яму наш эскаватор, я лопатой только углы и дно могильной ямы выравнивал.
И когда гроб с Димой опускали в землю, все наши трактора, стоящие у забора кладбища, одновременно загудели звуковыми сигналами.
А я, уже напившийся в доску (родные покойного угостили, обычай такой), почему-то заплакал.
Родные Димы зашептались:
- Дружок евоный, тоже тракторист. Переживает, сердешный, вместе работали.
А я и не знал Диму почти, так - здоровались только при встрече. Просто представилась мне дальнейшая наша, колхозных трактористов, судьба. Все они хорошие, работяшие мужики. И будем мы дальше также пахать на своих дизельных конях, выпивать по будням и праздникам, толкать налево семена, сено, силос. И снова пить на вырученные деньги. Пока не вывалимся из трактора в последнем запое.

Были мы с друзьями в 98 году в Средней Азии, а конкретно в Киргизии.
Сплавлялись мы там по горным рекам, в общем ловили свою долю адреналина.
Поход получился достаточно долгий и голодный, поэтому когда мы, наконец,
спустились с гор и добрались до городка со славным названием Токтогул,
сразу ринулись на рынок, т.к. очень кушать хотелось :) Я умолчу о том,
как нас постоянно шмонала местная милиция на предмет того, что мы, мол,
наркоманы, за травой приехали. Благо ее там предостаточно. На возражение
нас (шести спортивного вида и европеоидной расы), что мы, мол,
спортсмены, и у вас тут на лодках катаемся, следовал ответ, что ничего,
спортсмены тоже еще как возят... Но дело не в этом, тем более, что все
равно всегда отпускали. :) В общем, шляемся мы по небольшому базарчику,
меняем доллары, и покупаем всякие лахарды (сникерсы, печенье, хлеба,
консервы и т.д.), дабы установить у себя в пищеварительном тракте
пробку. :) Ну, я стою немного в сторонке. Тут ко мне подходит мужик и
говорит:
- Слушай, ручников не возьмешь, недорого совсем?..
- Каких ручников? - серьезно, я ничего не понял.
- Простых ручников, все берут, недорого же...
- Не понял все равно... Спасибо, не надо мне никаких ручников...
И тут все проясняется, когда он изрекает:
- Странно, почему ты не хочешь купить у меня ящик ручных гранат,
ведь недорого же... НИКТО НЕ ОТКАЗЫВАЕТСЯ!!!

Теперь я представляю, что можно было купить на настоящем, большом
восточном базаре...


Впервые опубликовано на
http://v2.anekdot.ru/an/an0109/o010906.html#12

Прыжок после полугодичного перерыва

В пятницу я долго не мог заснуть. Часто вставал, смотрел на часы - не настала ли уже суббота? После полугодового сумасшедшего марафона - госэкзамены, самостоятельный проект на работе, - во время которого у меня абсолютно не было времени на прыжки, у меня впервые выдались свободные выходные, которые я решил целиком посвятить, как бывало раньше, небонырству. Вообще, парашют - как наркотик, как болезнь. Редко кто после прыжка может так же равнодушно смотреть на небо, ясное или хмурое, как и до него. Осознание того, что ты только что купался в нем, общался с ним, что только что в целом мире существовали только ты и это Небо, потрясает. Переворачивает внутренний мир. Делает другим человеком. Забыть свой первый прыжок невозможно. Как, впрочем, и каждый последующий...
Суббота, семь утра. Позади неприятный разговор с родителями: «Неделю всего лишь назад ваши разбились, а ты все равно едешь!», невкусный завтрак, невкусный потому, что хочется поскорей его проглотить и оказаться в вертолете. Даже первая утренняя сигарета не докурена до конца, не в радость она сейчас - я не прыгал полгода, дайте мне прыгнуть! Я шагаю по направлению к железнодорожной платформе, парашют в сумке висит за спиной. Люди, встречающиеся мне по пути, бросают на меня мимолетные взгляды и проходят, а мне хочется им закричать: « Люди! Я еду прыгать! Попросите меня открыть сумку, и я достану оттуда ранец с парашютом, покажу вам, ведь вы эти самые парашюты видели только по телевизору!» Тьфу... Почему парашютисты такие хвастуны...И кому какая разница, куда я еду? Ладно, неважно. С погодой очень повезло сегодня - облачность 2-3 балла, не больше, облака разорванно-слоистые, нижняя кромка тысячах на полутора -на двух. Очень красиво прыгать в облака, особенно в кучевые - сверху они кажутся сплошными монолитами, но когда в падении подходишь к ним поближе, они начинают сначала медленно, потом быстрее и быстрее как бы обволакивать тебя и внезапно ты оказываешься в их плену. Теряется ощущение пространства, вокруг только белое марево. Это длится недолго - 2-3 секунды, пока ты падаешь сквозь облако. А когда из него внезапно вылетаешь, тебя всего наполняет солнцем, воздухом, таким вкусным и чистым на высоте, и тогда думаешь, что кусочек смысла жизни ты для себя нашел. Жалко, что кучевка бывает только в более-менее теплую погоду, а не сейчас, когда температура ниже нуля. Ничего, попрыгаем и в слоистые. Кстати, насчет мыслей в свободном падении. Строго говоря, во время свободного падения лично я думать не могу ни о чем. Все происходит на уровне рефлексов - дублирующий отсчет времени, регулярные взгляды на высотомер, раскрытие парашюта. Это потом, на земле, подсознание заполняет провалы в памяти впечатлениями, и тебе кажется, что все твои чувства и эмоции ты испытал именно в небе... «Пошел!», и хлопок по плечу. Инстинктивно дергаюсь, и вокруг раздается довольное ржание - подколка удалась. Я замечтался в электричке, а уже наша станция. Друзья-небоныры (вольный перевод слова skydiver) пробудили меня от моих грез; ехал бы один, точно пропустил бы свою остановку. Хватит, надо сконцентрироваться, в конце концов, это не рыбалка, а нечто посерьезней. Нужно быть собранным, напряженным, настроенным на прыжок, иначе... Нет, не смерть, смертей в парашютном спорте мало очень в наше время. Но руки-ноги поломать можно, при небрежном отношении к тому, что ты делаешь...
Аэродром, дром, дропзона - каждый называет это место как ему нравится. Мы пришли. И сердце начинает биться чаще. Холодная рука легонько ложится на сердце, подгоняя его . Это страх. Я не верю опытным товарищам, когда они говорят, что прыгать не страшно. У меня 284 прыжка, и каждый раз мне страшно. Я не беспокоюсь по этому поводу; человек не приспособлен природой летать, поэтому страх высоты - необходимый элемент инстинкта самосохранения. И в этом страхе я вижу самый главный кайф парашютного спорта. К черту идиотские идиомы (хех) типа «преодолеть себя», «перешагнуть через страх», и т.д. Преодолеть себя и перешагнуть через страх очень легко, это дело одного мгновения. Сколько требуется времени, чтобы нажать на спусковой крючок пистолета, поднесенного к виску? Полсекунды? Меньше? Вот страх и преодолен. А испытывать страх все время до прыжка - вот кайф. И вот испытание. Впрочем, на аэродроме я этими мыслями предпочитаю ни с кем не делиться. Условности определенного коллектива - быть «крутым» чуваком, стебаться над парашютистами-перворазниками, из-за того, что им страшнее, чем тебе - вот, как должен вести себя бывалый спортсмен...
...Руки сами делают привычные действия. Я натягиваю на себя комбинезон, молния на левой штанине, молния на правой. Подтянуть шнурки на левом кроссовке, на правом. Шнурки - внутрь. Парашют. Молнию на сумке расстегнуть, достать ранец, осмотр. Шпильки, замки отцепки, ручка медузы, подушка отцепки, кольцо запасного - нормально. Надеть. Ноги - в ножные обхваты, их затянуть. Грудную перемычку застегнуть, затянуть. Перчатку на левую руку, сверху на нее же - высотомер. Давление, высоту установить на ноль. Все. Шлем, очки и правую перчатку наденем уже в вертолете. Все эти мелкие действия похожи на некий ритуал. По сути, это и есть ритуал. Каждая его часть приближает нас к прыжку, заставляет сосредотачиваться все больше и больше, настроиться на нужную волну. И каким непостижимым таинством выглядит это все в глазах непосвященных! Наверное, в такие моменты мы кажемся им существами не от мира сего. Я оглядываюсь вокруг и вижу, что мои товарищи проделывают все те же действия, что и я. Их лица сосредоточены, шуток больше не слышно. Наверное, у меня такое же, сосредоточенное лицо. Предстартовый контроль. Норма. «Повнимательней, осмотрись после перерыва. В общую свалку лезть запрещаю! Поработаешь индивидуально, навыки восстановишь. Уходишь на двух с половиной - хватит тебе для первого раза. Вопросы?» - инструктирует меня инструктор.
...Ах, какой запах! Мы уже в вертолете, в салоне установлен дополнительный топливный бак, и от него восхитительно пахнет керосином. Этот запах напоминает, что до свидания с Небом осталось совсем чуть-чуть, совсем чуть-чуть нужно еще подождать, и мы получим то, чего ждали целую неделю, из-за чего регулярно прибавляется седых волос у родителей и ради чего я расстался со одной своей девушкой, которая очень любила совместные походы в театр на спектакли, которые, - вот черт, - всегда идут по выходным. Да, кто-то не прыгал неделю, а я - полгода. И мне этот керосиновый запах кажется в 26 раз слаще, чем любому из находящихся в салоне.
Слаще в 26 раз, да, но и страшнее мне тоже ровно в 26 раз. Я замечаю, что у меня дрожат руки. Ничего, это нормально, это даже приятно - бояться. На высотомере - полторы тысячи. Скоро. Я ухожу один, на двух с половиной, так сказал инструктор. Жалко, конечно, остальных повезут выше, и у них будет больше рабочего времени - времени в свободном падении. Ничего, наверстаю еще свое, а зато сейчас буду прыгать в одиночестве, и 30 секунд это Небо будет принадлежать одному мне. Одному Мне. Две двести. Шлем застегнуть. Перчатку на правую руку. Молнии на рукавах - правый, левый. Встать. Дайте мне постоять на обрезе. Хочу поглядеть на землю с высоты. Разрешите, товарищ инструктор!.. Спасибо большое! Открываю дверь и встаю на обрезе. Внутрь вертолета врывается шум винта и холодный пронизывающий ветер. Товарищи за моей спиной недовольно морщатся, но молчат - понимают, ЧТО я сейчас испытываю. Хотя на аэродроме и не принято говорить о страхе, мне кажется, что каждый втайне им наслаждается. А этот страх внутри меня уже превратился в сжатую пружину, которая пытается заставить мои ноги сделать шаг назад, мою шею - помотать головой, мой язык - сказать, что я не могу прыгать, что я не готов к прыжку, что я плохо себя чувствую. И оттого, что я смотрю вниз, эта пружина сжимается сильней и сильней. Прямо подо мной в разрывах облаков - огромный земной шар. Линия горизонта уже начинает становиться круглой - высота очень большая. Сквозь разрывы видно поля, занесенные снегом, черные лоскуты лесопосадок, которые уже сбросили с себя снежные шубы и выбирают наряды на лето (выберут, как обычно, зеленый). Вижу деревню, через которую мы проезжали по пути на аэродром, вижу узор дорог. Сверху земля похожа на шахматное поле, с неправильной формы клетками. Странно, но российскую землю можно отличить от любой другой именно по этим неправильным клеткам. Однажды, возвращаясь со студенческой конференции, я вылетал из Сан-Франциско и отметил про себя, насколько аккуратной выглядит калифорнийская земля. Ровненькие квадратики городков, такие же ровные поля и лесопосадки (или как это у них там называется). И потом, подлетая к Шереметьеву, я поразился, насколько наш, российский ландшафт отличается от западного. Отличается неряшливостью, неправильностью, небрежностью, неаккуратностью. И насколько он более дорог мне, чем...
Стоп. Где же страх? Куда он ушел? О чем я думал? Это нечто новое. Ни разу еще я не стоял на обрезе с таким спокойствием. На ум сразу приходит анекдот: «Рядовой Иванов, о чем вы думаете, глядя на эту груду кирпича? О бабах. ??? А я всегда о них думаю.» Смеюсь, и отхожу от двери по направлению к товарищам, чтобы немедленно с ними поделиться этим анекдотом. Но инструктор хватает меня за руку, и подталкивает обратно к двери со словами: «Куда прешь? На боевом уже!» Да, пока я разглядывал землю, вертолет набрал две с половиной тысячи метров и лег на боевой курс. Я должен покинуть вертолет сразу после команды, без задержек, иначе ради меня одного придется делать еще один круг, чтобы выбросить меня в рассчитанной точке выброски.
Две короткие сирены. «Приготовиться!» С этого момента для меня перестает существовать все. Университет, работа, дом - этого нет. Это осталось в прошлой жизни. Моя нынешняя жизнь сузилась и ее размер - 170 на 60 сантиметров, как раз размер двери. Правую ногу - в угол обреза, правой рукой взяться за передний обрез. Отделяться буду по направлению движения, чтобы сразу лечь на воздушный поток. Левая нога чуть позади, левую руку можно положить на колено. Высотомер на ней мне виден хорошо - 2700 метров. Спасибо большое пилотам, знают, что меня везут и дали мне лишние 200 метров кайфа. Готов! Инструктор! Команду! Команду, сука, ну что же ты молчишь, ты же знаешь, как долго я ждал этого моме...
«Пошел!»

И я пошел.

Как можно описать первые секунды после выхода? Глаза привычно находят вертолет, который очень медленно отдаляется. Кажется, его лопасти вращаются очень медленно, как лопатки тестомешалки на хлебозаводе. Кажется, я могу рассмотреть каждую лопасть, которая движется по кругу, преодолевая сопротивление очень густого желе. Но на самом деле этого нет. Мое подсознание придумает эти детали потом, на земле, и на самом деле вертолет удаляется с бешеной скоростью. Я падаю почти стоя, нужно лечь. Руки чуть назад и я принимаю горизонтальное положение. Меня качает как маятник - взад-вперед. Это неправильно, это оттого, что я сильно напряжен. Полгода без прыжков сказываются. Нужно расслабиться и сильнее прогнуться в пояснице. Хорошо. Прошло примерно 8 секунд (почему «примерно»? еще одно упущение, нужно постоянно вести отсчет времени и знать точно, сколько прошло. доработаем и этот элемент ), и я набрал максимальную скорость. Terminal velocity, если кто смотрел этот фильм. Это максимальная скорость, которую может набрать парашютист в свободном падении; разгоняться дальше ему мешает сопротивление воздуха. Это сопротивление ощущается всем телом. Каждый описывает его по-разному. Кому-то кажется, что он лежит на большой упругой подушке, которая облегает тело со всех сторон, а лично я научился не обращать внимания на эту упругость, и мне кажется, что я вишу. Просто вишу между небом и землей, безо всякой опоры. Даже не как птица - им приходится махать крыльями, чтобы держаться на воздухе. Мне не нужно делать ничего - просто расслабиться и отдаться потоку. Разумеется, руки и ноги постоянно двигаются, действуют как аэродинамические рули, парируя крены, тангажи и рыскания. Но я этого не чувствую. Даже сейчас, после перерыва. Руки и ноги действуют отдельно от меня. Умение стабильно падать, без срывов в беспорядочное падение, - как умение ездить на велосипеде, как умение плавать. Ты просто падаешь и не думаешь об этом. Падение для тебя так же естественно, как дыхание. Впрочем, не совсем естественно... Я опять забыл про контроль времени. Высотомер - 1600. Нормально. Выношу руки и ноги назад, вытягиваюсь в струнку и перехожу в отвесное пикирование. Скорость опять начинает нарастать, ведь площадь тела, вернее, проекция площади на землю, уменьшилась, соответственно, сопротивление воздуха меньше. Сейчас я падаю со скоростью 220 километров в час. Разрезаю воздух как пуля. В общем-то, сравнение недалеко от истины. Если не раскрывать парашюта, то и войдешь в землю полностью, как пуля. В наушнике резкий писк - это «паникер», прибор, который сигнализирует о приближении высоты раскрытия. Перехожу снова в горизонтальное положение, и грудь сдавливает перегрузкой - с 220 километров скорость за несколько (опять - «несколько»!!) секунд сбрасывается до 180. 900 метров. Пора. Правая рука привычно идет за спину и нащупывает рукоятку «медузы» - вытяжного парашюта. Я вытаскиваю ее и отпускаю в поток. Резкое шуршание над головой, рывок. Все, парашют раскрылся. Немного резковато, можно было бы его уложить и поаккуратнее, а то аж искры из глаз посыпались. Ну вот почти и все. Над головой - черное крыло с семью небрежными мазками под цвета радуги - расцветку своего купола я заказывал сам. Вообще-то прыжок еще не закончен, впереди приземление, достаточно сложный элемент на парашютах типа «крыло». Земля надвигается с угрожающей быстротой - горизонтальная скорость моего купола, даже против ветра - около 40 километров в час, и тут главное - не торопиться с торможением. Только когда кажется, что вот-вот врежешься в землю, натягиваешь стропы управления и крыло с удивительной мягкостью опускает тебя на нее...

Я сижу на старте и думаю о моем прыжке. Кажется, прошла целая вечность, а на самом деле - не более десяти минут. Я смотрю в небо, раскрашенное разноцветными куполами моих товарищей, которые прыгали после меня, с высоты более 4 тысяч. Я думаю о том, как же прекрасна жизнь, раз в ней есть возможность прыгать. Я думаю и о том, что чувства, испытанные мною сегодня, были очень странными. До прыжка и до выхода мною владели одни лишь эмоции, но стоило мне вывалиться из вертолета, и эти эмоции превратились в сухие цифры высоты, скорости, силы сопротивления воздуха. А сейчас, на земле, мне хочется плакать, смеяться, кричать, петь, плясать, материться во весь голос. Я знаю, что это последствия перенесенного стресса, поэтому лишь сдержанно улыбаюсь. И все на старте улыбаются мне. Они знают, через что я прошел сегодня и гордятся мной. Меня поздравляют мои товарищи, как только они приземляются. Сегодня я больше не буду прыгать. Я очень эмоционален, и второй прыжок сегодня может закончиться для меня не очень хорошо. Будет время, когда я буду делать по 7 прыжков в день, но на сегодня - хватит. Я уезжаю домой прямо сейчас, а по дороге я позвоню своей бывшей девушке и приглашу ее в театр, раз сегодня больше не прыгаю. А то потом опять возможности не будет...

Молочный магазин (сериал).
Лето 1991 года, Ленинград (он же губернский город СПб), молочный магазин 52, на углу пр. Славы и Бухарестской ул. (т. н. офицерский дом).

В лето 1991 года от Р. Х., а точнее 19 апреля в нашей семье появилась вторая дочка. Как известно, 20 апреля родился Гитлер, а 22-го - Ленин. А моя Оленька возглавляет этот список, к чему бы это?
Это было трудное постперестроечное время. Вы помните: очереди, карточки, рост цен, дефицит буквально на все, даже на мыло.
Анекдот в тему. Вопрос армянскому радио:
- Почему пропало мыло?
Ответ:
- Партия грехи отмывает.
С рождением второй дочки денег, которых и так было немного, стало катастрофически не хватать. И тут я увидел на дверях нашего молочного магазина объявление:
«Требуется ночной приемщик.»
Так я попал в молочный магазин, в котором я работал по совместительству с основной работой на "Позитроне" и Эрмитаже до осени 1993 года.
Должен сказать, что работа в торговле явилась для меня значительным прорывом в познании людей и психологии общения. Эрмитаж и НИИ тут ни в какое сравнение не идут. Спрячьте, кривую усмешку, снобствующие эстеты, вот, дескать - торгашный психолог от прилавка. Что может знать о людях и о жизни музейный работник, чахнущий целый день среди пыльных экспонатов. Атмосфера Эрмитажа - обособленная, во многом замкнутая на себя. А магазин в годы реформ - это сама жизнь, кипение страстей и столкновение характеров.
Ведь до магазина я был типичным "ботаником". Сидел себе среди схем и программ, мало вникая в окружающую действительность. Лишь иногда задним числом отмечая происходящие вокруг изменения. Повернешься, бывало, к столу позади, чтобы попросить справочник, а соседа сзади уже нет.
- Где он? - спрашиваю.
- Уволился, не угодил кое-кому.
- Кому и чем?
- Не важно. Ты не отвлекайся, работай, работай. Твою установку во второй отдел на испытания ждут.
Или увидишь как-то в лаборатории нового человека.
- Кто это? - спрашиваю.
- Новый сотрудник, по блату взяли.
- А чего он тогда не здоровается? Или для тех, кто по блату, это не обязательно?
- Не суть. Ты работай, работай, не отвлекайся. Тебя в третий цех на наладку ждут.
То, бывало, плюхнут мне на стол, сдвинув в сторону осциллограф, ящик с мороженными курями.
- Что это? - спрашиваю.
- В столе заказов на нашу лабораторию дали.
- Так я тоже одну себе возьму.
- Нет, здесь уже все распределены.
- А почему меня заранее не предупредили?
- Ты занят был. Ты работай, работай, не отвлекайся. Твою программу заказчики ждут.
И вот после витания в заоблачных высях разработки электронных изделий магазин плюхнул меня в самую гущу реальной жизни.
Надо сказать, началась моя магазинная карьера ночным приемщиком крайне неудачно. На первую смену опоздал на пятнадцать минут из-за электрички, мы снимали дачу в Сестрорецке. Опаздывать на смену в магазин вообще - ЧП, коллектив подводишь, но опоздать в первый же рабочий день - катастрофа. Сразу зарекомендовал себя с наихудшей стороны.
Как только вошел через служебный вход, на меня внушительно надвинулась замзаведующей и грозно спросила:
- Ты во сколько должен придти на работу, а?
И сунула мне свои часы под нос, на которых уже было 19:15.
Я понял все сразу. То есть я, конечно, виноват, но дело даже не в этом. Меня, как новобранца в армии, хотели сразу построить. В ее взгляде так и сквозило: сопляк, мальчишка, инженеришка недоделанный, счас тебя так приструню, что будешь на цырлах летать, как сраный веник.
Да только не знала она, что я вовсе не желторотый сопляк, который закончил вуз сразу после школы. Многие уже купились на мою простецкую физиономию и наивную ухмылку. Но я, слава богу, прошел армию с ее жестокой жизненной школой. И мне просто смешны эти дешевенькие наезды. Счас тебя осажу, поймешь, на кого нарвалась. Итак:
- Ты во сколько должен придти на работу, а?
- А ты угадай!
Она обалдела.
- Ты с кем разговариваешь, дрянь, инженеришка. Я заместитель директора, а ты опоздал на работу, да еще и хамишь мне!
- Не надо на меня орать, я не покупатель!
Она аж воздух ртом начала хватать, как задыхающаяся рыба. Не сразу нашлась, что ответить. Потом сбавила тон и сказала:
- Ладно, будешь с директором объясняться. К работе пока не приступай.
Через минуту она пригласила меня в кабинет директора. Директор, Алла Евгеньевна, была похитрее и поумнее, на то и директор.
Обезоруживающе улыбаясь, она сказала мне, сидя за своим столом в кабинете:
- Ну, проходите, проходите, нарушитель. Все время так будем опаздывать?
- Простите, - говорю ей, - а сесть у вас не предлагают?
- Ах, ну да, конечно, присаживайтесь, присаживайтесь.
- Алла Евгеньевна, - сказал я, присев на стул, - простите меня, пожалуйста. Я опоздал из-за электрички, признаю себя виноватым и готов ответить за это.
- Ладно, - улыбнулась директор. - Идите работайте.
И после этого я работал в магазине до осени 1993 года. Ушел сам, с зарплатой стало получше. В магазине был на хорошем счету, предлагали остаться.
Кстати. Когда в 1992 году у меня умерла мама, в магазине мне заняли деньги на дорогу в Крым (мама там жила) и выписали материальную помощь. А на "Позитроне" ничего не дали, хоть я и просил.

"Я считаю: в любом случае, что бы ни происходило с нашими людьми и где бы это ни случалось, государство должно сделать все для того, чтобы либо спасти людей, либо убедиться в том, что это уже невозможно."
(Президент РФ В.В. Путин - на пресс-конференции 20 июня 2003 г.).
Это он про Кармадонское ущелье. А может, про "Курск"... Или - про Туркмению...