Легко ли стать офицером?

Бухта Голландия.… Так недавно это было и так давно. Помню ее, залитую жарким июньским солнцем, рейсовый пароходик, и приближающийся маленький пирс, с проржавевшей табличкой "Портпункт Голландия". Помню первую ночь в казарме, изнуряющий ночной зной, открытые нараспашку окна и двух друзей - абитуриентов из Ташкента, мерзнущих от непривычно влажного морского воздуха. Как будто все было вчера…
Впервые в свое училище я попал сразу после школы. Мой отец, тоже бывший подводник из самой первой обоймы атомоходцев после аварии на подводной лодке "К-27" перевелся дослуживать в Феодосию. Его твердым и категоричным мнением было то, что я должен поступать только в военно-морское училище. И больше никуда. Я же был почему-то против. Теперь и сам не знаю, по каким причинам. Курортные нравы, вольный черноморский ветер и дурь в голове сделали из меня к окончанию школы нормального приморского хулигана. Забросившего, ко всему прочему, где-то на рубеже восьмого класса учебу и доползшего до аттестата зрелости на старом запасе знаний. Отца своего я уважал. Хотя и ссорился нещадно, особенно в период наступления половой зрелости. Ну, это когда приходишь домой под утро, с легким запашком портвейна "Приморский" и никак не можешь понять, почему это не нравится родителям. Но несмотря ни на что, мнение отца сыграло свою роль, и, соблазнив за компанию своего друга Серегу, я, закончив десятый класс, отправился поступать в Севастопольское Высшее Военно-морское училище - СВВМИУ, оно же Голландия. О профиле этого учебного заведения я догадывался тогда довольно туманно. Основным критерием выбора места учебы послужило то, что в Голландии служила преподавателями почти вся боевая часть пять бывшего экипажа моего отца, и он, не особо веря загубленным мною знаниям, больше надежды возлагал на своих друзей. Друзья не подвели. Меня втащили в курсанты за уши, вопреки всем моим взбрыкиваниям.
Но… Судьба ведет за собой желающих… Отец, посчитав свою миссию по моему поступлению полностью выполненной, уехал домой, а я в день получения формы умудрился подраться с одним мерзким типом и уехал вслед за ним на два дня позже. Обиженный отец махнул на меня рукой и для очистки совести устроил на Феодосийский оптический завод учеником токаря. Около года я осваивал станки и резцы, обмывал авансы и получки. Мое погружение в мир пролетариев прервала повестка из военкомата. Родина категорично звала в ряды могучей Красной Армии. В те времена как-то не принято было особенно косить от службы, даже наоборот, позорным считалось не отслужить свои два или три года, и потому, отгуляв майские праздники, я сдался властям точно в срок, указанный в повестке.
Военные ветры занесли меня в Николаев, в учебный артиллерийский полк. Чудное было время, несмотря на трудности. Удивительно, но вспоминаю его с удовольствием. Через полгода нам наклеили на погоны лычки младших сержантов и разослали по войскам. Мне повезло. Афганистан пролетел мимо, хотя многие мои друзья оказались там, а некоторые так и остались в этой стране навсегда. Я попал в солнечную Молдавию, город Бельцы. 191 гвардейский артиллерийский полк. Кадрированная дивизия. Боевой техники не на одну тысячу человек, а народу всего несколько сотен. Полки из нескольких десятков солдат и офицеров. Законсервированная мощь государства.
Время текло быстро. Скоро я стал сержантом, перешагнул на второй год службы. Вот тут я и стал задумываться о своей дальнейшей жизни. Преспектива навсегда подружиться с токарным станком меня, откровенно говоря, не вдохновляла. Я всегда мечтал о высшем образовании . Но юношеские порывы стать историком отступили под тяжестью реального состояния дел. Школьные знания за прошедшие два с лишним годом улетучились в никуда. Конкурс в любой институт я проиграл бы с ходу. Днем и ночью меня преследовало чувство, что я стал безнадежно тупым. . Что, впрочем, вполне соответствовало истине. Оставался один выход - воинская служба. Но и здесь меня подстерегала засада…
В те былинные времена одним из показателей работы политорганов было количество неразумных юношеских голов, соблазненных перспективой долгой и доблестной воинской службы. И самое интересное, что количество поступивших в военные училища роли не играло. Важнее было поголовье желающих. А посему, политначальники в приказном порядке отправляли молодых необтесавшихся солдат на штурм военных училищ. Те безропотно подчинялись, справедливо полагая, что поступать совсем не обязательно, зато можно пару месяцев повалять дурака за пределами своей части, где-нибудь в большом городе. Добровольно шли единицы. Реальности срочной службы напрочь отвращали желание продолжить воинскую службу даже у самых романтически настроенных индивидуумов. А тут на тебе! Целый сержант, меньше чем через полгода демобилизация, и желает!
Мой рапорт сначала насторожил замполита, а затем просто разозлил. Потому, что к тому времени то ли гены взыграли, то ли самому надоело месить сапогами грязь полигонов, но я принял твердое решение - служить только на флоте и нигде больше. Именно этот факт взбесилзамполита, больше всего. Такой шанс появился лишний балл заработать, а этот вздорный сержантишка категорически не хочет быть артиллеристом! Склоняли меня на вечный брак с гаубицей долго и садистски. То на медкомиссии не отпускали, то документы не подписывали, то еще что придумают, всего не перечислишь. Спасло одно. Недоразвитые "дедушки Советской армии" из азиатской половины нашего полка устроили грандиозное побоище с местными молдавскими аборигенами, и замполиту стало не до меня. Он принялся бегать по прокуратурам и следователям, про мое существование совсем забыл, и практически перестал меня прессинговать по причине отсутствия времени. В итоге, попарившись месяц на подготовительных курсах Одесского военного округа, я получил вызов и уехал в Севастополь.
Мое детство прошло на берегах Баренцева и Белого моря, там, где служил отец. А закончил школу и стал мужчиной я уже на Черноморском побережье. И когда из окна автобуса увидел залитую солнцем, блестящую и переливающуюся гладь Севастопольской бухты, я понял, чего мне не хватало эти полтора года в Молдавии. Моря. Его пряного запаха, его волн, просто присутствия рядом. Знаете, я до сих пор немного брезгую купаться в реках и озерах. Воды чище, прозрачнее и добрее, чем морская, на свете нет. Именно тогда-то в автобусе я и понял, что сделаю все возможное и невозможное, чтобы надеть морскую форму.
В училище всех поступавших солдат и матросов определили в одну роту. Подразделение военнослужащих-абитуриентов. Толпа, которая как из окружения вышла. Десантники, матросы, пехота сухопутная и морская, короче, все виды вооруженных сил в одном флаконе из восьмидесяти человек. Такая цветастенькая и разношерстная компания. Кто откуда: одни из Казахстана, другие с Дальнего Востока, третьих вообще с Новой Земли занесло. Был даже один боец из группы войск в Германии. Сам севастополец, отдохнуть заехал. Дай бог, половина хотела на самом деле поступить. К тому же мичман, назначенный нам старшиной на время вступительных экзаменов, по секрету сообщил, что от общего числа срочной службы поступит ровно двадцать пять процентов. Под конец так оно и вышло. Не знаю, случайность ли эта квота или указание сверху, но и в последующие годы оказывалось так же.
О том, что училище готовит не просто инженеров флота, а именно ядерщиков, многим прибывшим становилось известно только на месте. Помню, из той же Молдавии приехала целая группа человек тридцать вчерашних школьников и после разъяснений в полном составе отправилась обратно. Их даже не задержали уверения в том, что кроме двух специальных ядерных факультетов есть еще один, выращивающий электриков и дизелистов. Недобор был хронический. Второе севастопольское училище, командное имени Нахимова страдало прямо-противоположным недугом. В него ломились толпы мечтающих в будущем водить эскадры и командовать флотами. Многих невезунчиков, слетевших после очередного экзамена или недобравших баллы в самом конце утешали и, как бы случайно, обмолвлялись, мол, есть здесь еще одно училище…. Тоже моряки, подводники - покорители глубин! Берите документы и дуйте в него, с вашими четверками на вступительных экзаменах там вас сразу возьмут. Домой-то стыдно. И шли они, солнцем палимые… И становились инженерами-подводниками… У тогдашнего начальника училища, вице-адмирала Саркисова был хороший девиз: надо брать крепких середняков и делать из них хороших инженеров для флота. И делали. Кстати сказать, неплохо.
По мере сдачи экзаменов численность нашей военизированной роты уменьшалась. По воле судьбы и случая ее покидали и те, кто искренне хотели учиться. Мой новый друг Юрка, сержант морской пехоты, с детства пронесший через все мечту стать именно подводником, вылетел в один миг только за то, что пару часов пообнимал молодую лаборантку за забором после отбоя. На его беду роту на этот час проверял начальник нового набора. Уже утром Юрка получал проездные документы обратно в часть. Никакие уговоры не помогли. Многих отправляли за банальную пьянку. В основном, дураков. Мы все грешили этим, но умные делали это осторожно. Я, памятуя прошлое свое поступление, друзьям отца на глаза не показывался и о себе никак не заявлял. Но пришлось все-таки…
Успешно преодолев на тройки обе математики, письменную и устную, я успокоился. Оставались два экзамена: физика и сочинение. Тут я и расслабился. За сочинение я вообще не опасался. Я любил писать, и ниже четверки никогда не получал. К тому же, видимо, считая поступающих солдат абсолютными дебилами, нам порекомендовали много не писать, максимум пару страниц, самыми простыми и доступными словами, чтобы меньше было грамматических ошибок. Сочинение было последним экзаменом и выглядело чистой формальностью. А перед ним была физика. Вот на ней я и попался…
Воодушевленный своими "успехами" на ниве математики, к физике я готовился спустя рукава. Полистал учебник, надраил сапоги, начистил значки на мундире и с непоколебимой верой в свой успех отправился на экзамен. Билет достался, не скажу, что очень сложный, но принимая во внимание степень моей подготовки - неподъемный. Отчет о своих познаниях пришлось держать перед доцентом кафедры физики Олейницким. Помня, что для военного главное выправка и стать, я собрал воедино все крупицы знаний по отведенным заданиям и четко, командным голосом, не прибегая к сложным выражениям, изложил свое мнение по физическим проблемам, изложенным в вопросах. К моему величайшему удивлению, доцента абсолютно не впечатлили ни мундир, ни командная выправка, ни тем более высказанное мной. Оглядев сквозь призмы очков мою героическую фигуру, Олейницкий тяжело вздохнул и спокойно заметил:
- Молодой человек, у вас прекрасный фасад, но познания… Двойка, товарищ сержант, двойка. Вы полный ноль. Идите.
Сказать, что на меня вылили ушат холодной воды, значит не сказать ничего. Плохо соображая, что же произошло на самом деле, на ватных ногах я покинул аудиторию. В коридоре стоял командир нашего псевдоподразделения каперанг Германов. По моему виду он сразу понял, что случилось.
- Что, Белов, результат отрицательный? Давай вниз в казарму, собирай вещи. Все двоечники документы получат после окончания экзамена.
Это я и сам знал. Но недопонял… Беспечность и самоуверенность, вообще присуща сержантам второго года службы. Со слов наших мичманов-старшин, по всем неписанным правилам после физики уже не выгоняли. Физика была рубежом, после которого уже надо было сильно постараться, чтобы покинуть стены Голландии. Перекурив на улице, я принял трудное решение: бегом, пока не ушло время, искать хоть кого-нибудь из бывших сослуживцев отца. Основная масса офицерского и преподавательского состава училища была в отпуске, и из всех знакомых я мог надеяться только на кавторанга Мартынова, начальника единственной лаборатории с действующим ядерным реактором. Ну и помчался по коридорам в его поисках. Слава богу, обнаружил быстро, буквально минут через пять.
Удивлению Мартынова не было предела. Он с недоверием осмотрел меня с ног до головы, постучал пальцами по погонам.
- Пашка, ты что ли?
Я опустил глаза и со стыдом признался.
- Я.
Кавторанг усмехнулся.
- А почему ко мне не зашел. Стыдно за прошлые подвиги? Мать-то с отцом в курсе, что ты здесь?
Я кивнул.
- Ну и какие проблемы?
Пришлось выдавить из себя.
- Физика. Банан. Сказали идти получать проездные документы обратно в часть.
Мартынов нахмурился.
- Кто принимал?
- Олейницкий.
Мартынов посмотрел на часы.
- Ну, ты молодой человек и мудак! Если бы не твой батяня!!! Пошли!!!
И мы понеслись по коридорам. Экзамен еще не закончился. Около аудитории толпился народ. Мартынов раздвинул всех и скрылся за дверью. Не было его минут десять. Наконец, выйдя, он укоризненно посмотрел на меня и поманил рукой.
- Заходи.
И подтолкнул к двери.
Олейницикий встретил меня беспристрастным взглядом. Жестом указал место на стуле. Сел. Коленки по-предательски дрожали.
- Ну, молодой человек, а у вас, оказывается, есть протеже. Да и какой. Если бы не он…. Ну-с, давайте попробуем объять необьятное.
И началось. Сначала мы прошлись по всему курсу физики. Потом прорешали задачи всех видов и по всем темам. По ходу допроса Мартынов сидел рядом и периодически смущенно опускал глаза. Наверное, я иногда нес полнейшую чушь. Наконец Олейницкий замолчал. На несколько минут за нашим столом воцарилась тишина. С меня потоками стекал пот, но я боялся пошевелиться и достать платок. Олейницкий поднял на меня глаза.
- Да, Белов, тебе будет очень трудно учиться. Может не стоит?
Я молчал. А что говорить?
- Конечно, ты что-то знаешь, но на молекулярном уровне. Подумай…
Инициативу перехватил Мартынов.
- Куда он денется! Я что, зря из-за него позорился тут! Мы его все вместе заставим! Пусть только попробует дурака валять! А ты что молчишь!!! Отвечай!!!
И хотя горло мое пересохло до состояния пустыни Гоби, я все же выдавил:
- Я буду учиться. Обещаю.
Олейницкий еще раз пристально посмотрел мне в глаза.
- Ну, давай. Посмотрим… Свободен. Три балла.
На улице Мартынов молча поднес к моему носу кулак. Поводил им.
- Понял?
Я кивнул.
- Ладно. И все же, засранец, мог бы, и сообщить нам о своем присутствии. Или ты гордый очень?
Оправдываться не хотелось, да и что толку?
- Молчишь? Знаешь, Белов-младший, обижаться тебе не на что. Согласен? Забудь старое и берись за голову. Теперь все в твоих руках! Ну, а мы, если возникнет надобность - поможем, по возможности. Иди…сержант.
И я пошел. Остановился уже через шестнадцать лет. Вот и судите: легко ли стать офицером? У каждого по-своему

Мимоходом: Велоэргометрия

Уж не знаю, как ныне дело обстоит, а вот в ветхозаветные советские времена, государство своих военных ценило и лелеяло, даже когда они и сами этого не особо хотели. Хотя, на мой взгляд, правильно делало. Человек, как правило, существо безответственное, о своем здоровье думать начинает только когда подопрет или совсем невмоготу, не раньше, вот государство и брало на себя эту заботу, не обращая внимания, на «хочу - не хочу» со стороны его же защитников. И даже штрафовало за невыполнение этого самого «медицинского» долга. Вот так, в те самые времена, после каждой боевой службы, весь экипаж, как один отправлялся на профотдых, минимум 20 суток, а, как правило, 24 суток, как с куста. И самое главное отказаться было никак нельзя, разве только в особых случаях, и только с очень серьезными, документально подтвержденными причинами. А попытаешься увильнуть, и по приезду тебе, как миленькому вычтут из зарплаты за тот самый санаторий, который ты проигнорировал. Конечно, можно было взять путевку не в санаторий, а на какую-нибудь турбазу, где через пару-тройку дней неумеренных возлияний, договориться с начальником турбазы, чтобы он поставил тебе в командировочном все как положено, и отпустил домой, или еще как-нибудь исхитриться, но по большому счету большинство ехало всегда. Санатории у флота были шикарные, по тем временам. Медобслуживание великолепное. Да и везти можно было всю семью. Сам бесплатно, а семья за 50% стоимости. Красота, да и только. А там и зубы бесплатно и качественно подлечат. И проверят всего от пяток, до желудка. И на диету посадят, чтобы лишние автономочные килограммы сбросить. Да мало ли...
В тот год наш экипаж, а точнее львиную долю офицеров и мичманов, отправили в военно-морской санаторий под Москву. В Солнечногорск. Санаторий этот до последнего времени, предназначался для высшего офицерского состава ВМФ, и простых военных туда не пускали. Мы стали вторым экипажем подводной лодки в истории санатория, приехавшим туда массовым заездом, с женами и детьми. Персонал, который запугали перед этим элитарностью и привередливостью приезжающих подводников, отнесся очень и очень ответственно к возложенной на них миссии оздоровления подуставших от глубин моряков, и встретили нас по полной программе, начав с общей медицинской диагностики наших истощенных организмов...
Кроме всевозможных осмотров, обмеров, взвешиваний и кардиограмм, незаметно затесалась еще одна очень интересная процедура, которую я лично до этого, видел только по телевизору, и никогда ей не подвергался. Называлась, он велоэргометрия, и по существу была совсем не сложная, а даже интересная. Тебя обклеивали датчиками, и усаживали на тренажер велосипеда. Потом ты естественно начинал с энтузиазмом крутить педали, а доктор, посредством обыкновенного тормоза постепенно увеличивал нагрузку. Говорят, что это позволяло проверить не только общее физическое состояние подводника, но и оценить, как функционирует его сердечно-сосудистая система, после трехмесячного малоподвижного пребывания под водой. Назначения на все обследования нам раздавали индивидуально, на разное время, чтобы не создавать столпотворения у кабинетов, и я попал одновременно только со своим командиром дивизиона, капитаном 3 ранга Гришиным Святославом Петровичем. Надо сказать, что Петрович мужчиной был заметным, можно даже сказать мужчиной русско-былинным. Светловолосый, высокий и крупный, но совсем не толстый красавец-мужчина, немногословный, с хорошим чувством юмора, и по большому счету добрый, как все природные здоровяки, Петрович мог и отпустить оплеуху по затылку, если было за что, но мог и извиниться перед последним лейтенантом, если был не прав. Петрович был моим первым комдивом, и всех остальных, с которыми меня сводила служба, я мог только сравнивать с Петровичем, и увы почти всегда в не лучшую сторону.
Первым это обследование проходил я, и надо сказать, что вышел после него на полусогнутых, со страшной резью во всех мышцах, начиная от брюшного пресса, и заканчивая икрами ног, и вдобавок взмокший как после кросса. Петрович, который курил только от случая к случаю, всю автономку, минимум по два часа тягавший самодельную штангу в трюме 4-го отсека и после этого залпом выпивавший банку сгущенки, снисходительно осмотрел мое трясущееся от пережитого тело и констатировал:
- Слабак ты Борисыч! Покатался 10 минут, и уже как сопля...
И после этого, расправив богатырские плечи, шагнул в кабинет. Далее, у нас обоих был запланирован визит к зубному врачу, и я остался ждать Петровича в кресле рядом с кабинетом, постепенно восстанавливая дыхание и успокаивая подергивающиеся от пережитого напряжения руки. Прошло минут пятнадцать, я уже практически вошел в норму, но мой бравый комдив никак не выходил. Я уже начал беспокоиться, что мы опоздаем к зубному, когда дверь тихонько приоткрылась, и оттуда практически выполз Петрович. Он был словно выжатая тряпка, и тихонько матерился себе под нос. В кресло он практически рухнул, и, переводя дыхание, поведал, что испытал.
В кабинете, Петровича, как и меня, заставили раздеться до трусов, и облепили датчиками. За приборы уселся старенький доктор, с университетской бородкой, и, поправив очки на носу, предложил начать крутить педали. Петрович, ни капли не сомневающийся в своем здоровье, снисходительно улыбнулся и подналег на педали. На удивление, они пошли крайне неохотно, и даже с довольно большими усилиями. Петрович поднажал, и колеса сначала медленно, а потом все быстрее начали раскручиваться. Доктор, в это время, щелкал приборами, что-то записывал, и, наконец, выждав пару контрольных минут, начал уже внимательно изучать показания.
- Что-то вы милейший, сачкуете! Показания, извините, словно у девицы-курсистки... Ну-ка, поднажмите...а я вам нагрузочки добавлю....
Сравнение с курсисткой, Петровичу не понравилось, но он воспитанно смолчал, а только приналег на руль, и еще сильнее закрутил педали. Они шли еще труднее. Петрович уже не улыбался, а налегал и налегал на этот псевдовелосипед, который казалось, с каждым поворотом шел все туже и туже.
- Товарищ офицер, извините, не знаю вашего звания, ну нельзя же быть таким лежебокой! У вас показатели на уровне пятиклассника... Напрягитесь же...- и доктор снова что-то подкрутил на приборе.
Петрович побагровел, и напрягся в очередной раз. Светлые мысли о своем физическом совершенстве уже давно покинули его голову. Хотелось только закончить эту пытку так, что хотя бы не краснеть после. Комдив не считал минуты, ему уже казалось, что он крутит эти чертовы педали, не меньше часа. Уже начало сбиваться дыхание, а по спине предательски поползли струйки пота, стекая между лопаток. Но Петрович не сдавался, и, сцепив зубы, продолжал вертеть и вертеть их, не снижая взятого темпа, а то и стараясь, насколько возможно убыстриться. А доктор все бурчал и бурчал что-то, с недовольным видом щелкая рычажками, и рассуждая о здоровье всего военно-морского флота в целом. И вот подошел момент, когда комдив внезапно осознал, что еще немного, и он просто остановится, по причине полной физической измотанности. Он уже собирался, скомкав гордость, попросить у старикашки-доктора пощады, как вдруг тот, сам неожиданно, и как-то виновато сказал:
- Стоп...остановитесь, пожалуйста....
Петрович затормозил велоэргометрометр с такой скоростью, как только тормозят профессиональные гонщики на трассе «Формула-1». Мгновенно ноги налились свинцовой усталостью, заныла спина, да и вообще все мышцы, какие возможно. Комдив вдруг неожиданно понял, что если сейчас доктор снова даст команду на старт, он просто физически не сможет ее выполнить. Но такой команды не последовало. Доктор, то, снимая, то, снова надевая очки, подслеповато щурясь, разглядывал показания приборов, что-то бормоча себе под нос, и вдруг, как-то искоса посмотрев на Петровича, и сразу опустив глаза, негромко и извиняющее выдавил из себя:
- Знаете милейший, я тут как-то по старчески, уж не знаю, как правильно сказать...Обосрался я милейший...уж, будьте милостивы, простите старика....
Петрович, уже не так бурно вздымавший грудь, и успевший привести дыхание в более или менее спокойную фазу, в недоумении спросил:
- А что такое-то?
Доктор снова снял очки, протер их, водрузил на место.
- Видите ли...ну... как бы... ну вижу я, что не соответствует ваша фактура результатам... И оказалось...простите уж старика, вы просто все это время на тормозе педали проворачивали...
Петрович онемел. Доктор, воспользовавшись шоковым состоянием комдива, что-то быстренько черкнул в его истории болезни, и еще раз взглянув на ее обложку, уже менее виновато, и с подчеркнутой бодростью протянул Петровичу его историю болезни:
- А вы что расселись-то Святослав Петрович!? Слезайте, слезайте...вот берите...физические нагрузки, вам не нужны. Все у вас в порядке! Отдыхайте, психологический отдых вам тоже не помешает, вижу нервишки-то пошаливают...
От усталости, Петрович даже ответить ничего не смог. Он только молча сполз со своего пыточного агрегата, и, постанывая сквозь зубы, оделся и выполз в коридор, где его ждал я. Больше в этот день комдив не пошел ни к каким врачам. Он удалился в свой номер, и до вечера, периодически отмачивался в душе, сидя под струями на табуретке. С его слов, он только тогда понял, что значит, походка как у краба, и что такое чихнуть так, чтобы все мышцы ныли. И если у меня после езды «без тормозов», ноги болели пару дней, то Петрович целую неделю садился на стул, придерживаясь руками, чтобы не рухнуть на него.
Потом, когда я уже не первый раз отбывал послепоходовый отдых в санатории, я, памятуя Петровича, каждый раз наотрез отказывался кататься на этом велосипеде, отговариваясь тем, что не из космоса вернулся, да и психологический отдых, для подводника гораздо важнее...

Мокрый сарафан


Капитан-лейтенант Сережа Шадрин был влюблен. Мощно, страстно и безответно. Уже целый год. И как ему казалось абсолютно безнадежно...
Год назад, его закадычный друг еще с училища, а теперь и сослуживец по экипажу, Игорь Копайгора решил жениться, и в свидетели пригласил естественно лучшего друга. Свадьбу Игорь собрался справлять в отпуске, и само-собой в родном городе, в Севастополе, где Сергей и Игорь и познакомились, еще при поступлении в училище. Шадрин, приехал поступать в Севастопольское Высшее Военно-морское училище с Волги, откуда он был родом, а Игорь был коренным севастопольцем, ведущим свою родословную, чуть ли не от суворовских солдат осевших тут после усмирения крымского ханства, и тоже предпочел инженерную карьеру командной. За пять лет, проведенных вместе в одном классе, их знакомство из простых приятельских отношений переросло в настоящую мужскую дружбу, которая с годами только крепнет, и какой можно только завидовать. В системе их называли «Союзом меча и орала», где мечом был русоволосый Сергей, казалось вобравший в себя всю мощь матери Волги, обладавший ростом под два метра, могучим телосложением, таким, что даже патрульные подходили к нему втроем, и добродушным спокойным характером, что характерно для больших и сильных мужчин. Оралом был Игорь, причем оралом от слова «орать», хотя это и не вполне соответствовало действительности. Копайгора, в противоположность Шадрину был черноволосым невысоким и изящным юношей, довольно симпатичным и самое главное очень говорливым и острым на язык, отчего его иногда звали «Роймогила». С первого курса Сергей был вхож в дом Игорь, имел прекрасные отношения со всей его семьей, и даже был предметом тайных воздыханий младшей сестры Игоря Машки, учившейся только в шестом классе, и по причине этого страдавшей от неразделенной любви к волжскому богатырю. Дружба их была лишена и тени меркантильности, и скорее была примером настоящих мужских отношений, которые заканчиваются только в глубокой старости, по самым естественным причинам. А, судя по тому, что судьба после выпуска, благоволила к ним обоим и отправила служить не просто в одну базу, а еще и в один экипаж, было очередным подтверждением этому.
И вот когда года назад, перед отпуском, примерив новые старлейские погоны, в процессе обмывания звездочек Игорь объявил Сергею, что женится, и хочет, чтобы тот был у него свидетелем, он не особо удивился. Будучи в курсе всех сердечных дел друга, он поддерживал его выбор, и был просто по человечески рад за него. Избранница Игоря, его еще школьная одноклассница Катя, все эти годы мудро и терпеливо ждала, пока тот перебеситься, тихо и целенаправленно складывая кирпичик к кирпичику их отношения, неспешно подготавливая будущее семейное счастье. Она встречала его в отпусках с цветами, провожала со слезами, и каждую неделю аккуратно писала письма, причем не огромные и наполненные пустопорожней болтовней, а короткие и лаконичные послания, тем не менее, не лишенные чуть скрытой нежности. Катя была просто по-хорошему мила, и через два года одинокой заполярной жизни, и двух автономок, Игорь, наконец, созрел. И в тот же день, в присутствии Сергея сделал ей предложение прямо из Гаджиевского переговорочного пункта по телефону, естественно сразу получив безоговорочное согласие. Тут же были оповещены все родственники, поставлены задачи перед родителями, обговорено самое необходимое и после переговоров, друзья отправились обмывать, правда, уже не звездочки, а помолвку.
Сергей же был рад лишний раз побывать в Севастополе, который он полюбил еще курсантом раз и навсегда, в который приезжал каждый отпуск хотя бы на неделю, и который совершенно искренне считал самым лучшим городом на планете. И еще в этом городе жили самые красивые девушки в мире. Крым, в своей древней истории сплел в единый клубок огромное количество народов, народностей и племен. Скифы, греки, римляне и прочие, заканчивая турками и русскими, создали такой невообразимый генетический клубок, что из него рождались столь аппетитные и сногсшибательные представители женского пола, что летом прогуляться по городу становилось настоящей пыткой для любого зрелого мужского организма. Плотские удовольствия Сергею были совсем не чужды, он пользовался успехом у женщин всегда, конечно не идя ни в какое сравнение с безумной популярностью Игоря, слывшего в их тандеме просто Казановой. Игоря иногда просто очень сильно заносило в стремлении оплодотворить всех окружающих симпатичных женщин, но качественный перелом, в конце - концов, приведший его к ЗАГСу настал после того, как корабль перед последней автономкой на несколько недель зашел в Северодвинск. «Северный Париж» начисто сразил друзей большой и бескорыстной любовью практически всех беломорских женщин, и напоследок наградил одной общеизвестной болезнью, которую корабельный доктор назвал «поморским насморком» и вылечил анонимно для командования корабля в самый кратчайший срок. Если Сергей отнесся к этой прискорбной, но по сути житейской ситуации философски, то его друг после перенесенного недуга не то чтобы морально надломился, а как-то глобально изменил свое отношение ко всему женскому полу, переосмыслил многое, что, в конце - концов, и привело его к обручению посредством раздолбанного телефонного аппарата.
После сдачи корабля второму экипажу, традиционно закончившейся для механиков неумеренным, но аккуратным поглощением «шила», друзья получили документы, гульнули еще разок и разъехались в отпуск по домам, предварительно договорившись, что через 10 дней, Шадрин покинет родину, и прибудет в Севастополь, для участия в таинстве бракосочетания друга.
Шадрин прибыл в славный Севастополь, как и пристало ответственному офицеру и настоящему другу точно в указанный срок и час. До свадьбы оставалось еще целых два дня, и жениха со свидетелем, чтобы не мешались под ногами в процессе подготовки торжества, отправили на дачу. Дача располагалась на Максимке, и представляла из себя традиционное советское садово-товарищеское строение, но с крымским колоритом в виде винограда, черешни, миндаля, пахучих роз и наличием огромного количества самодельного вина. Время друзьям пришлось коротать вне женского общества, так как Катя неожиданно проявила приверженность старозаветным свадебным традициями, и в первый же день по приезду Игоря заявила, что их следующая встреча будет только в ЗАГСе, но никак уж не в спальне. Друзья довольно весело провели эти два дня, не отходя от мангала, и значительно уменьшив количество бутылок с вином рассованных по всему домику. Холостяцкое прошлое Игоря уходило красиво, согретое раскаленным крымским солнцем, напоенное терпким лавандовым - полынным запахом крымской земли, и политое густым ароматным вином собственного изготовления.
А потом была свадьба. Собственно саму свадьбу Сергей помнил плохо, словно в тумане, и не по причине сильного опьянения. Просто когда он увидел свидетельницу, больше для него уже никто не существовал и ни что не существовало. Рядом с невестой стояло изящное и хрупкое чудо. Невысокая, божественно сложенная маленькая древнегреческая богиня, с иссиня черными длинными и вьющимися волосами, талией которую казалось, он мог обхватить одной рукой, и грудью, на которую надо было либо не смотреть, либо просто убегать от соблазна положить на нее не только глаза, но и ладонь. Точеные, красивые черты лица и совершенно несвойственные брюнеткам огромные голубые глаза, от которых нельзя было оторваться, довершили ту картину, которая напрочь поразила сердце офицера. Звали эту прелестницу София, и как потом оказалось, она была из Балаклавы, а предками ее и правда были греки-контрабандисты, задолго до революции, облюбовавшие эти берега. Все последующие свадебные мероприятия, как и в первый, так и во второй день, Сережа пребывал в полном ступоре. У него практически отказывала речь, когда он встречался взглядом со свидетельницей, его бросало то в жар, то в холод, и вдобавок ко всему, во всех движениях появилась доселе никогда не посещавшая его медвежья неуклюжесть, от которой более всего досталось невесте, пару раз чуть не лишившейся подвенечного платья. Сергей влюбился моментально, бесповоротно и навсегда. Столь странное поведение Шадрина, в апофеоз праздника осталось незамеченным молодой семье Копайгорцев, но на второй день, это уже бросалось в глаза. Но Сергей на все вопросы и Игоря и Кати ничего путного не отвечал, невнятно мычал, ссылаясь на оглушающую жару, и волнение за столь ответственную роль свидетеля, исполняемую им впервые в жизни. А чудесная гречанка Софи, которой подруга Катя рассказывала о лучшем друге своего мужа в самых положительных красках, была очень разочарована немногословным и шарахающимся от нее при каждом удобном случае богатыре. Так прошли несколько мучительных для Сергея дней, за которые он так и не решился толком поговорить с Софией, отделываясь рублеными односложными предложениями на все ее попытки его разговорить, матерясь про себя, но все, равно теряя дар речи, при каждом ее повороте головы в свою сторону. Тем не менее, через несколько дней, уже собираясь, домой, он набрался духа и когда они собрались на даче, устроить ему прощальный вечер с шашлыками, совершенно не надеясь на удачу, опустив глаза в землю и мгновенно вспотев, попросил у нее адрес, чтобы потом написать с Севера. К его изумлению, София охотно и сразу его дала, без обычного женского лукавства и игры. На самом деле немногословный и явно чем-то смущенный здоровенный красавец понравился девушке, которая, не поняв сразу причин его такого странного поведения, осталась заинтригованной и загорелась разгадать эту загадку, пусть даже путем переписки.
Сразу после торжеств, Шадрин заторопился домой, на самом деле разрываясь от желания остаться и боязни снова оказаться в роли немого идиота. Вверх взяло второе, и Сергей отправился отдыхать домой на Волгу. Обладая аналитическим складом характера, офицер всю дорогу пытался понять, почему его, вообще- то компанейского и общительного человека, выбила из колеи, и превратило в тупого забитого крестьянина, абсолютно мимолетное знакомство. Для проверки собственных сил, Шадрин за сутки, проведенные в поезде, нешуточно обаял красивую и зрелую попутчицу, от которой потом еле избавился, попросту сбежав от нее на Курском вокзале. Уже дома, в течении всего отпуска, он еще пару-тройку раз, целенаправленно и всегда успешно покорял окружающих его женщин, в конце - концов, придя к пугающему выводу, что только при мысли об одной Софии, у него мгновенно начинают дрожать руки и потеть спина, вместе с полной потерей речи и возможности трезво мыслить.
Приехав на Север, Шадрин в первую же неделю, настрочил Софии три огромнейших письма, совершенно абсурдных по содержанию. Неплохо владея языком устным, Сергей оказался совершенно неспособен положить на бумагу те слова, которые так и бурлили в его пораженном чувствами мозгу. В итоге все его письма напоминали песню технически образованного акына, волей судьбы заброшенного в далекое Заполярье, были переполнены огромным количеством специальных терминов, которые совершенно невероятным образом вписывались в описания северной природы, погоды и грибных «пастбищ» Заполярья. Вообще, письма были до такой степени странными и неординарными, что, получив их в далеком Севастополе, София, явно не доросшая еще до таких высот владения Эзоповым языком ничего толком не поняла, и даже сначала решила не отвечать на письма человека, с каждым разом казавшимся ей все более странным. Но, поразмыслив недельку-другую, решила все же написать, хотя бы ради приличия.
Тем временем. Сергей, привыкший к военно-морскому подходу к документации, в данном случае к письмам, и не получив в установленный для самого себя двухнедельный срок ответа на свои послания, с горячностью, свойственной влюбленным мужчинам, решил что надо вытравить из памяти образ Софии, и перестать заниматься маразмом. Будучи человеком системным Сергей и к этому вопросу подошел планово и инициативно. Начать он решил, со старинного русского способа смягчения тоски, то есть алкоголя. Обладая, как первый управленец, довольно внушительным запасом «шила», Шадрин начал методично нализываться до самого свинского состояния. Естественно после вечернего доклада командиров боевых частей и окончания рабочего дня, а, утром становясь в строй, пускай и помятым. Так продолжалось около месяца, и в итоге вполне здравомыслящий Сергей осознал, что его организм еще достаточно крепок, чтобы пару лет выдерживать этот режим, но образ Софии не забывался, а стал даже более чаще всплывать, особенно когда он был под мухой. И Сергей завязал с интенсивной пьянкой. А писем все не было и не было. Следующим этапом борьбы с сами собой, стал другой старорусский принцип «клин клином вышибают». Статный красавец Шадрин, и до этого не страдавший от отсутствия внимания со стороны гарнизонного женского пола, теперь уж пустился во все тяжкие, с присущей ему ответственностью и методичностью пытаясь вытравить воспоминания о неприступной гречанке массовым и планомерным грехопадением. Уже через пару недели о неутомимом капле поползли слухи среди не самой примерной части женского населения гарнизона, а еще через недельку женщины оглядывались на него на улице, и кокетливо улыбались. В итоге, Сергей приобрел в узких кругах, прозвище «Сережа Буравчик», ставшее, тем не менее, широко известным даже некоторым военно-морским начальникам мужского пола. Через какое-то время, офицер просто банально устал, осунулся, и прекратил свои сексуальные похождения, благо этому еще способствовала начавшаяся подготовка экипажа к очередной боевой службе. А писем, тем не менее, все не было, и не было. И тогда Шадрин стал просто хандрить....
Все это время, молодая супружеская пара Игоря и Кати, с упоением продолжала затянувшийся медовый месяц и на Севере. Катя, проявив, лучшие качества русских женщин на подъем оказалась скорой, и покинула Севастополь вместе с свежеприобретенным мужем, невзирая на отсутствие квартиры в Гаджиево, и всего к ней прилагающегося. На их счастье, в экипаже обнаружилась неучтенная ОМИСом однокомнатная квартира, в не самом новом фонде, но тем не менее, довольно чистенькая и вполне пригодная к обитанию. ЖБК экипажа быстренько составила протокол, и через несколько дней, Копайгоры уже спали на полу, но в собственном жилье. Пока молодые супруги, занимались ремонтом, любовью на рулонах с обоями, и прочими радостными занятиями, им не было времени попристальнее приглядеться к метаморфозам, происходящим с их свидетелем. Но вот когда экипаж принял корабль, и началась подготовка к автономке, Игорь с Сергеем начали встречаться гораздо чаще, Игорь понял, что пора бить тревогу. На семейном совете, было решено пригласить Шадрина в гости, и постараться выпытать, что за муха его укусила, и вообще прозондировать его моральное состояние. На приглашение, уже порядком соскучившийся по обществу друга Сергей согласился сразу, но, не смотря ни на что, не расслабился, и ничего молодоженам не рассказал, отделался незначительными шутками, попутно уничтожив все съедобное со стола, и профессионально употребив массу алкоголя. После этой неудачи, поразмыслив, не по годам мудрая Катя, дала добро мужу, на чисто мужской разговор с другом. Игорь подошел к делу серьезно, со знанием дела, и заявился к Сергею домой, выбрав правильное время, когда тот сменился с вахты, и с правильным грузом, состоящим из хорошо прожаренной свинины, огурчиков и полуторалитровой бутыли крепчайшей спиртовой настойки на «золотом» корне. Усталому Сереге, готовый ужин пришелся, как раз к месту, и друзья, устроившись на кухне, приступили к застолью. То ли настойка была как раз нужного градуса, то ли Сереге в последнее время и правда требовалась жилетка, чтобы в нее поплакаться, но мало помалу разговор перетек на личную жизнь, и Сергея понесло. Сначала понемногу, потом сильнее и сильнее, а уже через час здоровенный Шадрин, всхлипывал над столом, роняя соленую военно-морскую слезу на остывшее мясо и размазывая сопли по небритому лицу, плакался о своей безответной и робкой любви. Игорь, тоже изрядно поддавший, все же сохранил определенную трезвость мышления, и, поняв, наконец, причины системного кризиса лучшего друга, утешал его в лучших традициях мужского застолья. Дружески отхлопав Сергея по плечу, неимоверное количество раз, и подтвердив тому, раз пятьдесят, что все бабы дуры и ничего не стоят, Игорь уложил расстроенного товарища спать, и убыл домой с твердым и конкретным пониманием происходящего. Дома, до того, как самому упасть в постель, он успел тезисно сформулировать Кате суть проблемы и пути ее решения. Сергей влюблен в Софию. Он ей пишет. Она ему не отвечает... дура! Надо, чтобы она хотя бы один раз написала. После этого силы Игоря покинули и он уснул.
Утром на построении экипажа, Шадрин немного смущаясь, ненавязчиво пытался выведать у Игоря подробности вчерашней посиделки, концовку которой, как оказалось он, по причине усталости и сильного опьянения практически не помнил. Игорь тоже сослался на опьянение и полную амнезию, и Сергей, изрядно волновавшийся, что по пьянке выдал свои переживания, успокоился и все пошло своим чередом. Вечером этого же дня, на семейном совещании было принято решение, что Катя незамедлительно связывается с подругой, объясняет той сложившуюся ситуацию и ставит вопрос ребром: либо София пишет Шадрину внятное и понятное письмо о бесполезности его мечтаний, либо просто отвечает на его послания, если у него есть хоть какие-то шансы. И в этот же вечер, Катерина, как человек дела, и настоящая военно-морская жена, не откладывая дело в долгий ящик, отправилась на переговорочный пункт, даже не взяв с собой мужа, чтобы не мог подслушать их интимный женский разговор. София, по счастью оказавшаяся в этот вечер дома, сильно удивилась неожиданному звонку подруги, но, узнав причину, впала в недоумение. Ей, в глубине души, доставило удовольствие то, что этот видный собой офицер так крепко переживает, но ведь она ответила на каждое его письмо! Тут наступила очередь призадуматься Кате, которая точно знала, что от нее Сергею ничего не приходило. Разговор закончился на общей мысли для обоих концов провода, сводящейся к тому, что нельзя дать парню пропасть. А Софии к тому же начало льстить, что где-то далеко-далеко на Севере, есть мужчина, который не просто постоянно думает о ней, а страдает и совершает глупые и необдуманные поступки. И это почему-то грело душу, и даже заставляло немного фантазировать, так что уже через неделю, неминуемо привело Софию к мысли, что Сергей чудесный и милый парень, которого она просто не разглядела хорошо из-за его великой скромности и робости. Деятельная Екатерина, в свою очередь поставила перед собой конкретную задачу, выяснить, почему же Сергею не приходят письма. На удивление, это не заняло много времени. Дело в том, что Шадрин, уже полгода жил в квартире товарища, ушедшего вместе со своим кораблем на средний ремонт в Северодвинск, и банально перепутал адрес. Сравнив его фактический адрес, с адресом продиктованным Софией, оказалось, что ослепленный светлым чувством, Шадрин в каждом письме методично путал номер дома, и, отправившись по ложному адресу, девушка нашла все шесть писем целыми и невредимыми в переполненном почтовом ящике, судя по которому в одноименной квартире просто никто не жил, а потому и корреспонденция сохранилась нетронутой. Катя, вооружившись красным карандашом, решительно исправила на всех конвертах номер квартиры и, добавив невразумительную фразу о неверности адреса получателя, опустила все письма в почтовый ящик Шадрина...
Утром следующего дня офицер Шадрин опоздал на построение. Впервые за всю службу. Даже после оглушительных попоек и бессонных ночей он всегда вставал в строй пускай и пошатывающимся, но всегда выбритым, с начищенными туфлями и отглаженными брюками. Игорь сильно насторожился, а механик, пророчивший Шадрина комдивом раз сразу после автономки, удивлен был несказанно, и даже собирался отправлять к нему домой мичмана, узнать не случилось чего. Но тут появился сам Шадрин. Самое удивительное, что абсолютно трезв, чист, выглажен и благоухал ароматом одеколона «О-Жен».
- Шадрин! Что за номера? Почему опоздал?!
Офицер немного рассеянно посмотрел на механика, и спокойно, с легкой мечтательной улыбкой на лице ответил:
- Стихи писал, Михал Анатольевич...задумался немного, и вот...опоздал...
Остолбеневший механик не нашел слов, чтобы отчитать Шадрина, а потому махнув рукой и матерясь вполголоса полез в прочный корпус.
Так начался очередной этап большой Шадринской любви. Найдя в почтовом ящике груду писем от Софии, Сережа полночи перечитывал их, потом еще пару часов писал несколько ответов сразу, ну а потом его посетила муза Каллиопа, и рука начала выводить вирши один за другим. По большому счету, таким умиротворенным и спокойным, Игорь не видел друга уже с полгода, но негасимый огонь, полыхавший в его глазах, все - же немного настораживал. Сережа же ни на что не обращал внимания, а бродил по кораблю с блокнотом, бормоча под нос рифмы, и записывая строфы на коленке. Теперь он ежедневно, в послеобеденное время писал одно письмо в Севастополь, которое вечером, по дороге домой опускал в почтовый ящик, а дома допоздна сидел за столом с ручкой в руках и слагал стихи. Алкоголь и женщины были забыты и остались в прошлом. Письма Софии, теперь получаемые регулярно, Сергей, очень уважавший порядок в любой документации, стал аккуратно подшивать в папку с красноречивым названием «Личные планы старшего лейтенанта Шадрина С.А.», которую везде таскал с собой и заглядывавшим в нее при любом удобном случае. Он даже заслужил при очередной проверке корабля похвалу из уст начальника политотдела флотилии, приметившего офицера, практически сверявшего каждое своё слово, со своим личным планом.
Смех смехом, а дата ухода в боевой поход была все ближе и ближе. Все чудачества Шадрина не отразились на его служебном рвении, и Игорь, да и все остальные мало помалу привыкли к новому непьющему поэту Шадрину, и все вошло в привычную колею. Сам Сергей, мало понимал, что с ним творится, но чувствовал какой-то душевный подъем, по большому счету ничем особенным не оправданный. Письма, которые он получил от Софии, были простыми и незамысловатыми, а по существу ни о чем, и он этому не удивлялся. Он просто был рад, что даже после их «антизнакомства», она ему еще и пишет, от чего теплело на сердце, и почему-то было просто радостно. И еще слова просились на бумагу... Свое творчество, Сергей предусмотрительно не давал читать никому, даже самому близкому другу, хотя уже через пару недель у него набралось стихотворений на небольшой сборник. Никогда не склонный к многословию, Шадрин изливал на бумагу такое количество слов, что иногда поражался сам, как лихо переплетались в его творениях чувства, Север, полярное сияние и знание материальной части. Апофеозом поэтического угара, неожиданно заставившим Сергея задуматься о собственной умственной полноценности был многостраничный опус, наполненный строками подобными такой:
А чувства бьются как нейтроны
И сердце, как ЦНПК
Но наплевать ей на погоны,
И знаю я наверняка:
Моя любовь, как кремальера
Задраена от всех и потому
Вовек не сыщешь баталера
Чтоб выдал новую судьбу...
К счастью, критическое отношение, ко всему, что он делает, Сергея не покидало никогда, и трезво оценив, что такое показывать живым людям не стоит, а сам он при всей своей литературной плодовитости никак не тянет даже на Петрарку, не говоря уже о великом Александре Сергеевиче, Шадрин закрыл поэтическую страницу своей жизни. Тетради с виршами были наглухо заперты в сейф на пульте ГЭУ, а сам офицер принялся с усиленным рвением готовить недоделанную документацию, и потихоньку сносить на корабль пряники, чай, сахар и прочие автономочные запасы.
Наконец подошел выстраданный всем экипажем день ухода на боевую службу. За день до этого, Шадрин полночи просидел над последним перед трехмесячным перерывом письмом, своей далекой гречанке. В своем послании, совсем не коротко, а очень даже подробно Сергей рассказал, как корабль готовился к автономке, что такое штаб флотилии, раскрыл Софии тайну термина «разовые трусы с карманом», а в самом конце, очень смущаясь и краснея даже перед бумагой, попросил разрешения заехать в Севастополь. Но боже упаси не к ней конечно, а так...чтобы повидаться «случайно», и даже добавил в конце «Целую». После этого, Шадрин запечатал письмо, тяпнул рюмку и четким строевым шагом отправился к чете Копайгоры, с которыми договаривался отметить уход в море. Там он, пряча глаза, боком сунул письмо Катюше, которая должна была на пару месяцев слетать в Севастополь, и попросил передать его лично в руки Софии. Катя понимающе кивнула головой, и сразу убрала письмо в свою бездонную дамскую сумочку. После чего они все вместе привели себя в нетрезвое состояние, и даже спели «Усталую подлодку», под домашние пельмешки, заготовленные рачительной Катюшей в неимоверном количестве. Назавтра корабль покинул базу, и помчался сквозь все противолодочные рубежи, охранять страну и Атлантику от супостатов, а супруга Игоря начала собираться на родину.
Боевая служба началась традиционно всеобщим отсыпанием, после ужасов береговой подготовки, а потом постепенно вошла в спокойное и деловое состояние. Командир был опытный, а потому «наседку» из штаба экипажу не подкинули, а сам командир палку в боевой подготовке не перегибал, справедливо полагая, что все возможное и невозможное уже перегнул штаб еще на берегу. Шадрин к неописуемому восторгу механика с головой погрузился в зачеты на командира дивизиона, обложился секретной документацией, но папку с личными планам все равно продолжал таскать с собой даже в гальюн. Знания ровно ложились в голову Сергея, но дремлющее в подкорке мозга чувства, все же вылились в очередное чудачество где-то на тридцатые сутки похода. В тысячный раз, рассматривая свадебные фотографии, на которых был запечатлен образ Софии, ему пришла в голову мысль увековечить свои чувства в чем- то вещественном, раз уж не получилось в духовном. Когда-то давно, еще в школе, Сергей трудился на так называемом учебно-производственном комбинате, в цехе инкрустации по дереву. Резал шпон, делал незамысловатые картинки, и в итоге пристрастился к резьбе по дереву. Увлечение с годами хоть и отступило на задний план, но набор резаков по дереву - штихелей, Шадрин всегда возил с собой, скорее уже по привычке. И вот теперь ему пришла в голову гениальная идея: вырезать из дерева статуэтку, а лучше статую Софии. До этого, монументальной скульптурой Сергей еще не занимался, но как человек деловой, да и просто офицер способный решать нерешаемые задачи, сразу подошел к делу серьезно и ответственно. Поразмыслив, он пришел к выводу, что самый большой кусок древесины, который можно было обнаружить на корабле - это аварийный брус, который имелся в каждом отсеке и являлся неотъемлемой частью средств по борьбе за живучесть корабля. Они были закреплены за командирами отсеков, передавались по описи, нумеровались и вообще считались неприкосновенными вещами. Но это Сергея мало волновало. Пробравшись под самое утро в 10-й отсек, когда вахтенный размазывал сопли по столу в ВХЛ-ке, Шадрин быстро и ловко отпилил от бруса метровый кусок, и постарался незаметно переместить его в каюту. К его удивлению, и позору кормовой вахты, это удалось, ибо вся вахта дрыхла без задних ног. В каюте он быстренько удалил рубанком краску, заметая следы, и приступил к высокому творчеству. Размеры украденной древесины, позволяли ваять только стоящую фигуру, поэтому Шадрин призадумавшись, полистал валявшиеся в каюте журналы, нашел в одном из «Огоньков» репродукцию Боттичелли «Рождение Венеры», и взял ее за основу. Теперь все свои вахты на пульте ГЭУ, он четко делил на служебные и личные. Служебные, точнее вечерние были полностью посвящены специальности, а утренние резцам и стружке. На пульте тихонько посмеивались над Шадриным, а уж когда в куске бывшего аварийного бруса начало вырисовываться женское тело, то веселые слухи о «озабоченности» управленца деревянной женщиной начали распространяться по всему кораблю. На пульт начались массовые экскурсии, а затем, во время одного из осмотров корабля, командир неожиданно заметил, что в 10-м отсеке аварийный брус подозрительно короток. Командир отсека, капитан-лейтенант Парамонов, внятно ответить на вопрос, об исчезновении значительной части бруса не смог, был показательно высечен на докладе в центральном посту, и, будучи отправленным на пульт зализывать раны, неожиданно сопоставил появление деревянной женщины и исчезновение своего аварийно-спасательного имущества. Разгорелся локальный скандал, на счастье быстро потушенный примерно 750 граммами спирта-ректификата, которые виноватый и пристыженный Шадрин, добросовестно отлил Парамонову, не упустившему возможности пополнить личную шильницу. К всеобщему удивлению, фигура, постепенно появляющаяся из- под резца, не приняла гротескных форм, а наоборот получалась очень даже аппетитной. Правда, то - ли рука у Сергея дрожала, то - ли уже сказывалась длительная оторванность от берега, и женского пола в частности, но София получилась с пропорциями Памелы Андерсон, и совсем уж не целомудренная, как у Боттичелли. К самой ответственной части своего произведения искусств, к голове и лицу Софии, Шадрин пока приступать побаивался, постоянно примериваясь и все - же откладывая резцы в сторону. Таким образом, за три недели до конца автономки, на пульте высилась почти метрового роста деревянная женщина, по изгибам фигуры сильно напоминавшая маститую стриптизершу, с деревянным квадратом вместо головы, на длинной красивой шее. И вот пока Шадрин испытывал творческие метания, случилось непоправимое. Командир, от которого старательно прятали «деревянную женщину», в минуту раздражения и грусти, неожиданно свалился на нижнюю палубу третьего отсека, а точнее на пульт ГЭУ спустить пар. Шадринскую статую не успели спрятать, и она под крики и рев командира, была торжественно доставлена в центральный пост, куда через несколько минут были незамедлительно вызваны мирно посапывающие в каюте механик, комдив и сам Шадрин. Потом была сочная и емкая речь командира, в который комдиву было обещано забрать его представление из штаба, Шадрин получил обещание никогда не стать комдивом, механик был обозван старым пердуном, а весь корабль из уст командира получил прозвище крейсер «Безумный». Выговорившись, командир извинился за допущенную в собственном монологе грубость, но вернуть творцу его произведение до конца боевой службы отказался категорически. И мало того приказал водрузить это деревянный секс символ в центральном посту рядом со своим креслом, причем как положено, любому телу на подводной лодке, перепоясав статую ПДУ. Зная командира, как человека в некоторых вопросах принципиального до неприличия, Шадрин с утерей смирился, хотя и очень расстроился, и до конца боевой службы в новых оригинальных идеях замечен не был. А вот «деревянная Венера» с тех пор зажила в центральном посту своей новой жизнью, полной новизны и внимания окружающих. Теперь она стояла справа от командира, около стола. Через плечо на Венере висело ПДУ, а на квадратную голову статуи кто-то водрузил старую пилотку с древним, позеленевшим шитым «крабом». Это так понравилось командиру, что пилотку по его приказу прибили гвоздями, чтобы не сваливалась, а на том месте, где должны было быть лицо, красной гуашью подрисовали яркие, сочные и огромные губы. На левую грудь Венеры, по его же приказу, аккуратно, чтобы не испортить дерево наклеили боевой номер, но не простой, а символизирующий весь корабль « РПК СН К-...». Забредавший туда изредка Шадрин, старался не смотреть на свою оскверненную святыню, и побыстрее покинуть центральный пост, чтобы не видеть позора своей недоделанной возлюбленной. Так она и простояла около командира до прихода в базу, а потом волшебным образом исчезла. Правда говорили, что ее видели в гараже командира, где он, расслабляясь с друзьями автомобилистами за парой рюмок, ласково называл деревянную Венеру настоящим подводником, который всегда по форме одет, готов к постоянному изнасилованию, и ничего не боится, потому - что сам- дерево.
Тем временем, пока друзья бороздили просторы Атлантического океана, Катюша, в Севастополе выполняла свой «интернациональный» долг. В самую первую встречу с Софией, она передала ей последнее написанное перед походом письмо, и без обиняков обрисовала картину деградирующего от безответной любви Шадрина, призвав подругу, как настоящую женщину, помочь в спасении их свидетеля. Если уж она не уверена, что у них что-то может получиться, то хотя содействовать выведению Сергея из мира любовных иллюзий и ничем не оправданных страданий. К ее величайшему удивлению, оказалось, что София, не просто очень благосклонно настроена по отношению к Сергею, а даже как бы витает в некой эйфории. Посчитав, это за добрый знак, Катерина, облегченно вздохнула, и даже пообещала подруге, пригласить Сергея к ним в гости, после похода, чтобы вместе отпраздновать их возвращение. Та с нескрываемой радостью согласилась, и на этот раз подруги разошлись довольные, одна в глубине души считая себя неплохой сводницей, а другая просто переполненная романтикой будущей встречи. Дело в том, что и мужчины, и женщины в не меньшей степени, частенько выдумывают сами для себя что-то, а потом, постепенно начинают свято верить в это «что-то». Вот и София, начавшая переписку с Шадриным, по большей части просто так, можно даже сказать со скуки, так долго искала в его письмах, между строк скрытый смысл, что постепенно уверовала в незаметное и трогательное чувство богатырского вида офицера, который из-за своей чрезмерной скромности никак не может ей об этом сказать, а просто пытается замаскировать это в своих странных письмах. А когда в самом последнем его послании, она прочитала о том, что он приедет, да еще и впервые за этот год прочитала в конце письма «целую», то все это легло на благодатную почву. София вообще нафантазировала себе, что, уходя в опасный и длительный поход, он, таким образом, намекнул на многое, и что его намек она поняла, и что скоро они увидятся, и встреча эта будет совсем не такой, как год назад.
Как водится, в день прихода корабля из автономки, членов семей пустили на пирс, чтобы встретить своих родных мужчин. Катюша, вдоволь наобнимавшись со своим Игорьком, расцеловала Шадрина за компанию, и сообщила ему, что письмо передано лично в руки, и что его в Севастополе ждут. Шадрин густо покраснел, но приехать к Копайгорам в гости согласился незамедлительно.
А потом была авральная сдача корабля, с неизменными недостатками и недостачами, лакируемыми корабельным «шилом», лихорадочное ночное оформление путевок в санатории и перевозочных документов, промежуточными пьянками и ожиданием денег и книжечек с инвалютными рублями. Благо времена были еще советские, финансов для Министерства Обороны хватало, и весь цикл сдачи корабля, сборов и убытия в отпуск уложился в ударные четверо суток, после чего почти весь офицерский состав и часть мичманского разлетелась и разъехалась по местам профотдыха, с последующим убытием в плановый отпуск. В те дивные и забытые времена, было как-то не принято отказываться от обязательного после боевой службы санатория, и поэтому семейная чета Копайгоры и Шадрин тоже отправились поправлять здоровье в военно-морской санаторий в Подмосковье, в Солнечногорск. Там они вполне успешно залечили зубы, получили по ребрам душем Шарко, неоднократно совершили терренкур вокруг озера, ну и заодно употребили со вкусом немало пива и коньяка продаваемого почти в открытую в уютном санаторном кафе. Отдых прошел довольно быстро, и после его завершения, Шадрин отправился на недельку, домой на Волгу, повидать маму, а Копайгорцы убыли в родной Севастополь. По договоренности, Сергей должен был дать телеграмму о дате приезда, которая послужила бы сигналом для «общего» сбора на даче Игоря.
Прошло около десяти дней, и когда Игорь и Катюша уже начали опасаться, что Шадрин снова впал в кому от робости, пришла телеграмма, в которой Сергей оповещал, что были проблемы с билетами, но он едет, и будет в Севастополе через 2 дня ближе к вечеру, поездом таким-то, в таком-то вагоне. Супруги приняли это как сигнал к действию, и скоренько разогнали всю родню с дачи, и оповестили Софию, о том, что ее воздыхатель приезжает послезавтра, и вечером этого же дня, они все вместе встречаются у них на даче, с последующим гуляньем, песнями танцами и счастливым эпилогом. София, давно уже созревшая, и даже чуть перезревшая в ожидании этой судьбоносной встречи с ходу записалась на все возможные виды парикмахерско - косметических процедур, и с головой погрузилась во все виды подготовки предстоящего свидания. В итоге, когда поезд с Шадриным пришвартовался к перрону севастопольского вокзала, диспозиция сторон была такова: сам Сергей, почти всю дорогу тренировавший волевые качества посредством некрепких напитков, но в большом количестве, вылезая из вагона, сразу размяк под палящим крымским солнцем. Пьяным он не был, но совокупность солнца, пива и душевных переживаний, на его лице читались без микроскопа. София, с утра пребывающая в боевой окраске, а от того боящаяся потереть даже нос, дабы весь макияж не потек ручьями судорожно выбирала наряд, способный подчеркнуть все ее достоинства, одновременно с этим демонстрируя умеренность, скромность и хороший вкус. В итоге, принимая во внимание страшную жару, она остановилась на светлом и невесомом сарафане, который, облегая в нужных местах, был как-то странно прозрачен в других местах, а вообще по большому счету оставлял впечатление некой порочной невинности. Игорь с самого утра, намариновал на даче килограмма три мяса, заботливо отобрал свежих овощей и фруктов, и вообще полностью организовал на даче полноценный пункт питания, готовый к приему не то чтобы четырех человек, а несравненно большего количества голодающих. А вот Катюша, с момента получения телеграммы мучалась только одним: кто и где будет спать. Одноэтажная дачка, с двумя мизерными комнатами, и полным отсутствием второго этажа не сильно располагала к уединению. Спать вместе с Софией, а Игоря подложить к Сергею, Катюша даже не планировала по известным причинам, и по ним же даже не предполагала, что любая из сводимых сторон может просто не захотеть оставаться ночевать. После долгих размышлений и прикидок, Катюша приняла решение, которое сводилось к следующему. Вечером, после застолья, она с мужем, под благовидным предлогом, допустим, прогуляться, оставляют Сергея и Софию на даче одних, а сами просто сбегают домой, и приезжают только утром. А там и видно будет, что и как сложилось у оставленной наедине парочки. Игорю не очень понравился этот вариант, предполагающий в случае их неминуемого ухода умеренное употребление спиртного, но под суровым взглядом своей увлеченной половины, сдался и выразил личное восхищение гениальному плану своей жены. В итоге, на момент, когда Шадрин вступил на севастопольскую землю, на даче под виноградом был накрыт столик на четверых, а в домике была приготовлена постель только на двоих.
Сергей, не успевший отойти от вагона и двух шагов, с ходу был ошарашен известием, что долгожданная встреча с девушкой своей мечты будет практически сейчас, а не завтра или послезавтра. И офицер Шадрин, не смотря на то, что несколько месяцев внутренне готовил себя к этому поистине историческому событию, снова впал в состояние овоща. Встречающая сторона, в лице Игоря, к такому повороту была готова, а потому в машине уже лежал букет роз, купленный Игорем для торжественного вручения Софии, и пару бутылок холодного пива просто так, на всякий случай. За полчаса поездки на дачу Шадрин уничтожил пиво, но в норму не пришел, и вообще на все вопросы друга отвечал коротко и довольно нечленораздельно, хотя и не пребывал в состоянии опьянения.
А на даче их ждали. Волновавшаяся не меньше Шадрина, но, тем не менее, не потерявшая дар речи и способность соображать София, к тому времени уже как час находившаяся на даче, услышав шум подъезжающей машины, постаралась обставить свой выход самым подобающим образом. И ей это удалось. Она выглядела фантастически эффектно, на фоне вечернего крымского солнца, насквозь пробивающего своими лучами ее воздушный сарафан и подчеркивающего ее точеную и восхитительную фигуру, но не оставляя впечатления пошлости и безвкусицы. Обалдевшего до упора Шадрина, хватило лишь на то, что бы беззвучно шевеля губами протянуть букет ей букет роз и уткнуться глазами в землю. Уже через минут пятнадцать, над участком поплыл божественный запах шашлыков, а на стол из погреба была водружена большая запотевшая бутыль домашнего вина. Все это время, Шадрин суетился где-то в глубине домика, то-ли переодеваясь, то-ли просто прячась, и выполз на свет божий, только после очень настойчивых просьб Катюши и Игоря. Вся эта нелепица в поведении Сергея, сначала даже чем-то польстила Софии, но потом, когда они уже были за столом, и долгожданный офицер, либо утыкался носом в тарелку, либо, наоборот, с открытым ртом рассматривал ее, но при этом почти ничего не говорил, начала понемногу раздражать. А Шадрин, видя и понимая это, никак не мог перебороть себя. Все «домашние заготовки» испарились из его военной головы, как только он увидел Софию, и перебороть себя было выше его сил. Но застолье продолжалось, и стараниями семьи Копайгора проходило довольно весело, благо раздражение свое София старалась не показывать, а Шадрин улыбаться, в отличие от речи, пока не разучился.
Вечер, а с ним и темнота, летом в Крыму наступает внезапно. Вот только сейчас вроде было светло, и солнце золотило крыши, и вдруг уже темень, черная и непроглядная. Катюша, опытным взором, определив, что до темноты осталось не более получаса, неожиданно для Шадрина и Софии, непосвященных в их семейный план, предложила Игорю, срочно пройтись с ней, до знакомых на другом конце дачного поселка. Игорь нехотя согласился, успев раскрутить молчавшего Шадрина на пару стаканов душистого винца на посошок, а Катюша, многозначительно поглядывая на Софию, клятвенно пообещала вернуться максимум через час, полтора. София, уже изрядно раздосадованная невнятным поведением Сергея, сначала было попыталась наотрез отказаться, и прогуляться вместе с семейной парой, но потом внезапно передумала, решив, что за этот час, проведенный наедине, сможет поставить все точки над «и».
Супруги ушли, уже в тот момент, когда на землю стремительно накатывался пряный крымский вечер. Сергей зажег лампу над столом, и внезапно осознав, что остался один на один с Софией, испугался. Он не мог понять, чего он боится, но язык окончательно и бесповоротно присох к гортани, и потрясенный этим, Шадрин молча плюхнулся на стул и в напряжении замер.
- Сереженька, ну что ты молчишь?
София села даже не напротив него, а рядом, закинув красивые ноги одна на другую, и края ее сарафана легли на колени офицера.
- Давай выпьем за нашу встречу?
Рука девушки легла на ладонь Сергея, и он заметно вздрогнув, попытался ее убрать. София нервно скривилась, но, взяв себя в руки, налила по бокалу вина и протянула Сергею. Он молча взял.
- За то, что мы в конце-концов встретились... За тебя Сережа...
Звякнули бокалы, и на миг показалось, что и Сергей и София потянулись друг к другу, но Сергей неожиданно залпом опрокинул бокал в рот, и встал.
- Я...я...сейчас сигареты возьму....
И тут Софию прорвало.
- Послушай ты...военный - здоровенный! Ты что...и, правда ребенок, или как? Сереженька... да что же это такое-то!? Ты же за весь вечер трех слов не сказал!!! Я, как дурочка...сейчас приедет...во он... не такой как все....целый год над твоими письмами... Да пропади все пропадом! Ну и сиди здесь бирюк недоделанный...хотя бы...ай... Я ухожу домой!!! Там Катьке и передай! Что ты, что она, да и я дура полнейшая...сказку выдумала сама себе!
Она подхватила сумочку, и решительно развернулась к воротам дачи. И тут Шадрин осознал, что если сейчас, в этот самый миг, он не остановит эту красивую и желанную ему девушку, то вряд - ли больше ее увидит, и что надо что-то делать. И тут его взгляд упал на бочку с водой, на которой стоял внушительный кувшин, судя по всему наполненный доверху.
- Софья... подожди, я...!
Он шагнул с крыльца, и как бы случайно, в размахе, задел рукой кувшин, который целиком и полностью плесканул на остановившуюся из- за его крика Софию. Та ахнула. Трехлитровый сосуд точнёхонько и прицельно, не задев ее, пронесся мимо, а вот все его содержимое так же аккуратно вылилось на белоснежный сарафан девушки. Он был до того тонок, что мгновенно облепил чудную фигурку онемевшей Софии, и мгновенно рельефно проявив сквозь невесомый материал и красивую грудь, с небольшими темными сосками, и тонкую талию, и дивные породистые ноги наследницы греческих переселенцев.
- Олух! Медведь безрукий!!! Откуда ты свалился на мою голову?! Говорила мама, держись подальше от голландёров!!! Отвернись! Отвернись сейчас же! Господи, связалась же...ой...
София, размахнувшись со всей силы, заехала сумочкой в плечо Шадрину.
- Отойди! Уйди ради бога!
Она влетела в домик, и захлопнула за собой дверь.
- Не заходи!!!
Сергей, присел на стул, и, вздохнув, налил полный стакан вина. Он уже понял, что своей дуростью испортил все, что только возможно, и теперь осталось только выслушать до конца, то, что о нем думает София, и попрощаться. Сергей залпом опрокинул стакан, и закурил.
- Эй! Ромео!
Дверь распахнулась. В проеме стояла укутанная в простыню София, и протягивала Сергею мокрый сарафан.
- Повесь...рядом тут...пусть сохнет.
Сергей молча взял сарафан, и повесил на одну из веревок висящих во дворе.
- Господи... ну что же ты такой дундук-то...бестолковый... Или у тебя всегда так с девушками, а? А может ты просто...у тебя хоть когда-нибудь, была девушка-то? Или у вас там, на Волге только сети и удочки в почете? Да... повезло мне...слов нет...скорее бы сарафан высох, пока последний автобус не ушел...Ты...
София говорила и говорила, выплескивая все накипевшее за вечер, да и, наверное, за целый бестолковый год, а Сергей угрюмо дымил сигареты одну за одной, принимая все слова, как справедливую кару за собственную дурость и беспомощность.
- Молчишь? Ну и молчи тут один!!! Позовешь, когда высохнет! Думаю, в такую жару минут за десять готово будет!
Он хлопнула дверью, и Сергей снова остался один во дворе. Было уже темно, на землю опустилась крымская ночь. Где-то трещали цикады, где-то смеялись, и играла музыка, а Сергей все сидел и сидел, раз, за разом опрокидывая бокалы с вином, которое, к сожалению совершенно его не брало. На улице и правда стоял вечерний зной, но на Максимку, где находилась дача, не долетал освежающий ветер с глади Черного моря, и воздух остывал неспешно и лениво.
- Ау! Ромео....как там мой наряд?
Сергей очнулся от дум. София кричала из комнаты, даже не пытаясь подойти к двери.
- Сейчас...
Он встал и подошел к висящему сарафану. Он был уже практически сух. Но Шадрину так не хотелось ее отпускать. Он знал, что если сейчас отдаст ей платье, то больше вряд - ли ее увидит, а так хотелось все - же набраться потерявшейся где-то смелости, и сказать ей, что она самая лучшая и самая красивая девушка на свете, и что она ему нужна, такая как есть, вся и навсегда. Сергей, оглянулся, нашел глазами злополучный кувшин, и, наполнив его водой из стоявшей рядом бочки, воровато оглянувшись на дверь, вылил на сарафан.
- София...мокрый он еще...пока...
Через минуту в двери показалась голова Софии.
- Дай сюда!
Сергей снял сарафан и протянул девушке. Она потрогала.
- Мокрый....Ладно...пусть сохнет...
София скрылась обратно за дверью, а Сергей снова уселся за стол, и начал мысленно репетировать и проговаривать то, что он сотни, раз уже делал, и вновь спасовал, оказавшись один на один с предметом своих воздыханий. Он что-то бубнил себе под нос, не забывая глотнуть вина, повторяя снова и снова, те самые простые слова, которые всегда труднее всего сказать. Прошло минут тридцать, и из дома снова раздался голос Софии.
- Ромео, ну что там!? Высохло?
Шадрин, уже не раздумывая, вскочил с места, и снова зачерпнув воды из бочки, окатил сарафан.
- Мокрый еще...
София, к этому времени, немного успокоившаяся, и даже благодаря врожденной веселости и чувству юмора немного развеселившаяся, уже успела устать валяться на единственной в комнате кровати. Сначала, когда она мокрая и злая оказалась в комнате, она была готова растерзать этого неуклюжего северного увальня, но когда твой сарафан сохнет на улице, а трусики на окне, даже отвесить полновесную пощечину представляется определенной проблемой, не то, чтобы просто вцепиться в волосы. Поэтому она просто выговорилась на поникшего Шадрина, и отправилась в комнату. И теперь, катаясь по кровати, она поостыла, и даже улыбаясь, покрикивала на сидящего где-то во дворе Сергея, просто так, для удовольствия, чтобы лишний раз задеть. Неожиданно, София сообразила, что прошло уже немало времени. Она встала и подошла к окну выходящему не во двор, а в сад, на открытой раме которого сохли трусики. Они были сухие, абсолютно! Конечно, они были маленькими и несравнимыми с сарафаном, но, даже вися на подоконнике, они были уже сухие как порох! София на цыпочках подошла к окну. Во дворе, освещенном только несколькими лампочками, за столом уставленным остатками вечернего пиршества, сидел Сергей. Он сидел боком к окну, прямо под лампой, и было хорошо видно, как он, качая сжатую в кулак правую руку и играя желваками, как будто готовится то ли к выступлению, то ли просто к сдаче очень сложного экзамена. Он был до такой степени серьезен, что Софии стало даже смешно, и она, отступив от окна, снова крикнула:
- Сережа...как там мой сарафан?!
И прижавшись к стенке, незаметно выглянула в окошко. Сергей, вскочив, как ужаленный, услышав ее голос, шагнул к бочке, зачерпнул кувшином воды, и, посмотрев на дверь, неожиданно полил ее сарафан. Задохнувшись от негодования, София, придерживая спадающую простынь, распахнула дверь и выскочила во двор.
- Ты что!? Ты что делаешь!? Зачем?! Ну, ты совсем офонарел, что-ли.!?
От ее крика, Шадрин вздрагивая, отступал шаг за шагом к двери, будто пытаясь спрятаться от этого женского визга, который хлестал его с каждым разом все сильнее и сильнее. Не в силах сдержаться, София схватила кувшин и замахнулась на Сергея.
- Зачем это?! Что ты молчишь!? Ну, что ты молчишь!? Ты немой?! Остолоп...
Внезапно Шадрин остановился. Он поднял голову, и его глаза на миг заблестели и стали серьезными и абсолютно трезвыми.
- Извини. Я не хотел. Мне просто надо было....да к чему это все теперь...Извини, если сможешь. Оставайся, я сейчас уйду.
Он снова, как будто сдулся и поник, и даже как-то сгорбившись, шагнул на крыльцо.
И тут София поняла все. И то, что не в силах и ее отпустить и себя перебороть, Сережа каждые полчаса поливал ее сарафан водой из кувшина, снова и снова собираясь с духом, чтобы хоть что-то выдавить из себя, а может и сделать, а она дура, этого не поняла, а своим раздражением только еще больше загоняла, этого большого и доброго мужчина внутрь себя. София стояла рядом со своим сарафаном с кувшином в руках, а Шадрин стоял в дверях дома, с потерянным лицом, всей своей фигурой показывая и боль, и растерянность, и даже ощущение неминуемой потери, которая сейчас произойдет. И ей стало пронзительно жалко, этого сильного и красивого парня, который стоял перед ней и не знал что делать, чтобы не дать ей уйти, одновременно боясь ее чем-то обидеть, и от этого просто не решавшийся даже говорить. София молча зачерпнула и бочки воды, и вылила весь, до капельки кувшин на висящий сарафан. Потом подошла к Сергею. Тот, прикусив губу, смотрел на стоящую перед ним девушку.
- Такой большой и глупенький...
София повела плечами, и простыня соскользнула на землю.
- Недотёпа ты...мой...- и шагнула к нему...
Утром, Игорь с Катюшей, предварительно отзвонившись, на всякий случай домой Софии, и, убедившись, что ее там нет, отправились на дачу. Посреди двора, белым флагом, как символ капитуляции развевался белый сарафан. Супругам пришлось немало пошуметь, пока на пороге дачи, не выросла могучая фигура улыбающегося Шадрина, к плечу которого прижималась хрупкая фигурка Софии. Потом был веселый и шумный завтрак, за которым вдруг обнаружилось, что немота у Шадрина пропала напрочь, и он радостен и словоохотлив, а София с нескрываемой нежностью смотрит на него, стараясь, лишний раз не выпускать его руку из своей.
Они расписались через две недели, в Севастополе, без свадьбы и пышных торжеств, благо это помог отпускной билет Сергея, и сразу уехали к нему на родину знакомиться с родителями. София сразу пришлась ко двору, и к ее удивлению быстро подружилась со свекровью, оказавшейся простой и доброй русской женщиной, принявшей ее сразу и без анекдотичных нюансов и претензий.
На север они ехали уже вчетвером, двумя счастливыми семейным парами, со смехом раскладывая в купе традиционную вареную курицу и сочные севастопольские помидоры. К большому удивлению Катюши, в самой глубине души не очень верившей в столь скоротечный брак, у них все сложилось счастливо и благополучно. София, которой еще пару месяцев назад и в голову прийти не могло, что она окажется в ранге жены, да еще и на самой северной окраине страны, очень легко и непринужденно вписалась в северный быт, не хватаясь за голову, и не пытаясь, сбежать, сразу обратно домой, под крыло заботливых родителей. Сергей же был просто счастлив, и этим все было сказано. Он, как не странно не был в розовых очках, а на все смотрел реально, и эта реальность все больше и больше ему нравилась, в чем была огромная заслуга его маленькой и хрупкой гречанки.
И когда потом, спустя годы, командир электромеханической боевой части РПК СН капитан 2 ранга Шадрин, возвращался из автономки, на пирсе, вместе с другими женами, его ждала София с детьми, он не удивлялся, когда она, обнимая, шептала ему на ухо абсолютно бессмысленные для всех окружающих слова:
- Приходи скорее домой милый, мой сарафан такой сухой...

Сын трудового народа...

Много странного и удивительного для любого сухопутного офицера таится в самом укладе службы на подводной лодке. Есть от чего прийти в лёгкий шок и недоумение. Отпуска по три месяца, отсутствие офицерских должностей ниже капитан-лейтенанта, какие-то обязательные санатории после боевых служб, да и офицеров с «прапорщиками», раза в два больше чем срочной службы, да мало ли еще чудачеств... Но служба подводника уникальна еще тем, что ты запросто можешь оказаться в прокопченной курилке вместе с носителем больших погон, а пуще того, и в тесненькой сауне голышом спине к спине с адмиралом, чем и отличается от любого сухопутного гарнизона, где офицер видит генерала только на построении, если сам не служит в штабе. Как военнослужащий, имевший удовольствие поносить сапоги почти полтора года, помню, какой испуганный ажиотаж вызывал среди личного состава, начиная от полковников, заканчивая рядовыми, даже слух о появлении «красных лампасов» в радиусе ближайших пяти километров. Напротив, в базе подводников можно, элементарно перекуривая на корне пирса, оказаться спина к спине с носителем «паука» и даже дать ему прикурить и перекинуться парой слов. И если сухопутчик может судить о своем генерале по большей части из речей на торжественных построениях и приказов по соединению, то у подводника бывают и другие, порой совершенно неожиданные обстоятельства узнать своих адмиралов поближе...
Той весной экипаж вводили в линию, и напряженка была полной и абсолютной. После почти трех лет заводского ремонта и базовой жизни личный состав с большим трудом и скрипом снова въезжал в корабельную жизнь. Проверки шли одна за другой, штаб насиловал ГКП, флагманские мордовали свои боевые части, а на вечерних докладах командир раздавал всем подряд и кому попало за все произошедшее за день. Само собой, границы рабочего дня расширились до бесконечности, и офицеры и мичмана попадали домой не раньше окончания программы «Время». Незаметно наступил май, а с ним и пора эвакуации семейств военнослужащих на Большую Землю. Время было еще советское, на сахар еще не успели ввести талоны, и билет на самолет до Москвы еще стоил 37 рублей, и проблемы с ними еще не было. Где-то в середине мая жена, устав ждать, пока я смогу вырваться с корабля, чтобы купить ей билеты, уложила сына в коляску и мужественно отправилась в кассу. К ее удивлению билеты на самолет до Симферополя она взяла без проблем, а потому в один из моих нечастых визитов домой поставила условие. Раз она брала билеты сама, то я, невзирая на полный служебный коллапс, просто обязан проводить ее с сыном до аэропорта, чего бы мне это не стоило. Я вынужден был согласиться, хотя в душе не был до конца уверен, что наш командир, всей душой стремившийся в море, сочтет это уважительной причиной, чтобы отпустить лейтенанта с корабля в такое ответственное время. Но в тот день командир, приказавший отпускать кого бы то ни было с корабля только со своего личного разрешения, оказался в благодушном настроении и дал добро на проводы, только предварительно слегка измочалив меня по поводу порядка в отсеке и неподбритого затылка.
Рейс был вечерний. Я с семейством без особых проблем добрался до Колы автобусом, а оттуда до аэропорта Мурмаши на такси. Памятуя прошлогодний отъезд семьи, я решил, что обязательно дождусь момента, когда самолет с женой и сыном оторвется от земли, и только тогда поеду обратно в Гаджиево. Дело в том, что в прошлый раз я, боясь опоздать на автобус, уехал сразу после того, как они прошли регистрацию, и только позвонив в Севастополь через день, узнал, что жена с сыном на руках просидела всю ночь в комнате матери и ребенка, оттого что рейс задержали до утра. В этот раз все прошло гладко, самолет взлетел четко по расписанию, и увидев в воздухе его огни, я взглянул на часы и понял, что на последний автобус на Гаджиево, который возможно было перехватить в Мурмашах, я безнадежно опоздал. Торопится было уже некуда, и я побрел на выход аэровокзала, чтобы сесть на автобус, и потом в Мурмашах перед мостом ловить попутку до родной базы. В дверях аэропорта я лоб в лоб столкнулся с контр-адмиралом Кольцовым, заместителем командующего нашей флотилии.
Адмирал Кольцов был фигурой яркой и неординарной. Невысокий и коренастый, с рокочущим голосом и простонародными повадками, он, тем не менее, прошел огромную школу, начав лейтенантом на «азах», и закончив адмиралом на БДРах. Количество его боевых служб исчислялось несколькими десятками, а простых выходов в море неисчислимое множество. Даже своего контр-адмирала, «Кольцо», как его называли во флотилии, получил без обязательной Академии ГШ, что было большой редкостью и говорило само за себя. Был он человеком, как называется, «от сохи», и потребности подводников понимал просто и незамысловато, как-то раз на построении флотилии прямолинейно заявив, что если в базе нет театров и парков отдыха, то всегда в магазинах должна быть водка, и хотя бы один выходной в неделю. Причем сделал он это в самый разгар антиалкогольной истерии Горбачева, не побоявшись никаких политорганов и последствий.
А сейчас «Кольцо», которому я молодцевато отдал честь, самолично заволакивал чемодан супруги сквозь двери, поглядывая на свою статную и высокую половину снизу вверх, и что-то объяснял ей шепотом, больше напоминавшим приглушенное рычанье медведя. Естественно, на меня адмирал не обратил никакого внимания, чему я несказанно обрадовался, еще с солдатских времен испытывая определенную робость к обладателям высоких званий.
Доехав до Мурмашей, я заглянул в магазинчик на площади, где прикупил на будущее парочку готовых ужинов в фольге, каждый из которых состоял из пары котлет и порции гречки, а попутно приобрел у таксиста две бутылки водки, по причине «сухого» закона напрочь отсутствующей на прилавках. Полярный день еще не вступил в свои права, и когда я занял позицию голосующего на остановке перед мостом, уже стемнело. Время было еще советское, брать деньги с попутчика на Севере еще не научились, и поэтому проблем с проезжающими машинами никогда не было. Но мне в этот день как-то не везло. Кто бы ни тормозил, все направлялись куда угодно, только не в сторону родной базы. А на улице холодало. Через минут сорок я уже приплясывал на остановке, кутаясь насколько возможно в плащ и матерясь на себя за то, что не надел шинель. А машин на дороге становилось все меньше и меньше. И вот, когда я уже начал сомневаться, что смогу сегодня добраться до дома, и начал прикидывать, где же перекантоваться ночью, на дороге показались одинокие огни. Я, уже мало надеясь на успех, поднял руку, и машина, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении военным уазиком, неожиданно тормознула. Прикрывая глаза руками от света фар, я подошел поближе.
- Куда едешь, лейтенант бл...?
Из-за слепящего света фар, да и неосвещенного салона уазика, ни говорившего, ни водителя видно не было, но этот низкий хрипловато-рычащий голос показался мне знакомым.
- В Гаджиево.
- Сокамерник значит... бл... Запрыгивай, лейтенант, поехали домой...
Голос однозначно был очень знаком, но то ли от озноба, то ли еще от чего, память никак не могла сфокусироваться. В машине, по флотской традиции, утепленной синими казенными одеялами, было тепло и уютно. Бросив пакет на сиденье, я начал было устраиваться поудобнее, но когда машина тронулась, мигнув фарами, на фоне освещенного ветрового стекла нарисовался профиль, по которому я моментально опознал, чей же это голос. Это был контр-адмирал Кольцов, которого совсем недавно я встретил в аэропорту. Как-то само-собой, автоматически пропало ощущение радости от пойманной машины, и где-то глубоко внутри начало рождаться неловкое ощущение незваного бедного родственника в гостях у барина.
- Где служишь, лейтенант бл...?
- В экипаже Васильченко, товарищ адмирал!
- Хороший командир, бл... У меня когда-то помощником был. Гм... а я ведь завтра вас проверяю, бл... Откуда едешь?
У меня появилось очень сильное предчувствие, что сейчас мне обязательно за что-то достанется, а завтра достанется еще и командиру, причем за весь офицерский состав и корабль, а причиной буду один я. Постаравшись придать голосу некий симбиоз жалостливого, но все же строевого доклада младшего очень-очень старшему я подрагивающим голосом ответил:
- Из аэропорта. Семью провожал, товарищ адмирал. Сын еще маленький...
Договорить придуманную балладу о заботливом отце и любящем муже я не успел.
- И я оттуда! Моя мадам отдыхать собралась бл... как всегда без меня бл... А ты какого хрена в аэропорту не подошел, а сюда поперся? Померзнуть захотелось, лейтенант бл...?
Слава богу, в темноте сидящий на переднем сиденье рядом с водителем «Кольцо» не видел моего лица. Думаю, что простым изгнанием из машины я бы не отделался. Да и как можно было объяснить самому простому контр-адмиралу, почему к нему не подошел в аэропорту напрашиваться в попутчики такой красавец лейтенант, как я? Словно отвечая на мои мысли, «Кольцо», хохотнул и прохрипел своим неповторимым голосом:
- Что молчишь бл..? Так и скажи, что забздел! Какой застенчивый литёха пошел... Ладно, я тут немного задавлю на массу, а не то завтра злой и непредсказуемый буду бл... Лейтенант, можешь курить, но аккуратно и нежно, чтобы пепла в салоне не было бл... Усек!?
Насчет того, чтобы курить, мне сразу понравилось, но еще больше мне понравилось, что адмирал решил поспать, а значит, и я перестану потеть от напряжения и сидеть как на раскаленной сковородке.
Адмирал нагнул голову и мгновенно уснул, продемонстрировав высокий профессионализм, отработанный годами бесконечных тревог и боевых готовностей всех уровней. Я же, мирно подымив сигаретой, тоже как-то незаметно задремал, уронив голову на плечо и не реагируя на подпрыгивания брыкливого уазика.
Проснулся я от холода. Машина стояла на обочине с открытым капотом, и в салоне никого не было. Замерз я капитально. Северная весна штука очень капризная, и дневное томление молодого солнца вечером сменяется пронизывающим холодным ветром с моря, заставляющим стучать зубы в ритме танцев эпохи диско с частотой 120 ударов в минуту. А если принять во внимание оставленные нараспашку двери на передних сиденьях, то думаю, и объяснять не надо, как мне было хреново. Распрямляя онемевшие и закоченевшие конечности, я практически вывалился из машины, продолжая стучать зубами. Было темно, и судя по огням на другой стороне залива, мы стояли где-то еще довольно далеко даже от Полярного, но уже миновав поворот у птицефабрики. Дорога была пуста, и даже на дальних сопках не было видно отблеска фар едущих автомобилей.
- Проснулся, офицер бл...?
Возле открытого капота, под который по пояс был засунут водитель, стоял Кольцов. Он курил, и огонек от сигареты периодически освещал его лицо, словно вырубленное из тяжелого дремучего гранита.
- Ну, как там, Ястребов? Скоро полетим, бл...?
Фигура матроса показалась из-под капота.
- Минут тридцать, тащ адмирал, главное, чтоб фонарик не сдох...
- Мда... Целый заместитель командующего самой мощной в мире флотилии ядерных стратегов торчит посреди сопок с поломанным «козлом» бл... и зависит от какого-то фонарика... Работай, Ястребов, бл...! Фонарик должен гореть!!!
Адмирал выплюнул сигарету и сразу прикурил новую.
- Что, лейтенант, холодно бл...? Ты сам кто?
- Кооомааандир 10 оттттсека товввварищ аддддмирал!
Меня просто колошматило от холода, и я ничего не мог сделать с неподвластными мне зубами, своим перестуком коверкающие и без того мою невнятную речь.
- Холодно? Ты, механическая поросль, на мостике не стоял часов по шесть... бл... Хотя там хоть чай горячий приносят... Сейчас бы согреться бл...
Насчет согреться я был с ним совершенно согласен, и как-то автоматически подхватив его мысль, ответил :
- Такккк точчно, товвварищ адддмирал... Тутутулупчик бббы не помммешал...
Кольцов повернулся ко мне лицом, которое я, слава богу, едва различал в темноте.
- Лейтенант! Ты эмбрион бл... зародыш офицера! Только проститутки и политработники греются посреди тундры тряпками, да и то ни тех, ни других тут нет бл... Шила бы стакан бл...!
И в этот момент я вдруг сообразил, что на заднем сиденье «уаза», в пакете лежат целых две бутылки водки, да еще и с закуской.
- Товарищ адмирал... а у меня есть... правда не шило... водка...
Силуэт адмирала вроде как бы даже подрос после этих слов.
- Товарищ офицер, в кабину бл...! Ястребов, стакан есть бл... ?
Матрос снова вынырнул из-под капота.
- В бардачке, тащ адмирал...
- Работай, боец, мы тут с лейтенантом пока побеседуем бл... о службе...
Адмирал забрал стакан и залез ко мне на заднее сиденье. Непослушными пальцами я открутил горлышко «Столичной» и наполнил стакан. Кольцов молча принял его, и также молча, опрокинув в рот, протянул обратно. Я положил его на сиденье и подал адмиралу упаковку с полуфабрикатом.
- Закусите, товарищ адмирал... там котлета...
Адмирал отогнул фольгу.
- А ты запасливый бл... Как зовут?
- Лейтттенант Белллов.
- А имя у тебя есть, лейтенант бл...?
- Пппаша... Павввел, товарищ адддмирал...
Кольцов смачно откусил холодный продукт кольской кулинарии.
- А меня Володя... Хотя лучше называй Владимиром Ивановичем бл... Ты пей, а то всю эмаль с зубов поотбиваешь бл... барабанщик бл...
Я маханул стакан, и от ощущения водки, просто вонзившейся в перекуренное горло, сначала дыхание перехватило, а потом как-то сразу зубы перестали выстукивать танцевальные па.
- На, заешь отраву бл...
Кольцов протянул мне закуску.
- Ну, Пашок бл... интересный у нас дуэт тут образовался... Зам командующего и новорожденный литёха посреди тундры водку хлещут... из одного стакана... Романтика бл... Согрелся хоть, юноша?
Я кивнул и снова налил...
Через полчаса водитель и правда починил злополучный «УАЗ», но адмирал приказал прогревать машину, пока мы не закончим. К этому времени я обнародовал и вторую бутылку, которую мы добивали уже под пофыркивание двигателя. Закуска была уничтожена подчистую, и даже холодную гречку мы с Кольцовым, как заправские узбеки, отправляли в рот пальцами, словно плов. Адмирал в обиходе оказался абсолютно простым и незамысловатым человеком, больше напоминавшим шахтера или докера предпенсионного возраста, немного усталого от жизни и тяжелой многолетней работы. Мы говорили много и о многом, и разговор наш шел на равных до такой степени, до какой может себе позволить молодой подвыпивший лейтенант и целый контр-адмирал, пусть даже при таком оригинальном стечении обстоятельств. Кольцов же ничем не демонстрировал ту огромную пропасть, которая лежала между нами, лишь когда разговор касался чего-то хорошо знакомого ему, становился четок, конкретен и подробен, но никак не многословен. Вообще речь его была даже немного грубовата, с матерком, органично вплетающимся в разговор и совершенно не оскорбляющим слух.
Потом мы ехали через все наши КПП, на которых документы у нас естественно не проверяли, только завидев адмиральские погоны пассажира. Я был уже основательно пьяненький, и потихоньку засыпал на заднем сиденье, чего нельзя было сказать об адмирале, который выглядел трезво и бодро, и продолжал рассказывать мне о чем-то, хотя я уже и не улавливал смысл его слов. Перед нашим гаджиевским КПП Кольцов тормознул машину и повернулся ко мне.
- Так, Паша, ты, где живешь бл...?
Я с трудом разлепил слипающиеся глаза.
- 62-й дом...
- Этаж какой бл...?
- Первый товарищ... Владимир Иванович...46-я квартира...
Адмирал хмыкнул.
- Тогда сам дойдешь... бл... Так. Слушай мою команду. Сейчас я тебя до дома доставлю. Дома сразу спать. Не куролесить бл... Утром на корабль приказываю не прибывать. Командиру твоему позвоню сам. Увижу завтра утром на проверке - накажу бл... по всей строгости военного времени... Вопросы есть, лейтенант бл...?
У меня уже не было сил говорить, и я только отрицательно покачал головой.
- Тогда поехали бл...
И «уазик» направился к КПП.
Адмирал высадил меня у моего подъезда и не уезжал, пока я не зажег свет на кухне. Я даже пытался попить чая, но осознав, что могу уснуть прямо на кухне, бросил это дело, и завалившись на диван, уже через минуту храпел без задних ног.
Утром, проснувшись, я уже чуть по-другому, трезво оценил происшедшее, и идя на построение экипажа в обед, пытался представить, какая кара меня там ждет. Адмирал-то он, конечно, адмирал, но есть командир, есть механик, да и по большому счету это был не повод, чтобы не явиться на проверку корабля флотилией. Но к моему искреннему удивлению механик не обмолвился ни словом, старпом загадочно улыбался, а командир, подозвав меня после роспуска строя, лишь поинтересовался, где я вчера пересекся с заместителем командующего. Я ответил, что в аэропорту, и командир, удовлетворившись ответом, отпустил меня, без всяких дисциплинарно-организационных выводов. Потом я узнал причину улыбочек старпома. На этой проверке мой отсек впервые получил отличную оценку, причем в отсутствии командира отсека и даже без элементарного осмотра. Историю о своей ночной эпопее я сильно не афишировал, рассказав только паре самых близких друзей, и в дальнейшем никогда близко не пересекался с Кольцовым, которого через года полтора перевели куда-то в Североморск, на береговую должность.
Потом, когда я стал старше и возрастом и званием, мне не раз приходилось общаться с хозяевами адмиральских погон. Но только тогда, лейтенантом, я ни разу не почувствовал себя плебеем в разговоре с настоящим корабельным адмиралом, прошедшим тысячи и тысячи подводных миль и не погнушавшимся общением с перепуганным его погонами лейтенантом. Те, более молодые и нахрапистые, какие стали появляться позже, были уже совсем другие. И голосующих на дорогах не подбирали...

Погиб при исполнении...

...для сопровождения гроба с телом покойного в пути следования до места похорон приказом командира воинской части или начальника гарнизона (военного комиссара) назначаются два—четыре человека, которые должны быть проинструктированы и при себе иметь: извещение о смерти; свидетельство и справку о смерти; письмо семье покойного, подписанное командиром воинской части, с изложением обстоятельств смерти; собственные вещи, ценности и награды умершего, упакованные и опечатанные сургучной печатью...
(Устав гарнизонной и караульной службы ВС СССР)

Утром в понедельник на подъем флага не прибыл старшина команды спецтрюмных, старший мичман Петров Михаил Иванович. Командир дивизиона, зная старшего мичмана, как старого опытного и ответственного моряка, особо не разозлился, мало ли чего бывает, а только дал команду командиру группы спецтрюмных выяснить, что со старшиной, и в обеденное построение доложить. Старший лейтенант Серега Бузичкин, еще в субботу утром наводивший вместе с Петровым порядок в насосных реакторного отсека, тоже не проявил сильного беспокойства по поводу отсутствия своего старшины и решил его поисками не заниматься, благо Петров был человеком серьезным, пьющим в меру, и вообще ценящим свою репутацию. Но на обеденном построении старший мичман тоже не появился. Так как на носу был проверка инспекцией по ядерной безопасности во главе с внушающим ужас адмиралом Бисовкой, отсутствие одной из ключевых персон попадающего под проверку реакторного отсека было замечено уже командиром. Командир в коротком, но емком выступлении объяснил всем, куда мы катимся, и отдал боевой приказ разыскать прогульщика и предоставить его ему лично в любом состоянии. Механик, получив ощутимый нагоняй, вставил по полной комдиву-раз и Бузичкину, после чего Бузичкин уже в приватной беседе выслушал от комдива-раз все предыдущие нагоняи в незамысловатом рабоче-крестьянском варианте, после чего командиру отсека не осталось ничего, кроме как нахлобучить фуражку и лично отправиться за Петровым домой.
Старшина жил в старой девятиэтажке у поста ВАИ, который был одним из двух «небоскребов» поселка. Доковыляв до седьмого этажа по лестнице и чертыхаясь по поводу «мертвого» лифта, Бузичкин дома никого не застал. Послонявшись около подъезда минут сорок в надежде, что либо сам Петров, либо его жена появятся откуда-нибудь, Сергей плюнул и отправился обратно на корабль, справедливо полагая, что уж вечером-то кто-нибудь из Петровых дома будет. На корабле механик, угрюмо выслушав доклад старлея, приказал вечером кровь из носа добыть старшину, и утром без него в строй не становиться. Бузичкин откозырял и отправился заниматься отсеком.
На вечернем докладе в центральном посту командир вновь вспомнил о Петрове, снова прошелся по всей БЧ-5, вскрыл все недостатки электромеханической боевой части и закончил традиционной констатацией того, что все механики не простые раздолбаи, а военнослужащие-вредители, и по ним плачет 37-й год, ссылка, каторга и расстрел на корне пирса. Завершив на этой жизнеутверждающей ноте доклад, командир удовлетворенно отправился в каюту спать, а все остальные, воодушевленные начальством, побрели по домам. Бузичкин снова отправился к Петрову домой, и на этот раз застал в квартире жену старшины. На вопрос о муже она как-то сильно скривилась и с совершенно безразличным видом заявила, что не видела его с субботы, и по большому счету и видеть не хочет, и где он, ее абсолютно не интересует. Бузичкин пытался расспросить поподробнее, где его можно поискать, но супруга мичмана решительно захлопнула дверь, и больше на звонки к ней не подходила. Выходя из дома, старлей вдруг припомнил, что в последнее время Петров, не отличавшийся говорливостью, несколько раз как-то тоскливо отзывался о доме, и часто оставался на корабле гораздо дольше обычного. Мысль мелькнула и ушла, и Бузичкин побрел домой, справедливо решив, что какие-то семейные неурядицы Петрова вылились, скорее всего, в банальный запой, что хотя и было для его старшины нехарактерно, но не исключалось, принимая во внимание обстоятельства. Побродив для очистки совести по поселку и пораспрашивая о Петрове у встречных знакомых, Бузичкин ничего не выяснил и ушел домой спать.
На утреннем построении тема старшины отсека встала уже ребром. Доклад командира отсека о проведенном расследовании поднял командира на дыбы, вследствие чего почти вся офицерско-мичманская составляющая БЧ-5 во главе с комдивом-раз ринулась в поселок искать исчезнувшего старшего мичмана. Жена Петрова работала в поселковой администрации, и когда к ней за информацией прибыл уже старший офицер с довольно серьезным лицом, была вынуждена нехотя признать, что у них в семье уже давно все напряженно, и что она собралась уходить от мужа, а он был против. В субботу они очень сильно повздорили, она высказала ему все в лицо, и он ушел, хлопнув дверью. С тех пор она его не видела. Как оказалось потом, когда все искавшие Петрова по поселку собрались в обед на построение, его после субботы не видел никто. Так как дело прияло уже серьезный оборот, командир доложил по всем инстанциям, и в поселке начал раскручиваться маховик поиска пропавшего мичмана. На корабле остался минимум людей, а все свободные офицеры и мичмана рыскали по всем старым знакомым Петрова в его поисках. Комендантские патрули обшаривали все закоулки городка, известные «пьяные» квартиры и общаги, подвалы и гаражи. Мичмана нигде не было.
Петрова нашли в среду в обед. Случайно. Он висел за стеной своей квартиры, на заброшенной, заваленной мусором и грязью неосвещенной пожарной лестнице, которой издавна никто не пользовался. Висел он там с субботы, и так бы и висел дальше незнамо сколько, если бы не их ленивый сосед, собравшийся по привычке выкинуть пакет с мусором, не выходя из дома. Чертыхаясь и спотыкаясь на темных ступеньках, он просто уперся носом в уже распухшее тело Петрова, висевшее в темени площадки с запиской в руках. Что было в той записке, мы так и не узнали, да и не надо было, наверное, знать, но позже стало известно, что писал он ее, да и смерть принял совершенно трезвым, а значит, осмысленно и обдуманно. Что там случилось в семье мичмана, двадцать лет прожившего с женой, вырастившего двух детей, сходившего в два десятка боевых походов, было непонятно, да и разбираться уже никому не было нужно. Потом говорили, правда, что жена его закрутила с кем-то очень серьезный роман в администрации, но это только говорили, а сама она с детьми скоро покинула поселок, не оставив о себе никаких сведений.
Через два дня после этих печальных событий меня вызвал в каюту командир.
- Садись, Павел, разговор есть...
Я сел на диван. Командир сидел за своим столом, монотонно крутя ручку в руках.
- Ну что, Паша... Такое дело... Короче: надо Петрова домой везти. Извини, но я кандидатуры лучше тебя не вижу.
Я обреченно молчал. Отказываться, судя по тону командира, смысла не имело, а радоваться было совершенно нечему.
- Что молчишь, Белов?
Окончательно поняв, что обречен на этот «подвиг», я начал уже более осмысленно смотреть на поставленную мне задачу.
- Александр Иванович, мне только доставить... груз 200, или еще...
- Именно "или", Паша, именно "или"... сопроводить цинковый ящик сможет любой. Понимаешь... старший мичман, заслуженный подводник, целых две боевых награды... А его по закону должны хоронить... самоубийц не хоронят с воинскими ритуалами... А он заслужил. Не смертью своей конечно, а всем, что до нее было. Надо всё по-людски сделать, чтобы и нам стыдно не было, и его родственники увидели, что для нас он не просто галочка был... Да ведь и мы сами недоглядели-то по большому счету... Сделай так, чтобы хоть это было красиво... А там в свидетельстве о смерти, сам понимаешь, что написано... Обойти надо закон этот, будь он проклят...
Мы оба помолчали пару минут.
- Товарищ командир, когда надо выезжать? И куда?
- Послезавтра. Московская область. Кажется, Дубна...
- Ясно. Разрешите идти?
Командир махнул рукой.
- Сядь. Еще не все. Я тебе в помощь даю мичмана Рябуха, и еще одного... зама...
Я несколько оторопел. Нашим замполитов на тот момент был здоровенный и великовозрастный капитан 1 ранга Балабурда, которого командир называл «динозавром коммунистических времен» и ни во что не ставил, на что зам, к всеобщему удивлению, внимания не обращал совершенно, так как был увлечен подготовкой к скорой демобилизации.
- Не удивляйся. Знаю, ты со своими каплейскими погонами и сам многое сможешь, но тяжелая артиллерия тебе не помешает. А заму я дам команду тебя слушаться во всем и не мешать, а только помогать. Ты занимайся делом, а он пускай на себя родных возьмет, это его хлеб в конце-концов. Деньги из корабельной кассы дам. Пораскинь, что еще надо, и собирайся... Да, помощник документы на груз 200 уже подготовил, а дивизия помогла с бронью на билеты. В аэропорту выкупите сразу перед вылетом... Иди, работай... какие проблемы - сразу ко мне!
Первым делом я отправился к старпому, и объяснив диспозицию, проштамповал гербовой печатью и угловым штампом части десятка полтора чистых листов. Старпом очень неодобрительно взирал на это действо, но возражать не стал. Он прекрасно понимал, что это только на своем корабле я мог спокойно заскочить к нему в соседнюю каюту и быстренько соорудить любой официальный документ, а там, далеко на юге, на бескрайних просторах родины, документ с гербовой печатью воспринимается гораздо более серьезней.
В каюте я долго сидел перед пишущей машинкой и думал, что бы такое соорудить, чтобы обстоятельства ухода Петрова из жизни не стали широко известны в его родном городе, а особенно местному военному комиссариату, который и заведовал всеми воинскими похоронными ритуалами. В конце-концов я решил, что во-первых, наша служба довольно сильно покрыта туманом, а для сухопутных начальников тем паче, а во-вторых, количество секретных, страшно секретных и ужасающе секретных директив и приказов в наших Вооруженных Силах таково, что, наверное, нет такого человека, который бы знал хотя бы половину из них. После чего под стук пишущей машинки у меня родился документ такого содержания:

Справка
Выдана взамен свидетельства о смерти старшего мичмана Петрова Михаил Ивановича, 19...г.р., русского, на основании Приказа Министра обороны РФ N 000179/СС от 12 февраля 1992 года «Об освидетельствовании смерти военнослужащих, проходивших службу на ракетных подводных крейсерах стратегического назначения» и указа коллегии Совета министров РФ N 00-667БДР от 22 февраля 1992 года «О назначении особого режима секретности на ядерных объектах МО РФ» для организации похорон ст. мичмана Петрова М.И. с выполнением всех обязательных воинских ритуалов. Свидетельство о смерти будет выдано по месту службы военнослужащего после утверждения Особой комиссией Инспекции МО РФ по ядерной безопасности в трехмесячный срок и подлежит передаче родственникам военнослужащего в специальном порядке.
Справка выдана для предъявления в городской военный комиссариат г. Дубна и в органы социальной защиты военнослужащих г. Дубна.

Командующий 3-й Ударной флотилии Ракетных подводных крейсеров стратегического назначения вице-адмирал Светляков А.И.

Снабдив эту филькину грамоту положенными входящими и исходящими номерами, на ее основании пришлось соорудить еще один «документ».

Отношение

Возложить на командира группы дистанционного управления контрразведки ВМФ ФСК РФ капитан-лейтенанта Белова П.Б. обязанности по организации похорон ст. мичмана Петрова М.И. по месту жительства в г. Дубне. и обеспечению режима секретности, связанного с обстоятельствами смерти военнослужащего. Включить в группу обеспечения выполнения мероприятия капитана 1 ранга Балабурду С.Н. и мичмана Рябуха П.П.
Отношение выдано для предъявления по месту требования и не подлежит выдаче в государственные организации, кроме указанных в Указе Совета министров РФ N 0-0667БДР от 22 февраля 1992 года «О назначении особого режима секретности на ядерных объектах МО РФ».

Командующий 3-й Ударной флотилии Ракетных подводных крейсеров стратегического назначения вице-адмирал Светляков А.И.

Сотворив этот еще один шедевр крючкотворства, я, недолго подумав, не решился нести его командиру на подпись, а сам быстренько изобразил начальственные завитушки. Расчет был прост и незамысловат. В небольшом городке на окраине Московской области мало кто мог знать, что командир группы - это просто инженер-механик. А масса непонятных и таинственных директив вкупе с внушающими уважениями аббревиатурами ФСК - самая банальная выдумка, рассчитанная на провинциальное наивное и простодушное доверие к всякого рода гербовым документам и громким названиям, к тому же подтвержденным печатями и необычной для средней полосы военно-морской формой.
Потом был общий инструктаж, где командир поставил всей тройке задачу, определил полномочия и расставил приоритеты. В свою очередь, я попросил всех быть при белых рубашках, и вообще внешне соответствовать принадлежности к военно-морской элите. Дома жена обозвала меня «самым главным куда пошлют», поругалась, и как положено, смирившись, начала делать заказы на мелкие покупки в Москве. Весь следующий день прошел в организационной суете, в процессе которой я смог при помощи командира прямо с корабля позвонить в Дубну брату Петрова, которому отправляли телеграмму о его смерти, и попросить того никому об обстоятельствах смерти брата не рассказывать, а отвечать просто: погиб при исполнении. Наутро послезавтра мы тронулись в путь. Самолет был вечером. Мы с Балабурдой отправились в аэропорт на машине только тогда, когда получили известие из Полярного, что Бодрых загрузил «груз 200» на дивизионный КамАЗ и выехал в аэропорт. Там мы встретились. Без особых проблем сдав цинк в багаж, мы прокоротали оставшиеся до вылета часы в здании аэровокзала в разговорах. Балабурду более всего возмущало полное игнорирование женой Петрова всего связанного с мужем. Она, конечно, поплакала при его визите к ним домой, но ни лететь, ни как-то принять участие в организации похорон бывшего мужа не пожелала. Что там между ними было, мы не знали, но единодушно согласились, что это не по-людски, и жизнь ее за это еще накажет.
Самолет взлетел по расписанию, и через час приземлился в Шереметьево-1, где нас встречали два родных брата Петрова с грузовым кунгом. Один брат был старшим, другой младшим, и оба походили на Петрова как две капли воды, только старший был погрузнее, а младший наоборот худощав. Были они немногословны, да и какими они могли быть, встречая запаянный гроб с телом брата. Ехали долго. Стояла ранняя осень, дороги уже подмораживало, и уже вечером по обочинам на траве белела замерзшая влага. В самом начале пути я отдал им свидетельство о смерти и обрисовал братьям создавшуюся ситуацию с похоронами, а точнее, с похоронами военнослужащих-самоубийц, как это больно для них не звучало, и попросил, в принципе, только об одном. Сделать так, чтобы никто не узнал об истинной причине смерти их брата, минимум до похорон, и чтобы у меня под рукой всегда была машина. В свою очередь, старший из братьев рассказал, что он договорился и в военкомате, и на кладбище о месте на воинском кладбище, и везде ждут только документы, свидетельствующие о смерти. О причинах смерти брата старший Петров, как я их и просил по телефону, предусмотрительно ничего и нигде не говорил. Я заверил их в абсолютной правильности их действий, и пообещал, что все остальное я беру на себя, и все будет как надо... Да и не мог я сказать ничего другого. Потом братья обменялись взглядами, и достали из-под скамьи портфель. Там оказалось пару бутылок водки и незамысловатая закуска. Предложение помянуть брата я и Рябуха приняли сразу, не взирая на укоризненные взгляды зама, так как и отказываться было невежливо, да и в кунге было не особо жарко. Видимо, потом замполиту стало тоже несколько холодновато, потому что к откупориванию второй он уже «оттаял», и с видимым удовольствием принял от старшего Петрова стакан.
Въехав в ночной город, машина сразу отправилась к моргу, где через минут пятнадцать мелких формальностей гроб приняли на хранение. Разместили нас в стареньком двухэтажном доме у младшего брата. Там нас уже давно ждали и сразу усадили за стол. За этим очень поздним ужином мы выпили еще под жареную картошечку и окончательно распределили роли на завтра. Мичман Рябуха оставался с утра дома, так как никакой реальной помощи на данном этапе оказать не мог. Я выделил ему часть средств, бывших у меня, и дал команду помочь женщинам в закупке продуктов на поминки. Я и Балабурда на машине младшего брата отправлялись по маршруту: комендатура- агентство по ритуальным услугам - кладбище. На этом планирование закончилось, и мы, перекурив, улеглись спать.
Проснулся я от голоса Рябухи. Он вовсю обсуждал с какими-то женщинами перечень продуктов, необходимых для поминок, причем проявляя недюжинные познания в части православных традиций поминального застолья. Наскоро перекусив, мы с Балабурдой загрузились в машину, которая оказалась черной «Волгой», что было очень кстати, и отправились в комендатуру.
Если говорить откровенно, то комендатурой гарнизона то место, куда нас привез младший Петров, назвать было трудно. Каморка какая-то. И сидел в той каморке немолодого возраста майор с танковыми петличками на воротнике и одутловато- счастливым выражением лица, застывшим, вероятно, очень давно от такой необременительной и спокойной службы. Майору явно стало не по себе, когда в его кабинетик ввалились два черно-белых офицера, сверкая золотом погон, а один из них оказался вдобавок ко всему еще и «полковником». Майор вскочил, застегивая мундир, но Балабурда, молча и очень по-барски остановил его движением руки, и вальяжно поднеся руку к козырьку, громоподобно представился:
- Капитан 1 ранга Балабурда!!!
И повернувшись ко мне, уже более спокойно сказал:
- Белов, приступайте!!!
Наш план на этом и строился. Внешне каперанг был очень впечатляющей фигурой. Высокий, монументальный, с чапаевскими усами, зам был очень импозантен именно тем чисто флотским шиком, недоступным сухопутным офицерам, но в разговоре был неубедителен, по-стариковски мог сползти с нужной темы на рыбалку и огородничество и просто на ненужный и беззаботный трёп о том и о сём. Поэтому мы, справедливо полагая, что военкомом этого небольшого городка может быть максимум подполковник, договорились, что зам сначала ослепит того погонами и рыком, а потом передаст слово мне. Так и вышло. Пока майор судорожно приводил себя в порядок, я, сделав шаг вперед из-за широкой спины зама, спокойно вытащил из папки лист бумаги, и стараясь, чтобы голос был с металлом, зачитал мною же выдуманное отношение. Затем протянул его майору.
- Товарищ майор, прошу ознакомиться!
Майор, наконец нашедший щелочку для того, чтобы вставить хоть слово, торопливо представился.
- Майор Брусанов, комендант... этого... гарнизона. А вы...
Балабурда грозно взглянул на майора. Тот понял оплошность и взяв протянутую ему бумагу начал читать. По наморщившемуся лбу коменданта стало сразу понятно, что таких бумаг ему встречать еще не доводилось.
- Товарищ полковник, а...
Балабурда раздул усы.
- Товарищ капитан первого ранга!!! Не забывайтесь, товарищ майор!!!
Комендант прокашлялся.
- Товарищ капитан 1 ранга, а вы....
Балабурда снова обжег его взглядом, по которому я понял, что если не возьму инициативу на себя, то через минуту замполит расслабится и начнет просить. Этого допустить было нельзя, и я перешел в наступление.
- Товарищ майор, какие будут вопросы по содержанию отношения?
Майор как-то по-стариковски пожал плечами.
- Да уже никаких... Собственно, я бы хотел иметь свой экземпляр, и...
Я снова немного по-хамски перебил коменданта.
- Комендатуры не числятся в списке Указа Совета министров. Если очень надо, можете просто переписать. А у нас сроки поджимают. Необходима бумага на кладбище и оркестр с почетным караулом. Есть указание похороны провести завтра.
Комендант, кажется, ожидал чего-то более серьезного, потому что явно внутренне расслабился и сел за стол, жестом пригласив садиться и нас.
- Садитесь, товарищи офицеры. Ну, с кладбищем проблем нет. Давайте свидетельство о смерти, я сейчас заполню...
Я протянул ему свою справку. Но после первой бумаги шок у майора прошел, и он как-то уже довольно спокойно прочитал мою галиматью, после чего чуть настороженно спросил:
- Он у вас того... облученный что ли? Или как?
Я, внутренне понимая, что говорю неправильные и гадкие вещи, все же коротко и многозначительно ответил.
- Все нормально. Тело в закрытом цинково-свинцовом гробу. Можно ничего не бояться. Люди не пострадают. Средства спецзащиты задействовать не будем. Это излишне. Радиационная обстановка в норме.
Майор незаметно облегченно вздохнул, и вынув пачку талмудов из стола, начал, шевеля губами, что-то писать. Оформлял бумаги он минут десять, которые мы провели в тишине, и только Балабурда тяжело вздыхал, листая какой-то военно-патриотический журнал. Тем временем, майор переписал с моих «документов» необходимые данные, проштамповал наши командировочные, оставив открытой дату убытия. Потом снял трубку телефона.
- Алло, Григорьич, это ты? Слушай внимательно, сейчас приедут моряки, значится, оформишь все по полной. Место в воинских рядах. Хорошее... У них обычных документов нет. Нет, я сказал, этого. Они тебе покажут документ... Нет! Это особый случай! Товарищ погиб при исполнении... Слушай сюда и не верещи! Все остальное я потом тебе лично объясню. У товарищей завтра похороны. Напряги своих с венками, и не вздумай драть деньги за рытье... Дороже обойдется... Ну, вот и хорошо. Товарищи сейчас подъедут.
Майор положил трубку. Отобрав несколько бумажек, протянул мне.
- Это все на кладбище. Отдадите Виктору Григорьичу, начальнику тамошнему. Все сделают в самом лучшем виде. А вот насчет почетного караула и всего остального.... тут я вам помочь ничем не могу. Кроме военно-инженерного училища, в городе никаких воинских частей нет. Они на этот случай и выделяют все. И оркестр, и караул, и все остальное. А с их начальником у нас отношения... ну, не очень. Придется вам самим к ним ехать. Если я позвоню, ничего не выделит.
Мы переглянулсь с Балабурдой и встали.
- Спасибо, товарищ майор!
Балабурда протянул руку и обменялся рукопожатиями с комендантом. Потом наступила моя очередь прощаться, и пожав руку, я поинтересовался, кто по званию начальник училища. Оказалось, что он не генерал, а полковник, Громадин Арсений Иванович... На том мы и расстались.
На кладбище все прошло быстро и гладко. Видимо, комендант в подтексте разговора передал что-то такое, что заставило ритуальную службу принять нас, как проверяющих из министерства. Место под захоронение было уже подобрано, очень достойное. И его уже обрабатывала целая бригада, кромсавшая подмерзшую землю ломами и лопатами... Там же сразу мы заказали и гроб, и венки, и от семьи, и от экипажа, и даже от «Командования Северным флотом». Расплатившись, мы снова нырнули в машину и направились в военно-инженерное училище.
Тут и пригодилась блестящая черная «Волга» младшего Петрова. Когда наша машина подкатила к воротам училища и из нее вывалился внушающий уважение одним своим видом капитан 1 ранга, а потом еще один военно-морской офицер, то даже сквозь стекла КПП было видно, как вся дежурная служба начала поправлять форму. Когда Балабурда возник в двери, послышалась громкая и по настоящему, а не по-флотски строевая команда «Смирно!».
Балабурда лениво поднеся руку к козырьку, милостиво отреагировал:
- Вольно... Начальник училища в расположении?
Дежурный по КПП, старшина 4-го курса, четко отрапортовал:
- Так точно, товарищ полковник!!!
Замполит хищно улыбнулся, что было для него очень несвойственно, и с неприкрытой издевкой ответил.
- Капитан первого ранга, юноша!!! Учите воинские звания!!! Доложите, что к нему капитан 1 ранга Балабурда и капитан-лейтенант Белов! Выполнять!!!
Судя по резвости исполнения команды, каперанги были здесь не очень частые гости. Уже через несколько минут за нами примчался прапорщик с красной повязкой на рукаве, и робко представившись, попросил следовать за ним. Миновав большой плац, мы вошли в штаб училища, и двигаясь по коридорам в направлении кабинета начальника, ловили на себе удивленно-заинтересованные взгляды офицеров и курсантов, снующих по коридорам. И когда, наконец, добрались и вошли в кабинет, я сразу понял, что моя миссия тут будет чисто техническая, а все остальное сделает Балабурда. Дело в том, что несмотря на фамилию Громадин, начальник училища был очень невысок, если не сказать просто мелок. Когда он здоровался с замполитом, я заметил, что он практически вдвое меньше того, и сильно задирает голову, чтобы рассмотреть за усами Балабурды его лицо. Тут было, конечно, опасение, что, как правило, в жизни невысокие люди, достигшие определенных высот в карьере, очень комплексуют по поводу своего роста, что выражается в их непомерном бонапартизме, но при взгляде на плотоядно улыбающегося зама, я сразу понял, что тут не этот случай. Сразу стало заметно, что полковник Громадин с первых минут стал чувствовать себя довольно неловко рядом с моим огромным каперангом, и пригласив нас садиться, сразу нырнул на свое место за огромнейшим письменным столом, словно ища за ним защиты. И тут Балабурда включил весь свой богатый замполитовский опыт. Его словно прорвало. У меня вообще создалось впечатление, что зам только и ждал появления на горизонте кого-то, равного себе по званию. Я только молча протянул бумаги, которые полковник машинально прочитал, и так же машинально нажав на кнопку селектора, кого-то вызвал. А зам все вещал. И про подледные походы, и про проклятое НАТО, и про героику будней подводников-североморцев, короче, про все тяготы и лишения воинской службы на страже заполярных рубежей. Полковник только рот не открыл, загипнотизированный переливистой речью моего многоопытного зама. Тем временем в дверь постучали, и на пороге возник капитан, который доложился о прибытии. Полковник ненадолго вернулся на землю и отдал приказание.
- Так, Сергеев, вот ступайте с капитан-лейтенантом и решите все вопросы. Оркестр, караул и все прочее. Потом доложите.
Капитан, который был намного постарше меня, ответил «Есть!» и мы вышли в коридор. За то, что Балабурда скажет лишнее, я не опасался, так как мы все обговорили заранее, а за остальное я не боялся, поняв, что полковник Громадин теперь надолго запомнит каперангов с Северного флота.
Капитан оказался очень достойным человеком, и отведя меня в свой кабинет, быстро и деловито начал решать по телефону наш вопрос. Уже через пятнадцать минут я знал, что ритуал похорон у них отработан, и мне даже не надо напрягаться. Сверившись с картой города и отметив дом Петровых, он быстро обрисовал маршрут движения похоронной процессии, время прибытия оркестра и караула. Затем поинтересовался количеством наград у покойного, и записав их число, спросил:
- Мичман-то ваш как погиб? В море?
Мне снова стало стыдно, и я постарался ответить коротко, как сам не подозревая того, подсказал нам комендант.
- Погиб при исполнении. Большего сказать не могу. Сам понимаешь, секретность...
Капитан качнул головой.
- Да и не надо. Понятно все. Не волнуйся, каплей, все будет правильно.
Потом мы снова пошли к начальнику училища доложиться. Там мы застали картину полного разложения старших офицеров. Расстегнутые и раскрасневшиеся, они сидели уже не за столом, а за журнальным столиком, да и стоящая на нем бутылка коньяка говорила сама за себя. Последние слова, которые я уловил из уст зама, заходя в кабинет, касались рыбалки, и я понял, что мы здесь еще задержимся. Так оно и вышло. Рассеянно выслушав наши доклады, начальники как-то единодушно попросили подождать еще минут сорок, естественно, не в кабинете, а где-нибудь снаружи. Выйди из кабинета, капитан констатировал, что «старик что-то расслабился» и позвал меня обратно к себе. Там я, уже не смущаясь, вытащил из портфеля бутылку и предложил помянуть покойного, да и за содружество родов войск тоже пригубить. Капитан не отказался, и заперев дверь, быстренько достал из сейфа два стакана.
Через час мы покинули училище, причем начальник провожал нас до самого КПП, а капитан подарил мне пехотную флягу с чудесным домашним напитком на основе меда, березовых почек и еще черт знает чего, который творил сам в свободное от службы время у себя на даче. Младший Петров, успевший выспаться в машине, с удивлением наблюдал за нашими проводами, а когда мы забрались в машину, понюхав воздух, сразу констатировал присутствие коньячного и водочного аромата. Приехав, домой, мы застали там Рябуху в фартуке, окруженного женщинами, и руководившего приготовлением пищи. Собрав членов семьи за общим столом, мы пообедали, в процессе чего я подробно рассказал о проделанном и рассказал о планах завтрашнего дня. Дальнейший день прошел в мелких делах, по большей части связанных с закупками всего необходимого и недостающего.
А назавтра были похороны. Курсанты оказались на высоте. В училище даже нашелся Военно-морской флаг СССР, который потом на кладбище склонили над могилой. Процессия растянулась на добрую сотню метров, и курсанты чеканили шаг, неся красные шелковые подушечки с медалями, а оркестр пронзительно выдувал из меди похоронные мелодии. Были залпы из карабинов на кладбище и слезы престарелой матери Петрова, которой братья так и не решились сказать о настоящей причине смерти сына. Были чисто русские поминки, на которых кто-то чуть не подрался, а комендант самолично прибывший проконтролировать весь процесс и пропотевший за несколько часов в новенькой парадной форме, произнес проникновенный тост за героических подводников. Была куча подвыпивших родственников, которые говорили много хороших слов и стремились чокнуться с нами во что бы то не стало. А еще, в самом конце, была мама старшего мичмана Петрова, старенькая, сухонькая и очень аккуратная старушка, с глубокими и усталыми глазами, которая подошла к нам и, поклонившись, сказала: «Спасибо, мальчики»...
Конечно, закон есть закон. И его надо соблюдать. Но всем. И если стреляющихся проворовавшихся генералов хоронят как полководцев, выигрывавших не одну битву, то почему закон не может позволить красиво проводить в последний путь простого и честного мичмана, прослужившего не одно десятилетие и ушедшего из жизни только по собственной слабости, или, может, наоборот, благодаря силе воли...