Живете во Рцы

- Рубка дежурного - каюте старпома, рассыльного ко мне.
- Есть!
- Дзынь!
- Рубка дежурного - ют, тащ, к Керимбабекову земляки приехали. Прошу добро спустить Бабека на стенку.
- Только в сопровождении дежурного по низам. Вызывай сам!
- Дзыынь - дзынь!
- Дежурный, я долго буду ждать рассыльного?!
- Уже летит, тащ третьего ранга.
- Дзынь!
- Таварищт старыши лэтнант, матрос Керимбабеков. Там зэмэлы ка мнэ пршлы. Пращю дабро на схот!
- Бабек, я же сказал, Ъ, только в присутствии дежурного по низам! Дзыынь - дзынь!
- Тащ, второй статьи Кузин. Прибыл с почты. Посылки раздавать будем?
- Сколько?
- Двадцать...
- Дежурным по боевым частям и службам наверх!
- Тащ, рассыльного вызывали?
- Ты где, ступидо, был?
- Бабека искал - к нему земели приехали.
- Так вот же он стоит!!! Пулей к старпому!
- Тащ, мэнэ зэмэлы ждют. Прщю добро схот.
- Где твои гюйс и берет, чувырло?! Марш вниз - через минуту у меня!
- Дежурному по низам прибыть в рубку дежурного!
- Дзыынь - дзынь.
- Каюта 12, мичман Побегайло слуша-а-а-ик-ет.
- Павло, где эта сволочь?!
- Хто?
- Вовка - мои дежурный по низам, Ъ!
- Га? Якой?
- Поцикайло, Ъ!
- Тю, не знаю!
- Открывай дверь, гад! Открой, киевский шлепок, постреляю нахрен!
- Ну шо ты, выпить хочешь?
- Ой, мама мины. Когда ж он успел заложить за шкентель?
- Брааатан, захди! Павлуха, налей ему, Ъ.
- Рынду набью, урод! Урод! Сиди - не высовывайся - смена через три часа. Появишься - трупом сделаю!
- Рубка дежурного - каюте старпома. Почему на борту моего корабля, бля, подаются неуставные команды!?
- Какие тащ?
- Где дежурный по низам?! Почему вызываете его по трансляции?!
- На камбузе. Проверяет качество пищи!
- Хрен там, здесь я!
- Хохол, я ж тебе сказал в каюте сидеть! Урод! Веди Бабека на стенку. И не возвращайся! Оба! Нахрен оба скройтесь в тумане!
- Рубка - старпому. Кто там бубнит? Бубнило порвать?
- Да нет, тащ третьего ранга. Это механик мимо проходил.
- Вахтенный журнал мне на проверку! Срочно!
- Вы что, дежурный, малую приборку на корабле отменили собственным приказом, Ъ!?
- Есть! Будет исполнено!
- Уроды, уберите посылки из рубки! Рассыльный, попробуй дотянуться до «Лиственницы». Держись, Ъ! Больно?
- Тащ, счассс...
- Дзыыыынь! Начать большую приборку!
- Гад! Га-а-ад! МАЛУЮ! На!... Больно? Потерпи, сынок, я тебя через час совсем урою! Сволочи, посылки за борт! Сволочи!
- Тащ лэтнант, матрос Керимбабеков. Мэнэ зэмэлы ждют.
- А-А-А где Поцикайло?!
- Сказал мэнэ у каюта ждат.
- Дежурному по БЧ-5 наверх! Ваня, тащи раздвижной упор к каюте 12. Ломай ее, Ваня!
- Тащ, так это...Сломали...а она это...
- Что?
- Пустая!
- Дежурный - старпому! Срочно ко мне!
- Почему в вахтенном журнале нет записей о прибытии на борт и сходе капитана 1 ранга Волобуева, фуева?! Сдать дежурство! Сегодня заступаете по новой!
- Тарщ, дети...
- Еще наделаете, если этих жена отсудит.
...
- Заступающей вахте построиться на юте!
- Поцикайло, а ты куда, кабан?!
- Тю, на сход!
- Убью, вассер не успеешь крикнуть! Сволочь! Сволочь!
...
- Пап, а почему тебя два дня не было?
- Папа, а мы на почту за посылкой от бабушки сходим?
- А мама сказала, чтобы ты нам пищу приготовил вместо того, чтобы шило кушать! Это - фокус?
- Пап, а пап, распишись в моем дневнике за полгода - училка ругается.
- Скажи...своей...бабушке: Посылки за борт! Училку - в расход! Маму вашу - к узбекам! Поци-ик-ик-кайло, убью!
...
- Дяденька доктор, он у нас, вообще-то, папка хороший. Вы его сильно не связывайте, а то у него шило внутри. Он его проглотил. Больнааа...
- Воды!
- На, пей, старлей.
- Не этой! В море отпустите, сволочи!
...
- Аврал! По местам стоять! С якоря и швартовых сниматься!
- Вахтенный офицер - каюте старпома. Почему, Ъ...
...
- Папочка, у мамы все хорошо. Дядя Сирежа мелицанер ее возит на работу и дамой. Бабушка приехала и сама наканец получила посылку. Она тебя любит - когда видит твою фотографию на сирванте - чмокает губами, но очень смешно: «Чмо - чмо - чмо!». Папуль, возвращайся скорее.

Дифференциал

При Аустерлице Николенька Ростов в самом начале битвы, испытал "весёлое" чувство, глядя на залитое солнцем поле боя и разорвашееся в небе над ним ядро. Великий русский и мировой классик оттолкнулся от чувства, когда уже в послесловии к возможно самой великой книге, когда-либо написанной человечеством, вдруг ушёл в математику жизни и вывел понятие дифференциала истории. Хотя для математических пуритан такой подход мог бы вполне сойти и за историческое интегрирование - почти по Риману - предел суммы бесконечно малых величин с их чувствами, переживаниями и взлётами с падениями.

А мы и были бесконечно малой величиной, маленький зубчик в механическом дифференциале истории, которая никогда не кажется значимой при беглом взгляде изнутри и когда не понимаешь той дьявольской бездушной силы механизма для перемалывания... людей и судеб и тех мгновенных, почти поляроидных, снимков жизни, которые только и остаются нам — смешные невещественные доказательства того, что мы были людьми...

У нас было три М-504-ых машины, дизеля, но дизеля с умыслом — на торце каждого из них стояла турбинка, этакое создание, нелюбимое командирами БЧ-5, которое при оборотах свыше тысячи в минуту начинало создавать звук до боли напоминающий звук... турбины. Ну что с них взять-то было — турбины и есть, и корабли наши пели, почти так же пронзительно как и "поющие фрегаты", газотурбинники 61 проекта. Это была весёлая песня, певшаяся во весь голос на ходах, которыми нормальные корабли редко ходят. Но мы-то были ненормальными, равно как и руководящие документы, предписывающие прожиг этих всех трёх машин каждые четыре часа — всех вместе, на полную (ну или почти) катушку, на всю их возможную мощь в 15000 лошадинных сил и максимальные обороты — какая мелкая деталь в серой тягучей патрульной жизни, тянущейся со скоростью в 12 узлов до того момента, как наступало время петь песню....

Мы заболтались на зимних штормах, почти 4 недели мордотыка и сухой картошки с колбасным фаршем, запиваемых самодельным квасом, стоящим в огромной бутыли под мичманским столом в кают-компании. Нас морозят специально, так как знают, что после этого у нас завод — долгожданный средний ремонт и стол в кают-компании завален ремонтными ведомостями и Генка, командир БЧ-5, вместе со старшиной команды носятся с блокнотами по кораблю, вынюхивая и вычисляя места будущих сварок, стяжек и клёпок — лезут в коффердамы и под пайолы и даже под диваны в кают-компании, а потом час уродуются с матросами в ахтерпике, фонарями и грязной ветошью пытаясь вскрыть механические тайны корабельных внутренностей, а потом, грязные и уставшие, рухают в кресла и долго ругаются о чём то своём механическом... Тепло и безветрено — впервые за почти месяц, и с каждым часом безделье и безмолвие охватывает корабль, одиноко высящийся на уже почти безупречном в своём спокойствии зеркале моря и все в полудрёме, ждут только одного —надрывного шума вентилятора КВ станции — мы уже хотим домой....

Сперва слышен щелчок реле, а потом нарастающий шум, и мы затаиваем дыхание, а затем в двери появляется связист с красным журналом сообщений:
- Нам добро домой, сдача границы в движении!! Прогноз — штиль, везде!!

Пять минут мы сидим тихо и улыбаемся друг другу в предвкушении, затем выпинываем штурмана на ГКП, а Генка считает, неслышно перебирая губами, с ручкой в руках топливо. Полдень — у нас почти пять часов светового дня и почти половина топлива, и мы можем сделать ЭТО. Не потому, что дан сигнал "Гром" и нам надо перехватывать кого-то на полных ходах или уходить от шквального ветра и ревущего взбешённого моря, но потому что мы идём домой и потому что корпус ещё силён, и потому что нам будут менять машины и трель тревоги заливает спящий корабль, а потом ритмические глухие толчки на клюзе от звеньев якорь-цепи, выбираемой в спешке с криками и боцманскими матюгами на баке, и вибрирующий звук лебёдки, и заводящийся как сирена вентилятор РЛС и какие-то щелчки в щитах, и сухой трещащий звук принтера космической навигации, и потом приятный мягкий бум-м-м от обтекателя опускаемой гидроакустической станции, вставшей на место в своём кожухе. Мы смотрим на Генку и тот с почти дьявольской улыбкой толкает три рычажка "Ориона" вперёд — теперь только вперёд...

Командирское решение писать легко — смена в движении и всё световое время на полных ходах — нам идти почти четыреста миль до дома и первую половину мы будем не идти, мы будем лететь и машины как чувствуют, что это их последний концерт и заводят свою песню, начиная с хриплового баса низких октав, с каждым движением рычагов и Генкиным рыком по "Каштану", переходя в высокий ровный фальцет. Штиль такой, что не верится, что идёшь по воде, но мы идём и с каждым переходом на новый режим мы чувствуем задирание носа, проседая всё глубже и глубже кормой, мы проскакиваем полный три по 1500 оборотов — это 25 узлов и стрелки всех трёх тахометров начинают медленно ползти к 1700, потом к 1850 и это уже серьёзно, это 34 узла...

Сидеть на ГКП невозможно от этой залитой солнцем седой зеркальной красоты, и мы выходим на мостик. Штиль!! Но мы-то под 34 узлами и на мостике ураган и флаг с вымпелом даже не трепещут — они вибрируют от воздушного потока. Солнце стоит высоко, освещая безупречную гладь моря, от которого тянет на литературные клише и внутренние монологи. Цунами, взбитое винтами, бьёт на высоту 5 метров из-под транца, которого и нет уже почти — мы присели кормой страшно, но не смотреть на эту Ниагару, бьющую по дуге вверх, нет никакой возможности и я начинаю глупо улыбаться, потому что Васька, наш сокол, чуя своим хищным нутром, что мы уже летим, расправил крылья навстречу искусственному ветру. Звук оглушающ — высокий и пронзительный и в нём угадывается и вой турбин и неповторимый стальной визг бешено вращающихся валов. Машины нам дают сегодня свой последний концерт и на мостике воцаряется странное состояние, мы зависаем между созерцанием и восторгом и у всех на лицах отвлечённые, почти глупые улыбки. Генка, мех, это у него сейчас в башке бегают цифры оборотов, тонн топлива, давления масел и температур, хотя...и у него тоже, чуда механического, что-то с глазами — заволокло и явно звучит, пробиваясь сквозь вой турбин в душе или "Ода к радости" Бетховена или, на крайний случай, "Полёт шмеля" Римского-Корсакова, потому что летим — в солнце и седую гладь гигантского моря и где-то там, посредине седой бесконечности воды, мы все пробиваем пелену обыденного и уходим в другой блистающий мир, где мы одни и где мы можем сказать друг другу, что мы умеем летать, и никто не рассмеётся в ответ.... Где мы честно, глядя друг другу в глаза, можем сказать, что мы были счастливы и лучше, пускай даже и на бесконечно малую величину, что и было частью дифференциала истории и Вселенной....

Обещать - не значит жениться. Это я к тому, что обещал рассказов не писать. Было, не спорю. Плюс к этому, я не корабел и плохо знаю специфику. Но, с другой стороны, у меня есть оправдание - кое-кто тут вам обещал рассказ на определенную тему... который так и не появился. Давайте я выполню чужое обещание, и расскажу эту историю, благо же автором ее можно считать, отловив и протрезвив, любого из жителей утопающего в зелени, лирике и военно-морском долбо@бизме городка, ранее известного под именем Пиллау.
Итак:

КОНЕЦ И ВНОВЬ НАЧАЛО

... и да простит меня Лев Николаевич



Это очень неудобно - быть больным и старым. Люди при мне повторяли эту банальность так часто, что осознавать ее справедливость сейчас, когда я стар и болен, прямо-таки невыносимо. Люди, конечно, имели в виду себя - они почти всегда имеют ввиду только себя. Я это чувствую. Никто, наверно, не рассказал вам, дорогие, раньше, что корабли не умеют видеть, не умеют слышать. Они - только чувствуют. Но зато мы чувствуем очень много и очень глубоко - и протяжный стон корпуса кого-то далекого там, в океане, и холод арктических льдов, и песню пассатов - там, за тридевять земель и семь морей; момент за секунду до перекладки руля; чуть ниже напряжения, чуть меньше давление воздуха; такие разные взгляды людей, такие разные слова - мельчайшей вибрацией по корпусу, по надстройкам... такие разные руки на механизмах... вот руки. Как раз руки передают больше всего. Командир мало чего касается - но КАК он это делает... по дрожанию штурманского стола, на котором он делает контрольную запись в навигационном журнале, я узнаю, что будет дальше.
Механик... Эх, ладно. Это все в прошлом. Это все в прошлом.
Извините - старики так болтливы... Позвольте представиться - ракетный катер тактический номер пятьдесят два. Можно по инициалам - Р-52. Под эти именем я живу уже восемнадцать лет. Для человека - зеленый луч рассвета. Для корабля, тем более такого маленького, как я, - черный, безнадежный закат. У меня уже нет сердца. Но это не значит, что я мертв - нет, что вы... мало, как будто, людей нормально существуют без сердца? Я подключен к искусственному сердцу - береговому электропитанию. А больше мне уже ничего и не нужно. У меня нет больше топлива, оружия, аппаратуры. Да и зачем они мне, если у меня больше нет людей. Людей, ради службы которым я был создан и которым я теперь не нужен...
Впрочем, я лукавлю - один человек у меня все-таки есть. Пусть он только приходит ко мне, но он есть. Это мой старшина электромеханической команды. Старший мичман. Его зовут Андрей. Мы знакомы всю мою жизнь - он принимал меня, неуклюжего и беспомощного, еще на берегу, и был тогда совсем зеленым матросом, мотористом БЧ-5. Мы провели вместе пятнадцать лет и три года. И все те последние три года, что меня списали, он приходит ко мне каждый день. Он кладет руки, руки, которые меня ни разу не ударили, на ржавеющие леера со сбитой краской, и начинает говорить со мной. Потом обоим становится легче, и он уходит. Чтобы вернуться завтра.
Кстати, вот и он.
- Ну, привет, дорогой. Дифферент исчез, я смотрю. Воду из ахтерпика откачали... Мда.
- Приходили, заводили, качали. Зачем-то заварили двери в поперечном коридоре. Как будто у меня осталось, что красть...
- Давай, Малыш, повспоминаем сегодня. Давай, а?
- Давай. А почему ты дрожишь?
- Не сейчас. Давай вспоминать... помнишь, как ты на ходовых не хотел запускать первого «чекиста»?
- Помню. Не было нормальной изоляции, а в БЧ-5 все были такими же зелеными, как и ты - даже командир-лейтенант был только-только из училища.
- Ты мне тогда, наверно, жизнь спас...
- Тебе нет. Вот электрику - может быть. А с чего это тебя такая ностальгия укутала?
- Погоди. А помнишь, ракета эта, новая, экспериментальная...
- Да уж, такое не забудешь - честно, если ты тоже вспомнишь, я вообще не любил ракетные стрельбы и всегда ломался перед погрузкой... надо было мне родиться торпедоловом...
- Но тогда ты сохранил жизнь всем...
- Не преувеличивай. Я просто почувствовал температуру в контейнере, и обесточил комплекс. А тебе - ты ведь мичманил уже - выговор влепили... Помнишь?
- А еще, когда в Лиепайских полигонах прихватило, зимой, я уже думал - все, пришел царь Нептун, и коготками по крыше надстройки - цок, цок. Как ты вынырнул тогда?
- Жить хотелось. Тебе ведь тоже хотелось? Да и командир, как же его звали...
- Сергей. Сергей Андреич...
- ... он кричал по связи, что будет становиться под борт «Грозного», но корабль не оставит - пока работает машина и дизель-генератор.
- Трудно было?
- Трудно. Думал, перевернет - с ракетами у меня остойчивость так себе, сам знаешь...
- А хочешь, я расскажу тебе то, о чем ты не знаешь?
- Про свою первую игрушку? Первую учительницу? Первую женщи... это не надо, это я знаю. А ведь ты секретарем комитета комсомола был - и надо же, товарищ оказался не чужд романтики: под покровом летней ночи и кормовой артустановки старшина второй статьи и второго же года службы потерял девственность с раскосой дочкой вокзальной билитерши...
- Она была такой толстой, а я...
- Хорошенько вмазавши, да? И это я тоже помню, мой милый Андрюша.
- Нет, не обо мне. О тебе.
- ?
- Второй слип «Алмаза», восемнадцать лет назад.
- Ну, я тогда молодой был. Корабль не обязан помнить что-либо до того момента, как он закачался на волнах...
- Это и было почти до, совсем чуть-чуть до... Помнишь, там есть такие металлические ролики на тележках? Все слипы одинаковы... Так вот, слушай: было пасмурнее утро, был ветер и меленькая морось. Народ хохлился, бушлат у меня промок, не по размеру был, черт... Об тебя разбили шампанское, и оно осталось у тебя на носу белой хризантемой, и главный строитель махнул рукой на башню, и ты, накренившись, пополз на тележках в воду... И в этот момент раздался резкий, высокий, пронзительный скрежет металла - все подумали: авария, что-то случилось... но ты, не замедляя движения, скользнул на воду и... да, закачался на волнах и... появилось солнце, и солнце вышибло слезы, и я тогда заплакал, потому что вспомнил, как мама рожала младшего брата - этот скрежет металла, это ты закричал, совсем как младенец...Этот слип ни до, ни после тебя так не кричал.
- Андрей... спасибо... я не знал... ты и сейчас плачешь? Не надо. А то я тоже.
- Не буду. Не мог не сказать.
- Что заставило? Почему сейчас?
- Малыш. Мы. Больше. Не увидимся.
Металл в голосе. Железная глотка. Человек закован...
-...почему? Ты все же уволился? Перевелся куда-то?
- Нет. Обещают перевести в погранцы, и даже вроде бы на новостройку, но это как получится. Нет. Просто... знаешь, кто сейчас пыхтит турбинами в Камсигале?
- Чувствую, что «молния», но какая, уже не узнаю...
- Сто тринадцатая. С того же второго слипа, но на пятнадцать лет позже. Они погрузили два "москита"
- Что...
- Да. Я подумал, что тебе лучше знать правду. Сейчас тебя зацепят и потащят в полигон - к утру доберетесь. Оцепление стрельб из ОВРа уже там, оповещение по флоту прошло. Малыш, я хочу сейчас спуститься через шахту МО и пустить воду. Через месяц тебя решат поднимать, потом месяц будут думать, как. Потом...короче, мы еще повоюем.
- Андрей.
- Это быстро - скоро начнет смеркаться, а обнаружив крен, тебя оставят в покое, начнут искать тех, кто тебя раскачивал позавчера...
- Андрей.
- ...а утром ты будешь на грунте по верхнюю палубу. Ляжешь мягко, я обещаю.
- Андрей, не надо. Ничего этого не надо. Это ведь нормальный выход, куда лучший, чем я мечтал по молодости. Боевой корабль, погибший в бою, пусть учебном - это хороший венец биографии. Ты иди. Я не разойдусь миллионом булавок по всей стране, а буду тихо лежать на дне, и слушать несерьезную болтовню салаки. Надо мной будут проходить корабли и суда... Это не так грустно, как могло бы быть. Иди. Вся моя жизнь, может быть, не стоила того, что ты сегодня для меня сделал. Того, что ты пришел. Не думаю, что так повезло многим - к списанному имуществу обычно не ходят. Во всяком случае, здесь больше никто не осчастливлен. Иди. Иди и не оборачивайся. Спасибо, друг. Иди. Мне надо побыть одному.

* * *

Рывок за нос. Так ведут старые, дряхлые, больные корабли. Еще рывок. Никто не церемонится. Я чувствую, как «молния», мимо которой меня протащили, колышет воду вибрацией корпуса, будто школьница перед балом нервно расправляет складки на платье - ты не виновата. Никто не виноват. Просто так надо людям.
Пост рейдовой службы. Надо бы запомнить его. Хотя - зачем?
Длинный мол, нулевая точка. Здесь Андрей начинал молиться. Никто не слышал, а я - чувствовал. «И да пребудет Господь со мной и моим кораблем. И да пребудет Господь со всеми нами и со всеми, ждущими нас не берегу. И я прошу - спаси и сохрани наши души здесь, и воздай нам по заслугам и вине по возвращении. А я буду смиренно пить чашу свою, ибо угодно было Тебе разделить всех людей на живых, мертвых и тех, кто в море. Аминь».
Сначала мне было смешно. Но только сначала.
Волнолом. Светящий знак. И первая волна - буууух в мой пустой корпус. Последняя первая волна. Теперь все последнее... Холодно. Электричества нет и тоже уже никогда не будет. Мне холодно. Мысли путаются, убегают куда-то внутрь, гаснут... Оцепенение смерти - вот оно какое... Нет, надо держаться. Надо - с достоинством. Я не знаю, зачем, просто надо, и все тут. Вот что: надо заняться чем-то конкретным. Решено - я буду пытаться удерживаться по волне, стараться нырять под ветер, стараться не рыскать на курсе. Я проверю обшивку на каждой шпации - не должно быть ни малейшей течи. Положено в чистом... Я буду держаться. Я буду молиться... я совсем не умею, никогда этого не делал, но у меня больше нет времени учиться. Буду делать, как могу... Как Андрей. «И да пребудет Господь со мной...»

* * *

На малом противолодочном корабле охранения полигона ракетных стрельб работал локатор. Яркая зеленая нить-щель бежала по ровному черно-зеленому круглому столу индикатора кругового обзора, спотыкаясь и выдавая сполох изумрудного пламени только в одном месте - буксир вел в район цель, списанный ракетный катер 205-го проекта. Старый, надежный, крепкий. Обреченный. Над индикатором склонился командир корабля, капитан 3-го ранга. Время ползло со скоростью буксира, но ничего не меняло.
До рассвета еще час. Надо просто ждать. «А каково вот сейчас катеру?» - подумал командир, - «Обычной металлической коробке, прыгающей на волнах? А ведь кто-то когда-то пытался сжиться с ним, срастись. Чувствовать, как свое тело. Чтобы малейший шорох отдавался крупинкой по голому нерву. А теперь - связь разорвана. Человек, наверно, спит в своей постели, рядом жена, детки посапывают... а корабль, влекомый за ноздрю сосредоточенным и молчаливым буксиром, корабль, пустой и безжизненный - что чувствует он?»
- ГКП-радиорубке, - негромко сказала «лиственница»
- Есть ГКП - артиллерист, вахтенный офицер.
- Командир на ГКП? Телеграмма ЗАС.
- Да. (Командирский кивок - «пусть читает»)
- Читай.
- Р-113 прибыл в район выполнения стрельб. О занятии целью точки доложить немедленно. ОД базы.
- Добро.
Все хорошо - все по плану. Все должно быть по плану - никаких судов, никаких самолетов. Только одна засветка на ИКО - старый, ржавый ракетный катер не длинном буксире, просто катер. Который сам не раз стрелял по таким же, как он теперь, списанным железным коробкам. Щелкнули фиксаторы «Рейда», отдавая командирской руке трубку радиостанции морской подвижной связи
- Прометей Бугелю четыре-четыре, прием.
- Прометей.
- Какое расчетное в точку?
- Плюс сорок минут.
- Спасибо. Я на 16-м. До связи.

* * *

...как тяжело умирать с достоинством. Нет, как тяжело жить с достоинством последние часы. Как тяжело жить с достоинством...
- Не бойся. Теперь уже нечего.
Что это? Галлюцинации - у людей. У кораблей из нереальностей бывают только мечты.
- Если бы ты хоть на минуточку представил себе, как сложно бывает бороться вот с этим делением, придуманным людьми - реальность/нереальность. Нет, это не галлюцинации. То, что ты слышишь, реально. Доказательство - тебе уже совсем не так холодно.
- Верно. А... с-с кем имею честь?
- Вот это как раз неважно. Потому что это совсем ненадолго, да и вряд ли этот разговор пригодится тебе в дальнейшем
- Это точно, поскольку дальнейшего у меня никакого нет.
- Как сказать. Если я тебе поведаю, что и смерти - нет, ты, наверное, подумаешь, что я тебя просто утешаю? Хорошо, я ничего не буду говорить на эту тему...
Бум - милях в сорока. Звук добежал по воде, затрясло, зарябило воду в лужицах на палубах моих ободранных кают. Странно, море почти успокоилось.
- Просто начат отсчет. Последний, но конец - всегда начало.
- Теперь будет тьма?
- Как будто ты, незрячий, знаешь, что это такое. Нет. Будет свет. Ты увидишь его - на короткий миг. Серый утренний свет. А сейчас тебе станет тепло.
- Кем бы ты ни был, спасибо.
Тишина. Нет. Нет, нет. Вот оно. По надстройке с безумной частотой застучали радиолокационные импульсы. Бешено... но меня это уже почему-то не трогает. Почему-то, хотя не все ли равно. Тепло...корпус, надстройки, срезанные валолинии, фальшборт - я перестаю различать свои части. Я становлюсь Единым. Что-то мельтешит... что-то сочится... Свет! Это свет!
- Я вижу! Слышишь, я вижу!!! Ты прав! Какое чудо! Како...
================
Из-за четкого горизонта взметнулся и опал столб пламени. Чуть позже донесся раскат грома. Затрепетали флаг и вымпел МПК, загомонили люди на боевых постах:
- Прямое!
- Цель поражена!
- Руководитель стрельб задробил вторую ракету.
- Доложить цель
- Ну вот, пронесло - не может быть два «Муссона» в один год...
Командир МПК, капитан 3-го ранга, устало смотрел на ИКО, сигнальщики - на кляксу черной копоти, нанесенную мазком импрессиониста на бледно-голубое небо над горизонтом. Изумрудный луч локатора бежал по своему круглому столу, споткнулся на точке - цель еще отражала сигнал, цель еще жила... Еще один оборот - зеленая линейка, продолжаясь за пределы индикатора, отправляла в вечное скитание по Вселенной электромагнитные импульсы - они вернутся, отразившись от того, от чего можно отразится... Потом. Через какое-то время.
На этом обороте луч уже не споткнулся.


Но ещё три секунды назад, далеко от оцепленного полигона, на втором слипе завода «Алмаз», кутаясь в мелкую питерскую морось, ещё стоял стройный корпус нового пограничного корабля, и уже распласталась на хищно наклоненном носу белая хризантема разбитого шампанского, и уже был дан сигнал на привода исполнительного механизма слипа.
Две секунды - и корабль начал скольжение к воде.
Секунда. Полпути. Серое утреннее небо. Приглушенный шум большого города.
В который совершенно неожиданно ворвался резкий, высокий, пронзительный, как крик новорожденного, скрежет металла.
И появилось солнце.

НАВСЕГДА

Сегодня именины моего корабля.
Он носил имя «Азия»; мы его называли «Чарли» -«Чарли Чарли Браво 493». Это был мой дом долгие семь лет: родной, обжитый, любимый. Любимый многими за красоту, мореходность, жизнепригодность и нелюбимый другими, лишенными всего этого на своих стареющих кораблях. Но что они могли сделать обожаемому детищу вице - адмирала Хурса, который, приезжая во Владивосток, неизменно останавливался на его борту. В эти дни корабль вскидывал на грот-стеньге красный брейд-вымпел и пел от счастья короткими и длинными пятитрелями:
- Папа пришел! Папа сошел!
А суровый Иван Кузьмич виду не показывал, бросая «Азию» в нескончаемые походы, делая ее самым ходящим кораблем того времени в ВМФ. Он доказывал нужность и пригодность этого проекта. Хурс не ошибся, хотя и был «Чарли» рожден не в лучший, по флотским меркам, день - 13 февраля 1981 года, но оказался фартовым: не потеряв ни одного из членов экипажа, прошел сотню тысяч миль через Атлантику, Индийский и Тихий океаны, однажды едва не совершив кругосветку, когда, обогнув Африку, был направлен в огонь Фолклендского конфликта, но не успел - огонь и Аргентину загасили.
Сегодня они сядут за один стол: Коляныч, Андрюша, Вовчик, Кнюча, дядя Миша, Воробей, Прокопыч, друзья с других кораблей, когда-либо ходившие с нами в походы. И будет у них весело. Так приятно весело, когда душа поет не от выпитого, а от радости видеть родные лица братьев. Они однажды взгрустнут, выпивая третий тост, который, конечно же, первым поднимет наш командир. Но это будет светлая грусть - грусть не по погибшим, а грусть по ушедшему от нас кораблю.
А я позвоню Викентьичу. Он будет ждать.
- Валер, за девочку!
- За нее, родную!
И подниму рюмку со сложенного, еще пахнущего кораблем, последнего флага ВМФ СССР, спущенного на «Азии», и выпью. Возьму флаг и поднесу к лицу...
И услышу: ментоловый запах холодной воды бухты Провидения, ванильной отдушки морозных скал острова Шемия, сандалового одора шикарного Оаху, корицы безмолвного зноя Экватора, амбры селедочных банок Калифорнийского залива и мазутно-нефтяного «шипра» бухты Золотой Рог. Все это собрано в нем и пахнет домом.
В который раз отгоню от себя глупое желание постирать Флаг и попросить жену погладить его. Он посерел, но он чист. Ему нечего стыдиться. Каждая отметина на нем - память. Он как карта тех походов.
Вот маленькая клякса в центре его полотнища - точка в центре океана: 29 севера на 140 востока. Скала Софу Ган в цепи архипелага Нампо - хищный каменный клык, поджидающий ночные корабли. Здесь когда-то пряталась американская подводная лодка «Бэтфиш», охотясь за авианосцами Императорского Флота Японии, чтобы всадить веером торпеды в борт отклоняющегося от препятствия «сентоки». А теперь «сорен сентоки» мчался в сторону Софу, чтобы перехватить американский авианосец «Мидуэй», считающий Японию и все японское, включая море, своей законной вотчиной.
- Вы не должны допустить прорыв авианосной группы через Корейский пролив в сторону Приморья! - кричали приказы из Владивостока, Улан-Уде и Москвы.
И «Чарли» старался, выполняя их: он рвал воду винтами, делал сеппуку океану своим форштевнем в безумной гонке на время, чтобы успеть разглядеть на горизонте приземистый остроносый силуэт «Мидуэя» и вцепиться в него всеми сенсорами. Устав в изматывающем четырехмесячном походе, он мчался в ночь, веря своему измотанному экипажу, клюющему носом на затемненном мостике, у экранов РЛС, у штурманских прокладчиков. Он гнал самым полным вперед, тщетно пытаясь обойти японский эсминец слежения «Юбецу», легко делающий 19 узлов по правому борту «Чарли», для которого это был почти предел.
Мы подвели тебя тогда, корабль, но ты исправил нашу ошибку. Мы сделали тебе больно, но ты терпел. Прости, что вахтенный штурман пропустил один лист при переходе с карты на карту, продолжая быть уверенным, что впереди - чистый океан; что вахтенный офицер плохо заточил свой карандаш, от чего скала Софу на планшете превратилась в «корабль на ходу, медленно смещающийся влево»; что никто не знал японского языка, когда «Юбецу», заложив 15-градусный поворот вправо, что - то «проханасил» на международном канале связи.
Ты все исправил, мистически заставив старшего помощника почувствовать опасность, и, упав на правый борт в немыслимом коордонате, прошел всего в одной миле от нашей смерти. Ты спас нас всех... Даже японец, восхищенный такой маневренностью «Чарли», вежливо закрыл глаза на нарушение территориальных вод своей страны, списав все на навигационную ошибку.
И призом стала ажурная мачта «Мидуэя», показавшаяся на горизонте после долгих дней этой гонки. Но воды Восточно - Китайского моря не принесли тебе долгожданного отдыха: ты опять мчался по шестибальному морю, удерживая авианосец на визуальном контакте, ты тяжело прыгал на коротких губительных волнах, давая нам возможность считать самолетовылеты американца, снимать его излучения и, главное, не позволять остаться ему незамеченным для полков дальней авиации, готовых сжечь авианосец по первому приказу.
А потом был страшный треск...
Трещина, похожая на сердечный шрам уставшего от жизненной гонки человека, прошла через твою надстройку - совсем рядом с тем местом, где сидели на боевом посту мои матросы и я. Было больно, я знаю, было очень больно. Эту трещину потом долго заваривали в заводе, но шрам остался на всю твою короткую, но яркую жизнь. Но ты продолжил бег: раненный, почти ослепший из-за того, что «Мидуэй» выключил всю электронику, посадил неспособные летать в такую погоду самолеты и ушел ходом, который «Чарли» дать уже не мог. Выжимая критические 12 узлов, ты все же плелся по следу авианосца и нашел большой корабль с ярко освещенной полетной палубой и высокой центральной надстройкой. Но радость сменилась очередным ударом в сердце: чтобы сбросить со спины «навязчивого русского», американцы подставили тебе танкер, закамуфлированный под «Мидуэй».
Не грусти - это было единственное поражение в твоих многочисленных кампаниях. Это был трагический поход, отразившийся на твоей карьере и вошедший в Военно-Морской учебник, чтобы не дать американскому флоту повторить подобное.
Ты забыл походы «один против всех» на учения Тим Спирит, Римпак, Асвекс, Коуп Норт, плавание в ордерах «Миссури», «Энтерпрайза», «Нимитца», «Карла Винсона», «Беллью Вуда», «Таравы», «Триполи» и десятков других боевых кораблей Тихоокеанского флота США? Вспомни, как уважительно относились к тебе канадские «Рестигуш», «Терра Нова» и «Фанди», австралийские «Дарвин» и «Хобарт», как построилась для приветствия команда джентльменов английского фрегата «Эктив», с которым ты разминулся у Фолклендов, но случайно встретился в Тихом океане.
Мы виделись с тобой в последний раз в жарком июле 1992 года. Ты был как всегда красив и ухожен, хотя на борту сохранилась всего треть экипажа. Внутри тебя была непривычная тишина и полумрак. Я зашел на ходовой мостик, дал обесточенному телеграфу «Самый полный вперед» и не стал возвращать его на «Стоп машинам» - я знал, что открытого океана ты уже не увидишь, но не хотел тебе этого говорить. Подошел к бинокуляру и навел его в сторону того балкона, на который когда-то, прыгая от радости, выскочила моя жена, заметив с четырнадцатого этажа серый силуэт «Чарли», втягивающийся в бухту Золотой Рог. Я знал, что и этого больше не будет. Все позади...
И тогда я решил сделать то, что собирался сделать давно: залез на фок-мачту под самый топ, сел на площадку, обнял железо и стал говорить с тобой, мой «Чарли». Те слова - только тебе.
А потом была встреча в моей каюте номер 15. Друзья понимающе посмотрели на мои красные глаза и налили мутной флотской жидкости, от которой я все не мог опьянеть.
Вечером мы расстались. Навсегда.

История взята со страниц газеты "Русская Германия", только не знаю куда больше подойдёт во "Флот" или "Вероятный противник"

"Как Русский боцман взял Венецию"

В ночь на понедельник венецианские карабинеры были подняты по антитеррористической тревоге. Неизвестный угнал речной трамвайчик - "вапоретто"- от площади Святого Марка и взял курс на нефтехимический комплекс в лагуне Порто-Магера.


Но город дождей никто не собирался взрывать. За штурвалом вапоретто стоял не боевик «Аль-Каиды», а нелегальный эмигрант из России, бывший боцман Виктор Соболев, тридцати шести лет. В крови моряка бушевал алкоголь (когда измерили концентрацию, гостеприимные венецианцы вошли в новую фазу шока), а в душе выла тоска по морским просторам. Таран в планы боцмана первоначально не входил.

Однако унизительная суета полицейских катеров вынудила Соболева к ответным маневрам. Комментаторы уважительно отмечают богатство и разнообразие навигационных приемов, который применил боцман, уходя от погони. Сначала Соболеву удалось прорваться в лагуну - тут его и начали отслеживать с помощью радарной системы наблюдения за водным транспортом. Затем он сумел сняться с мели, на которую его загнали усилиями полицейских катеров. При этом он повредил руль, но и со сниженной маневренностью разогнался и пошел на таран враждебного судна. В конце концов взбунтовавшийся трамвай направили в узкий канал, где на него высадилась абордажная команда.

По отзывам прессы, погоня напоминала лучшие сцены из жизни Джеймса Бонда. На должном уровне прошел и абордаж: захват мятежного боцмана был весьма зрелищным - «molto scenografico».

Соболев предстанет перед судом, где ему будут предъявлены многочисленные обвинения: от нарушений навигационного кодекса до нелегального въезда в страну.

Венецианские чичероне могут прибавить новый эпизод в тематическую экскурсию «Русские в Венеции». Теперь это не только Игорь Стравинский, Сергей Дягилев, но и Виктор Соболев.


(Вот гады, нет, не понять им, что русская душа требует размаха и простора! Хотя если взглянуть с другой стороны, то если бы Соболев преследовал более конкретные цели, то... полиция Венеции нервно курит в стороне. Летёха)