КРЕЙСЕР «МУРМАНСК» ..., ФЛАГМАН СЕВЕРНОГО ФЛОТА...,
ОТЛИЧНЫЙ КОРАБЛЬ...
В 94 году был продан частной индийской фирме на металлолом. При буксировке, во время шторма ,порвал швартовы и самостоятельно ушел на север Норвегии, где возле острова Соройя сел на мель.
В данное время проводится уникальная операция, вокруг корабля возведена 6-и метровая дамба. Док среди моря, который намерены осушить для дальнейшей разборки корабля. Стоит веб-камера, все идет онлайн. Снимается кино...

Это не стих Это крик...Это боль...

МОНОЛОГ КРЕЙСЕРА

Подписан приговор. И спущен флаг. И списан экипаж.
Глотая слёзы, сходят с борта моего ребята.
Я списан, продан, словно старый конь,
Которого ждёт бойня мясокомбината.

В последний свой поход, как на аркане
Меня тянул буксир.
И медленно по Кольскому заливу
Я на чужбину уходил.

В металлолом меня!? На банки, на иголки!?
Не выйдет! Крейсер « Мурманск» я.
За службу, преданность и верность долгу
На слом продала Родина меня.

Закончился залив, открылось море,
И я всей грудью воздуха вдохнул.
Среди полярной ночи, порвав тросы
И обрубив концы, ушёл во тьму.

Хоть без штурвала, но своим ушёл я курсом
Лишь только мне известным одному.

Свободен я. Я сам себе команда.
Я ухожу от вас, предавшие меня.
Я лучше затону, иль брошусь я на скалы.
Я Крейсер « Мурманск» ... вашу мать!
И баржей я не буду и полдня.

Прошёл посты норвежские по морю.
Не засекли. Как будто призрак я.
И вышел тихо к острову Соройя,
Здесь скалы те, что ждут меня.

Иль был отлив, иль не хватило сил мне,
Совсем чуть-чуть до скал я не добрался.
Всё ж надо было затонуть. Там в глубине
Ни кто бы надо мной не измывался.

Посёлок Сёрвер мирно спал.
А утром увидал картину.
Как кит огромный, на борту корабль лежал
На камни выброшен, морской пучиной.

Я мог бы стать учебным кораблём.
И, чем я хуже «Крузенштерна».
И сотню не одну ребят наверное,
Я б сделал настоящим моряком.

Мне море меньше сделало вреда, чем люди.
Одним лишь тешу я себя.
Что моряки, служившие на мне,
Меня вовеки не забудут.

И водруженный надо мною флаг
Гласит о том, что я живой.
Что жив мой экипаж. И что его потомки,
Чтут память обо мне. Что Вы всегда со мной.


В День Флота, поднимите тост, за Крейсер, что врагам не сдался.
До скал, который не добрался. Не затонул.
С приветом Крейсер ваш.
Да здравствует мой славный экипаж!

Душа корабля

Вырвавшись на неделю на море, чтобы хоть немного отдохнуть от житейских проблем и забот, я временно отключился от мыслей о доме. Утром шел на пляж, купался, загорал, просто любовался морем, по дороге в гостиницу заходил в частное армянское кафе, где готовились ну очень вкусные кавказские блюда, плотно обедал и неторопливым шагом брел домой. На веранде третьего этажа гостиницы выкуривал, полюбовавшись прекрасным морским пейзажем, сигарету, шел в свой прохладный номер, и, ни о чем не думая, падал в койку. У меня наступал «адмиральский час». В один из таких дней я крепко заснул, и приснился мне такой сон. Норвеги плотно решили заняться крейсером, на котором я когда-то служил. За пятнадцать лет пребывания на мели он до такой степени измозолил им глаза, что они решили разрезать его на месте, ввиду невозможности снять его и увести от острова. Построили дамбы, возвели вокруг корабля немыслимые инженерные конструкции, осушили, выкачали воду из самого крейсера. Осталось только приступить к разборке. Но свирепый ночной шторм разметал дамбы, снес все конструкции и сорвал корабль с камней. Утром жители поселка и рабочие фирмы, занимавшиеся разборкой крейсера, обнаружили, что разбирать нечего. Корабля-то нет. Не было даже следов пребывания его в течении пятнадцати лет. Он как появился, так и исчез. Как очутился я на борту крейсера, история сна умалчивает. Он находился в открытом море, идя с небольшой скоростью, слегка покачиваясь в такт волнам, и я стоял на палубе, ощущая холодок в животе, словно взлетал и падал на качелях. Глядючи на ржавый, разграбленный корабль, душа разрывалась, я не знал, что делать, когда негромкий, но властный голос приказал мне спускаться вниз. Осторожно спустился по трапу. Внутренние помещения корабля были освещены, при отсутствии ламп горело ночное освещение. Тот же голос приказал спуститься еще ниже. С палубы на палубу, повинуясь голосу невидимого, я спускался все ниже и ниже, пока не достиг самых низов в тускло освещенном отсеке перед задраенным люком. Стояла полная тишина. Негромкий, усталый голос уже не в приказном порядке, а просто попросил отдраить его. С замиранием в сердце я взялся за ручку и с силой крутанул ее. Люк открылся неожиданно легко, и из горловины полился голубоватый, мерцающий свет, и из него стали появляться полупрозрачные фигуры матросов и офицеров. Они выходили из света, проходили мимо меня, и взбегая по трапу исчезали. Иногда я угадывал знакомые лица ребят, с которыми служил, а в одном из матросов узнал самого себя. Так же, как и все, он прошел мимо меня, будто-то меня и не было, взбежал по трапу и исчез. Сколько времени это длилось, я не знаю, моряков были сотни. Стоял, как статуя, не в силах сдвинуться с места. Последними к трапу подошли, как я понял, бывшие командиры корабля. Увидел знакомые лица двоих, которые командовали крейсером во время моей службы. И тут меня осенило - это были души моряков, когда-либо служивших на корабле. Каждый из проходивших на нем службу просто оставил здесь частицу себя. А потом послышался шум воды. Почему-то сами открылись кингстоны, и вода стала заполнять корабль. Постепенно угасал свет, дышать становилось все тяжелее, а я стоял, как парализованный, не в силах сдвинуться места. Какая-то тяжесть давила на грудь все сильней и сильней, я начал задыхаться. Вдруг в лицо хлынула волна горячего воздуха, и я в страхе открыл глаза. Перед моим лицом маячила морда хозяйской суки - ротвелерши Наоми, которую я прикармливал. Она тихо пробралась через приоткрытую дверь, подошла к моей низкой кровати, положила свои мощные лапы мне на грудь, и дыша полной грудью мне в лицо, смотрела на меня с любовью и преданностью своими хитрыми сучьими глазами. Вот почему мне не хватало воздуха.
Я не увидел конца сна, да и не хотел бы увидеть. Но запомнил его полностью и рассказал его вам.

Был бы я комсомольцем...

Шли последние месяцы службы на флоте. По вечерам после отбоя все чаще велись разговоры о будущей гражданской жизни. У каждого планов было громадье. Кто-то корпел над учебниками, готовясь в институт, кто-то изучал модную в то время стенографию. Кто-то собирался ехать мыть золото, а кто просто продолжать служить. Мы были молоды, энергии хоть отбавляй, готовые свернуть горы. Я о будущем мало задумывался. Две неплохие специальности, полученные и освоенные до службы: наладчик холодильных установок и автослесарь, плюс родители, работающие в Германии, вселяли некоторую уверенность в завтрашний день. Учиться почему-то не хотелось, да и не знал толком, кем хочу быть. Но вот на корабль стали приезжать представители разных организаций. Крейсер образцовый, народ вышколенный, дисциплинированный, и многие очень хотели, чтобы в их коллективах работали молодые неиспорченные жизнью парни. Приезжали нас сватать с БАМа, Мурманского пароходства, с ЗИЛа, из многих мест, все не перечислишь. Однажды приехала профессура из самого МГУ, провести набор на подготовительное отделение. Было несколько факультетов и один из них - только что созданный факультет фотожурналистики. Собеседования проводились в нескольких каютах, по факультетам, и желающих попасть в один из самых престижных вузов страны хватало. Одни удачно проходили собеседование и зачислялись, другим не везло, но попытка не пытка, никто ничего не терял. Не прошло это мероприятие и мимо меня. Прикинул шансы за и против, «за» выходило больше, среднее образование, более-менее знание английского языка (чай с первого класса изучал, хоть и не любил его), увлечение фотографией, ну и, конечно, отличник БП и ПП. Для начала было достаточно, и я пошел, чем черт не шутит. Черт не шутил, а в лице профессора был строг, но настроен благожелательно. После нескольких фраз на английском и просмотра фотографий, собранных в спешке чуть ли не со всего корабля, с естественной их критикой, он приступил к составлению анкеты. Ф.И.О., год рождения и графа национальность прошли безукоризненно, а вот дальше: «Стаж пребывания в КПСС» - «Беспартийный». «В комсомоле?» - «Не комсомолец». Выражение лица профессора стало абсолютно другим, скучным и даже каким-то брезгливым. Следующей фразой было металлическое: «Молодой человек! Когда вы соизволите хотя бы вступить в комсомол, приезжайте к нам, и мы вас обязательно примем». А как хорошо началось: «Вызываем в Москву!» Не получилось из меня фотожурналиста, и я не обижался. Ну откуда было знать московскому профессору, что в свое время в школе я одним из первых подал заявление о приеме в комсомол. И что мне, бравшему пример с героев книг: "Как закалялась сталь", "Молодая гвардия", и подобных произведений было отказано с резолюцией: «Недостоин!» Затаилась обида на всю жизнь, хотя ничего против Советской власти не имел. Ведь присягал служить Советскому Союзу. И служил: «Долг и честь», хоть и не офицер. Может быть, многое потерял по этой причине, а может быть, и нет. Просто все мои «за» перетянуло только одно «против» - отсутствие партбилета.

Б Е С К О З Ы Р К А

Мы редко надевали бескозырки. В основном носили береты. Но иногда приходилось. В Севастопольской учебке мне досталась маленькая, аккуратная беска. И здесь на крейсере она приглянулась одному годку. Не входя со мной в конфликт, он предложил мне поменяться. Естественно я не хотел обострять отношения со старослужащими и согласился на обмен. Заодно поменялись и ремнями. Но о ремне потом. Бескозырка! Было такое ощущение, что в ней революционные матросы брали Зимний дворец или принимали участие в Крондштатском мятеже. Выгоревшая, без пружины, вместо краба звездочка, на ленточке еле проступает СЕВЕРНЫЙ ФЛОТ. Внутри вставлена из какого-то журнала потертая картинка красавицы. После первого же выхода на построение в этом уборе, я остался без оного. Но с нарядом. Проходивший мимо строя помошник командира кап.3 ранга И. увидев меня в этом революционном уборе, остановился, и произвел команду: «Снять и отдать!.Снял звездочку, вынул ленточку, отдал их мне, а бескозырка, как диск полетела за борт. Вся эта процедура сопровождалась непечатанной игрой слов. Лишился я головного убора. Но временно... Через некоторое время мне в кубрик принесли мою промокшую красавицу. Беску волной постепенно прибило к трапу, куда подходил дежурный катер, боцмана выловили ее, и она вновь приобрела своего прежнего хозяина. После ее восстановления и приведения в божеский вид, я снова стал появляться в ней на построениях. Иногда проносило. Но когда появлялся И., бескозырка летела за борт, в руках у меня оставались звездочка и ленточка, ну и естественно очередной наряд. А бескозырка была, как заколдованная. Ее как магнитом тянуло к трапу. И снова мне ее приносили, и снова я пришивал нитки для ленточки, крепил звездочку и снова надевал ее, когда было надо, заранее готовясь к внеочередному наряду. Я к ней уже привязался, как к любимой. Но однажды она не вернулась. Просто был поднят трап. Сходящие «годки» подарили мне нормальную бескозырку, а в душе осталась какая-то грусть о той, революционной. Сколько же матросов, таких как я, ее носило

ДВА БРАТА

Стояли в Росте, прижавшись друг к другу, как два брата-близнеца, плечом к плечу, два крейсера - «Мурманск» и «Невский». Вроде бы один проект, один флот, один народ, но чувствовалась в них какая-то разница. Вечные соперники в выполнении боевых и политических задач. Рядовой состав почти не общался друг с другом, лишь иногда с борта на борт летели незлые подковырки. Матросы гордились своими кораблями и не допускали мысли, что другой корабль, хоть и похожий, может быть лучше родного крейсера. В одно прекрасное утро на палубы выбежал народ на утреннюю зарядку. На «Мурманске» ее начали на несколько секунд раньше. Под звуки духового оркестра прозвучала команда: «Комплекс N1 начинай!», как вдруг на «Невском» запел своим с хрипотцой голосом полуопальный Владимир Семенович Высоцкий песню «Утренняя гимнастика». Возникло легкое замешательство. На «Мурманске» прибавили громкость, «Невский» ответил тем же. Противостояние кораблей длилось минут пять. Моряки «Мурманска» стараясь не сбиться с ритма продолжали выполнять упражнения, но песни доносящиеся с «Невского» нравились больше духового оркестра и, в конце концов, была отдана команда о прекращении зарядки. Все с интересом ждали развязки. На следующее утро экипажи были построены на зарядку, и после команды: «Комплекс N1 начинай!», зазвучала ... «Утренняя гимнастика». Пел Высоцкий. Командиры и замполиты, посовещавшись, нашли решение. Так крейсер «Мурманск» впервые добровольно уступил крейсеру «Невский». Он был очень строгий - крейсер «Мурманск». «Невский» был чуть помягче. Но оба делали одно дело - служили Родине. И старались делать это на совесть.