О флюидах

Доцент кафедры общественных наук подполковник Хлебников Алексей Владимирович преподавал нам основы педагогики и психологии. Очень эрудированный и подчёркнуто интеллигентный говорил он складно, как-то по-особенному убедительно и всегда спокойно. Порою даже слащаво. Под стать своей внешности. Внешности он был утончённой. Среднего роста и весь какой-то изящный. Не манерный, ни в коем случае - именно изящный. Не Нарцисс, Арамис, пожалуй. Как с этой внешностью могли сочетаться звание мастера спорта по боксу и почти шесть лет Афгана с двумя ранениями и контузией - загадка для всех.
Что творилось у него в душе и в голове - никому не известно, только внешне он был всегда непоколебимо спокоен и, не побоюсь повториться, являлся образцом вежливости и интеллигентности.
Даже когда он говорил жёстко, что в военной среде не редкость, а скорее норма, от общения с ним в любом виде, у нас (курсантов) оставалось ощущение его уважения к нам, как к личностям. И его уважали за это. А ещё за своеобразность уважали. Он постоянно находился на какой-то своей волне. И не просто на волне, а постоянно на самом её гребне. Начальник кафедры, который вёл философию, прямо и конкретно объявлял на самой первой лекции каждой роте, что официально разрешает на его занятиях заниматься своими делами, при этом говорить что играют между собой в «балду»** или в шахматы. При соблюдении, разумеется, одного «но»: он, как сильный шахматист, поигравши с курсантом, давал или не давал «добро» ему на это, а про то, что курсант мастер в «балде» - ему должен был доложить герой нашего повествования - бессменный и абсолютный чемпион кафедры по этой разминке мозгов.
Как-то, читая лекцию, он вдруг прервался и, поглядев в окно, мечтательно выдал:
- А вы знаете, какая красивая у меня жена? Нимфа! Как я её люблю! Даже сейчас чувствую её флюиды.
Нимфа его преподавала литературу и её историю в университете, учебные корпуса которого были в паре сотен метров от наших и, наверное, тоже, читая лекцию студентам, прерывалась с тем, чтобы поймать его флюиды. И источить свои.
Оба личности творческие и исключительно гуманитарные, по выходным ходили по выставкам и театрам. Казалось, они не могли друг без друга. Ни каких повышенных тонов. Ни разу за десять лет супружества.
Однако, состоянию восторженности и влюблённости, со временем, на смену пришло уважение, а быт начал немного поддавливать. Не хватало им деток. И как-то всё не получалось. Сначала не хотели, планов громадьё было. А потом просто не получалось. По врачам ходили - толку не было.
Видимо поэтому, от накапливания такого рода стресса, со временем у Алексея Владимировича стал наблюдаться недостаток - что говорится, стал закладывать он за воротник. Не по многу, но прогрессирующе. Не злостно, но регулярно. Тихо и смирно, не буянил и не барагозил. Просто закладывал и всё. И поэтому, всё чаще, он в последнее время не особенно торопился по вечерам домой, играя в «балду» и попивая горькую.
Вот и в эту субботу его муза ждала его прихода чуть пораньше, а он, изрядно накушамшись, пришёл только к вечерним новостям. Нимфу прорвало. Первый раз в жизни она подняла бурю. В первый раз она высказывала ему за его пьянки, а он, нагнувшись, закоченевшими руками расшнуровывал ботинки. Она визжала со слезами на глазах, а он всё никак не мог разуться. Она возносит руки к небу, а он разувается. Ну никак не получалось у него разуться. Нервы оголены у обоих. Этому должен был настать конец когда-нибудь. И он настал. Хлебников, нарочито замахнувшись кулаком на визжащую нимфу и театрально вскрикнув: «заколебала орать!»...упал по инерции вслед за собственной рукой. И тут же забылся беспокойным, но крепким сном.
Сильнее обиды она в жизни не испытывала. Её месть была не ужасна, но очень своеобразна.

Открыв глаза, Хлебников понял, что он не дома. Китель и пальто(в тот год как раз ими шинели заменили) аккуратно висели, а ботинки, которые вчера не расшнуровывались, аккуратно стояли. Чистота кругом, но ощущение какой-то казённости...Бог ты мой! Да я ж в вытрезвителе! Вот тебе раз! Именно так, сдавши мужа в «трезвяк», в высшей степени оскорблённая принцесса почувствовала себя хоть частично отмщённой.
- Ребята, опустите домой, - просто попросил Хлебников.
И ребята отпустили. Даже документов не оформили, понимая, что они будут пятном в его биографии. Я уже говорил о его внешности и манере разговора. Видно всё вкупе и сыграло положительную роль в решении вопроса.
Шёл пешком, недоумевая: как она могла?! Как она могла?!?!
Зашёл в квартиру молча, быстро переоделся. Оба молчали. Тулуп, короб, бур...ни словом не обмолвившись расстались. Она осталась дома. Он пошёл на стрелку - место слияния Волги и Оки. Солнышко. Храм Александра Невского. Лёгкий морозец. Воздух. Хорошо! Голова уже почти ясная. Походил, подошёл к одному рыбаку, к другому. Пробурил лунку, зачем-то потрогал воду. Сам даже удочек разматывать не стал. Не хотелось. Время к обеду, пора домой.
От обиды на супругу, если чего и осталось, так только если лёгкая тень. Всё прошло. Безусловно, он намеревался ей отомстить. Сегодня же. Но не зло, а, как частенько у них бывало, шуточно. Бранясь, с улыбками и поддёвками, плавно перерастающими в восхитительные и пылкие постельные баталии.
Зашёл домой. Она в ванной. Быстренько переоделся и к телевизору. И сделал вид будто ничего не произошло. Вот выйдет сейчас - и начнут, как ни в чём не бывало, свою нормальную, в общем-то, жизнь.
И вот русалка появилась, но в ней, совсем не как в нём, вчерашняя фурия ещё не успокоилась. Замешательство её было секундным - она не ожидала, что он уже дома. Сразу с визгом ему выдала и про капающий кран, и про недостаточно острые ножи, и про еле как держащийся карниз, и про невынесенный мусор. Вобщем всё в стиле: «я тебя жду, а ты..., а я...». И всё бы ничего, если б не упрекнула она его в сегодняшнем походе на рыбалку. Мол, отдохнул на свежем воздухе и теперь «проникся страстью к глупому ящику для идиота*».
Что бы перевести всё в шутку, Хлебников решил подыграть ей. Вступить в словесную перепалку, которую затем легонечко и быстренько хотел свести на нет.
- Отдыхал!? Да ты хоть знаешь как я устал!? Ты и пердставить себе не сможешь...
- Устал? Не смеши меня! Вот я...
- Да устал! Полдня в тяжеленном тулупе...
- Ну да, как же..
- Сгорбившись, над лункой сидел...
- Можно подумать!
- Подумай, подумай! Замёрз весь, нет что б отогреть, спина затекла, руки замёрзли...
- Ой, затекла! Да я бы лучше...
- Да что бы ты?! Ты попробуй...
- А вот попробую
- Попробуй!
- А давай!
- Давай!
Хлебников повёл жену в ванную, поставил короб, усадил её на него, заткнул наполовину опустевшую ванну и дал в руки удочку. Даже тулуп одевать не стал, создав ей тем самым щадящие условия.
- Вот так просидишь час - и всё! Вот именно так. В такой позе. Рукой нужно вот так подёргивать. Чтобы мормышка «играла». Посмотрим сколько ты выдержишь. Я буду проверять. Увижу: филонишь - пойду пиво пить. А продержишься час - я вообще пить не буду больше! Слово даю!
И супруга с азартом включилась в игру. Может эротическую. Может ещё какую - ещё не поняла. А он пошёл смотреть телевизор. Через пять минут проверил: сидит. Ещё раз проверил: сидит, честно подёргивая удочку - дразня виртуальную добычу в пенной воде.
Наверное, ещё бы раз или два и Хлебников бы не выдержал, рассмеялся б. Тем бы всё и закончилось, если б его взгляд не скользнул вдруг по телефону...

Решение пришло моментально, даже толком не вызрев. Рука сама набрала номер.

Санитары, узнав от хозяина квартиры, что жена на ужин решила рыбки наловить, заглянули было в ванную. Для проверки, мало ли чего, заметили увлечённой важным делом красавице, что они де знают и более рыбные места.
И тут бы Хлебникову рассмеяться и извиниться, или ей улыбнуться... а она что-то только буркнула в ответ, замахнувшись, не мешайте, мол...
Чёткостью и слаженностью действий санитаров можно было б любоваться долго, но они всё сделали быстро. Через пару минут нимфа-русалка, надёжноупакованная в смирительную рубашку и с кляпом во рту, уже ехала в санитарной машине по нужному адресу.
Вот так вот. Вроде как квиты теперь. Но вечером Хлебников готов был выть от скуки. Не выпил ни капли. Ни телевизор, ни книги, которым они с женой уделяли довольно много времени, обсуждая их после прочтения и делясь впечатлениями - ничто его не радовало. Что творилось в её сердце и думалось в её голове - для нас секрет. А он тосковал о ней и ругал себя. И пускал свои флюиды.
С утра, отчитав лекции, он буквально полетел на крыльях любви к своей Богине. Но его к ней не пустили.
- Спит она. Буйная больно. Укольчик ей сделали, вот и спит теперь.
Выяснилось, что даже к вечеру, когда она отойдёт от успокоительного, её не отпустят. Потому что в таких случаях собирается что-то вроде комиссии из нескольких психиатров, и собирается эта комиссия только по четвергам, а без её решения не выписывают. Но так как реакции пациентки очень уж неадекватные, то, скорее всего, полежать ей здесь придётся недельки две. Или три.
В пятницу она, всё же, выписалась. Сразу подала на развод. Но потом передумала. То ли потому что кран больше не капал и гардина держалась прочно, а в доме чистота и порядок и ножи наточены. То ли просто их любовь была сильнее и выше произошедшего между ними.

И по утрам был кофе в постель. Выставки и театры по вечерам и выходным. Интересные книги с обсуждением и спорами взахлёб...
И флюиды, флюиды, флюиды...

Это были не мы!
Кто помнит времена перестройки, тот меня поймет. Нам, молодым, не познавшим всех перипетий судьбы наших родителей, было интересно жить во второй половине восьмидесятых прошлого столетия. Особенно интересно было жить тем, кто не думал о хлебе насущном, сытно ел и сладко спал за государственный счет, будучи курсантами военного училища. Я не беру во внимание, что и образование мы тоже получали даром. Только теперь, с высоты прожитых лет, накопленного опыта и объема противоречивой информации, хлынувшей на нас в постперестроечное время, можно оценить, насколько беззаботны и безответственны мы были тогда. Все познается в сравнении. И, нам, детям шестидесятых, уже есть с чем сравнивать. А тогда...
Тогда с глотками первой «свободы» мы получили возможность смот-реть по ночам «Взгляд» и прямой эфир возрожденного Масляковым «КВНа». Мы слушали Сахарова и возмущались его речами по вопросам войны в Афганистане и проектом его конституции. Мы играли в демократию, голосуя за одного из нескольких депутатов претендующих на один мандат. Нам нравилось бывать в кооперативных кафе и покупать водку у таксистов. В магазине она была крайне редко, да и та по талонам. Талоны же были на все кроме спичек и соли. Мы были последними, кто вступал в коммунистическую партию, наивно веря в то, что наш приход изменит ее к лучшему. Какими мы были идеалистами! Девушки были стройны и красивы, юноши волосаты и подтянуты, а наши родители еще полны жизненной энергии. Нам хватало сил гулять ночи напролет, а после сидеть на лекциях и рисовать графики сна в тетрадках. Но и сейчас мне, ни на минуту не жаль того, что я жил в то время. Оно было прекрасное!
А какие фильмы хлынули на широкие экраны кинотеатров и маленькие телевизоры темных видеозалов. Наши дети не знают их названий. «Хон Гиль Дон», «Роки», «Рембо», «Сердце Ангела», «Секс миссия»... Да разве все упомнишь? Но, многосерийные приключения Кинг-Конгов я помню, до сей поры.
Олег Сидоров и я сидели в самом холодном месте училищного быта. На нашем языке его называли «Арктикой». Нет, там совсем не было холодно, даже наоборот, тепло и светло. Просто тот, у кого имелись задолженности по предметам обучения, до времени их ликвидации лишался увольнения в город. А без выхода за стены родной alma mater на душе было довольно прохладно, вот и прозвали наши предшественники такое состояние «Арктикой». Настроение было скверное. В кинотеатрах города последние дни шла очередная серия очередного Конга. Счастливчики, кто уже посмотрел, наперебой рассказывали в курилке все подробности этого «киношедевра», а мы, с Олегом, глотая дым и слюни корпели над чертежами и эпюрами кривых моментов, в тайне мечтая занести «хвосты» и приобщиться к миру киноискусства. И мы таки успели вечером в субботу поймать преподавателя и, превзойдя самих себя защитить свои опусы. Но в воскресенье фортуна пронеслась мимо нас. Данные по успеваемости подавались в учебный отдел в субботу до четырнадцати часов...
Когда все увольняемые ушли в город Олег подмигнул мне и проследовал в курилку. Курить я не хотел, но выражение его лица заинтриговало меня. Присоединившись к нему, я весь превратился в одно большое ухо. Сидоров подозрительно заглянул за двери курилки и, убедившись в отсутствии нежелательных свидетелей, заговорщицки зашептал:
- Сейчас три часа, ротный придет с проверкой к семи, мы в легкую успеем с тобой на четырех часовой сеанс и без палева вернемся назад.
Риск был велик. В случае обнаружения нашей самоволки городу грозила изоляция от нас как минимум на месяц. Допустить такого непристойного отношения к одной из святынь земли Русской я не мог. Предупредив дежурного по роте, что идем кататься на лыжах и, захватив спортинвентарь, мы отправились в сторону лыжной трассы. Времени на переодевания в гражданку у нас уже не оставалось, поэтому у кинотеатра мы появились в спортивной форме. Кстати, молодые ребята уже тогда ходили в городе в подобном виде, и это, как и сейчас, не считалось дурным тоном. Правда, на спинах олимпиек у нас красовались набитые краской через трафарет логотипы нашей бурсы. Но нас это не смущало, ведь мы были в предвкушении прекрасного, до которого оставалось каких-то пять минут. Достав сигарету, и сладостно затянувшись, я представил себя в кресле кинозала. И вдруг мой взгляд упал на водителя, остановившихся неподалеку от меня «Жигулей». Что-то до боли знакомое показалось мне в его глазах, подбородке, губах...
- Атас! Ротный с автооблавой! - прорычал мне в ухо Олег.
Двигаясь в сторону стоянки такси полушагом, полубегом мы ввалились в просторный салон зеленоглазой «Волги». Заметил нас ротный или нет, нам было невдомек, но испытывать судьбу уже не хотелось.
- Шеф! Гони к тыльным воротам училища, где баня, знаешь?
Таксист, как и все нормальные мужики того времени служил когда-то в армии и был с нами солидарен по определению. Два раза ему повторять не пришлось. На всех парах, видавшее виды такси выжало из себя все, что смогло. И уже через десять минут мы с лыжами на плечах ввалились в родную казарму. Судя по скучающему виду дневального в канцелярии было пусто. Но кто мог дать гарантию, что это навсегда. Побросав лыжи и скинув с себя спортивку, мы с полотенцами побежали в умывальник. Благо наш вид не вызывал сомнения в том, что нами было пройдено на рекорд училища и его окрестностей не меньше десятка километров.
Ротный появился через минуту. Пробежав мимо смирнокричащего и опешившего дневального, он громко гаркнул:
- Гришина и Сидорова в канцелярию!
Дежурный метнулся извлекать нас из умывальника. Его взгляд говорил о сочувствии нашему «горю». Переглянувшись и сжав мышцы ягодиц, мы побрели в указанном направлении.
Чем ближе была цель нашего путешествия, тем мрачнее становились наши мысли. Но в канцелярии мы увидели сильное удивление на лице нашего отца-командира. Очевидно, он ожидал лицезреть, что угодно, кроме голых торсов вызываемых им курсантов. Олег нашелся мгновенно:
- Товарищ майор! Это были не мы! - выпалил он.
Немая сцена продолжалась долго...
Кстати, эту картину про Кинг-Конга я посмотрел много позже. И если честно, то был сильно огорчен, было бы из-за чего тогда пропадать.

КАК я дважды не снялся у Михалкова в "Сибирском цирюльнике"

Как-то снимал Никита Михалков фильм. И назывался он "Сибирский цирюльник". Вернее, снимал и снимает он много, но в тот раз он снимал именно "Цирюльника". Некоторые сцены он снимал на периферии Н-ской области, в центре которой и было то самое военное училище, в котором, уважаемый читатель, я и имел честь...

Впрочем, училищ военных в городе было три. Ещё и школа милиции. Ещё и...

И вот, что бы снять сцену, как того самого цирюльника каторжане тянут, понадобилась режиссёру-постановщику массовка немалая. И приехал он к нам в училище, договорился с начальником (официально 100 млн. руб, это до деноминации, дал училищу типа на асфальт, правда, нового асфальта на территории училища мы как-то не наблюдали, и взял две роты курсантов для этого. Ведь в данном случае курсанты - халявная актёрская сила. Ещё на небольшой творческой встрече он поведал нам, почему в главной роли у него играет не Шарон Стоун, как изначально планировалось, а всего лишь Джулия Ормонд. Поплакался, так сказать. Мы прониклись. Это само собой.
Впрочем, возвращаюсь к съёмкам.
Потому как Никита Сергеевич сам моряк, срочную на Камчатке служил, он, конечно же, просил нас привлечь (училище наше состояло из одного военно-морского факультета и четырёх армейских). Только наш фак-редиска сказал, что у нас учебный процесс. И всё. П****ц. Угрёбок! А те две курсантские роты армейцев, пожертвовавших учебным процессом, полтора месяца готовились к съёмкам, потом почти столько же снимались. Бляха-муха! Мечта жизни! Подготовка заключалась в том, что они не брились. Собственно, и всё. Потому как они по-сценарию каторжане. Соответственно никаких нарядов, кроме как по роте, они не несли. Караулы - тем более. Это надо было видеть! - курсанты бородатые ходят! Не высшее военное, а царское казачье училище! Даже в увольнение в связи с этим им было добро прямо из училища по гражданке ходить - роскошь невиданная.

На этом первую часть повествования о моей первой несъёмке в этом замечательном (кто-то поспорит?!) фильме закончу.
Скажем так, что не снялся я в первый раз из двух по стечению обстоятельств, по еб***тости начальника факультета (штырь ему в забрало!) и по собственной недальновидности. Ведь сразу после школы в училище меня не взяли. В смысле, брали, но в армейцы. А мне (мля!) надо же было повыделываться: хочу моряком быть! На второй год приехал поступать. Удачно. НО!!! Снова ведь с руками и ногами брали в армейцы! А я упрямо лез во флот! Пролез. И слава Богу! Ну не мог я предвидеть, что согласившись на сапоги и портянки, возможно, построю звёздную карьеру. Даже когда на втором курсе хотел бросить по причине того, что брали в театральное (хрен с ним, что среднее) я остался моряком! Тут просто мама попросила: сынок, пожалуйста, не бросай! И я послушался. Ввиду собственной мягкотелости и слабохарактерности.

Пошел к замполиту. Хороший мужик. Владимир Петрович Токарев, воспитанник Киевского ВВМПУ, настоящий ум, честь и совесть. Может, по причине отсутствия собственных детей он относился ко всем нам, как к своим. А меня ещё и ценил за то, что я был главным движителем факультетской самодеятельности и связей с общественностью (как сейчас говорят), при этом был и в спорте впереди и учился хорошо абсолютно сам. Отвлекусь, но напишу, что Петрович легко одной рукой(!) загонял «штаны» на бильярде! Уж не знаю, где он успел этому научиться, но факт такой присутствовал.
- Владимир Петрович...
Он меня понял. Как актёра ли в душе. Как мальчишку ли переростка... но понял! И, оставаясь на пару дней за начальника факультета, не просто подсказал как быть, но даже и пролоббировал мою «болезнь». В смысле я типа заболел, да так сильно, что в лазарете училища со мной не знали что делать, и я срочно направлен был в гарнизонный госпиталь.
- Ну, а дальше - сам! Удачи, Витя! - мы пожали друг другу руки.
В госпитале я, воодушевлённый, рассказал о своих бедах начальнику отделения. Не знаю о том, кем он хотел быть в детстве и есть ли у него дети, (то ли Петрович и тут помог) но и он меня прекрасно понял. Но, для начала, как положено, я быстренько начал сдавать разные анализы и прочие УЗИ. Для того, чтобы предположить у меня какой-то не очень хороший диагноз. Потом на меня были бы выписаны и благополучно проведены в истории болезни и в других бумагах нужное количество ценных дорогостоящих лекарств. А я в то время уехал бы своим ходом на съёмки. Благо место дислокации действа Михалков нам открыто озвучил.
Но началась война. Точнее, очередной её виток. Я имею в виду Чечню. Срочно и внезапно мой доктор уехал в командировку. Туда. А на его место, временно, пришёл совсем другой, которому были абсолютно похрену мои и чьи-либо вообще проблемы. Главное для него было одно: не попасть в Чечню. Он и не попал. А я не попал в кино.
- Товарищ курсант! С вашими анализами вы - племенной жеребец! Не удивлюсь, что сейчас по дороге до училища ты успеешь трахнуть пол-квартала! - как-то резко перешёл он с «вы» на «ты». Короче, выписали меня из госпиталя так же скоропостижно, как и «вписали».
По причине сильного душевного расстройства (да и, в конце концов, не «карась» я уже!) отправился в Alma Mater свою я не сразу. Пошёл к родне. Родня в этом городе у меня состояла из тётки, родной сестры отца, и её мужа, дяди Павла. Дядя Павел местный, когда-то окончил это же военное училище и послала его Родина служить в сибирскую глухомань. Там он и охомутал прелестницу-старшеклассницу - тётку мою. Или она его. Неважно. Из армии он уволился старлеем и вернулся в свой город уже вместе с молодой женой. Сестра моя, их дочь, со своим сыном к тому времени перебралась жить в столицу. Короче говоря, моим нечастым визитам (а чем старше курс, тем визиты, естественно, реже) дядя Павел был всегда рад. Да и тётка, в общем-то, тоже. Почему «в общем-то»? Да потому что тётя Галя у меня взбалмошно-придурошная. Мы с ней друг друга часто не понимаем. Да практически всегда. Безусловно, мы - родня. И какая-то привязанность между нами есть. Но в том-то и дело, что какая-то. А с дядей Павлом мы всегда ладили. К тому же, по умостроению своему он глубочайший гуманитарий и вообще очень просветлённый человек - я был уверен, что он поймёт меня. Ещё и сына, которого он безумно хотел, тётка ему так и не родила...
Прихожу к ним, дома оба. Пока тётка на стол собирала, мы пошли в комнату посекретничать. Если бы его дома не оказалось, то исповеди бы моей не было. Потому как тётя Галя такую «детскость» мою не поняла бы. Да и не являлась она никогда исключением из большей части советских женщин, люто возненавидевших Михалкова после выхода на экраны «Жестокого романса», в котором Никита Сергеевич сыграл Паратова.
И, выслушав, дядька почти убил меня. В упор и наповал.
- Галка! Слушай, а ты не знаешь...
Оказывается, Михалков, ведя переговоры о курсантах-актёрах, подбирая место для съёмок и т.д, короче, всё время пребывания в городе жил не где-нибудь, а в соседней квартире! На лестничной площадке четыре квартиры. Две плюс две. 29-я с 30-й и 31-я (дядьки с тёткой) с 32-й. Каждая пара квартир имеет общую прихожую, которую с наступлением капитализма от остальной части подъезда отделила, одна на две квартиры, бронебойная дверь. Ольга (несмотря на возраст, именно так) и Владимир Максимыч принадлежали к некоей богеме. Они что-то рисовали и где-то это выставляли. Ходили по выставкам и театрам. Ничего особенного, но как-то это всё торжественно-восторженно у них было. Катались не реже чем раз в полгода в Израиль. Бывали и в Париже и в Венеции и много ещё где, но это уже значительно реже. И у них кто только не останавливался! Например, когда мои тётка с дядькой только въехали сюда и знакомились с соседями, давным-давно, ещё до капитализма и общей железной двери, у них останавливался друг семьи Олег Даль. Вот и сейчас у них гостил Михалков, и родственники мои с ним ежедневно встречались. Потому что Ольга курить в квартире не разрешала, и Никита Сергеевич с Владимиром Максимычем выходили в подъезд. Возвращаясь с работы, они виделись с курильщиками на лестничной площадке и здоровались. Дядька по доброте душевной - по-доброму. Тётка, по-женски солидарная с большинством соотечественниц и оскорблённая за бесприданницу - сквозь зубы.
Тётя Галя принеслась быстро, и, к неожиданности моей, начала причитать, жалея меня.
- ...но они, по-моему, уже уехали...
Чуть не вынеся косяки вместе с входной дверью и, забыв про звонок, я долбился и кричал в дверь соседям...
- Ой, Витя, здравствуйте! - начал причитать с неизменной улыбкой сосед, - да-да, всё думали-думали и таки уехали. Сегодня с утра...
Мир на некоторое время перевернулся. В смысле свет для меня погас...
Я опоздал всего на полдня! Видно не судьба.
Вот так вот я не снялся у Михалкова во второй раз подряд.
Это было осенью. Фильм должен был выйти весной, но по каким-то причинам задержался на два года. От этого он стал ещё более долгожданным.
И получился действительно потрясающим.
Но я тут совсем не причём...

МАСЛО

Курсант Зикеев жрал масло. Он некрасиво отщипывал куски от завернутого в плотную бумагу бруска и торопливо заталкивал их себе в горло, почти не жуя. А тесной кухонке караульного помещение тускло светила сорокаваттная лампочка. В ее свете бумага, в которую было завернуто масло, казалась бурой, само масло - грязно-серым. Губы и пальцы курсанта жирно поблескивали. Курсант несколько раз инстинктивно порывался вытереть липкие пальцы о свежевыстиранные, идеально отглаженные штаны, но вовремя отдергивал руки от одежды. Не хватало еще выйти на пост у боевого знамени учебного батальона в штанах с обильными жирными пятнами!

Отупляющее чувство голода преследовало Зикеева с первого дня "учебки". Оно наступило внезапно, едва лишь непривычные к тяготам и лишениям военной жизни желудок и кишечник курсанта переварили захваченные из дома пирожки с капустой. Первый поход в батальонную столовую лишь усугубил ситуацию. В неаппетитно пахнущих кастрюлях на липких столах стоял "бигос" - тушеная подгнившая квашеная капуста с костями и шкурой неизвестного животного. От вида, запаха и вкуса бигоса хотелось немедленно вывернуться наизнанку. Первые два дня Зикеев ел только хлеб, но на третий день не устоял перед ноющей болью в желудке и, давясь и морщась, осилил тарелку бигоса. Как ни странно, стало лучше, но совсем ненамного: боль ослабла, но ощущение голода усилилось, а во рту появился устойчивый привкус дерьма. С этим привкусом во рту и этой то отступающей, то наступающей болью в животе Зикееву предстояло пережить четыре долгих месяца "учебки".

От невыносимой мерзости армейского бытия спасало только масло. Сформированное в аккуратные цилиндрики весом по 20 грамм, белоснежные, но с желтыми прожилками и капельками воды, оно символизировало приход нового дня и окончание дня предыдущего. И не беда, что на поцарапанных и ободранных зикеевских часах еще только восемь часов утра: "Масло съели - день прошел!" Изящный масляный цилиндрик был отметкой на бесконечной оси времени, маленьким шагом в правильном направлении. Когда-нибудь, сделав семьсот тридцать таких шагов, Зикеев станет дембелем и брезгливо отдаст свою дневную пайку масла тщедушному "духу". А пока он с радостью принимает масляную подачку от других дембелей. Масла много не бывает. Наоборот, его бывает слишком мало для того, чтобы утолить это отупляющее чувство голода.

Единственное место в батальоне, где масла бывало много, - это караульное помещение. Попасть в караул считалось огромной удачей. Это были целые сутки без шагистики и без изнуряющей утренней зарядки и уборки, без бега в противогазах и без хозяйственных работ, без зубрежки уставов и вообще без офицеров. А самое главное - это были целые сутки сытной еды. Караул - лицо, щит, меч и совесть батальона. Туда не брали трусов, боящихся темноты. Туда не брали отстающих по боевой и политической подготовке. И братьев-таджиков, не понимающих разницы между "Стой! Кто идет?" и "Стой, стрелять буду!", тоже не брали. Зато тех, кого брали, кормили до отвала. В караульном помещении была своя кухонка, а на кухонке всегда было много хлеба, много сахара и много масла. Целый брусок, завернутый в плотную бумагу.

И не было, кажется, в жизни светлее цели, чем зачисление в караул. Кто-то строил коммунизм, кто-то покорял Целину, кто-то помогал братскому народу Афганистана, а курсант Зикеев чеканил строевой шаг, учил уставы и судорожно стучал по ночам телеграфным ключом, чтобы бравый и туповатый начкар сержант Беляев заметил его и благословил. и наконец Зикеев дождался своего звездного часа. Точнее, масляного часа.

Курсант Зикеев, караульный первого поста - поста у боевого знамени учебного батальона - жрал масло. Желто-серый брусок масла был огромен. Родина скупо кормила своих солдат, но щедро вознаграждала караульных. Зикеев заталкивал себе в горло безобразные жирные лоснящиеся куски, с каждым куском приближая свой "дембель", неизбежный, как крах капитализма.

***

За семьсот тридцать дней даже у самой нерадивой собаки Павлова вырабатывается условный рефлекс: если масло есть - то его надо есть! Именно поэтому в коротких перерывах между лекциями доцент Зикеев заходит в свой кабинет, открывает, неуверенно озираясь, дверку портативного холодильника и достает из него обернутый в плотную бумагу желтый брусок.

Доцент Зикеев жрет масло.

Про уверенность в себе

Леха всегда был умным человеком, и точно знал, что и когда нужно сделать, чтобы стало хорошо, поэтому решение принял молниеносно.
***
А за два с половиной года до этого, пятеро минусов пили пиво в общаге и решали, как обустроить быт. Стоял ноябрь-месяц первого года обучения секретным наукам, учеба уже отходила на второй план, так как всем понятно, бояться нужно только неизвестности. А когда обыденный долбеж гранита переходит в привычку, на первый план выступают вполне себе приземленные вещи.
Первым пунктом в повестке стоял метод приготовления пищевого удовольствия, минуя общую кухню с пятью рабочими конфорками на три сотни военных рыл факультета. Столовая переменного состава отвергалась по понятным причинам. Если коротко - то денег было жалко, а кормили нас бесплатно только в нарядах и караулах. В те прекрасные времена, когда в каждой семье картошка была со своего огорода и банки с огурцово-помидорно-плодоовощной начинкой стояли рядами, как вызов продовольственному кризису, тратить деньги на котлеты из неизвестных составляющих со скудным плевком «гарнира» было неразумно. Стриженые головы согласно кивали при рождении этих сентенций.
Плитка, запрещенная всеми инструкциями, электрическая плитка спасет героев, и на стол легли первые купюры общака, со всевозможным тщанием поделенные на количество пайщиков-концессионеров.
Вторым пунктом остро встал вопрос сохранения продовольствия. Не картошкой единой сыт человек, хоть сала кусок, но нужен, хоть три селедки на всю банду, но свои. А курсант-первокурсник есть существо от жизни привычной, а равно и семьи оторванное, потому и посылки от мамы и бабушки получает редкие, но обильные. Нужен рефрижератор бытовой, сиречь холодильник.
Тут имеет смысл сделать лирическое отступление. Дело в том, что во времена оные, покупка холодильника приравнивалась... ну примерно к покупке трехгодовалой ВАЗовской зубилы сейчас. А тогда это было мало того, что дорого, еще и нет нигде... Страшное дело, 93 год.
И тут, открыв очередную бутылку пива, свое веское слово сказал Серега, самый старший и мудрый среди присутствующих перваков. Слова упали чугунными шарами. «Холодильник - не проблема!». Удивление и восторг, вот что мы почувствовали, а я лично, представил себе пожилую «Юрюзань», оторванную щедрой рукой от пяти слоев обоев Серегиной квартиры. Оказалось все проще. Можно взять брак с завода, но браком там считают царапину на лакированной дверце, потому вполне рабочий агрегат можно взять задарма, в долларах примерно десять будет, плюс литр.
Будущее заиграло радугой, технические проблемы решил я, организовав доставку холодильника с завода на дружественном транспорте системы Жигули-двойка. Плитка была куплена в ближайшем магазине, посуда материализовалась самостоятельно.
Что главное в резко обустроившемся быте? Правильно, главное - обмыть! Вот тут-то и прозвучал роковой вопрос. Видно судьба такой монументальной вещи как холодильник, не давала Лехе покоя уже тогда. И вопрос прозвучал...
-Пацаны, а чего мы с ним делать будем, когда Академию закончим?
Поддатый коллектив, радостно гогоча, начал выдвигать версии, от молодецкого выкидывания в окно, до прагматичной продажи первокурсникам с целью последующего пропоя вырученных денежных средств. Фразу «А давайте его подарим тому, кто первый женится», в общем гомоне, как выяснилось позже, расслышал только лепший Лехин дружбан и земляк Дима...
***
Леха женился первым, на третьем курсе, в августе, как и многие из курсантов. Отпуск, много свободного времени, не надо суетиться и спешить. Так же неторопливо он вынес из пустующего по причине отпусков кубрика холодильник и погрузил его в батину машину, увозя в свиваемое семейное гнездо. Леха был человеком слова. Сказал - сделал.