"...Три года Леша ничего не знал о маме. После освобождения Одессы они нашли друг друга. Никого, кроме Леши, у нее нет. Он ей денежный аттестат выслал. Как не радоваться? Но сейчас у него такое лицо...

— Помочь, спрашиваю?

Уже не усталость, а изможденность. Какой из него помощник? Еле стоит. Жидковат он для танкиста. В училище на занятиях по боевому восстановлению машин, когда приходилось поднимать тяжести, я всегда старался подсобить ему. И экипаж у него не то, что мои битюги. Завалиться бы им сейчас минут на шестьсот. Действительно, это не свадебное путешествие.

— Что ты уставился на меня, как старшина на обворованную каптерку? Помочь тебе, что ли?

— Нет, не надо, Леха. Ты лучше поезжай потихонечку. Может на малой скорости сохранишь бандажи. Выберешься из леса — не торопись. Через полчаса я тебя догоню.

Танк объехал нас, ломая подлесок, и, тихо шлепая траками, ушел в густую духоту просеки.

Мы разделись почти догола и стали натягивать гусеницу. Вчетвером раскачивали тяжелое бревно, как тараном, что есть силы ударяли им по ступице ленивца, а механик-водитель в это время, лежа на спине внутри танка, кряхтя от натуги, затягивал гайку ключем-трещеткой.

Мы проклинали немцев, комаров, войну и натягивали гусеницу. Мы проклинали немцев, конструкторов танков, в мать и перемать и натягивали вторую гусеницу. Потом увязали бревно. Всласть до крови расчесали комариные укусы, выпили остатки воды из бачка. Надели гимнкастерки и поехали догонять Лешкину машину.

Лес оборвался внезапно. А с ним — и песок. Узкий утоптанный проселок петлял между фольварками, между копнами убранной ржи. Механик нажал, и тридцатьчетверка понеслась мимо запыленных посадок, мимо крестов с распятым Иисусом, мимо игрушечных льняных полей, мимо картофельных огородов и чистых лужаек, на которых спокойно паслись коровы. Живут люди! В Белоруссии такого не увидишь. Там немцы уничтожили все подчистую.

Лешина машина стояла за поворотом. Трудно поверить, но мне показалось, что тридцатьчетверка ссутулилась, втянула башню в плечи, словно подбитая. А ведь до войны было еще далеко, километров пятнадцать, пожалуй.

Я сразу ощутил беду. И вспомнил Лешино лицо там, в лесу, на просеке.

А тут еще «виллис» отъехал — заметил я его, почти вплотную подойдя к танку. Но мне было не до «виллиса».

Башнер привалился к кормовой броне и плакал навзрыд. Лешкин башнер, весельчак и матерщиник. Даже наши десантники считали его сорви-головой.

Стреляющий еле выдавливал из себя слова:

— Умаялись мы. Вздремнули. А механик тихо плелся. Как вы приказали. А за нами увязался генеральский «виллис». Кто его знал? Дорога узкая. Никак не мог обгнать. А как объехал, остановил нас и давай драить. Кто, говорит, разрешил вам дрыхнуть на марше? Почему, говорит, нет наблюдения? Целый час, говорит, проманежили меня. А какой там час? Вы же сами знаете, только из леса выехали. Лейтенант, значит, виноват, мол, всю ночь в бою, устали. А тот говорит — разгильдяи! Почему, говорит, погоны помяты? Почему воротник не застегнут? И давай, значит, в мать и в душу. А лейтенант и скажи, мол, мать не надо трогать. За матерей, мол, и за родину воюем. Тут генерал выхватил пистолет и... А те двое, старшие лейтенанты, уже, поди, в мертвого выстрелили, в лежачего. А шофер ногами спихнул с дороги. Пьяные, видать.

— А вы чего смотрели?

— А что мы? Генерал ведь.

— Какой генерал?

— Кто его знает? Генерал. Нормальный. Общевойсковой.

Леша лежал ничком у обочины. Щупленький. Черные пятна крови, припорошенные пылью, расползлись вокруг дырочек на спине гимнастерки. Лилово-красный репей прицепился к рукаву. Ноги в сапогах с широкими голенищами свалились в кювет.

Я держался за буксирный крюк. Как же это?.. Столько атак и оставался в живых. И письмо от мамы. И аттестат ей послал. И в училище на соседних койках. А как воевал!

Ребята стояли молча. Плакал башнер, привалившись к броне. Я смотрел на них, почти ничего не видя.

— Эх, вы! Генерал! Сволочи они! Фашисты! — Я рванулся к танку. Как молнией хлестнуло мой экипаж. Миг — и все на местах, быстрее меня. Я даже не скомандовал.

Взвыл стартер. Тридцатьчетверка, как сумасшедшая, понеслась по дороге. А «виллис» уже едва угадывался вдали.

Нет, черт возьми! Чему-то научила меня война! Я раскрыл планшет. Родная моя километровка! Дорога сворачивала влево по крутой дуге.

Мы рванули напрямую по стерне.

Я думал, что из меня вытряхнет душу. Обеими руками я вцепился в люк механика-водителя. Прилип к броне. Вот еще раз так тряхнет, оторвет меня от надкрылка и швырнет под гусеницу. Но я держался изо всех сил. Держался и просил Бога, дьявола, водителя, мотор — быстрее, быстрее, быстрее! Ага, вот они — вязы! Дорога! Быстрее! Быстрее!

Не успели.

«Виллис» проскочил перед нашим носом. Я даже смог разглядеть этих гадов. Где-то мне уже встречалась лоснящаяся красная морда генерала. А эти — старшие лейтенанты! Что, испугались, сволочи? Страшно? Ишь, как орденами увешаны. В бою, небось, не доживешь до такого иконостаса. Пригрелись под генеральской жопой, трусы проклятые! Страшно, небось, когда гонится за вами танк? Даже свой. В экипаже вас научили бы прятать страх на самое дно вашей подлой душонки!

Мы пересекли дорогу. «Виллис» оторвался от нас метров на двести, вильнул вправо и скрылся за поворотом. Пока мы добрались туда, «виллис» был почти над нами, на следующем витке серпантина, взбиравшегося на плоскогорье. Точно, как на карте.

Рукой скомандовал механику, быстро забрался в башню. Развернул ее пушкой назад.

Танк взбирался по крутому подъему. Затрещал орешник. Мотор завизжал от боли. Мотор надрывался. Но машина ползла. Стрелка водяного термрометра безжизненно уперлась в красную цифру 105 градусов. Дизель звенел на небывало высокой ноте.

Еще мгновенье и она оборвется. Но машина ползла, умница. Она понимала, что надо. Еще совсем немного.

На четвертом витке мы почти настигли гадов. Почти... Опять вырвались.

И снова танк круто взбирается в гору, подминая лещину и ломая тонкие стволы случайных берез.

Мы выскочили на плоскогорье почти одновременно. «Виллис» метрах в сорока левее. Но танк на кочках среди кустарника, а «виллис» по дороге убегал к лесу. До опушки не больше километра.

Я еще не думал, что сделаю с «виллисом», когда взбирался на плоскогорье. У меня просто не было времени подумать. Мне кажется, что только сейчас, когда после стольких усилий мы проиграли погоню, что только сейчас до меня дошла нелепось происходящего: от лейтенанта удирает генерал.

Но он не должен удрать. У возмездия нет воинского звания.

Я быстро поменялся местами со стреляющим. Развернул башню.

— Осколочный без колпачка!

— Есть, осколочный без колпачка!

Рассеялся дым. «Виллис» невредимый уходил к лесу.

Механик-водитель повернулся и с недоумением посмотрел на меня. Экипаж привык к тому, что на стрельбах я попадал с первого снаряда и требовал это от своего стреляющего. Но мы ведь не на стрельбах...

Спокойно, Счастливчик, спокойно. Не дай им добраться до опушки.

— Заряжай!

— Есть, осколочный без колпачка!

Стукнул затвор. Спокойно, Счастливчик, спокойно.

Ишь, как оглядываются! Только шофер прикипел к баранке. Протрезвел генерал! Жирная складка шеи навалилась на целлулоидный подворотничек, как пожилая потаскуха на руку юнца. А старшие лейтенанты! Глаза сейчас выскочат? Страшно, сволочи? А нам не страшно каждый день целоваться со смертью? Но должна же на свете быть справедливость? Не для того ли Леша скрывал свой страх?

Леша... Что я напишу его маме? Зачем я отпустил его? Почему я не согласился на его помощь?

Спокойно. Все вопросы потом. Чуть-чуть выше кузова. В промежуток между старшими лейтенантами. Я довернул подъемный механизм. Вот так. Пальцы мягко охватили рукоятку. Спокойно. Раз. Два. Огонь!

Откат. Звякнула гильза. Рукоятка спуска больно впилась в ладонь.

Вдребезги!

А я все еще не мог оторваться от прицела. Казалось, то, что осталось от «виллиса», всего лишь в нескольких метрах от нас.

Тусклое пламя. Черный дым. Груда обломков. Куски окровавленной человечены. Сизый лес, как немецкий китель.

До боя надо успеть выслать деньги в Одессу.

Пусто. Тихо. Только в радиаторах клокочет кипящая вода. "


1957 г.
Деген Ион Лазаревич
Военные рассказы и очерки
militera.lib.ru/prose/russian/degen_il/index.html

МЕМУАР ОФИЦЕРСКОЙ ЖЕНЫ

Уже на третьем месяце жизни на станции Мирная я поняла, как местная популяция офицерских жен вычисляет вновь прибывших. Новенькие всегда ходят с дамскими сумочками. С риди-, прости, Господи, - кюлями. В которых лежат кошельки с бесполезными деньгами и бесполезные ключи от казенных квартир. И на каблуках, которыми они очень смешно ковыляют по разбитым дорогам там, где нет тротуаров (а их нет нигде), и царапают сухую пыльную землю там, где дорог тоже нет. А если дождь, новенькие ходят с беспомощными зонтиками и стоически сглатывают льющуюся по лицу воду пополам со слезами и соплями. Каждая новенькая, желая сделать приятное аборигенше, продающей молоко, делает комплимент его дешевизне, после чего на следующий же день цены на молочные продукты взлетают вдвое. Резиновые сапоги, плащ-палатки и «вы чо, охуели?» появляются позже.


В тот момент, когда мы, ошалевшие и заржавевшие от нескольких суток в поезде, скрипя суставами, выползли на аэродромные плиты, заменявшие перрон в пункте назначения, на станции Мирная не было НИ-ЧЕ-ГО. По нашу сторону поезда простиралась безжизненная степь, и единственным признаком цивилизации в ней был огрызок грунтовой дороги и ярко-синий щит «Счастливого пути», под которым дорога заканчивалась. А между тем Лехе следовало кому-то доложить о своем прибытии. Доложить о прибытии - это первое, что должен сделать офицер на новом месте службы. Потом уже можно пописать, умыться, побриться и т.д. Кстати, это хорошее правило - оно помогает не растеряться в незнакомой обстановке.
Поскольку в пустой степи наше прибытие, кажется, никого не интересовало, Леха снял фуражку и полез под вагон, надеясь на другой стороне найти кого-нибудь, кому можно доложиться.
Оставленная при багаже, некоторое время я рассеянно прислушивалась к нетрезвой болтовне проводников, потом поезд чихнул, свистнул и уехал, увезя их с собой, и я испугалась так, как никогда до этого. Потому что по другую сторону колеи ТОЖЕ ничего не было. Вообще ничего. Только огромная, выжженная солнцем и выдубленная ветром степь, стеклянное небо и полоумные кузнечики. Я сидела посередине всего этого со своим телевизором и ревела от мысли, что Леха, проползя под вагоном, влез в него с другой стороны и уехал дальше в Китай, выбросив меня, как ненужный чемодан. Я тогда не знала, что меня-то Леха еще может выбросить, но телевизор - никогда.
Потом уже, спустя два-три месяца, я обнаружила, что там была и станционная будка, и штаб дивизии в каком-то полукилометре от нее, и еще какие-то постройки, и даже люди. Оказалось, что с перрона из аэродромных плит их было прекрасно видно. Не знаю, где оно все пряталось в тот самый первый день. Чудеса маскировки.
Но настоящий офицер даже в арктических льдах найдет, Кому Доложить, и уже через полчаса появился и Леха, и грузовик с двумя военными, и нам сказали «Добро пожаловать», и пожали руки, и сказали, что очень рады и давно ждали.
- Моя жена, - сказал Леха и показал меня приехавшему за нами капитану. Капитан посмотрел на меня, как папуас на Миклухо-Маклая, и задал удивительный вопрос:
- Так вы что, тоже приехали?
- Ну да. Разве непохоже? - удивился Леха.
- Впервые вижу, - пробормотал капитан и поволок в кузов наши вещи.
Я, кстати, тоже видела его впервые, и меня это ничуть не удивляло.
Солдат за рулем тоже вел себя странно. Леха с капитаном телепались в кузове, а две главные драгоценности - меня и телевизор - определили в кабину, и я всю дорогу старалась произвести на бойчишку хорошее впечатление. Он молчал, иногда угукал и исподтишка косился на меня, как на спущенного с поводка носорога. И лишь много времени спустя до меня дошло, почему у встречавшего нас капитана был такой вид, словно он борется с желанием потрогать меня рукой и сказать «Ух ты!» Дело в том, что Настоящие Офицерские Жены НИКОГДА не едут в Дальний Гарнизон вместе с мужьями. В лучшем случае - через пару месяцев, после того, как он обживется-осмотрится-устроится. Но чаще все же никогда.


Потом было офицерское общежитие, где мы были единственными постояльцами, если не считать тараканов. Впрочем, тараканы были не постояльцами, а скорее законными хозяевами. Они сидели на стенах, сложив лапки, ревностно следили за нашими действиями, и казалось, что они обмениваются критическими замечаниями.
А потом началась какая-то фантасмагория, и я до сих пор не уверена, что все это мне не приснилось в дорожной усталости. Пришли два мужика в штатском, пьяные и веселые, попытались ввалиться в нашу комнату, но застряли в двери и оттуда начали орать, что они тоже офицеры, тоже ротные и тоже саперы, что один из них вот-вот уезжает отсюда ко всем ебеням, а Леха приехал на его место, и что вот сейчас они празднуют у него дома этих самых ебеней, и надо немедленно отпраздновать и Лехин приезд, потому что если бы Леха не приехал, то хрен бы он отсюда вырвался, и короче, ребята, собирайтесь, пошли к нам, потому что там уже сидит толпа человек в двадцать, которая ждет только вас, и выпивки у них залейся, но если у вас есть, то тоже возьмите. У нас было. Мы взяли и пошли. Шатаясь от усталости и поддерживая друг друга на поворотах.
Толпа из двадцати человек встречала Леху овациями, а меня - тем же тихим и недоверчивым изумлением, которое я поняла впоследствии. В тот вечер я подумала просто, что они залюбовались. Но мне это было уже по фигу. Масса незнакомых людей, в центре внимания которых мы вдруг оказались, орала, наливала, чокалась, хлопала по плечам и лезла обниматься. Я не запомнила ни имен, ни лиц, ни званий. Запомнила только, что через неделю, сдав дела, хозяин этой квартиры уедет к ебеням, и она станет нашей, в доказательство чего нам тут же передали запасной комплект ключей. Местонахождение квартиры я тоже не запомнила, но от ключей не отказалась.

В тот же вечер я имела удовольствие прокатиться на мотоцикле с коляской по пересеченной местности. Водитель, наш будущий сосед-старлей, был пьян, сидел, как мне казалось, спиной к рулю и все время размахивал руками, показывая нам местные достопримечательности. Достопримечательностей мы не разглядели, потому что ночь была безлунна, а у мотоцикла не горели фары.
Кроме нас с Лехой на мотоцикле стояли и висели еще человека четыре, которым вообще не надо было никуда ехать - им просто захотелось нас проводить.
Всю ночь я ехала в поезде, который свистел, визжал и плевался коньячным паром.

Вскоре мы переехали из общежития в тот самый ДОС. Если кто не знает, ДОС - это Дом Офицерского Состава. И от обычных домов от отличается так же, как и Офицерский Состав от обычных людей, даже если выглядит простой пятиэтажкой. Вот хотя бы номер. Знаете, какой у нашего ДОСа был номер? Нет, названия улицы не было. Там вообще не было ни одной улицы. А ДОС был N 988. Еще там были ДОСы N 745, 621, а номера четырех других я уже не помню. Конечно, выговаривать такие сложные номера на морозе было сложно, поэтому все дома имели клички. Наш,например, назывался Горбатым. Он стоял на пригорочке, и три первых подъезда были на этаж выше четвертого и пятого. Еще там был Копченый, получивший свое прозвище из-за пожара в начале семидесятых, был Зеленый и был еще один, который все называли уважительно по имени-отчеству - Дом, Где Живет Комдив. Этот был элитным - там электричество отключали только два раза в сутки.

Вскоре после нашего новоселья Леха впервые проявил себя как добытчик. Он принес домой две бутылки портвейна в целлофановом пакете. Т.е. в пакете не две бутылки, а только их содержимое. Потому что у Лехи не было пустой тары для обмена. Тара была на вес золота. Впрочем, перелить портвейн из бутылки в пакет - дело нехитрое. Гораздо сложнее его потом из этого пакета наливать в посуду для непосредственного употребления. Особенно когда этой посуды нет. Дело в том, что мы с Лехой, как я уже говорила, ехали в Забайкалье налегке, в полной уверенности, что весь жизненно необходимый хозяйственный минимум сможем приобрести на месте. Хренушки!!! Я тогда просто не знала, что такое НАСТОЯЩИЙ минимум. Это когда в магазине - три полки мышеловок, полка фотоальбомов в роскошных кожаных переплетах и хрустальные вазы, которые не продаются, потому что дефицит. А в квартире... Однако про квартиру потом. В общем, на тот момент, когда удача улыбнулась нам портвейном, у нас из посуды имелся только полуторалитровый эмалированный ковш (тарелку мы купили уже позже). Из него мы и пили по очереди. Один пил, а другой в это время держал пакет и зажимал пальцами маленькую дырочку, которую мы прорезали в нижнем углу, чтобы проще было наливать. Потом менялись местами.

Таки собственно о квартире... В общем, ничего примечательного. Четвертый этаж, кухня, раздельный санузел и длинная, узкая комната-кишка. Кухня была большая, а в комнату вела двустворчатая стеклянная дверь, поэтому, когда я рассмотрела квартиру при дневном свете и с трезвых глаз, она мне сразу понравилась. В кухне помимо четырехконфорочной электрической плиты, с которой я так и не нашла общего языка, имелась школьная парта, сколоченный прежними хозяевами рабочий стол, похожий на гигантский посылочный ящик, занавешенный шторкой (шторку, правда, они сняли и увезли), и огромный глубокий противень из нержавейки. Противень был до краев забит окурками - бывший хозяин квартиры праздновал свою «отвальную» больше недели, и выносить мусор ему было некогда. Всю остальную мебель мы добывали собственными силами. Из шести казарменных табуреток, нескольких необрезных досок и борцовского мата Леха соорудил двуспальную кровать. Из подобранной у помойки шкафной дверцы и четырех украденных у аборигенов поленьев - журнальный столик. В качестве письменного стола была притащена не какая-то там школьная парта на железных ногах, а настоящая - из батальонного учебного класса. Когда мне было скучно, я изучала автографы, вырезанные на ее суровой деревянной поверхности, и пыталась представить, чем сейчас занимаются их авторы. Особенно те, которые «ДМБ-63»...

Спустя два месяца мои родители все-таки прислали нам контейнер. Им кто-то из знакомых сказал, что военная семья без контейнера - и не семья вовсе, а так, недоразумение. Как балерина на лесоповале. Таким образом наше хозяйство пополнилось двумя школьными книжными шкафами и холодильником. Оно вообще много чем пополнилось - даже веником, потому что в контейнере оставалось свободное место, но шкафы и холодильник были наиболее крупными предметами. Холодильник, правда переезда не вынес, и где-то на полпути испустил свой фреоновый дух. До следующего лета мы его использовали в качестве шкафа, а потом обменяли на китайскую кожаную куртку у соседей. Соседи, - капитан Толян и старлей Юрка, - как раз собирались открывать в Мирной бар, и сломанный холодильник им был нужен до зарезу. Пустые пивные банки им тоже были нужны, и их мы отдали просто так, без обмена. Что-то нам подсказывало, что до следующего Нового года мы на станции уже не дотянем, и украшать этими банками елку нам больше не придется.
Еще через какое-то время Леха обзавелся велосипедом. Это, конечно, было не так круто, как мотоцикл с коляской (мотоциклов на станции было всего штук пять, и их владельцы были заносчивы и пренебрежительны), но для начинающего ротного - все равно что папин автомобиль для 17-летнего оболтуса.
Ближе к зиме в ходе дефицитно-распределительной кампании в батальоне Леха вытянул счастливый лотерейный билет - немецкий бюстгальтер и три куриных яйца. Яйца с презрением отверг в пользу коллектива, потому что я уже работала в военторге, а талон на немецкий бюстгальтер обменял на талон на стиральную машину. Узнав об этом, я его забранила совсем как старуха старика за золотую рыбку. «Лифчик ты и сама себе связать можешь, - отрубил Леха, - А стиральную машину я сам не сделаю». С тех пор я с Лехиной логикой больше не состязаюсь. Машину, правда, Леха немного помял по дороге из магазина - он ехал на ней с ледяной горки и не успел увернуться от ухаба. К слову: в те времена отечественная бытовая техника была не в пример надежнее нынешней импортной. В нашу трепетную «Занусси», например, Лехин бушлат даже не умещается, а вот то конверсионное недоразумение с вертикальным взле... загрузкой даже после аварии на ледяной горке играючи не только стирало бушлаты, но даже мыло посуду (тоже Лехино ноу-хау). А швейная машина «Чайка», привезенная мне моими родителями, имела движок от истребителя и могла шить брезент, войлок и тонкую фанеру. И не ломалась, даже когда я молотком выбивала иглу из гнезда. Вообще-то мои родители приезжали к нам не столько ради того, чтобы привезти швейную машину, сколько ради того, чтобы прокатиться. Они тоже приехали поездом, причем в СВ, успев по дороге даже покутить в Чите у папиного одноклассника. За те три дня, что они у нас гостили, мой папа успел открыть мне глаза на ту сторону жизни, о которой я даже не подозревала. Как-то в моем сознании очень быстро закрепилось, что продукты бывают только в пайках, по талонам или по военторговскому блату. Папа же, блуждая по гарнизону в поисках «чего-нибудь и закуски» забрел в местный военный супермаркет и увидел в витрине Мясо, которого в Москве в тот период уже не было. Сезон прошел.
- Что это? - спросил папа.
- Баранина. Разве не видите? - ответила Машка Скрытникова, с которой мы еще не успели подружиться, и которая, конечно, не знала, что за мужик стоит перед ней.
- И что, продается? - удивился папа.
- А на хуя она тут, по-вашему, лежит? - Машка тоже удивилась, потому что ей никогда раньше таких вопросов не задавали.
- И что, можно купить? - не отставал папа.
- Деньги есть - покупайте.
- А сколько можно?
- Сколько нужно - столько и можно.
- Что, вот прямо так можно купить?
- Нет, бля, через жопу правой ногой, - рассердилась Машка, - Мущщина, не морочьте мне голову, я замужем.
Потрясенный неосязаемой связью между бараньей тушей и Машкиным мужем, папа тут же купил баранины на все деньги, заныканные на пиво, и в тот же вечер безжалостно развенчал мой миф о том, что в мирненских магазинах пища вообще не продается. Этот миф я придумала, чтобы достойно прикрыть от окружающих свою неприязнь к электрической плите и к кухонному труду как таковому.
Еще родители сделали перестановку мебели. Они были большими любителями этого дела.
Не успели мы после их отъезда вернуть наши нехитрые мебеля в прежнюю диспозицию, к нам нагрянул Лехин отец. Он тоже сделал перестановку, поставив один книжный шкаф вверх ногами, а другой - горизонтально, плюс к этому соорудил угловую полочку под телевизор. Он сказал, что смотреть телевизор, лежа на нарах и переключая программы большим пальцем ноги вредно для зрения. Полочка была слаба здоровьем, то и дело норовила телевизор уронить, и ей пришлось приделать костыль - лыжную палку. Чтобы вторая лыжная палка не пропадала без дела, Лехин отец отодвинул вертикальный шкаф на метр от стены, положил на него палку одним концом, а другим - на стоящий неподалеку холодильник, и заявил: «А занавесочку сама повесишь»... Оказалось, это такая кладовка для разных вещей...
Однако хватит ностальгировать. Что любопытно - эта ободранная, несуразная, не своя квартира с нищенской казенной обстановкой до сих пор кажется мне лучшим домом из всех, в которых я когда-либо жила. Хотя бы потому, что это единственное в моей жизни жилье, из окна которого был виден горизонт.

А вообще я вам так скажу: в гарнизоне жить можно. Жить можно везде, где живут люди. Даже если кажется, что это вообще не жизнь.

Главное - не забывать мудрые слова Карлсона, который живет на крыше: «Если человеку мешает жить только ореховая скорлупа, попавшая в ботинок, он может считать себя счастливым».

Встреча на заставе.

На данный рассказ меня подвигло произведение товарища ПСБ в выпуске за 23 сентября в рубрике «Щит Родины». Жаль без названия.
Неожиданно вспомнился аналогичный, вернее почти аналогичный, случай рассказанный кем-то из старых полковников в запасе на коллективной пьянке в честь празднования дня нашего пограничного отдельного полка связи.
Думаю, коллега меня простит за то, что плавно (надеюсь, что плавно) перетянул его тему из одного выпуска в другой.

****

Как-то, давным-давно, вновь назначенному командующему КТПО вздумалось сделать облет неупреждаемых участков на направлениях Дальнереченского отряда (бывш. Иманского).

Соответственно планировались посадки на заставах.
Готовились к этому событию, конечно, как могли. Красили, белили. Как выражается предыдущий Автор и хлеб-соль готовили.

Наконец пришел этот день и командующий полетел.

И все шло хорошо.

Вертолет пролетал вдоль лини границы, проходил галсами над предполагаемыми неупреждаемыми участками. Командующий глядел в кругло-выпуклую стеклянную дыру, что-то говорил, а свита из отрядного командования и окружников, следом за ним заглядывали по обоим бортам, угодливо кивали, типа слышали что-то, и одновременно делали вид, что наносят пометки на карты. Затем вертолет переползал через РОИС и приземлялся на заставе, где его встречали дрожащие от волнения офицеры, прапорщики и бойцы... Покалякав о службе, благодушно настроенный командующий минут через пятнадцать-двадцать восвояси отбывал.

Но вот день пошел на убыль и подлетели к крайней, по плану, заставе.
Вертолет аккуратно уселся на образцово подготовленную вертолетную площадку.
Площадка была обкошена, весело развевалась полосатая колбаса, на которую старшина не пожалел новую простынь и энное количество черной краски, габаритные треугольники ВП были свежепобелены и любовно подняты на чурочки. А вокруг буйно цвело приморское лето, палило солнце и ничто не предвещало грозы...

И вот смолк гул двигателей, а стоявшие поодаль начальник заставы, с замами и старшиной, подкинув копыта к черепам, легкой рысцой выдвинулись к машине встречать высокого гостя со свитой...

Отодвинулась дверь и бортач выкинул стремянку.
И вдруг...
Проследившие за косым направлением стремянки НЗ, ЗНЗ, замбой и старшина нервно задрожали.
Прямо под стремянкой исходил миазмами свежевысраный (перепуганному НЗ показалось, что он еще дымится) здоровенный коровий блин!
Из вертолета показалась генеральская жопа (владелец жопы почему-то принял решение спускаться задом) и начала дрыгать ногой, обутой в великолепно начищенную коричневую туфлю чехословацкого производства, пытаясь нащупать куда ступить...
Элита заставы усиленно гипнотизировала туфлю и в воздухе почти материализовался страстный крик "Только не туда!!!"
Но все было тщетно.
Никто из почтенной четверки даром гипноза к сожалению не обладал...
Жопа направила туфлю именно "туда"...
Сначала послышался нежный звук утаптываемого кизяка, затем в него ступила другая нога, потом раздалось чавканье выдираемых из говна туфель, недоуменное бормотание и...
Да, да, именно!
Именно в тот миг мир разверзся...

Нет, это была не гроза. Это были не громы и молнии... Гибель Атлантиды и Всемирный потоп были жалкой китайской подделкой по сравнению с этим извержением матов и похабных сравнений обрушенных на встречающих. А встречающие остолбенело и, взяв под козырек, впитывали в себя...впитывали...

Неожиданно командующий прекратив орать, воззрился на старенького старшину, на один миг задумался, как бы, что-то вспоминая, и... не менее виртуозно, заорал на командира воздушного судна.
Самым нежным было: "...И эти уебки еще смеют утверждать, что ИМ СВЕРХУ ВИДНО ВСЕ, (бля), ТЫ ТАК И ЗНАЙ??? Куй вам что видно, товарищ майор!!! Куй, Куй, Куй!!!"
Разъеб завершился богохульным для вертолетчиков осквернением летательного аппарата. Проклиная дураков летчиков, командующий, оттолкнул сунувшегося, было, к нему с платочком начальника политотдела отряда, и с остервенением обшкрябал темно-зеленую кашу о пневматик и полуось стойки левого шасси.
Сами понимаете, что ни о каком посещении заставы с нежным названием «Ласточка» уже не могло быть и речи, ибо обосраный генерал вряд ли внушил бы уважение любимому личному составу. Командующий это прекрасно знал, поэтому рявкнул «В машину!», демонстративно обтер остатки коровьего дерьма о стремянку, и исчез во чреве «восьмерки» с белой полосой на фюзеляже под хвостовой балкой...

Засвистел набирая обороты несущий винт, «примус» оторвался от земли и высоко задрав хвост и опустив остекление кабины начал свой бег от гостеприимной заставы.
Буквально перед отрывом командир отодвинул задвижку, и высунув руку наружу, погрозил кулаком все еще отдающим честь вертолету заставским...

И наступила тишина...

- Му-у...Му-у... - из кустов, утробно вздыхая, медленно, вышла корова Ласточка названная бойцами по имени заставы.
Бойцы любили ее. Славилась она добрым и кротким нравом, при этом щедро доилась. За ней игриво бежал лобастый теленок...

- Сволочь ты Ласточка! Кизда ты нестроевая! - чуть не плача заорал НЗ и двинул корову кулаком в брюхо. - Вся моя карьера насмарку...
- Оставь ее, Иваныч. Скотина-то тут причем? Ей не прикажешь где гадить надо. Сами мы виноваты. Если что, валите все на меня. Скажете, что старшина, старый дурак, забыл корову в коровник загнать, и вся недолга. Моя карьера - вот она, на этой заставе. Мне терять нечего. Тридцать пять лет я на ней. А с Борученко... Не бойтесь мужики, он мужик нормальный. Он ведь у меня сержантом был на Ласточке, отсюда и в Бабушкино ушел и офицером стал. Не такой он уж и поганый мужик. Обидно ему конечно же. На родной заставе и в говно... Да и узнал он меня. Я же видел...
- А что же ты сразу не сказал, что знаешь его?
- Да я, мужики, сомневался. Он, не он... Только по матам и по стати и узнал... Он и сержантом любил поматериться. Его зампал, Коля Буйневич, даже на губу хотел в отряд везти за сквернословие. Зато какой сержант был... Ладно, все утрясется, не переживайте мужики. Пошли моя хорошая...
Ухватив Ласточку за обломанный рог, старшина устало повел ее к заставе. За мамкой посеменил и теленок... И как телки за мамкой пошли за старшиной сопливые старшие лейтенанты...

Прошел день. Прошел вечер. И пришла ночь.
Уже НЗ поставил очередной приказ на охрану границы и протопал к системным воротам наряд. И только в коровнике печально вздыхала Ласточка, да старшина что-то ласково говорил ей, посыпая песком ласточкин загон...

Неожиданно у дежурного связиста замяукала и осветилась «Азбука»
- «Вираж»... Слушаю «Вираж»
- Оперативный дежурный «Вкладчика» подполковник Масальский. Начальника заставы соедини мне.
- Есть, соединяю.
- Слушаю старший лейтенант Зиньковский (сонно)...
- Оперативный дежурный «Вкладчика» подполковник Масальский. Значит так, старшой, уазик у тебя на ходу?
- Так точно...
- Сейчас посадишь старшим своего замбоя, загрузишь старшину и до железки. Они должны успеть на «Океан», или в крайнем случае на «Россию». Старшину твоего командующий к себе вызывает. Трахать наверное за говно коровье. Весь отряд со смеху падает... Ну вы и идиоты... Задача понятна?
- Так точно.
- Выполняй.

Бросив трубку рядом с коричнево-эбонитовым корпусом телефона, НЗ пробормотал: «Сам ты идиот...» и пошел выполнять приказание.

- Тимофеич, чего ты не спишь? Впрочем...и не поспишь уже... Ком тебя к себе вызывает... В отряд...Позвонили сейчас только... Оперативный дурак говорит, что трахать...Собирайся Тимофеич, я уже Сашку поднял, он старшим едет с тобой до жэдэ. Ты это...Тимофеич, не выгораживай там нас, я сам виноват, не проконтролировал, да и пошли они все к такой-то матери, генералы эти...

Старшина, улыбнувшись начальнику, пожал ему руку и молча пошел мыться и переодеваться в давно не одеваный китель с ядовито-блестяще-зелеными погонами и в «брюки-в-сапоги»...

***
За командирским столом сидел командующий.
Сбоку от стола, в кресле, развалился начальник политотдела округа.
Командир и НачПО отряда скромно сидели на краешках стульев и подобострастно глядели как командующий и ЧВС пьют чай с вульгарными баранками.

Тук..тук.. (в дверь)
- Товарищ командующий, прибыл старшина третей заставы...
- Пусть войдет.
- Товарищ командующий разрешите войти? Есть! Товарищ командующий! Старший прапорщик Малинин по вашему приказанию прибыл!

Командир и НачПо одновременно поднялись со стульев и сделали церберовские стойки, готовые по первому же выстрелу придушить старшего прапора посмевшего, совместно с заставской скотиной, уронить в говно целого генерал-майора.

Отставив в сторону недопитую чашку, командующий радикулитно покряхтывая встал с командирского кресла и широко раскинув руки и, широко же улыбаясь, подошел к старшине:
- Осип Тимофеевич, здравствуйте...
Старшина молча смотрел на командующего.
- Осип Тимофеевич, вы не помните меня? Я сержант Володя Борученко. Помните вы меня еще учили на лошади ездить и как мы с вами сутки по иманским болотам китайца гоняли, а я еще тогда сказал, что в жизни не пошел бы в пограничные войска, если бы знал, что это такое, а вы меня материли и под приказом заставляли бежать? Помните? Ну?
- Помню Володя... Я тебя сразу узнал...
- Осип Тимофеич, ты уж прости меня, что я наорал на тебя и на офицериков твоих. Глазами я слаб стал, все с документами, да с документами... Вниз по лестнице передом спускаюсь скрипя зубами, - задом сподручней...Радикулит, бля, мучает...Вот и вступил в говно твое...

Сибаритски развалившийся в кресле ЧВС радостно захохотал, а командир с НачПо с неожиданной скоростью из церберов начали превращаться в вежливых спаниелей, поглядывающих добрыми и преданными глазами на своего хозяина...

- Мужики, выйдите пожалуйста. Мне со старшиной поговорить надо...
- Есть!

Первыми выскочили хозяева отряда. На ходу они недоуменно переглядывались, и Тимофеич грустно смотрел на суетливое передвижение прямого начальства.
- Владимир Афанасич, с вашего позволения я тоже пойду, - окружной НачПо прекратив смеяться, сугубо официально козырнул, - У меня, по плану, ПВР в мотоманевренной группе...
- Иди Леша, и скажи дежурному, чтобы никого не пускал сюда.
- Есть, - Леша (в звании генерал-майора) почтительно обогнул старшину и вышел тихонько притворив за собой дверь...
-Осип Тимофеевич, а мы с вами сейчас чая попьем...
- Можно...
- Тимофеич, ну чего ты такой смурной?
- Не смурной я, Володя, не смурной. А вот ты кажется сильно изменился.
- Почему так решил?
- А ты от говна нашего отвернулся Володя.
- Я не понимаю тебя Осип Тимофеевич...
- Ты все понимаешь Афанасич. Ты по этому говну уже пятый десяток лет ступаешь, только пытаешься не замечать его. Ты сержантом у меня был и не брезговал в охотку, со мной вместе, за лошадьми и коровами убирать. Тебя никто не заставлял. Ты сам шел на подхоз и помогал мне. Ты ведь, когда в училище уезжал, прощался не только с Колей Буйневичем, царство ему небесное, и не его вина, что всего-то он только до второго марта дожил после твоего отъезда, ты и со мной простился и с бойцами со всеми... Ты ведь и на подхоз сходил и всех наших Ласточек поцеловал... А вот сейчас, ты первым делом полетел по заставам, вместо того чтобы проехать всего полтора километра и сходить к Кольке, и Ване Стрельникову, и ко всем ним. Ты ведь генерал сейчас... Некогда тебе Володя... И забыл ты из какого говна выполз... А Коля ведь в академию готовился, только ты и об этом забыл Володя, и, еще не известно, кто бы сейчас округом командовал, Ванька, Колька, или ты... Может не прав я Володя? А? А вчера ты в говно коровье своей ногой ступил, и так тебя это закоробило, как будто ты и не был бойцом сраным, пришедшим к нам с Колькой после учебки. И забыл ты Володя, а может и не знал, как Колька телефоны обрывал делая тебя сначала младшим а потом сержантом. Ты ведь не видел Колю простреленного, прикладами и палками испохабленного ...
- Мне Юрка Бабанский рассказывал, в Москве уже... Тимофеич, ты сам-то давно был у них?
- Сейчас очень редко Володя... В Имане редко бываю...
- Понимаю Тимофеич... Мы с тобой обязательно к ним съездим... Вместе съездим Тимофеич, а пока давай за Колю и за всех них...вместо чая...водки...
- Давай...

***
Легенда гласит, что командующий не пожалел керосина и своего служебного времени, чтобы еще раз слетать на «Ласточку» уже без свиты, а только с «Лешей» и старшиной.
Легенда гласит, что командующий пробыл на заставе целый день, просто, вспоминая свою юность, и отдыхая от суеты мирской...
И так же печально, как и двадцать с лишним лет назад, шептались о чем-то убогие приморские березки и тополя, шелестел камыш на болотинах и заброшенных чеках, острая осока падала и вновь вставала под порывами гуляющего по Уссури ветра...

Вполне возможно, что так и было, и мне хочется верить в это...

***
Участник событий на острове Доманский в марте 1969 года, кавалер ордена Красной Звезды, старший прапорщик Малинин Осип Тимофеевич уволился в запас вооруженных сил в декабре 1993 года.
Умер от сердечной недостаточности в марте 1999 года.
Похоронен рядом с братской могилой пограничников, отстоявших ценой своей жизни, маленький клочок советской земли.

© A.B. Ostrognikoff (Colonell) 26.09.2004 stgs@rol.ru

Молдавское Барокко.

Осень в Тирасполь приходит медленно, и поэтому незаметно. Дожди начинают пахнуть не летней свежестью, но уже мокрыми листьями, и однажды утром просыпаешся, и первый раз в году приходят мысли о грядущей зиме.
Тирасполь 1985 года. Октябрь.
На гражданского прораба Петю Варажекова было больно смотреть. Печальный, стоял он во дворе строящегося девятиэтажного дома перед группой военных строителей и ждал обьяснений.
Мастер ночной смены вздохнул и выпалил:
- Ну, кончились у нас балконы, а план давать надо.
Петя поморщился от окутавших его паров перегара и еще раз посмотрел на дом, всё ешё на что-то надеясь. Но ошибки быть не могло: действительно, в стройных рядах балконов зияла дыра. Дверной проём был, окно было тоже, а вот балкона не было.
- Что будем делать? - риторически спросил Петя.
- А давай краном плиты подымем, да подсунем балкон, когда привезут - предложил военный строитель рядовой Конякин. Все подняли глаза на кран, в кабине которого сидел крановой - ефрейтор Жучко. Крановой уже давно наблюдавшый с высока за собранием, приветливо помахал рукой.
- Дурак ты, Конякин, - сказал Петя с выражением. Конякин тут же согласно закивал. - Что, давно не видел, как краны падают?
Все опять посмотрели вверх на кранового. Прошлой зимой в Арцизе упал кран. Крановой тогда остался жив, но его списали со службы - по дурке.
- Стахановцы хреновы! - добавил Петя, - идите отсюда.
На самом деле во всем виноват был дембельский аккорд, на котором находились монтажники, перекрывшие этаж без балконной плиты (разбитой пополам еще при разгрузке) и каменщики, лихо погнавшие кладку поверх свежего перекрытия. Предлагать будущим гражданским подождать с аккордом и значит с дембелем, было несерьёзно, да и поздно уже. Дело было сделано.
Петя вздохнул. Вся неделя была какой-то сумасшедшей. Сначала приехавший после дождя главный архитектор наступил на кабель от сварки и от неожиданного поражения электричеством подбросил высоко вверх стопку документов с подписями. Результатом этого была визит инспектора по Т/Б, разрешившйся большой попойкой. Затем какая-то сволочь в лице “пурпарщика” ("прапорщика" по-молдавски) Зинченко продала половину наличного цемента, и Пете пришлось ехать на цементный завод и опять напиватся, на этот раз за цемент. А теперь вот - это.
Он зашел в вагончик-прорабку, где терпеливо ждал задания на день сержант Михайлюк, призванный со второго курса физфака столичного университета. Под два метра ростом с широкими плечами и огромными, как "комсомольская" лопата, руками он попал в стойбат ввиду неблагонадежности, и был немедленно назначен бригадиром - официально из-за размера, неофициально - в пику замполиту.
- Ты видел, что они там налепили в ночную? - спросил его Петя.
- Нет, а что случилось?
- Да вон, посмотри, - и Петя махнул рукой в сторону стройки.
Михайлюк согнулся пополам и стал смотреть в окно, обозревая черную дыру отсутсвуюшего балкона и кривую кирпичную кладку над ней.
Он выпрямился, посмотрел на Петю и сказал:
- Молдавское Барокко.
Петя вздохнул.
- Чё делать будешь? - спросил бригадир.
- Да чё делать - опять нажрусь, теперь с архитектором - обреченно констатировал Петя. - Отправь своих бойцов, пускай дверь заложат. Только сегодня, а то какой-нибудь мудак ещё выйдет на балкон покурить. И займитесь вторым подьездом наконец.
-Ладно, сделаем. - ответил Михайлюк и двинулся к выходу.
Петя набрал телефонный номер Управления.
- Слышь, Виталич, это я, Петя. Приезжай.
- Шоб вот это ты меня опять током бил?
- Не, Ч/П у нас - балкон пропустили, - признался Петя.
- Ни хрена себе! Шо вы там такое пьёте? - после паузы спросил Валерий Витальевич, архитектор.
- Ой, не спрашивай, приезжай, с городом надо разбираться или дом ломать.
- Ладно, жди.
Петя повесил трубку и высунулся из окна прорабки. Увидев Михайлюка, он крикнул:
- Бригадир! И отправь бойца за гомулой, да получше, Витальича опять поить будем. Сержант показал пальцами "ОК", мол. И Петя скрылся в глубине прорабки.
Возле бригадного вагончика толпа воинов-строителей ожидала постановки задачи.
- Груша, Чебурашка - ко мне! - позвал Михайлюк. От толпы немедленно отделилось два невзрачных силуэта, один из которых тащил за рукав второго - Груша и Чебурашка, нареченные так сержантом за поразительное сходство с грушей и Чебурашкой соответственно. Оба были призваны с Памира. Груша страдал падучей, и эпелиптические припадки его поначалу сильно пугали бригадира, но потом он привык, и только старался оттащить бьющегося солдата от края перекрытия, накрыв ему голову бушлатом. Чебурашка же выделялся среди земляков необщетельностью и постоянно удивленным выражением лица. Первое было вызвано тем, что говорил он на языке, которого никто кроме него не понимал, и определить не мог, несмотря на то, что всех, вроде, призывали из одной местности. Русского он, естесственно, не знал тоже, а чебурашкино удивление, судья по всему было прямым следствием неожиданного поворота в его горской судьбе, занесшей его неизвестно куда и зачем...
Неблагонодёжный Михайлюк всегда сажал эту пару в первый ряд на политзанятиях и втайне наслаждался очумелым выражением лица замполита, обьясняющего Чебурашке в двадцатый раз про КПСС и генсека.

- Груша, ты старший. Видишь, вон балкона нет на третьем этаже? Заложите дверь доверху. Окно оставьте. И не перепутай. Вопросы есть?
- Есть, - сказал Груша, - Новый кино есть, индийский. Давай пойдем?
- Груша, иди и трудись, пока я тебе в чайник не настрелял. Если все будет в порядке, то в воскресенье пойдете в культпоход- ответил Михайлюк, применяя политику кнута и пряника. Политика сработала, и довольный Груша потащил Чебурашку за рукав в сторону подьезда. Чебурашка, как всегда удивленно, оглянулся на сержанта и зашагал за Грушей, бормоча под нос что-то, понятное только ему.


После обеда в тот же день в прорабке сидели Петя, архитектор Виталич, замкомроты лейтенант Дмых, обладавший сверхьестественным чутьем на пьянку и зашедший "на огонек", и сержант Михайлюк. На столе стояла уже сильно початая трехлитровая бутыль с красным вином. Дмых рассказывал очередную историю из своей афганской службы, когда Петя краем глаза уловил в углу вагончика какое-то движение.
- Мышь! - заорал он.
Михайлюк, вполне захмелевший к тому времени, встрепенулся и, схватив первый попавшийся под руку предмет, запустил его в угол. Оказалось, что под руку ему попалась сложенная пополам нивелирная рейка, которая от удара разложилась и придавила убегающее животное одним из концов. Лейтенант встал из-за стола, подошел к полю боя и поднял мышь за хвост.
- По-моему, притворяется - сказал он, поднося мышь к глазам, чтобы получше рассмотреть добычу. Почувствовав, что блеф её раскрыт, мышь изогнулась и цапнула офицера за указательный палец.
- Ай! - вскрикнул Дмых и дергнул рукой, разжимая одновременно пальцы. Мышь, кувыркаясь в воздухе, описала сложную кривую, одним из концов закончившуюся в банке с вином, где она и принялась плавать. Коллектив наблюдал за ней с немым укором.
- Что будем делать? - задал привычный сегодня уже вопрос Петя. Неделя явно была не его.
- Какие проблемы? - спросил замкомроты - Чайник есть?
- Вон стоит, - показал Петя на алюминиевый армейский чайник, не понимая, с какого бодуна лейтехе захотелось чаю.
Лейтенант взял чайник и вылил из него воду в окно, затем взял банку с вином и перелил вино вместе с мышью в чайник, а после, через носик чайника перелил вино назад в банку. Мышь немедленно заскреблась в пустом чайнике, очевидно требуя вина.
- Всё, наливай дальше, - скомандовал он Пете.
После секундного неверия Пете вдруг стало все равно, и он стал разливать.
Лейтенант выпил первым, после него, убедившись что он не упал, схватившись за горло в страшных муках, стали пить остальные.

Часом позже, Петя вышел из прорабки и окинул взглядом дом. Ведущий в пустоту проём балконной двери все ещё имел место быть.
- Эй, бригадир,- позвал Петя, - вы когда дверь-то заложите? - спросил он высунувшегося в окно Михайлюка. Тот посмотрел на дом и удивился:
- Вот уроды. Спят, наверное, где-то.
Он вышел из вагончика и направился в дом.
Петя присел на деревянную скамеечку, сколоченную из половой доски плотниками, и зажег сигарету. Он курил, и дым уносило ветром куда-то в серое небо. Начинались осенние сумерки.
- Уже октябрь, - подумал Петя. Он затряс головой отгоняя грустные мысли.
Из подьезда вышел сержант и, ни слова не говоря, сел рядом с прорабом.
- Ну? - спросил Петя.
- Даже не знаю, что сказать - ответил Михайлюк.
- Что не знаешь? Они дверь будут закладывать сегодня или нет?
Михайлик посмотрел на Петю и сказал:
- Они уже заложили. Входную дверь в квартиру.
Петя бросил окурок на землю и затоптал его носком ботинка. Он что-то пробормотал.
- Что? - не услышал Михайлик.
- Молдавское Барокко - повторил Петя.

БАЛТИЙСКАЯ БЫЛЬ

(рассказ бывшего офицера)


Здравствуйте, дорогие ребята и уважаемые товарищи взрослые. Я скажу честно - те, кто посчитает данные рассказ плодом больной фантазии, шизофрении или белой горячки - разубеждать не буду. Но после достаточно долгих мучений понял - рассказать хоть как-то надо. Смешно, скорее всего, не будет. Так что если кому-то из вас, друзья, неинтересно читать несмешную непроверяемую документально повесть, то лучше не надо.
Для остальных - я не буду клясться и божиться, возможно, мне это все действительно показалось. Единственно, что я знаю наверняка - ни до, ни после со мной ничего такого не было. Это совершенно точно. Нужно это кому-то из вас или нет - решайте сами, но я лично больше с этой историей один на один жить не могу. Да и не хочу. Надеюсь, вы мне это простите.
Началось все так, как я уже однажды описывал в каком-то из топиков "Обсуждения":
был сильный туман, мягко плывущий внутри ранней балтийской осени, было спокойное ночное море и был буднично-деловитый в своей невыспанной красноглазости ПСКР, который вез меня на замену начальника поста технического наблюдения на один из островов...
Странное ощущение - когда в ночном тумане с дрейфующего кораблика спускается моторный катер, кажется, что воды вокруг - ровно на большую городскую лужу, а там, за пределами тумана, твердая поверхность, земля, по которой можно уверенно идти. Поэтому кораблик воспринимается неким ночным автобусом с желтоватыми окнами, подошедшим к заметенной пургой остановке на проселочной дороге - и ты с него сходишь в ночь - в другой мир, другое измерение. Внутри все явно подчеркнуто мягкими тенями, светятся приборы, гудят движки, посвистывает и поскрипывает аппаратура, слышны голоса - вовне все тонет в белом молоке сверху и черной воде снизу.
Катер вез на остров не только меня - несколько мешков цемента для ремонта кубриков, какие-то вещи, продукты... не помню. Помню выражение лица штурмана, моего одногодки, в профиль над картой, в полутьме...
- В тумане к пирсу... нет, товарищ командир. Пусть идут к мысу - там над прибрежными камышами туман всегда реже, землю хорошо видно.
- Куда?
- Вот к этому мысу. Ну, там протащите "чирок" через камыши...
- Без проблем. Я здесь - гость, мыс так мыс...
Пологий песчаный мыс на северной оконечности, чуть на запад от маяка. Название мыса я на карте не прочитал. Во всяком случае, я его тогда не выделили вниманием и не запомнил.
И еще одно странное ощущение, оставшееся еще с дальних походов и южных морей - когда ты ночью в тумане очень близок к воде, кажется, что вокруг - огромный океан и на тысячи миль нет ничего, за что мог бы зацепиться глаз. Только звезды, которые сегодня не видны...
Берег, невзирая на посулы штурмана, выехал из тумана резко, я едва успел скомандовать "стоп" рулевому. Открывшаяся мне картина - высокий камыш, растущий прямо из тумана, над ним - седая проседь дымки и, еще выше - огромные черные кроны плотного-плотного леса, и сквозь все это - легкий, почти незаметный, но уверенный в себе ветерок вдоль берега. Крик какой-то птицы. Лишь много позже, начав изучать психологию, я понял, что чувствовали древние, описывая берега Леты или Стикса. Вот примерно такой же длинный, гулкий, протяжный вой архетипов из немыслимой глубины естества я тогда и ощутил каждой клеточкой, продолжая всматриваться в надвигающийся на нас ночной остров.
Однако, не желая быть заподозренным бойцами в обычном для молодого офицера ступоре несоответствия между желанием что-то скомандовать и непониманием, что же именно нужно скомандовать, я просто спрыгнул в воду (по эти самые дела, которые канделябры) и махнул рукой матросам - мол, приехали, потащили "чирок" на пляж. Оглянулся на стену тумана там, где остался корабль и привычная мне вселенная, и, буднично поправив пилотку, опять взглянул вперед.
И застыл на месте.
Прямо у береговой черты, не доходя двух шагов до уреза воды, на песке стоял человек. Зрительная память обычно не подводит меня, и я опять вижу - кожаный шлем с очками военного летчика 30-х годов, планшет на бедре, сапоги, и наполовину черное лицо - как будто покрытое не то маскировочной краской, не то запекшейся кровью. Средний рост, широкие скулы, большой нос. В общем-то, в смятении, я сделал что-то типа взмаха рукой, обратным движением протерев мокрой ладонью глаза и лицо.
НИКОГО!
Здесь, вот только что здесь стоял человек. А теперь его нет.
Если бы не разговоры бойцов, толкающих катер, я бы подумал, что я сплю, ущипнул бы себя за руку, или что-то в этом роде. Но я не спал. И как только я понял, что потом мне придется искать объяснение этому видению, из леса стрельнул одинокий луч ФАСа, потом второй, и на мыс из чащи стали выходить люди - начальник поста, в кожаном реглане, с радиостанцией и каким-то портфельчиком, старшина, несколько матросов. Им по УКВ с корабля сообщили, что мы пошли на мыс, и поэтому они слегка запоздали. Внимательно разглядев Серегу, штатного начальника поста, на котором не было, естественно, никакого шлема с очками и маскировочной раскраски, я пришел к однозначному выводу: прямо сейчас, по прибытии, завалиться спать, а все приемы дел - уже завтра... Сказано - сделано.
Следующий сюрприз остров преподнес мне на следующее хмурое утро. Позавтракав и перекурив, я не стал дожидаться, пока Серега разведет народ на работы, и пошел на пост дежурного осматриваться и осваиваться. И первый же объект внимания - большая карта-планшет острова - тут же резко выдернул этот вчерашний эпизод, который я уже согласился считать глюком усталой психики, обратно - я высаживался на мыс, носящий мою фамилию!!!
- А кто это, этот Т.........в? - спросил я дежурного старшину
- Не знаю, тащ старшлетенант, - оттарабанил тот, - Герой какой-то. Это вам надо у маячников спросить.
Мда. Я не большой любитель Стивена Кинга, но после сопоставления факта и давешнего видения мне стало несколько не по себе.
Однако, служба есть служба - Сергей передал мне дела, пост, технику, оружие и л/с, а вместе со всем этим - очень толкового, хоть и молодого, старшину Юрика, выросшего в тайге и, по большому счету, бывшего в состоянии рулить постом самостоятельно, с минимальным моим участием, и явно к этому стремившегося, хотя и подчеркнуто вежливого.
- Юра, - сказал я в тот же вечер, - Есть ли на поту такие дела, которые ты не можешь делать без меня?
- Книгу службы подписывать и приказ зачитывать - не могу, не положено.
- Да это ерунда. Я имею ввиду - есть у тебя проблемы с бойцами и есть ли техника, которая дышит кое-как и не имеет ЗИПа?
- Ну... такого вроде нет.
- Давай, дорогой, так - я все это проверю в течении недели, сделаю пару-тройку учений, всё такое. А ежедневной охраной границы будешь руководить ты - и пока ты не попросишь, я слова не скажу. Идет?
- Спасибо, тащ старший лейтенант... за доверие.
- Знаешь, так как я иронии не увидел и не услышал, то - договорились.
Таким вот образом я и обрел некоторую возможность выяснить - пишу, а у самого горло сжимает, - а кого же это я видел на пологом песчаном мысу одного балтийского острова туманной осенней ночью 19.. года?
У одного из маячников, еще не старого, добродушного и очень толстого Федотыча, я оказался парой дней позже. Познакомившись с хозяйством, поцокав и повздыхав, оглядывая летний охотничий домик бывшего главкома ВМФ, собственно сам маяк - очень старый и коттедж служителей - очень навороченный, и засев за "знакомственным" столом, я как бы невзначай и спросил:
- Федотыч - я чего этот мыс так называется? Фамилия, я имею ввиду?
- Ты знаешь, - пожал плечами маячник, - разное говорят. Тут был аэродром во время войны - постоянно никто не базировался, но иногда садились-взлетали. Это называется, - он поучительно поднял палец, - аэродром подскока. Так вот, не долетел до него как-то самолет подбитый наш - зацепился за деревья и упал на этом вот мысу. А летчика не нашли - то ли выпрыгнуть успел, то ли сгорел. Документы нашли - ну, фамилия откуда - партбилет, что ли. А самого - нету. Ну, по документу и назвали - мыс такого-то. А что?
- Да ничего, так просто, - хотя в голове у меня словно родилась сверхновая, я сделал, вроде бы, лицо отсутствующего интереса - Фамилия та же, что и у меня.
- А-а-а-а.... Бывает. А ты вообще надолго к нам?
Так, беседуя, я и застал вечер. Что и говорить, ночная дорога с маяка на пост (между двумя единственными обитаемыми точками острова) МИМО этого мыса, ничего особенно приятного мне не обещала. Но... а ля гер?... а ля хер. Натянув на улице реглан, я переломил обрез (у Юрика при стрельбе патронами самопальной набивки разорвало ствол; так что теперь это был обрез вертикалки 12-го калибра) и вставил в нижний ствол жакан. Стало чуть веселее. Передо мной лежала ночь, наполненная шелестом крыльев ночных птиц, туманом и высоченным лесом, и, возможно, каким-то человеком в кожаном шлеме. Погибшем в этих краях полвека назад моим однофамильцем...
Я шел и было жутко. Вокруг, в лесу, не было крыльев, и плотно, ощутимо, в полной готовности взорваться веткой под ногой, шагом или кашлем, звенела тишина.
Но ничего не случилось. Ночью на маяк запускать им дизель бегали трое моих мотористов - давно служащие здесь парни, вроде бы, никаких людей в шлемах не встречали, опасений не высказывали и вообще, начни я агитировать за свои страхи, покрутили бы пальцем у виска.
Так прошла неделя, забот хватало, мы на всякий случай провели учения по отражению десанта на пост со стороны моря - с занятием огневых позиций и ДОТов. Пост по л/с - фактически застава, только без автопарка и кинолога. Поэтому два ПК, два РПГ-7 и двадцать пять автоматов, как свидетельствовал полувековой же давности опыт соседнего островка, могли бы сдержать весьма солидный десант, до роты включительно. Интересно было то, что бойцы раз десять спросили - "тащ командир, а вот интересно - кто нас сюда захватывать придет?" "Для хорошего военного, - говорил тогда я, - существуют стандартные ответы, исчерпывающие ситуацию - на "кто? где? когда?" - "враг", "где прикажут", "своевременно". Ваше дело, Петров - стрелять из пулемета. Ваше, Анисимов - уничтожить секретные документы и поддерживать связь на переносных станциях, ваше, Ильясов... не проебать штык-нож" - тем не менее, сквозь общий смех пробивалась явная натянутость ситуации, которая, впрочем, была ясна и мне самому...
Приключения начались однажды вечером.
- Вот две радиограммы, тащ командир, - прогундосил вахтенный радист, которого я давеча, проверяя радиодисциплину всей бригады по полномочиям флагманского связиста, всю ночь продержал за настройкой передатчиков, - и еще информация от оперативного. Она без номера и подписного времени, но передали по ЗАС. Ее как регистрировать?
- Никак. Давай, спасибо. Журнал с решением я занесу позже.
Опа. Опппа. Ну только наши квелые оперативники могли так поставить вопрос. типа, мы предупредили, но неофициально. Записка проводом, бля.
" Главари террористических организаций, действующие на территории Ичкерии, в высказываниях корреспондентам иностранных СМИ прямо называют следующие объекты своих вылазок - например, Ленинградская АЭС или остров... в Финском заливе. На настоящее время оперативных данных нет, но командованию частей и подразделений КСЗПО надлежит проинформировать командиров на местах о повышении контроля за службой караулов, гауптвахт и внутренних нарядов с целью недопущения завладения оружием... бла-бла-бла".
Мда. Я смотрел "Чистилище". Я разговаривал с инженером автослужбы бригады, ездившим в Самашки.
- Радист, сделай мне "дельту" с оперативным.
- Есть.
- Сан Семеныч, добрый вечер. Не могли бы Вы подробнее насчет вот этой информации - что именно мне ожидать и что делать, прием?
- Да перестань... это зам сунул, мол, типа прессы.
- Ни хуя себе пиво и "Таймс". Здесь же Басаев обещает вокруг моего поста грибы собирать!
- Да нууууу... А кстати, есть грибы?
- Есть... Семеныч, а все-таки - что мне делать? Запросить официальной телеграммой, или шифровкой даже, свои действия?
- Не надо, остынь. Ну, организуй патруль вдоль береговых отмелей. как там по уставу.. на НВ ДНГ... хотя не вовремя Сергея в отпуск отпустили - он же настоящий погранец, сухопутный, знает, как взвод окопать, сектора огня определить...
- Короче, я назначаю вооруженный патруль, и пишу - по согласованию с ОД.
- Нет! Не вооруженный! А перестреляют твои бойцы друг друга?! Ну, штык-ножи им выдай... Все, так и пиши. Давай, у меня звонок из округа...

... как поет под ногами песок. Я давно не слышал, как поет под ногами песок.
Нас трое - я и двое старшин. У меня - все тот же обрез, у одного из бойцов - радиостанция, "айвушка", связь с дежурным по посту. Докричаться можно и до соседнего острова, но это и все. Мы идем на прожекторную позицию - где-то там, на другом конце острова, стоит здоровенный прожектор Б-200. Естественно, он неисправен. Кроме того, туда нет питания. Было, но где-то обрыв. Последний раз прожектор эксплуатировался в 19... году. Как его еще не с3.14здили вообще хозяйственные маячники или приходящие дозиметристы с ЛАЭСа, это вообще загадка. А вот теперь есть формальный повод проверить его состояние.
Смеркается. Опять туман. Но оно и понятно - было жаркое лето...
- Вооон он, виден уже, - бормочет один из бойцов, - минут через пять будем на месте.
- Идите, я догоню, - бросаю я и направляюсь в сторону, якобы отлить, а на деле - зарядить обрез. Я - параноик. И это - в лучшем случае. Сначала какой-то фантом, теперь вот какой-то мифический Басаев...
Котлован. Небольшой, но зачем-то его вырыли... Зачем здесь котлован? Блин, темно-то уже как. И опять тишина. Опять тишина, а от моря-то всего метров сто...
... это кошмарное ощущение - когда тебе сзади кладут руку на плечо. Могильный холод волнами по телу - и еще, и еще.. а может, это не рука - ветка?
- Не оборачивайся. Тебе нужны будут нервы, побереги их.
Металлический лязг сзади. Сейчас пуля в затылок - и привет. Боже, если ты есть....
- Тебе опасаться нечего. Они придут западнее. Они будут, и скоро. Тебе надо предупредить своих западнее... Ты должен стоять, пока снова не услышишь тишину. Тебе лучше стоять, не оборачиваясь.
Час? Два?
- Тащ команди-иии-р! Вы где-еее??!!
- М...м.....ммм... А....Ага...Йа.. я здесь, иду....
- А чего вы, прожектор смотреть не будете?
- К...Коля - дай станцию.... нет, лучше сам - передай старшине, пусть поднимает пост "В ружье" моим приказом. Немедленно. Побежали..
...из-под реглана падает зараженный обрез... Нельзя доверять оружие людям, которые про него забывают напрочь. Нельзя доверять оружие непрофессионалам. Нельзя доверять оружие мне. Это я в штаны нассал или просто холодно? Хоро-шо-живет-на-свете Вин-ни-пухххх...
- Что случилось? Что такое?!! - Юрик белый, как мел
- На острове посторонние. Минимум один человек. Вооружен. Сколько фонарей?
- Пять
-Мало. Давай сам бери восемь человек - к маячникам, там Р-619 на связь с бригадой, остальные со мной будут ждать утра здесь...Радист - связь с Полетом-12.
Полет - это сменный позывной поста на другом острове.
Западнее.
- Дима, Дима, извини, что поднял - как у тебя обстановка? Часовой поста вооружен?
- Бля... да все тихо... вооружен штыком
- Выдай ему автомат, а еще лучше - подними пост в оборону!
- Ты... тебя чем Федотыч угощал? У него настойка есть с калганом... у-у-у-у!
- Бля... (ну что я ему скажу? Газетная статья и мое буйное помешательство - основания для войны?) Ты... это... у тебя ж вечно на острове полно левых людей - ВМФ, маяки, ПВО - никого незнакомого не видел?
- Да постоянно - тут после гибели "Эстонии" кого только не было... Каждый день...
- Дим, слушай, ну вот просто поверь - выстави хотя бы двух часовых с радио и автоматами и сам засядь на вышке - мало ли что
- Закусывать надо, Макс. Закусывать. Давай в парно-выборочную связь, а то если тебя щас слушает вся сеть, завтра весело будет всем.
- Дима, я все понимаю... но... ты же нормальный пехотный погранец, не то что я, офицер корабельной службы - сколько надо времени, чтобы перерезать твоих бойцов на посту ночью?
- Не шути так. А язык вроде не заплетается-то...
- Не шучу. Усиль хотя бы РЛ-вахту...
- Не могу. Первая МР-10 уже неделю как молнией убило, знаешь ведь, а на второй сегодня клистрон полетел. Последний. Если завтра будет погода, то будет и вертолет. С клистроном. В жопе. Флагман в курсе.
- Дима, это пиздец! Я тебя прошу - пошли бойцов наверх, на МРТВ, у них, флотских, хоть и бардак, а с ЗИПом всегда получше... пусть там или у ПВОшников возьмут этот клистрон гребаный...
- Да опер в курсе - он знает, что я по технике сегодня только визуальную проводку целей могу...
- Дима.... введи в строй одну 10-ку, прошу.
- А-а-а-а-.. это у тебя опять коротнули щит? Опять без питания? Так ты тоже фарватер не ведешь?
- Да!! Не веду!!! (вот оно!!) Выручай, старик!
- Вы, моряки, просто пиздец какие гламурные! Накрылась техника - так и скажи! А то - "поднимай поооост! Ладно, введу десятку. Прямо сейчас пошлю метристов.
- Ага. Спасибо тебе! И лучше двойную смену посади. И на радио тоже.
- Стоп, а ты откуда со мной говоришь?
- Э-э-э...от маячников
- А-а. И "дельта" у них есть?
- Как видишь. Вернее, как слышишь.
- Ну окей. Давай, выходи на связь, если что.
Фух... фух... это - всё. Будет утро и будет, наверно, рыжая дива в окне. Что же это такое? Господи, я же не пью почти, ну за что мне это? Глазные яблоки не давятся уже - все на месте, все нормально, все реально вокруг. Щипаю - больно. Что же это такое?
В состоянии, близком к истерике, я вышел из рубки, шатаясь, прошел по коридору.. умывальник... зеркало... Морда с черными кругами под глазами и огромными зрачками. Господи.... а это что?...
Я положил свои пальцы на то место на плече реглана, за которое меня держал Некто в темноте. Руку на фоне зеркала - помню. Тусклый свет лампы....
На пальцах была кровь
........................................
Говорят, я потом просто осел по стенке.
Очнулся уже утром - Юрик, разумеется, никуда не ходил - наблюдал за мной через окно. И когда я отключился, разогнал и уложил бойцов, а меня притащил к себе домой, укрыл и напоил чем-то....
- Ничего, - сказал он мне утром, - Обычная история. У маячников и не так самогоном упивались.
- Юра, ты, конечно, не поверишь, но я выпил последний раз позавчера две - в скобках прописью - две! - рюмки.
- Ну, так там крепость какая! И еще, говорят, траву какую-то добавляют...
- Три дня прошло! Да и не пахнет от меня ничем!!!!
- Да ничего, ничего... вы... ты... это, если все нормально, то надо бы вертолет принять - НШ летит.
- Блядь. Скоро?
- Да нет - он идет обратным кругом с обедом на Л...............и.
- А чего он так начал?
- Да тут, как вы... ты.. отключился, такая чехарда началась - вдруг ввелась в строй МР-10 на Полете и тут же взяла среднюю неопознанную, которая шла на Ф.......р без оповещения. Эстонцы, наверно, хотели на заброшенных артскладах поковыряться - но эфир, видимо, пасли, потому что сразу по запросу на опознание ломанулись обратно. Корабль 4-го района цель до эстонских тервод не догнал...
- А там что за артсклады?
- Да флотские, годов с 60-х не охраняются... остров контролируется технически, маячники там живут, чего их трогать? Там все развалилось уже, снаряды под ногами валяются. Год назад там каких-то черномазых поймали, рыбу ловили, дети Кавказа. А так вообще тихо там, спокойно. Чего там эстонцы удумали - ума не приложу.
- А кто сказал, что это эстонцы? Мало ли какой сброд там у них визы получает? Может, чеченцы это за боеприпасами приехали?
- Ну не знаю. Во всяком случае, там сейчас два наших корабля и тралец ВМФ. Так что переполох был - будь здоров. Я все боялся - тебя... вас на связь звать будут...

Когда я улетал с острова, инцидент был почти забыт. Ну в самом деле, чего не бывает?
Каким-то чудом я умудрился не уронить свой офицерский авторитет ниже плинтуса.
Так вот, когда я улетал, а это было ясным и уже холодным днем, вертолет сделал круг над северным маяком, уж не знаю зачем. А я, сгорбившись у желтого бака Ми-8Т, припав к иллюминатору, жадно выглядывал пологий песчаный мыс, чуть на запад от маяка. Какой-то миг всего, когда мыс промелькнул под вертушкой. Никого. Никакого человека в галифе, кожаном шлеме и с планшетом. Это все мне почудилось. Померещилось. Надо меньше пить, надо бросить курить, надо, в конце концов, ненавязчиво показаться невропатологу. Я рассеянно и задумчиво смотрел на проплывающий лес... потом вертолет перепрыгнул мачты какого-то сухогруза и взял курс на Березовые острова, увозя меня над морем восвояси...
Рядом со мной на десантной лавке сидел относительно молодой мужик в очках с очень толстыми стеклами - я знал его, его сын одного из маячников, он иногда летал к отцу нашим вертолетом, я сам вписывал его в полетный лист у оперативного...
Когда вертолет сел в базе и выключил движки, техник открыл створки грузового отсека - часть груза было удобнее выгружать оттуда. Я же, выпрыгнув из салона, стоял на бетоне и тряс головой, в надежде избавиться от шума турбин.
Человек в толстых очках подошел ко мне и стал рядом. Я вопросительно повернулся к нему.
- Видите ли, есть такая история - чуть северо-восточнее острова лежит с войны немецкий самолет, "юнкерс". Мы, кажется, нашли родственников погибших пилотов. Вы не можете рассказать, какие документы им надо собрать, чтобы попасть в погранзону?
- Я лично не знаю, но могу узнать. Как срочно?
- Как получится, - ответил мне человек в очках, и понизил голос, - У павших времени нет. У них есть только их память. Ну, и кое-какие дела в мире живых. Если живым недосуг.
Я потом ходил в церковь, ставил свечи, молился. Да только обряд не поможет, коль не причастен таинству.
Это было давно.
Но.
На Балтике приливно-отливные явления заметны не сильно, во всяком случае, влияние астрономии на них минимально. Но и сейчас, в период наибольшего отлива, на одной из каменистых банок недалеко от острова можно иной раз видеть правую стойку шасси лежащего на спине под водой "лапотника". Левая давно отвалилась. Просто с некоторых пор отлив вместе с избитой морем и временем ногой самолета обнажает и небольшой протестантский крест из гранита, прямо рядом с самолетом. Хоть какое-то упокоение тем, кто устал от вечной войны.
А я иногда собираю грибы - их в лесной Белоруссии осенью много. И иногда вижу незатянутые раны земли, оставленные войной - старые окопы. И каждый раз думаю - а вдруг тот, кого, возможно, вот здесь убило, сейчас смотрит на меня, неважно откуда? И тогда я тихонько молюсь за его упокой. Вспоминая черную громаду балтийского острова, растущую навстречу мне из моря и тумана, и спокойного человека в кожаном шлеме на пологом песчаном мысу.
Если верить карте и преданию - моего однофамильца.