БРИЗ *.
Иннокентий Ребров прибыл к новому месту службы в приподнятом настроении. Впервые за свою карьеру он избавлялся от висевшего над каждым корабельным офицером «дамоклова меча» - любимого личного состава. Прибавляли положительных эмоций и другие открывающиеся перспективы.
- Ну, что Ребров, - спросил после представления офицерам начальник штаба,- как видите свою роль в новой должности?
Иннокентий, чуть волнуясь, изложил.
- Все правильно, - резюмировал прожекты офицера НШ, - но главное в том, что вы вышли на качественно новый уровень - офицер штаба. Это понятно?
- Так точно!
- Всё, свободны. И зайдите сейчас к замкомдиву, он тоже хотел с вами побеседовать.

-Здравствуйте, - ответивший на приветствие Иннокентия каперанг продолжал просматривать какие-то документы,- со своими обязанностями, особенно дополнительными, надеюсь, уже познакомились?
Наученный службой не задавать лишних вопросов, особенно когда ничего не ясно, Иннокентий кивнул.
- И вы в курсе, конечно, кто занимается на соединении рационализаторской работой?
- По Корабельному уставу заместитель командира соединения, то есть вы! - довольный прояснившейся обстановкой, блеснул знаниями Ребров.
- Послушайте, милый друг, - интеллигентно поморщился замкомдив, - я руковожу и контролирую это направление, а занимаетесь им ВЫ - секретарь комиссии по рационализаторской работе. Вам это понятно?
- Так точно!
- Наше соединение всегда отмечались Командующим в числе лучших по этой работе, поэтому мы вправе рассчитывать, что с вашим прибытием на дивизию эта традиция не прервется. Все. Идите.
Не откладывая в долгий ящик исполнения вышестоящих указаний, Ребров начал знакомство с имеемой «рационализаторской» документацией. В одном из четырёх пухлых томов были обнаружены многочисленные грамоты и благодарности Командующего и даже по одной от главкома и министра обороны. Из дальнейшего изучения документов стало понятно, что техническое творчество защитников Отечества строго регламентировано. В недрах военного ведомства уже давно была разработана методика, определявшая ее содержание и основные направления. Главное, что усвоил Иннокентий - количество творческих озарений жёстко привязано к количеству военнослужащих в подразделении. На сто человек столько-то рационализаторских предложений в год и ни на йоту меньше. Исходя из этих цифр, он определил, сколько предложений в месяц должен делать каждый офицер штаба, составил график и ... заскучал, что-то переставала нравиться ему штабная работа. Вспомнилась определенность и налаженность заводского быта «брошенного» в далеком Николаеве корабля...
Но деваться некуда, два раза в одну воду, как два раза на одни грабли... и в перерывах между основной деятельностью Иннокентий начал призывать штабных коллег придерживаться разработанного им документа, но те только посмеивались. Когда же отставание от графика стало катастрофическим, Ребров прибегнул к использованию административного ресурса. Начальника штаба, опытный управленец, умел короткой фразой вдохновить людей на работу. «Дробь сходу!» волшебным образом активизировала творческие процессы соединения. Отставание стало неуклонно снижаться, а потом и было вовсе ликвидировано.

... «Товарищ заместитель! А ведь в прошлые года мы отмечались, как лучшие!"- гласила резолюция командира дивизии на приказе Командующего по итогам рационализаторской работы за полугодие.
- Вам, что было непонятно?! - бушевал замкомдива размахивая приказом перед лицом Иннокентия,- Я же русским языком говорил - мы всегда были в числе лучших!!!
- Товарищ капитан 1 ранга, мы старались, но...,- попытка Реброва обратить внимание на то, что и в худших их подразделение не значится, вызвала новый приступ ярости:
- Хватит болтать! Болтунов развелось, работать некому! Я вам всё здесь написал! - и злосчастная бумажка переместилась по столу в сторону Иннокентия. На приказе нервною рукою военачальника было выведено: «Товарищ Ребров! Если по итогам года мы не будем отмечены Командующим в числе лучших, вы лишитесь всех премий, включая Единовременного денежного вознаграждения».
Перспектива не радовала. Сильный удар по семейному бюджету. Что делать? Как увеличить количество рацпредложений? И так уже на всех шариковых ручках горят подсвечивающие лампочки, а в утюгах диоды, для защиты от ... перегрева.
Опять вспомнился корабль: «Лучше матросскими портками заниматься, чем этой херней!»
- Чего грустный такой? - спросил попавшийся ему на встречу флагманский связист.
Иннокентий поведал.
- А ты бы к Бобошкину, предшественнику своему, сходил проконсультироваться. При нём мы вообще не напрягаясь грамоты получали.

Бобошкин открыл дверь квартиры не сразу. Недовольство на заспанном лице быстро исчезло при виде извлеченной Иннокентием из дипломата бутылки водки.
Первые две рюмки выпили молча, после третьей, заметно повеселевший хозяин спросил:
- Ну, говори, что тебя ко мне привело?
И Иннокентий рассказал свою грустную историю.
- Эх, молодёжь! Ничего-то вы без нас не можете, что делать будете, когда все поувольняемся? Проделал ты огромный труд, только кому он нужен? Своих товарищей напряг бестолковой работой, начальников расстроил, бюджет семьи подверг риску.
- А что было делать?
- Что делать говоришь? Сейчас объясню,- средь закуски и рюмок появилась бумага и ручка,- сколько ещё предложений надо сделать до конца года?
- Сорок три.
- Ага, сорок три. Значит, делим их на оставшиеся шесть месяцев, получаем где-то по семь в месяц...
- Я так и делал...
- Так, да не так. Не перебивай. Вот, значит, теперь, в оставшееся время, при ежемесячном докладе наверх о количестве рацпредложений, сделай так, чтоб итоговая цифра немного превысила сорок три. К примеру, за июль, сентябрь, ноябрь подай по семь предложений, а за остальные месяцы по восемь. В итоге получится сорок пять, на два больше плана. Понятно?
- Не совсем, а где я возьму эти сорок пять предложений?
- Да кому нужны твои предложения?! - засовывал Бобошкин скомканную бумажку в нагрудный карман Иннокентия, - Пойми же, наконец, сама по себе рационализаторская работа никого не интересует, главное, отчётные цифры, чтобы они всех устраивали! И ещё, они не должны намного превышать запланированные, тут важно не переборщить. Сделаешь так, как я сказал, все будут довольны.

В конце года соединение, где служил Иннокентий, приказом Командующего было награждено грамотой за высокие показатели в рационализаторской и изобретательской работе. Командир дивизии отметил, что это признание высокого интеллектуального уровня офицеров штаба, огромного творческого потенциала. Грамоту поместили в рамку и повесили на стену в штабном помещении, чуть правее грамот за успехи соединения в ракетно-артиллерийской подготовке.
...Когда Ребров пришёл домой, шли новости. На телеэкране высокопоставленный правительственный чиновник докладывал Президенту итоги экономического развития страны:
- Как вы знаете, прирост ВВП за год был запланирован в объёме 6,9 процента, фактический же прирост составил 7,1 процента. Президент удовлетворённо кивал головой.
Усталый Иннокентий усмехнулся и выключил телевизор...

* БРИЗ - бюро рационализаторской и изобретательской работы.

КАК Я УСТРОИЛСЯ НА РАБОТУ
(Вещь из моего "гражданского" цикла)

Меня всегда веселили эти странные названия. Арзамас-100, Николаев-14, Новосибирск-300 и прочие Москва-1980. А предписания как интересно выдавались, - пожалуйте, товарищ молодой специалист, соизвольте проехаться в п/я 80***, пгт. Ноготки-256, Ленинского-78 сельсовета, Краснознамённого-500 района и т.д.

Кстати, с развалом прошлой жизни, наш п/я хотели переделать в нормальный НИИ с обозначенной тематикой и постоянным адресом, записанным на визитной карточке работников. Не получилось. А знаете, почему? Потому что в этом посёлке, расположенном в Бл.Подмосковье, вдруг решили «легализоваться» штук двадцать п/я. Всякие заводы «Звёздочка», бюро «Радуга» и НТБ «Бабочка» превратились в НИИ с человеческим лицом. И когда над парадными входами стали появляться вывески с нормальным названием предприятия, оказалось, что все мы - круглые коллеги. НИИ цветчермета для особых конструкций, НИИ тяжёлой спецтехники, НИИ спецтехники тяжёлой, НИИ черцветмета для конструкций особых и т.д. В общем, началась самая натуральная путанница и первым с телеги легализации слетело начальство нашего ящика. Одним летним утром оно унеслось в столицу и вернулось через две недели пьяным и счастливым. Предприятию вернули старую кличку (благо, новая ещё нигде не была по-настоящему зарегистрирована) и....дали «право» на некую самостоятельную коммерческую деятельность, почти лишив госфинансирования.

Однако, до того летнего утра ещё есть время. Остановите меня, я начну по порядку.

На дворе стоял неприветливый, жестокий и колкий 199*-ый. В Ярославле закончились деньги, хлеб, мясо, яйца и работа. Полгорода трудилось в коммерческих киосках, росших, как поганки после дождя подле каждого столба. Другая половина города покупала у первых всякую хрень, а остальные аккуратно уложили первичный половой признак на такую жизнь и подались в Большой Город.

++++++++++++++++++++++++

В пол-третьего ночи меня разбудил телефонный звонок.
-Межгород, - извинился я перед своим собеседником из сна, перевернулся, опрокинул настольную лампу и поднял трубку.

-Серёга, спишь? Слушай, завтра бери свои дипломы и бумажки, одевай костюм и ехай в Маааскву.
-Кто это?
-Серёга ты чё?! Родную тётку не узнал!? Вы что там пьёте у себя в Урюпинске?!!
-Зелёнку, тёть Вера, как все. Прости, не признал, ночь на дворе!
-Вобщем, пиши телефон, его зовут Василий Леонардович...
-Кого зовут?
-Моя сестра родила дебила!!!!! Пиши номер и не перебивай! Скажешь, тебя послала Инна Петровна, Тани Семяковой подруга. Она у неё пару раз на консультациях была. Записал? Матери привет.
-Ага, сказал я и приготовился было поуточнять, но на другом конце послышалась череда занятых гудков.

Пару минут я ошалело рассматривал листик с только что написанным. Дорисовывал, перечёркивал и рисовал снова причинно-следственные стрелки между Василием Леонардовичем, Инной Петровной и Таней Семяковой. Вконец запутавшись в том, кто и чьим другом является, я попытался заснуть, но до утра бегал на балкон курить, пить воду, наступать на спящего кота и клятвенно заверять маму, что это не воры проникли в дом, а это всего лишь я, её сын, после разговора с её родной сестрой.

Утром, чисто побрившись и собрав чемодан, я отправился на вокзал с тем, чтобы через несколько часов уехать в Плохопахнущем и Громкоскрипящем Общем вагоне в сторону столицы.

Остановился у тети Веры, неподалёку от ресторана Балатон, где прорезвился всю последующую ночь со своими столичными друзьями-приятелями. Наутро оказалось, что моя электробритва отдала господу Богу душу и мне пришлось её разобрать. Потом пришлось сбегать в киоск (ох, куда же без них?!), купить пачку одноразовых «Шиков», перерезать всю физиономию по обеим диагоналям и потеряв три пуговицы от пиджачного костюма (одну в метро, ещё две в электричке) предстать перед прямоугольным зданием о пяти этажей, свеже голубенького цвета. Да, да, всё здание было свеже-голубым, даже большие оконные стёкла были закрашены.

Вообще, улица Талалихина была довольно широкой и пустынной, а самое главное - единственной в окрУге. Вылезя из такси, я увидел уходящий вдаль проспект, со стёртой совершенно краской дорожной разметки, следами недавнего пребывания обильного снега и многообещающей вывеской «Пиво» где-то на втором плане. В Балатоне подавали выпить много всякого цветастого хлама и теперь душа настырно ворчала и неуклюже переворачивалась где-то глубоко в желудке, требуя небольшого послабления.
-Негоже вот так, в первый раз прийти и дыхнуть пивом - сказал я душе и решительно шагнул к парадному.
Грандиозные по величине стёкла входных дверей были тоже тщательно закрашены, но носили всё-же следы человеческой деятельности. Изнутри, по краске, кто-то нацарапал несколько обиходных нецензурных слов и даже нарисовал портрет президента чуть выше.

Я принялся стучать, но ответа не удостоился. Ветер завывал в щели между створками, да какой-то кот орал нечеловеческим голосом где-то внутри. Я нашарил в карманах листик с номером телефона и направился к ближайшему таксофону. Пока разглядывал разноцветные жилки, сиротливо торчащие из обрезанного провода, у входа остановился грузовик Газ с армейскими номерами. Из кабины вылез человек в длинном чёрном кожанном плаще, с дипломатом под мышкой и многочисленными морщинами на лице.

-Извините! - поспешил я к человеку, намереваясь проскользнуть вместе с ним в парадное. -Мне нужен Василий Лео...
Человек, кажется, на меня не отреагировал, даже не посмотрел, но стал глядеть куда-то вверх и отчаянно жестикулировать. Я оглянулся, - мне в лоб смотрела камера наблюдения. А человек продолжал махать руками и очень выразительно артикулировать. Где-то что-то зашипело и прокашлявшись спросило - «А это кто?».

Человек, всё так же неглядя на меня и, видимо, уже теряя терпение проорал - «Это ко мне и со мной».

Замок мерзко задребезжал, открывшись, и человек вошёл, довольно грубо потащив меня за рукав.
-Э-э-э- заблеял я, - мне это, ...... я стал разворачивать листик, где были записаны полные атрибуты места, куда мне нужно было прибыть, но человек затащил меня в лифт и нажал на кнопку. Следует заметить, что на кнопках лифта номеров не было. Вместо этого были всякие буквы и абреввиатуры, написанные корректировочной жидкостью. Лифт полз неимоверно медленно и, когда на Москву уже спускались сумерки (гротеск это!), мы наконец-то прибыли на этаж, обозначенный как «ИОП». Над буквой «И» кто-то нацарапал чем-то твёрдым чаечку-птичку и получилось «ЙОП».
-Йоб, - вот где мне работать, с гордостью подумал я и был выставлен из транспорта. Лифт пошёл в обратную сторону, а я остался один на пустынном полустанке.

На запад и на восток простирался длиннющий коридор, устланный ненатёртым и запущенным скрипучим паркетом. В воздухе висел запах застоявшегося табачного дыма, а из-за одной из дверей раздавался нежный женский голосок, время от времени прерываемый одиночными выстрелами печатной машинки. Я постучал. В комнате всё стихло.
Я постучал ещё раз, на этот раз твёрже и настойчивей, словно говоря, что буду стоять и стучать, пока не откроют.

Наконец-то на меня глянули два огромных глаза, окаймлённых рыжими ресницами.
-Тебе чего? - спросила девушка, глядя на меня, как африканский слон на оптическую мышь.
-Мне бы Василия Леонардовича, - просипел я, утопая взглядом в глубоком декольте девицы.

В это время девицу оттолкнули и из двери гуськом, в ногу, вышли три генерала, синхронно покачивая брюшками. Я проводил их взглядом, дождался, пока они исчезнут в лифте, обернулся продолжить диалог, но дверь уже была надёжно закрыта.
-Ъ, - прошептал я и, отчаянно скрипя, продолжил по коридору на запад.

За одной из дверей мне почудился звон стаканов и приглушённый говор. Постучал.
Дверь немедленно открылась и передо мной оказалось ярко выраженное лицо кавказской национальности, быстро меняющееся в лице. Сначало оно улыбалось, затем улыбка как-то неуловимо опустошилась, плавно, но быстро превратившись в гримасу греческого актёра-трагика в маске, а затем вынуло откуда-то из-за спины сигарету, затянулось и спросило:
-Ну?
-Василия Леонардовича ищу, - у меня назначена встреча.
-??????
-ИЩУ ВАСИЛИЯ ЛЕОНАРДОВИЧА, - тщательно проговаривая каждую букву, сказал я.
Лицо хотело заглянуть в мою бумажку, но я её быстренько сложил и сунул в карман.
-Может, Василия Леонидовича?
-Может и Леонидовича, снисходительно ответил я.
-В пятьсот восьмой комнате, - сказало лицо, выпустило мне дым в глаза и захлопнуло дверь.

-Уже что-то - отметил я и побрёл по коридору в поисках пятьсот восьмой.
Наверное, вид у меня был довольно глупый. И, кстати, было отчего, потому что после 507-ой шла сразу 509-я. В любом случае, кто-то похлопал меня по плечу и сердито спросил, сколько можно шататься по зданию. Позади стоял давнишний мужчина в кожанном плаще, который провёл меня в здание.
-Ищу Василия Леонардовича.
-Леонидовича - железным тоном подсказал мужчина, больно схватил меня за руку, втащил в 507-ю, провёл через несколько дверных проёмов и подвёл к большущему столу с табличкой «508 - начальник отдела ИОП, Покатов В.Л.». Стол был отгорожен от остальных сотрудников канцелярскими шкафами.
-Присаживайтесь, Василий Леонидович придёт с минуты на минуту, - сказал тип в плаще и опять испарился.

Перед столом стоял большой старомодный и неудобный стул, обитый чёрной кожей. Я уселся на краешек, оглядываясь и ропща на судьбу.
Канцелярские шкафы, являвшие собой стены кабинета, стояли спиной к «хозяину». Повсюду были приколоты какие-то бумажки, планы, графики, маленькие размытые чёрно-белые фотки с чьими-то улыбающимися физиономиями, а на самом столе стоял круглый аквариум с одной-единственной золотой рыбкой.

-Здравствуйте, Вы ко мне? - спросил наконец кто-то.
Я обернулся на голос. Передо мной стоял всё тот же человек в кожанном плаще и с двумя стаканами чая в серебрянных подстаканниках.
-Очень приятно, Василий Леонидович, - протянул он мне руку.
-Очень приятно, - пролепетал я и кое-как протерев моментально вспотевшую ладонь потряс конечность этого странного типа.
-Янус Двуликий, - завертелось у меня в голове. - Хотя нет, там был один с двумя лицами, а тут.....
-Как поживает Светлана Михайловна? Её муж уже умер или всё ещё мучается?

Я ошарашенно выпучил глаза и чуть не захлебнулся чаем.
-Может быть, Вы меня с кем-то путаете? - сказал я сквозь бульканье в горле.
-С кем?

Собеседник вынул из ящика стола какую-то толстую потрёпанную тетрадь и принялся быстро листать. Потом он насупился, одел очки и принялся водить пальцем по надписям.
-Вот, 10-е апреля, Валентин Сапрыкин, знакомы.....
Тут он осёкся.
-Какое число сегодня?
-9-е, - быстро подсказал я. - У нас назначено на девятое, на одиннадцать часов утра. И я не Сапрыкин, а Торфянников...
-Ъ, - вскрикнул человек, выкопал из-под рукава плаща часы, взглянул на них и оставив запах озона исчез.

Сколько времени я просидел там, как истукан, не знаю. Пришёл в себя, когда в «кабинет» зашло лицо кавказской национальности и представилось:
-Гарик!
И предложило
-Пойдёмте пообедаем, - мне поручено ввести Вас в курс дела.

По пути в столовую нам встретились те самые три генерала, всё так же марширующие гуськом и рыжая девушка с пачкой «Советского Спорта» в руках. Мы все вместе штурмовали лифт и четыре пары глаз стали испытывающе сверлить лацканы моего пиджака.
-Новенький, - кратко отбил меня ЛКН Гарик.
-Угу, - синхронно покачали головами генералы и девушка.
-В ИОП, - продолжил пояснения Гаврик
-Угу, - опять синхронно закивали генералы и девушка.
-Бумаги с тобой? - спросило меня лицо
-Какие?
-Ну, дипломы - шмипломы.
-С собой!
-Прекрасно, щас посмотрим за обедом, а потом посидим, объяснимся.

За обедом Гарик чуть не погиб от смеха, увидев пятёрку по истории КПСС в гордом окружении троек по инженерным дисциплинам и захлебнувшись компотом. Я его спас, впечатав кулак между лопаток. Гарик пришёл в себя и заржал снова. Больше бить его не хотелось, но, к сожалению, ему на помощь пришли сотрудники из-за соседник столиков.

После обеда он долго и нудно разговаривал со мной на общетехнические темы. Потом дал почитать какие-то английские инструкции по применению прищепок для нижнего женского белья. И, видимо, оставшись довольным мною, пригласил поиграть в пинг-понг.

-Вот классно, думал я себе, вытирая ракетку о рукав пиджака. -Люди такие весёлые, место, вроде, приличное, в пинг-понг, опять же сыграть можно. И генералы строем ходят.
-Ты в пинг-понг играть не будешь, - сказал Гарик, словно прочтя мои мысли.
-?????
-Знаешь, что такое отдел «ИОП»?
-Нет.
-Отдел Инспекций и Особых поручений. Будешь ездить по городам и весям, инспектировать производствеников и исполнять особые поручения. Поэтому, на пинг-понг времени не будет. Ну, разве что иногда, понемножку, - разжалобился Гарик и закатил мне сильнейшую тушёвку в пах.

Следующая неделя пролетела как во сне. Меня инструктировали, пичкали книжками, водили по кабинетам, знакомили с людьми, печатали пропуски, учили записывать рабочие часы и отчитываться за командировки.

Потом около месяца-двух мы с Гавриком шатались по России, с объекта на объект, из Арзамаса-1234 во Владивосток тричетверти. И, наконец, я стал самостоятельным.

Тётя Вера ходила гордая, дескать, вот, племянника в серъёзную контору устроила, прописку забацала столичную и т.д. Я ей раз пятьсот спасибо сказал и подарок сделал с первой получки.

А как-то день рожденья у тётушки был. Мать приехала, гостей полный дом.
-Вот, Серёга, а это - та самая Танечка Семякова, - подвела меня тётя Вера к толстой женщине лет пятидесяти, безжалостно раскрашенной пёстрой косметикой.
Я, конечно, руку пожал, поулыбался. Потом уточнил у тётушки, мол, кто такая?
-Ну как же, это через неё ты к Василию Леонардовичу устроился, - довольно громко ответила мне моя героическая тётя.
-Леонидовичу, - поправил я.
-Леонардовичу, - вмешалась Танечка Семякова.
-Он Леонидовичем оказался.
-Ха,ха, Серёженька, Леонардовичем! - продолжала настаивать Танечка Семякова.

Я открыл записную книжку. Чёрным по белому было написано:
НИИ ТЯЖЁЛОЙ СПЕЦТЕХНИКИ. Василий ЛЕОНАРДОВИЧ.

Мне, работающему в НИИ СПЕЦТЕХНИКИ ТЯЖЁЛОЙ под руководством Василия ЛЕОНИДОВИЧА уже полгода, стало смешно. Но больше всего, наверное, смеялся таксист, высадивший меня тогда около голубоватого пятиэтажного здания с закрашенными окнами, по соседству с НИИ ТЯЖЁЛОЙ СПЕЦТЕХНИКИ.

(продолжение)

В Ртищево сразу ударила по желудкам вожделенная «лётная пайка». После вареного сала с ложкой сечки из Балашовской столовой, немеряные порции в летной столовой Ртищевского полка не все сразу могли осилить. А ведь можно еще было и попросить добавки! И официантки никогда не жмотились ее принести! А после приказа о допуске к полетам нас стали кормить по усиленной «реактивной» норме с вожделенным шоколадом. Держись, Ртищево, теперь все девки наши!

***
Начали полеты с тренажей в кабинах, потом рулежки по аэродрому, потом первый, ознакомительный полет, а потом - работа повседневная и не всегда легкая. В первом полете курсант должен «мягко держаться за управление», слушать указания инструктора, запоминать ориентиры полета по кругу и последовательность действий с арматурой кабины. Какое там!
Судорожно вцепившись в штурвал, я с недоумением смотрел, как левая рука инструктора лазит по кабине, чего-то прибирая, добавляя, переключая и показывая. В это время небо в окне периодически вставало на бок. На левый. От этого хотелось вцепиться когтями в кожаное ограждение форточки, а при крене больше 15 градусов - еще и повизгивать от страха. После 2 разворота осмелился выглянуть в окно. Заинтересовался. До самого третьего разворота пытался соотнести увиденное внизу с картой, которую только что (для допуска к полетам) рисовал штурману эскадрильи по памяти в радиусе 50 км. от КТА. Хрен чего получилось, и к третьему развороту интерес к почве потерял. Весь третий разворот заставлял себя не цепляться за штурвал, а мягко держаться. Получилось, очень остался собой доволен, отчего и пропустил выпуск закрылков на 18 и начало четвертого разворота. При выпуске закрылков на 42 градуса самолет встал дыбом, полосу стало хорошо видно практически посередине лобового стекла. Инструктор говорил, что как-то она должна двигаться характерно и даже показал два вида ее нехарактерного движения: когда самолет уходит под глиссаду и когда идет выше. Сели. Нифига не понял, но очень понравилось. Пообещал себе в следующем полете все хорошенько рассмотреть и запомнить, начиная со взлета.
Во втором полете был жестоко обломан. Инструктор сложил руки на пузе и сказал: «Взлет - твой». Ой, мамочка! Взлетел сам. Задачу-максимум выполнил - остался в живых. Так дальше и пошло: «К полету я морально не готов, да ладно, бог с ним. Контроль по карте...»

***
Одно из первых потрясений, впрочем, подстерегало еще до начала полетов. Пробегая мимо чужого самолета, был остановлен его бортачом: «Курсант, иди сюда». Подхожу, борт запускается. «На, держи, жэпээснапэтэо», - проорал он мне в ухо, сунул какую-то амбарную книгу, прыгнул в самолет и закрыл дверь. Уже и стих рокот винтов этого борта, а я все переваривал полученное задание, пытаясь соотнести услышанный набор звуков со своим небогатым авиационным опытом. Отчаявшись, побрел на пересадку отчаянно размышляя, как выкрутиться, не вызвав кучи насмешек. Вариант «спросить» поэтому отпадал. На пересадке (это такой домик, где тусуются курсанты и инструктора в ожидании своих бортов. На стенке динамик, выдающий во всеуслышанье радиообмен на частоте «Старта») толклись пара промокших прапорщиков: «С какого борта?»
- С 23-го, - механически отвечаю.
- А чего жэпэс с 28-го? - и тянут тетрадку у меня из рук.
- Вы чего, меня просили ее отнести, - упираюсь я.
- Ну вот, принес, положи вон в ту кучу.
На лавке лежала целая стопка таких же затертых и растрепанных журналов. Я молча сунул свой на верх, решив не спорить. Расшифровку через пару часиков мне сообщил наш борттехник. «ЖПС на ПТО» означает «Журнал Подготовки Самолета (отнести) на Пункт Технического Осмотра (пересадку)». ППП, ПВП, НПП, ОПП - сколько аббревиатур вдалбливается в голову любому авиатору! ВПП бывают БВПП и ГВПП. В авиации вообще любят все сокращать, причем, хотя в славянских алфавитах буковок побольше будет, чем в латинских, все равно их не хватает и одно и то же сочетание звуков в зависимости от контекста может означать совершенно разные вещи.
ТРД - теория реактивных двигателей - наука. И ТРД - собственно турбореактивный двигатель, ее младший брат. А вот ТВД - турбовинтовой двигатель и театр военных действий одновременно. ППМ - поворотный пункт маршрута, ПРМ - приводной радиомаяк. Тоже бывает ДПРМ и БПРМ. ТЗ - топливозаправщик, БЗ - бензинозаправщик, МЗ - маслозаправщик, ВЗ - (идите накуй, какой воздухозапращик, я сейчас о другом) воздухозаборник, КЗ (вы что, с ума сошли, пехота тупорылая, я вам покажу кислородозаправщик... нет, и не Красное Знамя, вы что, Биглер.ру на ночь читаете?) - командир звена.
Извините, отвлекся.

***
Вообще задача перевода самолета в горизонтальный полет с одновременным началом первого разворота и его докладом поначалу казалась невыполнимой в принципе. Примерно как читать на ходу, прыгая на одной ноге, лавируя среди луж, грызя яблоко и объясняя прохожему «как пройти в библиотеку». Многих мучила та же проблема, отчего страдали полнота и своевременность докладов. А тут еще проблема СПУ-Радио. Кнопки в запале иногда путали даже инструктора. После того, как, зажав кнопку, «шефы» принимались на посадке комментировать действия своих студентов, вклиниться в радиообмен уже не было возможности, оставалось ржать и ждать освобождения эфира.
А уж как начались самостоятельные полеты, «корки», отмоченные в эфире, посыпались, как из рога изобилия.
- ... шасси, закрылки выбросил...

- ...очко-полста-червонец, лапти вывалил, зеленые мерцають, - это аэроклубовские крутизной бравируют, ох, и огребли потом...

- ... разрешите доложить, шасси выпустил. Закрылки выпустил. На 42. Фары выпустил. (молчание и шипение в эфире). Все.
РП не выдерживает - А форточка закрыта?
- (робко и неуверенно) Д-да!
- Тогда садись, ...мля.

- Двести тринадцатый, на посадочном, наблюдаю вертолеты (пара «вертикальных» с прыжков возвращается).
По всем бортам дружное ржание, ибо «ловить вертолеты» (Хэта после дыни помните?) - устойчивое балашовское многолетнее понятие.
РП - Двести тринадцатый, не бойтесь, ХРЮ-ХРЮ (это прорывающийся смех), садитесь.

В апреле, перед самой сессией начали выдавать летно-техническое обмундирование. Совершенно восхитительные ДСКи (демисезонные куртки), летные комбезы, ботинки полетные облегченные с застежками поверху, наколенные планшеты, тонкие кожаные перчатки, планшеты-картодержатели полетные. Все эти вещи (далее я буду называть своими, а не казенными именами) восхитительно пахли складом и звали в небо. С ботинками связана еще одна неписанная традиция БВВАУЛ. По покрою они отдаленно напоминали стандартные ботинки от парадки, только носок был цельнокроеный, по бокам вставки из тянущейся ткани, что позволяло обуваться не расшнуровываясь. По верху шел ремешок с застежкой, который в застегнутом состоянии предохранял ботинки от покидания ноги при открытии купола парашюта. Во-первых, с момента выдачи этих уникальных замечательных ботинок, старые просто переставали носить, во-вторых, ремешки НИКОГДА не застегивали. При этом застежка с пряжкой свисали сзади, слегка торча из-под брюк, и при каждом шаге издавали тихий мелодичный звяк. По этому звяку легко было узнать курсанта 3-4 курса (ибо второй получал их только перед полетами), даже не видя, кто идет. Вторым делом после смены ботинок «настоящие пилоты» выкидывали нахрен длинную половинку ремня от планшета и цепляли второй карабинчик прямо к пряжке, отчего ремешок планшета сильно укорачивался и планшет висел подмышкой. Другой крайностью было удлинение этого же ремешка так, что планшет стукал по коленям и голеням и едва не волочился по земле. По уставному (верхний край планшета по уровню поясного ремня) не носил НИКТО. Борьба командиров с этим явлением давала кратковременный эффект для длинных ремней (короткие удлинять было уже нечем), минут на 10. Еще одной традицией было после полетов переставлять летную эмблему на фуражке («курицу» в просторечии) максимально вверх и слегка сгибать ее, чтобы крылышки выступали не только за синий кант, но и за край фуражки. Стиль назывался «рывок в стратосферу». Еще одной неизменной для ВСЕХ советских пилотов традицией было ношение ДСКи с поднятым сзади воротником (углы мехового воротника лежат по плечам) и руками в карманах куртки. Есть даже такой анекдот, где представителей разных родов советских войск мучают злые туземцы. Всех пытают по-страшному, а летчику вождь велел отрезать воротник и зашить карманы. «Пусть помучается, пока не сдохнет».

***
Бесспорно, самой «летческой» наукой была и будет практическая аэродинамика. В Балашове кафедру аэродинамики называли «мужчинской кафедрой». Она служила прибежищем исключительно бывшим летчикам, алкашам и разгильдяям (это я любя). Подлинным украшением кафедры были подполковники Пивень и Кандыба (фамилии подлинные). У нашего отделения практическую аэродинамику Л-410 вел САМ Пивень, личность среди курсантов легендарная, но об этом попозже. Первое знакомство запомнилось надолго. В аудиторию ворвался маленький сухой чернявый подполковник с угрюмым взором из-под кустистых брежневских бровей. Под мышкой журнал, в одной руке здоровенная указка с него ростом, в другой - нехилого размаха деревянная модель ЭЛки. «Встать, смирно» Отделение замерло, в наступившей тишине нагло жужжала толстая осенняя муха. Подполковник грохнул журнал и модель на стол и злобно воззрился из-под мощных бровей на муху. Потом с криком «пошла вон, сука!» стал гоняться с указкой за мухой, едва не попадая этой дубиной по головам, носам, ушам и прочим частям тела охреневших моих сокурсников. Отделение перестало дышать. Муха спаслась бегством через форточку, подпол успокоился и пошел к доске. «Хули стоите, садитесь», - бросил он через плечо. Выдох.
Пивня любили. Он умудрялся укладывать полуторачасовую лекцию в 20-30 минут, не упустив ни одного ньюанса. Вопросы излагались лаконично и емко с графиками и рисунками, объяснявшими суть вопроса лучше всяких формул. Ибо «нех#й в воздухе интегралы решать». Оставшуюся часть лекции Пивень посвящал обзорам прессы, особенно нравились темы про НЛО и пр. неопознанные явления. «Товарищ полковник, расскажите про НЛО, а то 204 отделу рассказали, а мы не слышали». «А как же лекция?» Задумывается. «А х#й с ней, напомните, чтобы в конце 20 минут оставил». И понеслась. Но и требовать умел. На практических занятиях, не прибегая к помощи двоек и командиров-воспитателей, умел драть так, что опущенный ниже плинтуса курсант больше никогда не забывал подготовиться к занятию по аэродинамике. Пример.
-Товарищ полковник, а вы в прошлый раз не дорассказали...
-Ша, сегодня будем дрюканиться. Дрюканится будем по списку... Вот только вопрос, снизу или сверху.
-Сверху, - это подает голос Дима Яковлев.
-Снизу, - вторит ему Саня Абалхан.
-Я понял, дрюканиться будем... с середины. Корнеев, к доске.
Душа у меня сначала уходит в пятки, потом возвращается. Фф-у-у, я же учил, чего бояться. Встаю и иду к доске.

***
Лучшим другом Пивня и неизменным напарником по под###кам и розыгрышам был подполковник Кандыба. Жалко, что я не был на свадьбе дочери Кандыбы, на которой тамадой был Пивень. Клянусь, что пришел бы туда со своим столом, стулом, водкой и закуской, лишь бы увидеть этот концерт. Мне рассказывали, но я так ржал, что все забыл. Вместо этого расскажу пару полулегендарных баек про соревнования Пивня с Кандыбой. Части из этого был сам свидетелем, часть знаю по чужим рассказам.
Соревнование на самый короткий развод Пивень выиграл на моих глазах. В конце плаца из-за угла показалась хитрая физиономия дежурного по училищу в фуражке. Орет: «Секретное слово МОСКВА, барабанщик, бей, что надо, остальные, ВОЛЬНО, разойдись». Физиономия исчезает. Курсанты бьются в истерике, солдаты недоуменно переглядываются.
Соревнование на самое оригинальное принятие зачета сложил, в-основном, из мозаики чужих рассказов.
ПИВЕНЬ. Зашел к нам в аудиторию. Зачет с оценкой по практической аэродинамике. 3 курс, самолет тот же. Нефиг ездить сто раз по одному и тому же месту. Пивень принимает мужчинское решение. «Так, пацаны, средний балл за зачет не должен превышать 4,5. Я вернусь через час, лист с оценками должен быть на столе. Делитесь сами». Отличники с троечниками чуть друг друга не поубивали. Я согласился на четверку, и имел удовольствие понаблюдать склоку со стороны.
КАНДЫБА. Поставил «хорошо» курсанту, залезшему в аудиторию по водосточной трубе (здание сталинской постройки с лепниной и карнизами. 2 этаж), держа в зубах зачетку.
ПИВЕНЬ. Зашел в аудиторию. Обрадовал, что «шары не будет, будем дрюканиться». Раздал вопросы, сел за стол. Прошло 20 минут, и Пивень заскучал. «Кто хочет трояк?» Народ пришиперился, зная острый язык преподавателя и его любовь к розыгрышам. Наконец, один из самых безнадежных бросается, как в омут «Я хочу». «Фамилия... давай зачетку». «И мне, и мне», - заволновался народ. «Хватит», - отрезал Пивень. Прошло еще 10 минут. Скучно. «А кому четверку?» И ухмыляется, поганька такая. Народ снова притих, оценивая шансы на залет. Но смелый нашелся и ... получив свою четверку, гордо удалился в чипок. «А мне, а мне...» «Ша!!» Прошло еще 15 минут, и заскучавший Пивень тем же манером выставил пятерку очередному смельчаку. Аудитория разобижено зашумела, поняв, что только что все присутствующие стали свидетелями опыта на тему «кто ссыт, тот гибнет». В общем гуле с «камчатки» раздался хамоватый возглас: «а шестерку слабо поставить?» «Кто сказал, - вскинулся Пивень. - Иди-ка сюда». Отделение злорадно наблюдало за бредущим на поругание наглецом. До тех пор, пока Пивень не нарисовал ему в зачетке каллиграфическим почерком «шесть». Занавес.
КАНДЫБА. По общему мнению, вышел победителем со следующей историей. Группа курсантов не в меру расшалилась на паркетном полу у оконной ниши перед дверью аудитории. В это время очередная партия потела внутри над своими билетами. В пылу борьбы у одного из шалунов выпадает на пол зачетка. Другой шалун пинает ее сапогом и та, вертясь, улетает по паркету под дверь к Кандыбе. Кандыба встает, открывает зачетку и, демонстративно сдув пыль, изучает фамилию. Сверяется с журналом, почесывает нос, пишет в зачетке «отлично». Кладет на пол и пинком отправляет зачетку обратно по ту сторону двери. «Сп-пасиб-бо!» - только и смог произнести дрожащим голосом счастливец, просунув голову в аудиторию.

***
Остальные преподы на мужчинской кафедре были хотя и меньшими оригиналами, но по-своему хорошими и знающими людьми. И вот в это райскиое местечко как коровья лепешка в клумбу левкоев (ну, или там этих... анютиных глазок) свалился подполковник Кажис.
Сумрачный и невозмутимый тевтон - быстро заработал себе кликуху "Кажись" («кажись сдал, кажись не сдал») своим буквоедским до омерзения подходом к сдаче зачетов и лаб. При этом лекции его были до ужаса бестолковыми, занудными с изобилием полуобморочных интегралов и всяких "дэикс по дэигрек", а неторопливый прибалтийский акцент выводил из себя. Вместо одного листа пивневских экстрактов этот матерый инженерище надиктовывал 5-6 страниц всякой фигни. На кафедре его коллеги - веселые алкоголики сразу невзлюбили. Апофеозом деятельности Кажиса стал случай на экзамене. Курсант отвечал по кривым Жуковского. Кажись его перебивает: "А скажит-те, товаарищ курсааант, как смещщаются кривые Жюкковского при изменнениии виссоты?" "Параллельно, вдоль прямой проведенной из начала координат", - ответствовал без запинки грамотный курсант.
"В культтурном аввиационном общществе так не гооворятт. Праввильный ответт - эквиидистаантно. Идитте, дваа". После этого было собрание кафедры и преподы-старики, которые тоже впервые услышали слово "эквидистантно" (вот и Word его не знает) единогласно ходатайствовали перед командованием о снятии Кажиса с преподавательской работы. Через 2-3 месяца его перевели куда-то, вроде в Жуковку.
Помню, как перед собранием кафедры по вопросу изгнания постороннего к нам на сампо забежал взъерошенный Пивень. «Кому Кажис лекции читал?». Я протянул конспект, открытый на нужной странице. Пивень минут 5 его изучал, сопровождая каждое переворачивание страницы возгласом «уй, бля!». Потом скрылся вместе с конспектом часа на два. Больше Кажися мы не видели.
Но рано или поздно учеба в летном училище всегда заканчивается и начинается летная практика. Для любого из курсантов это отдых, санаторий, экстаз, оргазм, но и тихие мурашки по спине - а смогу ли я, а летчик ли я? А «дедлайн» все ближе и ближе...

***
Вот в таком бесшабашно-задумчивом настроении мы и возвращались из отпуска после 3 семестра. Впереди был четвертый - летный, в вагоне треть пассажиров была курсантами, в остальных вагонах поменьше, поэтому наш стал центром грандиозной попойки, из которой я мало что помню, кроме ролей в ней Добрыни (Сашка Добрынин) и Хоттабыча. Когда под Мичуринском кончилась водка, народ воспринял это поначалу как легкое недоразумение. Но на мичуринском перроне в годы расцвета антиалкогольного указа найти спиртосодержащие жидкости было не так-то просто. Вот мы и не нашли. К Тамбову подъехали частично трезвыми и оттого мрачными. Мгновенно рассыпавшаяся после остановки поезда во все стороны курсантская армия в 10 минут перевернула вверх дном все окрестности вокзала. Когда поезд тронулся, статус-ква был восстановлен. Во всех вагонах. Но тут подоспела новая беда - оказывается на «сухом» перегоне Мичуринск - Тамбов сожрали всю закусь. Во всей остроте встал вопрос «что делать». Пить без закуси - не наш стиль. Мы не алкаши, какие-нибудь, а будущие офицеры-летчики, элита ВВС. И тут Добрыня извлек из заначки огромную ароматную узбекскую дыню. Господи боже! Как замечательно она шла с вонючей тамбовской самогонкой подозрительного цвета. Ближе к часу ночи курсантские тела разошлись по своим лежакам в плацкартном вагоне (поезд прибывал около 5 или 6 утра). Около трех мне приспичило по-маленькому. Открыв глаза, увидел Хоттабыча, сидящего на верхней полке, раскачивающегося и громко икающего.
- Старый, ты чего не спишь?
- Не могу.
- ???!!!
- Понимаешь, как лягу на левый бок, ИК, глаза закрою, поезд встает в левый вираж. На правый, ИК, бок перевернусь, он в правый вираж встает. Три-четыре виража - и хочется, ИК, ИК, ИКхтиандра звать.
- А ты на спину ляг, - с похмелья брякнул я, нащупывая под полкой свои ботинки.
- Пробовал, - Дима, как никогда ранее напоминал грустного, измученного бессонницей, гиббона, - он, с-с-с..котина, ИК, начинает мертвые петли крутить, - Дима грустно помолчал. - Причем так ловко к рельсам притирает, без толчка... В 5 утра на балашовском вокзале Димуля споткнулся на выходе из вагона и содержимое его чемодана рассыпалось по всему перрону. Собирать его никто не помог, сил наклоняться уже не было. Потом подобное хоттабычеву состояние называлось «ловить вертолеты».

Ну, тему ротных и взводных, я в других историях развил, нефиг повторяться. Проблема с ними имела место ровно до начала полетов. Все вернувшиеся после них (в смысле, не списанными) автоматически зачислялись в разряд «бывалых» и на 3-4 курсах «дедушек русской авиации» не трогали (если дедушки не борзели). А вот про жену великого и ужасного Саши Полькина не могу умолчать. Ольга (Александровна? Владимировна? Не помню...) Полькина была высокой симпатичной (из категории «вечно молодая») блондинкой - преподавателем физики. С мужем они жили недружно, учитывая Сашину любовь к женскому полу. С курса на курс переходила какая-то невероятно романтическая легенда о большой и чистой любви молодой и симпатичной преподавательницы физики и курсанта. История закончилась драматическим разрывом, после которого мужские попытки обаяния\обольщения действовали на Ольгу (Васильевну? Олеговну? Ч-ч-черт...) как красная тряпка на быка. Т.е. попытка комплимента приравнивалась к э-э-э попытке эксгибиционизма в публичном месте в циничной и извращенной форме. Посему отношения с ней старались строить чисто деловые, без скидок на разность полов. Ну, за что боролась, на то и напоролась. Далее вариант старой байки, произошедший в соседнем отделении.
Лабораторная, 2 курс, из кучи проводов, реостатов, вольтамперметров, сопротивлений и прочего хлама нужно собрать какую-то мудреную схему и 10 раз чего-то поменяв и замеряв, подтвердить какую-то фундаментальную физическую теорию типа Iкз~Uхх (ток короткого замыкания прямо пропорционален напряжению холостого хода, или, как говорят электронщики: «И-ка-зэ и У-ха-ха!»). Через пятнадцать минут выясняется, что схемка из методички нерабочая, ток категорически отказывается идти, куда надо. Ольга (Сергеевна? Петровна? Что же делать?) пытается на ходу ее модифицировать, комментируя свои действия.
- Вот этот проводок подключаем сюда, а уже потом на реостат и амперметр. Поменяли? Включайте.
- А не е*нет? - опасливый голос с «камчатки».
- Да х*й его знает, не должна, вроде.
Говорят, что больше никто на нашем курсе Ольгу (Николаевну? Игоревну? Да что за хрень такая...) краснеющей не видел, тем более так быстро. И характером с тех пор помягче стала.

***
Еще на первом курсе мы начали «оперяться» - прошли парашютную подготовку и выполнили первые прыжки. Тут надо сделать большое отступление и напомнить, что летчик, любящий парашютный спорт более редок, чем пес, любящий намордник, или диабетик, любящий уколы. Раньше, когда за каждый прыжок начислялась какая-то премия к зарплате (не то рубль, не то полтора) желающие в такой извращенной форме подзаработать вызывали вежливое сочувствие, а нынче летчики-парашютисты должны уже совсем перевестись. Летчики прыгать не любят и боятся, и увильнуть от прыжков считается обязательной доблестью и делом чести настоящего мужчины, который никогда не доверит свою жизнь какой-то тряпке. Транспортникам и вертолетчикам полегче, а у истребайтелов еще и обязательные катапультирования есть (как рассказывали инструктора: «...как будто с размаха по жопе лопатой дали...»).
За время учебы мы должны были прыгнуть по 2 раза на каждом курсе, итого 8 прыжков. Слинять на первом курсе не получалось практически ни у кого. И вот, поболтавшись идиотами в подвеске, попрыгав с разной высоты помостов, заучив правила пользования запаской и порядок посадки на лес, мы были готовы совершить свой первый мужской поступок (выполнение первой дефлорации у большинства наступило гораздо позже и было уже вторым мужским поступком).
Забегая вперед, скажу, что как у любого нормального летчика, прыжки вызывали и вызывают у меня острую неприязнь, в силу чего из 8 записанных в летной книжке прыжков реально выполнены лишь три. Про первые два расскажу сейчас.
Холодное летнее утро. Часа в 4 утра дежурный по роте тихонько трясет за плечо: «Вставай». Прыгают по отделениям, сегодня одни, завтра другие, послезавтра третьи, поэтому крика «Р-Р-Р-РЁТА ПОДЪЕМ-М!!!» перед прыжками не услышишь. Чувствую острую зависть к товарищам, которым предстоит еще 2,5 часа провести в сладком сне и зарождающуюся «чиста летческую» неприязнь к парашютам. Сумбурным синхронно зевающим строем (который наш ротный - Пензин назвал бы «плотной группой, бля») движемся в санчасть, где аппетитно-пухлая, но жутко невыспавшаяся, а потому неприветливая медсестра щупает наши запястья на предмет наличия пульса. У кого пульс есть, те объявляются здоровыми и годными к прыжкам. Мрачно топаем обратно к зданию ПДС. Очередной сюрприз - машины на аэродром не будет, поэтому надо километра два (прыжки на старом училищном аэродроме, прямо за штабом) переть на себе два «дуба» и запаску. Взмыленные и злые добираемся до старта и сваливаем свои бебехи на расстеленный брезентовый «стол». Рядом уже нарядились в свои пестрые спортивные парашютики тетки-инструкторши, торопятся на первый пристрелочный заход. Несчастные женщины. Как нам объясняли на занятиях по авиационной медицине, ввиду различия конструкций женского и мужского таза, у женщин при приземлениях и связанных с ними ударных нагрузках смещаются какие-то хрящи и кости и в таком положении деревенеют, от чего жопы парашютисток становятся необъятными, а роды - тяжелыми. Мрачно провожаем глазами «иллюстрации к лекции» в виде здоровенных «карданов», быстро исчезающих в двери вертолета.
Пока вертушка по спирали прет вверх, нас одевают, проверяют, до слез инструктируют. Становится страшновато. «... правую ногу на порог, голову пригнуть, левая рука обнимает запаску снизу, правая сверху, за кольцо запаски не браться...» Вертушка вернулась, первую партию грузят вовнутрь, я как один из самых маленьких и легких остаюсь. Хочется по-маленькому, но кругом голое поле. Подвесная система туго обтягивает пах, отчего все мы выглядим горбато-брюхатыми инвалидами балетного дела. Вот и дошла наша очередь. Старательно обегая лужи от недавнего дождя, несемся к вертолету. Там каждого сразу пристегивают фалом, выходящим из ранца парашюта к тросу под потолком вертолета. Входная дверь все время открыта и сидящие рядом с инструктором могут вовсю «наслаждаться» видом проваливающейся вниз во вращении земли. «Встать, первый... пошел». Тупо двигаюсь в очереди на выход, время замедляется. Замечаю что все впереди меня либо забывают пригнуться и, выходя наружу, бьются лбом о верх двери, либо промахиваются мимо порога, отчего порой ныряют вниз в самых странных позах. Высота страшно засасывает моих товарищей. От живых людей на долю секунды остаются только ноги, торчащие из двери параллельно полу. «...пошел..» Пригибаюсь, забываю про порог, лечу, кувыркась «голова-ноги», удар, ноги вытягиваются в струну и тишина-а-а. Медленно разгибаю сведенные на запаске пальцы. Вспоминается обрывок армейской байки «... а пока летит - отдыхаешь». Но радость недолга - земля быстро приближается вместе со здоровенной лужей. Начинаю беспорядочно тянуть за красные бобышечки-клеванты управляющих строп и падаю точно в середине лужи. Лучше бы не рулил. Собираю грязный парашют в сумку и топаю на старт еще метров 500 (был последним в серии), хлюпая мокрой травой.
15 минут перерыв - и пытка повторяется. Различий два. Первое, плохо уложил свое «хозяйство» среди ремней подвески и при раскрытии купола в глазах темнеет от боли (глянул, Ваня, нет яйца, так и ##нулся с крыльца). Из поднебесья матерюсь на весь аэродром тоненьким голосом. Второе - с успехом миновал другую лужу. А теперь - завтрак! Ну за что я должен любить прыжки?!!! Завтрак гораздо лучше.

***
А еще на первом курсе училища я начал курить. И зря, ибо к концу курса начался знаменитый «табачный кризис». И знаменитая фраза «оставь покурить» натыкалась на снисходительно - равнодушное «уже на троих курим». Сигареты стали валютой посильнее водки, а оставшимся на ПЛО завидовали - поскольку тем, кто параллельно с пересдачами согласился помочь ротному в ремонте казармы, старшина в день выдавал полпачки «Примы». В чипке смели ранее нафиг никому не нужные вьетнамские сигареты с двумя пестрыми птичками на обложке (ха, View Sonic какой-то). В просторечии просто «птичка», на «вкус» помесь спитого (раза 3) чая, истертых веников и березовой листвы. Еще несколько раз завозили крепчайшие кубинские «Лигерас» с корабликом на этикетке, из-за чего они и получили прозвище «смерть моряка». Обычно такую сигарету курили на 2-3, но постепенно привыкли и «Прима» стала казаться какой-то... пресной. Небось, дерьмократы опилками бодяжили.
А как-то из отпуска еще на первом курсе привез продававшиеся в минском «Глобусе», что за углом у главпочтамта, кубинские сигары. Точнее, сигару. И потом группой из 4-5 человек курили её (взатяг!!) где-то неделю. «Мыши плакали, кололись, но продолжали жрать кактус...»
Один раз (уже на 2 курсе) я ехал в зимний отпуск с двумя кубинцами из ведомства военного атташе кубинского посольства. В одном купе. Он был «гидромайором», его жена - общевойсковым капитаном и по-русски почти не говорила. Поговорив «по-душам» с часик, кап-три предложил мне пойти перекурить. В тамбуре угостил сигаретой, естественно, кубинской. И с доброй улыбкой наблюдал, как я ее раскуриваю. К третьей затяжке покровительственная улыбка сменилась на его лице легким разочарованием. Когда же я докурил до фильтра и, кинув «бычок» в примотанную у стекла консервную банку, подытожил: «Слабоваты, далеко до «Лигерас», он рассмеялся и одобрительно хлопнул меня по плечу.

***
Ну, и чтобы подытожить все муки и горести первого курса, расскажу про снег. Это было наше проклятие, наша Голгофа и семь казней Египетских, наша каторга и тихий ужас. Снег начинался в ноябре и шел до середины марта. И, не взирая на его количество, снег на вверенной роте территории должен был быть постоянно убран. Сверху он сыпал, а снизу мы его убирали. Гражданские доводы о разумной целесообразности («пусть закончится, а потом все, что выпало, разом уберем») не действовали. Мы вставали в 4 утра, а «ответственные за лопаты» на полчаса-час раньше. Вы не знаете, что такое «ответственные за лопаты»? Вы не знаете жизни. Эти бойцы невидимого фронта должны были обеспечить свое отделение необходимым количеством металлических скребков и снеговых и совковых лопат, для чего приходилось занимать очередь и проявлять чудеса ловкости и изворотливости, а также быть в хороших отношениях с «каптерщиком». Ибо лопаты и скребки постоянно куда-то исчезали. Их метили, подписывали, но они постоянно пропадали. Приходилось «подрезать» драгоценные предметы у зазевавшихся коллег из других подразделений, а те не упускали случая «подрезать» у нас. Так создавался круговорот лопат в природе. Жалка была участь отделения, которое оказалось последним на раздаче лопат. Поскольку им доставались 1-2 узеньких и тяжелых (а часто и надломанных) скребка и 1-2 штыковые лопаты, которыми снег убирать м-м-м-м... мягко говоря, неудобно. Инструмента на все отделение не хватало, и половина мерзла посреди плаца, в то время, как другая половина, чертыхаясь, боролась с неподатливым инструментом. К завтраку, когда более шустрые и расторопные снегоборцы полностью завершали уборку своего участка, на участке несчастных, опоздавших на выдачу лопат, еще громоздились сдвинутые к бордюрам снежные кучи, перемежаемые нетронутыми участками. И после ужина они шли доделывать свой участок, возвращаясь к вечерней поверке и падая без сил в койки с «невыученными уроками». И назавтра на занятиях имели за это бледный вид. А в конце недели, когда командование распределяло квоты на увольнение, эти несчастные были лишенцами дважды - за плохую успеваемость и за некачественную уборку территории. Трудно переоценить роль «ответственных за лопаты».
Но даже когда снег не шел, мы все равно с ним боролись. Сначала отчищали плац «до асфальта» (а нашей роте досталась бетонная сторона, неровная и вся в выступающих камешках), потом ровняли (по нитке) снежные бордюры снаружи, а когда нам работы совсем никакой не находилось - то и внутри. Ибо курсант без работы - потенциальный преступник. К весне окраины плаца имели вид замковой стены высотой под 3 метра с кокетливыми башенками по углам дорожек и клумб.
Странно, но к 4 курсу территория роты ничуть не уменьшилась, а снежная проблема нас почти не занимала. 4-5 человек за вечер справлялись с тем, на что раньше у всего отдела уходило полтора суток. И лопат стало хватать. Но снег с тех пор я все равно не люблю.

(продолжение следует)