Солдатский хлеб.

Время странная субстанция, наворачивается на стержень памяти человека как суровая нитка, местами чуть разлохмачиваясь, местами сбиваясь в пучки, эти самые пучки порой становятся столь плотными, что оставляют узелки, узелки на память. Вот так и живем с этой ниткой, то забывая поток событий, которые когда-то были существенными, а потом разлохматились за чередой других, а то разглаживая нить воспоминаний наталкиваемся на узелок и в памяти возникает событие, которое уж и вспомнить казалось бы и не чаял. Месяц назад, заскочив по пути на дачу в сельский магазин, купил буханку белого хлеба, не нарезной батон, не булку, а формовой «кирпичик» белого хлеба, чуть короче обычного «Бородинского», повыше, отличающегося от «московского стандарта» формового хлеба. Вот и зацепило...
Рука приняла буханку, почти невесомую, но полную... Полную чего? Да, пожалуй, так сразу и не объяснить. В руке было живое ощущение ХЛЕБА. Корочка, чуть шероховатая, дышащая теплом, верх буханки прямо лоснился, на легкое сжатие хлеб откликнулся четким «дыханием». Под сердцем аж защемило, мозги судорожно рванули за кончик нити, разматывая события до того самого места, где был запрятан узелок, узелок с памятью о солдатском хлебе.
Впервые по-настоящему я ощутил вкус солдатского хлеба, будучи семилетним пацаненком, в Ребольском Краснознаменном погранотряде. Там наносившись по близлежащей тайге, с ее бесконечно высокими реликтовыми соснами, наскакавшись по гранитным валунам на побережье бессчетных озер, мы бежали к отрядной столовой, где в окно выдачи хлеборезки, назвав фамилию отца, получали от улыбающегося «бойца-хлеборезки» буханку белого хлеба «в счет пайка». В отряде пекли свой хлеб. Это было нечто сверхестественное. Запах был опьяняющим, буханка ровненькая, но по форме была чуть короче городской, которую я помнил, по «академической» Москве и предкарельскому Ленинграду. Проводя ладошкой по боку буханки, я чувствовал ее шероховатую поверхность, почти суровую, до того хорошо она была пропечена, а корочка... Эх, братцы! Какая там была корочка! Светло-коричневая, глянцевая, которая просто сияла на солнце, когда ты выносил хлеб на улицу, счастливый от собственной безнаказанности, так как до дома, хлеб точно было не донести, а за паёк все равно вычтут. Эх! Вгрызаясь в хлеб, царапая нос о пропеченные стенки горбушки, отрываешь зубами его мягкое, податливое нутро. Ка-а-айф! Пористое нутро хлеба, его суть, отливающее восковой спелостью тепло. Нет, передать это на бумаге невозможно, это таинство. Таинство, через которое нужно пройти. Нет, мы не думали о труде пахаря, перед глазами не возникали бесконечные поля с колосящейся пшеницей, не было этого. Но осознание того, что в этом первом по-детски жадном откусывании есть нечто природное и магическое, было. Смачно хрустя горбушкой, переговариваясь между собой с набитым ртом, мы бежали опять в тайгу или на озеро, чтобы вечером, получать опять от матерей претензии и подзатыльники за то, что ужин остался почти не тронутым, и готовить они нам больше не будут, раз нам черники с брусникой хватает. Черники, брусники, клюквы, грибов, рыбы и дичи действительно было завались, но что это все было без солдатского хлеба?
Годы шли, менялись места службы отца, потом я сам служил, но в памяти навсегда засел вкус того хлеба, деревянный желоб практически цвета белого янтаря, ободранный тысячами буханок хлеба, который грузили на «хлебовозку», развозя на ближайшие заставы. Стайку пацанов, которые неслись зимним днем к обеденной выпечке «за крошками». Не было ничего вкуснее, чем крошки горячие, еще парящие от тепла буханок на тридцатиградусном морозе, хрустящие на зубах. Умопомрачительное ощущение: теплая жменя крошек, стремительно отдающая тепло морозу, забрасывается в рот, а там, чуть похрустывая на зубах, наполняет рот вкусом и еще таящимся, где-то внутри теплом.
Меняя места службы, разменивая годы, приобретая друзей, врагов и жизненный опыт я приходил к выводу, что нет ничего вкуснее солдатского хлеба, а уж мне довелось поесть его вдоволь, во всех его проявлениях. Был и «заставской», и «отрядный», и «отдельский», и «корабельный», у каждого из них был свой вкус, но их объединяло одно, этот хлеб прошел через руки, он был живым. В нем не было того, что частенько присуще городскому хлебу, с его бездушием индустриальной технологии, когда даже горячий батон после отламывания горбушки и ее поедания не зовет к дальнейшей «трапезе голодного вороненка». Нет этого, ну разве что за исключением хлеба с Красной Пресни. Он не хранится, крошется и кислит уже через сутки, а я вот вспоминаю как ребята из бригады сторожевиков, уходя на границу, морозили черный ржаной хлеб, загружая холщевые мешки с буханками с аккуратностью достойной снарядов, чтобы потом их разогревать там, в море, мотаясь без возможности зайти на базу за «свежачком». Помню, рассказ Димки Охотникова, который снайперил в знаменитом «полтиннике», 350-ом ВДП под Кабулом, который рассказывал о кофейно-чайном супе, который они жрали трое суток, вылеживая в засаде караван с оружием и мечтали о сухарях. А 88-ом, нам привезли из Кабула пакистанский чай, целый мешок и сухарей, обычных пайковых. Мы лихо заварили чай, а потом сидели и молча грызли сухари... Потом забыли про чай и напились водки, тихо перебирал струны гитары Охотников, учебники были задвинуты на угол подоконника, за дверями посапывали однокурсники, а мы грызли армейские сухари и пили водку не чокаясь.
Видимо такова доля солдатского хлеба, давать ощущения полноты жизни в новорожденном своем состоянии и отрезвляюще тормошить память будучи уже в сухаре.
Не знаю зачем я все это пишу, ведь тут нет ни намека на «смысл жизни» или юмора, но просто в руках была буханка ЖИВОГО ХЛЕБА, и дай Бог, чтобы каждому солдату, да и всем нам его хватало.

Над Укмярге повисла необыкновенная летняя жара, и казалось, каждый кузнечик надрывался, чтобы перекричать другого. В трескучей тишине замер городок - русские уже ушли, а немцы еще не пришли. Но пришли литовцы. Они вырывали людей из дома, а бабушке Эстер сказали: "Ты пока будешь жить, но мужа твоего ты никогда не увидишь, потому что он работал с русскими"

Отцу моему, Исааку Аронасу, в 1941 году должно было исполниться 16 лет. С чердака дома они увидели фашистских мотоциклистов и литовок, которые с "осанной" встречали освободителей от русских. Никто не остался жив.

Отец со старшим братом рванули в лес и так по лесу дошли до русских. Потом была 16 Литовская дивизия, о которой расскажут другие.

Как-то получилось, что в 1943 году рота, в которой воевал отец, вырвалась вперед и попала в окружение. Несколько человек ходили по холодным лесам, промокшие, голодные и слышавшие только немецкие голоса. Они затаились вокруг поляны, когда на нее выскочили фашисты и стали поливать огнем все вокруг, но видно было, что наугад, на всякий случай. Потом наши открыли огонь и положили фашистов в аккуратные стопочки - как те шли. Исаак подошел к раненному офицеру и присел над ним. Ох, как в нем все клокотало. Он посмотрел на офицера и сказал ему на идиш:

- Ты убил мою маму.
- Нет, я солдат!
- Ты убил мою сестричку.
- Я немецкий солдат!
- Ты убил моего папу.

Лейтенант подошел к отцу и тронул его за плечо.

- Исаак, разве ж он поймет. Стреляй гада и пошли.

- Нет, Сережа, я его стрелять не буду. Это легко. Смотри на него. Ног-то у гада нет. Пусть живет, если выживет.

- Ты чё в Россию приперся, а? Переведи ему, Исаак, че он приперся сюда.

Теперь Исаак оттаскивал Сергея, от немца. У Сергея в каком-то провинциальном русском городке при бомбежке погибла вся семья. Они оставили немца, который кричал и проклинал.

Теперь драпали с полянки, но настроение почему-то у двоих было отличное. Исаак и Сергей (и еще несколько солдат) уже не так мерзли, не так страдали от голода.

В какое-то серое утро, когда фиолетовые туманы ползали над долиной, и пространство расслоилось на сырые пласты, Сергей, Исаак и другие вышли к долине. На полусогнутых, и ступая след в след, они прошли долину под носом у немцев. Они слышали их лающий говор, какие-то приказы, работающие моторы.

На той стороне наши оцепили замученных солдат и потащили на допрос. В землянке сидели три откормленных штабных борова в офицерских формах и еще четверо офицеров, засыпавших на своих табуретках.

- Вы - предатели! Сволочи! - понес один из боровов. - Кто вас прислал сюда?

Сергей пытался объяснить все с начала окружения и до выхода. Но его не слушали.

- Как вы могли пройти по минному полю? Как? Значит, знали расположение мин.

- Этот не может быть шпионом. - показал штабной на Исаака и что-то нашептал на ухо оравшему офицеру.

- Да? - удивился офицер. - А как же минное поле?

Сергей показал идти за ним, обещая все объяснить. Когда они подошли к долине, Сергей присел на корточки и показал присутствовавшим на росу, на которой отчетливо был виден путь вышедших из окружения.

Сразу же приказали отметить место, а Сергею с Исааком один из офицеров-воинов повесил на грудь свои ордена и сказал , чтобы поносили, пока их придут.

Исаак, мой отец, умер 29 апреля 2004 года в Израиле. Сергей так и не нашелся, а фамилия его не сохранилась. Да и не был уверен папа, что его звали Сергеем. Но это был красивый русский паренек. Всю жизнь папа искал его, но не нашел.

Я часто читаю - учитель английского - про то как американцы и англичане выиграли войну. Какой бред. Выиграли войну Сережи и Миколы, Николаи и Исааки, Викторы и Ашоты, Татьяны и Наташи. Выиграли массами, миллионами жизней, расплачиваясь за бездарность одних и за преступления других. Но это уже другие истории.

Мир праху твоему, отец мой Исаак, Мир праху вашему хорошие люди России, солдаты и солдатки, патриоты в ранах и страданиях. Россия, никогда не забывай их!


(c) www.9may.ru

Эх, инженеры....
Бесшабашное совершенно офицерское племя, не имевшее подчиненных -ну в лучшем случае одного мичмана, и населявшее каюты крейсеров.
Разные. Кто-то на «Мост» рвался, кто-то - наоборот, в технику лез почем зря.
А у нас один был - тот нестандартным решением стандартных вопросов запомнился......
Бывает так иногда, и компания в «Обеспечивающей» смене нормальная подобралась, и на вахте по счастливому случаю никто не стоит, и происшествий никаких - тишь, гладь да божья благодать.
И возникает тогда желание. Выпить конечно, чего ж еще, не к любимому же личному составу в кубрик идти, песни петь да сказки сказывать... Тем более, что этот самый состав в аккурат кино смотрит, пароход вымер почти.
А тут еще группер связист пришел, слезами умываясь: бычок ему в кои веки полтора литра шила выдал, а Рашидик (группер) от радости, видимо, совсем с ума сошел, графин драгоценный с шилом в держак каютный поставил -и на объект приборки пошел. А тут - приборщик, знающий, что воду в графине менять надо - в каюту. Ему-то совершенно невдомек, ведь у Рашидика отродясь шила не только что в графине, в пузырьке аптечном в жизнь не бывало, ну и сменил воду. То есть эти самые полтора литра - установленным порядком в раковину вылил, и свежей водички из крана нацедил.
А Рашидику завтра на матчасти работать, под это и бычок расщедрился.
Беда в общем.
А надо сказать, что ко всем прочим бедам наш, артиллерийский бычок - совсем шила нам не давал. Предшественник его, старый, опытный и умный - тот всегда по бутылке каждому ежемесячно выделял. А этот - молодой, нас, групперов всего на пару лет старше - не давал. То есть вообще. Даже когда действительно нужно было. Зато сам со схода придет, с бодунищща, полстакана - до подъема флага, полстакана - после подъема флага врежет - и сидит в каюте свет погасив. Не лежит в койке, а именно сидит. Ни решить с ним ничего, ни добиться от него кроме «нах..». Крепко мы за это на него обижались.
А тут еще комбат артиллерийский - шила, говорит у бычка - целая трехлитровая банка в сейфе стоит. Сам видел.
Справа-слева бумажки какие-то, а между ними - банка. Так и говорит. И глаз у него блестит подозрительно, и слюна, чувствуется - рот наполнила....
Вот и думай, как ее родимую извлечь....то есть в каюту-то войти можно...ключи -не проблема.....и сейф - тоже секрет полишинеля.... Только вот не хочется следов оставлять - печать с сейфа срывать, то-другое...
Вот тут-то и проявилась нестандартность инженера нашего.
Надо говорит сейф - снизу дрелью. Дырочку малую сделаем, пробьем банку снизу гвоздем, стечет, дырочку - пластилином залепим, красочкой мазнем - следов не останется. Сейф -то, кстати, а бычка на переборке висел, да и сам из себя - так, сейф - не сейф, ящик железный.
Идея конечно вполне дурацкая. Ну да что возьмешь с обалдевших от боевых будней младших офицеров, про которых очень справедливо сказал популярный в узких кругах Володя Ульянич:
«Сижу я в железе и снова сижу
На мачту залезу -на город гляжу
Я снова и снова о сходе тужу.
Которое лето в железе сижу.
В железе обильно растет интеллект
Я делаюсь сильным и мудрым как кнехт.....»
и так далее...
Слово и дело. Проникли, дрель вооружили - две минуты - готово. Есть дырочка.
Гвоздик, молоток, стук-стук - ан фигушки. Не бьется баночка. Слышно, как в сейфе подпрыгивает, да поплескивает, но - не бьется.
Инженер наш упомянутый посмотрел-посмотрел на это дело - и щщас, говорит. Держите тару под сейфом. Ушел.
Через минуту примерно - бабах!!! - удар по переборке из соседней каюты ! Сейф тряхнуло ощутимо, слышно - звяк! - и потекло....и из дырочки сделанной, и из щелей в дверце.... Хорошо, обрез сразу взяли, не стеклопосуду.
Пока стекало - инженер явился. Я, говорит ногой по переборке, переборки-то хлипенькие, из АМГ профильного, прикинул, что должно сработать, и вот сработало, смотри.
Слилось. Ну не три конечно литра, но достаточно.
Дырочку мы потом залепили, замазали красочкой - и нету ее, дырочки....
Отлили связеру нашему незадачливому - и в дело остальное употребили. По природному назначению продукта, так сказать.
Прошла ночь - утро. Бычок со схода является как всегда - с легким нарушением деятельности вестибулярного аппарата и полным астигматизмом в очах. И как водится - нырк в каюту, к подъему флага готовиться.
Нд-а-а-а...За все время совместной службы его таким обалдевшим и вкусно благоухающим одеколоном на подъеме флага я не видел....
Пришел он в себя наверное только к обеду, и то видимо кто-то из коллег-бычков его пожалел.
На предобеденном сборе в кают-компании он только дар речи и обрел.
Первый раз, говорит, в закрытом и опечатанном сейфе, банка шила - вдребезги.
Загадка природы какая-то
Как же. Загадка природы..... Физика.....
И в конце, справедливости ради добавить хочу.
Идеи-то конечно инженера были, что да - то да, но...
Как всегда - о политработниках.
Вдохновителем, организатором и руководителем этой акции был освобожденный секретарь парткома крейсера. Его каюта как раз соседней была.
Чудны дела твои, Господи....

Ключи от неба. Ахтунг партизанен! Мрачная история.

Всю неделю крутились неслабо. С Нового Года шёл слух, что китайцы замутили подлянку. С Вьетнамом закончат и начнут у нас. Начальство терпело, терпело и по весне показало хунхузам кота. Кадрированные части - до штата военного времени, расконсервация парков, выдвижение. Сегодня, слава богу, война кончилась. «Давай в полк старшим за караулом. Пистолет возьми»- сказал Иванов. На кой хрен пистолет старшему машины я не понял, но, зная Иванова, в оружейку пошёл. Этот зря не скажет.
Путь на полк лежал через сопки, а потом через посёлок, в машине я закемарил, проснулся от крика водителя. Я открыл глаза, огляделся и стал шарить рукой в поисках кобуры.
Посёлка я не узнал, люди в нём изменились радикально и не в лучшую сторону. Улицы заполняла масса грязных шинелей. Одетые в них люди были патлаты, небриты и поголовно пьяны. Оружия у них, по счастью, не наблюдалось. Это расходились по домам местные аборигены, которых мобилизовали на учения. Масса слонялась, домой не торопилась и активно выражала неудовольствие появлением автомобиля на своём пути. Хорошо, что был «Урал». Про пистолет Иванов, как всегда, как в воду глядел.
Так что на обратном пути сержанта Егорова я посадил с собой в кабину. Стало тесно, зато спокойно - у Егорова был автомат.
«Товарищ лейтенант, а в магазин заедем, пряников купить» подал идею Егоров. Подъехали к магазину, через грязные стёкла витрины внутри были видны какие-то серые люди. «Только я сам пойду, а то будет как в прошлый раз» - уточнил я. В прошлый раз, когда ходил Егоров, продавщица по ошибке положила в кулёк с печеньем бутылку водки, пришлось водку отдавать обратно, а деньги забирать. Неожиданно для меня, Егоров возражать не стал. У меня проснулась совесть, ребята за сутки хватили кнута, а теперь просто пряников хотят, без всяких там. Заглаживая вину, я присовокупил к жмени солдатской мелочи свои 2 рубля, повесил портупею на сержанта и пошёл.
Внутри стоял десяток бичей. Я встал в хвост и присмотрелся. У прилавка стояли 2 варнака, которые просили у продавщицы открыть им бланковый кредит, та не соглашалась в довольно резкой форме. За ними стоял дедушка, который, по возрасту не подходивший для призыва, но в солдатской шинели, местами прожжённой. Впереди меня витийствовал какой-то пропагандист неопределённого возраста. Его внимательно слушали те, кто ещё не был поглощён полностью думами о выпивке. Прислушавшись, я обалдел. Обсуждалось послевоенное устройство Китая, при этом взгляды высказывались самые радикальные. Речь оратора была построена безупречно. Каждую блестящую мысль он начинал словами «А хули!?», затем в нескольких фразах озвучивал смысл, убеждая слушателей в своей правоте восклицанием «И пиздец!» Как и следовало ожидать, новый оккупационный порядок планировалось распространить на Биробиджан.
Между тем каторжане убедились в том, что водка им не светит и отошли от продавщицы. Занявший их место дедушка с ходу заказал 2 тройных одеколона и стал шарить взглядом по полкам, выбирая закуску. После некоторой заминки он сказал: «И ещё бутылку водочки, дочка». Повернувшись к очереди, оправдался: «К старухе подруга пришла. Всё-таки женщина в гостях». За наблюдением за дедушкой я как-то упустил момент, когда варнаки оказались рядом со мной. «Слышь, военный» сказал тот, который был покрупнеее, «дай взаймы!». Я ничего лучше не придумал, как ответить: «А у меня денег нет!». «Чего? А это что ?!» не понял партизан, уставившись на мои 2 рубля. Последовала короткая, но яростная перепалка. Очередь прислушалась. «Да он из Биробиджана!» догадался оратор. Очередь, только этого и ждала. Она стала накапливаться на флангах, прижимая меня к витринному стеклу и намереваясь осуществить классических охват. Дальнейшее рисовалось мне в мрачных тонах. Сейчас мне врежут пару раз, отберут деньги и выкинут из магазина, всё это на глазах подчинённых. Которые получат бесплатный цирк. И как я потом буду ими командовать? Умудрённая продавщица заорала: «Махаться на улицу уёбывайте!»
От полной безнадёги, прижатый к витрине, я выкрикнул историческую фразу: «Караул устал! Он хочет пряников!». Толпа перенесла фокус за мою спину на улицу, вдруг стало тихо, движение остановилось. Я инстинктивно повернулся и увидел то, что остановило толпу.
В ожидании сладкого караул частично спешился и образовал живописную группу вооружённого народа. В центре композиции стоял сержант Егоров. Он с безучастным видом наблюдал за тем, что происходило в магазине, держа руки в карманах галифе. Автомат болтался под мышкой и был направлен в сторону витрины. На шее у него висел ремень с кобурой. Было ясно, что он ожидает своих пряников и его терпение небезгранично.
«Каратели!» тихо сказал партизанский оратор. В магазине пролетел ангел. Умудрённый жизнью и отсидками варнак нашёлся первым: «Девушка, дай начальнику вне очереди». Девушка дала мне вне очереди и я с двумя кульками выкатился из магазина. До дивизиона доехали без приключений.
Итоги учений вечером подвели до положения риз. «Скажи нам, как командир взвода разведки, будет война или нет?» тряс за плечо пьяный в доску старший техник будки «П» Серёга пьяного в доску Витю. «Не будет!» мотнул головой Витя. «А чего же? Мы готовы, они тоже. Так и будем сидеть?» возмутился Серёга. «А ты представь, что им оружие раздать» Витя пальцем ткнул в сторону, где под сопкой мерцали огни деревни Камышинка. «Нет, им не надо», согласились все. «Они», Витя показал пальцем, куда-то наверх «тоже думают, что не надо».
Несмотря на то, что перед сном я проблевался, ночью мне снился кошмар. На привокзальной площади Биробиджана плескалось море серых шинелей. Какой-то мужик влез на транспортно-заряжающую машину и орал: «Превратим войну империалистическую в войну гражданскую! Всем по флакону «Тройного»! Бабам - водки». Толпа гудела, одобряя все три тезиса.
Прервала этот бред традиционная утренняя сирена.

Белый пароход, вези меня туда!

Я уже писал сюда не очень давно историю про двухракетный дизельный пароход, который гордо рассекал волны Северного Ледовитого, с торчащей из шахты в ограждении рубки ракетой как из штанов: смелые ассоциации и прочие аллегории придется задавить.

А недавно пересеклись мы с моим товарищем, который нес нелегкую вахту на очень Тихоокеанском флоте. Поделился я с ним этой историей, которая вдруг поимела от него продолжение. Далее, чтобы не захламлять повествование буду говорить от первого лица, поскольку вся фактура была от него.

Во 2-й Камчатской флотилии была дивизия, состоящая аж из 3 штук 629 проекта, который пришел на смену тому герою (611 проект с двумя ракетами).

История произошла еще до моего появления, году этак в 77 и рассказана начальником РТС главного героя. Парохода, а не человека.

Я появился лейтенантом на Камчатке в 1979. В это время шло самое интенсивное соцсоревнование с америкосами. Две державы не по-детски выясняли кто кого, если чего, и кто на стенку выше. А чтобы не мордой в салат, в смысле не в грязь, то стрельбы, учеба, боевая подготовка, ремонты шли по часам и нормально обеспечивались и финансово и материально. Пароходы уходили в окиян на боевые службы как автобусы на Дацанщине. А маленькая дивизия из трех штук этих монстров-мутантов стояла у пирсов намертво. Если бы они выползли на БД, то супостат своим ржачем несомненно бы себя демаскировал. А если учесть, что к тому моменту уже вполне шатались по акиянам 667 лодки (и не только "Азы", но и "Буки"), устраивая своим циничным и внезапным появлением и пропаданием в самых неподходящих для них, с точки зрения супостата, местах легкие и крупные истерики в больших штабах вероятного противника, то легко понять, что в помянутой дивизии корабли эти были в идеальном состоянии, а вот экипажи занимались уборкой снега и совершенствовались в строевых приемах.

Но в боевом составе они были, и были даже в линии, по-моему... На каждом корабле по одному экипажу. Поскольку дел особых на берегу не было, а шлифовать боевое мастерство на плацу было уже некуда, то пытливая флотоводческая мысль напряглась на тему: куда бы это дело приспособить.

И вот, какого-то умника из штаба ТОФ внезапно осеменила мысль и, обдумав ее со всех сторон, озвучил он для них нерядовое развлекалово - таскать под водой артщиты, чтобы обеспечивать БП надводников. Кто не знает: артиллерийский щит - это такая жуткая костракшен из подручных двутавровых балок и прочего железа на плавучих буксируемых понтонах. По простому - вертикальная рама на бочках, затянутая сетью. По ней бомбардиры и шлифовали свое ратное мастерство. Идея была проста как мычание: щит буксируется по заданному курсу с определенной скоростью лодкой в погруженном состоянии, чем не мешает в прицеливании артиллеристам и в перенацеливании всяким другим летающим с интеллектом.

И дело пошло! Показатели росли, идеолог гладил себя по лысине (или по печени? о чем история наглухо молчит), но тут случился казус!

Слухи о столь забойном устройстве дошли до иных родов ВС СССР, которые тоже стали канючить: Дяденьки, дайте пострелять! Фиг вам! - гордо ответил флот, но чтобы совсем не портить отношения с военным народом, живущим на той же отдельно взятой Камчатке, разрешили все же изредка давать пострелять авиации. И все бы было хорошо, но мастерство росло, и в один прекрасный день летуны таки хорошо прицелились и таки не просто влепили в сетку, но и изрядно зацепили понтоны, и вся эта связка начала тонуть. Дура была весьма большая, и дуба давала торжественно и не торопясь.

Не! Ну ты представь картину, шли себе на пароходе, никого не трогали, мирно тащили щит оговоренным курсом и скоростью, и вдруг ловят дифферент на корму, непонятно от чего.

Самое неприятное на лодке в аварийной ситуации - это неясность, неизвестность. Как и от спасать пароход непонятно и идей в общем то никаких. В течение довольно длительного времени дифферент помаленьку продолжал нарастать. Всплывать нельзя - вполне могут уебать снарядом или прочей боньбой с ракетой с крайне негативными последствиями. Связи, ясен пень, - никакой и выяснить "чаво там наверху" довольно сложно. Перспективы безрадостные. Однако, жить охота и очень. Работаем на инстинктах и рефлексах. Со всей дури рванули для подвсплытия (чтобы хоть одним перископом глянуть на обстакановку наверху) из района и по ходу "рвания когтей", сообразили отдать буксирный гак в кормовом отсеке.

Щит окончательно потоп в районе скал "3 брата". Пароход притопал домой целый, хоть и со слегка сбледнувшим экипажем. А авиацию временно отлучили от этаких игр.