Этот эпизод произошел с офицерами "Каскада" в феврале 1981 года. В задачу группы входило поиск скоплений мятежников и их уничтожение либо своими силами, либо во взаимодействии с войсками. Эффективным средством подавления душманов была вертолетная авиация. Но не всегда руководство эскадрильи шло навстречу "Каскадерам". Приходилось изыскивать окольные пути. Действовали по принципу "не подмажешь - не поедешь". Среди персонажей - командир группы Сергей Крестов и его подчиненные.

Жертвенный агнец

Думал Сергей не долго. После обеда сходил к Стрельцову, который уже вполне пришёл в себя, и выпросил у него бэтээр. На вопрос "зачем" ответил, что хотел бы встретиться с закордонным источником на краю Джелалабада, а там сейчас неспокойно.

- Что, с твоим агентом встречаться будем? - спросил Герман.
- Нет, барана надо привезти, понимаешь... Бакшиш комбригу накатим, а он нам "вертушки" даст, - рассуждал Крестов. - Только живого надо. Приедем в бригаду, башку снесём и - к столу!

В качестве сопровождающих на поиски барана взяли двух солдат, Репу и Фила. "Шестерых на одну барашку - в самый раз будет", - завершая организационные приготовления, подвёл черту командир.

Выехали сразу после обеда. Боевой машиной управлял Конюшов, за короткое время овладевший мастерством вождения бэтээра. Остальные, ощерившись автоматами, расселись на броне. Не доезжая до города, машина свернула налево и между лоскутным одеялам полей покатила в направлении гор. Вскоре стала появляться первая живность. Крестов на глаз определял тучность животных, обращая особое внимание на курдюк.

- Без курдючного жира не плов, а каша, - кричал он с брони.

Наконец каскадёры заметили небольшую отару упитанных животных.

- Пойдём искать пастуха, - спешиваясь, скомандовал Сергей.

Побродив по окрестностям чуть больше четверти часа, заготовители вернулись к машине. На броне сидел Репа, подставив тёплым лучам своё бледное тело. Посовещавшись, решили поймать барана, связать его, а потом искать пастуха. Ещё четверть часа взмокшие "каскадёры" носились по предгорьям, пытаясь поймать хоть одно животное. Такие неуклюжие на вид, бараны оказались много проворнее молодых ребят.

- Все! Ничего не выходит, - тяжело дыша, сообщил подчинённым взмокший командир.
- Гера, бери крайнего на мушку и - вали!
- Я не могу... Он ведь живой!
- Баба, блин, а не боец, - и с этими словами Сергей вскинул автомат и дал короткую очередь.
Крайнее животное упало, как подкошенное.
- Ты, может, и по "духам" стрелять боишься? Они тоже вроде как живые, - презрительно сказал стрелок.
- По "духам" могу, а по баранам - нет, - ответил Герман.
- Так, бойцы! - обращаясь к солдатам, скомандовал Крестов, - Барана - на броню, остальные - к нафару! Вон он, с горы спускается.

Действительно, сверху бежал бородатый мужик в тюбетейке и истошно орал. Герман и Сергей пошли ему на встречу. Мужик остановился.

- Эй, бо-бо! Инджё бьё! (эй, дядя, иди сюда), - крикнул Крестов.

Мужик нерешительно попятился и бросился наутёк.

- Гера, заходи слева! Не давай ему выйти к дувалу!

Двое вооружённых людей бросились в разные стороны с намерением взять беглеца в клещи. Обладатель тюбетейки вскарабкался по груде камней к утёсу, но сорвался, покатившись кубарем вниз. С двух сторон к нему бежали вооружённые люди. Обезумев от страха, афганец бросился вниз с намерением проскочить между преследователями, но его расчёт не оправдался. Когда тяжело дышащие офицеры подбежали к пастуху, тот уже лежал на спине, скрестив руки на груди и закрыв глаза.

Сергей, не долго думая, сунул ему в руки пачку афгани и отошёл на шаг. Пастух очнулся, открыл один глаз, послюнил пальцы, пересчитал банкноты и вновь откинулся, закрыв глаза.

- Кям аст! (мало!) - со страхом, но достаточно громко произнёс лежащий.
- Блин, продажная шкура! - взорвался Крестов, - сколько же тебе, кровопийце, надо!
- Кям аст! - отчётливо повторил афганец.
- На, подавись! - кладя ему на грудь ещё три бумажки, - проворчал Сергей, - и попробуй только сказать, что мало.
- Кям аст!
- Да я на базаре дешевле куплю!
- Кям аст!
- У, мироед! Да подавись ты! - и расстроенный командир бросил ему под ноги оставшиеся деньги.
- Гера, сматываемся, а то смотри, народ какой-то смурной собирается.

Действительно, за сценой наблюдало уже с пяток свидетелей, совсем не похожих на миролюбивых пастухов. Они угрюмо смотрели на пришельцев и о чём-то переговаривались.

- Послушай, Крест! По-моему, они нас не любят.
- Гера! Ноги, ноги!

Первые сто метров заготовщики преодолели пятясь задом, потом развернулись и ускоренным шагом пошли к бэтээру. Оставшийся экипаж ждал друзей в полной боевой готовности. Башня бронемашины, двигатели которой работали на холостом ходу, была развёрнута в сторону гор. За колёсами залегли Филимонов и Репа. Солдаты ощерились стволами из бойниц. На башне истекал кровью подарок комбригу. Каскадёры за считанные секунды забрались на броню. Два мотора синхронно взревели, и бронетранспортер, словно утюг по гладильной доске, ринулся вниз. Водитель Репа ехал наугад, выбирая новый маршрут возвращения, чтобы не нарваться на засаду. Уже на подступах к городу встретился небольшой мазар (кладбище) со множеством шестов с привязанными к ним тряпкам. "Репа, объезжай мазар справа! - заорал командир, сидящий впереди на броне, - не сбей их надгробий..." Конюшов резко вывернул руль, так что двое солдат чуть не выронили барана. Машина слегка накренилась и стремительно пошла по каменистой пустоши, оставляя в стороне Джелалабад.

Уже показалась лента дороги, вырывающаяся из последних городских кварталов, как мощный взрыв потряс машину. Из-под правого борта вырвалось облако пыли, а чёрные ошмётки разорванной покрышки беспорядочно закрутились в воздухе. Репа ударил по тормозам. Два солдата вместе с бараном вылетели вперёд чуть ли не под колеса бэтээра. Три офицера, обсыпанные белой пылью, чудом удержались на броне. Машина встала.

- Противопехотная, - констатировал Крестов, подавая руку стонущему солдату, - все целы? Далеко не разбредаться! Мы на минном поле.

Офицер, не отходя и шага от машины, осмотрел повреждения. Сверху, с брони, на вырванное колесо уставились три пары глаз, исполненные страха. Остатки резины слегка дымились и мерзко пахли. Сзади по следу машины зияла небольшая воронка. Взрыв разворотил второе колесо правого ряда. Соседнее колесо сохранилось, но было спущено. Автоподкачка не помогала.

- Малым ходом по старым следам! - распорядился командир.
- Есть! - чётко ответил Конюшов, снова садясь за руль.

Натужно завыли моторы, и бэтээр медленно попятился. На броне один солдат делал перевязку другому. Тот уже перестал стонать и радостно вертел головой. Филимонов держал барана. Герман, сломав три спички, наконец затянулся сигаретой. Потом он унял тремор в левой ноге и присоединился к Олегу, ухватив барана за густой мех. Снова поравнялись с мазаром.

- Репа, держись ближе к могилам, - скомандовал Крестов, перемещаясь с кормы на нос. Конюшов, обозревая дорогу через поднятые окна, медленно повёл машину вдоль вереницы свежих следов. Через десять минут бэтээр, кренясь на правый борт, вышел на трассу. Ехали очень медленно. Повреждённое колесо ритмично отбивало такт по асфальту. Заготовщики улыбались и облегчённо вздыхали.

Перед въездом в Самархель выслали дозорного, который доложил, что начальства не видно. Малым ходом бэтээр въехал на базу. Офицеры схватили тушу барана и поволокли на кухню прятать. Легко раненый солдат поплёлся к фельдшеру. Второй достал из кабины тряпку и собирался вытереть кровь барана с брони машины. В это время появился полковник Стрельцов.

Заметив повреждённый бэтээр, старик встревожился.

- Что случилось?
- Младший сержант Приходько! Мина, товарищ полковник!

Подходя ближе, Стрельцов подслеповатыми глазами увидел заляпанную кровью броню. Сердце старого партизана сжалось от плохих предчувствий.

- Это что? - глухим голосом спросил он, указывая на красно-коричневые разводы.
- Кровь, товарищ полковник. Капитан Крестов... командир первой группы...

У Стрельцова все поплыло перед глазами.

...приказал, товарищ полковник... - съезжая на шёпот, пытался объяснить ситуацию младший сержант.
- Вам плохо?! - в отчаянии воскликнул солдат, видя, как его командир валится на землю.
- Врача!!! - что есть мочи закричал сержант Приходько и бросился с кровавой тряпкой к полковнику.
- Кто ещё? - прошептал поверженный ветеран склонившемуся над ним бойцу.
- Капитан Конюшов, старший лейтенант Филимонов, - начал перечислять членов бригады заготовителей перепуганный юнец.
- А капитан Потскоптенко жив?
- Жив, товарищ полковник, жив!
- Лучше бы его одного... - произнёс теряющий сознание командир, откидываясь на руки солдату.
- На помощь!!! - заорал ополоумевший боец и, мягко опустив седую голову командира, бросился искать фельдшера.

На крики солдата к стоянке машин выскочили Белоусов и Колонок, прервавшие по такому случаю игру в "дурака". Заметив лежащего командира, они стали приводить его в чувства. Белоусов, изготовившись к реанимации, дважды резко нажал на его грудь, произведя треск в сочленении старых рёбер. От резкой боли Стрельцов очнулся.

- Крестов погиб! - в отчаянии прошептал он.

Реаниматоры остолбенели.

- Подорвались на мине... Он, Филимонов и Ре... и капитан Конюшов.

Весть о трагической кончине офицеров мгновенно облетела лагерь. "Каскадёры" группами и по одному подходили к подбитому бэтээру, срывали шапки и молча смотрели на запёкшуюся кровь на броне.

К лежащему полковнику подлетел фельдшер Мишин.

- Что случилось, товарищ полковник, вам плохо?
- Капитан Крестов, старший лейтенант Филимонов... - начал зачитывать скорбный список поверженный партизан.
- Да, да, понимаю, товарищ полковник, они на кухне... позвать их?

Но отправлять посыльного не пришлось. На тропинке показались трое геройски погибших и один чудом уцелевший. Четвёрка шла, бурно обсуждая свои необычные приключения. Скорбящая толпа разразилась радостными воплями.

Дорога

Тем, кто оставался в тылу...

Полотно дороги змеилось меж береговых лесов. Оно то прижималось к близким горушкам и тогда над машиной нависали хмурые камни скальных выходов, то выскакивало на каменистые плесы бурлящей Катуни. В открытое окно звенели кузнецы и задувал ветерок, настоянный на запахах разогретой травы. Кузнецы звенели так, что перебивали звук натужного нытья старенького мотора.

Потрепанный АМО «пятнашка» упрямо тянул домой. До дома оставалось совсем немного. К обеду надо быть. Пашка чуток подразогнал на спуске грузовик и, взлетев до половины подъема, ловко переключил на передачу. Вообще он успел полюбить эту машину, душой что ли прикипеть. За норов её, теперь уже понятный. За простоту. За отзывчивость к хорошему уходу. За то, что водитель сидит в ней справа, а не как у всех новых машин - слева. И потому обочину чувствует лучше, и зимой это не раз выручало в пургу.

Но сейчас Пашка думал не о машине. Все свои, с виду лихие, действия Пашка выполнял на автомате. Мысли его были о другом. По приезду надо обслужить машину, сходить в баньку и лечь пораньше. Назавтра он отпросился у завгара в город. Надо еще раз сходить в военкомат. Мысли опять бросили Пашку раньше на год.

Начало войны он пропустил. Как все водители колонны, что возила в Кожо-Агаш* топливо и грузы для маслозавода. Колонна шла медленно, на Чикетаманском перевале лежал снег. Перед перевалом надели цепи, выслали вперед пешком несколько человек. Перевал одноколейный с большими углами наклона полотна. Начали утром, а спустились только к вечеру. Много народу нагнали в лагеря на строительство дороги, но даже им не под силу было полностью победить Алтайские перевалы. Где-то, а может быть и тут, на Чике-Тамане, лежали кости родителей Пашки. О них он ничего не знал. В детдоме сказали, что умерли на строительстве дороге. Как умерли, когда... Именно поэтому Пашка и учился на автослесаря. Мечтал, что вернется в эти края и будет работать водителем. И ведь вернулся. Уперся лбом со всей своей настырностью и вернулся. Слесарил полтора года. Потом дали ему убитую «пятнашку», которую они с мастером собрали вручную. И вот уже полтора года как Пашка водитель. Обратно шли скоро, перевалы очистились. Останавливались только для ночевки. И не всегда в селах. А по приезду в Майму их огорошили новостью. Всех водителей со стажем и новыми автомобилями забрали в Бийск. Потом спохватились. В гаражах остались только пацаны типа Пашки и совсем уж старики. А машин не осталось почти никаких. И хотя война шла где-то далеко, по тому с каким износом все трудились и как строго за это спрашивали, Пашка понял что тут уж не до шуток.

Поначалу он тоже ездил в Улалу**, как все до сих пор звали город. Ездил записываться добровольцем. Но списки водителей оставшихся в хозяйствах по брони не позволяли ему даже начать разговор. Пашка что-то кричал, доказывал... А потом один дедок ему шепнул-намекнул, что вся эта история может быть и по причине пашкиных родителей.

Пашка не обиделся. Он опять уперся лбом. За полгода стал лучшим водителем в аймаке.*** Получил ученика. Выполнил поставленные обязательства по экономии топлива и безаварийному пробегу. Вступил в Комсомол...

Вот об этом и были Пашкины мысли по дороге домой. Чуйский тракт бежал вдоль берега Катуни. Петлял, как петляли мысли в голове у Пашки. И все было привычно, и все было понятно.

Много тогда Пашка не знал. Не знал, что военком за шкирку выкинет его из военкомата и обзовет лентяем. Что на войну Пашка так и не попадет, а все эти годы будет колесить по Чуйскому с разными грузами. Что будет падать с машиной в последнем осеннем рейсе на Монголию. Что на горящем складе ГСМ элеватора он окажется один из мужиков. Что лечиться потом будет долго. Что в повариху молодую влюбится.

Не знал, что вернувшие с фронта мужики жизни ему не дадут подколками и откровенными угрозами. Что уйдет он с любимого гаража чуть ли не с позором. Что одним из первых поведет по Чуйскому пассажирский автобус и станет это делом его жизни. И памятник его предпоследнему автобусу простоит на пьедестале Горно-Алтайского ПАТП много лет. Простоит с гордой надписью «1 000 000 километров безаварийного пробега». А у самого Пашки, да нет... уже Пал Василича будет сын, две дочери и куча внуков. Что в далеком 1973 году в лоб его «Львiв»**** на повороте серпантина полетит груженый «Газон», и он, притирая автобус, поймет что лучший выход это уйти на встречку в скалу. Что болеть он будет недолго, и тихо умрет 8 мая 1973 года. Умрет за день, до ежегодной даты... когда все родные на цыпочках ходят по дому и говорят шепотом. Потому что тихий, уважаемый и непьющий Пал Василич каждый год 9 мая не выходит из дома. Молча и с остервенением пьет горькую, даже не подходя к окнам своей уютной квартирки на Коммунистическом проспекте Горно-Алтайска.

Всего этого Пашка тогда не знал. Ему все было привычно, и все было понятно. Вот Чуйский, это его дорога. Дорога его родителей. Дорога, которая ведет домой. И все будет хорошо...



Примечания:
* Кожо-Агаш - новое название Кош-Ага́ч — село и административный центр Кош-Агачского района Республики Алтай, образует Кош-Агачское сельское поселение.
**Улала - ныне г. Горно-Алтайск (с 1948 года), до этого Ойрот-Тура (с 1932 года)
***Аймак - район
****«Львiв» - марка пассажирских автобусов. Конкретно в рассказе ЛАЗ-695М

Дядя Женя

- А давай про тебя на биглер напишем?
- Вы что пьете уже, что за Гашека взялись? И почему без меня? Еду...

Зима 1999 года. После семи вечера в редакции обычно пусто. В огромном зале остались только я и художник Вадик Солнцев. Впрочем, художник был не в зачет, он откровенно манкировал обязанностями в позе "уставший студент на лекции" - спал на столе.
В проеме входа появился сухонький старичок в пиджаке. На груди большая ветеранская планка.
Жаль, опоздал дед, отдел социума уже как час отсутствует. Ветераны частенько обращаются к нашим теткам за мелкой юридической и социальной консультацией. Придется ему домой сегодня возвращаться. Надо предупредить, чтоб завтра заранее позвонил.
- Мне бы Диму? - вдруг сказал мне дед и почему-то посмотрел на художника. Вадик, не отрывая голову от стола, рукой махнул в мою сторону.
- Я Дима. Чем могу помочь? - встал из-за компа.
- Меня Юра отправил, сказал что все будет "заебись". Вот, журнал надо сделать...
На лацкане я разглядел значок Союза журналистов - наш дед.
- Евгений Григорьевич, можно дядя Женя, - представился ветеран. - Будем жить и работать!.
Учитывая, что Юра - это замглавреда ЮрСаныч, отставной капраз, направил, снабдив короткой инструкцией, значит надо помочь.
Евгений Григорьевич оказался человеком с удивительной судьбой: фронтовик, в первых дни войны сбежал с летного училища на фронт, боялся не успеть повоевать. Попал в десантное (парашютные, как он говорит) подразделение. Воевал под Москвой и Курском. Забрасывали в тыл.
В 1943 году тяжело ранило и контузило, и на этом его фронтовая жизнь закончилась. Но активности не поубавилось, и вот пара-тройка историй от дяди Жени.

Веселая фронтовая история

- В феврале 42-го было дело. Обоз не то отстал, а может разбили - оказались мы без провианта. Неделю, вторую... Личный состав голодал, и я решил, как комиссар, одолжить немного провианта на соседском складе - огромный ангар, охраняемый бойцом. Способ выбрали самый эффективный: пока я заговаривал зубы часовому, мои парни разобрали крышу.
Так вот - пустой он оказался. Пара пустых ящиков и всё. Бойцы с досады чуть не побили караульного, который и так, не подозревая, охранял воздух. Но повезло: с крыши заметили в сугробе павшую лошадь. Ее подморозило, мясо не пропало - можно есть. В общем, сходили на склад за дохлой лошадью.

Крутость в профиль

Спорили недавно журналисты латвийской русской прессы, кто самый-самый, отмеряя крутость годом участия в "легендарной "Советской молодежи". Кто до 74-го года, кто после 78-го, но зато тираж поднимал... Дядя Женя принес фотографию: он собкор "молодежки" в 1948 году.

Как Григорьевич прайс-лист на пикеты установил

Выпускали юбилейный номер журнала пенсионеров. Хотелось выпустить цветной журнал, кинули клич по друзьям редакции: бизнесменам, политикам, короче - всем финансово состоятельным.
В это время проходил пикет против марша эсэсовцев, и все антифашисты на улицах Риги.
Дядя Женя случайно пересекся с одним из левых депутатов, озвучил ситуацию. Тот разводит руками - сейчас могу помочь только тем, что в кармане. И вручил 50 латов.
И надо же, что бы рядом стоял оператор местного ТВ: те кадры обошли все местные латышские каналы, издания и, кажется, даже БиБиСи: с заголовком "Оппозиция расплачивается с участниками пикета". Скандал забылся, а такса осталась - для пикетов любой направленности.

Дядя Женя, как персона нон-грата

Один из послов России откровенно занимался в Латвии бизнесом - транзитом нефти.
Он за этим и приехал, не скрывая свой интерес. Местные политики согласились с его пожеланиями, с условием: забыть про интересы ветеранов и соотечественников. Посол согласился.
Ветераны выступили с открытым письмом, причем в российской прессе. Инициатором был Григорьич.
Скандал был жуткий. Руководители ветеранских организаций, дабы не портить отношение с могущественным посольством-кормильцем покаялись, что "ветераны покаялись, приносят извинение послу за неправильно поданную информацию".
Ага, щазз! На первом же официальном приеме Григорьич, наплевав на политес, подошел к послу.
История умалчивает, что он ему сказал. Злые языки упирают на деепричастные обороты и нецензурную лексику. Но до приезда нового посла личный состав посольства получил четкое указание - не пущщать!
Однако на следующем приеме дядя Женя снова был в числе гостей.
На грозный рык посла "какого этот ... здесь делает" ему дали исчерпывающий ответ: этот ветеран - лучший друг белорусского посла.

Здоровье, как спорная категория.

Способность вляпываться в неприятности у дяди Жени - удивительная. Но живучесть - просто потрясающая, десантная.
Пять лет назад подслеповатый ветеран переходил улицу в неположенном месте. И, конечно же, попал под машину. В больнице на него было больно смотреть. Не прошло и трех месяцев, Григорьич с неизменной палочкой появился в редакции... На минуточку, ему уже было 82 года.
Если бы этим закончилось! Три года назад дед выходил с трамвая, зацепился ботинком за порожек и кубарем скатился на асфальт. Диагноз - "перелом шейки бедра". Для большинства стариков это приговор - постель, депрессия...
Подняли лучших хирургов. Сустав ему склеили по какой-то новой методике, и через полгода дядя Женя с неизменной палочкой и поллитрой снова появился в редакции...
Но всю глубину его философии здоровья я оценил после очередной операции по устранению последствий еще фронтового ранения. В 43-м ему перебило осколком сосуды на ноге. Пока был молодой, не обращал внимания. А недавно начались проблемы.
Захожу в гости после выписки из больницы.
- Ну что, дорогой, здоровья прибавилось? Нога, наверное, как новая.
- Ну, ходить-то стало легче, - отвечает ветеран. Потом вполголоса - Но, до операции, хуй хорошо стоял, и нахрена мне теперь эти ноги?

Последнее время хандрит дед. На всех праздниках помереть грозится.
Так я с него уже который раз обещание беру:
- Обещай, что в следующем году на День Победы проставляешься ты. Иначе не нальем.
Он человек слова. Держит.

Ту-16К-10-26. Конец 70-х, начало 80-х.
Сидим на Сахалине. Минус где-то около 30.
Кабины у нас грели только для зам.ком.АД и выше. А на Сахалине вообще никому. Наверное, нечем было. Вылет на РП по маршруту в сторону Магадана, 4 часа. Рулим по очереди. У командира руки в перчатках замерзают моментально, у меня в меховых варежках несколько дольше. Отдаю свою правую меховушку. Ему рулить стало теплее, а мне стало холоднее держать штурвал. Он его давно бросил, а был ветерок, а очередность руления никто не отменял. Только интервал у меня стал побольше.
Командир у меня белорус, недавно пришел к нам из ДА. Борец-вольник в какой-то тяжелой категории. Я, 174 рост, 60 кг, соответственно, вес. Ничего себе соотношение весовых категорий!
Взлетаем. Думаю: "правый летчик мастерски убрал шасси, закрылки, фары и после трудного взлета мирно задремал" Не тут-то было! Споткнулся на первом же пункте!
Ну не могу я нажать кнопку уборки шасси и все тут. Примерзла зараза. Где уж там что замерзло, не знаю, но замерзло насмерть.
Докладываю командиру, убираю закрылки, фары. Попутно выслушиваю много чего интересного по поводу дохляков, набранных в армию, и как из-за них приходится мучиться нормальным белорусским парням.
Командир и говорит, нет, скорее рычит: «Смотри, как надо!» Кладет свою лапу на пульт управления шасси и... Ужасно стыдно, но я даже где-то обрадовался, результат-то тот же! Не в здоровье, стал быть, дело!
Хорошо, что облачность стояла низкая, и никто нас не видел. Но потерять 4 часа налета! Заработать какую-нибудь гадость типа предпосылки, и из-за чего! Тут даже я озвереть готов был, не то что он. Но звереть мне не дали, а дали команду держать штурвал. Мне, кроме как головой, оказалось, работать нечем, а КК разошелся не на шутку. Смотрю, ворочается как медведь в берлоге. А штурман Жора ворчит: и скорость-то не растет, и высоту-то мы медленно набираем. Доворчался! И без СПУ услышал все, что о нем думают. Повернулся к нам в поисках правды, мол "за что" и, как он сам говорил, ну как бы это помягче... А! Был несказанно удивлен.
Командир отстегнулся, скрючился как мог, сел на корточки на свое сиденье и долбит пяткой по пульту! Это при его-то габаритах! Потом на земле, с установленными чеками, я пробовал повторить - не получилось. А на Сахалин в любой мороз мы летали только в сапогах. Унты моментально промокали и не успевали высохнуть.
Ну а мне, как назло, ничего, кроме как снять штаны и отогревать этот пульт теплой задницей, в голову не приходит!
Прошло минуты полторы-две. Все, говорит, тяжело дыша, докладываю... возвращаемся.
И тут меня все-таки осеняет. Ну не зря же я так напряженно думал. Подожди, говорю, докладывать! Есть идея. И я, боясь спугнуть удачу, нажимаю на верхнюю маленькую кнопку выпуска шасси.
Если кто помнит, она служила для безударного снятия шасси с замков при выпуске и, кажется, открытия створок.
И она легко так утапливается. Шасси пошли на уборку. Командир смотрит на меня и спрашивает:
- И что, ты ее так все четыре часа держать будешь? Ну в запале еще человек, не подумавши спросил. С кем не бывает!
Оказалось, совсем не долго. Циркулирующая в системе "гидравлика" буквально через минуту разогрела пульт. Кнопка уборки шасси начала шевелиться. Еще через минуту я ее спокойно утопил и отпустил маленькую кнопку. Подождал положенные 30 сек. и установил нейтрально. Все замечательно! Вот уж действительно "мастерски убрал шасси"!

После мне никто ничего не сказал, но командир (по должности зам. ком аэ) провел занятия в эскадрилье по особенностям уборки шасси в условиях низких температур. Без конкретики...

www.forumavia.ru

Или Мастер - или Маргарита

Весна 1977 года была и весной моей жизни. Прошел год, как я демобилизовался. Срок достаточный, чтобы привыкнуть к гражданской жизни: вернуть силу челюстным мышцам, ослабленным жидкой пищей, побаловать себя пирожными вместо бутербродов с маслом и сахаром, привыкнуть к легкой обуви и каждодневному душу, а главное - насытиться книгами и театром.
В то время в Москве самым популярным был Театр на Таганке. Одно только участие Высоцкого в спектакле уже вызывало ажиотаж. Легендарная когорта актеров: Славина, Демидова, Филатов, Золотухин, Бортник... с главрежем Любимовым, играли такие спектакли, что все они в моей памяти до сих пор не стерты. Каждый раз я выходил из театра потрясенный и немой, не в силах объяснить ни себе, ни другим, что творилось в моей душе, возмущенной и восхищенной их лицедейством.
Попасть на «Таганку» было заветной мечтой москвича и практически несбыточной, поскольку билетов в кассе до начала продажи еще, а после начала длиннющая очередь жаждущих обнаруживала, что их уже не было. Пока я был в армии, по Москве давно уж прошла волна читки романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Конечно, хотелось наверстать, пошел в библиотеку и ... обломался. Библиотекарша на мой вопрос, есть ли свободный экземпляр «Мастера и Маргариты» пристально посмотрела и ласково спросила:
- А вы знаете, что эта книга не рекомендована к чтению?
- Как это? Кем же? - оторопел я, впервые услышав такое.
- Неужели не понимаете? - подняв глаза к потолку, ответила она.
- Не понимаю, - настаивал я.
- Подумайте, - настаивала она и, пока я думал, быстро скрылась среди стеллажей. Конечно, через друзей я достал ксерокопию журнального издания, а по тем временам это уже было счастьем. Прочитал. Стало ясно, почему книга не рекомендована к чтению, но не ясно, почему ее вообще издали.
Как это тогда бывало, на дружеских посиделках завязался разговор о книгах, о театре. И надо же, тут же приятель ошарашил: «На «Таганке» объявили премьеру «Мастера и Маргариты!» Вот бы достать билеты! - размечтались мы. Но, куда там, без блата или сумасшедших денег, как мы полагали, нечего и нос совать в кассу. Помечтали, погоревали да и разошлись.
- Сынок, хочешь на "Таганку"? - раздался голос мамы из кухни.
- Да, а почему ты спрашиваешь? - немало удивился я.
- Ну, я могу попросить у Володи, - обыденно так говорит, словно речь о соседе.
- Какого Володи, мама? - стал я уточнять.
- У Высоцкого. Я же слышала, о чем вы говорили, - добавила она.
Всю жизнь ее звали Манька, Машка, а Марией только по паспорту. Она была красивой: голубые глаза, хорошая фигура, блондинка. А жизнь ее не баловала: в 24 года с двумя малышами на руках осталась одна, но не запила, не сломалась; с 6 классами образования уехала из барака подмосковного рабочего поселка, дала детям образование. Красота ее к 40 годам не увяла, только приходилось прятать руки: набухшие вены и побитые работой пальцы выдавали ее крестьянское происхождение.
- Мамуля, какое ты имеешь отношение к нему? - продолжал я, но уже ласково. Как, моя мама и ... Высоцкий?! Сразу и не поверишь, хотя почему бы и нет. В ту пору, когда она работала официанткой, в ее жизни случались встречи и с Гагариным, и с шахматными звездами, а однажды она отдыхала в Трускавце и один член Политбюро, а в дальнейшем президент бывшей союзной республики сильно ее напугал, предложив стать тайной любовницей. В тот год она устроилась на «интеллигентную» должность - завскладом стройматериалов. А склад-то был в подвале старого дома недалеко от театра, на Большой Коммунистической улице, и, как только сегодня выяснилось, туда уже не раз приходил Высоцкий. Уходя, он обязательно спрашивал:
- Мань, может, тебе что нужно? Говори, не стесняйся, но она, странная такая, ничего не просила и денег не брала. Узнав такое, я обомлел.
- Мамулечка! - взмолился я, - ну что тебе стоит попросить у Володи билет хоть на какой-нибудь спектакль?
- На любой? - уточнила она.
- На любой, на любой, но лучше на «Мастера и Маргариту» - "скромно" попросил я, в душе надеясь на чудо.
- Ну, ладно, спрошу, - согласилась она, как всегда не в силах мне в чем-либо отказать.
- А когда он придет к тебе? - продолжал я.
- Не знаю, но пару раз в месяц до сих пор заходил, а там уж как повезет, - обнадежила мама.
Прошло несколько дней, неделя, две недели, месяц и я, признаться, уж и перестал встречать ее с работы дежурным вопросом: «Был, приходил?». И вот, однажды, я пришел поздно, она уже спала, а на кухонном столе лежал пригласительный билет на спектакль «Мастер и Маргарита» на два лица и подпись - Высоцкий. Утром, улыбаясь, мама рассказала, как все было. Появился он как всегда неожиданно, быстро что-то взял и уже пошел к выходу, как она окликнула его:
- Ой-ой, Володя, погоди!
Он вернулся, спросил:
- Ну, Маня, чего хочешь?
- Володь, чуть не забыла, сын у меня просил помочь купить билеты на какой-нибудь спектакль, - и чуть запнулась, вспомнив, что же я просил, продолжила - или на «Мастера» или на «Маргариту».
Высоцкий осел в кресло купца Третьякова, которое мама нашла на помойке вместе с сундуком старинной одежды и долго смеялся, хлопая себя по коленке. Отдышавшись, он достал красивую бумажку, подписал ее и со словами: «На тебе, деревня, и на «Мастера» и на «Маргариту», - двинул ее на середину стола и удалился.
С того дня я стал блатным театралом... до печально памятного лета 1980 года.