ТЯПКА

Ночь, прокуренный кабинет, стакан "купца", стандартная писанина на столе, отряд спит, ручка скрипит по заключительной характеристике зэка на УДО. Сам зэк - «Ковбой» (помощник старшины) сидит за соседним столом и терпеливо ждет, пока я не закончу работать.
- Ковбой! Ты у нас когда красным стал?
- Так как пришел в отряд, сразу и стал, не помнишь что ли, Маратыч? Нас тогда с этапки шестерых привели, я третьим у тебя на беседе был.
- А... помню. Первого в санчасть, второго в ШИЗО, а ты решил дурака не валять!
- А смысл? Нам еще в этапке сразу за нерабочих урядников рассказали (с комнаты этапа в рабочий отряд забирали только при наличии специальности, навыков работы и доказанного желания честно работать и нормально отсидеть), по поводу тебя сразу объяснили, что у тебя ни один этапник по выходу в отряд больше часа спокойно не просидел. Или в ШИЗО, или на работу. А я когда в отряд зашел, смотрю старшина - зема мой. Он меня только на прикол (здесь - конфиденциальная беседа) вытащил, смотрю, первый весь в крови из кабинета вылетает. За ним ты пинками его в санчасть провожаешь! Второй сразу через дежурку в ШИЗО ушел, ну, а пока вы там веселуху устраивали, мне Тайсон все разжевал.
- В санчасть? Пинками? Че-то гонишь ты, Ковбой!
- Ну, не пинками, а так, за шкварник - и по продолу потащил... Ну а он, чтоб не задохнуться, быстрей тебя убежал.
- Во-во, да уж, веселый был дурачок, ржавой мойкой кисть поцарапал и кричит, что он себе быстрее руку отрежет, чем заявление в секцию напишет.
- Так он же не с СИЗО, а с малолетки переводом пришел.
Беседу прервал писк рации:
- Пятый - третьему! Срочно в дежурку!
- Третий, понял! Выхожу!
С огорчением тушу сигарету, выгоняю Ковбоя, закрываю кабинет и топаю в дежурку. Сегодня я дежурю в составе смены, так что обязан бегать по любому сигналу зеленого свистка. Потому и профессиональная бессонница, то, что не спит Ковбой, тоже понятно. У него завтра суд по поводу УДО, вот и гонит мужик, как-никак, а шанс полтора года подарить хозяину - дорогого стоит!
В дежурке все спокойно, без кипеша, поэтому имею право на давить на жалость:
- Иваныч! Пол-четвертого ночи! У меня писанины на три часа, какого хлора дергаешь?
- Не звезди, Маратыч!!! У меня смена в ШИЗО - хата шумит. Один по жилке, на КСП (контрольно-следовая полоса) сработка, а ты в отряде балдеешь! Давай топай на тропу (обход КСП)! Балкон (рота охраны) отзвонился - у них все вроде чисто, но в шестом секторе собаки волнуются. Сходи, проверь!
- Сходи туда, сходи сюда... Злой ты, Иваныч! Уйду я от вас!
- Пиз..й!!!! Балабол!
Расписавшись в журнале обхода КСП, топаю по периметру. Первая вышка:
- Стой, стрелять буду! Пароль!
- Стою - стреляй! Пароль - не помню!
- Проходи!
Бегу дальше до следующей вышки.
- Эй! На башне! Че там?
- А хрен его пойми! Сигналка молчит, а за основным забором (в зонах три ограждения: внутреннее, основное и внешнее (маскировочное) пес в секторе с ума сходит!
- Ну, а я че сделаю?
- Да ниче! По инструкции обязан смену дернуть! Стой, кинолога жди!
- Угу!
Стою, курю.
Дабы не прослыть распиздяем, забивающим на службу и на службе - уточняю. Да, по уставу нам запрещено многое, тем более, общаться с часовыми и курить на КСП, но каждая потенциальная угроза имеет свои особенности. Т.е. был бы побег или прорыв снаружи, действовали б по другому. А так налицо непонятка, и скорее всего, порожняк, поэтому и отношение к ситуации другое. Слышу за забором скрип шагов и поскуливание собаки.
- Я балкон-семь, кто на КСП!
- Пятый на КСП! Слушаю!
- Пятый! У меня все нормально, Герда (собака) в секторе нервничает. Захожу на проверку!
- Понял, балкон-семь, жду!
Несколько минут ожидания, собачий лай и повизгивание, скрежет металла, шум борьбы и даже без рации слышу ржач кинолога.
- Пятый! Отбой! Встречаемся у калитки.
Выйдя с КСП и расписавшись в журнале, жду кинолога. Сначала вылетает Лорд (овчар немецкой наружности), который, радостно взвизгивая и подпрыгивая, пытается объяснить мне всю степень собачьей радости от встречи со мной с надеждой на сухарик или на семечки из кармана. Я парень добрый, зла на Лорда не держу, (хотя поломал он меня во время «потешных игр» неплохо), угощаю его семечками и треплю за ухом. Чем хороши наши кинологи, так это дрессурой. Все служебные собаки одинаково жестко ненавидят зэков, но при виде человека в погонах начинают писать кипятком. Сперва я думал, что собаки различают людей по прикиду - одни в лепнях, другие в форме, но потом мне объяснили, что собакам дальтоникам пофигу на погоны, и рефлекс прививается в части разделения людей по запахам.
Вышел Леха - кинолог, который подозвав Лорда, выдал ему дежурных люлей за блуд с нехозяином и вытащил из-за бушлата меховой комок.
- Держи, Маратыч!
- Этто че?
- Да котенка кто-то через забор перекинул. Герда его засекла и к себе утащила, материнский рефлекс сработал. Он мяучит, есть хочет, а сука с ума сходит, хай подняла. На меня чуть не кинулась. Мне он на питомнике ни к чему зверей дразнить, забери в зону, там у вас все равно кошаков полно - выживет!
Забрав котенка, пошел в дежурку, доложился. Рассмотрев вспушенный трофей, выяснили, что к нам в нарушение всех правил и инструкций этапировали серо-полосатого котенка женского рода. С легкой руки Иваныча, обозвавшего кошку - Этапницей, к ней приклеилось кличка - Тяпка. (Этапница, Этапка, Тяпка).
Котьку я забрал к себе в отряд, накормил теплым разведенным сгущенным молоком в кабинете, утром передав на содержание к старшине. Уже в отряде выяснилось, что у кошки травма лапы, видимо, неудачно приземлилась после перекида. Тайсон с Ковбоем (которого суд все-таки отпустил по УДО) в течение полумесяца выходили котейку, а я, нагло нарушая режим и ПВР ИУ, протаскивал в зону молоко и пачки детского «Вискаса». Тяпка поимела дурную привычку сидеть у меня в кабинете под настольной лампой, а во время проверок осужденных, нагло подбираясь сзади, запрыгивая по бушлату, залезать на погон, и изображая попугая Д. Сильвера, наблюдать свысока за строем осужденных.
Через полгода Тяпка выросла в красивую наглую пушистую кошку, которая высокомерно относилась ко всем зэкам, милостиво принимая их подачки, игнорируя попытки погладить, и боже упаси, взять на руки.
Во время отрядных и общелагерных шмонов Тяпка в недоумении следила за действиями людей в форме, недоуменно тыкалась носом в ноги ребят, и обиженно мяукая, пыталась понять, почему люди, так похожие на хозяина, ломают и крушат все вокруг.
Когда Тяпка защищала от изъятия подаренную мною игрушку-мыша, расцарапала до крови руку проверяющему, и получив заслуженного пинка под хвост, побежала жаловаться ко мне, дело закончилось вовремя разнятой дракой, когда на мне повисли два капитана, шепотом убеждая меня уняться и послать нахер этого мудака с управления, ибо Тяпка не стоит такого замеса. Свою долю люлей я все равно получил, ибо нехрен на управленческих майорах мао-гири отрабатывать.
Узнав, что кто-то из зэков попытался с кошкой побаловать в «валенок» (ну типа чтобы кончить не по-детски), озверев, я устроил маленький отрядный геноцид всем сексуально неудовлетворенным, после чего Тяпу стали бояться все!
В конце концов, Тяпка приобрела статус беспредельщицы, ибо от зеков бежала ко мне, а на глаза сотрудников не показывалась, стоически держа оборону двери моего кабинета, зная, что окромя щелчка в лоб от меня и фразы: «Тяпка! Не борзей!» - ей ничего не будет.
Но природа берет свое, и Тяпка с возрастом ушла в загул!!! Коты всей жилзоны устраивали Тяпке свои концерты, и она, чувствуя свою неоценимость, гордо и хладнокровно, пряталась или у меня в кабинете или в биндюге у старшины, доказывая всем самцам, что она не такая...
А потом Тяпка пропала. Ее не было в отряде, не было в локалке, зона, несмотря на все запросы, подтвержденные моими угрозами и обещаниями награды с общака, хранила молчание.
Я, будучи жестоко недовольным, устроил отряду «мамай», но поимев разговор со смотрящим отряда, где мне заявили, что «Маратыч! Мы себе не враги, но никто не трогал котейку, может потраву съела, мы ни при чем!!!» успокоился, пока...
Месяц спустя. Ночь. Смена.
- Пятый - третьему! Срочно в дежурку!
- Третий, понял! Выхожу!
Уже в дежурке:
- Какого хлора дергаете! На КСП сработка? Так сигналку почините!
- Маратыч! Ну некому идти! В шестом секторе сработка!
- Маму вашу! Я ж в отряде спал!!! Никого не трогал!
- Не пиз.и!! Народа нет! Давай на тропу!
- Злые вы! Уйду я от вас!
- Иди ты на....!!! Тропу!!! Балабол!!!
Топаю по тропе! Сверху крик: «Пароль!» В ответ: «Король!!!» Бегу дальше, по рации:
- Я балкон-семь! Кто на тропе?
- Балкон-семь! Я, Пятый!
- Пятый! Отбой тревоги! Жду на выходе!
- Понял! Иду!
Дежавю. Только Лорд, подбежав, тыкается носом в колени и, усаживаясь на попу, ожидая хозяина, выходит Леха-кинолог, держа шапку в руках:
- Принимай, Маратыч!!!
- Не понял?
- Да кошка с зоны у Герды в конуре родила! Пять котят! Они пока слепые, в конуре сидели, тихо было! А подросли, поползли по сектору, у Герды рефлекс служебный сработал. Начала их с забора снимать! Вот сигналка и заревела!!!!
- А куда их?
- Ну, хочешь топи! Хочешь, забери! Держи!
В черной вязанной шапке, теребя лапами и поднимая мордочки вверх, мяукали котята. А возле правого берца, не обращая внимания на огромную немецкую овчарку, довольно мурлыча и выгибаясь дугой, стояла Тяпка....

P.S. Да похер мне - пинайте! Но я тогда был таким счастливым.....

Про Гиппократа...

Я, родился и вырос в медицинской семье. Отец - хирург-стоматолог, к.м.н., доцент и т.д. и т.п. Мама - санитарный врач СЭС. С рождения и по нынешнее время ни я, ни мои родственники никогда не имели никаких проблем и вопросов в отношении Минздрава... Все решалось и закрывалось двумя-тремя звонками или папиными посиделками с коллегами, после которых любая больница или поликлиника поворачивалась к нам человеческим лицом с максимальным сервисом и улучшенными условиями. Помните такое слово - блатной? Так вот? я и был блатным (в медицинской сфере).
Я не пошел по стопам родителей. Причин там было несколько, из основных две:
1. Врачи в те лихие девяностые жили реально впроголодь;
2. Мой батя уже был доцентом мединститута, и, являясь мужиком жутко принципиальным, превратил бы мои шесть лет обучения в каторгу. Хотя поступить мог без проблем. Как тогда шутили, на вступительных экзаменах задали б только один вопрос: У папы как дела?
Но все волшебное рано или поздно заканчивается, старший брат пошел в авиационный институт, а я в вышку МВД.
Это была очередная суббота, первый курс, ПХД. Для чего старшему по погоде в конце ноября нужно было делать оттепель, никто не понял, но наш замначкурса, обозрев плац, решительно объявил спецоперацию «Лето». Для тех, кто подзабыл - в конце операции лед отдельно, асфальт отдельно. Ну, мы и начали. Через несколько часов сапоги уже были мокрыми насквозь, и каждый удар ломом сопровождался какой-то странной болью во всем теле. На обед я не пошел, т.к. решил подавить массу, а до ужина уже не добрался, т.к. зайдя в столовую и вдохнув знакомое амбре, ничего кроме рвотных судорог не почувствовал. В результате часа через два от резкой боли в животе я грохнулся в коридоре казармы. Вызванная Скорая помощь заподозрила аппендицит, и на быстрой метле меня отвезли в дежурную больницу.
В принципе особо я не переживал. Аппендицит бывает почти у всех, и окромя недели балдежа в больнице на мягкой кровати, а не в казарме и в напряге со службой, ничего плохого я не ждал. Но вот дальше...

ПРИЕМНЫЙ ПОКОЙ
В субботу поздно вечером (в районе одиннадцати) приемник приятно порадовал. На полу и на каталках валялось несколько доходяг, ожидая своей очереди за здоровьем. Пользуясь положением полуходячего, я добрался до заветного окошка в регистратуру, где радостно выхлопнув спиртовым перегаром, меня встретила медсестра:
- О!!! Курсантик!!! Ты с чем к нам?
- Да вроде аппендицит...
- В хирургию? Держи направления, топай в лабораторию!
Сдав анализы и получив результаты, я вернулся обратно. За окошком было пусто. Откуда-то слышалась музыка и девичьи голоса. Оставив шинель и шапку, расправив по возможности погоны, я отправился в сторону шума. Комната отдыха приятно порадовала наличием спиртных напитков, краснощекими медсестрами и возгласами: «Больной! Какого х...! Ждите в коридоре!» Я, врубив врожденную борзоту и намекая на погоны, наехал на дев в белых халатах, после чего узнал, что по жизни мне выпадает казенный дом и смотровая хирурга, где меня уже трепетно ждут, в связи с чем мне срочно пора туда.
В смотровой меня хватило на полчаса, после чего я уже злой и жутко недовольный пробрался в регистратуру и попытался дозвониться до родителей. Бесполезно (позже выяснилось - предки были на юбилее у родни). Пять минут разборок с медсестрой, и мне вызвали хирурга с отделения, который спокойно сидел у себя в ординаторской, и, естественно, не знал обо мне ничего, т.к. ни одна сука не сообщила. Увидев хирурга, я даже обрадовался, но меня быстро успокоили, уколов пальцем в пузо (пальпация называется), и со словами: «Хер ли меня дергаете - парня в операционную надо!» передали на поруки очередной медсестре, которая, используя свой полуторацентнерный вес и фривольно-пьяное обращение, утащила меня в клизменную.
- Держи, курсантик, наволочку! И туды шмотки свои кидай!
- Шинель же с сапогами не влезет!
- Ну, сверху кинь! Не боись! Не потеряем! Щас в гардероб закроем, а после операции получишь!
- А ксиву куда?
- Милай! У нас людей в чем тока не привозят! Ни одной бумажки не потеряли! Не сумлевайся!
Разделся до трусов, стою.
- Ну чего стесняешься? Снимай, иль думаешь, я причиндалов ваших не видела? Во!!! То-то!
Порывшись в шкафчике, сестра вытащила какую-то хрень:
- Держи! Я пока вещи отнесу, а ты побрейся и дорожку не забудь!
- Да я вроде с утра как побрился...
Медсестра, критично оглядев меня:
- Да не рожу брить! Кудри свои отстриги!
- Аааа... понятно.
Медсестра ушла с вещами, я, обозрев комнату, залез в ванну. Глупые попытки найти пену для бритья, закончились обмылком хозяйственного мыла. Разглядев врученную мне штуковину, я опознал в ней опасную бритву, судя по насечкам на лезвии которой, до меня ей рубили проволоку. С грехом пополам взбив пену, я со скрежетом очистил площадку для хирурга, размышляя при этом про непонятный термин «дорожка». (Семнадцать лет мне было))) Ну, ни росла она еще тогда). Смыл все водой. Скучно.
Пятнадцать минут спустя, я понял, что попал не по-детски! Голый, стою в клизменной, по пояс снизу мокрый!!! Ноябрь месяц, по полу устойчиво продувает сквозняком - холодно!!! Про аппендицит я уже давно забыл, и голову занимала только одна мысль - как бы отсюда смотаться!!! Забив на приличия, я приоткрыл дверь, и высунувшись головой в коридор издал гордый клич:
- Сеееестттрааааааааа!!!!!
Через четыре попытки, увидел свою Брунгильду, которая, идя по коридору и мотая головой, как радаром, пыталась установить источник шума.
- Сестра!!! Да маму вашу!!! Сколько можно!!!! Холодно!!!
- О, курсантик!!! Че шумишь то? Ща все будет!
Занырнув в уголок, Брунгильда, покатила в мою сторону каталку.
- Залезай, милаай!!! А вот и простынка тебе, чтоб жопу не студить...
Запрыгнув на каталку (характерная черта всех аппендицитников - залетают на каталку из любого положения), я укутался в простыню, и начал согреваться - хорошо!!!
- Ну, че милай! Побрился?
- Ага!
Содрав с меня простыню (холодно!!!), Брунгильда выдохнув на меня спиртово-огуречным выхлопом, возмутилась:
- А че, плохо-то так!!! Ни тебе радости, ни бабе - красоты!
Схватив опасную бритву Брунгильда широко размахнулась и .... Я, временно забыв, о том, что был атеистом, начал молиться всем подряд о сохранении кукули. Отдаю должное профи... не одного яйца на полу не осталось!
- Поехали, курсантик!
Выезжаем из клизменной, смотрю на потолок. Доезжаем до бронированной двери с кодовым замком. Щелканье дверей и я в оперблоке.
ОПЕРБЛОК
В оперблоке, резко и сразу стало все хорошо! Сначала милые девченки в белых халатах подкатили каталку, на которой, лежала фланелевая простыня (!), пока я кутался в нее, мне на голову и пятки нацепили фланелевые мешочки с завязками, а-ля онучи и картуз. Одетого и согретого меня довезли до середины коридора, и, сообщив с милыми улыбками, что типа скоро операция, девчонки ушли к себе в комнату.
Окончательно согревшись, я начал осматриваться вокруг. Каталка стояла посередине длинного коридора, который одним концом упирался в тяжелую дверь с цифровым замком (оттуда привезли), другим в разбитое окно (оттуда дуло)
- Больной! В туалет не хочется? После операции больно будет!
- Нет спасибо...
Через пять минут, я вспомнил о медсестре, а еще через пятнадцать, понял, что в туалет надо и сильно!!!
Попытка слезть с каталаки была пресечена пробегающей медсестрой:
- Больной! Лежите на месте! Вам на операцию!
- Так я...
- Лежать!!!
Через три минуты я догадался, что остаться без курсантского завтрака, будет легче с целым пузом, чем потом с порезанным. Прыгнув с каталки я пошел на звук журчания унитаза. Найдя заведомое место, и, завершив желаемое, вернулся в коридор, где увидел медсестер, которые бегая по коридору, пытались найти меня. Узрев меня в облике приведения - жуткого, но симпатичного, я был уложен в каталку, после чего возмутился:
- Девчонки!!! Ну, скока можно операции ждать???
- Больной! Успокойтесь! Ваш анестезиолог занят! Он на операции!
- А мне что делать?
- Лежите!
- Девчонки! Да скучно же!!! Дайте хоть книжку, какую!
- Книжку??? Ну ладно...
Через три минуты мне вручили какой-то затертый детектив, и убедившись, что лежать в коридоре реально неприятно и холодно откатили в предоперационную. Я полежал, посмотрел по сторонам, увидев вокруг кучу разной медицинской аппаратуры, успокоился и начал читать.
Это был какой-то древний сборник детективов писателей союзных республик, и я зачитался грузинским детективом про бриллианты, погони и перестрелки. Ворочаясь на каталке (реально неудобно читать), я немного позабылся, пока какой-то пробегающий мимо мужик, не вытащил у меня книгу, и не задал идиотский вопрос:
- Ты, че здесь делаешь?
- Лежу, операцию жду. Говорят анестезиолога нет.
- Я, анестезиолог!
Вытащив из под головы мед карту, мужик посмотрел на диагноз и на время приемки в больницу и передачу в оперблок, заорал на весь коридор:
- Сестра!!!! Какого х... больной в предбаннике полтора часа валяется?
- Как? А мы его, наоборот с операции ждем, сами гадаем, вроде простой аппендицит, а так долго не выпускают...
Через три минуты я был в операционной, с капельницей в руке, какими-то проводами, на груди и маской на лице. Попытка протащить книжку с собой успехом не увенчалась.
Укол, вата в ушах, второй укол, тело легкое как пух, последняя мысль - хорошо, что привязали к столу, а то вдруг кто нить дунет и полечу......
ПАЛАТА.
Очнувшись, я познал на себе все прелести отходняка от наркоза, понял, что в палате лежит еще несколько больных, на животе три дырки, из одной торчит трубка, которая уходит куда-то в бутылочку. (как раз в России начал внедряться метод точечного оперирования - лапароскопия)
Поняв, что ходить мне еще рано, курить нечего, а из одежды только простыня, я погрустнел и, оскорбившись завалился спать.
Утром все было чудесно!
Сначала, милая добрая девушка, навестив меня в шесть утра, пожалев, решила меня не будить, а сразу вколоть антибиотик в сонную попу. Я спросонья подпрыгнул, неудачно махнул конечностью, в результате чего девушка уронила процедурный столик, и разбила склянку со спиртом. Надышавшись спиртом, выслушав в свой адрес массу нового, я познакомился с мужиками в палате, и узнал, что:
1. В палате два тяжелых (язва), два легких (аппендицит), два халявщика (острый гастрит)
2. Все мои вещи в гардеробе, который находится в цоколе, и по причине воскресенья не работает.
3. Гнать не надо, ибо для таких случаев (ночных, внеплановых больных) есть палаточный общак (ложка, кружка, мыло, тапки, пачка дешевых сигарет).
4. Ходить мне можно, кушать нельзя, и до понедельника делать нехрен, т.к. из врачей - только дежурный, но его нет, потому лежи и мандражируй!
Закутавшись в простыню, как в тогу, я, изображая древнего грека, захромал в курилку. Побродив по отделению, я понял, что телевизоров нет, радио не работает, газеты в ларьке, но в воскресенье тоже ничего не работает, и денег нету, а в столовую мне еще рано. Вскоре меня поймала медсестра, получившая люлей от замглавврача, который вместе с моим батей и дежурным хирургом, уже минут десять пытались найти лежачего (постоперационного) больного.
Батя, увидев меня, оборжался, вручил два пакета с малым больничным набором, сказал, что родня будет ближе к вечеру и пошел с хирургами в ординаторскую уточнять диагноз. Диагноз видимо был нереально сложным, потому что хирурга я больше за сутки не видел, а забежавшая вечером мама, о папе говорила как-то немногословно.
В понедельник во время большого осмотра, я удостоился чести быть осмотренным всеми врачами отделения, которые потыкав пальцем в пузо и осмотрев трубочку из живота в бутылочку с умным видом сказали что то по латински, спросили не желаю ли я в отдельную палату, после чего пожелали выздоровления и оставили в покое.
На третьи сутки я уже не встал. Градусник, видимо намекая на крепость беленькой, уныло показывал сорок по цельсию, ходить, шевелиться и говорить, я не мог от адской боли в животе. Медсестра посмотрев на мои пожелтевшие глаза, пробормотала что то по поводу возможного гепатита, бахнула мне димедрола, после чего я куда-то ушел.
Очнулся я от того что меня жестко трясли. Перед глазами все плыло.
- Улым (сын - тат.) ты как?
- Бать, че то мне хреново.
Отец, приподняв простыню, осмотрел живот, зачем то понюхал марлевую наклейку на животе и резко вышел.
Я попытался повернуться, но из-за острой боли в животе ничего не вышло. Глаза не работали, но почему-то слух и обоняние обострились до предела. Я услышал знакомую поступь отца, который судя по чьему то кряхтению кого-то тащил за собой.
Меня снова начали тыкать пальцами в живот, от боли я мог только мычать и скрипеть зубами. Обрывками доносились фразы :
- Мышцы в тонусе, бес сознания, нагноение, каловый перитонит...
Меня куда-то переложили, нашатырь под нос, кто-то просил подписать какое-то согласие, боль от тряски на каталки, звуки ударов по чьему-то телу и перекошенный гневом голос отца:
- Ты что ж сука, решил мне сына убить!!??? (как выяснилось позже, в коридоре батя воспитывал зав.отделения)
РЕАНИМАЦИЯ
После восьми часовой операции я очутился в самом лучшем месте на земле. В носу трубка, во рту трубка, в животе пневмоотсос, руки привязаны, в каждой руке по системе. Медсестра подбегала по первому звуку, на любой положительный ответ на вопрос: не болит, сразу чем-то колола, и я снова улетал в страну фей и грез. Дышать с аппаратом искусственных легких было до того прикольно, что когда его начали убирать я реально испугался, а вспомню ли я как самому дышать?
Приходила поседевшая мама (она полночи дежурила возле оперблока, что бы услышать от замотанного хирурга фразу: - все нормально, надеемся на молодой организм). Приходил отец, который на мой вопрос, почему у меня чешется и жжет грудь, что то бормотал про нехватку геля (потом я узнал, что во время второй операции по шустрости своей, куда убегал на пять минут, и кардиореанимация заводила меня с помощью волшебных утюгов, а гель для дефибрилляторов у них кончился).
Через неделю меня подняли обратно в палату, где можно было самому ходить, пить минералку, курить, а позже даже и есть. Еще через сутки я узнал муки наркотической ломки, ибо всю неделю пока я лежал в реанимации, меня как «блатного» кололи наркотой два раза в день. Чистая синтетика, разбодяженный героин по сравнению с ней отдыхает.
Еще через две недели я встретил новый год дома.
С тех пор я:
1. По-настоящему уважаю врачей (да, есть мясники, но есть и целители)
2. Ненавижу наркоманов.
3. Уверен, что жить - хорошо!!!

Бортжурнал N 57-22-10
Часть первая СОЮЗ
16 новых историй

По бруснику

В Магдагачи и окрестной тайге - золотая осень. После списания на землю борттехник Т. остался в эскадрилье в непонятном статусе. Он ходил в наряды, работал по хозяйству, помогал в замене двигателей, лопастей, в регламентных работах. И тут как раз подоспели осенние заготовки. Несколько групп солдат во главе с офицерами забрасывались вертолетами в тайгу на сбор грибов, кедровых шишек и ягод. Лейтенанту Т. придали пять солдат, несколько картонных бочек, совки для быстрого и варварского сбора ягоды (фанерные кузовки с гребнем из проволоки), провиант, палатку - и бросили на бруснику. Борт N 22 высадил команду за сто километров к северу, возле быстрой прозрачной речушки, под сопкой, склоны которой были покрыты стлаником, мхом и брусничником. Борттехник Ф., вдохнув знакомый запах сентябрьской тайги, умывшись хрустальной водой и поев крупной спелой брусники, позавидовал лейтенанту Т.
Они улетели, оставив заготовителей. Уже запустив двигатели, борттехник Ф., вдруг вспомнив, снял на створках моток контровки и кинул лейтенанту Т. - на петли для зайцев проволока была самое то. У лейтенанта Т. был «Макаров» с двумя коробками патронов, но не для охоты, а на всякий случай.
Прошло несколько дней. Борт N 22 отправили в белогорскую командировку, бросать девчачью команду. Когда борттехник Ф. вернулся, в их комнате в общежитии стояло ведро брусники.
- Видас угостил? - спросил борттехник Ф. у борттехника М.
- Нет, - сказал борттехник М. - Сегодня я вывез из тайги группу капитана Володягина. Они тонну собрали. А Видаса с тех пор я не видел.
Утром следующего дня борттехник Ф. спросил у инженера эскадрильи, где лейтенант Т.
- Где, где, - сказал майор Горовенко рассеянно, и вдруг встрепенулся. - А что, они с брусники не вернулись, что ли? Так какого хера молчишь? Две недели уже!
- Я в командировке был! - возмутился борттехник Ф.
Все перепугались, забегали, начали крутить ручку телефона. Нашли экипаж, который десантировал группу лейтенанта Т., и уже в обед борт N 22 садился на широкий берег узкой речки у сопки. В палатке никого не было, но рядом горел костер. Дали выстрел из ракетницы. Скоро из леса выбежали шесть бородатых людей.
Робинзоны наперебой рассказывали, угощаясь куревом. Бочки были полны брусники через три дня. Когда в условленный час пятого дня борт не прилетел, подумали на плохую погоду в Гачах, хотя здесь было ясно и холодно. Несколько дней жили как туристы, жгли костры, пекли рыбу - один солдат сделал удочку. Ставили петли на зайцев, но в них никто не попался. Пистолет Видас использовал только один раз.
- По ночам кто-то ходил у палатки, - сказал он. - Вздыхал, как корова. Я подумал даже - корова. Но утром след на инее большой, и бочка с брусникой одна опрокинута, ягоду ел...
На следующую ночь, когда мишка пришел снова, Видас высунул из палатки руку с пистолетом и два раза пальнул в воздух. У него хватило ума не стрелять в сторону медведя.
- Раненый этой пулькой, он бы вас просто подавил в палатке, как тараканов, - сказал борттехник Ф.
Больше медведь не приходил. Лейтенант Т. доказал свою свирепость даже хозяину тайги. Потом борттехники Ф. и М. удивлялись такой решительности лейтенанта Т., пульс которого, по уверениям предполетного доктора, не превышал 50 ударов даже после приседаний, то есть его биологическое время текло совсем в ином ритме. Он мог, ожидая заправки вертолета, смотреть, как мимо его борта медленно и выжидающе ползет ТЗ, и только после того, как водила ударял по газам, лейтенант Т. начинал медленно взмахивать рукой и медленно бежать за машиной. А однажды в однокомнатную квартиру в ДОСах, где Видас жил с лейтенантом С., ночью пришли грабители. Они сначала бросили камень в окно и разбили его. Видас проснулся и думал, что это был за звук. Лейтенант С. был в наряде. Не дождавшись реакции, воры отжали хлипкую дверь, вошли, не включая света, собрали висящие на вешалке куртки, вошли в комнату, увидели, что на кровати кто-то спит, и удалились. А Видас подумал, что приходил из наряда лейтенант С. и снова уснул.
Вот такой выдержанный офицер руководил сбором ягод. Правда, инженер эскадрильи так и не смог понять особую биологию своего подчиненного. Он считал, что лейтенанту Т. просто все по колено, и надеялся, что армейский труд сможет спасти его.
- Я тебя ебал, ебу и буду ебать! - говорил майор лейтенанту, но это уже иная история.
Итак, Свирепый Видас был спокоен, несмотря ни на что. На пятый внеплановый день солдаты поняли, что дело не в погоде, что, скорее всего, их просто потеряли, ищут в другом месте. С утра на вершине сопки разводили костер, питали его смолистыми стланиковыми лапами, и сопка с высоты была похожа на курящийся вулкан. Но за три дня до прилета 22-го борта командир брусничного взвода лейтенант Т. приказал больше сигнальный костер не жечь.
- И зачем? - удивился борттехник Ф. - Мы, между прочим, не сразу твою сопку нашли, тут речка между такими же петляет. Был бы дым...
Оказывается, перебрав все три варианта, лейтенант Т. нашел, что наиболее правдоподобен самый неправдоподобный. Началась война с Китаем, - подумал он. Как им говорил замполит, спецподразделения китайцев, обутые в кеды, бегом преодолеют те сорок километров от границы за четыре часа, - нахлынут как саранча...
- Я подумал, - говорил лейтенант Т., что-то рисуя в воздухе согнутым пальцем, - что полк перелетел на запасной аэродром в глубь страны. Если будем дымить, нас найдут враги...
- И чего тогда вы еще три дня тут сидели? - спросил борттехник Ф.
- Думали... - сказал лейтенант Т.

На водолазном полигоне слеза блестела на погоне...

«...в нашей стране, в скандинавских и других странах
откровенные излияния чувств осуждается.
Поцелуй - это не спектакль, чтобы его видели все...»

(«О воинском этикете и культуре поведения курсанта» А.П. Русанович 1981г.)

Курсант Соколов всегда был неудачником. Точнее, он был абсолютно нормальным, веселым и жизнерадостным парнем, душой компании и к тому же неплохо учившимся, что, собственно, его всегда его и выручало. Просто Соколов всегда попадался. И довольно громко. И, как правило, довольно глупо. Если уж его и отлавливала в городе комендантская служба гарнизона, то обязательно под руководством самого коменданта и обязательно в какой-нибудь важный оргпериод на флоте. Если он привозил из отпуска какое-нибудь замечание, отмеченное в отпускном билете, то оно было подписано как минимум каким-нибудь случайно подвернувшимся генералом. И если на танцах в училище его прихватывали с легким запашком приморского портвейна, то прихватывал начальник, не меньше, чем сам начальник строевого отдела. В большинстве случаев, все его залёты были сплошными курьезами, неимоверным стечением обстоятельств, крайним в которых, даже при участии множества других лиц, почему-то всегда становился именно он. Командование факультета за первые два года попривыкло к такой занятной особенности курсанта Соколова, и хотя знало, что в большинстве случаев он не совершенно не виноват, относилось к этой его удивительной способности попадаться на мелочах настороженно, запирая при каждом удобном случае бедного кадета в четырех училищных стенах. Сам же Соколов относился к своему фатальному невезению философски, с юмором, не пытаясь перебороть судьбу, а скорее ожидая, когда она повернется к нему лицом и улыбнется во все свои тридцать два зуба. Имя у Соколова тоже было довольно оригинальным для тех лет. Соколова звали Роберт. После прогремевшего в конце шестидесятых годов фильма «Его звали Роберт» с блистательным Стриженовым в роли доброго робота Роберта, его родители, преодолев все бюрократические препоны, решительно поменяли данное сыну при рождении имя Петя на Роберта. Папа и мама Соколова были настоящими детьми студенческих шестидесятых, компромиссов не признавали, и даже рассорившись со всей родней, менять имя сына обратно не пожелали. С тех пор, числясь по документам Робертом, для бабушек и дедушек он оставался Петечкой, одинаково спокойно откликаясь на оба имени. И еще Соколов очень любил противоположный пол. В самом хорошем смысле этого слова. Он просто немного влюблялся в каждую девушку, с которой его сводила жизнь, находя в любой что-то особенное и исключительное. Был Роберт не то чтобы красив, но довольно приятен внешностью, с абсолютно неспортивной, немного пузатенькой фигурой, которая почему-то тоже нравилась женщинам именно своим отсутствием монументальных бицепсов и трицепсов. А если учесть, что молодой человек, каждый раз влюбляющийся в новую девушку, по определению не может быть законченным циником и профессиональным бабником, то и севастопольские девушки, чувствуя искренность этого третьекурсника, тянулись к нему ручейками, если не потоками, и даже будучи отставленными, сохраняли к Роберту хорошее и очень дружеское отношение.
В этом году осень выдалась затяжная и очень теплая. Соколов в эти выходные снова сидел без схода на берег, так как умудрился попасться на глаза своему заместителю начальника факультета по учебной части капитану 1 ранга Сан Санычу Плитню. Причем попался, как всегда, исключительно эксклюзивно, без головного убора и гюйса, с руками, глубоко засунутыми в карманы, с сигаретой в зубах практически посреди училищного плаца в учебное время. По совокупности совершенного он прямо на месте был приговорен негодующим до заикания Плитнем сразу же к недельному дежурству по классу, трем неувольнениям подряд и к сдаче ему лично обязанностей солдата (матроса) согласно Уставов ВС СССР. К дежурству по классу и сдаче уставов Роберт отнесся спокойно, а вот запрет на увольнения его здорово покоробил. Буквально на днях он наконец нашел консенсус с девушкой, на которую глядел уже года полтора, чуть ли не облизываясь, но как-то немного робея в наступательных действиях. Девушкой была лаборантка лаборатории теоретических основ электричества Таня Куприянова, в тесных кругах имевшая прозвище Танюша Купидоновна. Девушка она была видная, с хорошей, хотя и несколько тяжеловатой фигурой, за которую злые языки называли ее еще и Танюшей Мясистой, что все же по большому счету было неправдой. Она просто очень напоминала красивую пышненькую куколку, улыбчивую и приятную во всех отношениях. Девушка она была совсем не легкомысленная, лишнего никогда не допускала, хотя и ходили смутные слухи о каком-то четверокурснике с третьего электрического факультета, который пользовался особой благосклонностью симпатичной лаборантки. Роберт, которого, впрочем, все называли просто Робом, положил на Таню глаз еще в середине первого курса, но ввиду того, что курсант-первокурсник существо абсолютно бесправное, молча облизывался издалека до середины второго курса, пока учебный процесс не привел его класс в лабораторию ТОЭ прямо под руку лаборантки Танюши. Вот тут дело начало продвигаться. Улыбчивый курсант с интересным именем тоже понравился Купидоновне, но она форсировать события не спешила, благо вокруг крутилось еще почти две тысячи таких молодцов в такой же форме, хотя неоднократно довольно игриво выказывала свое расположение. И вот когда в прошлые выходные Соколов, наконец, уболтал лаборантку на свидание и провел довольно приятный субботний вечер в городе, закончившийся несколькими вполне полновесными поцелуями на скамейке во дворе ее дома. Да и жила Танюша в очень и очень удобном месте, на Северной стороне, на пересечении улиц Богданова и Циолковского, откуда до училища даже спокойным шагом было не более получаса ходу. И вот теперь, когда только вчера, подкараулив Роба на перемене между парами, Купидоновна шепотом пригласила его в субботу в гости к себе домой, с милейшей улыбкой сообщив, что родители уедут до вечера воскресенья к друзьям в Ялту, он оказался наказан. И наказан именно тем человеком, приказания которого выполнялись всегда и неукоснительно. Роб попытался было взять Плитня на жалость, что тоже частенько удавалось, и сделав попытку все же отпроситься в город, мотивируя свою просьбу внезапным приездом любимой девушки из далекого Курска. Но видимо проступок Соколова еще не перекипел в переполненной уставами голове замначфака, и он получил твердый и категорический отказ в самой суровой форме. И вот теперь уже он в перерыве примчался в лабораторию к Танюше, чтобы, кусая от обиды губы, сообщить ей, что прийти не сможет, ибо осужден, наказан и приговорен. К его удивлению и даже к некоторой обиде, девушка довольно спокойно отнеслась к этому сообщению, глубоко и томно вздохнула, и посмотрев исподлобья на Роба, шепотом и с придыханьем промурлыкала:
- Ну, тогда я сама приеду к тебе сюда... на танцы... хочешь?
Соколов чуть не задохнулся от радости.
- Конечно... Танюша... конечно... встречу прямо у верхних ворот... только скажи, во сколько?
Купидоновна, которой очень нравился образ плавной и неторопливой девушки, покачала головой.
- Не надо... зачем нам с тобой лишние вопросы... пока. Встретимся прямо на танцах. Я приеду одна... без подруги...
Роб от воодушевления только кивнул и помчался на очередную пару, ибо перерыв уже заканчивался. Ему хотелось петь и плясать. Танюша очень редко появлялась на училищных «плясках», а если и приезжала, то в сопровождении кучи подруг, с которыми потом и уезжала. То, что она сама обещала приехать к нему, и главное, одна, сулило что-то такое небывалое и интригующее.
Вечером с самого начала танцев Роб торчал, укрывшись между колонн, на входе в фойе клуба, где проходили училищные «скачки». Место было удобное тем, что сам он был незаметен, но прекрасно видел всех, кто заходил в зал. И вот через полчаса томительного ожидания в зал вошла, а точнее, вплыла она. Татьяна выглядела изумительно. Тонкое темно-синее платье, судя по всему, шелковое, так обтягивало все ее пухленькое тело, что казалось, только дотронься до него, как оно лопнет и упадет к ее ногам. Разрез платья был не настолько глубок, чтобы назвать его декольте, но все же оставлял большой простор для фантазии, да и грудь Танюши была уж никак не меньше третьего размера, что вкупе с обтягивающим платьем выглядело очень пикантно. Была она на высоких каблуках, в туфлях такого же темно-синего цвета, как и платье. Собственно, несмотря на то, что ей был всего двадцать один год, выглядела она очень зрело, и не гораздо старше, а скорее серьезней, чем все остальные девушки, слетевшиеся на курсантские «скачки». А ее ноги, несмотря на еще летнюю погоду, покрывали чулки. Именно чулки, а не колготки, потому что широкие ажурные резинки от них очень рельефно выделялись под обтягивающим платьем. Робби был в восторге. Эта красавица приехала именно к нему, к нему одному, и сейчас, стоя у входа, выискивала его взглядом среди танцующих. Невольно заставив ее понервничать минуты три, Смирнов с радостной улыбкой до ушей продрался сквозь ряды танцующих и остановился перед Татьяной.
- Привет... Ты сегодня такая... у меня слов нет!
Танюша игриво улыбнулась.
- Не подлизывайся, Соколов. Твоими бы устами... хотя, конечно, приятно... спасибо...
Роб взял ее руку в свою. Оглядел танцующий зал.
- Танюша, ну что, потанцуем? Или...?
Купидоновна с одной стороны была не прочь продефилировать перед потенциальными соперницами для демонстрации своего явного превосходства над ними по всем пунктам, но с другой стороны лишние свидетельства ее зарождающегося романа с Соколовым были тоже еще преждевременными. Ее, откровенно говоря, даже порадовало то, что Роба сегодня заперли в училище. Пригласив его к себе в гости на волне положительных эмоций от субботнего свидания, она чуть позже поняла, что поторопилась и несколько форсировала события. Поспешность своего решения она открытым текстом прочитала в глазах Роберта, когда он прерывающимся от расстройства голосом рассказывал ей о том, что не сможет прийти. Что ж, наверное, к лучшему, подумала Татьяна, приеду к нему в училище, погуляем по аллейкам, посидим, поцелуемся немного... и домой. Хотя чего-то большего, чем простые поцелуи, ей хотелось все больше и больше...
- Роб, да ну их всех... пойдем погуляем по училищу... стемнело как раз.. -ответила Танюша кокетливо, и как ей самой показалось, даже чуть пикантно.
- Пошли... Стоп! А как мы на территорию из учебного корпуса выйдем? Тебя же не пустят!
Татьяна снисходительно улыбнулась.
-Робик, мальчик мой... Я же работаю в системе. И пропуск у меня есть. Давай так... Ты иди к курилке у нашей лаборатории... А я через центральный вход... как бы официально выйду... и вокруг учебного корпуса пойду. Там и встретимся.
Роб улыбнулся, кивнул и пошел на выход. Танюша же, придав лицу серьезное выражение, слегка покачивая бедрами, направилась вниз по лестнице к рубке дежурного по училищу. Она знала, что минимум два десятка глаз внимательно ощупывают ее взглядами, отнюдь не платоническими, и это ей страшно нравилось.
Они встретились там, где и предполагали, через пятнадцать минут. В такое время там было пустынно, почти не освещено, и собственно царила обстановка романтическая, полностью соответствующая намерениям сторон, по крайней мере одной уж точно.
- Куда пойдем, Танюша?
- Ой, да куда-нибудь, только не на косогор ваш... знаю я что это такое, и для чего туда ходят... Роб, там дежурным по училищу заступил Побелевский, ну, что не знаешь что ли? Начальник кафедры дизелей... Ой и зануда же, все спрашивал-спрашивал, чего так поздно, что вы тут делали...
- А ты?
- Говорю, засиделась в лаборантской... она же не на режиме, под охрану не сдается... не проверишь. А сейчас вниз на катер спешу... так, повыпендривался и пропустил...
- Молодец ты, Танюшка...
Пройдясь по аллее выше учебного корпуса мимо гидролотка, мастерских и складов, они немного постояли, разглядывая сверху из темноты деревьев, входящий и выходящий с танцев народ, потом повернули обратно.
- Робик, давай сейчас пойдем посидим где-нибудь, а потом я домой поеду, а то ведь сам знаешь, танцы закончатся, мне и из училища выйти трудно будет, и автобус долго ждать...
Соколов взглянул на отцовские «офицерские» часы и чуть не присвистнул. Было начало девятого. К 22.00. безумство плоти на «скачках» должно было закончиться, и вся кадетская масса должна была повалить вниз, в казармы на вечернюю проверку. Значит, времени оставалось меньше двух часов... Пока они прогуливались в кромешной темноте, Соколов старался заботливо придерживать свою лаборантку за талию, и за все это время она ни разу не пыталась отвести его руку, которая под конец уже совершенно свободно гуляла по всей ее спине, от ложбинки разделяющей упругие Танюшины ягодицы до бретелек бюстгальтера.
- Конечно, Танюша... пойдем, только спустимся немного...
Если бы Купидоновна знала, что за спуск им предстоит, она бы вряд ли согласилась на это приключение, тем более, на своих высоченных каблуках. Соколов сам с ходу отмел косогор как самое банальное, негигиеничное и собственно нарицательное место в училище. Он повел Танюшку на водолазный полигон, где была очень удобная беседочка с широкими скамейками, обросшая со всех сторон вьюнами и абсолютно незаметная и с дороги и из окон жилых домов, возвышавшихся всего метрах в двадцати от забора училища. К тому же очень крутая дорога, ведущая от камбуза вниз, к лаборатории дизелей, в ночное время не освещалась и почти всегда была безлюдна. Вот эта пустая дорога и наблюдала концертный номер под названием «Спуск праздничного женского тела в ночное время». Татьяна на своих высоченных шпильках и шага сделать не могла на крутом асфальтированном спуске, но поняла это слишком поздно, когда поворачивать уже не имело никакого практического смысла. Роб в буквальном смысле нес вниз ее горячее тело под непрекращающиеся « охи» и «ахи», и хотя это было в определенном смысле приятно и волнующе, под конец устал он изрядно. Когда он, наконец, выпустил из своих объятий Татьяну, оба были вымотаны до предела.
- Роб, ну что это за издевательство такое... где эта твоя беседка, хоть посидеть...
Отдышавшись, они тихонько отворили ворота полигона, и Роб почти на ощупь провел их в беседку. Несмотря на то, что рядом светили дома, темень на полигоне была непробиваемая, только вода заполненного бассейна отсвечивала звезды и окна соседних пятиэтажек.
- Робик, у тебя какие сигареты?
Соколов до этого даже не подозревал, что Татьяна курит.
- «Родопи»... а ты куришь?
Татьяна повела плечами.
- Так... балуюсь иногда... не «Мальборо», конечно, но давай...
Они закурили, и пользуясь моментом, Роб обнял Купидоновну. Она в ответ положила голову ему на плечо. С пару минут оба молча и сосредоточенно пускали дым. И Роб и Танюшка понимали, для чего сюда пришли, но оба ждали хоть какого-то намека на действия друг от друга.
- Тань... дай мне сигарету...
- Зачем? - спросила Купидоновна и, подняв голову с плеча Роба, посмотрела на него.
- Затем... - Соколов аккуратно вынул окурок из ее рук и потянулся к ее губам. Купидоновна плотоядно улыбнулась и ответила тем же...
Минут двадцать они страстно целовались, перемежая поцелуи ничего не значащим шепотом, причем начитавшийся популярной литературы Роб все время старался попасть носом в ушко девушки, старательно сопя, по наивности полагая, что это ее возбуждает. В принципе так оно и было. Купидоновна, опыт которой в подобных делах тоже был сравнительно невысок, понемногу заводилась. В ее жизни был всего один случай, когда она чисто в экспериментальных целях позволила одному четверокурснику поелозить губами по ее левой груди, к тому же прикрытой бюстгальтером, и ощущения, полученные в процессе этого научного действия, ей понравились. Она была совсем не прочь провести еще один опыт, немного расширив его рамки, и единственное, что ее смущало, так место, где они находились. Да и надетое платье, хотя и было вызывающе сексуально, к сожалению, по своему фасону не позволяло сделать ничего лишнего. А вот Роб уже не мог мыслить рационально. Запах Танюшиных духов, тонкий шелк ее наряда, мягкая и одновременно упругая грудь под ладонями завели его до такой степени, что он уже был готов просто по простонародному задрать Танино платье и продолжить процесс прямо тут, на шершавой скамейке водолазного полигона. Обнимая Танюшу за талию, он аккуратно спустился губами сначала на ее подбородок, потом уже нагнувшись на шею, а затем, раздвинув подбородком насколько возможно разрез на платье, постарался достать губами до груди. Номер не прошел. Купидоновна не пыталась его остановить, но и платье не позволяло выполнить задуманное. Сообразив, что молния на платье Танюши начинается сзади на спине от шеи, Роб решил расстегнуть ее до пояса, и уж тогда... И, начав поднимать от ее груди голову, чтобы выполнить задуманное, неожиданно понял, что не может этого сделать. Якорь на правом погоне зацепился за что-то и упорно не давал ему выпрямиться. Он попробовал еще. Под погоном что-то хрустнуло.
- Стой... Робушка, не дергайся. Ты зацепился за что-то.
Купидоновна тоже сразу сообразила, что дело неладно. В темноте ничего не было видно, но судя по всему, пока Роб всеми силами пытался пролезть ей в разрез платья, якорь на его погоне зацепился за кружевную оборку декольте.
- Робик, Робушка... милый... осторожнее, пожалуйста... новое платье... брат из плавания привез... настоящая Италия...
Соколов и сам понимал, что дергаться не надо. Опыт подсказывал, что порой хорошее платье для девушки значило гораздо большее, чем какой-то иногородний озабоченный курсант. Он замер, уткнув нос в пространство между ее грудей и покрепче обхватил ее талию.
- Танюша, попробуй руками нащупать, может, освободишь...
Купидоновна старательно пыталась нащупать руками место сочленения славной военно-морской формы и итальянского шелка, но неудобство положения и настоящая черноморская летняя темень никак не позволяли этого сделать.
- Не получается... ну никак... - чуть не плача, шептала девушка.
Соколов хоть и был курсантом только третьего курса, но способности к инженерному мышлению уже все-таки имел.
- Спокойно, девочка моя... спокойно, Танюшенька... сейчас... ты попридержи рукой место это, а я попробую фланку снять...
Аккуратно выправив фланку из брюк и расстегнув манжеты на рукавах, Роб начал медленно, сантиметр за сантиметром выползать из своей формы. Он старался не дергаться, чтобы не дай бог не оторвать что-то на платье девушки, и поэтому процесс занял несколько долгих и томительных минут. А так как форма у него была ушита, то вместе с фланкой он стянул и тельник-маечку и остался сидеть перед Купидоновной оголенный по пояс, как будто уже сейчас собрался на утреннюю зарядку.
- Сейчас, Танюшка, сейчас освободим тебя... еще минутку... и всё...
Подсвечивая себе зажигалкой, Роб склонился над замершей девушкой и начал рассматривать место зацепления. Было неудобно. Как-то не с руки было держать одной рукой зажигалку, а другой пытаться что-то сделать. Попробовав то так, то сяк, Роб бросил эти безнадежные попытки.
- Тань... на зажигалку, зажигай, и держи вот тут... над плечом своим, а я буду распутывать...
Купидоновна, у которой романтическое настроение ушло, казалось, безвозвратно, взяла зажигалку, щелкнула один раз, щелкнула второй. Зажигалка упорно не хотела гореть. А потом случился еще один невероятный пассаж. Видимо в процессе манипуляций с зажигалкой девушка передвинула подачу газа на полную, и когда она в очередной раз крутанула колесико кремня, зажигалка полыхнула словно газовый факел где-то на месторождении в Кувейте. Огонь прошелся прямиком по левому уху Роберта, у которого даже полыхнули волосы на голове.
- Ой!!! - от испуга Купидоновна махнула рукой, и вырвавшаяся из ее руки зажигалка булькнула в бассейне.
- Робик, Робик, тебе больно... ой, извини, Робичка, милый... ой, дай я посмотрю...
В воздухе явственно запахло паленой кожей и волосами. Особо больно Соколову не было, но вот потеря зажигалки здорово усложняла процесс освобождения платья.
- Танечка... не больно мне... успокойся... все хорошо... - Роб погладил девушку по плечу. Страшно хотелось покурить, но утеря последнего карманного очага света делала это невозможным.
- Как же мы теперь увидим, за что там якорь зацепился... - совершенно неживым голосом сказала Таня.
- Я домой хочу, Роб... придумай что-нибудь...
Соколову в голову ничего путного не шло. Все его задумки шли вразрез с требованием Тани сохранить платье целым и невредимым.
- Танечка, заяц, а может, дернем чуть-чуть, и дело с концом...? Что мы там оторвем... нитку, ну две?
Лучше бы он этого не говорил... Купидоновна взорвалась такой тирадой по поводу тупизма всех мужчин, не понимающих разницы между платьями фабрики «Красная швея» и одеждой «Made in Italy», что никакого другого способа заставить ее замолчать, как крепкий и глубокий поцелуй он не нашел. Купидоновна сначала пыталась вырваться, чтобы продолжить свой монолог об одежде, но потом обмякла, умолкла и даже попыталась ответить. И вот когда он оторвался от ее губ, в голову Роба пришла гениальнейшая идея.
- Тань... Танюшка... есть мысль! Только дослушай до конца и сразу не ругайся. Договорились?
Распаленная поцелуем Купидоновна только кивнула.
- Сейчас мы осторожно снимаем с тебя платье, и вон там на свету быстренько все приводим в исходное. - Роб показал рукой на участок перед воротами, на который падал свет от окон жилого дома.
Таня молчала. На самом деле этот вариант пришел ей в голову гораздо раньше, чем Робу, но она решила держать его до последнего, так сказать, до крайнего случая. Ей чертовски не хотелось портить это платье, которое на самом деле она купила в севастопольском «Альбатросе», целых два года собирая деньги и покупая инвалютные боны копейка за копейкой.
- Отвернись... хотя нет... расстегни мне молнию - Купидоновна встала и повернулась к Робу спиной.
Да уж, думал Соколов, медленно двигая вниз молнию, за которой постепенно открывалась спина Купидоновны с тоненькими бретельками от бюстгальтера, свершилось, но где... Платье раскрылось и Танюша, подняв ноги, просто вышла из него, прижав к груди вместе со злополучной фланкой. Она стояла к Робу спиной и не поворачивалась.
- Не смотри на меня. Отвернись сейчас же... - Таня говорила, не поворачивая головы, но голос ее был не таким строгим, каким по идее должен был бы звучать. А Роб смотрел на нее, не отрываясь. За свою недолгую еще собственно жизнь, то, что он видел сейчас в беседке на водолазном полигоне, оказалось самым красивым зрелищем из всех виденных за время его еще почти целомудренных отношений с представителями противоположного пола. Спиной к нему, полуосвещенная светом от окон, прорывающимся сквозь густую листву, стояла стройная и ничуть не полноватая как раньше казалось девушка в модных тоненьких трусиках типа «неделька», с узкими бретельками, стягивающими спину так, что чувствовалось, что они поддерживают совсем не детскую грудь, и в чулках, да таких, какие Роб никогда и не видел. Блестящие, обтягивающие ноги, они заканчивались широкой, кружевной резинкой, удерживающей их на ногах. А если ко всему этому добавить, что Танюша стояла на высоких каблуках, чуть переминаясь с ноги на ногу, то зрелище открывалось такое, что Соколов, несмотря на то, что был по пояс раздет, вспотел одновременно с появлением дрожи в ногах.
- Ну, я пошла.. - сказала Купидоновна, прерывая затянувшуюся паузу.
- Куда!!!? Стой! Тань... ну куда ты?- выходя из прострации, чуть не крикнул Роб.
-Что? Распутывать иду...
- Таня... стой, давай сюда... ты посмотри, куда идешь... тебя из дома как в кино на свету рассматривать ведь будут... - он встал, стараясь не глядеть на Таню, вынул у нее из рук тряпки и пошел к воротам. Там на удивление быстро он, наконец, разъединил платье и фланку, ничуть не попортив злополучным якорем эти мелкие кружева и направился обратно в беседку. Купидоновна все также стояла в глубине беседки, полуобнаженная и обольстительная. Соколов зашел, протянул ей платье и устало опустился на скамейку.
- Вот... все нормально, Танюша... цела твоя фирма... - сказал он неожиданно неровным, срывающимся голосом. Она молчала, прижав тонкое, невесомое платье к груди. Роб только сейчас заметил, что и трусики и бюстгальтер были у нее такого же темно-синего цвета, как и платье. И еще он заметил, что у нее чуть-чуть, едва заметно подрагивает живот... Роб вздохнул, и набравшись смелости, взял Таню за бедра и притянул к себе, уткнувшись губами в ее аккуратный пупочек. Он целовал его и даже не услышал, как платье выпало из Таниных рук на скамейку, а сама она, обхватив его за голову, с силой прижала к своему животу, задышав часто-часто, и начиная все сильнее дрожать всем телом.
- Встань...- услышал он ее задыхающийся шепот... - Встань...
Он вставал, не выпуская ее из объятий и стараясь прижиматься к ней всем телом. Купидоновна дышала глубоко и тяжело, но уперев руки ему в грудь, заставила Роба оторваться от своего тела.
- Расстегни... расстегни... у меня он спереди застегивается...
Сначала Роб не сообразил о чем идет речь, но когда Танюшка начала шарить у себя на груди, он сообразил, что речь идет о застежке бюстгальтера и щелкнул на удивление легко расстегнувшимся замочком. Две великолепные, сочные груди сами прыгнули ему в руки, а Купидоновна вдруг повисла на нем, задышав как велосипедист на сотом километре гонки. Роб, который почему-то вдруг стал спокоен как танк, наклонился и поймал ее сосок губами...
- Так!!! Это кто там ночью по полигону шатается!!!? Ко мне!!! Это дежурный по училищу капитан 1 ранга Побелевский!!! Быстро сюда!!! - голос откуда-то прямо из-за кустов за их спинами раздался так громко и неожиданно, что Соколов, только успевший нежно поцеловать Танюшин сосок, тут же его чуть не откусил.
- Ой, Побелевский, Побелевский... господи, меня же с работы выгонят... платье, давай платье... мамочка... - едва шептала девушка, дрожащими руками пытаясь застегнуть непослушную застежку бюстгальтера. Каперанг, явно слышащий какой-то неясный шум на территории полигона, и не слыша никакой реакции на свою громкую тираду, видимо разозлился.
- Ну, держитесь!!! Я иду!!!
- Что делать? Что делать? - Купидоновна явно впала в панику, а вот Роб, как ни странно, подобрался и мигом просчитав ситуацию, принял, как оказалось самое верное, хотя и неприятное решение.
- Тихо! Не успеешь платье одеть... Быстро в бассейн. Там прохладно, но это лучше, чем с работы вылететь... и опускайся быстро, но тихо... не прыгай... и сюда в самый угол... нос высовывай из воды и дыши... бегом...
Купидоновна, услышав хорошо поставленный командный шепот Соколова, за неимением других вариантов схватила сумочку, метнулась к краю бассейна и на удивление тихо и грациозно, без единого всплеска и визга опустилась в воду. На их счастье дежурный по училищу был офицером немолодым и неторопливым. К тому же, что еще важнее, фонарик, который был у него, почему-то сразу не зажегся, и пока каперанг чертыхаясь, пытался заставить его работать, Роб успел вдеться во фланку, заправить ее под ремень, и поправив гюйс и пилотку, шагнул к дежурному первым, отсекая его от беседки.
- Товарищ капитан 1 ранга, курсант 131 роты Соколов!
Фонарик зажегся и дежурный, осветив Роба с ног до головы, спросил недовольным голосом:
- Товарищ курсант, что вы здесь делаете в такое время? И почему не отвечаете сразу?!
Побелевский был начальником кафедры с другого факультета, слыл мужчиной дотошным, вредным и ничего не прощающим. Наверное, это было не совсем так, но с точки зрения курсантского сообщества Побелевский страдал старческими маразмами и докапывался до самой безобидной мелочи. С ним надо было разговаривать только на том языке, который он понимал. Соколов набрал воздуха как можно больше, и словно на строевом смотре затарабанил:
- Товарищ капитан 1 ранга, час назад в казарменном помещении обнаружил отсутствие портмоне с комсомольским билетом и военным билетом. Постарался вспомнить, где мог оставить, и понял, что только на водолазном полигоне, где у нас сегодня были занятия. Сразу же побежал сюда, чтобы успеть поискать до вечерней проверки.
Каперанг еще раз посветил Соколову в лицо. Видимо пытался определить по выражению лица, врет ему курсант или нет.
- Ну и как? Нашел?
- Так точно, товарищ капитан 1 ранга!!! Нашел!!! Все спички сжег, но нашел!!! Он там, в беседке за скамейку завалился. - радостно выпалил Роб, постаравшись придать лицу выражение счастливого бандерлога и вынимая из-за пояса свое портмоне.
Дежурный по училищу посмотрел на часы. Соколов тоже. Было без пятнадцати десять.
- Ну ладно, отойди-ка в сторону, курсант, дай взгляну, что тут творится...
У Соколова мгновенно вспотела спина, но он сделал шаг вбок, пропуская каперанга к беседке. Тот шагнул внутрь, поводил фонарем по сторонам.
- Гм... бардак тут развели... надо их начальнику кафедры пожаловаться... мусор, тряпки грязные...
И каперанг, подцепив прутом, который он вертел в руках, Танюшино платье, лежавшее на скамейке, брезгливо выбросил его куда-то в кусты.
- Ну, все ясно, Соколов! Бегом марш в роту! Не надо опаздывать на вечернюю проверку, а я этим раздолбаям водолазным замечание в училищный вахтенный журнал запишу... бардак, сплошной бардак... даже ворота не заперты...
И капитан 1 ранга шагнул к краю бассейна и перевел фонарь на воду. Соколов вспотел в очередной раз, но видимо водолазные навыки Купидоновны были вполне сносны и поверхность воды оказалась девственно спокойна и неподвижна.
- Пойдемте, Соколов, пойдемте...
И Роб вместе с дежурным по училищу покинул водолазный полигон. Ему не удалось отвязаться от Побелевского вплоть до самой своей казармы, куда направился дежурный, чтобы на первом факультете выборочно проверить вечернюю проверку в одной из рот. Он зашел в первый подъезд, а Соколов залетев в свою роту, попал как раз когда их роту как самую неблагонадежную на факультете проверял лично дежурный по факультету. Он отстоял в задних рядах пять минут, гаркнул своё «я» и сразу после роспуска строя выскочил на улицу, спеша к брошенной им на произвол судьбы Купидоновне.
На полигоне было тихо. В беседке Тани не было. Роб в растерянности остановился. Торопясь вернуться, он не взял с собой ни фонаря, и даже забыл самые обычные спички.
- Я тут... - раздался тихий голос откуда-то с другой стороны бассейна. Роб пошел на голос. Таня сидела на краешке скамейки так, чтобы на нее не падал свет, и она видела ворота.
- Ты как?
- Знаешь, я даже не замерзла...
Удивительно, но Купидоновна, внешне казавшаяся избалованной и капризной девушкой, сейчас, сидя на задворках училища в одном нижнем белье с полуспущенными чулками, мокрая и растрепанная, была спокойна, словно бы так и должно было быть и собственно такие приключения ей не в новинку.
- Давай платье найдем...
Роб, словно опомнившись, закивал головой.
- Да... конечно, конечно... дьявол!!! Я же спичек не взял...
Танино лицо в темноте не было видно, но судя по звукам, она чуть хмыкнула.
- Не убивай меня только... я совсем забыла, что у меня в сумочке зажигалка была... я только в воде вспомнила...
И тут они оба захохотали. Они заливались минут пять, почему-то не таясь и во весь голос, снимая этим смехом все то нервно-психическое напряжение, которое держало их последние минут сорок. Слава богу, никого из дежурно-вахтенной службы училища в этот раз рядом не оказалось, этот концерт никто не слышал и на его звуки никто не нагрянул с очередными сюрпризами. Потом Роб полез в кусты искать злополучное платье, подсвечивая себе зажигалкой. Его он обнаружил сравнительно быстро, целым и невредимым, но с одним небольшим, но крайне неприятным нюансом. Каперанг Побелевский все-таки испортил им вечер еще раз. Платье, которое он так ловко пульнул куда-то в сторону, упало как раз в то место, где на земле лежал шланг, под которым, как и положено на флоте, натекла приличного размера лужа. Так вот, продукт итальянских модельеров упал точно в середину этой лужи, вследствие чего Танюшина шелковая гордость была мокрой, и что еще хуже, ужасно грязной.
- Хм... если я его одену, меня на первом же повороте заберут в медвытрезвитель... господи, за что же такое на мою голову... Роб, нас кто-то сглазил, наверное... Ну и как мне домой идти? Прямо так?
По поводу того, что их кто-то сглазил, Соколов скромно промолчал, про себя отметив, что его «везучесть» подтвердилась еще один раз, а вот по поводу того, как Тане идти домой, крепко задумался. Картина с Купидоновной, заходящей в рейсовый автобус вот так, в одних чулках и нижнем белье с гордо поднятой головой и грудью, была слишком нереальной, чтобы стать действительностью. А вид пробирающейся в том же виде «тропой Хо-Ши-Мина» девушки на своих шпильках по косогорам и между кустами была вообще фантастичным дальше некуда.
- Соколов, ну думай же! Или мне идти застиранные юбочки с веревок воровать?
Роб думал. Поймать такси в Голландии было делом вообще нереальным, особенно в такое время. Да и таксист бы наверное онемел при виде такой пассажирки. Автобус отпадал, попутки тоже по тем же причинам. Оставалось одно. Одеть Купидоновну хотя бы во что-то, что скроет ее прелести от чужих глаз, и выдвигаться пешком. В том, что он теперь просто обязан проводить ее до дома, сомнений не было никаких.
- Танюшенька... ты посиди здесь еще минут десять-пятнадцать... я сейчас вернусь и все будет нормально.
Роб предусмотрительно не стал говорить что он придумал, чтобы сразу не получить отказ, и чмокнув девушку в губы, помчался обратно в казарму. Никаких начальников по дороге ему не попалось, и прошмыгнув в казарму, где слонялись полураздетые однокурсники, он сразу бросился в баталерку. Там, раскидав свою укладку, он вынул новенькую робу, выданную только несколько дней назад, на которую еще не успел подшить номер, да и вообще еще ни разу не одевал. Талия у Купидоновны была явно поуже, и он заодно прихватил кусок веревки, невесть сколько времени валявшийся в его вещмешке. Несмотря ни на что, Соколов был курсантом ответственным, и помозговав, решил все-таки заглянуть к старшине роты, чтобы поставить того в известность без объяснения причины, что осознанно идет в самоход.
Едва Роб нарисовался в двери старшинской и открыл рот, чтобы произнести заготовленную речь, как был встречен громовым хохотом старшины роты.
- Ха... ха... ха... Роб, ты где пропадал все время? Я тебя часов с семи пытаюсь отловить? Все говорят, только вот был... ищу, а тебя нет нигде? Ты чего шхеришься-то?
Соколов сразу прикрыл рот. Старшиной их роты был его одноклассник, такой же курсант третьего курса, только пришедший не после школы, а со срочной службы уже в чине старшего сержанта. Мужик он был вполне приличный, правда, с еще не до конца вытравленными замашками годка-старослужащего, но с вполне нормальными командными навыками, что дало возможность командиру вопреки всем училищным правилам назначить его старшиной своей же роты еще на третьем курсе. Теперь он в отличие от других носил мицу, а не бескозырку, чем безмерно гордился, и во всю старался соответствовать оказанному ему доверию. Судя же по его смеху, ничего ужасного ждать не приходилось, но привыкший к всякого рода неприятным ситуациям, возникающим именно с ним, Роб решил не торопить события.
- Да не шхерюсь я... так... на танцы ходил... А что?
- Странный ты человек, Роб... Ты к Сан Санычу подходил по поводу увольнения?
Роб удивился. Об этой своей попытке уйти в город он никому не говорил.
- Подходил... и что? Это что, запрещено? Он все равно меня послал подальше...
- Да что ты сразу набычился!? Он часов в восемь перед отъездом домой меня на факультет вызвал и дал команду отпустить тебя до нолей воскресенья в город... Мол, к Соколову девушка издалека приехала... надо ему... Я тебя искать сразу, а ты пропал, как в воду канул... Давай езжай, пока еще катера ходят... или уже не хочешь? Передумал?
Такой щедрости души от неукротимого Сан Саныча Роб все-таки не ожидал и даже подумал, что будь он был первокурсником, то, наверное, прослезился бы от радости.
- Ну что замер как столб соляной!? Берешь увольнительный?
- Даааааа....
К полигону Роб мчался уже с бескозыркой под мышкой, увольнительным билетом в портмоне и сложенной робой в пакете. На все про всё в роте у него ушло минут пять, и он даже успел забежать в сушилку, где заранее мысленно извиняясь перед хозяином, стянул самые маленькие кеды из найденных на батарее. Танюша сидела там же, и судя по всему уже начинала замерзать. Принесенные предметы военно-морского вещевого аттестата она осмотрела скептически, но озвучивать отношение к ним не стала, а лишь толканула Соколова в плечо.
- Отворачивайся...
Зачем ему было отворачиваться сейчас, Роб так и не понял, но послушно повернулся к девушке спиной.
- Держи... и не вздумай головой крутить...
Роб протянул руку за спину, и в его ладонь легли еще влажные трусики, бюстгальтер и чулки Купидоновны.
- Не хотят сохнуть... в руках понесу... Ну, какова морячка получилась?
Роб повернулся. Вопреки его ожиданиям, Купидоновна не выглядела чересчур комично. Она скорее напоминала ученика дзюдоиста или начинающего молоденького борца в еще немятом кимоно. Потом он еще минут пять подвязывал веревкой спадающие с ее бедер брюки, тщательно стараясь не задевать руками ее прохладную кожу, затем обувал кеды, которые все-таки оказались великоваты, правда, всего на пару-тройку размеров. Все это время Купидоновна тихонько хихикала. Ей было щекотно и почему-то очень весело.
- Ну, товарищ курсант... и что теперь? Идите, девушка, домой одна, я вам завтра позвоню? Меня, бедненького, в увольнение дяди начальники не пускают? А?
И вот тут Соколов, предварительно помахав перед лицом Купидоновны ее же нижним бельем, небрежно бросил его в пакет, и стараясь говорить как можно безразличным тоном, спросил:
- А что, Татьяна... все время забываю вас по отчеству... приглашение в гости еще в силе? Моряк девчонку не обидит, моряк вернет ее в семью! Пошли!
А потом они еще целый час брели в кромешной темноте по косогорам и балкам до первых домов по улице Богданова. К Купидоновне на удивление пришло игривое настроение, которое не портили слетающие через каждые десять шагов кеды и постоянно пытающиеся сползти на колени штаны. Она то требовала, чтобы Роб переносил ее на руках через несуществующие лужи и грязь, то поворачивалась к нему спиной, задирала робу чуть ли не до шеи, и томных голосом просила почесать ей между лопаток. Сначала Соколов как-то неуверенно смеялся над ее причудами. Уж больно непохоже это было на неприступную лаборантку Куприянову. Но потом догадался, что все эти сегодняшние ночные приключения стали слишком сильным потрясением для в общем-то молодой девчонки, его одногодки, изо всех сил старающейся выглядеть стильной, взрослой и недоступной простым смертным дамой. И то, что сейчас происходит, просто естественная реакция на произошедшее. Все эти раздевания с купаниями взяли и смыли с нее этот грим. Её отпустило напряжение и на свет вылезла настоящая Таня Куприянова, до этого запрятанная под тщательно вылепленный образ. И Роб включился в игру, которая к тому же ему нравилась. Так, веселясь и дурачась, они дошагали почти до ее дома, перед которым их задержал патруль Северной стороны. Но на этот раз «везение» Соколова не сработало. Начальник патруля, старлей, издалека принявший Купидоновну за расхристанного матроса, долго смеялся, рассматривая этого «матроса», а потом отпустил их, пожелав счастливого пути и такой же счастливой ночи. На это пожелание Купидоновна отреагировала особо весело, поцеловав в ответ старлея в щечку и звонко хлопнув Роба ладошкой по заднице. Перед дверями Таниной квартиры веселье резко прекратилось, и Роб в нерешительности застыл на площадке. Вроде бы причин для этого не было. Никто из соседей во дворе и подъезде им не попался, и примерную девушку Таню в таком оригинальном и интересном одеянии не видел, а вот фонтан безудержного смеха все таки иссяк. Купидоновна молча порылась в сумочке, достала ключи, и распахнув дверь, шагнула в квартиру. Роб, не получив приглашения, остался стоять на площадке, лишь протянув ей пакет.
- Подожди, я сейчас...- бросила она Робу, и забрав пакет с вещами, скрылась в глубине квартиры. Ее не было минуты две. Соколов стоял, тупо уставившись на дверь, и понимал, что здесь он сегодня не останется, чему причин было множество, главной из которых был он сам и его хренова способность ловить проблемы на пустом месте. Он стоял, разминая сигарету, и представлял, как сейчас поплетется один обратно в систему, и будет утром злой и невыспавшийся. И как раз в тот момент, когда он решительно шагнул к двери, чтобы крикнуть внутрь, что уходит, на пороге выросла Купидоновна. В руках она держала небольшое пластиковое ведро, наполненное водой. Молча размахнувшись, она с ног до головы обдала водой Роба, и блаженно улыбнувшись, сказала, отступая в прихожую:
- Заходи, Робик... раздевайся. Я тебе там платье приготовила... Ну, не одной же мне сегодня всю ночь мокнуть и краснеть...
Их роман оказался бурным и недолгим и закончился всего через пару месяцев. Они расстались спокойно, и остались к обоюдному удовлетворению добрыми друзьями. Об их отношениях так никто и не узнал, да они и не стремились их афишировать, понимая, что все это ненадолго. Репутация Купидоновны как девушки строгих правил и высокоморального поведения только крепла, и еще через год она вышла замуж за выпускника училища, того самого четверокурсника, первого добравшегося до ее девственной груди. А вот у Соколова после той немного сумасшедшей ночи навсегда пропало это самое его «вечное» невезение, словно его смыла вода из Таниного ведра...

Челобитная

Солдат был маленький. Нет, не то чтобы совсем - минимальный армейский порог роста в полтора метра он без проблем одолевал. Но телосложение его было бы правильнее назвать теловычитанием, а потому весил Солдат мало. Меньше 50 кг, причем заметно меньше. Зато он был умный. За плечами технарь, неудачная попытка поступления в престижный ВУЗ - по армейским понятиям просто титан мысли. Такое сочетание ТТХ, или тактико-технических характеристик, во время службы в учебной части ВВ МВД СССР привело к определенным, и можно сказать, удачным последствиям. Во-первых, он был отличником боевой и политической, комсоргом взвода и правой рукой сержанта-«замка». Ну, и лейтенанта-взводного тоже. Во-вторых, несмотря на то, что учился он на собаковода, а срок обучения уже подходил к концу, он еще ни разу не бегал в дресскостюме - т.е. таком тяжеленном ватном скафандре, на котором отрабатываются приемы задержания человека служебной собакой. В последнем, наверняка, сыграло роль также и то, что его собственная собака на задержание ходила классически, точнее даже - образцово-показательно: прыжок на правую руку задерживаемого, рывок вниз и вперед, отчего бегущий человек совершал кувырок через голову, и затем удержание лежащего человека за горло. Но из всей роты она такая была одна. Большинство прочих собак просто хватали убегающего за задницу и начинали трепать край куртки дресскостюма. Как и наш второй герой - Собак.
Собак был большой. Ну, не то чтобы великан, хотя до метра в холке ему недоставало лишь малости. Но несмотря на значительный рост, лапы его казались непропорционально короткими, настолько внушительным было бочкообразное туловище. Бурый окрас и стать придавали бы зверю сходство с медведем, если бы не голова, больше всего напоминавшая бензобак от мотоцикла ИЖ-Планета с приваренной спереди банкой из-под сгущенки. Несмотря на значительный размер головы, мозгов в ней было столько же, сколько и в бензобаке-прототипе. Поэтому команд Собак не знал ни одной, кроме команды «Вперед», да и то потому, что она всегда сопровождалась увесистым пинком под зад. Вообще же из-за своей непропорциональности, угловатости и неуклюжести, Собак выглядел грубо вытесанной заготовкой для лучшего друга Буратино. А поскольку Буратины на вооружение Внутренних Войск еще не поступили, то маялся с этим чудом природы обычный человек с «говорящей» белорусской фамилией Невдах. Не знаю, как бы справился с Собаком другой вожатый, но Невдах был силен и не слишком умен, а потому и не пытался чему-либо научить своего подопечного. Применив житейский здравый смысл, заменявший ему интеллект, он пришел ко вполне разумному выводу: раз Собак мотает в учебке уже 5 срок, значит уже 5 человек, и возможно, более умных, до него пытались, и ничего не смогли. А потому и ему, Невдаху, тут ловить нечего. И он просто заменял все команды единственной отработанной «Вперед» с пинком.
Н-да. Однако ж здоровый солдатский пофигизм был начисто чужд нашим офицерам. Понимая, что без отработки задержания по схеме, хотя бы отдаленно напоминающей классическую, собаки экзамен не сдадут, а значит следующий сезон им опять маяться с теми же собаками, отцы-командиры приняли решение бороться с хватанием за задницу. Для этого к дресскостюму на пояс был ротными умельцами присобачен здоровый такой лист фанеры, полностью закрывающий пятую точку и ноги. А в правой руке тот несчастный, которому выпадет доля бегать в этом супер-костюме, должен был держать ветку. Ею предварительно нужно было отлупить удерживаемого вожатым пса по морде, дабы разозлить и привлечь внимание именно к правой руке.
Думаю, читатель уже догадался, кто именно стал «жертвой», засунутой отцами-командирами в модифицированный дресскостюм? Конечно, тот самый махонький-щупленький комсорг, с которого и начался этот рассказ. Ведь такое ответственное дело нужно поручать самому доверенному человеку, да и собака его не нуждалась в намечаемом переучивании. Вот так удача неожиданно и поворачивается к человеку спиной, причем с притороченным пониже ее листом фанеры...
День был достаточно пасмурный. На душе у Солдата скребли кошки, по спине текли струйки пота. Перед ним стоял Невдах, уперев расставленные пошире ноги в землю и натянув поводок Собака. Собак пока относился к происходящему индифферентно, потому что жратвы в поле зрения не наблюдалось, а суки были благоразумно из этого поля зрения удалены. Обычно у всех псов в процессе обучения вырабатывается стойкая реакция на дресскостюм, и они начинают лаять и кидаться лишь только при его виде. Но Собак был идеально спокоен - в его пустой башке не закрепился даже такой рефлекс. Ну стоит перед ним какая-то фигура с веточкой, и пусть себе стоит, и фиг с ней. Хотя хвост напрячь не мешает, вдруг хозяин даст команду?
Однако вместо этого фигура, а точнее - Солдат, подбадриваемый криками офицеров, как-то бочком подобрался вплотную к Собаку и весьма интеллигентным жестом отхлестал его веточкой по морде. Реакция животного была ровно такой же, как у верзилы-гопника, получившего пощечину от заморыша в очках и шляпе - Собак опупел. Вряд ли ему было больно, но неожиданность... да и вообще - что вы хотели этим сказать??? Между тем Солдат уже успел отбежать на положенное расстояние, и зверя вывела из размышлений команда «Вперед!». То ли расслабленный в задумчивости хвост недостаточно самортизировал удар, то ли Невдах рассчитывал сразу придать подопечному ускорение, необходимое для полета к правой руке Солдата, а может просто вложил в свою «команду» все то непечатное, чем начинили его отцы-командиры перед занятиями - но скорость, которую развил Собак, была просто потрясающей. Бурой молнией сверкнул он над поляной, а затем, как и положено после молнии, раздался гром: все еще поглощенный мыслями о веткой по морде, пес не только что не стал прыгать на руку, он забыл даже схватить зубами за задницу, и просто со всей дури врезался башкой в лист фанеры. Это был настоящий гром, я нисколько не преувеличиваю, а сомневающиеся могут поставить дома простой эксперимент, для которого необходимы только фанера и пустой бензобак от мотоцикла. Кстати, мне бы запатентовать технологию, да продать потом звуковикам на киностудию, эххх...
Если бы все произошедшее потом показать в замедленной съемке, то мы наверняка бы увидели, как взлетает в воздух на свой фанерке Солдат, смешно дрыгая конечностями, как он приземляется на спину Собака, и судорожно сцепляет руки на шее пса... Но все это произошло так быстро, что мы увидели уже только результат - человек в дресскостюме на спине зверя, причем разница в весе у них была такая, что пес даже не сильно замедлил бег. А потом раздался душераздирающий и леденящий кровь вопль «Стоять, бляхха-муха!», и Собак... встал, как вкопанный. «Кто кричал?» - спрашивал потрясенный взводный, пока мы отцепляли полубессознательного Солдата и выковыривали его из дресскостюма. Долго никто не мог поверить, что столько децибел таилось в этом тщедушном теле, но метод исключения дал вполне однозначный результат - кричал Солдат. И если вопль его произвел такое впечатление на нас, стоявших поодаль, то можете себе представить, как он подействовал на Собака, которому он пришелся прямо в его маленькие несуразные ушки, причем почти сразу после ушиба об лист фанеры? Немудрено, что он остановился, хотя вряд ли понял смысл. Но зато! Зато с тех пор при задержании он всегда прыгал на спину, что считалось вполне достойным троечки результатом, а «Стоять, бляха-муха!» стало его второй командой! И вот с таким нехитрым багажом из двух команд он умудрился в итоге все-таки сдать экзамен, и уехать с Невдахом охранять зону...