Ромэо и Джульетты
Раннее майское утро. Капитан Иванов (фамилия подлинная) сидит в канцелярии. Капитан задумчив и сосредоточен. Русский вопрос: "Что делать?" стоит перед ним в образе двух тёлок из соседней деревни Камышинка. Сегодня ночью на боевой позиции зенитно-ракетного дивизиона он обнаружил две бутылки водки, закусь, сигареты и означенных выше тёлок в возрасте героини Шекспира, притаранивших всё это в нагрузку к себе. Ефрейтор Монтекки не явился, предупреждённый шпионами о ночном дозоре капитана.
Пьянка на позиции - это ЧП, но она с лихвой возмещается губой. Гоноррея излечивается лошадиными дозами антибиотиков - уже проверено, но сигареты... Как горят дивизионы, Иванов, к сожалению, знает, и это повергает его в задумчивость. Пока проведены только самые неотложные мероприятия - дежурный офицер (ваш покорнейший слуга) получил дюлей, девки, проведя ночь под замком, вымыли пол в канцелярии и теперь стоят, сисястые, нагло показывая капитану, что им всё нипочём. Да, у Шекспира, хоть и закончилась самоволка трагедией, но, по крайней мере, дивизион не сгорел. Как бы сделать так, чтобы они сюда вообще не ходили?
Наипростейший вариант - выпороть, отпадает сразу. Если дойдёт до политотдела - обвинят или в крепостничестве или, не преведи господь, в извращении. К родителям отвезти - не получится. Всю ночь в деревне гуляли, кстати, водку и закусь девки, скорее всего, со столов спёрли, теперь там спят, а после будут похмеляться. Можно привлечь к воспитанию школу, но тут есть нюанс. Не далее как года 2 назад тот же Иванов в чине старлея и неженатый, бывало, грузил на свой мотоцикл штук по 5 учительниц и вёз к офицерам отдыхать. Так что, разговор с женским педагогическим коллективом на тему недостатков в половом воспитании подрастающего поколения ещё неизвестно как кончится. Куда ни кинь, всюду клин. Наконец, Иванов принимает решение, надевает фуражку, выталкивает на улицу девок и выходит из казармы на развод.
Отмахнувшись от доклада дежурного и выслушав рёв, обозначающий приветствие, Иванов сразу переходит к делу.
"Дизеля!" Сержант Скворцов поднимает левую ногу, выбрасывает её вперёд, топает ею о землю, поднимает правую ногу и ставит её рядом с левой ногой. Интересно, не к нему ли были бабы? Иванов, между тем, продолжает: "Масло менял? Менял. Неси ведро отработки." Отработка - это то, что получается из масла - мерзкая, липкая чёрная грязь. Скворцов пожимает плечами и дембельской иноходью напрявляется к хранилищу ГСМ. "Бегом!" толкает его окриком в спину Иванов, Скворец переходит на рысь и скрывается за углом. "Каптёрка!" "Я!" и ефрейтор Шарипов шагом официанта выходит из строя. "Тащи сюда старую подушку!" Не менее удивлённый, чем Скворец, Шарипов исчезает в казарме. Пока они ходят, Иванов вглядывется в строй. Если долго вглядываться в строй, строй не будет вглядываться в тебя. Он будет глазеть на титьки и коленки сзади тебя стоящих шмар. А они, ободренные взглядами, верят, что любовь вечна, непобедима и за любовь можно выпить яду, ну, или водки.
Ведро отработки и подушка появляются одновременно. Иванов переходит на голос, каким командуют на парадах - ясный, громкий, без выражения и лишних пауз. "Сейчас мы разденем их догола, вымажем в отработке, вываляем в перьях и в таком виде отвезём в Камышинку. Шарипов - распарывай подушку!".
Устав не дозволяет солдату эмоции. Он не может выразить свой восторг, хлопая в ладоши, свистя и крича "Вау!". Но есть единственное исключение. Дивизион отрыл рот сначала от удивления, через несколько секунд оно перешло в радость, а потом в восторг от предвкушения цирка. И грянуло "Ура!". Сначало не очень стройное, потом всё громче и слаженнее и наконец во всю глотку орали все: суслы, черпаки, деды и даже дембеля, к которым, собственно, девушки и пришли на рандеву. "Отставить!" крикнул Иванов, чуткое ухо которого уловило звук сирены. Пасти захлопнулись, наступила тишина. И все услышали, что сирены нет, а обе Джульетты воют в голос. Плакали они от ужаса предстоящей экзекуции, но ещё больше от того, что те, ради которых они пёрлись ночью две версты по тёмной просёлочной дороге, оказались грубыми невоспитанными похотливыми мужланами, готовыми потешаться над страданиями беззащитной девушки. "Отставить отработку и подушку!" устало сказал Иванов, видя, что эффект достигнут. "Старшина, бери 69-ю и отвези их в Камышинку с глаз долой." Он знал, кому что поручать, ибо из всех земных наслаждений прапощик кличкой Боб давно выбрал водку и ему можно было доверять хоть гарем султана.
И ещё год, пока не ушли на дембель деды, пока суслы не стали черпаками, а черпаки - дедами, женское население Камышинки, способное к совокуплению, обходило дивизион стороной, а на все уговоры отвечало категорическим отказом.
А потом всё пошло по-прежнему.

http://dentist.spb.ru/part5.html
Проходил я на четвертом курсе военные сборы на корабле 2 ранга с экипажем 300 человек. А так как корабль был новеньким и еще пах маслом и краской, то с него еще не успели свинтить импортную стоматологическую установку, и решили пока отдать ее мне в пользование, дабы я не зря ел свой мичманский паек. Прибыл я на него в четверг, а в пятницу, проводя знакомство с личным составом за колодой карт и банкой "шила" (спирт по морскому) увидел, что у матроса, прибежавшего по какому-то поручению к мичману-фельдшеру щека закрывает якорь на погоне. А надобно сказать, что был на корабле замечательный фельдшер, который к медицине имел гораздо меньшее отношение, чем я к атомным подводным лодкам. Уезжая со сборов, я оставил ему двойной тетрадный листок, на котором было написано корявым почерком какую таблетку из какого ящика давать человекам, если у них болит там-то и то-то. Этот листок бумаги мичман аккуратно запаял в целлофановый пакет (море и шило рядом все-таки) и хранил в нагрудном кармане. Впоследствии здоровье многих людей зависело от того, упомянул ли я такие симптомы в этом листке, т.к. если мичман бывал совсем пьян, то все знали, где спрятаны его фельдшерские знания. На вопрос, чем он занимался два года в училище, он отвечал просто: Пил! А на вопрос, почему он книжек не притащит в медицинский отсек, он отвечал: Да не понимаю я там ни хрена!!!

Так вот про матроса я узнал, что зуб у него болит уже неделю, а мичман посоветовал полоскать шилом и даже щедро выдал 50 грамм, чего ребятам из кубрика не хватило даже лизнуть, а больному матросу и понюхать. Увидев, что дело пахнет флегмоной, абсцессом и венком на поверхности Балтийского моря, я переполошился и решил срочно зуб удалять, т.к. дело было в пятницу в полночь, а до понедельника его даже в госпиталь не отправить было. Отправив санитара стерилизовать инструменты, я в какие-то сорок-пятьдесят минут закончил партию в "дурака" и решил приступить к операции. Фельдшер сразу заявил, что вида крови не переносит, а т.к. мне нужен был кто-то подать, взять инструмент, то послал со мной боцмана. Боцман заявил, что дома он резал не только кур и быков (странно усмехнувшись) и крови потому не боится.

Открыв огромный стерилизатор, я сначала молчал минуту, а потом стал говорить такие слова, что боцман покраснел и посмотрел на меня очень уважительно. Санитар засунул в стерилизатор не только все, что могло на его взгляд иметь отношение к удалению зубов, а еще и два одноразовых пластмассовых шприца прямо в упаковке. Можете представить, как все это выглядело после обработки огромной температурой в течение 45 минут?!! Тем более, что все инструменты никогда еще не использовались и были еще в масле, которое санитар наскоро обтер, скорее всего, об тельняшку!

Большая часть инструментов (и стерилизатор вместе с ними) была погублена надолго (санитар их потом драил каждый день, пока я не уехал). В наличии остались только одноразовые шприцы в большом количестве и пара щипцов для удаления зубов мудрости, которые лежали отдельно и не попали в поле зрения нашего великого медика.

Наскоро простерилизовав щипцы все тем же шилом (на флоте это единственная полезная вещь, после замполита, конечно), я приступил к операции! Новокаина было много, поэтому я вкатил кубиков десять, куда только смог. И тут обнаружил, что сделать разрез мне нечем, т.к. единственные два скальпеля погибли. Тогда я решил просто промыть флегмону. После десятка вколов, гной потек, наконец, довольно обильно. Боцман, который держал тазик с инструментами, стал бледнеть и отворачиваться. Промыв гной чистым новокаином (больше было нечем), я получил такую стойкую анестезию, что матросу можно было незаметно отпилить голову, а он бы и не дернулся. Тогда я решил приступать собственно, к самому удалению. Удалять пятый зуб щипцами для восьмого очень и очень неудобно. Врачи меня поймут. Первое, что я сделал, это сломал зуб. От этого хруста боцмана передернуло, а матрос жалобно спросил: "Все?" Не поняв, что он имел ввиду, я бодро пообещал, что жить он еще будет и задумался. Удалять корни пятерки щипцами для восьмерки невозможно в принципе, т.к. у них щечки просто не сходятся и все! Нужен был элеватор или щипцы для корней. А нету!

Минут через пять меня осенило! Кто был в армии или в тюрьме (заметьте, я не обобщаю), знает, что всегда есть какой-нибудь умелец, который вырезает модели крейсера в натуральную величину из обыкновенной дверной ручки или портрет президента из головки пули. В общем, по тревоге боцман поднял половину состава умельцев, и мне были принесены все инструменты, которые были на корабле. И, о чудо, среди них была какая-то стамеска или долото или штихель (до сих пор не знаю, как это называется), совершенно похожая на элеватор. Схватив его, я утопил его в шиле вместе с рукояткой, и несколько минут наблюдал страдающую рожу боцмана и ненавидящие взгляды, бросаемые на матроса, по вине которого я испортил уже грамм 500 драгоценной влаги.

Но на этом приключения не кончились. Элеватором снимается часть кости над корнем зуба, а потом выбивается и сам корень. Одной рукой доктор держит челюсть больного, а другой - сам элеватор. Бить же киянкой по элеватору должен кто-то другой. Причем это довольно сложно сделать с первого раза, т.к. если бить слишком сильно, то можно улететь острым инструментом куда угодно, а если бить слишком слабо, то ничего не выйдет. Я думаю, Вы догадались, кто именно должен был бить молотком.

Боцман сделал ровно три удара!..

Первый удар был очень слабым и мимо. И слава богу, что слабым, потому что целил он почему-то в глаз. Поняв, что глаз надо прикрыть, я растопырил пальцы... Зря наверное... Больно было ужасно! Выматерив боцмана, я таки заставил его не отворачиваться в момент удара. Третий удар был сильным, точным и последним. Для боцмана последним. Обрадованный тем, что один корень почти вывалился, я услышал за своей спиной страшный грохот. Боцман лежал в обнимку со стерильным столиком на палубе и не подавал признаков жизни. При этом единственными стерильными предметами в помещении были мой псевдоэлеватор, два тампона у меня в руке и банка шила в шкафчике. Единственное, что я сделал автоматически, это осторожно дал инструмент в руки матросу, которому было уже все равно, наколол на кончик два стерильных тампона и приказал ему не двигаться. Потом я сделал то, что люди делают обычно в такой ситуации. Я запаниковал! Я стал носиться по отсеку в поисках нашатыря и нашел его! Лучше бы я его не находил... Нашатырь был в пятилитровой банке. Содрав кое-как крышку, я сделал первое, чему нас учили в институте. "Никогда не верьте надписям, проверяйте все, что даете больному, лично". Я проверил. Но я забыл, что запахи нужно проверять на расстоянии, создавая рукой ток воздуха в сторону носа. Я просто сунул нос в банку и понюхал.

Пятница, 2 часа ночи, мы на рейде, помочь некому, инструментов нет, один труп на палубе и полутруп в кресле. И доктор, который нюхнул пятилитровую банку нашатыря. Представляете картину? Несколько минут я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни пошевелиться. Слезы градом катились по моему лицу, а я не мог даже подойти к иллюминатору, который к тому же и был наглухо задраен.

И в этот момент привлеченные грохотом, а затем странным затишьем, в отсек ворвались матросы, ожидавшие тела за переборкой. Что они подумали, когда увидели боцмана на палубе, матроса с инструментом с насаженными на кончик тампонами в руках, как со свечкой и доктора, стоящего на карачках со слезами на глазах, я не знаю, но единственной мыслью было отогнать их от последнего стерильного тампона. Я на них зашипел и погрозил кулаком, так как сказать пока ничего не мог. Их крики затихли где-то очень далеко. Тут я почему-то успокоился, понял, что терять мне больше нечего. После чего я встал, подошел к матросу и быстро без посторонней помощи удалил остатки зуба. Последний тампон я вставил в рану и захлопнул ему рот. Боцман за это время очнулся сам, и почти на четвереньках уполз к себе.

Первое, что я услышал утром, когда проснулся (где-то в 14.00), было шуршание швабры. Мой больной матрос, счастливо улыбаясь, драил палубу в моей каюте. От опухоли остался только большой фингал под глазом. Ручаюсь, что если бы такое случилось на гражданке, то человек провалялся бы в больнице не меньше месяца. В армии же все сходит с рук. Может есть какой ангел-хранитель??!

ВЕРШКИ И КОРЕШКИ

Свинская это должность - старшина гауптвахты. Ни дня отдыха, сплошная нервотрепка, постоянно на переднем крае... Трудная должность, но почетная. Уважаемая.
Уважение к старшине гауптвахты проявляется по-разному: то битые стекла в квартире, то веселые какашки под дверью, то еще что-нибудь - фантазии у воинов хватает всегда. Особенно, если учесть тот факт, что старшина гауптвахты самолично провоцирует озорных матросиков и солдатиков на проявление этого самого уважения.
Была у старшего мичмана Хрипко черта такая, всем зажравшимся начальникам присущая - уж очень он любил посаженных на кичу использовать в качестве универсальной и бесплатной рабочей силы. Брал с десяток арестантов - и к себе на огород. Под ружьем, конечно, да только любой конвойный твердо знал - сегодня ты стережеешь, а завтра тебя стеречь будут - а потому всегда действовал с кичмарями заодно.
Привез как-то в воскресенье наш старшина гауптвахты - все туда же, на огород - очередную партию рабов, высыпал перед ними шесть мешков картошки и велел посадить. Объяснил профессиональные тонкости процесса, убедился, что его поняли, а потомм глупость сморозил: сел на мотоцикл и упылыл домой. Ну, они ему и посадили - не особо утруждаясь. Выкопали здоровенную яму посреди огорода, высыпали туда всю картошку, сверху как следует заровняли и грядочки аккуратненько обкопали. И даже часовой участие принял. Хрипко после обеда вернулся и умилился: уй, как ровненько! И даже благодарность кичмэнам объявил - скостил каждому одни сутки ареста... Через два месяца кое-какие подозрения у него зашевелились, когда у всех картошка равномерно по всему огороду растет, а у него грядки пустые, и только посередке дикий куст неимоверных размеров, на атомный взрыв похожий... Ну и дальше, осенью дождливой, когда пришла пора урожай собирать, искал он в остервенении старые списки арестованных, дабы вычислить участников посевной кампании - без толку, конечно. И жаловаться не пойдешь - рабство-то еще когда официально отменено, по головке не погладят.
Как говорится, нельзя дважды войти в одну и ту же реку, но зато можно дважды наступить на одни и те же грабли. На следующий год старшина организовал посев точно таким же образом, только теперь домой не уезжал, а лично осуществлял контроль за ходом процесса. Правда не непосредственно, а с соседней дачи, где параллельно лакомился шашлычком под водочку (и снова тактическая ошибка!).
На этот раз коварные арестантики под прикрытием бдительного выводного с карабином умудрились собрать огромное количество старых консервных банок - по числу сажаемых картофелин. Есть подозрение, что акция была подготовлена заранее. Каждая картошка была аккуратно уложена в банку, засыпана землей и посажена в ровненькие грядочки. Донышком вниз. В итоге вершки были - мечта Тимирязева, вот только оснью со сбором "урожая" возник ряд проблем...
Но верхом шалости все же явилось мероприятие, проведенное неизвестными злоумышленниками непосредственно на территории гарнизонной гауптвахты. Тут они превзошли самих себя. Фокус старый и проверенный, результат гарантирован.
Дело в том, что заведение это, обнесенное бетонным забором с колючей проволокой, имело (и по сей день имеет) свой собственный гальюн типа "сортир" на шесть дырок с выгребной ямой, выполненной в лучших военных традициях в виде бетонного же мешка. Сверху и сбоку - опять бетон, прямо не гальюн, а бункер Гитлера. Так вот, именно туда, где сплошной однородной массой лежало оно, вековое и нетленное... именно туда, в одну из шести дырок как-то раз прекрасной теплой летней ночью некий неизвестный солдат-матрос Пупкин сыпанул необходимо-достаточную дозу фирменных военно-морских дрожжей, и дремлющий дракон таким образом был разбужен. Через несколько дней после инициации жуткое тесто неопределенного цвета, булькая и пузырясь, рвануло на свободу, сопровождаемое оглушительным амбрэ. Страшной неуправляемой биомассой содержимое ямы неудержимо перло на солнечный свет, и не было на свете силы, способной остановить этот порыв... Оно было бесконечным и бессмертным, как Конан Мак-Клауд. Неравная битва с дерьмом длилась почти неделю, с применением технических средств, и с трудом победивший в ней старшина гауптвахты на победителя не походил. Больше месяца после этого на кичу никого не сажали, потому что дышать там было решительно нечем. Гарнизон ликовал.
Ну, любят военнослужащие старшину гарнизонной гауптвахты, ну не могут они никак сдержать своего уважения к нему, ну есть в нем что-то такое, что с необычайной силой притягивает внимание наиболее изобретательных членов наших воинских коллективов! А потому - многая ему ле-ета!

Рыбак Рыбака видит.

Миша ушёл на пенсию с должности командира БЧ-5 ДПЛ. Сбылась мечта. То, к чему долго шёл, стало явью. Кошмарной. Ибо долгожданной пенсии хватало только на пиво по выходным. Содержать жену и дочь (женильного возраста) в Санкт-Петербурге на эту пенсию просто невозможно. Такова, увы, цена
... цати лет на Севере. После долгих и упорных поисков работы (туда, куда хотел, не брали, куда звали - сам не хотел идти) Миша нашёл то, что его устраивало.
Окончив курсы водителей по категории Д, устроился работать в автобусный парк. И не простой, а обслуживающий туристов. Серьёзных, иностранных туристов и большие поездки Мише не доверяли, но и мотания на трансферах (гостиница-порт-аэропорт) хватало, чтоб удовлетворить требования жены и дочки.
И кого только Миша не возил: и наших и не наших (из тех что победнее).
И потому китайцы числом 40 человек не вызвали у Миши никаких эмоций. Погрузил у общаги, переделанной в гостиницу, и повёз. В маршрутном листе стоял не вокзал как обычно, а маааленькая такая улочка, в широких кругах туристов не известная. Располагается на той улочке скромная проходная на судостроительный завод. У проходной и выгрузил Миша китайцев.
Миша эту проходную знал как родную - сам не раз через нее ходил - на строящуюся лодку. И потому вечером, забирая китайцев у проходной, Миша, будто невзначай, спросил у старшего китайской группы(неплохо кстати говорящего по русски):
- Чего ребята, лодку принимаете?
От этого вопроса глаза китайца распахнулись на европейскую ширину. Быстро справившись с оторопью, китаец что-то понёс в ответ про рыболовный траулер, про какое-то сотрудничество.
- Ладно трендеть, - осадил китайца Миша- я сам цать лет на лодке механиком прослужил и через эту проходную тоже не раз хаживал. Попасть с нее можно только в достроечный можно, а там сейчас только лодка стоит, мне корешки из приемки сказали. Да и на твоих ребятишек посмотреть - какие к монаху под рубаху рыбаки, выправка не та. А запах лодочный от вас - ну ни с чем не спутаешь..
Миша всё верно подметил. Выпуклый военно-морской глаз примечает и замечает всё. Выправка у китайцев действительно не гражданская, молодые, рубашки на них разные, а брюки в один тон и цвет. И старшего своего(вылитый дядька Черномор только китайского разлива) слушают как-то по особенному внимательно. А запах дизелюхи действительно никаким шанелем не перебить. По всем статьям - свои братья, подводники. Тока китайские.
Черномор для виду ещё поупирался, но профессиональный интерес взял своё.
-А на какоя лодка Ви служили?
-641-Б и 877 проекты, - ответствовал Миша.
Всю дорогу до общаги Миша и китаец говорили только про лодки. Про дизеля, батареи и трюмные магистрали. Киатец тоже механиком оказался. В общем, нашли друг друга. На прощание китаец вежливо поинтересовался у Миши: с чего это вдруг заслуженный подводник, пенсионер, автобусы водит?
-Хобби - не моргнув, солгал Миша.
-Хобби - из вежливости согласился китаец.
На следующее утро Миша был слегка ошарашен тем, что на столе у диспетчера лежала заявка на его автобус ни много ни мало, а от имени военно-морского атташе КНР. Атташе просил руководство парка закрепить Мишу с автобусом за группой китайских товарищей на месяц, (включая и выходные) Сие сулило Мише более чем существенное увеличение зарплаты.
Не дурак китаец оказался. Прекрасно понял, с чего у подводника на пенсии такое хобби. Постарался, как смог.
Миша, естественно, тоже. Вместе с женой разработал программу и в первую же субботу повез китайцев в Петродворец. Довольные китайцы бродили по аллеям парка под бдительны оком Черномора. А Миша вместо экскурсовода вываливал на китайцев всё, что раскопал про парк, фонтаны и дворцы. Пришла пора ехать. Погрузились в автобус. Стал Миша выруливать со стоянки - и СТОП. Остановился. Какой-то придурок умудрился оставить новенький 'Опель' аккурат на выезде со стоянки. 'Морда' автобуса пролезает, а зад - вынос 1,5 метра - фиг. Точно в 'Опель' приходится. Пригорюнился Миша. Погудел, может хозяин 'Опелев' объявится? Да где там.
А сзади Мишу другие автобусы подпирают. Гудят, водители матеряться. А что сделать? Пока хозяин машину не уберёт - не сдвинешься.
Китайский Черномор, поглядев на эту кутерьму с буддистким спокойствием минуты две, встал со своего места и подошел к Мише.
- Мися, ми посему не ехать?
- Видишь, хрен этот моржовый выехать не дает..
- А без хрень марзовий ми ехать?
- Ессно!
Китаец повернулся к своим орлам, что-то гаркнул по-китайски - и все сорок, разом соскочив с мест, вышли из автобуса, обступили 'Опель', ухватили каждый за что смог, подняли и быстро перебирая ногами потащили завывавшую сигнализацией машину на обочину. И поставили её дверцей водителя у канавки, мордой к одному дереву. Багажником к другому.
В автобус китайцы садились под дружные апплодисменты, переходящие в овацию.

Миша ещё месяц возил китайцев.
А спустя полгода после их отъезда диспетчеру пришла очередная бумага от китайского военно-морского атташе.
Китаец просил парк предоставить автобус на месяц для перевозки китайских товарищей. Но с условием. Водителем назначить Мишу.

Горилыч

КОЛЯ.

Нашего ротного пса звали Колей. Однажды кто-то из наших мужиков притащил его из увольнения. Роста он был небольшого - чуть больше крупного кота. Сам черный, грудь и нижняя часть лап белые, уши торчком, хвост колесом. И хотя явно относясь к породе 'двор-терьеров', пёс вызывал неподдельную симпатию. 'КрасавЕц', - вынесла вердикт вся рота. После выполнения необходимых формальностей - купания и кормления - в ротной сушилке под батареями вырезали лаз, из старых одеял соорудили подстилку и по команде 'Место!' он тут же шмыгнул в свою новую конуру и затих до утра.
Через пару дней выяснилось, что новый член нашего дружного курсантского коллектива оказался на редкость нрава веселого и беззлобного, с ярко выраженными признаками высокого собачьего интеллекта. Пару дней он крутился возле дежурной службы, а на третью ночь - вылез из своей конуры и уселся возле тумбочки дневального. Рота наша располагалась на втором этаже, и дневальные, чтобы не проморгать бесчисленных дежурных, обеспечивающих и проверяющих, обычно открывали дверь на лестничную площадку и через окно на лестнице наблюдали за входом в здание. Вот эту позицию и облюбовал наш найденыш.
Какой же на утро был восторг, когда дежурная служба рассказала, что за всю ночь пес не пропустил ни одного проверяющего. Заметив офицера, он негромко тявкал и тут же убегал в свою 'шхеру'. Особую неприязнь у него вызывала повязка дежурных, так называемые "рцы". На неё он сначала рычал, потом тявкал и уже после этого 'шхерился'. Но он совершенно не реагировал на курсантов, которые возвращались из увольнения или просто из 'самохода', и даже доза принятого на грудь его не смущала.
Такие способности тут же были по достоинству оценены. Пса зачислили на штат 'ночного помощника дневального' и поставили на котловое довольствие. А за то, что первого, кого он засек в ту ночь, оказался зам начальника второго факультета, известный своей подлючестью втихаря прокрадываться в ротные помещения и заставать дневальных врасплох, получил кличку 'Коля', потому что этого 'лазутчика' звали Николай Иванович.
Такой помощник в ночное время давал возможность дневальным до предела обнаглеть: почитать конспект, отойти покурить или подавить харю о тумбочку, не опасаясь быть прихваченным. Коля бдительно стоял на стреме.
Скрывать от командира факт проживания Коли во вверенном ему подразделении не имело смысла. Все равно, рано или поздно, обнаружил бы. Поэтому решили сами ему доложить.
- Леший с вами,- резюмировал командир.- Пусть живет: До первого замечания:
Отдать должное, командир довольно терпимо переносил Колино присутствие, тем более, что днем на людях он почти не появлялся - отсыпался после ночной вахты. Кэп иногда даже позволял себе почесать у него за ухом, приговаривая: 'Как жизнь, ушастый?'. Коля с достоинством принимал ненавязчивые командирские знаки внимания, но подхалимских замашек при этом не проявлял, строго соблюдая, присущую в таких случаях, субординацию. Но подспудная мысль - тронуть, в конце концов, и командирское сердце, - его, видимо, не покидала. Когда командир утром заходил в роту и дежурный командовал 'Смирно!', после чего следовал доклад, Коля стал вылетать из своей конуры, мчаться к командирскому кабинету и усаживаться возле двери. Так повторялось несколько раз. Наконец командир обратил на это внимание:
- Дежурный!
- Я!
- Почему пёс торчит возле моей двери?
- Так: он: того: Вас встречает, товарищ командир.
- Да? Ну, заходи, Коля, расскажи, что у нас тут ночью творилось. Чувствую, мне не все доложили, - хитро улыбнулся командир.
Это стало ритуалом. Но высший пилотаж Коля показал, когда вдруг полюбил вечерние поверки. Он регулярно пристраивался на правом фланге и замирал на все время переклички. Однажды старшина роты, заметив Колю в строю, в конце неожиданно выкрикнул: 'Дублер Коля!' Тут же со шкентеля отозвалось: 'Тяв!'. Мы были в истерике.
Но, как говорится, 'В России все секрет:, и ничего не тайна'. Про уникальность нашего пса по училищу поползли слухи. На него началась настоящая охота. Беднягу несколько раз воровали, но он упорно возвращался в свою роту. После очередного покушения, командир не выдержал и приказал дежурным по роте лично выгуливать Колю и не как ни будь, а на поводке. Тут же из курсантской кассы была выделена необходимая сумма на собачью амуницию. На ошейнике ротный художник сделал несмываемую надпись: 'ВВМУРЭ им. Попова. 44 рота'.
Наши соседи-одногодки, но с другого факультета, рассуждая примитивно, как положено связистам: 'Подумаешь! У нас тоже усы растут!', - приволокли к себе в роту какого-то помоечного придурка. После отбоя пес взвыл, и выл, не переставая, до самого утра. Семьдесят рыл всю ночь таращились в потолок и через два дня пса выгнали.
А потом началось.: Всяк, из увольнения идущий, считал своим святым долгом притащить с собой какого ни будь пса. Иногда со скандалом. Какие-то идиоты увидели старика, дремавшего на скамейке у английского пруда. Рядом на поводке тихо лежал пес. Его дешево купили за конфету, поводок пристегнули деду за петлю тужурки и смылись. Дед очухался, удивился, тут же нашлись очевидцы, и старик рванул с жалобой к дежурному по училищу.
Вот таким незатейливым способом наше училище радиоэлектроники постепенно превращалось в собачий приют. Бездомных собак, к радости коммунальных служб города, становилось все меньше, а у нас уже во всю игрались собачьи свадьбы. Сытое существование собачьей стаи обеспечивала камбузная бочка для отходов. Три раза в день камбузный наряд вываливал в нее огромные лагуны. Половину, естественно, мимо, к великой собачьей радости. Вокруг бочки вылизывалось все, до зеркального блеска, так что приборку вокруг бочки уже забыли, когда делали.
Но, в один прекрасный день идиллия кончилась. Однажды дежурная служба КПП училища прикормила с вечера какого-то пса. За кусок мичманской колбасы тот 'веселил' их всю ночь, резонно решив, что КПП отныне его законная территория. Утром народ потянулся на службу. Дневальный на 'вертушке' проверял пропуска, мичман, с глазами как у окуня от недосыпа, сидел за столом в своем аквариуме, а пес дремал здесь же у его ног. И тут на КПП входит зам начальника училища контр-адмирал Токарь. Мичман срывается с места и бросается ему на встречу.
- СМИРНО!!! - орет мичман. - Товарищ контр-адмирал:
Пес вскочил, как ужаленный. Или он спросонья вопль 'Смирно!' с командой 'Фас!' перепутал, толи патологически не любил начальство, как и наш Коля, а может расценил адмиральское вторжение, как посягательство на свою территорию, только шерсть на загривке встала дыбом, клыки наружу и : Прыжок и пес мертвой хваткой вцепился в адмиральскую штанину и надолго на ней повис. Адмирал окаменел. На все КПП шум, крики, рычание, треск материи и отборный флотский мат. Когда, наконец, пса оторвали от начальственных штанов, оттащили, и пинками выгнали на улицу, адмирал, само собой разумеется, снял весь наряд КПП во главе с мичманом. Злой как пес цепной, он пока добирался до своего кабинета, снял со службы дежурного по гаражу, помощника дежурного второго факультета и вздрючил трех случайно попавшихся курсантов. Собачья проблема, сама того и не желая, неожиданно вышла на высокий адмиральский уровень.
- Начальника строевого отдела ко мне! - рявкнул адмирал адъютанту, влетая в приемную. Когда капитан 3 ранга Порохов на ватных ногах вошел в его кабинет, диалог состоялся короткий.
- Где твое представление на 2 ранга? - прошипел адмирал.
- У Вас: на подписи:
- Так вот, если в 14-00 ты мне не доложишь, что ни одной собачьей твари в училище нет, считай, что я эту бумагу не видел.
Через полчаса в училище началась карательная операция. Несколько мичманов, вооружившись спортивными винтовками, учинили кровавую бойню. Плац, в центре которого был разбит фруктовый сад, наполнился лаем, рычанием, визгами и ружейной стрельбой. 'Охотники' по всем правилам военной тактики согнали в сад огромную стаю, окружили и, даже не предлагая капитуляции, с ней расправились.
Какие там занятия? Курсанты вместе с преподавателями торчали в окнах, наблюдая и комментируя 'боевые действия'. Такое не каждый день увидишь! В ближайший перерыв мы кинулись звонить в роту.
- Где Коля?
- А где ему быть? - отвечает дежурный по роте, - забился в конуре в самый дальний угол и дышит через раз, чтобы не обнаружили.
В 15 часов по училищу объявили большой сбор. Тридцать курсантских рот, построенных в 'коробки', вывели на плац. Из адмиральского корпуса вышел начальник училища. Уже тогда, в начале 70-х, у него был радиомикрофон, изготовленный местными умельцами. Училище радиоэлектроники, все-таки. Он мог находиться в любом месте огромного плаца, а мощные громкоговорители добросовестно озвучивали на всю округу даже в полголоса сказанную фразу. После положенных в таких случаях докладов, началась адмиральская проповедь:
- Товарищи курсанты! Вы же будущие офицеры. Вы уже взрослые люди, а не понимаете, что нельзя в училище из города тащить всякую заразу: От этого болезни, эпидемии и, как результат, подрыв боевой готовности и так далее в таком же духе.
Он бы еще долго говорил, но вдруг между стройными курсантскими рядами на плац вываливается огромный пес. Самого отпетого бандитского вида. Одно ухо полу висит, другого - наполовину нет, откусили, видимо, в жарких собачьих баталиях. Подшерсток торчит клочьями - линять, бедняга, начал. На задней ляжке шерсть вообще отсутствует. Видимо, спал где ни будь в кочегарке, да подгорел малость. Короче, вид - ужас тихий. Но самое главное - на шее, как у партизана, висит фанерная крышка от посылочного ящика, а на ней крупно выведена надпись: 'ВСЕХ, ГАД, НЕ ПЕРЕСТРЕЛЯЕШЬ!!!' И вот это безобразие чинно шлепает перед оцепеневшим строем в сторону адмирала.
Шок сменился взрывом. Несколько сотен курсантских глоток одновременно выдохнули:
- ГА! ХА-А!!!
Пес от неожиданности метнулся в сторону, туда, где стоял адмирал. Вслед ему несся нарастающий курсантский рев. Тем, кто стоял далеко от этого места, по цепочке передавалось содержание 'транспаранта' на собачьей холке. Через несколько секунд ревели уже и фланги. Пес, тем временем, в три прыжка домчав до адмирала, прижался к его ногам, облизал ботинки и жалобно заскулил. Тоже мне, нашел у кого защиты искать. Адмирал пытался от него увернуться, шаркал ножками и злобно шипел:
- Пш-ш-шел! Фу! Пш-ш-шел! Фу!
А радиомикрофон в союзе с мощными усилителями и динамиками добросовестно и беспристрастно транслировали эти возгласы вождя курсантского племени на всю близлежащую городскую округу.