ШТЫК - НОЖ
Не везло Федюне со штык - ножом почти до самого дембеля. Как только он к нему не прилаживался, всё шло отвратительно. Причём даже на учениях, когда приходилось присоединять ножны к лезвию, резал проволоку, как и все остальные, втыкал его в чучела, набитые соломой. И ничего. Абсолютно! Всё было в порядке. Но стоило… Впрочем, всё по порядку.
В самом первом наряде по роте, стоя на тумбочке, Федюня, дождавшись отбоя, вынул штык - нож из чехла, покрутил его так и сяк, полюбовался матовой поверхностью, поелозил пальцем по тыльной стороне, где имелась насечка 'для пилки дров', так её называл сержант взвода. Провёл ногтем по лезвию, убедился, что резать таким ножом практически ничего нельзя, вздохнул и всунул штык обратно в ножны.
Кто стоял по молодости лет дневальным на тумбочке, тот знает, что хуже ничего нет. Все дрыхнут, только дежурный по роте Борисыч сидит в канцелярии, позёвывая, читает книгу и курит. Федюне тоже хотелось курить, но долг обязывал стоять ещё полчаса. Это потом уже можно будет пару часов прикорнуть и опять на пост. Эххехехехехехе… Тягомотно! Федюня заинтересовался кольцом на ручке штык - ножа, погладил его гладкую поверхность, слегка источенную от времени. Чёрт его знает, как указательный палец попал в это кольцо?! Федюня потянул палец на себя. Ага. Не лезет назад. В суставе застревает. Федюня засопел, потянул сильнее, придерживая нож другой рукой. Никак!
- Борисыыыыч…Борисыыыч, - потихоньку позвал Федюня, не смея отойти ни на шаг от боевого поста, вытягивая шею, пытаясь заглянуть за угол, откуда видна открытая дверь канцелярии. Не удалось, и Федюня позвал громче:
- Борисыыыч…
Где-то на первом этаже казармы громыхнула дверь. Федюня от ужаса вспотел. А вдруг это дежурный по полку?
- Борисыыыч…,- уже почти в полный голос всхлипнул Федюня.
- Ну, чего тебе, - злобно зашипел появившийся наконец-то Борисыч, заспанно щурясь в полумраке коридора. - Чего орёшь?
Федюня ткнул левой рукой в капкан.
- Тут, понимаешь…Это… Как его…
- Ах, ты, - Борисыч матюкнулся от неожиданностию - Ну, Федька, ну, гад! Ты специально?
Федюня только жмурился в ответ, что-то бормотал, жалко оправдываясь и дёргая рукой.
- Да погоди ты, - соображал Борисыч. - Не дёргайся! - пытался круговыми движениями стянуть штык с заметно припухшего пальца Федюни.
- Вот же хрень какая! - Федюня осмелел. - Слышь, Борисыч, давай я слюной натру.
Федюня плюнул на палец, растёр слюну. Но палец никак не хотел вылезать из тисков кольца. Наконец Борисыч сообразил, сбегал в кубрик, приволок кусок мыла. Федюня опять наплевал на палец, намылил погуще, и кольцо почти без усилий покинуло настрадавшееся место.
- Иди, спи, - буркнул Борисыч, - Балбес!
За всей этой вознёй время пролетело незаметно. Федюня разбудил второго дневального и, не раздеваясь, лёг.
Уже утром, после подъёма, когда рота ушла на завтрак, Федюня стоял в очередную смену на тумбочке, предвкушая, как он вскинет руку к виску и заорёт хорошо поставленным голосом при появлении командира: 'Рота, смирно! Дежурный по роте, на выход!'. Федюня даже разволновался, представляя себе эту замечательную картину. Начал одёргивать китель, чтобы ни одна морщинка не выглядывала, поправил галстук, подравнял фуражку. Уже на втором этаже слышались чьи-то шаги. Федюня резко опустил руки вниз, принимая стойку 'смирно', и палец сам влетел в растреклятое кольцо штык - ножа…
В общем, когда вошёл командир роты, он был озадачен видом дневального, согнувшегося задом к двери, пыхтящего, бормочущего что-то невнятное, дёргающего локтями.
- Дневальный, - негромко окликнул капитан.
Федюня дёрнулся, повернулся красным потным лицом к командиру, роняя фуражку, и пролепетал ненужное:
- Рота, смирно… Дежурный, на выход, -при этом тщетно дёргая правой рукой с намертво зажатым в кольце штык-ножа пальцем.
Эхххх…если бы только это. Ну, посмеялись в роте, позабавились над Федюней и забыли. Так нет же. Дальше было хуже.
Находился взвод в карауле. Федюне достался пост на учебном аэродроме, обнесённом колючей проволокой, с прожекторами по углам квадратной территории. Декабрь. Снегу намело полно. Вроде бы и мороз с ветром сырым, промозглым, Прибалтика ведь, а снег всё равно подтаивает. То сосулька звякнет сорвавшаяся с крыла самолёта, то снег зашуршит и гулко рухнет с крыши мастерских. Федюня кутается в караульный до пят тулуп, тяжело ходит в валенках, нятянутых прямо на сапоги. В общем-то, Федюне не страшно. Скучно только, развлечься нечем. Курить не хочется, да и по уставу нельзя. Ходил так Федюня, ходил, изредка вздрагивал от непонятных звуков. Прицеливался из автомата на воображаемого врага, резко высовывался из-за углов строений, перебегал от самолётов к вертолётам, представляя, как будет задерживать забравшегося на пост злодея с обязательным криком : 'Стой, кто идёт!', досылом патрона в патронник и следующей командой: 'Стой, стрелять буду!', затем выстрелом вверх, а потом всё как-то невнятно представлялось в сладкой мути. Понятное дело, что злодей взят в умелом бою, ну, там слава, может быть награда и обязательный десятисуточный отпуск с поездкой домой. А там… Федюня аж зажмуривался от представленных удовольствий. Ясное дело, поход в клуб на танцы в парадной форме, с тускло мерцающей на груди наградой. Федюня её ещё не представлял, успокаивая себя, что потом разберётся, что за награду ему присвоили.
Яростный стук поезда, пробежавшего по недалёкому железнодорожному пути, помешал размышлениям. Федюня вновь заходил по надоевшему посту. Подошёл к огромному тополю и, шепча: 'Стой, кто идёт!', нанёс примкнутым к автомату штык-ножом удар в ствол. Штык покорно вошёл в древесину. Федюня потянул оружие на себя. Неа… Штык сидел прочно. Федюня потянул ещё и ещё. Результат тот же. Тогда он принялся раскачивать автомат, потихоньку пытаясь высвободить лезвие. Еле слышное 'кррак' судным колоколом раздалось в голове часового. Безобразный обломок ножа торчал из дерева, а над стволом автомата торчала такая же безобразная ручка…
Что уж тут рассказывать, как дальше было дело. На губе трое суток Федюня отбарабанил час в час.
'Дальше что было?' - спросите вы. Да так и было дальше. Однажды, уже на другом посту, огороженном двойным рядом колючки, Федюня пострадал из-за комбата Халеева, вздумавшего проверить молодого бойца.
- Рядовой, - размышляя, чего б такого сказануть, произнёс майор, - даю вводную. Противник нападает вот из-за тех кустов, - уже уверенно Халеев ткнул пальцем на густой ольховник, росший неподалёку от входа на пост.
Федюня рухнул плашмя на землю, срывая предохранитель автомата и передёргивая затвор, лихо перекрутился через спину к опоре прожектора и, конечно же, ударяя по ней сразу отскочившим обломком штык-ножа.
Ещё хотите? Пожалуйста! Уже в Афгане Федюня сломал не меньше пяти штыков. Парни развлекались, по-детски играя в ножички, втыкая в песчанопыльную мякоть земли штык-ножи. Федюня вошёл в азарт, плюнул на зарок не прикасаться к этой хрупкой вещи. Бросил штык, и он попал в камень, предательски лежащий под тонким слоем грунта.
В рейде все открывали консервы именно штык-ножом. И ничего. Стоило то же самое сделать Федюне, Борисыча рядом не оказалось, о результате нет смысла говорить!
Вот ведь какая война нешуточная разгорелась между неодушевлённым предметом и вполне даже сообразительным и хорошим солдатом!
Поэтому Федюня таскал с собой маленький консервный ключ и перочинный нож неплохих размеров. А штык-нож носил, как и все. Положено по уставу, что ты тут поделаешь?!
Случилось так, что на прочёсывании кишлака Федюня оторвался от своего напарника Борисыча, скользнувшего во дворик за высоким дувалом. Федюня видел, что Борисыч исчез, и двинулся вдоль глинобитной, покорёженной пулевыми отверстиями и выбоинами стены назад, чтобы в случае чего прикрыть друга. Борисыч уже смело топал по двору, давая тем самым понять, что здесь всё в порядке. Федюня выдохнул успокоенно, поправил ремень выставленного вперёд автомата и устало опёрся плечом о тёплую стену. Тут-то и навалился откуда-то сверху на Федюню дух. Выбил из расслабленных рук оружие, зажал рот солдата горячей ладонью, а другой рукой схватил Федюню за горло, пытаясь вырвать кадык. Федюня даже и не думал кричать, отдавая все силы тому, чтобы как-то вывернуться из жёсткого захвата, дать возможность воздуху прорваться в лёгкие. Он яростно вцепился в душившие пальцы, но не смог отлепить их от горла. Наконец, Федюня сообразил каким-то уголком подёрнутого туманом сознания и, с трудом разлепляя раздавленные в кашу губы, грызанул передними зубами мизинец напавшего. И тут Федюне не повезло. Как раз на мизинце духа красовался серебряный перстень с камнем. Зубы Федюни ломаясь от силы челюстей соскользнули с него и уже острыми обломками впились в палец.
Дух отдёрнул руку, но тут же сдавил ею шею шурави, помогая другой руке, уже давно душащей Федюню. Этого времени Федюне хватило, чтобы перевалиться на бок и всадить в спину афганца непонятно как попавший в руку штык-нож. Дух завизжал, отталкивая от себя Федюню, но тот ещё и ещё раз воткнул штык в уже ослабленное тело врага. Федюня поднялся на колени, душман ещё был жив, изо рта его текла кровь со слюной. Он потянул руки к Федюне, страшно блестя белками глаз. Федюня как-то равнодушно ткнул его в живот штыком несколько раз, не замечая бьющейся блестящей внутренности, пульсирующе выползающей из живота, распространяющей жуткое зловоние.
Борисыч оттащил Федюню за плечи от трупа.
- Федюня, Федюня, ты цел?!,- Борисыч ощупывал окровавленного Федюню.
- Ты глянь, Борисыч, - хрипло отплёвываясь кровью, пробормотал потерянно Федюня. - Нож-то…не сломался…

ВЕТЕР, ТОЛЬКО ЛИШЬ ВЕТЕР ПОМНИТ ДОРОГУ...


Жил-был Латимерий. В большинстве повествований подобного толка такого рода персонаж более всего похож на зверя мамонта - замшелый, мудрый и очень старый. Но «мамонт» в нашенские времена есть имя нарицательное, из уважения к индивидуальным особенностям персонажа, а также ввиду необходимости прорисовки отточенной интеллигентности оного, большинство знало его под именем Латимерий - есть такая рыба, латимерия, которая хорошо помнит, как в Мировом оекане, который тогда был один, вспучилось дно и, вспучившись, вылезло на воздух, образовав материк, тоже пока единственный, и как потом акиян подарил новорожденному всякую животную мелюзгу, чтоб тому было, чем играться. Понятно, что рассказать эта рыба может очень многое, но, в силу сложившихся традиций, все больше помалкивает и не лезет в драку без спросу, но из уважения на генном уровне никто ее не трогает - побаиваются, как-никак, Старейшина.
Наш Латимерий был именно таков - он занимал последнюю военную должность в своей непростой биографии, должность командира пограничного корабля 2 ранга, вместе с должностью - большую каюту с гальюном и ванной, имел такое же звание с малозначащей приставкой «капитан», зеленый от морской соли шитой «краб» на фуражке гражданского образца, неписаную привилегию именоваться на «вы» абсолютно всеми начальниками, жену-корячку без возраста и никто не помнил, сколько лет выслуги на всех без исключения морях, омывающих страну. Когда и как он учился военно-морскому штурманскому делу тоже никто не помнил, а особо оголтелые лейтенанты из штурманов передавали друг другу его фотографию с каким-то невысоким патлатым мужиком, в котором самые дотошные узнавали то легендарного командора Витуса Беринга, то эпического конкистадора Эрнана Кортеса. Кто его знает...
Был Латимерий немногословен, уверен в себе, и даже не столько в себе, сколько в правильном течении времени и истории вокруг себя, и на все вопросы имел абсолютно исчерпывающую домашнюю заготовку, порожденную давнишним коллективным брэйн стормом сына ошибок и друга парадоксов. Иногда кратко, но метко шутил, парой слов выражая свое отношение к ситуации, и в данном словосочетании иной раз было больше смысла и красоты, чем в витиеватой велеречивости всех замполитов Морчастей погранвойск, вместе взятых. Мастерство, как известно, не пропьешь.
В море Латимерий прекрасно обходился собственной персоной, водя свой кургузый крепкий пароход почти исключительно лоцманским методом, изредка поглядывая на эхолот - что давало повод предположить доскональное знание рельефа дна, а в данном случае, как вы понимаете, нет никакой нужды в откровенно бойскаутских навыках определения места по небесным светилам или дешевых понтах типа GPS.
Но вот экипаж Латимерий предпочитал иметь полный, дабы не напрягать свой богатейший, а потому утомительный опыт в общении с матросскими шнурками, трусами, пьянками, самоходами и прочая, и прочая. Учитывая тот факт, что большинству не только матросов, но и офицеров он годился минимум в дедушки, иметь на борту штатную комплектацию ему удавалось всегда. И все бы было хорошо, если бы не перестройка, в результате которой оказалось, что ничего страшного не случиться, если на должность, скажем, корабельного механика назначить, например, бывшего начпрода Байконура, дать ему зачетный лист и поскорее выпихнуть в море, чтоб навыки и умения получались непосредственно из столкновения лбом, затянутым в диэлектрическую перчатку, с главным гребным электродвигателем...
Короче, уволился у Латимерия штурман - купил на выходное пособие тренажер «Кеттлер» и принялся сниматься в рекламе. И вместо оного моделя дали Латимерию бывшего сухопутного авиатора, который заканчивал среднее техническое училище и подвизался вроде бы возле какого-то штурманского обеспечения полетов. Парень был простым, незатейливым бабником и до такой степени очарован возможностями предлагаемой должности - форма, статус, должность командира штурманской боевой части, - что на все кадровые вопросы о профессиональных навыках отвечал твердым «да».
- Сергей Витальевич, имеете ли Вы представление о мореходной астрономии?
- Да!
- О правилах штурманской службы на кораблях?
- Да!!
- О навигационном обеспечении службы кораблей ледового класса?
- Да!!!!!!! - оргазмировал Сергей Витальевич, явно представляя свою фамилию на одном уровне с Колумбом, Тасманом, Куком, ну, на худой конец Меркатором... Впрочем, «худым концом» упомянутый Сергей Витальевич, судя по обилию «алиментарных» исполнительных листов, не страдал...
Латимерию для выяснения реального уровня знаний новоиспеченного «циркуля» хватило двух минут.
- Никогда, капитан, ты не станешь майором, - прокомментировал Латимерий профпригодность Сереги, - А вот жить мне теперь придется в штурманской рубке.
Он, конечно, утрировал. В штурманской рубке, естественно, был поселен сравнительно молодой старпом, которому парой предложений были обрисованы перспективы уголовной ответственности за нарушение правил кораблевождения, повлекшие за собой катастрофу планетарного масштаба.
И вот теперь, когда корабль уже двадцатые сутки находился в море, а долгожданных навигационных происшествий всё не было, народ, похоже, уверовал в «учет и контроль» и расслабился. Даже Латимерий, сдавая командирскую вахту так или иначе живущему на ГКП старпому, казалось, погрузился краем своей ископаемой ментальности в лирическое настроение и с некоторым намеком на благодушие, расписываясь в журнале исходящих радиограмм за свое решение - идти в базу, буднично спросил производившего метеоизмерения командира отделения штурманских электриков:
- Ну-с, голубчикъ, и каков же нынче ветерок?
- Ветер 260 градусов 4 метра в секунду, тащ командир, - доложил боец. Старпом рядом насмешливо крутил на пальце, как клоун цирковую тарелочку, круг СМО - один из прибамбасов для измерения ветра.
- Чудесно, замечательно, - почти пропел Латимерий, - Вот и пойдем по ветру, что наполнит наши ветрила единым чувственным хлопком. Слышишь, штурман?
- Так точно! Есть! Есть по ветру, товарищ командир!!! - заорал Серега
Латимерий чуть поморщился, искоса глянул на старпома и, нацепив обычную маску зажиточного сельского попа, убыл с ГКП.
Серега же, высунув язык, писал чего-то в навигационный журнал. Минут через десять старпом, которого в относительно спокойной обстановке пустого моря и надежной радиолокационной и сигнальной вахты по третьему году неминуемо потянуло в давно обещанный организму сон, сполз по трапу в штурманскую, где, борясь с физиологией, принялся корректировать карты по последнему Извещению мореплавателям, и в конце концов, размашисто склевывая носом окружающую реальность, оказался на жестком диванчике, который немедленно показался ему удобной колыбелью, и изможденный службой «за себя и за того парня», старпом, наконец, уснул, и видел он сны, в которых он катался по роскошному украинскому полю на комбайне «Нива», а командир штурманской боевой части, ненавистный капитан Бахметьев С.В., в снаряжении Икара, с павлиньим хвостом и в летном шлеме, тщетно пытаясь взлететь, убегал от острых, сверкающих на солнце ножей мощного, но, увы, тихоходного механизма...
Здесь нужен маленький комментарий: в соответствии со стародавней традицией, ветер во всем мире дует «в компАс». И дело здесь не в ударении, а в правиле: западный ветер - это ветер, дующий с запада, т.е. с направления 270 градусов или «9 часов». Все остальное, по крайней мере на море, из компАса вытекает - и течения, и вектора курсов плавсредств, и компасных, и истинных. Поэтому, и это понятно любому штурману, приказ Латимерия имел смысл: лечь на курс 80 градусов, который, вместе с кстати попутным ветром, приведет корабль домой. Это понятно любому штурману. Но...
Поднявшийся в 04.00 на ГКП зам, собравшись сменить Серегу в нелегком деле вахтенного офицерства, минут десять пялился в одну и ту же фразу вахтенного журнала: «В соответствии с решением командира корабля следуем в базу. Курс 260 градусов, скорость 10 узлов...» и далее длинная тирада о радиационном наблюдении, и т.д, и т.п. Зам тщательно протер глаза, еще и еще раз. Сказал «я щас» и спустился в каюту, еще раз основательно умылся, подставив голову под холодную воду. Вновь взбежал на ГКП. Старпом спал в штурманской сном праведника, горе-штурман сиял улыбкой победы над условностями, матросы, рулевой и метрист, привычно бездумно смотрели вперед. Корабль, неумышленно, но принципиально двигаясь уже в нейтральном море, уверенно возвращался в базу путем и духом прославленных магеллановых времен - путем кругосветки с жаркими странами, индейцами и попугаями.
- Пиздец, - сказал себе зам, - О-о, пиздец. Жопппа. Сергей, слушай меня внимательно. Щас будем перекладывать руль лево один градус. Если Латимерий почувствует спросоня крен на повороте, хана будет всем. Градус влево - и прямо руль. Потом слушаем - если тихо, еще градус. Скорость не сбавляй. Ну, с Богом...
И летящие в безмолвной и безжизненной тьме навигационные и разведывательные спутники земли несколько часов наблюдали причудливую циркуляцию российского пограничного корабля во тьме и предутренней дымке нейтральнейших вод... а с левого крыла ГКП вниз, к иллюминаторам командирской каюты, периодически спускался примотанный к арматурине кусок зеркала из умывальника команды - как Вы там, товарищ командир? Чувствуете крены? Так это зыбь... что ж еще? Спите спокойно, тащ командир. Баю-баюшки-баю-уууу...
Получилось. Поднявшийся после завтрака на ГКП Латимерий имел счастье наблюдать, во-первых, наличие здесь всех офицеров, а во-вторых, их серые, осунувшиеся лица. Обойдя свою колокольню хозяйским, размеренным шагом, Латимерий остановился у стола вахтенного офицера и посмотрел в журналы. Судя по месту в навигационном, корабль находился уже на подходах к базе, и было самое время запрашивать добро на вход. Перед глазами же все еще тянулся коридор Финского залива и только где-то там, впереди, на горизонте, угадывались скалы Гогланда.
- Хм, а я думал, журнал испохабите, - обернувшись к офицерам, прогудел Латимерий, не вынимая изо рта трубки, - И уже прикидывал объяснение на тему: что это заставило меня переться в Швецию без официального приказа. Нет навыков, но есть мозги. И на том спасибо, Господи, - и окутав сизым дымом растущих из палубы подчиненных, старый командир забрался в свое кресло, - Вам, милейший Сергей Витальевич, надлежит обеспечить кают-компании и лично моему заместителю по работе с личным составам ящик хорошего коньяка... и новый зачетный лист на допуск к якорной вахте. И мытьем, и катаньем...
Латимерий больше уже не служит - вообще, на кораблях МЧПВ сейчас очень мало старых командиров. Жаль. Ибо это золотой фонд: на столько ради прошлого, сколько ради будущего - что школа, что академия, если нет мудрого взгляда древнего организма, под которым сразу понимаешь, что даже почти невозможные вещи возможны, надо только постараться. И мытьем, и катаньем.

Сын трудового народа...

Много странного и удивительного для любого сухопутного офицера таится в самом укладе службы на подводной лодке. Есть от чего прийти в лёгкий шок и недоумение. Отпуска по три месяца, отсутствие офицерских должностей ниже капитан-лейтенанта, какие-то обязательные санатории после боевых служб, да и офицеров с «прапорщиками», раза в два больше чем срочной службы, да мало ли еще чудачеств... Но служба подводника уникальна еще тем, что ты запросто можешь оказаться в прокопченной курилке вместе с носителем больших погон, а пуще того, и в тесненькой сауне голышом спине к спине с адмиралом, чем и отличается от любого сухопутного гарнизона, где офицер видит генерала только на построении, если сам не служит в штабе. Как военнослужащий, имевший удовольствие поносить сапоги почти полтора года, помню, какой испуганный ажиотаж вызывал среди личного состава, начиная от полковников, заканчивая рядовыми, даже слух о появлении «красных лампасов» в радиусе ближайших пяти километров. Напротив, в базе подводников можно, элементарно перекуривая на корне пирса, оказаться спина к спине с носителем «паука» и даже дать ему прикурить и перекинуться парой слов. И если сухопутчик может судить о своем генерале по большей части из речей на торжественных построениях и приказов по соединению, то у подводника бывают и другие, порой совершенно неожиданные обстоятельства узнать своих адмиралов поближе...
Той весной экипаж вводили в линию, и напряженка была полной и абсолютной. После почти трех лет заводского ремонта и базовой жизни личный состав с большим трудом и скрипом снова въезжал в корабельную жизнь. Проверки шли одна за другой, штаб насиловал ГКП, флагманские мордовали свои боевые части, а на вечерних докладах командир раздавал всем подряд и кому попало за все произошедшее за день. Само собой, границы рабочего дня расширились до бесконечности, и офицеры и мичмана попадали домой не раньше окончания программы «Время». Незаметно наступил май, а с ним и пора эвакуации семейств военнослужащих на Большую Землю. Время было еще советское, на сахар еще не успели ввести талоны, и билет на самолет до Москвы еще стоил 37 рублей, и проблемы с ними еще не было. Где-то в середине мая жена, устав ждать, пока я смогу вырваться с корабля, чтобы купить ей билеты, уложила сына в коляску и мужественно отправилась в кассу. К ее удивлению билеты на самолет до Симферополя она взяла без проблем, а потому в один из моих нечастых визитов домой поставила условие. Раз она брала билеты сама, то я, невзирая на полный служебный коллапс, просто обязан проводить ее с сыном до аэропорта, чего бы мне это не стоило. Я вынужден был согласиться, хотя в душе не был до конца уверен, что наш командир, всей душой стремившийся в море, сочтет это уважительной причиной, чтобы отпустить лейтенанта с корабля в такое ответственное время. Но в тот день командир, приказавший отпускать кого бы то ни было с корабля только со своего личного разрешения, оказался в благодушном настроении и дал добро на проводы, только предварительно слегка измочалив меня по поводу порядка в отсеке и неподбритого затылка.
Рейс был вечерний. Я с семейством без особых проблем добрался до Колы автобусом, а оттуда до аэропорта Мурмаши на такси. Памятуя прошлогодний отъезд семьи, я решил, что обязательно дождусь момента, когда самолет с женой и сыном оторвется от земли, и только тогда поеду обратно в Гаджиево. Дело в том, что в прошлый раз я, боясь опоздать на автобус, уехал сразу после того, как они прошли регистрацию, и только позвонив в Севастополь через день, узнал, что жена с сыном на руках просидела всю ночь в комнате матери и ребенка, оттого что рейс задержали до утра. В этот раз все прошло гладко, самолет взлетел четко по расписанию, и увидев в воздухе его огни, я взглянул на часы и понял, что на последний автобус на Гаджиево, который возможно было перехватить в Мурмашах, я безнадежно опоздал. Торопится было уже некуда, и я побрел на выход аэровокзала, чтобы сесть на автобус, и потом в Мурмашах перед мостом ловить попутку до родной базы. В дверях аэропорта я лоб в лоб столкнулся с контр-адмиралом Кольцовым, заместителем командующего нашей флотилии.
Адмирал Кольцов был фигурой яркой и неординарной. Невысокий и коренастый, с рокочущим голосом и простонародными повадками, он, тем не менее, прошел огромную школу, начав лейтенантом на «азах», и закончив адмиралом на БДРах. Количество его боевых служб исчислялось несколькими десятками, а простых выходов в море неисчислимое множество. Даже своего контр-адмирала, «Кольцо», как его называли во флотилии, получил без обязательной Академии ГШ, что было большой редкостью и говорило само за себя. Был он человеком, как называется, «от сохи», и потребности подводников понимал просто и незамысловато, как-то раз на построении флотилии прямолинейно заявив, что если в базе нет театров и парков отдыха, то всегда в магазинах должна быть водка, и хотя бы один выходной в неделю. Причем сделал он это в самый разгар антиалкогольной истерии Горбачева, не побоявшись никаких политорганов и последствий.
А сейчас «Кольцо», которому я молодцевато отдал честь, самолично заволакивал чемодан супруги сквозь двери, поглядывая на свою статную и высокую половину снизу вверх, и что-то объяснял ей шепотом, больше напоминавшим приглушенное рычанье медведя. Естественно, на меня адмирал не обратил никакого внимания, чему я несказанно обрадовался, еще с солдатских времен испытывая определенную робость к обладателям высоких званий.
Доехав до Мурмашей, я заглянул в магазинчик на площади, где прикупил на будущее парочку готовых ужинов в фольге, каждый из которых состоял из пары котлет и порции гречки, а попутно приобрел у таксиста две бутылки водки, по причине «сухого» закона напрочь отсутствующей на прилавках. Полярный день еще не вступил в свои права, и когда я занял позицию голосующего на остановке перед мостом, уже стемнело. Время было еще советское, брать деньги с попутчика на Севере еще не научились, и поэтому проблем с проезжающими машинами никогда не было. Но мне в этот день как-то не везло. Кто бы ни тормозил, все направлялись куда угодно, только не в сторону родной базы. А на улице холодало. Через минут сорок я уже приплясывал на остановке, кутаясь насколько возможно в плащ и матерясь на себя за то, что не надел шинель. А машин на дороге становилось все меньше и меньше. И вот, когда я уже начал сомневаться, что смогу сегодня добраться до дома, и начал прикидывать, где же перекантоваться ночью, на дороге показались одинокие огни. Я, уже мало надеясь на успех, поднял руку, и машина, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении военным уазиком, неожиданно тормознула. Прикрывая глаза руками от света фар, я подошел поближе.
- Куда едешь, лейтенант бл...?
Из-за слепящего света фар, да и неосвещенного салона уазика, ни говорившего, ни водителя видно не было, но этот низкий хрипловато-рычащий голос показался мне знакомым.
- В Гаджиево.
- Сокамерник значит... бл... Запрыгивай, лейтенант, поехали домой...
Голос однозначно был очень знаком, но то ли от озноба, то ли еще от чего, память никак не могла сфокусироваться. В машине, по флотской традиции, утепленной синими казенными одеялами, было тепло и уютно. Бросив пакет на сиденье, я начал было устраиваться поудобнее, но когда машина тронулась, мигнув фарами, на фоне освещенного ветрового стекла нарисовался профиль, по которому я моментально опознал, чей же это голос. Это был контр-адмирал Кольцов, которого совсем недавно я встретил в аэропорту. Как-то само-собой, автоматически пропало ощущение радости от пойманной машины, и где-то глубоко внутри начало рождаться неловкое ощущение незваного бедного родственника в гостях у барина.
- Где служишь, лейтенант бл...?
- В экипаже Васильченко, товарищ адмирал!
- Хороший командир, бл... У меня когда-то помощником был. Гм... а я ведь завтра вас проверяю, бл... Откуда едешь?
У меня появилось очень сильное предчувствие, что сейчас мне обязательно за что-то достанется, а завтра достанется еще и командиру, причем за весь офицерский состав и корабль, а причиной буду один я. Постаравшись придать голосу некий симбиоз жалостливого, но все же строевого доклада младшего очень-очень старшему я подрагивающим голосом ответил:
- Из аэропорта. Семью провожал, товарищ адмирал. Сын еще маленький...
Договорить придуманную балладу о заботливом отце и любящем муже я не успел.
- И я оттуда! Моя мадам отдыхать собралась бл... как всегда без меня бл... А ты какого хрена в аэропорту не подошел, а сюда поперся? Померзнуть захотелось, лейтенант бл...?
Слава богу, в темноте сидящий на переднем сиденье рядом с водителем «Кольцо» не видел моего лица. Думаю, что простым изгнанием из машины я бы не отделался. Да и как можно было объяснить самому простому контр-адмиралу, почему к нему не подошел в аэропорту напрашиваться в попутчики такой красавец лейтенант, как я? Словно отвечая на мои мысли, «Кольцо», хохотнул и прохрипел своим неповторимым голосом:
- Что молчишь бл..? Так и скажи, что забздел! Какой застенчивый литёха пошел... Ладно, я тут немного задавлю на массу, а не то завтра злой и непредсказуемый буду бл... Лейтенант, можешь курить, но аккуратно и нежно, чтобы пепла в салоне не было бл... Усек!?
Насчет того, чтобы курить, мне сразу понравилось, но еще больше мне понравилось, что адмирал решил поспать, а значит, и я перестану потеть от напряжения и сидеть как на раскаленной сковородке.
Адмирал нагнул голову и мгновенно уснул, продемонстрировав высокий профессионализм, отработанный годами бесконечных тревог и боевых готовностей всех уровней. Я же, мирно подымив сигаретой, тоже как-то незаметно задремал, уронив голову на плечо и не реагируя на подпрыгивания брыкливого уазика.
Проснулся я от холода. Машина стояла на обочине с открытым капотом, и в салоне никого не было. Замерз я капитально. Северная весна штука очень капризная, и дневное томление молодого солнца вечером сменяется пронизывающим холодным ветром с моря, заставляющим стучать зубы в ритме танцев эпохи диско с частотой 120 ударов в минуту. А если принять во внимание оставленные нараспашку двери на передних сиденьях, то думаю, и объяснять не надо, как мне было хреново. Распрямляя онемевшие и закоченевшие конечности, я практически вывалился из машины, продолжая стучать зубами. Было темно, и судя по огням на другой стороне залива, мы стояли где-то еще довольно далеко даже от Полярного, но уже миновав поворот у птицефабрики. Дорога была пуста, и даже на дальних сопках не было видно отблеска фар едущих автомобилей.
- Проснулся, офицер бл...?
Возле открытого капота, под который по пояс был засунут водитель, стоял Кольцов. Он курил, и огонек от сигареты периодически освещал его лицо, словно вырубленное из тяжелого дремучего гранита.
- Ну, как там, Ястребов? Скоро полетим, бл...?
Фигура матроса показалась из-под капота.
- Минут тридцать, тащ адмирал, главное, чтоб фонарик не сдох...
- Мда... Целый заместитель командующего самой мощной в мире флотилии ядерных стратегов торчит посреди сопок с поломанным «козлом» бл... и зависит от какого-то фонарика... Работай, Ястребов, бл...! Фонарик должен гореть!!!
Адмирал выплюнул сигарету и сразу прикурил новую.
- Что, лейтенант, холодно бл...? Ты сам кто?
- Кооомааандир 10 оттттсека товввварищ аддддмирал!
Меня просто колошматило от холода, и я ничего не мог сделать с неподвластными мне зубами, своим перестуком коверкающие и без того мою невнятную речь.
- Холодно? Ты, механическая поросль, на мостике не стоял часов по шесть... бл... Хотя там хоть чай горячий приносят... Сейчас бы согреться бл...
Насчет согреться я был с ним совершенно согласен, и как-то автоматически подхватив его мысль, ответил :
- Такккк точчно, товвварищ адддмирал... Тутутулупчик бббы не помммешал...
Кольцов повернулся ко мне лицом, которое я, слава богу, едва различал в темноте.
- Лейтенант! Ты эмбрион бл... зародыш офицера! Только проститутки и политработники греются посреди тундры тряпками, да и то ни тех, ни других тут нет бл... Шила бы стакан бл...!
И в этот момент я вдруг сообразил, что на заднем сиденье «уаза», в пакете лежат целых две бутылки водки, да еще и с закуской.
- Товарищ адмирал... а у меня есть... правда не шило... водка...
Силуэт адмирала вроде как бы даже подрос после этих слов.
- Товарищ офицер, в кабину бл...! Ястребов, стакан есть бл... ?
Матрос снова вынырнул из-под капота.
- В бардачке, тащ адмирал...
- Работай, боец, мы тут с лейтенантом пока побеседуем бл... о службе...
Адмирал забрал стакан и залез ко мне на заднее сиденье. Непослушными пальцами я открутил горлышко «Столичной» и наполнил стакан. Кольцов молча принял его, и также молча, опрокинув в рот, протянул обратно. Я положил его на сиденье и подал адмиралу упаковку с полуфабрикатом.
- Закусите, товарищ адмирал... там котлета...
Адмирал отогнул фольгу.
- А ты запасливый бл... Как зовут?
- Лейтттенант Белллов.
- А имя у тебя есть, лейтенант бл...?
- Пппаша... Павввел, товарищ адддмирал...
Кольцов смачно откусил холодный продукт кольской кулинарии.
- А меня Володя... Хотя лучше называй Владимиром Ивановичем бл... Ты пей, а то всю эмаль с зубов поотбиваешь бл... барабанщик бл...
Я маханул стакан, и от ощущения водки, просто вонзившейся в перекуренное горло, сначала дыхание перехватило, а потом как-то сразу зубы перестали выстукивать танцевальные па.
- На, заешь отраву бл...
Кольцов протянул мне закуску.
- Ну, Пашок бл... интересный у нас дуэт тут образовался... Зам командующего и новорожденный литёха посреди тундры водку хлещут... из одного стакана... Романтика бл... Согрелся хоть, юноша?
Я кивнул и снова налил...
Через полчаса водитель и правда починил злополучный «УАЗ», но адмирал приказал прогревать машину, пока мы не закончим. К этому времени я обнародовал и вторую бутылку, которую мы добивали уже под пофыркивание двигателя. Закуска была уничтожена подчистую, и даже холодную гречку мы с Кольцовым, как заправские узбеки, отправляли в рот пальцами, словно плов. Адмирал в обиходе оказался абсолютно простым и незамысловатым человеком, больше напоминавшим шахтера или докера предпенсионного возраста, немного усталого от жизни и тяжелой многолетней работы. Мы говорили много и о многом, и разговор наш шел на равных до такой степени, до какой может себе позволить молодой подвыпивший лейтенант и целый контр-адмирал, пусть даже при таком оригинальном стечении обстоятельств. Кольцов же ничем не демонстрировал ту огромную пропасть, которая лежала между нами, лишь когда разговор касался чего-то хорошо знакомого ему, становился четок, конкретен и подробен, но никак не многословен. Вообще речь его была даже немного грубовата, с матерком, органично вплетающимся в разговор и совершенно не оскорбляющим слух.
Потом мы ехали через все наши КПП, на которых документы у нас естественно не проверяли, только завидев адмиральские погоны пассажира. Я был уже основательно пьяненький, и потихоньку засыпал на заднем сиденье, чего нельзя было сказать об адмирале, который выглядел трезво и бодро, и продолжал рассказывать мне о чем-то, хотя я уже и не улавливал смысл его слов. Перед нашим гаджиевским КПП Кольцов тормознул машину и повернулся ко мне.
- Так, Паша, ты, где живешь бл...?
Я с трудом разлепил слипающиеся глаза.
- 62-й дом...
- Этаж какой бл...?
- Первый товарищ... Владимир Иванович...46-я квартира...
Адмирал хмыкнул.
- Тогда сам дойдешь... бл... Так. Слушай мою команду. Сейчас я тебя до дома доставлю. Дома сразу спать. Не куролесить бл... Утром на корабль приказываю не прибывать. Командиру твоему позвоню сам. Увижу завтра утром на проверке - накажу бл... по всей строгости военного времени... Вопросы есть, лейтенант бл...?
У меня уже не было сил говорить, и я только отрицательно покачал головой.
- Тогда поехали бл...
И «уазик» направился к КПП.
Адмирал высадил меня у моего подъезда и не уезжал, пока я не зажег свет на кухне. Я даже пытался попить чая, но осознав, что могу уснуть прямо на кухне, бросил это дело, и завалившись на диван, уже через минуту храпел без задних ног.
Утром, проснувшись, я уже чуть по-другому, трезво оценил происшедшее, и идя на построение экипажа в обед, пытался представить, какая кара меня там ждет. Адмирал-то он, конечно, адмирал, но есть командир, есть механик, да и по большому счету это был не повод, чтобы не явиться на проверку корабля флотилией. Но к моему искреннему удивлению механик не обмолвился ни словом, старпом загадочно улыбался, а командир, подозвав меня после роспуска строя, лишь поинтересовался, где я вчера пересекся с заместителем командующего. Я ответил, что в аэропорту, и командир, удовлетворившись ответом, отпустил меня, без всяких дисциплинарно-организационных выводов. Потом я узнал причину улыбочек старпома. На этой проверке мой отсек впервые получил отличную оценку, причем в отсутствии командира отсека и даже без элементарного осмотра. Историю о своей ночной эпопее я сильно не афишировал, рассказав только паре самых близких друзей, и в дальнейшем никогда близко не пересекался с Кольцовым, которого через года полтора перевели куда-то в Североморск, на береговую должность.
Потом, когда я стал старше и возрастом и званием, мне не раз приходилось общаться с хозяевами адмиральских погон. Но только тогда, лейтенантом, я ни разу не почувствовал себя плебеем в разговоре с настоящим корабельным адмиралом, прошедшим тысячи и тысячи подводных миль и не погнушавшимся общением с перепуганным его погонами лейтенантом. Те, более молодые и нахрапистые, какие стали появляться позже, были уже совсем другие. И голосующих на дорогах не подбирали...

Погиб при исполнении...

...для сопровождения гроба с телом покойного в пути следования до места похорон приказом командира воинской части или начальника гарнизона (военного комиссара) назначаются два—четыре человека, которые должны быть проинструктированы и при себе иметь: извещение о смерти; свидетельство и справку о смерти; письмо семье покойного, подписанное командиром воинской части, с изложением обстоятельств смерти; собственные вещи, ценности и награды умершего, упакованные и опечатанные сургучной печатью...
(Устав гарнизонной и караульной службы ВС СССР)

Утром в понедельник на подъем флага не прибыл старшина команды спецтрюмных, старший мичман Петров Михаил Иванович. Командир дивизиона, зная старшего мичмана, как старого опытного и ответственного моряка, особо не разозлился, мало ли чего бывает, а только дал команду командиру группы спецтрюмных выяснить, что со старшиной, и в обеденное построение доложить. Старший лейтенант Серега Бузичкин, еще в субботу утром наводивший вместе с Петровым порядок в насосных реакторного отсека, тоже не проявил сильного беспокойства по поводу отсутствия своего старшины и решил его поисками не заниматься, благо Петров был человеком серьезным, пьющим в меру, и вообще ценящим свою репутацию. Но на обеденном построении старший мичман тоже не появился. Так как на носу был проверка инспекцией по ядерной безопасности во главе с внушающим ужас адмиралом Бисовкой, отсутствие одной из ключевых персон попадающего под проверку реакторного отсека было замечено уже командиром. Командир в коротком, но емком выступлении объяснил всем, куда мы катимся, и отдал боевой приказ разыскать прогульщика и предоставить его ему лично в любом состоянии. Механик, получив ощутимый нагоняй, вставил по полной комдиву-раз и Бузичкину, после чего Бузичкин уже в приватной беседе выслушал от комдива-раз все предыдущие нагоняи в незамысловатом рабоче-крестьянском варианте, после чего командиру отсека не осталось ничего, кроме как нахлобучить фуражку и лично отправиться за Петровым домой.
Старшина жил в старой девятиэтажке у поста ВАИ, который был одним из двух «небоскребов» поселка. Доковыляв до седьмого этажа по лестнице и чертыхаясь по поводу «мертвого» лифта, Бузичкин дома никого не застал. Послонявшись около подъезда минут сорок в надежде, что либо сам Петров, либо его жена появятся откуда-нибудь, Сергей плюнул и отправился обратно на корабль, справедливо полагая, что уж вечером-то кто-нибудь из Петровых дома будет. На корабле механик, угрюмо выслушав доклад старлея, приказал вечером кровь из носа добыть старшину, и утром без него в строй не становиться. Бузичкин откозырял и отправился заниматься отсеком.
На вечернем докладе в центральном посту командир вновь вспомнил о Петрове, снова прошелся по всей БЧ-5, вскрыл все недостатки электромеханической боевой части и закончил традиционной констатацией того, что все механики не простые раздолбаи, а военнослужащие-вредители, и по ним плачет 37-й год, ссылка, каторга и расстрел на корне пирса. Завершив на этой жизнеутверждающей ноте доклад, командир удовлетворенно отправился в каюту спать, а все остальные, воодушевленные начальством, побрели по домам. Бузичкин снова отправился к Петрову домой, и на этот раз застал в квартире жену старшины. На вопрос о муже она как-то сильно скривилась и с совершенно безразличным видом заявила, что не видела его с субботы, и по большому счету и видеть не хочет, и где он, ее абсолютно не интересует. Бузичкин пытался расспросить поподробнее, где его можно поискать, но супруга мичмана решительно захлопнула дверь, и больше на звонки к ней не подходила. Выходя из дома, старлей вдруг припомнил, что в последнее время Петров, не отличавшийся говорливостью, несколько раз как-то тоскливо отзывался о доме, и часто оставался на корабле гораздо дольше обычного. Мысль мелькнула и ушла, и Бузичкин побрел домой, справедливо решив, что какие-то семейные неурядицы Петрова вылились, скорее всего, в банальный запой, что хотя и было для его старшины нехарактерно, но не исключалось, принимая во внимание обстоятельства. Побродив для очистки совести по поселку и пораспрашивая о Петрове у встречных знакомых, Бузичкин ничего не выяснил и ушел домой спать.
На утреннем построении тема старшины отсека встала уже ребром. Доклад командира отсека о проведенном расследовании поднял командира на дыбы, вследствие чего почти вся офицерско-мичманская составляющая БЧ-5 во главе с комдивом-раз ринулась в поселок искать исчезнувшего старшего мичмана. Жена Петрова работала в поселковой администрации, и когда к ней за информацией прибыл уже старший офицер с довольно серьезным лицом, была вынуждена нехотя признать, что у них в семье уже давно все напряженно, и что она собралась уходить от мужа, а он был против. В субботу они очень сильно повздорили, она высказала ему все в лицо, и он ушел, хлопнув дверью. С тех пор она его не видела. Как оказалось потом, когда все искавшие Петрова по поселку собрались в обед на построение, его после субботы не видел никто. Так как дело прияло уже серьезный оборот, командир доложил по всем инстанциям, и в поселке начал раскручиваться маховик поиска пропавшего мичмана. На корабле остался минимум людей, а все свободные офицеры и мичмана рыскали по всем старым знакомым Петрова в его поисках. Комендантские патрули обшаривали все закоулки городка, известные «пьяные» квартиры и общаги, подвалы и гаражи. Мичмана нигде не было.
Петрова нашли в среду в обед. Случайно. Он висел за стеной своей квартиры, на заброшенной, заваленной мусором и грязью неосвещенной пожарной лестнице, которой издавна никто не пользовался. Висел он там с субботы, и так бы и висел дальше незнамо сколько, если бы не их ленивый сосед, собравшийся по привычке выкинуть пакет с мусором, не выходя из дома. Чертыхаясь и спотыкаясь на темных ступеньках, он просто уперся носом в уже распухшее тело Петрова, висевшее в темени площадки с запиской в руках. Что было в той записке, мы так и не узнали, да и не надо было, наверное, знать, но позже стало известно, что писал он ее, да и смерть принял совершенно трезвым, а значит, осмысленно и обдуманно. Что там случилось в семье мичмана, двадцать лет прожившего с женой, вырастившего двух детей, сходившего в два десятка боевых походов, было непонятно, да и разбираться уже никому не было нужно. Потом говорили, правда, что жена его закрутила с кем-то очень серьезный роман в администрации, но это только говорили, а сама она с детьми скоро покинула поселок, не оставив о себе никаких сведений.
Через два дня после этих печальных событий меня вызвал в каюту командир.
- Садись, Павел, разговор есть...
Я сел на диван. Командир сидел за своим столом, монотонно крутя ручку в руках.
- Ну что, Паша... Такое дело... Короче: надо Петрова домой везти. Извини, но я кандидатуры лучше тебя не вижу.
Я обреченно молчал. Отказываться, судя по тону командира, смысла не имело, а радоваться было совершенно нечему.
- Что молчишь, Белов?
Окончательно поняв, что обречен на этот «подвиг», я начал уже более осмысленно смотреть на поставленную мне задачу.
- Александр Иванович, мне только доставить... груз 200, или еще...
- Именно "или", Паша, именно "или"... сопроводить цинковый ящик сможет любой. Понимаешь... старший мичман, заслуженный подводник, целых две боевых награды... А его по закону должны хоронить... самоубийц не хоронят с воинскими ритуалами... А он заслужил. Не смертью своей конечно, а всем, что до нее было. Надо всё по-людски сделать, чтобы и нам стыдно не было, и его родственники увидели, что для нас он не просто галочка был... Да ведь и мы сами недоглядели-то по большому счету... Сделай так, чтобы хоть это было красиво... А там в свидетельстве о смерти, сам понимаешь, что написано... Обойти надо закон этот, будь он проклят...
Мы оба помолчали пару минут.
- Товарищ командир, когда надо выезжать? И куда?
- Послезавтра. Московская область. Кажется, Дубна...
- Ясно. Разрешите идти?
Командир махнул рукой.
- Сядь. Еще не все. Я тебе в помощь даю мичмана Рябуха, и еще одного... зама...
Я несколько оторопел. Нашим замполитов на тот момент был здоровенный и великовозрастный капитан 1 ранга Балабурда, которого командир называл «динозавром коммунистических времен» и ни во что не ставил, на что зам, к всеобщему удивлению, внимания не обращал совершенно, так как был увлечен подготовкой к скорой демобилизации.
- Не удивляйся. Знаю, ты со своими каплейскими погонами и сам многое сможешь, но тяжелая артиллерия тебе не помешает. А заму я дам команду тебя слушаться во всем и не мешать, а только помогать. Ты занимайся делом, а он пускай на себя родных возьмет, это его хлеб в конце-концов. Деньги из корабельной кассы дам. Пораскинь, что еще надо, и собирайся... Да, помощник документы на груз 200 уже подготовил, а дивизия помогла с бронью на билеты. В аэропорту выкупите сразу перед вылетом... Иди, работай... какие проблемы - сразу ко мне!
Первым делом я отправился к старпому, и объяснив диспозицию, проштамповал гербовой печатью и угловым штампом части десятка полтора чистых листов. Старпом очень неодобрительно взирал на это действо, но возражать не стал. Он прекрасно понимал, что это только на своем корабле я мог спокойно заскочить к нему в соседнюю каюту и быстренько соорудить любой официальный документ, а там, далеко на юге, на бескрайних просторах родины, документ с гербовой печатью воспринимается гораздо более серьезней.
В каюте я долго сидел перед пишущей машинкой и думал, что бы такое соорудить, чтобы обстоятельства ухода Петрова из жизни не стали широко известны в его родном городе, а особенно местному военному комиссариату, который и заведовал всеми воинскими похоронными ритуалами. В конце-концов я решил, что во-первых, наша служба довольно сильно покрыта туманом, а для сухопутных начальников тем паче, а во-вторых, количество секретных, страшно секретных и ужасающе секретных директив и приказов в наших Вооруженных Силах таково, что, наверное, нет такого человека, который бы знал хотя бы половину из них. После чего под стук пишущей машинки у меня родился документ такого содержания:

Справка
Выдана взамен свидетельства о смерти старшего мичмана Петрова Михаил Ивановича, 19...г.р., русского, на основании Приказа Министра обороны РФ N 000179/СС от 12 февраля 1992 года «Об освидетельствовании смерти военнослужащих, проходивших службу на ракетных подводных крейсерах стратегического назначения» и указа коллегии Совета министров РФ N 00-667БДР от 22 февраля 1992 года «О назначении особого режима секретности на ядерных объектах МО РФ» для организации похорон ст. мичмана Петрова М.И. с выполнением всех обязательных воинских ритуалов. Свидетельство о смерти будет выдано по месту службы военнослужащего после утверждения Особой комиссией Инспекции МО РФ по ядерной безопасности в трехмесячный срок и подлежит передаче родственникам военнослужащего в специальном порядке.
Справка выдана для предъявления в городской военный комиссариат г. Дубна и в органы социальной защиты военнослужащих г. Дубна.

Командующий 3-й Ударной флотилии Ракетных подводных крейсеров стратегического назначения вице-адмирал Светляков А.И.

Снабдив эту филькину грамоту положенными входящими и исходящими номерами, на ее основании пришлось соорудить еще один «документ».

Отношение

Возложить на командира группы дистанционного управления контрразведки ВМФ ФСК РФ капитан-лейтенанта Белова П.Б. обязанности по организации похорон ст. мичмана Петрова М.И. по месту жительства в г. Дубне. и обеспечению режима секретности, связанного с обстоятельствами смерти военнослужащего. Включить в группу обеспечения выполнения мероприятия капитана 1 ранга Балабурду С.Н. и мичмана Рябуха П.П.
Отношение выдано для предъявления по месту требования и не подлежит выдаче в государственные организации, кроме указанных в Указе Совета министров РФ N 0-0667БДР от 22 февраля 1992 года «О назначении особого режима секретности на ядерных объектах МО РФ».

Командующий 3-й Ударной флотилии Ракетных подводных крейсеров стратегического назначения вице-адмирал Светляков А.И.

Сотворив этот еще один шедевр крючкотворства, я, недолго подумав, не решился нести его командиру на подпись, а сам быстренько изобразил начальственные завитушки. Расчет был прост и незамысловат. В небольшом городке на окраине Московской области мало кто мог знать, что командир группы - это просто инженер-механик. А масса непонятных и таинственных директив вкупе с внушающими уважениями аббревиатурами ФСК - самая банальная выдумка, рассчитанная на провинциальное наивное и простодушное доверие к всякого рода гербовым документам и громким названиям, к тому же подтвержденным печатями и необычной для средней полосы военно-морской формой.
Потом был общий инструктаж, где командир поставил всей тройке задачу, определил полномочия и расставил приоритеты. В свою очередь, я попросил всех быть при белых рубашках, и вообще внешне соответствовать принадлежности к военно-морской элите. Дома жена обозвала меня «самым главным куда пошлют», поругалась, и как положено, смирившись, начала делать заказы на мелкие покупки в Москве. Весь следующий день прошел в организационной суете, в процессе которой я смог при помощи командира прямо с корабля позвонить в Дубну брату Петрова, которому отправляли телеграмму о его смерти, и попросить того никому об обстоятельствах смерти брата не рассказывать, а отвечать просто: погиб при исполнении. Наутро послезавтра мы тронулись в путь. Самолет был вечером. Мы с Балабурдой отправились в аэропорт на машине только тогда, когда получили известие из Полярного, что Бодрых загрузил «груз 200» на дивизионный КамАЗ и выехал в аэропорт. Там мы встретились. Без особых проблем сдав цинк в багаж, мы прокоротали оставшиеся до вылета часы в здании аэровокзала в разговорах. Балабурду более всего возмущало полное игнорирование женой Петрова всего связанного с мужем. Она, конечно, поплакала при его визите к ним домой, но ни лететь, ни как-то принять участие в организации похорон бывшего мужа не пожелала. Что там между ними было, мы не знали, но единодушно согласились, что это не по-людски, и жизнь ее за это еще накажет.
Самолет взлетел по расписанию, и через час приземлился в Шереметьево-1, где нас встречали два родных брата Петрова с грузовым кунгом. Один брат был старшим, другой младшим, и оба походили на Петрова как две капли воды, только старший был погрузнее, а младший наоборот худощав. Были они немногословны, да и какими они могли быть, встречая запаянный гроб с телом брата. Ехали долго. Стояла ранняя осень, дороги уже подмораживало, и уже вечером по обочинам на траве белела замерзшая влага. В самом начале пути я отдал им свидетельство о смерти и обрисовал братьям создавшуюся ситуацию с похоронами, а точнее, с похоронами военнослужащих-самоубийц, как это больно для них не звучало, и попросил, в принципе, только об одном. Сделать так, чтобы никто не узнал об истинной причине смерти их брата, минимум до похорон, и чтобы у меня под рукой всегда была машина. В свою очередь, старший из братьев рассказал, что он договорился и в военкомате, и на кладбище о месте на воинском кладбище, и везде ждут только документы, свидетельствующие о смерти. О причинах смерти брата старший Петров, как я их и просил по телефону, предусмотрительно ничего и нигде не говорил. Я заверил их в абсолютной правильности их действий, и пообещал, что все остальное я беру на себя, и все будет как надо... Да и не мог я сказать ничего другого. Потом братья обменялись взглядами, и достали из-под скамьи портфель. Там оказалось пару бутылок водки и незамысловатая закуска. Предложение помянуть брата я и Рябуха приняли сразу, не взирая на укоризненные взгляды зама, так как и отказываться было невежливо, да и в кунге было не особо жарко. Видимо, потом замполиту стало тоже несколько холодновато, потому что к откупориванию второй он уже «оттаял», и с видимым удовольствием принял от старшего Петрова стакан.
Въехав в ночной город, машина сразу отправилась к моргу, где через минут пятнадцать мелких формальностей гроб приняли на хранение. Разместили нас в стареньком двухэтажном доме у младшего брата. Там нас уже давно ждали и сразу усадили за стол. За этим очень поздним ужином мы выпили еще под жареную картошечку и окончательно распределили роли на завтра. Мичман Рябуха оставался с утра дома, так как никакой реальной помощи на данном этапе оказать не мог. Я выделил ему часть средств, бывших у меня, и дал команду помочь женщинам в закупке продуктов на поминки. Я и Балабурда на машине младшего брата отправлялись по маршруту: комендатура- агентство по ритуальным услугам - кладбище. На этом планирование закончилось, и мы, перекурив, улеглись спать.
Проснулся я от голоса Рябухи. Он вовсю обсуждал с какими-то женщинами перечень продуктов, необходимых для поминок, причем проявляя недюжинные познания в части православных традиций поминального застолья. Наскоро перекусив, мы с Балабурдой загрузились в машину, которая оказалась черной «Волгой», что было очень кстати, и отправились в комендатуру.
Если говорить откровенно, то комендатурой гарнизона то место, куда нас привез младший Петров, назвать было трудно. Каморка какая-то. И сидел в той каморке немолодого возраста майор с танковыми петличками на воротнике и одутловато- счастливым выражением лица, застывшим, вероятно, очень давно от такой необременительной и спокойной службы. Майору явно стало не по себе, когда в его кабинетик ввалились два черно-белых офицера, сверкая золотом погон, а один из них оказался вдобавок ко всему еще и «полковником». Майор вскочил, застегивая мундир, но Балабурда, молча и очень по-барски остановил его движением руки, и вальяжно поднеся руку к козырьку, громоподобно представился:
- Капитан 1 ранга Балабурда!!!
И повернувшись ко мне, уже более спокойно сказал:
- Белов, приступайте!!!
Наш план на этом и строился. Внешне каперанг был очень впечатляющей фигурой. Высокий, монументальный, с чапаевскими усами, зам был очень импозантен именно тем чисто флотским шиком, недоступным сухопутным офицерам, но в разговоре был неубедителен, по-стариковски мог сползти с нужной темы на рыбалку и огородничество и просто на ненужный и беззаботный трёп о том и о сём. Поэтому мы, справедливо полагая, что военкомом этого небольшого городка может быть максимум подполковник, договорились, что зам сначала ослепит того погонами и рыком, а потом передаст слово мне. Так и вышло. Пока майор судорожно приводил себя в порядок, я, сделав шаг вперед из-за широкой спины зама, спокойно вытащил из папки лист бумаги, и стараясь, чтобы голос был с металлом, зачитал мною же выдуманное отношение. Затем протянул его майору.
- Товарищ майор, прошу ознакомиться!
Майор, наконец нашедший щелочку для того, чтобы вставить хоть слово, торопливо представился.
- Майор Брусанов, комендант... этого... гарнизона. А вы...
Балабурда грозно взглянул на майора. Тот понял оплошность и взяв протянутую ему бумагу начал читать. По наморщившемуся лбу коменданта стало сразу понятно, что таких бумаг ему встречать еще не доводилось.
- Товарищ полковник, а...
Балабурда раздул усы.
- Товарищ капитан первого ранга!!! Не забывайтесь, товарищ майор!!!
Комендант прокашлялся.
- Товарищ капитан 1 ранга, а вы....
Балабурда снова обжег его взглядом, по которому я понял, что если не возьму инициативу на себя, то через минуту замполит расслабится и начнет просить. Этого допустить было нельзя, и я перешел в наступление.
- Товарищ майор, какие будут вопросы по содержанию отношения?
Майор как-то по-стариковски пожал плечами.
- Да уже никаких... Собственно, я бы хотел иметь свой экземпляр, и...
Я снова немного по-хамски перебил коменданта.
- Комендатуры не числятся в списке Указа Совета министров. Если очень надо, можете просто переписать. А у нас сроки поджимают. Необходима бумага на кладбище и оркестр с почетным караулом. Есть указание похороны провести завтра.
Комендант, кажется, ожидал чего-то более серьезного, потому что явно внутренне расслабился и сел за стол, жестом пригласив садиться и нас.
- Садитесь, товарищи офицеры. Ну, с кладбищем проблем нет. Давайте свидетельство о смерти, я сейчас заполню...
Я протянул ему свою справку. Но после первой бумаги шок у майора прошел, и он как-то уже довольно спокойно прочитал мою галиматью, после чего чуть настороженно спросил:
- Он у вас того... облученный что ли? Или как?
Я, внутренне понимая, что говорю неправильные и гадкие вещи, все же коротко и многозначительно ответил.
- Все нормально. Тело в закрытом цинково-свинцовом гробу. Можно ничего не бояться. Люди не пострадают. Средства спецзащиты задействовать не будем. Это излишне. Радиационная обстановка в норме.
Майор незаметно облегченно вздохнул, и вынув пачку талмудов из стола, начал, шевеля губами, что-то писать. Оформлял бумаги он минут десять, которые мы провели в тишине, и только Балабурда тяжело вздыхал, листая какой-то военно-патриотический журнал. Тем временем, майор переписал с моих «документов» необходимые данные, проштамповал наши командировочные, оставив открытой дату убытия. Потом снял трубку телефона.
- Алло, Григорьич, это ты? Слушай внимательно, сейчас приедут моряки, значится, оформишь все по полной. Место в воинских рядах. Хорошее... У них обычных документов нет. Нет, я сказал, этого. Они тебе покажут документ... Нет! Это особый случай! Товарищ погиб при исполнении... Слушай сюда и не верещи! Все остальное я потом тебе лично объясню. У товарищей завтра похороны. Напряги своих с венками, и не вздумай драть деньги за рытье... Дороже обойдется... Ну, вот и хорошо. Товарищи сейчас подъедут.
Майор положил трубку. Отобрав несколько бумажек, протянул мне.
- Это все на кладбище. Отдадите Виктору Григорьичу, начальнику тамошнему. Все сделают в самом лучшем виде. А вот насчет почетного караула и всего остального.... тут я вам помочь ничем не могу. Кроме военно-инженерного училища, в городе никаких воинских частей нет. Они на этот случай и выделяют все. И оркестр, и караул, и все остальное. А с их начальником у нас отношения... ну, не очень. Придется вам самим к ним ехать. Если я позвоню, ничего не выделит.
Мы переглянулсь с Балабурдой и встали.
- Спасибо, товарищ майор!
Балабурда протянул руку и обменялся рукопожатиями с комендантом. Потом наступила моя очередь прощаться, и пожав руку, я поинтересовался, кто по званию начальник училища. Оказалось, что он не генерал, а полковник, Громадин Арсений Иванович... На том мы и расстались.
На кладбище все прошло быстро и гладко. Видимо, комендант в подтексте разговора передал что-то такое, что заставило ритуальную службу принять нас, как проверяющих из министерства. Место под захоронение было уже подобрано, очень достойное. И его уже обрабатывала целая бригада, кромсавшая подмерзшую землю ломами и лопатами... Там же сразу мы заказали и гроб, и венки, и от семьи, и от экипажа, и даже от «Командования Северным флотом». Расплатившись, мы снова нырнули в машину и направились в военно-инженерное училище.
Тут и пригодилась блестящая черная «Волга» младшего Петрова. Когда наша машина подкатила к воротам училища и из нее вывалился внушающий уважение одним своим видом капитан 1 ранга, а потом еще один военно-морской офицер, то даже сквозь стекла КПП было видно, как вся дежурная служба начала поправлять форму. Когда Балабурда возник в двери, послышалась громкая и по настоящему, а не по-флотски строевая команда «Смирно!».
Балабурда лениво поднеся руку к козырьку, милостиво отреагировал:
- Вольно... Начальник училища в расположении?
Дежурный по КПП, старшина 4-го курса, четко отрапортовал:
- Так точно, товарищ полковник!!!
Замполит хищно улыбнулся, что было для него очень несвойственно, и с неприкрытой издевкой ответил.
- Капитан первого ранга, юноша!!! Учите воинские звания!!! Доложите, что к нему капитан 1 ранга Балабурда и капитан-лейтенант Белов! Выполнять!!!
Судя по резвости исполнения команды, каперанги были здесь не очень частые гости. Уже через несколько минут за нами примчался прапорщик с красной повязкой на рукаве, и робко представившись, попросил следовать за ним. Миновав большой плац, мы вошли в штаб училища, и двигаясь по коридорам в направлении кабинета начальника, ловили на себе удивленно-заинтересованные взгляды офицеров и курсантов, снующих по коридорам. И когда, наконец, добрались и вошли в кабинет, я сразу понял, что моя миссия тут будет чисто техническая, а все остальное сделает Балабурда. Дело в том, что несмотря на фамилию Громадин, начальник училища был очень невысок, если не сказать просто мелок. Когда он здоровался с замполитом, я заметил, что он практически вдвое меньше того, и сильно задирает голову, чтобы рассмотреть за усами Балабурды его лицо. Тут было, конечно, опасение, что, как правило, в жизни невысокие люди, достигшие определенных высот в карьере, очень комплексуют по поводу своего роста, что выражается в их непомерном бонапартизме, но при взгляде на плотоядно улыбающегося зама, я сразу понял, что тут не этот случай. Сразу стало заметно, что полковник Громадин с первых минут стал чувствовать себя довольно неловко рядом с моим огромным каперангом, и пригласив нас садиться, сразу нырнул на свое место за огромнейшим письменным столом, словно ища за ним защиты. И тут Балабурда включил весь свой богатый замполитовский опыт. Его словно прорвало. У меня вообще создалось впечатление, что зам только и ждал появления на горизонте кого-то, равного себе по званию. Я только молча протянул бумаги, которые полковник машинально прочитал, и так же машинально нажав на кнопку селектора, кого-то вызвал. А зам все вещал. И про подледные походы, и про проклятое НАТО, и про героику будней подводников-североморцев, короче, про все тяготы и лишения воинской службы на страже заполярных рубежей. Полковник только рот не открыл, загипнотизированный переливистой речью моего многоопытного зама. Тем временем в дверь постучали, и на пороге возник капитан, который доложился о прибытии. Полковник ненадолго вернулся на землю и отдал приказание.
- Так, Сергеев, вот ступайте с капитан-лейтенантом и решите все вопросы. Оркестр, караул и все прочее. Потом доложите.
Капитан, который был намного постарше меня, ответил «Есть!» и мы вышли в коридор. За то, что Балабурда скажет лишнее, я не опасался, так как мы все обговорили заранее, а за остальное я не боялся, поняв, что полковник Громадин теперь надолго запомнит каперангов с Северного флота.
Капитан оказался очень достойным человеком, и отведя меня в свой кабинет, быстро и деловито начал решать по телефону наш вопрос. Уже через пятнадцать минут я знал, что ритуал похорон у них отработан, и мне даже не надо напрягаться. Сверившись с картой города и отметив дом Петровых, он быстро обрисовал маршрут движения похоронной процессии, время прибытия оркестра и караула. Затем поинтересовался количеством наград у покойного, и записав их число, спросил:
- Мичман-то ваш как погиб? В море?
Мне снова стало стыдно, и я постарался ответить коротко, как сам не подозревая того, подсказал нам комендант.
- Погиб при исполнении. Большего сказать не могу. Сам понимаешь, секретность...
Капитан качнул головой.
- Да и не надо. Понятно все. Не волнуйся, каплей, все будет правильно.
Потом мы снова пошли к начальнику училища доложиться. Там мы застали картину полного разложения старших офицеров. Расстегнутые и раскрасневшиеся, они сидели уже не за столом, а за журнальным столиком, да и стоящая на нем бутылка коньяка говорила сама за себя. Последние слова, которые я уловил из уст зама, заходя в кабинет, касались рыбалки, и я понял, что мы здесь еще задержимся. Так оно и вышло. Рассеянно выслушав наши доклады, начальники как-то единодушно попросили подождать еще минут сорок, естественно, не в кабинете, а где-нибудь снаружи. Выйди из кабинета, капитан констатировал, что «старик что-то расслабился» и позвал меня обратно к себе. Там я, уже не смущаясь, вытащил из портфеля бутылку и предложил помянуть покойного, да и за содружество родов войск тоже пригубить. Капитан не отказался, и заперев дверь, быстренько достал из сейфа два стакана.
Через час мы покинули училище, причем начальник провожал нас до самого КПП, а капитан подарил мне пехотную флягу с чудесным домашним напитком на основе меда, березовых почек и еще черт знает чего, который творил сам в свободное от службы время у себя на даче. Младший Петров, успевший выспаться в машине, с удивлением наблюдал за нашими проводами, а когда мы забрались в машину, понюхав воздух, сразу констатировал присутствие коньячного и водочного аромата. Приехав, домой, мы застали там Рябуху в фартуке, окруженного женщинами, и руководившего приготовлением пищи. Собрав членов семьи за общим столом, мы пообедали, в процессе чего я подробно рассказал о проделанном и рассказал о планах завтрашнего дня. Дальнейший день прошел в мелких делах, по большей части связанных с закупками всего необходимого и недостающего.
А назавтра были похороны. Курсанты оказались на высоте. В училище даже нашелся Военно-морской флаг СССР, который потом на кладбище склонили над могилой. Процессия растянулась на добрую сотню метров, и курсанты чеканили шаг, неся красные шелковые подушечки с медалями, а оркестр пронзительно выдувал из меди похоронные мелодии. Были залпы из карабинов на кладбище и слезы престарелой матери Петрова, которой братья так и не решились сказать о настоящей причине смерти сына. Были чисто русские поминки, на которых кто-то чуть не подрался, а комендант самолично прибывший проконтролировать весь процесс и пропотевший за несколько часов в новенькой парадной форме, произнес проникновенный тост за героических подводников. Была куча подвыпивших родственников, которые говорили много хороших слов и стремились чокнуться с нами во что бы то не стало. А еще, в самом конце, была мама старшего мичмана Петрова, старенькая, сухонькая и очень аккуратная старушка, с глубокими и усталыми глазами, которая подошла к нам и, поклонившись, сказала: «Спасибо, мальчики»...
Конечно, закон есть закон. И его надо соблюдать. Но всем. И если стреляющихся проворовавшихся генералов хоронят как полководцев, выигрывавших не одну битву, то почему закон не может позволить красиво проводить в последний путь простого и честного мичмана, прослужившего не одно десятилетие и ушедшего из жизни только по собственной слабости, или, может, наоборот, благодаря силе воли...

Мимоходом. Кое что о флотских династиях

Конец сентября 1985 года. 4-й курс. На третьем курсе меня в очередной раз разжаловали, но, в военном билете запись не сделали, отчего формально я остался главным корабельным старшиной, и меня было можно ставить начальником патруля в славном городе Севастополе. Что периодически и случалось. В один из таких дней, получив в качестве патрульных трех первокурсников с 3-го факультета и пережив знаменитое цирковое представление под названием развод в севастопольской гарнизонной комендатуре, получаю маршрут патрулирования по ул. Адмирала Макарова от остановки конечного троллейбуса № 1 до поворота на 1-ю Бастионную, и так по кругу. Район далекий от центра, вечером темный и малолюдный. С одной стороны заросшая Ушакова балка, с других покрытые кустами склоны, ведущие к бухте и судоремонтному заводу. Что там творят с наступлением темноты в зелени матросы с кораблей на Угольной стенке, меня как начальника патруля не интересовало, главное, чтобы на улицы не высовывались. К тому же местность мне была знакома. Ровно две недели назад я уже попадал сюда же с той же миссией и за весь вечер не видел не одного военнослужащего, кроме одинокого сухопутного полковника с авоськой пива. В этот район помощники коменданта с проверкой приезжали исключительно редко и даже особо не требовали выполнения плана по задержаниям.
Выходим на маршрут. Мои первокурсники в патруле первый раз, запуганы начальниками и сокурсниками до икоты, отчего ходят за мной правильным ордером, в ногу и даже между собой разговаривают шепотом. Делаем пару кругов. Покой и тишина. Даже гражданского населения почти не видно. Потихоньку начало темнеть. Оказываемся на месте, откуда рукой подать до смотровой площадки на месте 1-го Бастиона. Решаю, пока окончательно не стемнело, устроить плановый перекур и заодно показать своим бойцам, как отсюда выглядит училище. Идем туда. Никого нет. Курим. Бойцы по очереди бегают в кусты. По-военному говоря, оправились и отправились обратно. Выходим снова на маршрут, и через пару минут нашим глазам предстает такая картина. По пустынной улице следует процессия. Красивая молодая женщина в легком ярко-красном осеннем плаще бодро щелкает каблучками по асфальту. За ней четыре матроса в робе, без головных уборов, прут огромный диван, а за ними еще один матрос практически тащит на себе крепко выпившего капитан-лейтенанта, который непрерывно и с пьяно-трагическими нотками взывает к даме.
- Наденька! Надюша? Все же хорошо? И диван вот купил. Ну, обмыли чуть-чуть.
Дама гордо шествует, не поворачивая головы не реагируя на призывы. Матросы, внезапно узревшие появившийся перед ними патруль, реагируют мгновенно.
- Шухер! Патруль! Извините, тащ капитан-лейтенант.
И все пятеро с высокой стартовой скоростью исчезают в кустах. Причем моряк, несший офицера, успевает аккуратно положить того на диван. Мы даже рта раскрыть не успели. В итоге живописная акварель: диван посреди дороги, на нем лениво шевелится тело офицера, причем в фуражке, чуть позади дивана прекрасная дама в красном, а перед диваном патруль в позиции "готовность к атаке клином". Минута молчания. Потом дама молча подходит к дивану, грациозно садится рядом с каплеем, закинув нога на ногу, смотрит на шевелящееся рядом тело и очень спокойно констатирует:
- И что мне теперь с тобой делать, горе ты мое водоплавающее?
Достает из сумочки сигареты, прикуривает. Поворачивает голову ко мне.
- Он вообще не пьет. После бутылки пива начинает всем улыбаться и в любви признаваться направо и налево. Мой Мишка-плюшевый.
Уже почти стемнело. Откуда-то от 1-ой Бастионной доносится шум едущей машины и становятся видны горящие фары. Несколько мгновений, и эти фары освещают всю нашу компанию. И я охреневаю. В кои века на наш маршрут приехал помощник коменданта на ГАЗе с выездной группой "поддержки", и сразу попадает на такой изумительный по законченности пейзаж. А капитан с красными просветами на погонах уже вылез из кабины, а из кузова начало выпрыгивать сопровождение. Я совершенно не представляю, о чем мне сейчас докладывать. Севастопольская комендатура славна своими людоедскими нравами, и каплею легкая дремота посреди улицы даром точно не пройдет. Его чисто по-человечески жалко. Жалко его даму, попавшую в такой забавный переплет, да еще и с диваном подмышкой. И себя жалко, мало ли что в голове комендантского орла переклинит, и ты станешь виноватым. Причем во всех грехах окружающих. Но Наденька, судя по всему, комендантские нравы знала неплохо, и реагировала на них правильно. Она как-то очень красиво не встала, а просто стекла с дивана, умудрившись в нескольких движениях виртуозно продемонстрировать все достоинства своей фигуры. Очень даже неплохой фигуры, особенно в свете фар. Сделала несколько модельно-грациозных шагов к помощнику коменданта, подхватила того под руку и решительно повела куда-то в сторону, не переставая при этом курить. И красиво курить! Словно куртуазная дама серебряного века! И помощник, не трепыхаясь и потеряв весь нагловато-опричный вид, побрел за ней как миленький куда-то в темноту. А мы остались стоять. Молча. Разглядывая в свете фар окончательно заснувшего каплея. Вернулись они минут через пять. Помощник коменданта сразу подошел ко мне и скомканно но по-деловому обрисовал задачу.
- Так, старшина, сейчас поможете Надежде Сергеевне доставить до дома ее хозяйство. И потом бегом обратно на маршрут! Ясно?!
- Так точно!
Я только каблуками не щелкнул. А помощник коменданта махнул рукой своим нукерам, залез в кабину машины, и через минуту она умчалась куда-то в темноту. Я повернулся к даме. Она мило улыбнулась.
- Это рядом. Второй этаж. Справитесь?
Мы справились. Благо, дом, и правда, оказался соседним. Каплея мы с Надеждой доволокли вдвоем, а мои патрульные затаскивали этот монумент под названием диван в квартиру добрых полчаса. А потом мы долго пили чай на кухне, мои патрульные чистили брюки и фланки в ванной от побелки из подъезда, а каплей тихонько похрапывал где-то в комнате на принесенном диване. А я не удержался и спросил у Нади, как это она умудрилась так быстро стреножить комендантского волка.
- Понимаешь, старшина. Моя мама, моего папу от лейтенантов до адмирала довела. Из коммуналки в Ленинграде, через три флота до квартиры на Кутузовском в Москве. Он сам бы без нее не справился. И я своего до адмирала доведу. Вы, мужчины, сильные, конечно, но без правильного тыла такие неразумные и глупенькие. А вы ребята, пейте чай, не бойтесь. Сегодня вас проверять уже не будут. Телевизор включить?
В комендатуру мы поехали прямо из ее квартиры. Сдали девственно чистый маршрутный листок без единого задержанного. Поехали в училище, и уже сидя на катере, неспешно пыхтящем в направлении бухты Голландия, я подумал, что военные династии, кажется надо вести не только по мужской линии.