Ташкент, 85 год. Распахнулись створки транспортного Ил-76, и цокая подковками сапог по дюралю рампы, прошагал на бетонку аэродрома Тузель дембель Димон, гвардии сержант Замятин. Медаль «За отвагу» на парадке, "дипломат" с немудреными подарками домашним, да дембельским альбомом, голубой берет, пыльный загар - первый парень на деревне, кумир мальчишек. Из-под берета - холеный чуб с седой прядью - тоже знак, не хуже медали или нашивки за ранение.
Маманя, как глянула на этот седой чуб, так и затряслась в беззвучном плаче. А Димон нежно поглаживал маманю по вздрагивающей спине и успокаивающе гудел: «Ну чо ты, мам... Ну не надо, вот же он я - живой, здоровый...».
Вечером у сельского клуба Димон являл собой живую иллюстрацию из бессмертного Теркина: «...И дымил бы папиросой, угощал бы всех вокруг, и на всякие вопросы отвечал бы я не вдруг...». Дымил Димон не «Казбеком», а болгарскими «БТ» - делайте поправку на современность. А в остальном - почти все, как у Твардовского. «...Как мол, что? Бывало всяко. Страшно все же? Как когда. Много раз ходил в атаку? Да, случалось иногда...». На вопрос о поседевшем чубе хмурился и сдержанно цедил: «Так... Было одно дело...». И аудитория почтительно вздыхала, не смея будоражить незажившие раны.
А дело было так. После учебки послали Димона в Афган, в Джелалабадскую десантно-штурмовую бригаду. Полгода бегал по горам с рацией за плечами, хлебнул вдосталь и пекла, и мороза. От пули ангел-хранитель его уберег, а вот от желтухи - не смог. Что вы хотите - афганский гепатит и войска Македонского тут валил, и англичан, а мы что - особенные?
Из госпиталя Димон вернулся отощавший и полупрозрачный: выздоравливающих больных активно пользовали трудотерапией, благо работы в госпитале всегда хватало, тех же траншей: копать - не перекопать. Комбат глянул на доходягу и отправил его на пост ретрансляции. Вроде как на реабилитацию - куда на него такого сейчас рацию навьючивать - самого таскать впору. А на посту отожрется, на человека похож станет, там и поглядим.
Пост ретрансляции находился на горе, у подножья которой дислоцировалась бригада. Топал до поста Димон полдня - по узкой тропинке, вьющейся серпантином вдоль скалистой стены. Сто раз садился передохнуть, судорожно глотая разреженный воздух и отчетливо понимая, что ни до какого поста он не доберется, а сука-комбат послал его туда, чтобы избавиться от задохлика. А когда, наконец, добрался - понял, что попал в самый настоящий солдатский рай.
Команда поста - семь человек во главе с сержантом-сибиряком Лёхой Кедровым - основательным хозяйственным мужиком. Дисциплину поддерживал, но руки не распускал и другим не позволял. Жратва - от пуза, готовили сами - точнее, готовил всегда узбек Равшан Мирзоев, остальные чистили картошку, да мыли посуду по очереди. Построений нет, строем никто не ходит, отдежурил на станции или на охранении - и хоть спи, хоть в небо плюй. Стряпал Равшан талантливо, умудряясь из стандартного солдатского рациона создать любые деликатесы, а к праздникам рачительный Леха еще и втихаря бражку заготавливал - хоть по чуть-чуть, а все как у людей быть должно. Продукты им раз в неделю доставлял старшина на ишачке Ваське, а больше они начальства и не видели.
Что еще надо для счастья солдату? Разве что маленько сердечного тепла, да душевной приязни - и всем этим с лихвой одаривал их общий любимец - кудлатый пес Паджак, живший на посту. Любил он всех солдат без исключения и от щедрот душевных постоянно прятал солдатам под подушки мослы, оставшиеся от обеда. Бойцы за это Паджака поругивали, но не всерьез - понимали, что пес угодить хотел. И служил Паджак не за страх, а за совесть - и по этой причине постовые в охранении зачастую беззастенчиво дрыхли - знали, что чужого Паджак на версту не подпустит. А когда Саньке Башилову пришло письмо от невесты - ну, вы понимаете, какое... Так Паджак подошел к закаменевшему Саньке, башку ему на колени положил и просидел так с ним весь вечер, ни на шаг не отходил. И Саньку никуда не пускал - чуть тот двинется - Паджак его - лапой: сиди. Наконец Санька взмолился: «Да я поссать, честно!». И то - Паджак его туда-сюда проводил и под кроватью у него всю ночь провел. Понятно, был пес для солдат лучшим другом, и был на той горе не только солдатский рай, но и собачий.
А отбомбиться ходили бойцы на край скалы - нормальный сортир в камне не выдолбишь. Пристраивались на узкой тропинке в полуприседе, отклячив зады в сторону пропасти, да и бомбили помаленьку, держась за вбитый в скальную трещину альпинистский карабин со шлямбурным крюком, чтоб не свалиться. Ничо, привыкли, хоть и поначалу жутковато было слышать, как ночной ветер в скалах завывает. Сержант Лёха требовал, чтоб гадить ходили по двое: один бомбит, второй - на стреме, мало ли что...
И вот сменился раз ночью Димон с охранения, да и решил перед законным отдыхом отбомбиться. А кого на подстраховку позовешь? Санька - на смене у станции, отходить нельзя, Гоги - в охранении. Будить кого-то? Ну, вы понимаете. Сунул Димон автомат в пирамиду, да и пошел самостоятельно - фигня, Бог не выдаст, свинья не съест. Пристроился привычно над пропастью, держась за карабин - пошел процесс. А ветер ледяной дует так, словно звезды с неба сдуть хочет. И голосит в скалах, как ведьма в родах, и окрестные шакалы ему отзываются.
И вскочили в койках бойцы, как подброшенные, разбуженные кошмарным воплем Димона. Не просто страх был в этом вопле - ужас леденящий, тоска смертная. Похватали автоматы, ломанулись наружу как были - в трусах, босиком. А навстречу им - Паджак опрометью метнулся, с поджатым хвостом - юркнул в дом и под койку забился. А за ним следом - Димон. С перекошенной мордой, с булыганом в лапе и со спущенными штанами. И орет, не унимаясь:
- Сука, сука, сука!!! Убью, бля-а-а!!!
Оказалось. Умница Паджак решил на всякий случай Димона подстраховать - привык, что солдаты туда по двое ходят, ну и решил проявить инициативу. И пошел за ним следом, бесшумно ступая по каменистой тропинке. И сидел рядом в темноте, охраняя Димона ото всяких напастей, ничем не обнаруживая своего присутствия. А в самый ответственный момент решил ободрить Димона - мол, не бойся, друг - я с тобой. И - нежно лизнул Димона в лунную жопу!
Утром, бреясь у осколка зеркала, Димон заметил, что казацкий чуб его побелел. В известке, что ли, измазал? Димон поворошил чуб мокрой ладонью. Известка не стряхивалась.

© Bambarbiya
Целнотянуто с yaplakal.com

Мимоходом: Велоэргометрия

Уж не знаю, как ныне дело обстоит, а вот в ветхозаветные советские времена, государство своих военных ценило и лелеяло, даже когда они и сами этого не особо хотели. Хотя, на мой взгляд, правильно делало. Человек, как правило, существо безответственное, о своем здоровье думать начинает только когда подопрет или совсем невмоготу, не раньше, вот государство и брало на себя эту заботу, не обращая внимания, на «хочу - не хочу» со стороны его же защитников. И даже штрафовало за невыполнение этого самого «медицинского» долга. Вот так, в те самые времена, после каждой боевой службы, весь экипаж, как один отправлялся на профотдых, минимум 20 суток, а, как правило, 24 суток, как с куста. И самое главное отказаться было никак нельзя, разве только в особых случаях, и только с очень серьезными, документально подтвержденными причинами. А попытаешься увильнуть, и по приезду тебе, как миленькому вычтут из зарплаты за тот самый санаторий, который ты проигнорировал. Конечно, можно было взять путевку не в санаторий, а на какую-нибудь турбазу, где через пару-тройку дней неумеренных возлияний, договориться с начальником турбазы, чтобы он поставил тебе в командировочном все как положено, и отпустил домой, или еще как-нибудь исхитриться, но по большому счету большинство ехало всегда. Санатории у флота были шикарные, по тем временам. Медобслуживание великолепное. Да и везти можно было всю семью. Сам бесплатно, а семья за 50% стоимости. Красота, да и только. А там и зубы бесплатно и качественно подлечат. И проверят всего от пяток, до желудка. И на диету посадят, чтобы лишние автономочные килограммы сбросить. Да мало ли...
В тот год наш экипаж, а точнее львиную долю офицеров и мичманов, отправили в военно-морской санаторий под Москву. В Солнечногорск. Санаторий этот до последнего времени, предназначался для высшего офицерского состава ВМФ, и простых военных туда не пускали. Мы стали вторым экипажем подводной лодки в истории санатория, приехавшим туда массовым заездом, с женами и детьми. Персонал, который запугали перед этим элитарностью и привередливостью приезжающих подводников, отнесся очень и очень ответственно к возложенной на них миссии оздоровления подуставших от глубин моряков, и встретили нас по полной программе, начав с общей медицинской диагностики наших истощенных организмов...
Кроме всевозможных осмотров, обмеров, взвешиваний и кардиограмм, незаметно затесалась еще одна очень интересная процедура, которую я лично до этого, видел только по телевизору, и никогда ей не подвергался. Называлась, он велоэргометрия, и по существу была совсем не сложная, а даже интересная. Тебя обклеивали датчиками, и усаживали на тренажер велосипеда. Потом ты естественно начинал с энтузиазмом крутить педали, а доктор, посредством обыкновенного тормоза постепенно увеличивал нагрузку. Говорят, что это позволяло проверить не только общее физическое состояние подводника, но и оценить, как функционирует его сердечно-сосудистая система, после трехмесячного малоподвижного пребывания под водой. Назначения на все обследования нам раздавали индивидуально, на разное время, чтобы не создавать столпотворения у кабинетов, и я попал одновременно только со своим командиром дивизиона, капитаном 3 ранга Гришиным Святославом Петровичем. Надо сказать, что Петрович мужчиной был заметным, можно даже сказать мужчиной русско-былинным. Светловолосый, высокий и крупный, но совсем не толстый красавец-мужчина, немногословный, с хорошим чувством юмора, и по большому счету добрый, как все природные здоровяки, Петрович мог и отпустить оплеуху по затылку, если было за что, но мог и извиниться перед последним лейтенантом, если был не прав. Петрович был моим первым комдивом, и всех остальных, с которыми меня сводила служба, я мог только сравнивать с Петровичем, и увы почти всегда в не лучшую сторону.
Первым это обследование проходил я, и надо сказать, что вышел после него на полусогнутых, со страшной резью во всех мышцах, начиная от брюшного пресса, и заканчивая икрами ног, и вдобавок взмокший как после кросса. Петрович, который курил только от случая к случаю, всю автономку, минимум по два часа тягавший самодельную штангу в трюме 4-го отсека и после этого залпом выпивавший банку сгущенки, снисходительно осмотрел мое трясущееся от пережитого тело и констатировал:
- Слабак ты Борисыч! Покатался 10 минут, и уже как сопля...
И после этого, расправив богатырские плечи, шагнул в кабинет. Далее, у нас обоих был запланирован визит к зубному врачу, и я остался ждать Петровича в кресле рядом с кабинетом, постепенно восстанавливая дыхание и успокаивая подергивающиеся от пережитого напряжения руки. Прошло минут пятнадцать, я уже практически вошел в норму, но мой бравый комдив никак не выходил. Я уже начал беспокоиться, что мы опоздаем к зубному, когда дверь тихонько приоткрылась, и оттуда практически выполз Петрович. Он был словно выжатая тряпка, и тихонько матерился себе под нос. В кресло он практически рухнул, и, переводя дыхание, поведал, что испытал.
В кабинете, Петровича, как и меня, заставили раздеться до трусов, и облепили датчиками. За приборы уселся старенький доктор, с университетской бородкой, и, поправив очки на носу, предложил начать крутить педали. Петрович, ни капли не сомневающийся в своем здоровье, снисходительно улыбнулся и подналег на педали. На удивление, они пошли крайне неохотно, и даже с довольно большими усилиями. Петрович поднажал, и колеса сначала медленно, а потом все быстрее начали раскручиваться. Доктор, в это время, щелкал приборами, что-то записывал, и, наконец, выждав пару контрольных минут, начал уже внимательно изучать показания.
- Что-то вы милейший, сачкуете! Показания, извините, словно у девицы-курсистки... Ну-ка, поднажмите...а я вам нагрузочки добавлю....
Сравнение с курсисткой, Петровичу не понравилось, но он воспитанно смолчал, а только приналег на руль, и еще сильнее закрутил педали. Они шли еще труднее. Петрович уже не улыбался, а налегал и налегал на этот псевдовелосипед, который казалось, с каждым поворотом шел все туже и туже.
- Товарищ офицер, извините, не знаю вашего звания, ну нельзя же быть таким лежебокой! У вас показатели на уровне пятиклассника... Напрягитесь же...- и доктор снова что-то подкрутил на приборе.
Петрович побагровел, и напрягся в очередной раз. Светлые мысли о своем физическом совершенстве уже давно покинули его голову. Хотелось только закончить эту пытку так, что хотя бы не краснеть после. Комдив не считал минуты, ему уже казалось, что он крутит эти чертовы педали, не меньше часа. Уже начало сбиваться дыхание, а по спине предательски поползли струйки пота, стекая между лопаток. Но Петрович не сдавался, и, сцепив зубы, продолжал вертеть и вертеть их, не снижая взятого темпа, а то и стараясь, насколько возможно убыстриться. А доктор все бурчал и бурчал что-то, с недовольным видом щелкая рычажками, и рассуждая о здоровье всего военно-морского флота в целом. И вот подошел момент, когда комдив внезапно осознал, что еще немного, и он просто остановится, по причине полной физической измотанности. Он уже собирался, скомкав гордость, попросить у старикашки-доктора пощады, как вдруг тот, сам неожиданно, и как-то виновато сказал:
- Стоп...остановитесь, пожалуйста....
Петрович затормозил велоэргометрометр с такой скоростью, как только тормозят профессиональные гонщики на трассе «Формула-1». Мгновенно ноги налились свинцовой усталостью, заныла спина, да и вообще все мышцы, какие возможно. Комдив вдруг неожиданно понял, что если сейчас доктор снова даст команду на старт, он просто физически не сможет ее выполнить. Но такой команды не последовало. Доктор, то, снимая, то, снова надевая очки, подслеповато щурясь, разглядывал показания приборов, что-то бормоча себе под нос, и вдруг, как-то искоса посмотрев на Петровича, и сразу опустив глаза, негромко и извиняющее выдавил из себя:
- Знаете милейший, я тут как-то по старчески, уж не знаю, как правильно сказать...Обосрался я милейший...уж, будьте милостивы, простите старика....
Петрович, уже не так бурно вздымавший грудь, и успевший привести дыхание в более или менее спокойную фазу, в недоумении спросил:
- А что такое-то?
Доктор снова снял очки, протер их, водрузил на место.
- Видите ли...ну... как бы... ну вижу я, что не соответствует ваша фактура результатам... И оказалось...простите уж старика, вы просто все это время на тормозе педали проворачивали...
Петрович онемел. Доктор, воспользовавшись шоковым состоянием комдива, что-то быстренько черкнул в его истории болезни, и еще раз взглянув на ее обложку, уже менее виновато, и с подчеркнутой бодростью протянул Петровичу его историю болезни:
- А вы что расселись-то Святослав Петрович!? Слезайте, слезайте...вот берите...физические нагрузки, вам не нужны. Все у вас в порядке! Отдыхайте, психологический отдых вам тоже не помешает, вижу нервишки-то пошаливают...
От усталости, Петрович даже ответить ничего не смог. Он только молча сполз со своего пыточного агрегата, и, постанывая сквозь зубы, оделся и выполз в коридор, где его ждал я. Больше в этот день комдив не пошел ни к каким врачам. Он удалился в свой номер, и до вечера, периодически отмачивался в душе, сидя под струями на табуретке. С его слов, он только тогда понял, что значит, походка как у краба, и что такое чихнуть так, чтобы все мышцы ныли. И если у меня после езды «без тормозов», ноги болели пару дней, то Петрович целую неделю садился на стул, придерживаясь руками, чтобы не рухнуть на него.
Потом, когда я уже не первый раз отбывал послепоходовый отдых в санатории, я, памятуя Петровича, каждый раз наотрез отказывался кататься на этом велосипеде, отговариваясь тем, что не из космоса вернулся, да и психологический отдых, для подводника гораздо важнее...

ДВА ЛЕНТЯЯ

Роднило их одно - у обоих одинаковые ФИО и тяга к радиотехнике. Правда еще их роднило то, что оба были завзятыми лентяями.

Один был сущим монстром.
Был он доцентом и начальником кафедры радиосвязи и телевиденья. При этом он был еще и полковником.
Второй был просто салабоном-курсантом. Рядовым.

Полковник Александр Иванович Подзорин, воплощение современного аристократического сословия (мама домработница, а папа главный инженер в каком-то там почтовом ящике). Маленькое отклонение только от аристократичности было. Матерился Александр Иванович не по-детски (как говорят сейчас наши дети).
Курсант Александр Иванович Подзорин не мог похвалиться такой родословной... Увы... (Сашенькины мамка и папка загибались в близлежащем колхозе около города Орла и откуда у парня образовалась «радиотехническая грусть», остается секретом по сей день).

***
Взаимная неприязнь у полных тёзок образовалась с первой же пары, когда полковник любезно попросил курсанта отточить кучку разноцветных карандашей которыми он любил оперировать на схемах-портянках.
- Не буду! - решительно ответил салага.
- Простите... э-э-э... Почему? Мля?! - культурный доцент оторопел...
- А я, в военное училище пришел не для того, чтобы карандаши чинить!
- Простите, а как ваша фамилия, товарищ курсант?
- Дык... Курсант Подзорин... Александр Иванович...
Вторично обалдевший полковник дал команду на приведение карандашей к нормальному бою другому чайнику от радиосвязи, страждущему лейтенантских погон.

***
Подзорин-старший очень любил радиосвязь. Особенно он любил телевизионные приемники. На них он собаку слопал, и, хотя никогда паяльника в руки не брал (брезговал, наверное), но неисправность мог определить, как у нас говорят, «навскидку»:
- Э-э-э... Любезнейший... Во-о-он... В том контуре гетеродина, во-о-он ту емкость проверьте...
После чудесных рекомендаций телевизор чудеснейшим же образом начинал работать. Мастер!

Подзорин-малый (так к нему прилепилось после афронта с карандашами) радиосвязь начал потихоньку «разлюбливать» после двух месяцев обучения в нашем благословенном училище. Оказалось, что помимо специальной подготовки есть еще и физическая, огневая, строевая и даже топография. А еще надо было подшиваться каждый день, чистить сапоги и даже изредка стирать ХБ. Поэтому Сашка стал лениться.
Впрочем, всё это фигня полнейшая.
Самым паршивым было то, что «старший» Подзорин гнобил бедного Сашеньку по своему предмету категорически.
Не было пары, на которой бы Малый не потел перед схемой какого-то паршивого телевизионного приемника или простенького осциллографа.
- Не куя... Я этого тёзку научу родину любить. И карандаши мне починит... сука... - злился полковник.

***
Всё течет... Всё изменяется...
Время проходит, а мы остаемся, как и прежде, идиотами упертыми. Вот как уперлись своими дурными и лысыми лбами, так и будем упираться до самой смерти, если...
Хотя... Какое там «до смерти»... Вру я, конечно...
Мы ведь грустим о своих женщинах, с которыми когда-то встречались. Мы с мужской нежностью вспоминаем о своих друзьях и даже врагах прошлых, с которыми служили когда-то... Мы становимся еще взрослее и еще старее...

***
Нет! Это «если» все-таки есть!

***

Звонок.
- Разрешите?
- Пожалуйста... Вы по вызову? Извините, потише. Муж сейчас спит. Он болеет очень...
- Что с телевизором? Пройти разрешите?
- Да, проходите. А с телевизором непонятно что... У нас старенький еще, «Рубин». По всем шести каналам помехи идут, а у мужа сейчас только одно развлечение - телевизор. Говорит хреновенько (?) Я его в коляске вывожу, он часа два посидит и успокаивается... А вчера что-то случилось... А... вы военный?
- Почему так решили?
- Это просто... Только военные всегда спрашивают: «разрешите»...
- Кхм...

***
Ну, да... Конечно!..
Я этот проклятый 3УСЦТ двадцать лет назад последний раз ремонтировал... Откуда они выкопали этот анахронизм? Бабка вообще странная... Матерится... И зачем она этот Рубин вывозит?.. Хотя... старенькие ведь люди... Ладно...
Млять, похоже что-то с переходным фильтром в селекторе каналов... Чего бы он помехи по всем выделенкам гнал... У меня и конденсаторов таких нет, русских...

Тихонько скрипнула дверь и еще чего-то тягомотно заскрипело:

- Идыот! У тыба, пробыт транзистор кыты триста пяннацать-Бы в мытровом блоке. Который по питанию стоит!.. Выпаяй из дыцыметрового и поставь... Ставь, тебе говорю! Малый! Мать тебя в перебабушку и три мощных динистора с ребристыми радиаторами в жопу!.. Сволочь! Облысел уже, а всё как курсант около доски хренотень несешь себе под нос... Карандаши не хотел точить?! Сейчас обедать идем, а потом - карандаши! И не вздумай сказать, что не будешь затачивать! Лентяй, мля...

***
...Да ладно тебе, Александр Иванович... Подкрался ты, конечно, незаметно на колясочке своей... Заточу я твои карандаши... Куда мне деться...

А знаете, Александр Иванович? Если бы не вы, то я после увольнения бутылки собирал бы... Хоть я и хреново сейчас помню 3УСЦТ, зато хорошо науку вашу помню, ибо это не КТ-315Б, а именно переходной кондёр слетел! Спасибо вам, Иваныч!

Сухо, тепло и уютно...

Как известно, должность первого и второго управленца на подводной лодке, как уважаема, тяжела и ответственна, так и вполне спокойна, нетороплива и даже выгодна. С одной стороны, ты не имеешь практически никакого заведования, кроме как вахтенного журнала, ручки, кресла и сейфа под запасы чая, сала и печенья. Твоя сдача корабля другому экипажу происходит по сценарию совершенно недоступному другим управленцам. А заключается он скорее в неторопливой и дружеской беседе со сменщиком, в процессе которой ты просто рассказываешь ему, что к чему, демонстрируешь вахтенный журнал с расчетом подъема решеток для следующего ввода ГЭУ в действие, передаешь пультовской чайник из рук в руки, и заканчиваешь все это кулуарным банкетом в каюте. А в это время, все остальные управленцы, являющиеся по совместительству еще и командирами отсеков заняты совсем другим. Они лихорадочно ищут замену утерянному или украденному водолазному белью, судорожно пересчитывают аварийный инструмент, и даже тащат из дома консервы для добавления в съеденный в голодный час аварийный запас пищи и припрятанные на «черный» день запасные баллоны для идашек. Меня на самом деле, всегда удивляло то, что наш могучий Военно-Морской Флот почему-то, никогда не имел достаточного запаса топоров и кувалд, и что еще удивительнее самых обыкновенных деревянных брусов и досок, из-за чего каждая передача отсека превращалась в какую-то ярмарку плотников и столяров. Но сейчас не об этом. А вот в море, первый и второй управленец, и надежда и опора, а заодно еще и пробка и попросту затычка. Как говорится, отстой вахту за себя и за того парня. На предмет того, как в море подводник должен стоять вахту, а как отдыхать, существует такое огромное количество приказов и директив, что даю голову на отсечение, что даже самые опытные ревнители букв военного законодательства из отделов устройства службы не знают их всех до конца. Но знаю точно, из некоторых первоисточников, что самые правильные и нормальные были изданы, а потом хоть и забыты, но что самое удивительное не отменены, в период зарождения нашего атомного флота. Нынешнему поколению подводников, о них лучше и не знать. И что всплытия на сеанс связи должны быть не по тревоге, а силами боевой смены, и что разводы вахты в море не предусмотрены, и что операторам, управляющим реактором перед вахтой ни в каких общекорабельных мероприятиях участвовать нельзя, а надо спать и только спать, после чего обязательно выпить перед заступлением стакан натурального кофе. И даже в базе никаких старших на борту не предусмотрено, а царь и бог корабля в это время дежурный по ПЛ и никто другой. В те былинные годы, никто из флотоводцев наверное, и не предполагал, что малую тревогу на подводном крейсере, в недалеком будущем будут делать тоже по тревоге. Слава богу, хоть по учебной... Вообщем, много разных чудес, всего и не упомнишь. Так вот в море, первый и второй управленец стоят вахты за всех. Свою отстоял, и беги галопом поесть и перекурить. Можешь ведь и не успеть. Учебная тревога еще понятно, а вот любая приборка, занятие по специальности, да мало- ли всякого случится, и сразу бегут управленцы на пульт подменять командиров отсеков. А те уже не спеша, с чувством собственного достоинства разбредаются по кораблю, успевая и перекурить, и даже посопеть в ватник в отсеке, пока личный состав порядок наводит. Так и приходится почти каждый день управленцам вместо восьми часов минимум 12 стоять. А если кроме ежедневных плановых «войн», тревог и приборок добавить еще и какое-нибудь всплытие на сеанс связи под перископ, то могут и все часов 16 получится. А уж если корабль вышел задачи сдавать, да еще и со штабом на борту, который просто по должностным обязанностям «крови» желать обязан, то бывало и по 20-22 часа...
Задачи в том году мы сдавали тяжело и со скрипом. То ли командир со штабом перегрызся по неведомым нам причинам, то ли нас решили на всякий случай взнуздать по самой полной программе, но все береговые задачи мы сдавали только с третьего захода, а уж когда приступили к сдаче морских задач, то тут начался сплошной кошмар. На десятидневный выход в море с нами пошли, судя по всему, все кого смог мобилизовать штаб дивизии, начиная от практически всех флагманских заканчивая самим комдивом. Даже наш НЭМС, позабыв на время возрастную мигрень и ревматизм, тоже загрузился в прочный корпус, и поделил с механиком каюту на двоих, что подразумевало под собой, что самому хозяину каюты спать не придется. Так оно и случилось. «Бой с тенью» начался сразу после выхода корабля из Кольского залива. Такой безумной круговерти сменяющих одна за другой тревог я еще не видал. «Каштан» просто раскалялся и негодовал от количества, да и качества отдаваемых в него команд. « Учебная тревога для прохода узкости... учебная тревога для погружения корабля... учебная тревога для приведения корабля в усиленное походное состояние...учебно-аварийная тревога для проведения малой приборки...учебная тревога для проведения зачетного развода вахтенной смены...». Тревоги шли и шли, слившись, по сути, в одну бесконечную и самое главное неотменяемую тревогу. Даже приемы пищи сопровождались опусами типа «...не снижая боевой готовности и не покидая боевых постов, экипажу ужинать! Первая и вторая смены остаются на боевых постах, третьей смене ужинать...». Флагманские метались по кораблю, словно борзые в погоне за ранеными зверями, проверяя все, что только возможно было проверить, и на каждом подведении итогов дня в центральном посту, вываливали на экипаж ушаты помоев, которые мы сразу же доблестно бросались устранять. Таким макаром, прошло пять суток, после я боялся закрыть на вахте глаза, ибо мог сразу провалиться в такой глубокий сон, что меня, наверное, не разбудило бы и торпедирование нашего корабля самым вероятным противником. Утром шестого дня, сверившись с журналом, мы с Башмаком подсчитали, что в среднем спали все эти дни не более трех часов в сутки, и что немного нам уже осталось, чтобы грохнуться лбами о пульт, и заснуть крепко и надолго, невзирая на все «войны». На удивление, после завтрака очередных катаклизмов не последовало, удивленный Башмак грохнулся спать в каюте, а я остался бдить вахту до обеда, надеясь, что и мне карта ляжет так, что я смогу сегодня хоть пару-тройку часов послюнявить подушку. Но, увы, мои надежды не оправдались. Прошедшая вполне спокойно смена с вахты, сменилась таким же обедом без гонок и «тревожных» трелей, а затем неожиданно под учебную тревогу объявили контрольное учение по осмотру корабля. И тут же по кораблю понесся «девятый вал», на самом гребне которого был сам отдохнувший командир дивизии. И уже через час, смотр был оперативно свернут, а в центральный пост начали спешно вызвать командиров боевых частей. А минут через двадцать вызвали и меня...
Судя по лицам начальников набившихся в центральный пост, осмотр корабля, подтвердил все самые худшие опасения командования. Корабль-клоповник, экипаж - разгильдяи, а квинтэссенцией всего этого разврата неожиданно оказался капитан 3 ранга Белов. Дело в том, что пробегая через реакторный отсек, наш адмирал, который кстати, был не чета большинству люксов, и ничего не боялся, неожиданно тормознул, и потребовал открыть ему аппаратные выгородки, чтобы их осмотреть. Вполне естественно, ему их сразу открыли, несмотря на умоляющие взгляды командира реакторного отсека, и в аппаратной левого борта, за чистоту которой ответственным являлся я, среди сверкающего титанового оборудования и прочих устрашающих ядерноопасных железок обнаружили пяток, аккуратно развешенных по поручням ватников. На этом осмотр корабля и был закончен, в центральном посту было устроено торжественное аутодафе, на которого закуску был вызван я, и как ответственный за содержание аппаратной левого борта, и тем более, как офицер хорошо знакомый командиру дивизии по нескольким совместным боевым службам.
- Белов! Ты когда в своей аппаратной последний раз бывал, а? Говори, говори...здесь все свои!
По большому счету в своей аппаратной я был ровно за день до выхода в море, и не просто так, а с белоснежной бязью в руках и с вспотевшей спиной. Механик, справедливо полагая, что штабные механики перед выходом в море не обойдут своим вниманием реакторы, заставил нас выдраить аппаратные по полной программе, что мы и сделали, с особой тщательностью и совсем уж неприличным прилежанием. После чего, прямо в процессе ввода установки в действие, аппаратные осмотрел сам НЭМС флотилии, и нашел всего пару мизерных дежурных замечаний. Но уверять в этом адмирала, жаждущего «крови» было бесполезно, и даже опасно, поэтому я виновато опустив голову, и стараясь придать голосу высшую степень виноватости пробормотал себе под нос:
- Виноват товарищ адмирал...закрутились с этими проверками...ну...упустил...
Адмирал торжествующе оглядел окружающих.
- Вот...бл...закрутились, да? У меня и штаба сложилось впечатление, что кораблем вообще не занимались, а тут мне говорят, мол, закрутились!? Что скажете командир?
Командир, стоявший рядом со своим креслом, на котором восседал адмирал, прокашлялся, и довольно уверенно, что он умел, ответил.
- Устраним товарищ адмирал! В самые кратчайшие сроки! Я думаю...
- Не надо думать товарищ командир! Надо работать! Думать за вас мне придется, судя по всему! Повторный смотр корабля назначаю на завтра! Белова, с вахты снять, и чтобы аппаратную лично выдраил! Сам проверю! Вопросы есть?
Адмирал встал с кресла. Командир хорошо поставленным голосом скомандовал:
- Товарищи офицеры!
Все вскочили, и адмирал что-то буркнув, вышел из центрального поста. Все сразу начали переговариваться, но командир наконец усевшись в свое кресло, в очередной раз потряс воздух.
- Ну что, военные...говорить долго не буду, комдив и так все сказал. Завтра повторный смотр. Личному составу запрещаю отбиваться. Свободные смены на наведение порядка. Механик, на левом борту двухсменка, Белова в аппаратную, и пока комдив не поставит ему лично зачет за ее содержание ему на вахту не заступать! Все свободны! Вахтенный офицер, через 10 минут учебную тревогу, для устранения замечаний по смотру корабля.
На нижней палубе, меня тормознул механик.
- Борисыч, как же вы обосрались с этими ватниками-то?
Я совершенно искренне ответил.
- Не знаю даже... ну, сейчас пойду в 7-ой отсек...узнаю.
Все выяснилось в три минуты. Капитан-лейтенант Бузичкин, командир 7-го отсека, которого на удивление обошла вся волна гнева обрушившегося на меня от злополучных ватников, объяснил все просто.
- Борисыч, мои орлы перед выходом в надстройке клапана проверяли по азоту, а там дождь лил. У них все ватники насквозь были. Я после того, как НЭМС аппаратные посмотрел, туда их и приказал повесить, чтобы побыстрее высохли. Ну откуда мне знать, что комдив туда попрется?
Я его понимал. В его словах резон был. По большому счету и по всем инструкциям, аппаратные выгородки вскрывались только с разрешения командира корабля, с записью в вахтенном журнале и опечатывались печатями. Но само-собой и ключи от аппаратных у командира отсека естественно были, и умением их открыть без участия центрального поста не повреждая печати, обладал каждый командир реакторного отсека. И то, что в аппаратной командир отсека шхерил что-то из имущества отсека, ни для кого тайной не было. Просто замордованный проверками не менее всех других, Бузичкин перед смотром забыл убрать ватники, и мы очень глупо попали.
Прозвенела тревога, и в реакторный отсек сразу принесся механик с командиром дивизиона. За ними прилетел старпом с флагманским механиком, после чего эта великолепная четверка устроила мне одному форменный развод на работы. Правда старпом, выросший до этой высокой должности из минёров в аппаратную не сунулся, а повертев головой, не переступая порога, согласился с выводом адмирала, что это бардак, и испарился в направлении носа. Флагманский Ташков, мужчина достойный, и не успевший обрасти штабными ракушками, облазил всю аппаратную, констатировал, что если бы не ватники, то все было бы отлично, весело обматерил весь штаб, представителем которого сам и являлся, и побрел курить в курилку. Правда предварительно, он посоветовал мне раньше срока не докладывать о готовности к смотру, что я и сам знал, и находиться постоянно в аппаратной, ибо адмирал такие вещи контролировать любил лично и по связи. Этого я не знал, и несколько расстроился, потому - что сидеть здесь все время в мои планы не входило. Механик что-то долго бурчал под нос, но особо не ругался, так как получить по заднице за аппаратную он просто не успел, по причине принятия всей тяжести вины лично мной, и лично на себя. Потом его вызвал в центральный пост командир, и механик с тем же тихим бормотаньем удалился из отсека, не забыв, правда, предварительно уже более громким и уверенным голосом доложить в центропост, что капитан 3 ранга Белов, уже весь в поту и мыле драит крышку реактора. Командир дивизиона, по причине недавнего нахождения в должности и еще пионерского возраста, в мой адрес вообще высказываться постеснялся, а просто ушел, пожелав мне удачи. Потом прямо с пульта, Башмак, судя по голосу, уже приготовившийся расплыться по пультовскому креслу бесформенной лепешкой, сонно и невнятно порекомендовал бросить все и идти в каюту, после чего отключился и больше на связь не выходил.. Последним из центрального поста рявкнул командир, больше для проверки моего наличия и очередной отработки командного голоса.
Когда вся эта организационная суета вокруг меня стихла, я еще раз прополз по всей аппаратной, и убедился, что убирать и правда совершенно нечего. Пыли, грязи, налетов от воды, и отпечатков резиновых тапочек нигде не наблюдалось. Аппаратная, на удивление, была девственно чиста, да и ватники уже давно вынесли и запрятали где-то в глубинах 5-бис отсека, так что, на сверкающей титановой палубе не было даже завалящей нитки. Окончательно убедившись, что делать мне тут абсолютно нечего, а сидеть придется довольно долго, я быстренько смотался в каюту и вернулся обратно со вторым томом Стругацких. Сначала я устроился на БП-65, изгнав провинившегося лично передо мной Бузичкина из кресла. Но вскоре сам был вежливо, но твердо выпровожен обратно в аппаратную «бубой» (старпомом по БУ) отправленным от греха подальше из центрального поста в отсеки проверять как в «тревожном» порядке устраняют замечания. «Буба» стал «маленьким» старпомом уже полтора года назад, но до сих пор не сдал в штабе Северного флота зачеты на самостоятельное управление кораблем. Вследствие этого прискорбного факта в море «буба» ходил «пассажиром», самостоятельно вахт не нес, и на каждом выходе вместе с командиром дивизии бывал им морально изнасилован по этому поводу до нервных колик. Командир из-за этого старался лишний раз убрать «бубу» с глаз долой из центрального поста, чтобы и самому не получить попутно за компанию. Сам «буба» в аппаратную соваться принципиально не хотел, но мой переход в нее проконтролировал лично, после чего отправившись проверять кормовые отсеки. Не успев решить, что делать дальше, я был сразу проверен из центрального поста командиром, который поинтересовался своим кавалергардским голосом, как идет чистка «конюшен», и едва дождавшись моего ответа, приказал аппаратную не покидать до его личной команды.
После этого я окончательно смирился с тем, что приговорен провести неизвестное количество часов именно здесь, и нигде более. Я естественно ничего не боялся. Это у большинства «люксов», не отягощенных даже минимальным знанием постулатов ядерной энергетики, одно только приглашение посетить 7-ой отсек вызывало массу противоречивых эмоций, легко читаемых на лице. Мы то хорошо знали, что получить дозу можно только в случае какой-то нештатной ситуации, или упаси боже ядерной аварии, а так, в режиме нормальной эксплуатации, уровень загрязнения даже меньше чем в пробке на Тверской в жаркий летний день.
Сначала я начал читать, но надолго меня не хватило. В аппаратной было довольно жарковато, и принимая во внимание, хроническое недосыпание последних дней, под воздействием тепла и монотонного шума механизмов, глаза у меня начали закрываться уже минут через десять. Еще полчаса я самоотверженно боролся со сном, а потом в голову пришла неожиданная и свежая идея. Быстренько метнувшись на БП-65, я дал команду одному из спецтрюмных принести мне из каюты парочку этих самых злосчастных ватников, после чего, договорился с Бузичкиным, что при появлении любого «лаперуза» из центрального поста, меня сразу предупреждать по «Каштану», желательно громким командным голосом. И сразу вернулся в аппаратную.
В аппаратной, я расстелил ватники прямо под «Каштаном», так, чтобы не вставая, можно было дотянуться до его гарнитуры, закрепил кремальеру люка так, чтобы он не был полностью закрыт, но и не открывался снаружи, и растянулся на ватниках. Я был уверен, что ближайшие пару часов меня никто не тронет. По опыту, расшугав всех, а меня просто неоднократно, командир будет до ужина поучать центральный пост, или вообще уснет в своем кресле. Адмирал уж точно посапывал в командирской каюте, а большой старпом, наоборот спал у себя, отдыхая перед заступлением на вахту в центральный пост. Все остальные проверяющие, измотанные непрерывными войнами, не меньше других, изобразив в начале бурную деятельность, тоже скорее всего, рассосались по каютам, ловя лишние минуты сна и покоя. Прикинув все риски, я принял решение, и растянувшись на ватниках в течение нескольких минут погрузился в объятья Морфея.
На ужин меня разбудил лично командир. Его стальной голос так загрохотал над головой, что вскакивая спросони, я чуть проломил себе голову об «Каштан».
- Белов!!!
Слава богу, у меня получилось ответить практически молниеносно.
- Я товарищ командир!
- Работаешь!?
- Так точно товарищ командир!
- Разрешаю покинуть место приборки и идти на ужин. После ужина сразу обратно.
И тут я набрался наглости.
- Товарищ командир, после ужина начинаю уборку непосредственно крышки реактора и приводов СУЗ. Не смогу сразу отвечать на вызовы из центрального поста.
Секунд тридцать командир молчал. Скорее всего, вспоминал, есть ли в нижней части аппаратной «Каштан».
- Добро, Белов!
И я отправился на ужин, с чувством глубокого удовлетворения констатировав, что умудрился проспать почти четыре часа.
После ужина, я как положено перекурил, подменил своего сменщика на ужин, и после всех этих манипуляций снова отправился в аппаратную, причем даже испытывая какое-то странное желание побыстрее в ней оказаться. Теперь я уже спустился вниз, так что, даже проникнув в аппаратную, меня было невозможно сразу узреть, и разложив ватники в свободное пространство между верхушками ЦНПК снова прилег. На сытый желудок, сон пришел даже быстрее чем в прошлый раз. Я кажется даже мигнуть не успел, как снова провалился в глубокое и крепкое небытие.
Свой вечерний чай я просто проспал. На пульте ГЭУ, принимая во внимание важность производимой мною «работы», решили меня не трогать. Бузичкин ушел заступать на вахту, и дернуть меня тоже скорее всего, просто забыл. Да и по сути своей не боевые мероприятия, продолжающиеся на корабле по бесконечной тревоге, всегда перерастают в нечто непонятное, а потому бестолковое времяпрепровождение всего затурканного экипажа, окончательно запутавшегося в командах следующих из центрального поста. Проснулся я от издевательского голоса Башмака, вещающего с пульта ГЭУ.
- Борисыч...ты там ветошь убирай. Барин встали, и на свежую голову решили по кораблю пробежаться.
Я посмотрел на часы. Было три часа ночи. Я проспал еще полных шесть часов, и чувствовал себя заново рождённым, бодрым и готовым на подвиги. Выскочить и отправить ватники обратно в матросские каюты было минутным делом, и к тому моменту, когда адмирал пробирался ко мне в аппаратную, я уже был внизу, с бязью в руках, и изображал усталую, но упрямую активность.
- Ну, как дела Белов!?
Стоя наверху, адмирал улыбался, той самой сурово-ироничной улыбкой любого полководца, который с удовлетворением видит, что его приказания исполняются именно так, как ему бы и хотелось.
- Заканчиваю, товарищ адмирал.
Командир дивизии постучал ладонью по ограждению
- Ну, вот скажи Белов, стоило это того? Почему вас обязательно надо пинками загонять к своему заведованию? Разве не проще было в базе, в спокойной обстановке вылизать все и с чистым сердцем закрыть и опечатать, бл...? Я же помню, ты когда лейтенантом был, у тебя в отсеке все блестело, а как чуть годками становитесь, так надо сразу кулаком вас...бл...да по сопатке!
Я, стараясь придать лицу пристыженное, но одновременно достойное выражение молчал. Выспавшемуся, а оттого благодушному адмиралу явно хотелось выговориться, и не в моих интересах было вступать с ним в дискуссию.
- Ну, что молчишь. Белов?
- Виноват товарищ адмирал.
Командир дивизии удовлетворенно кивнул головой. В этот момент, он мне почему-то напомнил великого педагога Макаренко, за считанные минуты перевоспитавшего матерого уголовника.
- Слава богу, бл... Ладно. Вижу, старался. Вот так всегда и должно быть! Опечатывайте аппаратные, командиру доложишь, что я допустил тебя на вахту.
И адмирал удалился.
Я естественно покинул реакторный отсек и лично доложил о результатах визита адмирала командиру. Тот тоже прочитал мне короткий, но несравнимый с адмиральским по артистизму и накалу страстей монолог, после чего отправил меня...спать. Моя вахта начиналась только через четыре часа, и хотя тревоги для подготовки к повторному смотру никто не отменял, про нее, судя по всему, забыл уже и сам командир. Я попил чая, перекурил, и так как уже просто не мог спать, лежал в каюте, листая книгу, и думал о том, что все-таки здорово, что на корабле для сна, кроме каюты, есть еще много мест, где сухо, тепло и вполне уютно...

Перечитывая Зощенко, наткнулся я в малоизвестных ныне "Рассказах о партизанах" на историю про «Неуловимый отряд товарища Германа», который в дремучих псковских лесах был очень силен, и чуть ли не открывал в селах и деревнях напротив немецких комендатур сельсоветы и исполкомы, да так твёрдо отстаивал Советскую власть, что каратели и прочая нечисть предпочитали перемещаться по «своей стороне», не пытаясь переходить дорогу.
Очень смешно.
Все мы знаем Зощенко, как выдающегося мастера гротеска, гиперболы и сарказма. Но вот выдумщиком и фантазёром я его совсем не считаю, тем более, что тема в те годы (а рассказ 1947 года) была более чем серьёзная.
Ни с того, ни с сего решил я предпринять небольшое изыскание. В мемуарах известных деятелей партизанского движения я ничего внятного на сей счёт не обнаружил, что только раззадорило.
И вот что удалось установить.
Заранее предупреждаю, что истории хотя и выглядят совершенно фантастичными, однако всё изложенное базируется на исторических фактах. Убеждать кого-либо и приводить объёмистый список первоисточников я не собираюсь, любой Фома Неверующий легко может предпринять собственное путешествие в историю.
Итак.
Начнем с того, что никакого таинственного «товарища Германа» не было. А был вполне реальный кадровый офицер, капитан Красной Армии Герман Александр Викторович. Родился в 1915 г. в Ленинграде. Русский. Член КПСС с 1942 г. Перед войной несколько лет жил и учился в Москве. Выпускник Орловского танкового училища, окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе. С июля 1941 г.— на Северо-Западном фронте, офицер разведотдела, отвечал за связь и координацию партизанских отрядов. В сентябре 1941 года был направлен в немецкий тыл, основная задача - разведка, уничтожение немцев и диверсии на коммуникациях. Первоначальная численность отряда составляла около 100-150 бойцов.
Отряд не только успешно воевал, но и совершенно нетрадиционно для партизан обустроился - в глубине лесов, вдали от наезженных дорог возникла стационарная база, со временем превратившаяся в настоящий укрепрайон - с капитальными строениями, казармами, кухнями, банями, лазаретом, штабом, складами и т.п.
К лету 1942 года успехи отряда, командирский талант и хозяйственные способности Германа привели к тому, что на его базе была сформирована кадровая партизанская бригада, численность её возросла до 2500 человек, зона боевых действий распространилась на большую часть территории Порховского, Пожеревицкого, Славковичского, Новоржевского, Островского и других районов Псковской области.

Но - остановимся. О деятельности А.В. Германа, о его военных новациях и не-стандартных решениях можно рассказывать сколь угодно долго, приводить сотни примеров, и всё будет мало и не даст полного впечатления об этом талантливом человеке.
А теперь - несколько фактов.
Впервые в партизанской практике Германом рядом с базой был создан стационарный аэродром, прорублена просека в лесу, оборудована полоса и инфраструктура для приема тяжелых транспортных самолетов, выставлены посты оповещения и зенитные расчёты. Проблема снабжения и связи с «большой землей» была решена. Несколько попыток поднять истребительную авиацию на перехват партизанских самолетов закончились атаками (захватить аэродром, конечно, было нереальной задачей) на нефтяную базу в городе Порхов и авиасклады в поселке Пушкинские Горы, в результате были уничтожены все расходные запасы горючего, боеприпасов и прочего. Полк оказался небоеспособным и не смог выполнять боевые задачи на фронте. За партизан могли и поругать, а вот за такие последствия можно реально «загреметь». Командир полка люфтваффе это отчётливо понимал. И самолеты в «лес» летали регулярно.

Впрочем, Герману этого показалось мало. В ходе одной из вылазок была обнаружена проходившая недалеко от базы «торфяная» узкоколейная железная дорога с брошенным на ней впопыхах при отступлении подвижным составом - паровозами, вагонами и платформами. Дорога вела к линии фронта, причём по самым глухим топям и болотам (собственно, там торф и добывается). Была одна незадача - участок узкоколейки проходил по окраине узловой станции Подсевы, служившей перевалочным пунктом немецкой армии и имевшей сильный гарнизон. При необходимости перевозок каждый раз наносились сокрушительные удары по станции и «под шумок» партизанские составы успешно проходили нехорошее место. В конце концов (жить-то хочется) командование гарнизона просто прекратило обращать внимание на снующие туда-сюда через окраину станции маленькие паровозики и вагончики, тем более, что они проблем особых не создавали, вели себя прилично и предпочитали перемещаться по ночам. Всё это время осуществлялись партизанские перевозки с линии фронта (!) в тыл противника (!) по железной дороге (!). Такого никогда не было ни до, ни после.

После плановой замены прежнего состава гарнизона на станцию прибыл новый комендант, из штабных, майор Паульвиц. Несмотря на «тонкие» намеки сменщика, ситуация с постоянно следующими через его станцию составами противника его настолько поразила, что тем же вечером путь был перерезан и очередной транспорт попал в засаду. Наутро станция была стремительным ударом захвачена и удерживалась несколько дней, гарнизон уничтожен, грузы взорваны или взяты трофеями. Попутно были «капитально» взорваны пять мостов, в том числе - стратегический, через реку Кебь. Дорога «встала» ровно на 12 дней. Кто именно застрелил Паульвица точно неизвестно, по крайней мере, в рапортах бригады этот подвиг ни за кем из партизан не значится.
По воспоминаниям железнодорожников колючую проволоку с путей немцы вскоре оттянули ДО узкой колеи и в упор её больше не замечали.

Любителей «бефель унд орднунг» начало беспокоить такое безобразие. Из абвернебенштелле Смоленска прибыла спецгруппа под началом авторитетного специалиста по борьбе с партизанами (имя не сохранилось, да и неважно). На совести этого «умельца» было около десятка уничтоженных партизанских отрядов на Смоленщине. Используя свои агентурные каналы, Герман выявил секрет его успеха: при захвате или уничтожении партизан с них снимали одежду и обувь, давали понюхать обычным полицейским ищейкам - после чего отряд карателей выдвигался по следам точно на партизанскую базу, минуя все топи, засады и мины. Использование известных методов - посыпание следов махоркой, поливание мочой не помогало, потому как сей факт только подтверждал правильность маршрута. Группы стали уходить одной дорогой, а возвращаться - другой. Сразу после прохода «туда» дорожка тщательно минировалась. Как и после прохода «обратно». С самим «умельцем» (после гибели нескольких карательных отрядов он быстро сообразил, в чём дело, и сам не «вёлся» на этот трюк) разобрались ещё более изящно: заминировав на глазах у пленённого «языка» по стандартной схеме «обратную дорожку», дальше повели его по секретной притопленной гати. Точно неизвестно как, но он всё-таки сбежал и вернулся к своим по этой гати. Живой. Значит, гать чистая. Абверовец, довольно потирая руки, затребовал большой отряд, и нагло улыбаясь, повел его в обход мин именно этим путем. Сам не вернулся и две роты СС «демобилизовал». Гать всё-таки взорвалась, без особого шума. С обеих концов одновременно. Стрелять не пришлось, болото справилось стопроцентно. Командование встревожилось - как мог бесследно пропасть ВЕСЬ отряд СС, да ещё без всяких признаков боя? Но больше базу найти не пытались до осени 1943 года.

С местным населением отношения у бригады Германа складывались более чем дружественные. Благодаря действующим на базе аэропорту и ж/д вокзалу(!) было налажено сносное снабжение, так что партизанских продотрядов селяне не видели, да и немцы предпочитали в селах близ отряда по известным причинам харчами не разживаться и население лишний раз своим присутствием не беспокоить.

Постепенно Герман начал менять тактику на подконтрольной территории - от чисто военной к военно-политической. Был организован военный трибунал, который проводил открытые выездные заседания в селах и деревнях (институт полицаев и прочих старост и пособников мгновенно исчез как биологический вид, а попавшиеся немцы переводились в статус военнопленных, и по железной дороге отправлялись в лагеря на Большую Землю... да-да... мимо той самой станции Подсевы).

Открыт лазарет, в который могли обратиться окрестные жители и получить посильную медицинскую помощь. В тяжелых случаях врачи выезжали на дом (!). Советская «скорая помощь» в немецком тылу. Да-а..
С целью решения текущих вопросов сформированы временные сельсоветы и исполкомы, которые выезжали на места, занимались пропагандистской работой и вели прием населения. Конечно, здания напротив немецких комендатур они не занимали, как иронизирует Зощенко, приезжали ненадолго и в заранее подобранное место, но, тем не менее...
Тут и случилось непоправимое. Нет-нет, никакой исполком захвачен не был, и среди больных немецких лазутчиков не случилось.

На очередной прием подпольного исполкома заявилась депутация станционного гарнизона, этаких поумневших наследников Паульвица, с нижайшей просьбой - их должны заменить, очень хочется обратно, в Фатерлянд, к семьям. А поскольку пути и мосты в округе все взорваны, а дороги заминированы и вообще - по ним всё равно не проехать, то... нельзя ли им получить пропуск? Или по партизанской железке выбраться (одна ведь только и исправна), но в обратном направлении. А они, вообще, ничего. Со всем пониманием. Составы исправно пропускают и даже за путями следят, чтоб не повредил кто.

Через несколько дней и вовсе заявился офицер из местной фельдкомендатуры с жалобой на отряд фуражиров из какой-то соседней части, которые рыскают по деревням и заготавливают для себя продовольствие и овес, чему селяне совсем не рады. А поскольку он лично и его воины своей шкурой за это бесчинство отвечать не собираются, то, нельзя ли... этот отряд... ну... в общем, выгнать восвояси?
Неизвестно, чем для просителей закончились эти ирреальные иски (о последствиях в первоисточниках не сказано, хотя сами эти факты отмечены), но каким-то образом они стали известны высокому командованию, в том числе и в Берлине.

Сказать, что командование было взбешено - это ничего не сказать. Целый ворох местных начальников и офицеров был арестован, осужден, разжалован или отправлен на фронт. Невзирая на напряженную обстановку, с фронта была ЦЕЛИКОМ снята боеспособная дивизия вместе с танками, артиллерией и авиацией и две части СС общей численностью около 4500 человек.
Бригада была окружена, завязались упорные бои, выводом командовал лично Герман спланировал очередную блестящую комбинацию, и, хотя и с потерями, бригада успешно прорвалась к регулярным войскам, уничтожив более половины атакующих войск. В ходе боя командир 3 партизанской бригады полковник Александр Викторович Герман был трижды ранен, последнее ранение в голову оказалось смертельным. Он погиб 6 сентября 1943 года близ деревни Житницы. Посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

Читая сухую официальную сводку (...бригадой под командованием Германа с июня 1942 года по сентябрь 1943 года уничтожено 9652 гитлеровца, совершено 44 крушения железнодорожных эшелонов с живой силой и техникой врага, взорван 31 железнодорожный мост, разгромлено 17 гарнизонов противника, до 70 волостных управлений etc...), я не понимаю, почему мы почти ничего не знаем об этом человеке, как могло имя одного из самых талантливых и успешных военачальников, обладавшего нетривиальным стратегическим мышлением, растаять в тумане седой старины?
Детальное описание боевых действий бригады Александра Германа и вовсе ставит в тупик - мог ли человек т а к действовать, добиваться т а к и х поразительных результатов в разгроме противника в тяжелейших условиях, действуя в тылу противника, когда регулярная армия стремительно отступала, когда исход войны ещё был совершенно неизвестен...

Прочитайте этот документ, отдайте должное: http://www.ainros.ru/materPP/404PobPrib.htm

Трагическая у меня получилась история. Но. Ведь смешная. Он умел так делать.
Д.Черкасов, 2008