Рыночные условия

После академии Сашу назначили механиком на ту же лодку, с которой он и уходил. Можно было, конечно, за время учебы подсуетится, придумать болезни жене или детям и уехать служить в Москву, но Александр не любил делать вещей, которые, как он считал, не красят офицера. Зачем флоту нужны механики с академическим образованием, он тоже не задумывался и спокойно принимал дела у своего бывшего дивизионного, которому три года назад их и сдавал. Но вот также спокойно продолжить службу не получилось: лодка пошла под сокращение, Саша даже какое-то время гордо именовался командиром ПЛ, но после списания всего и вся, что получалось и числилось за субмариной за долгие годы ее безупречной службы, надобность в Саше у флота отпала и его предупредили о предстоящем увольнении в запас по сокращению. Он было заикнулся об отсутствии у него жилья на Большой земле, но его тут же поправили, напомнив об имеющейся у него в поселке благоустроенной трехкомнатной квартире. Также напомнили, что эту квартиру он имеет полное право приватизировать, продать и купить себе жилье там, где только захочет.
- Привыкайте жить в рыночных условиях, - таков был совет начальства от расквартирования.
Была еще надежда на получение жилищного сертификата, но начальство опять грубо прервало Сашины мечтания, популярно объяснив, что сертификатов мало, а желающих их получить много, за ними даже адмиралы в очереди стоят.
Саше активно намекали, что вопрос решить можно за энное количество зеленых бумажек с портретами нерусских президентов, но он также активно не понимал, как это - давать взятки. Не понимал он не только это. Квартиры в поселке действительно продавались, но цена их была меньше, чем стоил квадратный метр не в самом ближнем пригороде Питера. Представить, что он может себе купить из жилья на эти деньги, ему было трудно, как впрочем, он не представлял и стоящих в очереди адмиралов. Но жизнь продолжалась, положенный перед увольнением огромный отпуск Саша и решил посвятить решению всех своих новых проблем.
Поехав в Мурманск за билетами, он, как это часто бывает в жизни, совершенно случайно встретил своего еще школьного одноклассника. Вряд ли бы он узнал в этом респектабельном господине, худосочного Мишку Рейзмана, которого защищал в детстве от школьной шпаны. Но Мишка его окликнул сам, а так как оказалось, что времени у них достаточно для «хорошо посидеть», направились в гостинцу «Арктика», точнее, в одноименный ресторан. За неторопливой плавной беседой под рюмочку, «а помнишь», «а вот Ленка Сидорова», «а где сейчас Николаев», перешли к насущным проблемам бытия. Проникнувшись Сашиной ситуацией, Мишкины глаза загорелись каким-то необычным светом, дальнейшее Саша помнит с трудом, сказывалось выпитое и непривычность происходящего - бумаги, нотариусы, документы, копии все смешалось в быстротечном сумбуре.
- Я еще в Мурманске неделю буду, отзвонись по результатам,- напутствовал Михаил, запихивая Александра в автобус.
В комендатуре, когда Саша отдал все документы для оформления пропуска на въезд нового владельца своей квартиры, на него посмотрели как-то странно.
- Зайдите, пожалуйста, завтра,- подчеркнуто вежливо сказал комендантский.
Но завтра ждать не пришлось, буквально через пару часов Сашу пригласили совсем другие люди в совсем другой кабинет.
- С какой целью вы продали свою квартиру гражданину США? - спросили Сашу совсем другие люди.
- Учусь жить в новых рыночных условиях.
- Хм, быстро учитесь. А ему-то она зачем?
- Да откуда я знаю, может, военно-технические туры будет устраивать, у меня на базу из окон вид хороший.
Такого глубокого проникновения в рынок от Саши уже вынести не смогли и спросили напрямую:
- Александр Петрович, чего вы хотите?
Через три месяца Саша отмечал новоселье в Гатчине. Мишка наотрез отказался забирать триста долларов, которые честно заплатил за недвижимость.
- Старик, ты не врубаешься, ну что там виллы на Мальдивах или Сейшелах, я когда этим своим новым друзьям в Штатах покажу, что у меня апартаменты в главной базе русских подводных лодок, они от зависти все полопаются.

Мокрый сарафан


Капитан-лейтенант Сережа Шадрин был влюблен. Мощно, страстно и безответно. Уже целый год. И как ему казалось абсолютно безнадежно...
Год назад, его закадычный друг еще с училища, а теперь и сослуживец по экипажу, Игорь Копайгора решил жениться, и в свидетели пригласил естественно лучшего друга. Свадьбу Игорь собрался справлять в отпуске, и само-собой в родном городе, в Севастополе, где Сергей и Игорь и познакомились, еще при поступлении в училище. Шадрин, приехал поступать в Севастопольское Высшее Военно-морское училище с Волги, откуда он был родом, а Игорь был коренным севастопольцем, ведущим свою родословную, чуть ли не от суворовских солдат осевших тут после усмирения крымского ханства, и тоже предпочел инженерную карьеру командной. За пять лет, проведенных вместе в одном классе, их знакомство из простых приятельских отношений переросло в настоящую мужскую дружбу, которая с годами только крепнет, и какой можно только завидовать. В системе их называли «Союзом меча и орала», где мечом был русоволосый Сергей, казалось вобравший в себя всю мощь матери Волги, обладавший ростом под два метра, могучим телосложением, таким, что даже патрульные подходили к нему втроем, и добродушным спокойным характером, что характерно для больших и сильных мужчин. Оралом был Игорь, причем оралом от слова «орать», хотя это и не вполне соответствовало действительности. Копайгора, в противоположность Шадрину был черноволосым невысоким и изящным юношей, довольно симпатичным и самое главное очень говорливым и острым на язык, отчего его иногда звали «Роймогила». С первого курса Сергей был вхож в дом Игорь, имел прекрасные отношения со всей его семьей, и даже был предметом тайных воздыханий младшей сестры Игоря Машки, учившейся только в шестом классе, и по причине этого страдавшей от неразделенной любви к волжскому богатырю. Дружба их была лишена и тени меркантильности, и скорее была примером настоящих мужских отношений, которые заканчиваются только в глубокой старости, по самым естественным причинам. А, судя по тому, что судьба после выпуска, благоволила к ним обоим и отправила служить не просто в одну базу, а еще и в один экипаж, было очередным подтверждением этому.
И вот когда года назад, перед отпуском, примерив новые старлейские погоны, в процессе обмывания звездочек Игорь объявил Сергею, что женится, и хочет, чтобы тот был у него свидетелем, он не особо удивился. Будучи в курсе всех сердечных дел друга, он поддерживал его выбор, и был просто по человечески рад за него. Избранница Игоря, его еще школьная одноклассница Катя, все эти годы мудро и терпеливо ждала, пока тот перебеситься, тихо и целенаправленно складывая кирпичик к кирпичику их отношения, неспешно подготавливая будущее семейное счастье. Она встречала его в отпусках с цветами, провожала со слезами, и каждую неделю аккуратно писала письма, причем не огромные и наполненные пустопорожней болтовней, а короткие и лаконичные послания, тем не менее, не лишенные чуть скрытой нежности. Катя была просто по-хорошему мила, и через два года одинокой заполярной жизни, и двух автономок, Игорь, наконец, созрел. И в тот же день, в присутствии Сергея сделал ей предложение прямо из Гаджиевского переговорочного пункта по телефону, естественно сразу получив безоговорочное согласие. Тут же были оповещены все родственники, поставлены задачи перед родителями, обговорено самое необходимое и после переговоров, друзья отправились обмывать, правда, уже не звездочки, а помолвку.
Сергей же был рад лишний раз побывать в Севастополе, который он полюбил еще курсантом раз и навсегда, в который приезжал каждый отпуск хотя бы на неделю, и который совершенно искренне считал самым лучшим городом на планете. И еще в этом городе жили самые красивые девушки в мире. Крым, в своей древней истории сплел в единый клубок огромное количество народов, народностей и племен. Скифы, греки, римляне и прочие, заканчивая турками и русскими, создали такой невообразимый генетический клубок, что из него рождались столь аппетитные и сногсшибательные представители женского пола, что летом прогуляться по городу становилось настоящей пыткой для любого зрелого мужского организма. Плотские удовольствия Сергею были совсем не чужды, он пользовался успехом у женщин всегда, конечно не идя ни в какое сравнение с безумной популярностью Игоря, слывшего в их тандеме просто Казановой. Игоря иногда просто очень сильно заносило в стремлении оплодотворить всех окружающих симпатичных женщин, но качественный перелом, в конце - концов, приведший его к ЗАГСу настал после того, как корабль перед последней автономкой на несколько недель зашел в Северодвинск. «Северный Париж» начисто сразил друзей большой и бескорыстной любовью практически всех беломорских женщин, и напоследок наградил одной общеизвестной болезнью, которую корабельный доктор назвал «поморским насморком» и вылечил анонимно для командования корабля в самый кратчайший срок. Если Сергей отнесся к этой прискорбной, но по сути житейской ситуации философски, то его друг после перенесенного недуга не то чтобы морально надломился, а как-то глобально изменил свое отношение ко всему женскому полу, переосмыслил многое, что, в конце - концов, и привело его к обручению посредством раздолбанного телефонного аппарата.
После сдачи корабля второму экипажу, традиционно закончившейся для механиков неумеренным, но аккуратным поглощением «шила», друзья получили документы, гульнули еще разок и разъехались в отпуск по домам, предварительно договорившись, что через 10 дней, Шадрин покинет родину, и прибудет в Севастополь, для участия в таинстве бракосочетания друга.
Шадрин прибыл в славный Севастополь, как и пристало ответственному офицеру и настоящему другу точно в указанный срок и час. До свадьбы оставалось еще целых два дня, и жениха со свидетелем, чтобы не мешались под ногами в процессе подготовки торжества, отправили на дачу. Дача располагалась на Максимке, и представляла из себя традиционное советское садово-товарищеское строение, но с крымским колоритом в виде винограда, черешни, миндаля, пахучих роз и наличием огромного количества самодельного вина. Время друзьям пришлось коротать вне женского общества, так как Катя неожиданно проявила приверженность старозаветным свадебным традициями, и в первый же день по приезду Игоря заявила, что их следующая встреча будет только в ЗАГСе, но никак уж не в спальне. Друзья довольно весело провели эти два дня, не отходя от мангала, и значительно уменьшив количество бутылок с вином рассованных по всему домику. Холостяцкое прошлое Игоря уходило красиво, согретое раскаленным крымским солнцем, напоенное терпким лавандовым - полынным запахом крымской земли, и политое густым ароматным вином собственного изготовления.
А потом была свадьба. Собственно саму свадьбу Сергей помнил плохо, словно в тумане, и не по причине сильного опьянения. Просто когда он увидел свидетельницу, больше для него уже никто не существовал и ни что не существовало. Рядом с невестой стояло изящное и хрупкое чудо. Невысокая, божественно сложенная маленькая древнегреческая богиня, с иссиня черными длинными и вьющимися волосами, талией которую казалось, он мог обхватить одной рукой, и грудью, на которую надо было либо не смотреть, либо просто убегать от соблазна положить на нее не только глаза, но и ладонь. Точеные, красивые черты лица и совершенно несвойственные брюнеткам огромные голубые глаза, от которых нельзя было оторваться, довершили ту картину, которая напрочь поразила сердце офицера. Звали эту прелестницу София, и как потом оказалось, она была из Балаклавы, а предками ее и правда были греки-контрабандисты, задолго до революции, облюбовавшие эти берега. Все последующие свадебные мероприятия, как и в первый, так и во второй день, Сережа пребывал в полном ступоре. У него практически отказывала речь, когда он встречался взглядом со свидетельницей, его бросало то в жар, то в холод, и вдобавок ко всему, во всех движениях появилась доселе никогда не посещавшая его медвежья неуклюжесть, от которой более всего досталось невесте, пару раз чуть не лишившейся подвенечного платья. Сергей влюбился моментально, бесповоротно и навсегда. Столь странное поведение Шадрина, в апофеоз праздника осталось незамеченным молодой семье Копайгорцев, но на второй день, это уже бросалось в глаза. Но Сергей на все вопросы и Игоря и Кати ничего путного не отвечал, невнятно мычал, ссылаясь на оглушающую жару, и волнение за столь ответственную роль свидетеля, исполняемую им впервые в жизни. А чудесная гречанка Софи, которой подруга Катя рассказывала о лучшем друге своего мужа в самых положительных красках, была очень разочарована немногословным и шарахающимся от нее при каждом удобном случае богатыре. Так прошли несколько мучительных для Сергея дней, за которые он так и не решился толком поговорить с Софией, отделываясь рублеными односложными предложениями на все ее попытки его разговорить, матерясь про себя, но все, равно теряя дар речи, при каждом ее повороте головы в свою сторону. Тем не менее, через несколько дней, уже собираясь, домой, он набрался духа и когда они собрались на даче, устроить ему прощальный вечер с шашлыками, совершенно не надеясь на удачу, опустив глаза в землю и мгновенно вспотев, попросил у нее адрес, чтобы потом написать с Севера. К его изумлению, София охотно и сразу его дала, без обычного женского лукавства и игры. На самом деле немногословный и явно чем-то смущенный здоровенный красавец понравился девушке, которая, не поняв сразу причин его такого странного поведения, осталась заинтригованной и загорелась разгадать эту загадку, пусть даже путем переписки.
Сразу после торжеств, Шадрин заторопился домой, на самом деле разрываясь от желания остаться и боязни снова оказаться в роли немого идиота. Вверх взяло второе, и Сергей отправился отдыхать домой на Волгу. Обладая аналитическим складом характера, офицер всю дорогу пытался понять, почему его, вообще- то компанейского и общительного человека, выбила из колеи, и превратило в тупого забитого крестьянина, абсолютно мимолетное знакомство. Для проверки собственных сил, Шадрин за сутки, проведенные в поезде, нешуточно обаял красивую и зрелую попутчицу, от которой потом еле избавился, попросту сбежав от нее на Курском вокзале. Уже дома, в течении всего отпуска, он еще пару-тройку раз, целенаправленно и всегда успешно покорял окружающих его женщин, в конце - концов, придя к пугающему выводу, что только при мысли об одной Софии, у него мгновенно начинают дрожать руки и потеть спина, вместе с полной потерей речи и возможности трезво мыслить.
Приехав на Север, Шадрин в первую же неделю, настрочил Софии три огромнейших письма, совершенно абсурдных по содержанию. Неплохо владея языком устным, Сергей оказался совершенно неспособен положить на бумагу те слова, которые так и бурлили в его пораженном чувствами мозгу. В итоге все его письма напоминали песню технически образованного акына, волей судьбы заброшенного в далекое Заполярье, были переполнены огромным количеством специальных терминов, которые совершенно невероятным образом вписывались в описания северной природы, погоды и грибных «пастбищ» Заполярья. Вообще, письма были до такой степени странными и неординарными, что, получив их в далеком Севастополе, София, явно не доросшая еще до таких высот владения Эзоповым языком ничего толком не поняла, и даже сначала решила не отвечать на письма человека, с каждым разом казавшимся ей все более странным. Но, поразмыслив недельку-другую, решила все же написать, хотя бы ради приличия.
Тем временем. Сергей, привыкший к военно-морскому подходу к документации, в данном случае к письмам, и не получив в установленный для самого себя двухнедельный срок ответа на свои послания, с горячностью, свойственной влюбленным мужчинам, решил что надо вытравить из памяти образ Софии, и перестать заниматься маразмом. Будучи человеком системным Сергей и к этому вопросу подошел планово и инициативно. Начать он решил, со старинного русского способа смягчения тоски, то есть алкоголя. Обладая, как первый управленец, довольно внушительным запасом «шила», Шадрин начал методично нализываться до самого свинского состояния. Естественно после вечернего доклада командиров боевых частей и окончания рабочего дня, а, утром становясь в строй, пускай и помятым. Так продолжалось около месяца, и в итоге вполне здравомыслящий Сергей осознал, что его организм еще достаточно крепок, чтобы пару лет выдерживать этот режим, но образ Софии не забывался, а стал даже более чаще всплывать, особенно когда он был под мухой. И Сергей завязал с интенсивной пьянкой. А писем все не было и не было. Следующим этапом борьбы с сами собой, стал другой старорусский принцип «клин клином вышибают». Статный красавец Шадрин, и до этого не страдавший от отсутствия внимания со стороны гарнизонного женского пола, теперь уж пустился во все тяжкие, с присущей ему ответственностью и методичностью пытаясь вытравить воспоминания о неприступной гречанке массовым и планомерным грехопадением. Уже через пару недели о неутомимом капле поползли слухи среди не самой примерной части женского населения гарнизона, а еще через недельку женщины оглядывались на него на улице, и кокетливо улыбались. В итоге, Сергей приобрел в узких кругах, прозвище «Сережа Буравчик», ставшее, тем не менее, широко известным даже некоторым военно-морским начальникам мужского пола. Через какое-то время, офицер просто банально устал, осунулся, и прекратил свои сексуальные похождения, благо этому еще способствовала начавшаяся подготовка экипажа к очередной боевой службе. А писем, тем не менее, все не было, и не было. И тогда Шадрин стал просто хандрить....
Все это время, молодая супружеская пара Игоря и Кати, с упоением продолжала затянувшийся медовый месяц и на Севере. Катя, проявив, лучшие качества русских женщин на подъем оказалась скорой, и покинула Севастополь вместе с свежеприобретенным мужем, невзирая на отсутствие квартиры в Гаджиево, и всего к ней прилагающегося. На их счастье, в экипаже обнаружилась неучтенная ОМИСом однокомнатная квартира, в не самом новом фонде, но тем не менее, довольно чистенькая и вполне пригодная к обитанию. ЖБК экипажа быстренько составила протокол, и через несколько дней, Копайгоры уже спали на полу, но в собственном жилье. Пока молодые супруги, занимались ремонтом, любовью на рулонах с обоями, и прочими радостными занятиями, им не было времени попристальнее приглядеться к метаморфозам, происходящим с их свидетелем. Но вот когда экипаж принял корабль, и началась подготовка к автономке, Игорь с Сергеем начали встречаться гораздо чаще, Игорь понял, что пора бить тревогу. На семейном совете, было решено пригласить Шадрина в гости, и постараться выпытать, что за муха его укусила, и вообще прозондировать его моральное состояние. На приглашение, уже порядком соскучившийся по обществу друга Сергей согласился сразу, но, не смотря ни на что, не расслабился, и ничего молодоженам не рассказал, отделался незначительными шутками, попутно уничтожив все съедобное со стола, и профессионально употребив массу алкоголя. После этой неудачи, поразмыслив, не по годам мудрая Катя, дала добро мужу, на чисто мужской разговор с другом. Игорь подошел к делу серьезно, со знанием дела, и заявился к Сергею домой, выбрав правильное время, когда тот сменился с вахты, и с правильным грузом, состоящим из хорошо прожаренной свинины, огурчиков и полуторалитровой бутыли крепчайшей спиртовой настойки на «золотом» корне. Усталому Сереге, готовый ужин пришелся, как раз к месту, и друзья, устроившись на кухне, приступили к застолью. То ли настойка была как раз нужного градуса, то ли Сереге в последнее время и правда требовалась жилетка, чтобы в нее поплакаться, но мало помалу разговор перетек на личную жизнь, и Сергея понесло. Сначала понемногу, потом сильнее и сильнее, а уже через час здоровенный Шадрин, всхлипывал над столом, роняя соленую военно-морскую слезу на остывшее мясо и размазывая сопли по небритому лицу, плакался о своей безответной и робкой любви. Игорь, тоже изрядно поддавший, все же сохранил определенную трезвость мышления, и, поняв, наконец, причины системного кризиса лучшего друга, утешал его в лучших традициях мужского застолья. Дружески отхлопав Сергея по плечу, неимоверное количество раз, и подтвердив тому, раз пятьдесят, что все бабы дуры и ничего не стоят, Игорь уложил расстроенного товарища спать, и убыл домой с твердым и конкретным пониманием происходящего. Дома, до того, как самому упасть в постель, он успел тезисно сформулировать Кате суть проблемы и пути ее решения. Сергей влюблен в Софию. Он ей пишет. Она ему не отвечает... дура! Надо, чтобы она хотя бы один раз написала. После этого силы Игоря покинули и он уснул.
Утром на построении экипажа, Шадрин немного смущаясь, ненавязчиво пытался выведать у Игоря подробности вчерашней посиделки, концовку которой, как оказалось он, по причине усталости и сильного опьянения практически не помнил. Игорь тоже сослался на опьянение и полную амнезию, и Сергей, изрядно волновавшийся, что по пьянке выдал свои переживания, успокоился и все пошло своим чередом. Вечером этого же дня, на семейном совещании было принято решение, что Катя незамедлительно связывается с подругой, объясняет той сложившуюся ситуацию и ставит вопрос ребром: либо София пишет Шадрину внятное и понятное письмо о бесполезности его мечтаний, либо просто отвечает на его послания, если у него есть хоть какие-то шансы. И в этот же вечер, Катерина, как человек дела, и настоящая военно-морская жена, не откладывая дело в долгий ящик, отправилась на переговорочный пункт, даже не взяв с собой мужа, чтобы не мог подслушать их интимный женский разговор. София, по счастью оказавшаяся в этот вечер дома, сильно удивилась неожиданному звонку подруги, но, узнав причину, впала в недоумение. Ей, в глубине души, доставило удовольствие то, что этот видный собой офицер так крепко переживает, но ведь она ответила на каждое его письмо! Тут наступила очередь призадуматься Кате, которая точно знала, что от нее Сергею ничего не приходило. Разговор закончился на общей мысли для обоих концов провода, сводящейся к тому, что нельзя дать парню пропасть. А Софии к тому же начало льстить, что где-то далеко-далеко на Севере, есть мужчина, который не просто постоянно думает о ней, а страдает и совершает глупые и необдуманные поступки. И это почему-то грело душу, и даже заставляло немного фантазировать, так что уже через неделю, неминуемо привело Софию к мысли, что Сергей чудесный и милый парень, которого она просто не разглядела хорошо из-за его великой скромности и робости. Деятельная Екатерина, в свою очередь поставила перед собой конкретную задачу, выяснить, почему же Сергею не приходят письма. На удивление, это не заняло много времени. Дело в том, что Шадрин, уже полгода жил в квартире товарища, ушедшего вместе со своим кораблем на средний ремонт в Северодвинск, и банально перепутал адрес. Сравнив его фактический адрес, с адресом продиктованным Софией, оказалось, что ослепленный светлым чувством, Шадрин в каждом письме методично путал номер дома, и, отправившись по ложному адресу, девушка нашла все шесть писем целыми и невредимыми в переполненном почтовом ящике, судя по которому в одноименной квартире просто никто не жил, а потому и корреспонденция сохранилась нетронутой. Катя, вооружившись красным карандашом, решительно исправила на всех конвертах номер квартиры и, добавив невразумительную фразу о неверности адреса получателя, опустила все письма в почтовый ящик Шадрина...
Утром следующего дня офицер Шадрин опоздал на построение. Впервые за всю службу. Даже после оглушительных попоек и бессонных ночей он всегда вставал в строй пускай и пошатывающимся, но всегда выбритым, с начищенными туфлями и отглаженными брюками. Игорь сильно насторожился, а механик, пророчивший Шадрина комдивом раз сразу после автономки, удивлен был несказанно, и даже собирался отправлять к нему домой мичмана, узнать не случилось чего. Но тут появился сам Шадрин. Самое удивительное, что абсолютно трезв, чист, выглажен и благоухал ароматом одеколона «О-Жен».
- Шадрин! Что за номера? Почему опоздал?!
Офицер немного рассеянно посмотрел на механика, и спокойно, с легкой мечтательной улыбкой на лице ответил:
- Стихи писал, Михал Анатольевич...задумался немного, и вот...опоздал...
Остолбеневший механик не нашел слов, чтобы отчитать Шадрина, а потому махнув рукой и матерясь вполголоса полез в прочный корпус.
Так начался очередной этап большой Шадринской любви. Найдя в почтовом ящике груду писем от Софии, Сережа полночи перечитывал их, потом еще пару часов писал несколько ответов сразу, ну а потом его посетила муза Каллиопа, и рука начала выводить вирши один за другим. По большому счету, таким умиротворенным и спокойным, Игорь не видел друга уже с полгода, но негасимый огонь, полыхавший в его глазах, все - же немного настораживал. Сережа же ни на что не обращал внимания, а бродил по кораблю с блокнотом, бормоча под нос рифмы, и записывая строфы на коленке. Теперь он ежедневно, в послеобеденное время писал одно письмо в Севастополь, которое вечером, по дороге домой опускал в почтовый ящик, а дома допоздна сидел за столом с ручкой в руках и слагал стихи. Алкоголь и женщины были забыты и остались в прошлом. Письма Софии, теперь получаемые регулярно, Сергей, очень уважавший порядок в любой документации, стал аккуратно подшивать в папку с красноречивым названием «Личные планы старшего лейтенанта Шадрина С.А.», которую везде таскал с собой и заглядывавшим в нее при любом удобном случае. Он даже заслужил при очередной проверке корабля похвалу из уст начальника политотдела флотилии, приметившего офицера, практически сверявшего каждое своё слово, со своим личным планом.
Смех смехом, а дата ухода в боевой поход была все ближе и ближе. Все чудачества Шадрина не отразились на его служебном рвении, и Игорь, да и все остальные мало помалу привыкли к новому непьющему поэту Шадрину, и все вошло в привычную колею. Сам Сергей, мало понимал, что с ним творится, но чувствовал какой-то душевный подъем, по большому счету ничем особенным не оправданный. Письма, которые он получил от Софии, были простыми и незамысловатыми, а по существу ни о чем, и он этому не удивлялся. Он просто был рад, что даже после их «антизнакомства», она ему еще и пишет, от чего теплело на сердце, и почему-то было просто радостно. И еще слова просились на бумагу... Свое творчество, Сергей предусмотрительно не давал читать никому, даже самому близкому другу, хотя уже через пару недель у него набралось стихотворений на небольшой сборник. Никогда не склонный к многословию, Шадрин изливал на бумагу такое количество слов, что иногда поражался сам, как лихо переплетались в его творениях чувства, Север, полярное сияние и знание материальной части. Апофеозом поэтического угара, неожиданно заставившим Сергея задуматься о собственной умственной полноценности был многостраничный опус, наполненный строками подобными такой:
А чувства бьются как нейтроны
И сердце, как ЦНПК
Но наплевать ей на погоны,
И знаю я наверняка:
Моя любовь, как кремальера
Задраена от всех и потому
Вовек не сыщешь баталера
Чтоб выдал новую судьбу...
К счастью, критическое отношение, ко всему, что он делает, Сергея не покидало никогда, и трезво оценив, что такое показывать живым людям не стоит, а сам он при всей своей литературной плодовитости никак не тянет даже на Петрарку, не говоря уже о великом Александре Сергеевиче, Шадрин закрыл поэтическую страницу своей жизни. Тетради с виршами были наглухо заперты в сейф на пульте ГЭУ, а сам офицер принялся с усиленным рвением готовить недоделанную документацию, и потихоньку сносить на корабль пряники, чай, сахар и прочие автономочные запасы.
Наконец подошел выстраданный всем экипажем день ухода на боевую службу. За день до этого, Шадрин полночи просидел над последним перед трехмесячным перерывом письмом, своей далекой гречанке. В своем послании, совсем не коротко, а очень даже подробно Сергей рассказал, как корабль готовился к автономке, что такое штаб флотилии, раскрыл Софии тайну термина «разовые трусы с карманом», а в самом конце, очень смущаясь и краснея даже перед бумагой, попросил разрешения заехать в Севастополь. Но боже упаси не к ней конечно, а так...чтобы повидаться «случайно», и даже добавил в конце «Целую». После этого, Шадрин запечатал письмо, тяпнул рюмку и четким строевым шагом отправился к чете Копайгоры, с которыми договаривался отметить уход в море. Там он, пряча глаза, боком сунул письмо Катюше, которая должна была на пару месяцев слетать в Севастополь, и попросил передать его лично в руки Софии. Катя понимающе кивнула головой, и сразу убрала письмо в свою бездонную дамскую сумочку. После чего они все вместе привели себя в нетрезвое состояние, и даже спели «Усталую подлодку», под домашние пельмешки, заготовленные рачительной Катюшей в неимоверном количестве. Назавтра корабль покинул базу, и помчался сквозь все противолодочные рубежи, охранять страну и Атлантику от супостатов, а супруга Игоря начала собираться на родину.
Боевая служба началась традиционно всеобщим отсыпанием, после ужасов береговой подготовки, а потом постепенно вошла в спокойное и деловое состояние. Командир был опытный, а потому «наседку» из штаба экипажу не подкинули, а сам командир палку в боевой подготовке не перегибал, справедливо полагая, что все возможное и невозможное уже перегнул штаб еще на берегу. Шадрин к неописуемому восторгу механика с головой погрузился в зачеты на командира дивизиона, обложился секретной документацией, но папку с личными планам все равно продолжал таскать с собой даже в гальюн. Знания ровно ложились в голову Сергея, но дремлющее в подкорке мозга чувства, все же вылились в очередное чудачество где-то на тридцатые сутки похода. В тысячный раз, рассматривая свадебные фотографии, на которых был запечатлен образ Софии, ему пришла в голову мысль увековечить свои чувства в чем- то вещественном, раз уж не получилось в духовном. Когда-то давно, еще в школе, Сергей трудился на так называемом учебно-производственном комбинате, в цехе инкрустации по дереву. Резал шпон, делал незамысловатые картинки, и в итоге пристрастился к резьбе по дереву. Увлечение с годами хоть и отступило на задний план, но набор резаков по дереву - штихелей, Шадрин всегда возил с собой, скорее уже по привычке. И вот теперь ему пришла в голову гениальная идея: вырезать из дерева статуэтку, а лучше статую Софии. До этого, монументальной скульптурой Сергей еще не занимался, но как человек деловой, да и просто офицер способный решать нерешаемые задачи, сразу подошел к делу серьезно и ответственно. Поразмыслив, он пришел к выводу, что самый большой кусок древесины, который можно было обнаружить на корабле - это аварийный брус, который имелся в каждом отсеке и являлся неотъемлемой частью средств по борьбе за живучесть корабля. Они были закреплены за командирами отсеков, передавались по описи, нумеровались и вообще считались неприкосновенными вещами. Но это Сергея мало волновало. Пробравшись под самое утро в 10-й отсек, когда вахтенный размазывал сопли по столу в ВХЛ-ке, Шадрин быстро и ловко отпилил от бруса метровый кусок, и постарался незаметно переместить его в каюту. К его удивлению, и позору кормовой вахты, это удалось, ибо вся вахта дрыхла без задних ног. В каюте он быстренько удалил рубанком краску, заметая следы, и приступил к высокому творчеству. Размеры украденной древесины, позволяли ваять только стоящую фигуру, поэтому Шадрин призадумавшись, полистал валявшиеся в каюте журналы, нашел в одном из «Огоньков» репродукцию Боттичелли «Рождение Венеры», и взял ее за основу. Теперь все свои вахты на пульте ГЭУ, он четко делил на служебные и личные. Служебные, точнее вечерние были полностью посвящены специальности, а утренние резцам и стружке. На пульте тихонько посмеивались над Шадриным, а уж когда в куске бывшего аварийного бруса начало вырисовываться женское тело, то веселые слухи о «озабоченности» управленца деревянной женщиной начали распространяться по всему кораблю. На пульт начались массовые экскурсии, а затем, во время одного из осмотров корабля, командир неожиданно заметил, что в 10-м отсеке аварийный брус подозрительно короток. Командир отсека, капитан-лейтенант Парамонов, внятно ответить на вопрос, об исчезновении значительной части бруса не смог, был показательно высечен на докладе в центральном посту, и, будучи отправленным на пульт зализывать раны, неожиданно сопоставил появление деревянной женщины и исчезновение своего аварийно-спасательного имущества. Разгорелся локальный скандал, на счастье быстро потушенный примерно 750 граммами спирта-ректификата, которые виноватый и пристыженный Шадрин, добросовестно отлил Парамонову, не упустившему возможности пополнить личную шильницу. К всеобщему удивлению, фигура, постепенно появляющаяся из- под резца, не приняла гротескных форм, а наоборот получалась очень даже аппетитной. Правда, то - ли рука у Сергея дрожала, то - ли уже сказывалась длительная оторванность от берега, и женского пола в частности, но София получилась с пропорциями Памелы Андерсон, и совсем уж не целомудренная, как у Боттичелли. К самой ответственной части своего произведения искусств, к голове и лицу Софии, Шадрин пока приступать побаивался, постоянно примериваясь и все - же откладывая резцы в сторону. Таким образом, за три недели до конца автономки, на пульте высилась почти метрового роста деревянная женщина, по изгибам фигуры сильно напоминавшая маститую стриптизершу, с деревянным квадратом вместо головы, на длинной красивой шее. И вот пока Шадрин испытывал творческие метания, случилось непоправимое. Командир, от которого старательно прятали «деревянную женщину», в минуту раздражения и грусти, неожиданно свалился на нижнюю палубу третьего отсека, а точнее на пульт ГЭУ спустить пар. Шадринскую статую не успели спрятать, и она под крики и рев командира, была торжественно доставлена в центральный пост, куда через несколько минут были незамедлительно вызваны мирно посапывающие в каюте механик, комдив и сам Шадрин. Потом была сочная и емкая речь командира, в который комдиву было обещано забрать его представление из штаба, Шадрин получил обещание никогда не стать комдивом, механик был обозван старым пердуном, а весь корабль из уст командира получил прозвище крейсер «Безумный». Выговорившись, командир извинился за допущенную в собственном монологе грубость, но вернуть творцу его произведение до конца боевой службы отказался категорически. И мало того приказал водрузить это деревянный секс символ в центральном посту рядом со своим креслом, причем как положено, любому телу на подводной лодке, перепоясав статую ПДУ. Зная командира, как человека в некоторых вопросах принципиального до неприличия, Шадрин с утерей смирился, хотя и очень расстроился, и до конца боевой службы в новых оригинальных идеях замечен не был. А вот «деревянная Венера» с тех пор зажила в центральном посту своей новой жизнью, полной новизны и внимания окружающих. Теперь она стояла справа от командира, около стола. Через плечо на Венере висело ПДУ, а на квадратную голову статуи кто-то водрузил старую пилотку с древним, позеленевшим шитым «крабом». Это так понравилось командиру, что пилотку по его приказу прибили гвоздями, чтобы не сваливалась, а на том месте, где должны было быть лицо, красной гуашью подрисовали яркие, сочные и огромные губы. На левую грудь Венеры, по его же приказу, аккуратно, чтобы не испортить дерево наклеили боевой номер, но не простой, а символизирующий весь корабль « РПК СН К-...». Забредавший туда изредка Шадрин, старался не смотреть на свою оскверненную святыню, и побыстрее покинуть центральный пост, чтобы не видеть позора своей недоделанной возлюбленной. Так она и простояла около командира до прихода в базу, а потом волшебным образом исчезла. Правда говорили, что ее видели в гараже командира, где он, расслабляясь с друзьями автомобилистами за парой рюмок, ласково называл деревянную Венеру настоящим подводником, который всегда по форме одет, готов к постоянному изнасилованию, и ничего не боится, потому - что сам- дерево.
Тем временем, пока друзья бороздили просторы Атлантического океана, Катюша, в Севастополе выполняла свой «интернациональный» долг. В самую первую встречу с Софией, она передала ей последнее написанное перед походом письмо, и без обиняков обрисовала картину деградирующего от безответной любви Шадрина, призвав подругу, как настоящую женщину, помочь в спасении их свидетеля. Если уж она не уверена, что у них что-то может получиться, то хотя содействовать выведению Сергея из мира любовных иллюзий и ничем не оправданных страданий. К ее величайшему удивлению, оказалось, что София, не просто очень благосклонно настроена по отношению к Сергею, а даже как бы витает в некой эйфории. Посчитав, это за добрый знак, Катерина, облегченно вздохнула, и даже пообещала подруге, пригласить Сергея к ним в гости, после похода, чтобы вместе отпраздновать их возвращение. Та с нескрываемой радостью согласилась, и на этот раз подруги разошлись довольные, одна в глубине души считая себя неплохой сводницей, а другая просто переполненная романтикой будущей встречи. Дело в том, что и мужчины, и женщины в не меньшей степени, частенько выдумывают сами для себя что-то, а потом, постепенно начинают свято верить в это «что-то». Вот и София, начавшая переписку с Шадриным, по большей части просто так, можно даже сказать со скуки, так долго искала в его письмах, между строк скрытый смысл, что постепенно уверовала в незаметное и трогательное чувство богатырского вида офицера, который из-за своей чрезмерной скромности никак не может ей об этом сказать, а просто пытается замаскировать это в своих странных письмах. А когда в самом последнем его послании, она прочитала о том, что он приедет, да еще и впервые за этот год прочитала в конце письма «целую», то все это легло на благодатную почву. София вообще нафантазировала себе, что, уходя в опасный и длительный поход, он, таким образом, намекнул на многое, и что его намек она поняла, и что скоро они увидятся, и встреча эта будет совсем не такой, как год назад.
Как водится, в день прихода корабля из автономки, членов семей пустили на пирс, чтобы встретить своих родных мужчин. Катюша, вдоволь наобнимавшись со своим Игорьком, расцеловала Шадрина за компанию, и сообщила ему, что письмо передано лично в руки, и что его в Севастополе ждут. Шадрин густо покраснел, но приехать к Копайгорам в гости согласился незамедлительно.
А потом была авральная сдача корабля, с неизменными недостатками и недостачами, лакируемыми корабельным «шилом», лихорадочное ночное оформление путевок в санатории и перевозочных документов, промежуточными пьянками и ожиданием денег и книжечек с инвалютными рублями. Благо времена были еще советские, финансов для Министерства Обороны хватало, и весь цикл сдачи корабля, сборов и убытия в отпуск уложился в ударные четверо суток, после чего почти весь офицерский состав и часть мичманского разлетелась и разъехалась по местам профотдыха, с последующим убытием в плановый отпуск. В те дивные и забытые времена, было как-то не принято отказываться от обязательного после боевой службы санатория, и поэтому семейная чета Копайгоры и Шадрин тоже отправились поправлять здоровье в военно-морской санаторий в Подмосковье, в Солнечногорск. Там они вполне успешно залечили зубы, получили по ребрам душем Шарко, неоднократно совершили терренкур вокруг озера, ну и заодно употребили со вкусом немало пива и коньяка продаваемого почти в открытую в уютном санаторном кафе. Отдых прошел довольно быстро, и после его завершения, Шадрин отправился на недельку, домой на Волгу, повидать маму, а Копайгорцы убыли в родной Севастополь. По договоренности, Сергей должен был дать телеграмму о дате приезда, которая послужила бы сигналом для «общего» сбора на даче Игоря.
Прошло около десяти дней, и когда Игорь и Катюша уже начали опасаться, что Шадрин снова впал в кому от робости, пришла телеграмма, в которой Сергей оповещал, что были проблемы с билетами, но он едет, и будет в Севастополе через 2 дня ближе к вечеру, поездом таким-то, в таком-то вагоне. Супруги приняли это как сигнал к действию, и скоренько разогнали всю родню с дачи, и оповестили Софию, о том, что ее воздыхатель приезжает послезавтра, и вечером этого же дня, они все вместе встречаются у них на даче, с последующим гуляньем, песнями танцами и счастливым эпилогом. София, давно уже созревшая, и даже чуть перезревшая в ожидании этой судьбоносной встречи с ходу записалась на все возможные виды парикмахерско - косметических процедур, и с головой погрузилась во все виды подготовки предстоящего свидания. В итоге, когда поезд с Шадриным пришвартовался к перрону севастопольского вокзала, диспозиция сторон была такова: сам Сергей, почти всю дорогу тренировавший волевые качества посредством некрепких напитков, но в большом количестве, вылезая из вагона, сразу размяк под палящим крымским солнцем. Пьяным он не был, но совокупность солнца, пива и душевных переживаний, на его лице читались без микроскопа. София, с утра пребывающая в боевой окраске, а от того боящаяся потереть даже нос, дабы весь макияж не потек ручьями судорожно выбирала наряд, способный подчеркнуть все ее достоинства, одновременно с этим демонстрируя умеренность, скромность и хороший вкус. В итоге, принимая во внимание страшную жару, она остановилась на светлом и невесомом сарафане, который, облегая в нужных местах, был как-то странно прозрачен в других местах, а вообще по большому счету оставлял впечатление некой порочной невинности. Игорь с самого утра, намариновал на даче килограмма три мяса, заботливо отобрал свежих овощей и фруктов, и вообще полностью организовал на даче полноценный пункт питания, готовый к приему не то чтобы четырех человек, а несравненно большего количества голодающих. А вот Катюша, с момента получения телеграммы мучалась только одним: кто и где будет спать. Одноэтажная дачка, с двумя мизерными комнатами, и полным отсутствием второго этажа не сильно располагала к уединению. Спать вместе с Софией, а Игоря подложить к Сергею, Катюша даже не планировала по известным причинам, и по ним же даже не предполагала, что любая из сводимых сторон может просто не захотеть оставаться ночевать. После долгих размышлений и прикидок, Катюша приняла решение, которое сводилось к следующему. Вечером, после застолья, она с мужем, под благовидным предлогом, допустим, прогуляться, оставляют Сергея и Софию на даче одних, а сами просто сбегают домой, и приезжают только утром. А там и видно будет, что и как сложилось у оставленной наедине парочки. Игорю не очень понравился этот вариант, предполагающий в случае их неминуемого ухода умеренное употребление спиртного, но под суровым взглядом своей увлеченной половины, сдался и выразил личное восхищение гениальному плану своей жены. В итоге, на момент, когда Шадрин вступил на севастопольскую землю, на даче под виноградом был накрыт столик на четверых, а в домике была приготовлена постель только на двоих.
Сергей, не успевший отойти от вагона и двух шагов, с ходу был ошарашен известием, что долгожданная встреча с девушкой своей мечты будет практически сейчас, а не завтра или послезавтра. И офицер Шадрин, не смотря на то, что несколько месяцев внутренне готовил себя к этому поистине историческому событию, снова впал в состояние овоща. Встречающая сторона, в лице Игоря, к такому повороту была готова, а потому в машине уже лежал букет роз, купленный Игорем для торжественного вручения Софии, и пару бутылок холодного пива просто так, на всякий случай. За полчаса поездки на дачу Шадрин уничтожил пиво, но в норму не пришел, и вообще на все вопросы друга отвечал коротко и довольно нечленораздельно, хотя и не пребывал в состоянии опьянения.
А на даче их ждали. Волновавшаяся не меньше Шадрина, но, тем не менее, не потерявшая дар речи и способность соображать София, к тому времени уже как час находившаяся на даче, услышав шум подъезжающей машины, постаралась обставить свой выход самым подобающим образом. И ей это удалось. Она выглядела фантастически эффектно, на фоне вечернего крымского солнца, насквозь пробивающего своими лучами ее воздушный сарафан и подчеркивающего ее точеную и восхитительную фигуру, но не оставляя впечатления пошлости и безвкусицы. Обалдевшего до упора Шадрина, хватило лишь на то, что бы беззвучно шевеля губами протянуть букет ей букет роз и уткнуться глазами в землю. Уже через минут пятнадцать, над участком поплыл божественный запах шашлыков, а на стол из погреба была водружена большая запотевшая бутыль домашнего вина. Все это время, Шадрин суетился где-то в глубине домика, то-ли переодеваясь, то-ли просто прячась, и выполз на свет божий, только после очень настойчивых просьб Катюши и Игоря. Вся эта нелепица в поведении Сергея, сначала даже чем-то польстила Софии, но потом, когда они уже были за столом, и долгожданный офицер, либо утыкался носом в тарелку, либо, наоборот, с открытым ртом рассматривал ее, но при этом почти ничего не говорил, начала понемногу раздражать. А Шадрин, видя и понимая это, никак не мог перебороть себя. Все «домашние заготовки» испарились из его военной головы, как только он увидел Софию, и перебороть себя было выше его сил. Но застолье продолжалось, и стараниями семьи Копайгора проходило довольно весело, благо раздражение свое София старалась не показывать, а Шадрин улыбаться, в отличие от речи, пока не разучился.
Вечер, а с ним и темнота, летом в Крыму наступает внезапно. Вот только сейчас вроде было светло, и солнце золотило крыши, и вдруг уже темень, черная и непроглядная. Катюша, опытным взором, определив, что до темноты осталось не более получаса, неожиданно для Шадрина и Софии, непосвященных в их семейный план, предложила Игорю, срочно пройтись с ней, до знакомых на другом конце дачного поселка. Игорь нехотя согласился, успев раскрутить молчавшего Шадрина на пару стаканов душистого винца на посошок, а Катюша, многозначительно поглядывая на Софию, клятвенно пообещала вернуться максимум через час, полтора. София, уже изрядно раздосадованная невнятным поведением Сергея, сначала было попыталась наотрез отказаться, и прогуляться вместе с семейной парой, но потом внезапно передумала, решив, что за этот час, проведенный наедине, сможет поставить все точки над «и».
Супруги ушли, уже в тот момент, когда на землю стремительно накатывался пряный крымский вечер. Сергей зажег лампу над столом, и внезапно осознав, что остался один на один с Софией, испугался. Он не мог понять, чего он боится, но язык окончательно и бесповоротно присох к гортани, и потрясенный этим, Шадрин молча плюхнулся на стул и в напряжении замер.
- Сереженька, ну что ты молчишь?
София села даже не напротив него, а рядом, закинув красивые ноги одна на другую, и края ее сарафана легли на колени офицера.
- Давай выпьем за нашу встречу?
Рука девушки легла на ладонь Сергея, и он заметно вздрогнув, попытался ее убрать. София нервно скривилась, но, взяв себя в руки, налила по бокалу вина и протянула Сергею. Он молча взял.
- За то, что мы в конце-концов встретились... За тебя Сережа...
Звякнули бокалы, и на миг показалось, что и Сергей и София потянулись друг к другу, но Сергей неожиданно залпом опрокинул бокал в рот, и встал.
- Я...я...сейчас сигареты возьму....
И тут Софию прорвало.
- Послушай ты...военный - здоровенный! Ты что...и, правда ребенок, или как? Сереженька... да что же это такое-то!? Ты же за весь вечер трех слов не сказал!!! Я, как дурочка...сейчас приедет...во он... не такой как все....целый год над твоими письмами... Да пропади все пропадом! Ну и сиди здесь бирюк недоделанный...хотя бы...ай... Я ухожу домой!!! Там Катьке и передай! Что ты, что она, да и я дура полнейшая...сказку выдумала сама себе!
Она подхватила сумочку, и решительно развернулась к воротам дачи. И тут Шадрин осознал, что если сейчас, в этот самый миг, он не остановит эту красивую и желанную ему девушку, то вряд - ли больше ее увидит, и что надо что-то делать. И тут его взгляд упал на бочку с водой, на которой стоял внушительный кувшин, судя по всему наполненный доверху.
- Софья... подожди, я...!
Он шагнул с крыльца, и как бы случайно, в размахе, задел рукой кувшин, который целиком и полностью плесканул на остановившуюся из- за его крика Софию. Та ахнула. Трехлитровый сосуд точнёхонько и прицельно, не задев ее, пронесся мимо, а вот все его содержимое так же аккуратно вылилось на белоснежный сарафан девушки. Он был до того тонок, что мгновенно облепил чудную фигурку онемевшей Софии, и мгновенно рельефно проявив сквозь невесомый материал и красивую грудь, с небольшими темными сосками, и тонкую талию, и дивные породистые ноги наследницы греческих переселенцев.
- Олух! Медведь безрукий!!! Откуда ты свалился на мою голову?! Говорила мама, держись подальше от голландёров!!! Отвернись! Отвернись сейчас же! Господи, связалась же...ой...
София, размахнувшись со всей силы, заехала сумочкой в плечо Шадрину.
- Отойди! Уйди ради бога!
Она влетела в домик, и захлопнула за собой дверь.
- Не заходи!!!
Сергей, присел на стул, и, вздохнув, налил полный стакан вина. Он уже понял, что своей дуростью испортил все, что только возможно, и теперь осталось только выслушать до конца, то, что о нем думает София, и попрощаться. Сергей залпом опрокинул стакан, и закурил.
- Эй! Ромео!
Дверь распахнулась. В проеме стояла укутанная в простыню София, и протягивала Сергею мокрый сарафан.
- Повесь...рядом тут...пусть сохнет.
Сергей молча взял сарафан, и повесил на одну из веревок висящих во дворе.
- Господи... ну что же ты такой дундук-то...бестолковый... Или у тебя всегда так с девушками, а? А может ты просто...у тебя хоть когда-нибудь, была девушка-то? Или у вас там, на Волге только сети и удочки в почете? Да... повезло мне...слов нет...скорее бы сарафан высох, пока последний автобус не ушел...Ты...
София говорила и говорила, выплескивая все накипевшее за вечер, да и, наверное, за целый бестолковый год, а Сергей угрюмо дымил сигареты одну за одной, принимая все слова, как справедливую кару за собственную дурость и беспомощность.
- Молчишь? Ну и молчи тут один!!! Позовешь, когда высохнет! Думаю, в такую жару минут за десять готово будет!
Он хлопнула дверью, и Сергей снова остался один во дворе. Было уже темно, на землю опустилась крымская ночь. Где-то трещали цикады, где-то смеялись, и играла музыка, а Сергей все сидел и сидел, раз, за разом опрокидывая бокалы с вином, которое, к сожалению совершенно его не брало. На улице и правда стоял вечерний зной, но на Максимку, где находилась дача, не долетал освежающий ветер с глади Черного моря, и воздух остывал неспешно и лениво.
- Ау! Ромео....как там мой наряд?
Сергей очнулся от дум. София кричала из комнаты, даже не пытаясь подойти к двери.
- Сейчас...
Он встал и подошел к висящему сарафану. Он был уже практически сух. Но Шадрину так не хотелось ее отпускать. Он знал, что если сейчас отдаст ей платье, то больше вряд - ли ее увидит, а так хотелось все - же набраться потерявшейся где-то смелости, и сказать ей, что она самая лучшая и самая красивая девушка на свете, и что она ему нужна, такая как есть, вся и навсегда. Сергей, оглянулся, нашел глазами злополучный кувшин, и, наполнив его водой из стоявшей рядом бочки, воровато оглянувшись на дверь, вылил на сарафан.
- София...мокрый он еще...пока...
Через минуту в двери показалась голова Софии.
- Дай сюда!
Сергей снял сарафан и протянул девушке. Она потрогала.
- Мокрый....Ладно...пусть сохнет...
София скрылась обратно за дверью, а Сергей снова уселся за стол, и начал мысленно репетировать и проговаривать то, что он сотни, раз уже делал, и вновь спасовал, оказавшись один на один с предметом своих воздыханий. Он что-то бубнил себе под нос, не забывая глотнуть вина, повторяя снова и снова, те самые простые слова, которые всегда труднее всего сказать. Прошло минут тридцать, и из дома снова раздался голос Софии.
- Ромео, ну что там!? Высохло?
Шадрин, уже не раздумывая, вскочил с места, и снова зачерпнув воды из бочки, окатил сарафан.
- Мокрый еще...
София, к этому времени, немного успокоившаяся, и даже благодаря врожденной веселости и чувству юмора немного развеселившаяся, уже успела устать валяться на единственной в комнате кровати. Сначала, когда она мокрая и злая оказалась в комнате, она была готова растерзать этого неуклюжего северного увальня, но когда твой сарафан сохнет на улице, а трусики на окне, даже отвесить полновесную пощечину представляется определенной проблемой, не то, чтобы просто вцепиться в волосы. Поэтому она просто выговорилась на поникшего Шадрина, и отправилась в комнату. И теперь, катаясь по кровати, она поостыла, и даже улыбаясь, покрикивала на сидящего где-то во дворе Сергея, просто так, для удовольствия, чтобы лишний раз задеть. Неожиданно, София сообразила, что прошло уже немало времени. Она встала и подошла к окну выходящему не во двор, а в сад, на открытой раме которого сохли трусики. Они были сухие, абсолютно! Конечно, они были маленькими и несравнимыми с сарафаном, но, даже вися на подоконнике, они были уже сухие как порох! София на цыпочках подошла к окну. Во дворе, освещенном только несколькими лампочками, за столом уставленным остатками вечернего пиршества, сидел Сергей. Он сидел боком к окну, прямо под лампой, и было хорошо видно, как он, качая сжатую в кулак правую руку и играя желваками, как будто готовится то ли к выступлению, то ли просто к сдаче очень сложного экзамена. Он был до такой степени серьезен, что Софии стало даже смешно, и она, отступив от окна, снова крикнула:
- Сережа...как там мой сарафан?!
И прижавшись к стенке, незаметно выглянула в окошко. Сергей, вскочив, как ужаленный, услышав ее голос, шагнул к бочке, зачерпнул кувшином воды, и, посмотрев на дверь, неожиданно полил ее сарафан. Задохнувшись от негодования, София, придерживая спадающую простынь, распахнула дверь и выскочила во двор.
- Ты что!? Ты что делаешь!? Зачем?! Ну, ты совсем офонарел, что-ли.!?
От ее крика, Шадрин вздрагивая, отступал шаг за шагом к двери, будто пытаясь спрятаться от этого женского визга, который хлестал его с каждым разом все сильнее и сильнее. Не в силах сдержаться, София схватила кувшин и замахнулась на Сергея.
- Зачем это?! Что ты молчишь!? Ну, что ты молчишь!? Ты немой?! Остолоп...
Внезапно Шадрин остановился. Он поднял голову, и его глаза на миг заблестели и стали серьезными и абсолютно трезвыми.
- Извини. Я не хотел. Мне просто надо было....да к чему это все теперь...Извини, если сможешь. Оставайся, я сейчас уйду.
Он снова, как будто сдулся и поник, и даже как-то сгорбившись, шагнул на крыльцо.
И тут София поняла все. И то, что не в силах и ее отпустить и себя перебороть, Сережа каждые полчаса поливал ее сарафан водой из кувшина, снова и снова собираясь с духом, чтобы хоть что-то выдавить из себя, а может и сделать, а она дура, этого не поняла, а своим раздражением только еще больше загоняла, этого большого и доброго мужчина внутрь себя. София стояла рядом со своим сарафаном с кувшином в руках, а Шадрин стоял в дверях дома, с потерянным лицом, всей своей фигурой показывая и боль, и растерянность, и даже ощущение неминуемой потери, которая сейчас произойдет. И ей стало пронзительно жалко, этого сильного и красивого парня, который стоял перед ней и не знал что делать, чтобы не дать ей уйти, одновременно боясь ее чем-то обидеть, и от этого просто не решавшийся даже говорить. София молча зачерпнула и бочки воды, и вылила весь, до капельки кувшин на висящий сарафан. Потом подошла к Сергею. Тот, прикусив губу, смотрел на стоящую перед ним девушку.
- Такой большой и глупенький...
София повела плечами, и простыня соскользнула на землю.
- Недотёпа ты...мой...- и шагнула к нему...
Утром, Игорь с Катюшей, предварительно отзвонившись, на всякий случай домой Софии, и, убедившись, что ее там нет, отправились на дачу. Посреди двора, белым флагом, как символ капитуляции развевался белый сарафан. Супругам пришлось немало пошуметь, пока на пороге дачи, не выросла могучая фигура улыбающегося Шадрина, к плечу которого прижималась хрупкая фигурка Софии. Потом был веселый и шумный завтрак, за которым вдруг обнаружилось, что немота у Шадрина пропала напрочь, и он радостен и словоохотлив, а София с нескрываемой нежностью смотрит на него, стараясь, лишний раз не выпускать его руку из своей.
Они расписались через две недели, в Севастополе, без свадьбы и пышных торжеств, благо это помог отпускной билет Сергея, и сразу уехали к нему на родину знакомиться с родителями. София сразу пришлась ко двору, и к ее удивлению быстро подружилась со свекровью, оказавшейся простой и доброй русской женщиной, принявшей ее сразу и без анекдотичных нюансов и претензий.
На север они ехали уже вчетвером, двумя счастливыми семейным парами, со смехом раскладывая в купе традиционную вареную курицу и сочные севастопольские помидоры. К большому удивлению Катюши, в самой глубине души не очень верившей в столь скоротечный брак, у них все сложилось счастливо и благополучно. София, которой еще пару месяцев назад и в голову прийти не могло, что она окажется в ранге жены, да еще и на самой северной окраине страны, очень легко и непринужденно вписалась в северный быт, не хватаясь за голову, и не пытаясь, сбежать, сразу обратно домой, под крыло заботливых родителей. Сергей же был просто счастлив, и этим все было сказано. Он, как не странно не был в розовых очках, а на все смотрел реально, и эта реальность все больше и больше ему нравилась, в чем была огромная заслуга его маленькой и хрупкой гречанки.
И когда потом, спустя годы, командир электромеханической боевой части РПК СН капитан 2 ранга Шадрин, возвращался из автономки, на пирсе, вместе с другими женами, его ждала София с детьми, он не удивлялся, когда она, обнимая, шептала ему на ухо абсолютно бессмысленные для всех окружающих слова:
- Приходи скорее домой милый, мой сарафан такой сухой...

БОЛЬШИЕ МАНЕВРЫ
из цикла «Мудрость вождей»)

Начальник Главного управления космических средств генерал Шлыков прилетел в наш заполярный ОКИК (Отдельный командно-измерительный комплекс - КБ) около десяти часов вечера, но еще с борта самолета он объявил части полную боевую готовность, и карусель закрутилась. Личный состав отделов, поднятый по команде «Сбор», спешно получал оружие и рассредотачивался по техническим зданиям; в общежитии двухгодил одеялами завешивали окна, соблюдая светомаскировку. Офицеры, проживающие в близлежащем городе, подняв трубки одновременно зазвонивших телефонов, услышали там бодрую песню Аллы Пугачевой «Снегопады - это очень, очень хорошо!», после чего, быстро экипировавшись и прихватив тревожные чемоданчики, поспешили к уже ожидавшим под окнами служебным автобусам. Гарнизоны из роты охраны, чертыхаясь, заняли штатные места в разбросанных по периметру части взводных опорных пунктах, выметая из стылых ДОТов снег и устанавливая в них печки, пулеметы и полевые телефоны. В спортзале, бряцая оружием, сосредоточился подвижный резерв - тридцать бесстрашных воинов во главе с ветераном афганской войны старшим прапорщиком Азизбековым, готовых перехватить и истребить прорвавшегося врага. Усиленные дежурные смены, забаррикадировавшись от диверсантов и сепаратистов на своих технических зданиях, продолжали выполнение спецработ - война-войною, а космосом рулить надо!
У складов Главного инженера грузили имущество в машины самые отчаянные ребята во всех нештатных формированиях части - отряд восстановления боевой готовности, на армейском сленге именуемый АБВГдейкой. По высшему замыслу, АБВГдейка должна была в угрожаемый период молниеносным маршем выдвинуться в секретный полевой район, захватив с собой запчасти от штатных радиотехнических систем. В чистом поле АБВГдейка благополучно пережидала авиационные и ракетно-ядерные налеты, которым противник подвергал несчастную часть. А когда мерзкие америкосы улетали восвояси, АБВГдейка возвращалась обратно и восстанавливала разрушенную технику с помощью своих запчастей.
Неудивительно, что АБВГдейка комплектовалась исключительно лейтенантами - таскать туда-сюда запчасти и мерзнуть сутками в тундре во время учений охотников не находилось. А если сюда добавить антигуманные выходки химика Ромы Ушакова...
Я знал про ракету «Шрайк», которая наводилась на радиоизлучение и сразу бы разнесла к чертовой матери наши огромные антенны, спрятанные в белых шарах радиопрозрачных укрытий. Поэтому езду в холодный полевой район с ящиками, полными каких-то транзисторов и гаечных ключей, я воспринимал не как репетицию восстановления боеготовности, а как некий сакральный ритуал, через который должен периодически проходить настоящий мужчина, чтобы подтвердить свой статус. Это позволяло легче переносить неминуемые тяготы и лишения.
Философский взгляд на вещи здорово помог и на этот раз - мы просидели в полевом районе почти двое суток. Убежищ от стужи и ветра не было - чтобы не раскрыть врагам местонахождение секретного полевого района, их заранее не делали. Когда закончились запасы огненной воды, окружающая действительность для АБВГдейщиков понемногу утратила реальность. Осталось только ощущение смертельного холода, глухие удары в ушах (кто-то пытался поставить ротную палатку и безуспешно вбивал кол в вечную мерзлоту), покрытые инеем шерстяные подшлемники со сверкающими оттуда безумными глазами, и над всем этим - разноцветные ленты полярного сияния. Потом обратный марш, апокалиптическая картина дегазации колонны в тридцатиградусный мороз полярной ночи, потоки мыльной воды, трескучие звуки рвущихся при движении заледенелых ОЗК и бодрые выкрики химика Ромы: «Ничего, потерпите, ребята, сейчас погреетесь!». И поднимающееся над горизонтом зарево - добрый химик поджег для нас «ядерный лес» - с гектар вбитых в землю рядом друг с другом старых водопроводных труб, облитых напалмом.
Инфернальный слалом АБВГдейки в «ядерном лесу» завершил полевой выход. Мы приступили к восстановлению боевой готовности, то есть снова сдали имущество на склад Главного инженера и разбрелись по своим техническим зданиям, чтобы залить в себя горячего чаю и в бессознательном состоянии упасть на диван в комнате отдыха дежурных смен. Учения продолжались, многочисленные московские «посредники» бродили по технической территории, но у них хватало осторожности не приставать к закопченным и злым АБВГдейщикам с требованиями изобразить это самое «восстановление боеготовности». К остававшимся в части усиленным дежурным сменам никакого снисхождения не было - в морозной ветреной ночи сновали группы бойцов и офицеров, перетаскивая с места на место кирпичи на носилках и рулоны рубероида, а довольные «посредники» чирикали что-то карандашами в записных книжках. Своим воспаленным мозгом я сообразил, что сослуживцы имитируют восстановление технических зданий, разрушенных попаданиями вражеских бомб, но сил не хватило даже на злорадство. Сомнамбулически доковыляв до родного астрономо-геодезического пункта, я ввалился на здание и, сдвинув кобуру с пистолетом на живот, упал на продавленный диван в комнате отдыха, наслаждаясь теплом и покоем. Действительность поплыла, я впал в состояние нирваны.
Сознание возвращалось постепенно. Сначала я сообразил, что с меня сняли сапоги и заботливо накрыли теплым стеганым чехлом от астрономической фотоустановки. Потом понял, что меня разбудили голоса - в комнате отдыха тихо переговаривались рядовые Алимин и Аладушкин. По всей видимости, решали кроссворд, коротая время между витками нашего спутника по орбите. Но разбудили меня не они - через приоткрытую дверь комнаты отдыха доносились громкие вопли громкоговорящей связи. В окружающем мире продолжала бушевать война, неугомонные америкосы проводили очередной налет на многострадальную часть - а мне-то наивно казалось, что с победным возвращением АБВГдейки все закончилось!
- Четвертый отдел! Четвертый отдел! - возбужденно выкрикивал оперативный дежурный Урюпин с командного пункта, - У вашего здания разорвалась фугасная авиабомба! Доложить о повреждениях и потерях личного состава, выслать команды для устранения разрушений!
- Четвертый отдел принял, о разрушениях доложу..., э-э-э, позже, потери..., м-м-м..., уточняются, - слышался голос начальника четвертого отдела майора Герцена.
- Герцен, ну что вы там мумите?! - страдальчески вопрошал командир части Василий Иванович Будаев, очень переживавший за итоговую оценку.
Алимин с Аладушкиным тоже внимательно прислушивались к отголоскам войны, видимо беспокоились за наше техническое здание - не хотели бегать вокруг него с кирпичами по морозу под надзором столичного проверяющего.
- Сейчас он и нас зацепит, - философски заметил Аладушкин.
- Типун тебе на язык, - так же лениво ответствовал Алимин. - «Посреди двора золотая голова» - что такое? Девять букв по вертикали.
Но судьбу уже искушали.
- Шестьдесят седьмой, АГП! - снова заревел динамик где-то в аппаратной. - В ваше техническое здание попала ракета класса «воздух-земля»! Доложить о жертвах и разрушениях, направить личный состав на устранение повреждений!
Алимин и Аладушкин тихо взвыли, заполярный ветрище подвыл им из-за окна.
- Докладывает шестьдесят седьмой, - донесся тихий спокойный голос начальника АГП майора Окорочкова. - Жертв и разрушений нет, последствия попадания устранены.
- Шестьдесят седьмой, вы что, не поняли?! В вас попала ракета! РАКЕТА! - завелись на командном пункте после секундного молчания.
- Так точно, ракета. Класса «воздух-земля», - невозмутимо подтвердил Окорочков. - Она влетела в окно, пролетела через коридор и вылетела наружу через другое окно. Жертв нет, разбитые окна в целях светомаскировки завешены одеялами.
На этот раз молчание командного пункта длилось долго.
- Принято, - наконец вяло донеслось оттуда.
- Что там у тебя было из девяти букв? «Золотая голова»? - важно поинтересовался Аладушкин у Алимина. - Пиши: «Окорочков»!
Я со спокойной душой повернулся на другой бок и заснул. Теперь я точно знал, что мы победим.

Стоп дуть!

«...подводник живет только на двух этажах.
На первом и на пятом. Пока он в море, бербаза
все остальные разбирает. Поэтому подводник и
дома, как в море: то сверху капает,
то из под пола парит.»
(Северная флотская мудрость)

В самом начале карьеры каждого офицера случается событие, которое осознанно или неосознанно, но навсегда намертво отпечатывается в его памяти. Это тот самый миг, когда окончательно, бесповоротно и совершенно неожиданно приходит понимание - кем стал, что можешь, какая ответственность ложится на юношеские плечи с новенькими лейтенантскими погонами, от чего возможно наложить в штаны, причем неоднократно по неопытности. Это как раз те мгновения, когда внезапно осознаешь, что все, чему тебя учили до этого долгих пять лет, не просто что-то далекое и не совсем реальное, а самое что ни на есть близкое, и оно уже в твоей жизни, хочешь ты этого, или нет... И очень здорово, когда ощущение этого приходит к тебе с улыбкой, пусть даже несколько кривоватой, но все же веселой, чем при других, менее юмористических обстоятельствах.
Север встретил молодого инженер-механика лейтенанта Белова гораздо более гостеприимно, чем многих моих однокурсников. Мне не пришлось спать вповалку с одноклассниками и их женами в первые дни на полу в однокомнатной квартире, и не пришлось каждые два-три дня искать новое место дислокации для себя, своей молодой супруги и чемоданов, наполненных вещами, по большей степени оказавшимися просто ненужными, да и тяжелыми в придачу. Я приехал на Север один, а моя дражайшая половинка осталась тосковать в славном Севастополе по причине пятимесячной беременности. Рисковать здоровьем будущего наследника после долгих раздумий я не рискнул, а потому убыл на защиту Заполярья один, с двумя чемоданами обильного вещевого аттестата, 150 рублями в кошельке и неистребимой верой в наш Военно-Морской Флот.
Передислокация на северные рубежи Родины, прошла без замечаний, в компании таких же как я выпускников "Голландии" и примкнувшими к нам выпускниками других военно-морских учебных заведений. Воспитаны мы были в одном духе и с одним идеологическим уклоном, поэтому добросовестно прозвенели стаканами двое с половиной суток, морально готовя себя к предстоящим тяготами и лишениям воинской службы. Добравшись этаким весело-цыганским табором до Гаджиево, мы завалили чемоданами и сумками однокомнатную квартиру нашего наиболее смекалистого товарища, заранее подсуетившегося на стажировке и оккупировавшего брошенную и никем не занятую квартиру. Товарищ потрудился на славу, отремонтировав эту хибарку, и обвесил двери квартиры убедительным на вид замками. Потом таким же, но уже не очень веселым коллективом мы отправились в штаб флотилии, в отдел кадров. В этом священном для всех военнослужащих месте нас радостно и быстренько рассовали по экипажам и незамедлительно отправили представляться своим будущим командирам. Кого - куда. Некоторых даже в далекий Северодвинск. Мне повезло больше, и я в этот же день узнал, что такое Оленья губа, и как туда можно добраться в условиях полного отсутствия транспортного сообщения. В Оленьей губе, а точнее, в ее тылу, нас приятно удивила флотская оперативность, а точнее, то, с какой скоростью в части сделали все выписки, а в тылу выдали кучу денег, подъемные и еще какие-то непонятные компенсации, а также нагрузили мешком дополнительного вещевого довольствия, после чего все это добро пришлось переть на себе аж до оленегубской развилки, на остановку автобуса, который, естественно, пришлось ждать минут сорок. В этот же день такие холостяки как я покинули перезаполненную квартирку и резво переселились в офицерскую гостиницу, в шикарные четырехместные номера с видом на баки с мусором и стенку соседнего дома, где и привели себя вечером в приподнятое настроение посредством заранее припасенного алкоголя еще крымского разлива.
Надо сказать, что в этот насыщенный событиями день я успел совершить еще одно деяние. Дело в том, что в Гаджиево служил один из моих друзей детства, Мишка Бронзис, школьный выпускник такого же года, миновавший в отличие от меня суровую школу срочной службы и поступивший в училище с первого захода. После его окончания Мишка попал служить в Гаджиево и отдавал свой долг Родине в той же дивизии, куда распределили и меня. Со слов его мамы, навещенной мною в первый после выпуска отпуск, он со дня на день собирался убыть в град Северодвинск сроком на два года для ремонта своего «парохода». Она же снабдила меня его адресом и скромной посылочкой сыну. А потому, в промежутках между походами в штаб флотилии, выездами в Оленью губу и бытовым пьянством в гостинице, я трижды забегал по указанному адресу, но Мишки не застал, и в последний раз оставил записку с обещанием заглянуть на следующий день. По какой-то необъяснимой глупости я не написал, где ночую, а просто обещал зайти завтра. А завтра была суббота...
Утром, ополоснув припухшее от вчерашнего банкета лицо водой с отрицательной температурой, я облачился в форму и двинулся к Бронзису. На этот раз он оказался дома и встретил меня по-будничному делово, как, наверное, и пристало офицеру, закончившему командное, а не какое-нибудь инженерное училище.
- Привет. Чего вчера не зашел попозднее? Я тебя уже второй день дожидаюсь.
Вид невозмутимого Бронзиса в трусах, почесывающего свой хилый живот, был довольно забавен, да и разговаривал он со мной так, как будто последний раз мы виделись вчера, а не года три назад.
- Да мы вчера вечером в гостинице обмывали распределение.
Мишка отошел вглубь коридора, пропуская меня в квартиру.
- А я тебя тут вчера ждал... тоже обмыть... и распределение и вселение...
- Какое вселение?
По большому счету я на женатого Мишку рассчитывал, но лишь в качестве временного походного склада собственных пожиток до окончательного решения жилищного вопроса. Но оказалось, что Мишкин экипаж уже давно в Северодвинске, а сам он, будучи внештатным финансистом, застрял в Гаджиево по двум причинам. Первая - чисто служебная: денежные аттестаты и прочая финансовая бухгалтерия, а вот вторая была приятнее: я. Мишка тянул время, дожидаясь меня. Ему не хотелось бросать на два года свою однокомнатную квартиру просто так на произвол судьбы, или оставляя ключи для присмотра неизвестно кому. Зная от своей мамы, что я должен в ближайшие дни нагрянуть в Гаджиево, сверкая новенькими лейтенантскими погонами, Мишка решил убить сразу двух зайцев. И квартиру оставить под присмотром на все два года, и обеспечить с моей помощью плановую и своевременную оплату коммунальных услуг.
- Зря не зашел еще раз. И не написал, где ночуешь. Я тут шильца на твою долю разбавил. Ладно, чего встал. Пошли. Хозяйство принимать будешь.
Так на второй день своей северной эпопеи я стал счастливым лейтенантом с обжитой однокомнатной квартирой, где был черно-белый телевизор «Горизонт», холодильник для лилипутов марки «Морозко», и даже детская кроватка впридачу. Мы опрокинули по стопке за встречу, и я сгонял в гостиницу, где рассчитался и перетащил свое еще не распакованное барахло к Мишке. Потом мы обжарили рыбные пельмени, выпили, потом снова выпили, затем Мишка повел знакомить меня с соседями, где мы опять выпили и закусили квашеной капустой и крабовыми палочками. Потом мы вернулись домой, где выпили еще пару раз, и Мишка неожиданно резво одевшись, уехал на вечерний поезд в Архангельск, а я, еще не прошедший закалку флотским «шилом», мешком свалился на диван и не приходил в сознание до утра.
А с понедельника понеслись береговые флотские будни. Экипаж мой был в отпуске, а потому моё служение Родине в первые дни ограничивалось патрулем, уборкой вокруг казармы и многими другими, не совсем военными занятиями. Меня, правда, загнали на чужой корабль на пару дней, но, сообразив, что я пока еще абсолютный ноль, и даже не успел измять свой мундир, быстренько отправили обратно на «каменный крейсер». Вечерами я возвращался домой и тихонько деградировал с друзьями, уничтожая Мишкины запасы шила со все более возрастающим профессионализмом.
Стоит отметить, что после первой недели жизни в Мишкиной квартире, мой бурный восторг по отношению к ней немного поутих, и постепенно начали выползать всякие бытовые неудобства и неполадки, которые по большому счету просто мешали жить. И я начал с ними бороться. Сама Мишкина квартира располагалась, скажем, так, в гаджиевском доме первого поколения, то есть в доме образца 60-х годов, и на самом подводницком этаже. На пятом. Об этом неумолимо напоминали засохшие водяные разводы под потолком, и незначительные, но заметные вздутия обоев на стенах. Что было хорошего в доме, так это его расположение. Самый центр поселка. Пошел налево из подъезда - и ты на берегу знаменитого озера с бригантиной, прямо на ступеньках парикмахерской, и в трех минутах ходьбы от ДОФа. Пошел направо, и через пару поворотов важное заведение - зачуханный и пахнущий всеми возможными прелыми дарами природы, но практически единственный овощной магазин. А в доме напротив - вещевой склад флотилии и домоуправление. Завернул за дом, и через сотню метров одна из двух девятиэтажек со своим магазином. Короче, вся цивилизация посёлка на расстоянии вытянутой руки. Живи и радуйся! Все бы ничего, но здоровое мужское тело после службы государевой требует ухода. Попросту, помыться хоть иногда имеет смысл. А вот тут-то и таилась большая и труднорешаемая проблема. Дело в том, что вода на Севере хорошая, чистая и очень вкусная по причине нецивилизованности большей части Кольского полуострова. И холодная очень тоже. По-моему, никакая здравомыслящая бактерия в таком холоде не живет, и я без опаски пил в сопках воду из простых ручейков. Но наряду с этими восхитительными качествами северная вода обладала и рядом незаметных, но очень вредных свойств. Тем, кто жил на Севере, не понаслышке известно, что Кольский полуостров, а северная часть его в особенности, по сути своей представляет один огромный потрескавшийся кусок гранита, местами присыпанный землей, повсеместно покрытый мхом и чахлой полярной растительностью, а заодно обильно политый водой, которая вытекает из всех доступных щелей, заполняя собой все свободные впадины. Так вот, эта самая вода, омывающая северные каменистые пустоши и частично оседающая в питьевых озерах, так вбирает в себя силу северного камня, что за несколько лет плотно и надежно забивает любую водопроводную трубу таким каменным налетом, что только диву даешься. А если к этому добавить вечную старость трубопроводных систем и сопутствующую этому ржавую окалину, то надеюсь, и без слов понятно. А Мишкин дом принадлежал именно к тем историческим строениям, которые ремонтировали один раз в их жизни, а точнее, при постройке. Само-собой, и трубы этого дома видели рождение Гаджиево как базы стратегического подводного флота с самого начала, и увидят, судя по всему, уже и конец. Суть не в этом. Суть в том, что я не мог умываться. И это была самая главная проблема Мишкиного жилища...
Вода в доме-ветеране до пятого этажа упорно не хотела добираться. Точнее, скорее всего, хотела, но сила ее давления была неспособна продавить многолетние наслоения водного камня и спрессованной окалины из труб, и если на первых этажах, где давление было шатко-валко, но довольно сильно, еще можно было набрать ванну и принять душ, то в моей, а точнее, Мишкиной квартире, дела обстояли значительно печальнее. Напор воды в квартире я измерял спичками. Две спички - напор холодной, одна спичка -напор горячей. Иногда, а точнее, глубокой ночью, в районе 2-3 часов, напор мог стать и воистину бесшабашным, в один карандаш. Чтобы не интриговать дальше, скажу, что сила струи в одну спичку - это именно струя толщиной в одну спичку, один карандаш - в толщину карандаша, а далее и так все понятно. Само-собой, напор горячей воды в одну спичку мыться в ванне не позволял категорически, а максимум для чего подходил, так это для бритья, и то с еле теплой водой. Сначала на такие незначительные мелочи я не обращал внимания, но уже по истечении первой недели своего проживания в Мишкином логове понял, что когда для наполнения чайника требуется минимум пятнадцать минут, а для мытья головы два часа, жизнь сладкой уже не кажется. Потом я начал держать ванну воды про запас, пополняя оттуда чайники и кастрюли, а когда хотел помыться, ставил ведро воды на плиту для ополаскивания и опускал в ванну два ведерных кипятильника, изготовленных в славном городе Ижевске. Они натруженно гудели, пытаясь вскипятить ванну, а я стоял рядом на резиновом коврике в резиновых перчатках, помешивая воду в ванне деревянной лопаткой, как предписывали руководящие документы по эксплуатации электроэнергетической системы корабля.
Время шло. Мой экипаж вернулся из отпуска и подналег на береговые наряды. Караулы и камбузные наряды, патрули и КПП, дежурство по казармам... Все завертелось сплошной каруселью. Экипаж лихорадило в ожидании еще призрачной, но уже явной ссылки в Северодвинск на смену первого экипажа, а отдельных офицеров периодически вырывали на другие корабли дивизии, стоящие в дежурстве или выходящие в море. Так, на втором месяце службы, я снова оказался на корабле, подменив в боевом дежурстве одного из приболевших командиров отсека. Тамошний комдив раз мне быстренько объяснил, что любознательность молодых лейтенантов у них на борту не приветствуется, приказал ни до чего не дотрагиваться руками, а весь свой недельный срок прикомандирования изображать манекен офицера БЧ-5 на ПУ ГЭУ при построениях и в каюте. После чего я был предоставлен в распоряжение старого седовласого «пятнадцатилетнего» капитан-лейтенанта Михея, которого на корабле все очень уважали, за глаза, ласково называя «дедом Михельсоном», намекая на явные отпечатки следов еврейской нации на его лице. За долгие годы, проведенные в прочном корпусе, Михей заработал хронический гемморой, стал спокойным как тюлень и мудрым как раввин на пенсии. Он много знал, многое видел, и теперь старался одарить мир той мудрость, которая его не на шутку переполняла. Михей очень обрадовался моему появлению, так как всем окружающим он уже основательно успел поднадоесть своими нравоучительно-философскими трактатами, и на корабле даже из курилки старались побыстрее смыться, когда в дверях возникала его долговязая фигура. В первую же ночь в боевом дежурстве Михей усадил меня на пульте ГЭУ, и в течении трех или четырех часов долго и витиевато объяснял саму суть, скажем, даже глубинную составляющую службы на подводной лодке, да еще и в ранге управленца. Широта мышления «деда Михельсона», кидала его мысли, начиная от рождения христианства до особенностей функций детородных органов енотов и барсуков, в то же время как-то органично вплетая все это в беспощадную критику корабельных распорядков и бездарность командования. Надо сказать, что при всем этом возрастном кризисе, специалистом в своем деле Михей оказался отменным, и многие знания, которые я получил от него, пригодились мне до самого конца службы. Просто к его подаче знаний надо было привыкнуть и научиться отделять практическое от философского.
Где-то через пару дней, придя на очередное дежурство, я невзначай, совершенно случайно, пожаловался на фатальную невозможность просто помыться дома. Михея этот вопрос чрезвычайно заинтересовал, и я в течение пары часов добросовестно выслушал историю возникновения града Гаджиево, строительства домов, а также особенностей полярной воды, химических процессов протекающих в ней, степени влияния ее жесткости на стенки металлических труб, промышленные способы очистки труб, перспективы перехода на пластиковые трубы и еще очень много сопутствующего. А закончил свою лекцию Михей очень просто и коротко:
- Да возьми баллон и продуй подводки. Враз всю накипь вынесет! Что, не инженер что ли? Их на днях как раз подбили на полигоне.
И пнул ногой лежащие на грудой палубе идашки и костюмы СГП.
С тем, что я инженер, я, конечно, согласился, в душе еще немного сомневаясь, а вот поинтересоваться, каким баллоном, застеснялся, точнее, поостерегся вызвать своим вопросом новой лекции на несколько часов. Но мысль разом разделаться с недостатком водоснабжения в квартире очень прочно засела в моих мозгах.
За пару часов до схода на берег я пробрался на ПУ ГЭУ и вытащил ближайшую идашку. Кислородный баллон я брать поостерегся. Мало ли что. А вот азотно-гелиевый засунул в портфель без каких-либо сомнений, не припомнив за обоими составляющими содержания баллона каких-либо особых взрыво или пожароопасных свойств. Как назло, после построения дежурных смен на пирсе никого сразу не отпустили, а сначала спустили снова в прочный корпус доделать что-то недоделанное, потом провели внеочередной доклад, затем снова выстроили народ на пирсе, чтобы вычислить сбежавших, и только после этого распустили домой. В итоге, в квартиру я ввалился где-то около 22.00. Пока суть да дело, перекусил, попил чайку, стало уже около 23 часов. Но как говорится, трудности героев не смущают, и я, несмотря на поздний час, решился произвести продувание, да к тому же являясь еще очень неопытным офицером, сильно опасался, что вдруг утром обнаружат отсутствие этого самого баллона. Продувание решил произвести из ванной. Как известно, от общего стояка трубы идут до кухни, по пути ответвляясь в ванну и туалет. Мое творческое инженерное мышление подсказало, что присоединив баллон вместо душа и открыв краны на кухне, я смогу одним махом продуть и трубу от ванной до стояка, и от ванной до кухни. Резьба военно-морского баллона, естественно, не подошла к штатской резьбе душевого смесителя, но, порывшись в Мишкиных ящиках, нашел несколько разных переходников, из которых умудрился сотворить один, и внешне достаточно надежный. Потом открутил душ, привернул баллон. На кухне открыл оба крана и пустил течь воду, если это капанье можно было так назвать. На раковину накинул сложенную втрое старую разовую простыню, чтобы не забрызгать стены, и перед завершающей фазой решил перекурить. Дымя на кухне сигаретой, я ловил себя на мысли, что что-то не так, что-то неверно, но, затушив окурок в пепельнице, я прогнал прочь все слабохарактерные сомнения. Заходя в ванну, я машинально взглянул на часы, висящие в коридоре. На них было 23.40.
Я перевел воду на душ и открыл оба крана. Даже в такое позднее время слабое давление в магистрали и обросшие трубы не давали воде хотя бы побороться с возникшей на ее пути преградой в виде баллона. Из переходника даже не закапало. Собравшись с духом, я начал медленно поворачивать вентиль АГК- баллона. В смесителе зашипело, но не более того. Не открывая дальше баллон, я метнулся в кухню. Под простыней так же мерно капала водичка, немного ржавая, но с отсутствием позитивных изменений. Я вернулся в ванну и еще добавил воздуха. Вернувшись в кухню, опять убедился, что все без изменений. И тогда, в третий раз оказавшись перед баллоном, я взял, и не подумав о последствиях, открыл баллон на полную.
Сначала было тихо. А потом, откуда-то изнутри, просто в пространстве начал рождаться длинный и протяжный стон. Рождался он минуты полторы. Как будто по нарастающей глубоко застонал весь дом-ветеран, каждым своим кирпичиком, арматуриной и батареей. Потом, когда я первый раз услышал в море, каким звуком сопровождается падение аварийной защиты реактора, я понял, на что это было отдаленно похоже. А после этого звука что-то одновременно грохнуло на кухне и в туалете...Я выскочил из ванной. На кухне моим глазам предстало феерическое зрелище. Из вырванного с корнем крана в потолок непрерывно била красно-коричневая, толстенная струя воды. Сам кран вместе с простыней торчал из дверцы навесного шкафа, куда его воткнула дикая сила воздуха. Ойкнув, я бросился в туалет, чтобы перекрыть водяной кран на всю квартиру. Но и там картина была не лучше. Из-под сдвинутой крышки туалетного бачка вытекали волны ржавой воды, они уже успели затопить почти весь туалет и пытались переливаться через порог. На мое счастье, кран оказался исправен, и через несколько секунд я перекрыл воду. Стало тихо, и слышалось только журчанье сливающихся остатков воды из бачка. Я облегченно вздохнул... И вдруг услышал, как начал просыпаться весь подъезд подо мной.
Весь подъезд, а точнее, все квартиры по моему стояку, наверное, уже мирно спали, когда я проводил свой эксперимент. И что ни говори, акустика в старых домах хрущевского разлива была отменная. Сначала я услышал истошный матерный крик прямо из под ног, из квартиры прямо подо мной. Потом в ночной тишине начали издаваться крики уже с более низких этажей, и начали непрерывно хлопать двери. В ночном подъезде закипела жизнь. Как-то невзначай пришла мысль, что виноват-то во всем я, хотя всех последствий я еще и не представлял, и что можно и по чайнику получить... от содружества жильцов. Я юркнул в ванную комнату, и лихорадочно скрутив баллон со смесителя, засунул его под ванну. И сразу раздался звонок в дверь. Выбежав в прихожую, я отпер замок. За дверью стоял сосед с четвертого этажа, предпенсионного возраста майор - краснопогонник из тыла, в майке и топорщившихся на коленях спортивных трениках.
- Это не ты здесь нахимичил с водопроводом?- без длинных предисловий прорычал тыловик.
Был он очень грозен и грязен. Поперек белоснежной майки как после автоматной очереди расплывалась темно-коричневая струя ржавой воды, спортивные штаны были забрызганы, а по голым пальцам ног, точащим из шлепанец, стекала бордовая окалина.
- Да какое я!!! У самого потоп... ёб... срань какая-то!! - как можно убедительнее и с деланным возмущением прохрипел я в ответ. Сосед внимательно смотрел на меня. Видимо, мое лицо и интонации не убедили опытного служивого офицера.
- Дай-ка я погляжу, что там у тебя-то стряслось - решительным тоном произнес майор, и беззастенчиво отодвинув меня в сторону, проник в коридор. Амба,- подумалось мне, но фортуна в этот день дала мне пусть немного, но хоть вовремя. Еще из коридора майор заметил впечатляющую картину торчащего вместе с простыней крана в дверце шкафа и капающего с потолка грязно-ржавого раствора. Майор как-то восхищенно хмыкнул, и для очистки совести приоткрыл ближайшую к нему дверцу туалета. Увиденное там, видимо, окончательно убедило его, что к ночной диверсии я не имею никакого отношения, и сам являюсь сильно пострадавшей стороной.
- Хрен поймешь что! Зовут-то как? Паша? Так вот, Паша, у всего стояка краны как пушкой выбило... С первого этажа до тебя...У меня на кухне вообще смеситель вырвало.... А трубы у нас сам знаешь какие, гнилые да запрессованные... То ли слесаря ночью что-то отчудили... то ли давление в котельной... хотя, тогда почему только по одному стояку... Чертовщина какая-то... Наши там в подвал побежали врага ловить...- уже совсем другим тоном товарища по несчастью, даже брата по беде, сообщил мне последние новости подъезда майор, и прикурив, начал спускаться вниз, попутно крича кому-то:
- Это не сверху. У Пашки у самого похлеще чем у меня кухню разворотило...
Я зашел домой, прошел на загаженную кухню, сел на чистую табуретку, и закурив, перевел дыхание.
Слава богу, утром на корабль мне идти было не нужно, а надо было только к обеду для заступления в дежурство. Спать я лег где-то около 4 часов утра. На мое счастье, в Мишкиных шкафах нашелся и новый кухонный смеситель и новый сливной механизм для бачка. Пока поменял, пока убрался... пока попил чаю и накурился... В обед, уходя на службу и неся в недрах портфеля злосчастный баллон, я встретил своего соседа и узнал степень жертв и разрушений, нанесенных «неизвестно» кем мирной жизни беззаботно спавшего подъезда. На первом этаже систему слива туалетного бачка воздух разнес в тот момент, когда после трудов праведных на унитазе тужилась жена мичмана с вещевого склада. Подробностей сосед не знал, но мы оба уверились в том, что свое дело она сделала быстро и без напряжения. Кстати, первый этаж пострадал меньше всего, так как сам мичман в этот момент наливал ванну, чтобы ополоснуться, а их дочь мыла посуду на кухне. Эта семья отделалась легким испугом и незначительным по меркам других квартир загрязнением. На втором этаже все уже спали. Там жил старлей с молодой женой, только пару дней назад впервые приехавшей на Север. У них, как и у всех, вынесло слив в туалете и рванули все клапана на кухне и в ванне. Правда, их не вырвало, но фонтанировали они здорово. Со слов соседа с третьего этажа, после всего, глубокой ночью, старлей до самого утра успокаивал и баюкал чересчур впечатлительную супругу, причем довольно громко убеждая ту, что «...не всё у нас тут так плохо и страшно... и знала бы ты, как у нас на корабле бывает....». Третьему этажу досталось хлеще всех. Там жил немолодой кап.2 ранга, со дня на день ожидающий приказа на увольнение в запас, уже отправившего всю семью на Большую землю и не отягощавшего себя в преддверии отъезда образцовым содержанием фановых систем. Да и в квартиру эту он переселился временно, отдав свою трехкомнатную молодому сменщику. У него выстрелило все, включая общий кран на всю квартиру. Как оказалось, у него и так все подтекало и подкапывало, а кавторангу было это по барабану, так как все свободное время он проводил у друзей, забредая в квартиру, только чтобы выспаться. Ему часа два оказывали братскую помощь старлей со второго, которого незамедлительно начало заливать сверху, и майор с четвертого, исключительно по личной добропорядочности. Аварии ликвидировали самым радикальным методом, просто запыжевав деревянным чопиком подводку, ведущую в квартиру от стояка.
Майора с четвертого приложило примерно как меня самого, а про себя и рассказывать лишний раз стыдно.
На корабле я тихонько засунул баллон на его штатное место и постарался поскорее забыть это кошмарное происшествие. Но вечером на пульт неспешно прибрел Михей, и основательно устроившись на топчане, торжественно извлек из кармана черный баллончик.
- Возьмите, юноша! Точно полный и заправленный. Сам у комдива три справлялся. Грязь из подводок мигом выдует... Думаешь, Михей сказал и забыл... а я помню, вот... принес молодому... понимание матчасти прийти должно в процессе... как говорится, в бою обретешь ты право своё...
Михей говорил и говорил, а я заворожено смотрел на баллончик в своей руке. Это был простой и маленький черный баллонишко, тот самый, которым надувают гидрокомбинезон после всплытия. Совсем-совсем маленький... но никак не АГК- баллон из ИДА-59, даже укрощенной дури от которого хватило продуть весь подъезд. В тот самый миг я понял, что на корабле в мои руки может совсем случайно попасть такое, что при незнании и неправильном употреблении, может сотворить черт знает что, и с самыми немыслимыми последствиями. И еще я понял одно: детство кончилось.
Кстати, все мои пострадавшие соседи уверяли позже, что такого мощного и сильного напора холодной и горячей воды, как после этой злосчастной аварии, в нашем подъезде не было никогда на их памяти... Так что мне, наверное, повезло в тот раз ...

За Победу. (Шаман-2).
(Продолжение. Начало см. http://bigler.ru/showstory.php?story_id=6146)

Кто из нас не задумывался о том, почему вещи, ну, происходят? И можно ли повлиять на жизнь так, чтобы это самое «происходит» происходило бы в нашу пользу, а не наоборот? Например, вы опоздали на самолёт, а у него при посадке шасси не выпустилось. Не хватило денег на чекушку, а там метиловый спирт оказался. Или кто-то наглый без очереди цапнул профсоюзную путевку в санаторий, а там стихия! Наводнение! Извержение Везувия! Кишечная палочка в бассейне!
А вы спокойно на даче загораете.
Или едете по лотерейному выигрышу на Кипр.

- Итак, товарищи, - сказал начштаба Первой Эскадры, - есть вопросы по графику майских нарядов?
Летно-подъемный и технический состав заёрзал стульями. Вопросы, конечно, были. Особенно были вопросы по нарядам, выпадающим на первую декаду мая. А вот дураков задавать эти вопросы не было.

- Товарищ майор, разрешите? - Все обернулись на голос из задних рядов, где уже маячила фигура поднявшегося капитана Петрова. - Разрешите поменяться с Серёгиным нарядами? Я пойду седьмого мая ДСЧ вместо Серёгина, а Серёгин вместо меня двадцать третьего - дежурным по части.
- Если лейтенант Серёгин не возражает...
Первая Эскадра посмотрела на лейтенанта - совершенно обалдевший Серёгин не возражал. Серёгиным, как самым молодым в Эскадре, заткнули дыру на майских праздниках - а он собирался к маме в Саратов. (Или к любимой девушке в Энгельс. Или на рыбалку на Ахтубу - история не сохранила этой детали, а Серёгин в нашей истории больше не появится).
- Хорошо, - сказал начштаба. - Ещё вопросы есть? Нет?.. Товарищи офицеры!..

- Ты что, бортач, перегрелся? - спросил майор Клюев, командир корабля Ан-26, бортовой номер 17 («Семнашка»). - На кой пламенный поменялся с молодым?
- Командир, - замялся Петров, - сам не знаю. Будто за язык дёрнул кто. Нужно духов спросить... я немного покамлаю завтра, поговорю с ними.
- Покамлай, конечно, - сказал Клюев, - покамлать - это святое... Я на всякий случай прослежу, чтобы нас седьмого мая куда-нибудь не отправили без тебя, в полёт дальний, в края неизведанные. Ты же на земле останешься - сунут замену - и прощайте, скалистые горы!

Вера майора Клюева в Шамана была крепкой. С тех пор, как старший лейтенант Петров стал капитаном и Шаманом, летные происшествия обходили «Семнашку» стороной. Прерванный взлёт из-за выбежавшей на взлётку коровы? - Не у «Семнашки».
Обледенение при снижении в единственном на всё небо облачке? - Не к нам.
Потеря связи после попадания молнии в самолёт в ночном полёте? - Идите нафиг.
У «Семнашки» был свой Шаман. У Шамана была «Семнашка». Они любили друг друга.

Шаман и его «Семнашка» - всего лишь одна действующая сила в нашей истории. Как известно, для столкновения антагониста и протагониста необходимо наличие обеих противоборствующих сторон. Только что мы видели, как судьба за шкирку вытащила на сцену Шамана. Будет логичным показать и скрытую пока для Шамана вторую силу, выходящую под софиты этой сцены.
Итак...

Ласковым майским вечером 1991 года двое парней, одетых в форму военнослужащих срочной службы ВВС, подошли к КПП авиаполка. Если выйти через символические ворота, то через десять километров будет КПП военного городка - 10-й площадки, мозга полигона. Бойцы повернули налево. Там, на могиле двух летчиков-истребителей, похороненных здесь летом 1942-го во время боёв за Сталинград (лейтенанта и старшего сержанта), стоял мемориал. Мемориал был кубической формы. Венчал его летательный аппарат тяжелее воздуха.

- Антиквариат! - уважительно прищурился сержант К. (он же Митрич), задрав голову. - Реликт корейской войны! Голубь мира!
- Лучше бы он ястребом был, - сказал рядовой Миронов. - Не так бы сильно засрали.

Действительно, МиГ-15 на постаменте был обильно загажен голубиным помётом. Серебрянка, которой он был выкрашен, облупилась. В воздухозаборнике свили гнездо весдесрущие голуби, и в данный момент один из них ловко уронил струю на задравшего голову Митрича. Митрич (не менее ловко) увернулся.

Нужно сказать, что голуби пользовались значительным вниманием и настоящей любовью среди младшего технического состава полка. Они были вкусными. Они были бесплатными. И их было много. Голуби были из настоящего голубиного мяса. Поэтому каждое воскресенье группа «дедов» и дембелей в подменке, вооруженных черенками от лопат, отправлялась на охоту на чердак какого-то заброшенного строения на задворках части. Два бойца выдвигались по пожарной лестнице на чердак, и голуби, завидев дежурных загонщиков, ломились в чердачное окно. В качестве средств ПВО использовались принесенные дрыны, в качестве средств РЭБ - голубиный помёт. Размер популяции бережно поддерживался, и каждый охотник довольствовался двумя птицами. Добычу запекали в глине или жарили на вертеле.

- Между прочим, - сказал Мирон, - птичий помёт является ценным сельскохозяйственным удобрением, когда хорошенько слежится и выветрится. Какие-то азотистые соединения. Может, скажем старшине, пусть годик подождет, а потом вывезет всё это добро с МиГа к себе на участок?
- Мы не в Чили, Мирон. Нам всё это гуано здесь ни к чему, качество у него хреновое - птички не те, - отрезал Митрич.

Бойцы побродили вокруг постамента, разглядывая МиГ, а потом легли на прогретый травянистый бугорок и закурили. Курили «сигареты овальные», они же «Полёт».

- Я так думаю, - сказал Митрич, - что простой стремянкой тут не достанешь. Нужна гидравлическая. Выдвижная. Она у нас самая длинная.
- Ну ты дал! - восхитился Мирон. - Она же весит больше 300 кило, а колёса у неё сам знаешь какие - хрен покатаешь! Да и катить её сюда со стоянки ТЭЧ километра три. Пупок развяжется.
Митрич щелчком выбросил окурок и растянулся на тёплой траве, зажмурив глаза и закинув руки за голову.
- А «гуси» на что? Сюда прикатим вместо утренней зарядки, а там посмотрим.

Утром следующего дня Митрич построил младших авиаспециалистов ТЭЧ на зарядку.
- Значит так, авиаторы, - сказал сержант. - Сегодня зарядки не будет. Топаем в ТЭЧ, хватаем стремяночку, катим к мемориалу. Потом завтрак. После завтрака «гуси» переодеваются в подменку и строятся здесь. Бегом - марш!..

Гидравлический подъёмник, любовно называемый «гусаком», в ТЭЧ был в единственном экземпляре. Судя по надписям, изготовлен он был двадцать лет назад. Выкрашенный в цвет нездорового яичного желтка, «гусак» представлял собой четырехколесную тележку размером с «Запорожец» с поднимающейся вверх и выдвигающейся стрелой на крыше. Стрела несла на себе площадку с ограждениями. Для управления стрелой на гусаке был пульт с переключателями клапанов и ручка гидропривода, которую приходилось качать до одурения при подъеме стрелы. К передней оси «гусака» было приварено водило. Колёса представляли собой цельнолитую резину на легкосплавных дисках.

«Гусак» никогда не перемещался далее, чем на двадцать метров - ступичные подшипники были инвалидами со здоровьем, подточенным двадцатилетней бессменной службой. Таскали его всегда минимум вшестером - четверо толкали, двое тянули за водило.

Десять бойцов под руководством сержанта К. облепили «гусака» и хорошо скоординированными усилиями с гиканьем покатили по рулёжке к МиГу. Путь в три километра занял сорок пять минут. Шаман, находившийся на стоянке Первой Эскадры и вооруженный красной повязкой ДСЧ, проводил натужно хрипевшего всеми ступичными подшипниками «гусака» нехорошими словами и перекрестил в воздухе хореем. Затем он расчехлил «Семнашку» и устроился покемарить в транспортном отсеке самолета, выставив будильник в часах «Монтана», чтобы не проспать обед. После обеда Шаман выставил будильник на 16:15 - нужно было готовиться к сдаче стоянки под охрану - и занялся уборкой в самолёте.

В 16:00 сержант К. принял работу. В принципе, мемориал был готов к празднику - отмыт, покрашен. Мусор и прошлогоднюю листву с территории убрали. Митрич прошел на КПП и позвонил в автопарк ОБАТО.
- Сержанта Сычёва позови! Сыч, это Митрич. Привет. Слушай, подгони мне к КПП ЗиЛ-фургон - нужно подъемник в ТЭЧ отбуксировать... Да ладно тебе, полётов нет - прокатим по рулёжке... Пачку «Примы»? Да ты опух совсем - полпачки за глаза!... Хорошо. Через пятнадцать минут жду... Какой? 06-15? Добро.

Вообще говоря, авиаполк и ОБАТО - разные части одного гарнизона. Между казармами - метров сто. Как ни удивительно, такое небольшое географическое различие соседствует с различиями более радикальными:

В полку шестьдесят солдат и сержантов, двести офицеров и прапорщиков.
В ОБАТО - почти триста солдат и два десятка офицеров.

В полку солдаты и сержанты подтянутые, чистые.
В ОБАТО - чумазые и нестиранные. Постоянные фурункулы и цыпки.
Одно из самых страшных оскорблений в полку: «Ты что такой грязный, как из батальона?!»
Одна из самых страшных угроз: «Переведём дослуживать в ОБАТО!»

В ОБАТО в каждый призыв кто-то сбегает из части, а каждый год - вешается или стреляется. Все «молодые» в синяках.
В полку, летно-подъемный состав которого прошел Афган, и почти у всех офицеров которого есть боевые награды, дедовщина только на уровне распределения нарядов по кухне и некоторых мелочах; на кухню традиционно ходят только «гуси». За год было всего три-четыре драки (не избиения, нет!).

В полку приказ офицера не обсуждается. Команч и начштаба знают по имени-отчеству каждого рядового.
В ОБАТО офицеры боятся собственных сержантов.

Минут через двадцать к монументу подкатил ЗиЛ с тентом и скамьями внутри. В кабине сидели два бойца из ОБАТО.
- Салют! - сказал Митрич водителю. - Вот, Сычу отдайте. Как договаривались, десять штук. - Он протянул водителю полупустую пачку «Примы». - Смотрите, мазутчики - скорость не больше тридцати!

На «гусаке» кривой рукой кого-то из авиатехников был непрофессионально нарисован знак ограничения скорости. Техника - штука тонкая и сложная, её эксплуатация и обслуживание в ВВС со всех сторон обложены всевозможными Регламентами, Наставлениями и Прочими Страшными Запретами. Младшие авиаспециалисты при обращении с техникой проявляли крайнюю степень дисциплинированности и ответственности - никому не хотелось получить звездюлей, или, не дай Бог, стать причиной Предпосылки к жуткой штуке, называвшейся Лётным Происшествием. «Деды» строго следили за порядком и обучали «гусей». «Дедов» контролировали прапорщики и офицеры.

- Нэ ссы, сэржант, - сказал смуглый узкоглазый водитель, сплевывая на землю слюну, вязкую и зелёную от насвая. - Всо будит нормално, да?
Обращение к сержанту и дембелю авиаполка в таком тоне от водилы ОБАТО было настолько смелым, что Митрич заподозрил неладное.
- Ты что, урод?! - спросил он. - Пьяный, что ли?!
Водила поспешно захлопнул дверцу.
«Накурились, уррроды обатошные!» - подумал Митрич. - «Спиртом не тащит, а глаза красные».
- Эй, сэржант, цепляйте бистрее! - крикнул из кабины второй ОБАТОшник, старший машины. - А то дежюрный по парку хватится! Будишь ручками тащить, да?
- «Да?» - передразнил сержант. - П..зда! Понял, военный?! Жди!

Тем не менее, «тащить ручками» никому не хотелось, и бойцы сноровисто прицепили водило к буксирному крюку, а сержант К. лично проверил его замок. Чего-то не хватало. Затем Митрич почесал затылок, и рефлекс сработал «на ура» - сержант достал из кармана «технички» большой шплинт и надёжно зашплинтовал замок.
- На посадку! - крикнул он. - Быстренько!
Запрыгнув в кузов последним, сержант закрепил изнутри брезент выхода и постучал по кабине.
- Поехали!..

Шаман боролся с хореем. Хорей внезапно проявил свою вполне свободную, но ехидно недобрую волю, всеми силами вытаскивая Шамана из самолета.
Сначала Шаман привычно поставил шест в грузовой кабине, взял веник и начал подметать пол. Через несколько минут хорей упал прямо на спину капитана, чувствительно ударив того по спине. От неожиданности Шаман прыгнул вперёд и опрокинул ведро с водой, приготовленной для уборки. Вода подло выплеснулась на уже сметённую кучку мусора и смыла её, разнося по всему полу.
Шаман резко обернулся, пнул хорей и произнёс несколько эмоциональных универсальных выражений на меж-языке, прыгая на левой ноге - дальним концом хорей упирался в борт, и пинок потому вышел крайне болезненным.
Петров осторожно положил хорей вдоль борта и вымыл грузовую кабину, опустив рампу. Спускаясь по рампе с ведром грязной воды в руке, он наступил на невесть как откатившийся от борта хорей. В попытке удержать равновесие Шаман продемострировал чудеса человеческой ловкости, сделавшие бы честь любому цирку. Капитан Петров остался на ногах лишь потому, что метнул ведро через открытую рампу на стоянку. В принципе, кроме сумки с документами, ничего не пострадало.

«Зилок» ощутимо набирал скорость.
- Хорошо идём! - крикнул Мирон. - Шестьдесят минимум!
Сержант привстал, чтобы постучать по кабине, но тут задок машины ощутимо занесло, и сержант схватился за кого-то, чтобы не упасть. Он попробовал приподняться снова, но задок швырнуло в другую сторону.
Снова влево.
Снова вправо.
Снова влево, только сильнее.
Снова вправо, еще сильнее!
Митрич распахнул брезент входа, выглянул наружу и - увидел.
«Гусак» мотало на жесткой сцепке. Амплитуда рыскания увеличивалась прямо на глазах. Инвалиды-подшипники верещали на последнем издыхании.

- Стой!!! Стой, твою мать! Остановите его!!!
Кто-то со всей дури врезал по кабине сапогом, и «ЗиЛ» резко затормозил.
Но секундой раньше многострадальное водило оторвалось в том месте, где оно было приварено к передней оси «гусака».

Шаман, закончив уборку, обходил борт снаружи. Прощённый хорей привычно лежал на плечах. И вдруг...

В этом месте показания очевидцев сходятся полностью: когда сержант и первые бойцы выпрыгнули из остановившегося «зилка», они увидели.
Стоянку Первой Эскадры.
«Семнашку» с открытой рампой.
Трехсоткилограммового «гусака», размытой жёлтой стрелой сходящего с рулёжки на стоянку прямо на «Семнашку».
Шамана, с размаху втыкающего в землю хорей.

- Тохтоо!!! - зарычал Шаман, заслоняя собой «Семнашку».

И здесь показания очевидцев сходятся полностью.
Остановился «гусак». Остановился внезапно, как схваченный за шкирку кот, уже готовый прыгнуть на обеденный стол.
Заглох «ЗиЛ». (Никогда больше уже не удавалось завести его от стартера. Меняли стартер. Меняли аккумулятор и катушку зажигания. Бесполезно).
Остановились часы у Митрича (как оказалось, у них просто сразу закончился завод. Сержант К. снова завёл их вечером, и они пошли).

Шаман, тяжело опираясь на хорей, прокосолапил к «гусаку» под аккомпанемент бессмысленно терзаемого стартера пытающегося удрать ЗиЛа.
- Байыаннай сулууспалаах! - вздохнул он. - Глаза вам на жопу натяну, военные!

Как оказалось позже, «гусак», сходя с рулёжки, попал как раз между лампами освещения, которые стояли у самой земли. Аккуратно разъеденив штепсель-вилку между соседними лампами, «гусак» зарылся в землю всеми заклинившими колесами и застрял в сурочьих норах.

Вечером его отнесли в ТЭЧ на руках бойцы из ОБАТО.
Старые, заклинившие подшипники, срезали ножовкой водитель и старший машины с номером 06-15. Они же приварили к «гусаку» водило и поменяли ступичные подшипники на новые.

- Два ящика пива с тебя! - категорично сказал Шаман дежурному по автопарку. - Или прокляну!

- Два ящика пива! - восхитился через несколько дней майор Клюев. - Молодец, бортач! По какому поводу проставляешься?
- Да ты что, командир! - удивился Шаман. - Какой ещё повод сегодня? За Победу!

И незаметно плеснул под столом несколько капель из стакана на гладкий, отполированный его ладонями круглый шест, чуть более тонкий, чем черенок лопаты.