Рекрут
(Повесть о «невезучем» человеке)

Многие люди начинают ценить то, что им дано судьбой с момента рождения только тогда, когда великий маркёр, оценив ситуацию, начинает требовать обратно то, чем, по его мнению, другие распорядились бы лучше, но им не повезло при раздаче.
Так или иначе, но закон сохранения, сформулированный ещё Михайло Ломоносовым, вполне успешно работает и применительно к людским судьбам: Ежели в одном месте что-то убудет, то в другом месте обязательно прибудет. Как не крути, но стоит про это помнить, хотя бы для того, чтобы не сломаться, когда в жизни наступит черная закономерная полоса, не утонуть на дне стакана, и осколком его не полоснуть, в отчаянии, по венам.

***

С раннего детства Иван Киров не испытывал особого дискомфорта от процесса существования. Отец его служил в непростой структуре, о назначении которой лучше не спрашивать и даже не думать. Хоть и носил он звание капитана первого ранга, его форма, в основном, висела в старинном платяном шкафу, который считался семейной реликвией. Периодически на кителе прибавлялись новые награды, и не только юбилейные. Иногда отец молча собирался и уезжал в командировки, из которых возвращался с усталыми глазами и экзотическим подарками, которые торжественно водружались на полку в комнате сына. Матушка Ивана, доктор филологии, преподавала в университете английский язык, что само по себе развивало лингвистические способности юноши. Времена были застойные, но семья Кировых ни в чём не нуждалась. Мальчишка отличался от сверстников светлой головой и отменным здоровьем. Первое помогало ему отлично учиться, не испытывая ни малейших затруднений ни в точных, ни в гуманитарных науках. Второе привело его в секцию бокса в СКА, где к окончанию восьмого класса Иван честно заработал первый спортивный разряд. Его любимая манера боя: уклоняться от ударов и, выбрав момент, нанести прицельный левый, и сразу мощный правый боковой удар, не раз отправляли соперников в нокаут.
В школе с усиленным изучением английского языка балбесов было мало из-за престижности заведения, но они встречались в силу того, что не все дети слуг народа с детства обладали тягой к знаниям, и в некоторой своей массе больше любили торговать в школьном туалете джинсами и жвачкой. Зато совсем не было откровенных гопников.
Познакомившись пару раз с кулаком Ивана, балбесы и старшеклассники предпочли не домогаться и в конфликты не вступать. Ванька же цену себе знал, и сам на рожон не лез.
***
После окончания восьмилетки старший Киров безапелляционно, сказал сыну:
- Пойдёшь в Нахимовское.
Дальнейшее обсуждению не подлежало. Отец позвонил кому надо, и через некоторое время без особого внимания на огромный конкурс Иван был зачислен в училище. Оказавшись в военной системе, Иван к концу первого курса почувствовал, что она давит на него своей многотонной несокрушимостью, и что ему гораздо ближе походы в дальние страны под белыми парусами, нежели наблюдать «...тающий в далёком тумане Рыбачий...» с ходового мостика военного корабля.
Незадолго до окончания училища, торжественного вручения на борту крейсера «Аврора» аттестата и прилагающегося к нему нагрудного знака, в «питонских» кругах именуемого Орденом Потерянного Детства, Иван первый раз наперекор воле отца заявил, что в военно-морское училище он не пойдёт, а будет на общих основаниях поступать в аналогичный гражданский ВУЗ. Отец отговаривать сына не стал, но в его разом потемневшим глазах появилась какая-то стальная непреклонность. Он лишь сурово и негромко произнёс:
- Сын, ты не прав.
На этом воспитательная беседа закончилась, но воспитательный процесс не прекратился. Отец опять позвонил кому надо.
Первый же экзамен в Макаровское морское училище Иван завалил.
Молодой человек, выученный в Нахимовском училище, просто физически не может срезаться на вступительном экзамене! Ванька всё понял правильно и сразу, но желание стать офицером у него не появилось. Молчаливый конфликт между сыном и отцом продолжался.
- Я в армию пойду, потом ещё раз попробую, - сказал Иван отцу, сделав вид, что не в курсе причин своего провала.
- Иди, но помни, что в училище Фрунзе готовят отличных штурманов, подумай на эту тему, год тебе на размышление, думаю, хватит, - сухо и лаконично подытожил отец, и Иван понял, что от своих намерений воспитать преемника он не отказался.
***
Словно давая оценить сыну возможности организации, от помощи и поддержки которой тот отказался, опять был сделан звонок в соответствующие кабинеты.
Осенью, в назначенное время, призывник Киров, уже обросший буйным гражданским волосом, появился у дверей военкомата в поношенном бушлате со споротыми нахимовскими погонами, которые он оставил на память, и с небольшой спортивной сумкой на плече.
Приём и оформление новобранца произошёл молниеносно и совершенно не характерно для призывных пунктов Вооружённых Сил. Уже через час призывник был передан молодому флотскому офицеру вместе с пакетом сопроводительных документов, после чего посажен на заднее сиденье чёрной «Волги» и стремительно доставлен во флотский экипаж. Ещё два часа ушло на стрижку, переодевание в новую хрустящую робу и обед, который напомнил Ивану недавнее нахимовское прошлое. После обеда в сопровождении мичмана матрос Киров, грохоча по полу новыми «гадами», дошёл до кабинета командира экипажа, где его уже ждал знакомый капитан-лейтенант.
- Товарищ капитан первого ранга, нахи..., виноват, матрос Киров по вашему приказанию прибыл! - привычно отрапортовал Иван.
Командир экипажа достал из выдвижного ящика стола алую папку с тиснёными на ней золотыми буквами. «Военная Присяга» - издалека прочитал новобранец.
- Подойдите к столу, товарищ матрос, и прочтите торжественно! - с доброй улыбкой, несмотря на серьёзность момента, произнёс командир экипажа.
Стоя навытяжку перед двумя офицерами, Иван читал текст Присяги, сжимая правой рукой лямку вещмешка, вместо полагающегося в таких случаях приклада автомата.
- Поздравляю с принятием Военной Присяги, товарищ матрос, распишитесь здесь, - закончил церемонию командир экипажа, не по Уставу пожал Ивану руку и вручил военный билет.
И снова чёрная «Волга» мчала Ивана по Большому проспекту Васильевского острова в сторону Морвокзала. Машина пронеслась мимо Ленэкспо и свернула налево, к Галерной гавани, остановившись у железных ворот с надписью «Яхт-клуб ВМФ».
- Вот, дружище, твоё новое место службы, - как-то совсем по-братски сказал капитан-лейтенант, указав Ивану на белый катер, пришвартованный к пирсу. Катер командира Ленинградской Военно-Морской Базы «Альбатрос» сверкал и блестел всем, что можно было надраить и начистить.
Сопровождающий сдал вновь прибывшего матроса дежурному офицеру и перед тем, как умчать на своей адмиральской «Волге» навстречу ветру, пожал руку Ивану и как-то тепло и просто сказал на прощание:
- Вань, ты подумай насчёт училища. Отец твой мрачнее тучи ходит с тех пор, как ты поступать отказался. Прерывается династия, говорит. Не хочешь служить на корабле - не надо, иди на гидрографический, вот уж точно гидрографы - это профсоюз военных моряков, и специальность интересная, и отец успокоится. Подумай, брат, есть время.
***
Последующие восемь месяцев Иван занимался обычным матросским трудом: занимался приборками, драил медяшки, убирал снег, стоял в нарядах и делал всё, что ему приказывали, особо не вступая в разговоры.
Пару раз на него, как на молодого воина, пытались наехать немногочисленные «блатные» годки, но, получив отпор в жёсткой форме: левой - прицельный, правой - убойный боковой с выпадением потерпевшего из повседневности на некоторое время, отцепились. Служивый люд знал, что Иван ежевечерне до пота избивал мешок с песком, висевший в небольшом спортзале вместо боксёрской груши.
Как-то в апреле в одно из увольнений Иван пришёл домой. Отец, как всегда, был на службе, мать суетилась на кухне, готовя что-то вкусное к приходу сына. Сидя за столом в футболке и джинсах, Иван уплетал наваристый борщ и рассказывал о службе, с набитым ртом отвечая на вопросы матери.
- Ванечка, ты насчёт училища не надумал? Отец до сих пор расстраивается, всё надеется, что ты продолжишь династию. Знаешь ведь, что и дед его, и отец, все были офицерами флота. Ты поступи, поучись, там видно будет. Пока отец на пенсию не вышел, проблем не будет, устроит он тебя, куда захочешь. Я тебя очень прошу, подумай об отце, - никогда Иван не видел мать со слезами на глазах.
- Да мне и на катере неплохо. Ну хорошо, мам, я подумаю, - сказал Иван, чуть задержавшись в дверях, слегка обнял мать: Пока, я скоро! - и убежал к друзьям.
В начале мая матрос Киров подал по команде рапорт о приёме в Высшее Военно-Морское училище имени Фрунзе и уже в августе был зачислен без экзаменов на гидрографический факультет. Он уже не думал, звонил отец кому-то или всё произошло само собой, но как-то в субботний день, придя домой уже с курсантскими погонами на плечах, отец протянул ему руку и сказал:
- Спасибо, сын, после чего молча удалился в свой кабинет.
- Может, не стоило ему год нервы трепать? - с сожалением подумал Иван, пряча в стоявшую на полке шкатулку ленточку с надписью «КРАСНОЗНАМ. БАЛТ. ФЛОТ», которую решил оставить на память.
Не так всё и печально. Ну да ладно, упрёмся - разберёмся, дальше видно будет.
***
Учиться было весело. Иван настолько привык к ограничениям в свободе, что они его совершенно не напрягали. Кроме всего прочего, к нему, как к поступившему в училище со срочной службы, да ещё и после Нахимовского училища, отношение было особо уважительное. Ребята в классе подобрались отличные. Были и «питоны», которых Иван знал, были и армейцы.
Из-за своего замкнутого характера Иван тяжело сходился с людьми. Однако вскоре он особенно подружился со своим одноклассником Пашкой Ветровым, который поступил в училище, отслужив почти год в Афганистане. Они даже внешне чем-то были похожи: рослые, светловолосые, оба любили бокс и к концу первого курса входили в сборную училища. Пашке было тяжело учиться, за время службы он многое подзабыл, да и стеснялся просить помощи у младших одноклассников, вчерашних школьников.
Иван учёбой не тяготился и помогал ему чем мог, с ним Пашка общался без комплексов, на этой почве они и сблизились.
В один из майских дней перед летней сессией они сидели дома у Ивана. Родители были на даче, и ребята спокойно сидели на балконе и пили пиво, разливая его из трёхлитровой банки, при этом громко колотили воблой по металлическим перилам. Нежась на мягком солнышке, они болтали на темы, которые совершенно не относились к экзамену по высшей математике, который им предстояло одолеть в понедельник.
Так, слово за слово, Иван узнал, что Пашка поступил в училище с третьего раза, да и то, потому что служил в Афгане и имел две медали, которые никогда не надевал, потому что стеснялся.
Класс победил летнюю сессию без потерь, приближалась первая практика на учебном корабле «Хасан».
За окном радовала глаз и душу июньская белая ночь. Иван стоял дневальным по роте. Рота спала, и Иван вместо того, чтобы стоять, как положено, у тумбочки, сидел на подоконнике и рассматривал гуляющие по набережной парочки. Неизвестно, какой леший занёс в расположение роты первого курса слегка подвыпившего четверокурсника, явно возвращающегося из самоволки.
- Товарищ курсант, почему не на тумбочке? Почему не приветствуете старшину второй статьи старшего курса?! - чтобы не поднимать шум, Иван нехотя поднялся и встал на место дневального.
- Честь, почему не отдаёшь, карасина? - продолжал глумиться пьяненький старшекурсник, при этом нахлобучив Ивану бескозырку на самые уши, оставив грязные отпечатки пальцев на белом чехле.
Дальше всё произошло на уровне рефлекса, выработанного многолетними тренировками. Короткий прицельный слева, и вдогонку мощнейший боковой справа. Тело обидчика отлетело метра на три и с грохотом врезалось в обитую жестью дверь оружейной комнаты. Из кубрика на шум выскочил в одних трусах старшина роты и замкомвзвод Иванова класса, показались стриженые головы проснувшихся курсантов. Старшины оказались одноклассниками потерпевшего, который валялся на полу без признаков жизни, распустив кровавые сопли на тельняшку.
Далее события развивались по известному алгоритму в соответствии с Уставом, основные положения которого были нарушены дневальным курсантом Кировым. Рапорт, объяснительная штрафника, короткое расследование инцидента командиром роты, вызов к начальнику факультета, приказ начальника училища об отчислении. Старшекурсник отделался гауптвахтой, а Ивану вместо похода по Балтике с заходом в порты дружественных стран досталась электричка до станции Краснофлотск с посещением флотского экипажа на форте Красная Горка для продолжения службы опять в качестве матроса.
Всё произошло так стремительно, что отец Ивана не успел повлиять на ход событий в училище, и всё, что он успел, это опять позвонить по очередному телефону, после чего Иван оказался в двухгодичной части, а именно в отдельной роте морской пехоты, расквартированной в Кронштадте. Вновь оказавшись в статусе матроса-срочника, Ванька сменил матросские ботинки на короткие сапоги морпеха без особого сожаления, имея намерение дослужить ещё год до приказа и тихо демобилизоваться.
***
Лето проходило на удивление спокойно. В заведование Ивану достался потрёпанный сапёрный катер БМК с поднимающимися колёсами и жутко рычащим и воняющим древним МАЗовским движком. Катер хоть и был по сути одноразовым, но эксплуатировался несколько лет за неимением ничего другого. Матросы ласково называли своего железного монстра «Зверь». Глушителя на монстре не было изначально.
Гонять на нём по заливу было весьма экстремально, особенно в свежую погоду, когда не только уши от грохота закладывало, но и заливало всех, находящихся на борту. Зато опять было весело.
Приближалась весна, а вместе с ней и приказ об увольнении в запас. И опять в личную жизнь Ивана вмешалась неумолимая судьба, которая явно была в сговоре с отцом, но уже стала утомляться от этого сотрудничества.
Отец появился в части внезапно. Он резко распахнул дверь знакомой «Волги», и Иван первый раз увидел его в форме. Командир роты бросился, было, с докладом, но капитан первого ранга лаконичным жестом остановил его.
- Товарищ капитан, я с вашего разрешения побеседую с этим матросом.
Он, как всегда, был строг и лаконичен, посему начал без предисловий.
- Значит так, сын, ты восстановлен в училище, я всё организовал.
- Папа, мне служить то осталось пару месяцев.
- Пойми, Иван, если ты демобилизуешься, то обратно в училище тебе хода не будет, и тебе всё придётся начинать снова. В этом случае я буду сильно разочарован. В общем, пока ты решаешь, я дам команду подготовить твои документы и аттестат. Не огорчай нас с матерью, иди, собирай вещи.
Так Иван снова оказался в училище, оставив себе на память лишь потёртый морпеховский берет.
***
С каждым последующим курсом учиться становилось всё интереснее. Учёба совершенно не утомляла Ивана, даже самые сложные предметы давались ему удивительно легко. У него, единственного на курсе, была вполне заслуженная пятёрка по мореходной астрономии. С той же лёгкостью он одолевал и остальные предметы. Поняв окончательно смысл и принципы военной службы, он никогда не вступал в конфликты ни с начальством, ни с преподавателями. Приняв за правило поговорку: «Молчание - золото», говорил коротко и по существу.
Исключение составляли лишь ответы на экзаменах по общественным предметам. Так же молча и упорно он работал на боксёрском ринге, к пятому курсу выполнив норматив мастера спорта и став чемпионом города и военно-морских учебных заведений.
Без особых проблем курсант Киров дотянул до Государственных экзаменов, которые в свойственной ему манере сдал на одни пятёрки. Киров-старший не скрывал гордости за сына и профессионально рассчитывал, что Иван, поплавав на гидрографических судах несколько лет, заменит его на боевом посту в ведомстве, о котором говорить заранее пока не следовало.
Успешно победив последние экзамены, компания будущих офицеров-гидрографов решила отметить это дело в тихом ресторане в ЦПКО. Предстояла защита дипломов, и всем хотелось расслабляться перед последним броском. Уже была пошита новая форма, которая блестела в рундуках золотыми лейтенантскими погонами.
Небольшой ресторан на окраине города, тёплая компания, красивые подруги, мечтающие в скором времени обрести статус офицерских жён - красота, одним словом. Никто и не понял, с чего всё началось, и почему приятный отдых вдруг стремительно начал превращаться в дикую карусель с грохотом летящих стульев, хрустом посуды, победными криками побеждающих и воплями противников, сбитых влёт.
Враги были повержены, кабак разгромлен!
В синяках и ссадинах, но счастливые и возбуждённые от выигранной битвы выпускники вернулись в училище. Измена случилась на следующее утро. Один из участников битвы обнаружил отсутствие военного билета, скорее всего, утерянного в пылу схватки. После обеда было объявлено общее построение курса и всем стало ясно, что так оно и есть. Вдоль молчаливого строя курсантов-старшекурсников как ледокол двигался милицейский майор, за его спиной семенил обиженный метрдотель разгромленного ресторана. Вскоре все восемь участников побоища были вычислены по разбитым физиономиям и сбитым костяшкам на руках.
Через неделю все они были отчислены приказом Главкома ВМФ «... за поведение, несовместимое со званием офицера ВМФ».
Иван, уже побывавший в положении репрессированного, подбадривал товарищей как мог. Перед отправкой на Красную Горку он на память спорол с рукава форменки пять золотых курсовок и звёздочку.
***
Не выдержав такую новость, отец Ивана слёг с инфарктом. Все восемь репрессированных под командой мичмана после нескольких дней, проведённых в экипаже, погрузились в поезд Ленинград - Мурманск и отбыли для дальнейшего прохождения службы на Северный флот.
Отчисленцы в Североморском экипаже в/ч 40608 задержались ненадолго. Все в течение недели разъехались по разным частям. Все попали в морскую авиацию, но в разные воинские части. Иван попал в Сафоново.
Из первоисточников, рождённых в стенах военно-морского ведомства, следовало, что отчисленные от обучения в военно-морских училищах, в зависимости расположения к ним командования части, должны были отслужить до первого приказа, но не менее полугода. Но если герой излишне резвился, умничал при разговорах с командирами или «качал права», то вполне мог отмотать все два года.
Ивану был не из болтливых, давно носил погоны, но, несмотря на это, не боялся работы, и командир части как-то сразу проникся к нему уважением. Ознакомившись с его послужным списком, он пытался вызвать Ивана на откровенный разговор, но новый матрос всё больше слушал и кратко отвечал на задаваемые вопросы. Командир сам в прошлом был боксёром, парень ему явно понравился. Чтобы не возбуждать нездоровый интерес со стороны любопытных военных, Ивана определили в матросский клуб художником. По заданию замполита он писал плакатным пером бестолковые лозунги, иногда по клеточкам перерисовывал портреты вождей для наглядной агитации, особо не напрягаясь сам, и не попадаясь, лишний раз на глаза начальству. В своей каморке-мастерской он оборудовал себе шхеру, в которой и жил, периодически выходя на прогулки в сопки, да за едой на камбуз. Так бы и дожил Ваня тихо и спокойно до ДМБ, если бы не внезапная проверка политотдела флота.
За окном сентябрьский ветер гонял снег с дождём. Иван, закончив очередной шедевр, на котором с палубы стилизованного авианосца взлетали гордые североморские соколы и алела надпись: «Враг не пройдёт!», прилёг с книжкой на свой топчанчик. Увлёкшись приключениями героев Валентина Пикуля, он не заметил, как в его коморку тихо прокрался незнакомый старлей с кровожадной улыбочкой: «Матрос, ты попал! Это залёт!» - во всю красную физиономию. Политработник явно неплохо отужинал с коньячком и мечтал о благодарности в приказе от начальства за рвение к службе. Иначе говоря, жаждал подвигов, приключений и страстей на задницу своего молодого организма.
Молодой инструктор политотдела оказался на этой должности не без протекции, поэтому рыл землю и стучал копытом со всем своим юношеским напором и энтузиазмом. И стакан во лбу этот энтузиазм явно подогревал.
- Тааащ мааатрос! Почему не в казарме?! - Иван молча отложил книгу и встал, оказавшись на голову выше инквизитора.
- Ты чооо, обурел в корягу, или Устав не для тебя?! Не хрен прятаться тут! - Иван молчал, а политрук всё больше распалялся.
- А ну, бегом в роту, чмо! Нечего здесь валяться, генитальный бицепс качать, мать твою!- и, дёрнув Ивана за рукав робы, врезал ему пинок под зад.
Дальше всё пошло по накатанной схеме. Левый прицельный и правый убойный, отправили рьяного политработника в кратковременный полёт до ближайшей стены, по которой тот и сполз, с чавканьем и стоном утонув в нирване.
А так - всё было без шума и очень эффектно выглядело со стороны.
Иван накинул бушлат и пошёл проситься на ночлег к знакомым кочегарам.
***
Меньше чем через три дня к дверям клуба подкатил УАЗик с надписью «Военная прокуратура» на борту. Два здоровенных морпеха во главе с прапором гигантского размера надели на полкового художника наручники и увезли на гарнизонную гауптвахту. Иван не сопротивлялся и принял процедуру стойко, с традиционным молчанием.
Дело раскрутили быстро. Учитывая смягчающие вину Ивана обстоятельства в виде неадекватного состояния потерпевшего с попыткой унижения человеческого достоинства воина-североморца, которая и вызвала ответную реакцию матроса, военный суд Североморского гарнизона определил виновному в избиении офицера один год дисциплинарного батальона.
Споров на память голубые погоны морского авиатора с буквами СФ, осужденный под конвоем был отправлен в дисциплинарный батальон Северного флота, называвшийся среди сидельцев - «Сорока».
***
Дисциплинарный батальон - это воинская часть, в которой служат исключительно и строго по Уставу, но, по сути, военная тюрьма. Бойцы одеты в форму образца 1943 года, сама часть по периметру обнесена «колючкой», по углам зоны сторожевые вышки. Единственное, что не переводит находящихся здесь военнослужащих в разряд уголовников, это то, что наказание дисбатом не фиксируется в документах военного, как судимость. В военный билет вносится едва заметная запись: матрос переменного состава в/ч такая-то. Прибыл - убыл.
- Дааа, боксер, карьерный рост налицо! - сказал командир батальона, разглядывая военный билет, стоящего перед ним по стойке «Смирно» матроса, - Вся армия страны знает про вашу великолепную восьмёрку и её проделки. Особенно флот, от Камчатки до Новой Земли.
Иван стоял, глядя поверх головы командира в зарешеченное окно, отвечая на вопросы короткими фразами: «Так точно!», «Никак нет!».
- Звонили, звонили мне насчёт тебя, - сказал подполковник: Все у нас здесь по ошибке, так пописать вылез за забор - а там патруль! Вот незадача! Все у нас здесь одинаковые, никому поблажек нет.
Несмотря на строгость работника пенитенциарной системы флота, Иван был определён на работу в котельную, и там от звонка до звонка кидал уголёк, да чистил топки, для разнообразия наводя приборку в помещении кочегарки до блеска, что регулярно проверялось дежурным прапорщиком.
Весь год в напарниках у Ивана был молчаливый грузин Таймураз, бывший главный старшина-акустик с тральщика. Командир боевого поста, молодой лейтенант, имел неосторожность в разговоре со старшиной употребить выражение «ё... твою мать», после чего физиономия юного офицера стремительно рванулась навстречу приборной панели, с треском об неё и затормозив. Может быть, на корабле всё бы и замяли, но лейтенант попал в госпиталь со сломанной челюстью. А там включился отлаженный репрессивный механизм, и от матроса уже ничего не зависело.
Оба кочегара работали молча, изредка перекидываясь короткими фразами по делу. Ни тот, ни другой душу друг другу не открывали, однако к концу срока сделались большими друзьями.
Год пролетел незаметно, может быть, в силу привычки к службе, а может, в силу размеренности жизни: вахта, еда, строевые занятия или чтение Уставов, сон. И так по кругу. Человек ко всему привыкает.
***
День в день по окончанию срока дежурный прапорщик привёз отсидевшего свой срок матроса в Североморский флотский экипаж и передал его с рук на руки командиру.
На память о содержательно проведённом времени Иван снял с шапки на память простую краснофлотскую звёздочку.
Ему выдали ленточку на бескозырку с надписью «Северный флот» и выделили одному двухъярусную койку в самом углу кубрика. Матросы роты обеспечения подходить к нему боялись, но уж если доводилось, то обращались к нему исключительно на «Вы». На камбуз он ходил один, проводя остальное время дня в ленинской комнате за чтением книг, рисованием или просмотром телевизора. Домой он не звонил.
Заканчивался октябрь 1983 года.
Здоровенный, слегка побритый мужик 27 лет от роду сидел на койке в углу кубрика и никому не мешал отдавать священный долг Родине. Так же молча к нему подошёл командир роты обеспечения и присел рядом.
- Не возражаешь? - спросил он.
- Да сиди уж, - тихо ответил Иван.
Они сидели и молчали какое-то время.
- Тебя сегодня увольняют, Иван, - как-то буднично произнёс капитан.
- Да? А я уже и не надеялся, привык. Что ж это раньше всех? - без особой радости в голосе спросил матрос.
- Видать, заслужил, как-никак, девять лет без страха и упрёка Родину защищал, - пояснил офицер.
- Прибавь ещё два года в Нахимовском. Будут все одиннадцать. Вот так юность и прошла, - с вздохом резюмировал Иван.
- Повезло тебе, в общем, «питон». Давай подтягивайся через час в канцелярию с вещами, - ротный встал и направился готовить бумаги.
Через час Иван появился на пороге канцелярии с зелёным «сидором», с которым прибыл из дисбата, и перекинутым через руку бушлатом с нашитыми на правый рукав девятью жёлтыми «шпалами», по одной за каждый год службы.
- Да ты шутник! Прямо рекрут флота Его императорского величества, - усмехнулся капитан.
- Имею право, смотри первоисточник, - парировал увольняющийся в запас и кивнул на лежащий на столе потрёпанный военный билет.
- Ну, будь здоров, удачи тебе, - офицер крепко пожал руку матросу. Они были одного года рождения.
- Да, кстати, там, у ворот тебя УАЗик ждёт до вокзала, а то мало ли кому от счастья по дороге рожу начистишь.
- Было бы смешно, если бы не было так грустно. Счастливо оставаться, командир, - Иван надел бескозырку, развернулся и вышел.
Перед тем, как сесть в командирский УАЗ, Иван обернулся. У серого забора, сложенного из рванных гранитных камней, стояли и молча смотрели на него все свободные от работ матросы роты обеспечения.
- Бывайте здоровы, моряки! - сказал им Иван.
- Прощайте, товарищ матрос, удачи вам! - вразнобой, но все вместе ответили остающиеся. Чувствовалось, что прощались они с Иваном с искренним уважением.
***
Я познакомился с ним в поезде Мурманск - Ленинград.
Он стоял в коридоре напротив своего купе, и смотрел на заснеженный карельский пейзаж, проплывающий за окном.
- О как! - сказал я, упёршись взглядом в девять нашивок на рукаве его потрёпанного бушлата.
- Да, всё не просто, - ответил он со вздохом.
- Я вижу, что мы выпали из одного гнезда, - он кивнул на пять нашивок на рукаве моего бушлата.
- Моё инженерное гнездо имени Ленина отторгло меня на четвёртом курсе, А у тебя, я наблюдаю, всё гораздо запущеннее, - и мы одновременно рассмеялись.
- Иван Киров, - он протянул мне мозолистую ладонь: Меня военно-морской флот не то чтобы отторг, а скорее отрыгнул, и не буду скрывать, перед этим изрядно помусолив.
- Кир Иванов, в смысле Кирилл, а не от слова «кирнуть», хотя я, в принципе, не против, - мы снова рассмеялись и крепко пожали друг другу руки.
Мы сидели в купе, пили водку, купленную на полустанке у местных мутноглазых бутлегеров, и закусывали вкуснейшим копчёным сигом, тоже местного отлова.
Я рассказал ему про мою не сложившуюся карьеру корабельного инженера-механика, а потом долго и с интересом слушал историю его флотских похождений. На верхних полках, свесив головы и открыв рты, нас слушали два лохматых охломона.
Он говорил и говорил, как будто хотел выговориться за столько лет лаконичности, и за то молчание, которое не стало золотом.
Патруль на Московском вокзале ринулся было, в нашу сторону, но начальник патруля, капитан-лейтенант, по-видимому, слушатель Академии, разглядев наши нашивки, остановил своих бойцов. Мы издали поприветствовали друг друга отданием воинской чести в движении. И этот воинский ритуал был последним в нашей военной биографии.
***
Наша следующая встреча состоялась в кабинете методистов заочного факультета училища имени Макарова в начале лета следующего года. Я сдал сессию за пятый курс, на который я восстановился по академической справке военно-морского училища имени Ленина. В кабинете происходило вручение дипломов и нагрудных знаков выпускникам судоводительского факультета. Обыденность процедуры вручения дипломов без малейшего намёка на торжественность - удел выпускников заочных факультетов. Отстрелялся - получи, и будь здоров, портянка парусом, ветер в «попу».
Потом мы отмечали это событие у него дома, и он показал мне свою коллекцию.
В чёрном берете морского пехотинца, как в мешке, лежали ленточки от бескозырок с названиями флотов и училищ: Нахимовского и Фрунзе, пять курсовок из золотого галуна, узкие погоны с буквой «Н», чёрные погоны с буквами БФ и голубые погоны с буквами СФ, маленькая красная звёздочка и знак за окончание Нахимовского училища - всё его богатство, нажитое за прошедшие одиннадцать лет. Ко всему этому богатству он добавил ромбик за окончание ЛВИМУ с силуэтом парохода под красным флагом.
Прошло лет двадцать. Гамбург. Порт. Я не торопясь, возвращаюсь на своё судно, на котором работаю последние пять лет старшим механиком, после прогулки по городу. По корме моего парохода стоит огромный современный контейнеровоз под Норвежским флагом. Вдруг за спиной скрипнули тормоза, и я услышал почти забытый за много лет голос:
- Иванов, Кир! Ты это, или не ты, зёма?
Из красного «Мерседеса» с кряхтением вылез крупный мужчина со светлой с проседью шкиперской бородой, в чёрном кителе с капитанскими нашивками. Он мало изменился, некоторая полнота только добавляли ему солидности. И борода ему шла.
- Ты, какими судьбами здесь?
- Да, вот грузимся на Южную Америку, вот мой лайнер, - я указал рукой на своё судно, в бездонные трюма которого, аккуратными рядами вставали контейнера.
- А вот мой красавец - варяг. Заканчиваем погрузку. Я как раз из администрации порта еду, поднимемся ко мне, посидим, время до отхода ещё есть, - он потянул меня за рукав в сторону трапа «норвежца».
Мы сидели в его трёхкомнатной каюте, обставленной, как номер в дорогой гостинице. Стюард-филиппинец принёс лимон на блюдце и какие-то пикантные закуски. Хозяин достал из бара бутылку представительского «Хеннеси».
- Всё как в квартире. Там кабинет, там спальня, удобства в коридоре, - показывал он свои хоромы.
На стене в рамке фотография: берег явно норвежского фиорда, белый домик, у крыльца чёрный «Шевроле» с кузовом, на капоте сидят два светловолосых парнишки, рядом стоит невысокого роста женщина с приятным и каким-то домашним лицом.
- Это мои, квартира родительская в Питере, а это дача недалеко от Осло, я это так называю. Жена у них в университете наездами преподаёт русский язык и литературу, а я уже как десять лет в норвежской компании работаю. Джип, кстати, подарок от фирмы, так сказать, за успехи в капиталистическом соревновании. Мы на линии работаем Гамбург - Балтимор, четыре через четыре месяца, так что дома регулярно, и надоесть друг другу не успеваем.
Мы сидели, пили коньяк и говорили о том, что произошло с нами за последние годы.
- Может, и с карьерой у меня так попёрло, потому, что судьба решила компенсировать мне все тревожные неудобства военной юности? - как бы спрашивал он у меня.
- Да уж не прибедняйся, ты всё-таки специалист, каких мало. Да и на английском и немецком шпаришь, как на родном, а это как ничто другое способствует карьерному росту у супостатов. Всё одно к одному. Ты, вроде, в детстве мечтал путешествовать под белыми парусами - сильно, видать, хотел, раз всё сбылось, - ответил я, и подумал про себя, что меня как-то судьба тоже не обидела, получил то, что хотел, лишь с небольшим перерывом на отдание священного долга Родне.
Вскоре грузовой помощник доложил об окончании погрузки и времени прибытия на борт портовых властей и лоцмана. Иван сказал в трубку несколько фраз на английском, и вскоре на судне началась суета, обычная для подготовки отхода в рейс.
- Знаешь, Кир, когда умирал мой отец, я был в рейсе, и он написал мне последнее письмо. Я его всегда с собой ношу, - и протянул мне сложенный вчетверо лист заламинированной бумаги.
Я развернул лист и прочитал неровные буквы, написанные слабеющей рукой умирающего старика.
«... Сын, ты опять в море, и я, видимо, живым тебя не дождусь. Это моё последнее письмо к тебе. Должен сказать, что был не прав, навязывая тебе свою волю, судьбу не обманешь. Ты стал капитаном, и всё-таки офицером, ведь у вас на торговом флоте комсостав то же называют офицерами. Тебе было тяжело в молодости, но я надеюсь, что удача не обошла тебя стороной и ты получил от жизни то, что хотел. И я прожил жизнь так, как хотел, и потому ухожу спокойно. Прости меня, сын. Прощай. Твой неисправимо настойчивый отец...».
- Да, офицером флота я не стал, хотя отец так этого хотел. Достойной молодости не получилось, зато зрелость удалась! Я тут в отпуске в Питере был. Смотрю, среди почты повестка в военкомат. Хотел выбросить, но ради интереса решил сходить. Короче, прибыл! Какой-то замшелый военный пенсионер начинает строить меня, как последнего карася! Мол, вы такой-растакой, столько лет капитаном работаете, а воинское звание «матрос» и ВУС какой-то партизанский. Мы вас пошлём на сборы и присвоим звание офицера запаса. Я тихо так ему, ласково, отвечаю: «Я по вашему ведомству был и до отставки останусь матросом по принципиальным соображениям».
Он мне в спину: «Ну, хоть медкомиссию пройдите»! Я ему: «Вас патологоанатом оповестит о моих болячках, но чуть позже». На том и разошлись.
***
Капитан норвежского суперконтейнеровоза Иван Киров проводил меня до трапа. На площадке напротив его офиса я заметил кожаный мешок, набитый песком, и висевший на перекладине самодельного турника. Мешок был сильно потёрт слева, и прошит заплатками справа.
- Ни дня без спорта! Привык, - ответил он на мой вопросительный взгляд.
Мы по-русски обнялись и обменялись крепким рукопожатием, и я вдруг почувствовал, что на его судне, да и, вообще, в жизни всегда будет порядок.

Краткий словарь специальных морских терминов.

Рекрут - военнослужащий царской армии, призванный на 25 лет.
СКА - Спортивный Клуб Армии.
«Питоны» - выпускники Нахимовского Военно-Морского училища.
«Гады» - матросские ботинки.
«Блатные» годки - старослужащие в военно-морском флоте, попавшие на «тёплое» место по протекции, т.е. по блату.
Замкомвзвод - курсант старшего курса, исполняющий обязанности командира курсантского взвода (который является классом). Должность командира взвода офицерская, но в военных училищах с этим вполне справляются курсанты-старшекурсники. Старшиной класса, как правило, назначается наиболее достойный из одноклассников.
«Шпала» - горизонтальная нашивка в виде полосы. Соответствует каждому отслуженному году. В настоящее время упразднена. Считалось, что ношение этой нашивки подогревает неуставные отношения.
«Попа» (испанское) - корма судна.
ЛВИМУ - Ленинградское Высшее Инженерное Морское Училище имени адмирала С.О.Макарова. В настоящее время Государственная Морская Академия того же имени. Пристанище отчисленных от обучения в военно-морских училищах.
«Зёма» - на флоте, земляк. Хотя, наверное, в армии тоже.
ВУС - военно-учётная специальность. Шифр в военном билете, чтоб шпионы вероятного противника не разобрались.

ЗВЕЗДНОЕ ШИЛО
(из цикла «Будни АГП»)

Технический этиловый спирт (шило) всегда играл немаловажную роль в жизни любого воинского коллектива. Во-первых, спиртом можно протирать контакты разъемов во время технического обслуживания станции, хотя это не самое удачное его применение. Во-вторых, спиртом можно откупаться от проверяющих во время сдачи очередной проверки. В-третьих, на спирт можно выменять у мабутовских офицеров горы стройматериалов для ремонта своего технического здания. В-четвертых... В пятых...
И еще его можно пить. С этого обычно и начинают.
А вот штабным спирт не положен - у них нет техники. Разве что стул, но хотя стул и имеет один контакт (с жопой), разъемов на нем нет - а значит и протирать нечего. Перепадает штабным холуям немного огненной воды всего два раза в год, когда техплощадка откупается от штаба во время плановых проверок. В остальное время офицеры техплощадки считают делом чести не налить штабным ни капли технической текилы ни при каких обстоятельствах.
Вот почему штабные клоуны черной завистью завидуют офицерам техплощадки, и при всякой удобной возможности стараются урезать им нормы выдаваемого на станции спирта, мол, ни нам, так и не вам! То выйдет очередное постановление партии про то, что «экономика должна быть экономной», и политотдел от имени всех офицеров части выступит с соответствующим почином, то какой-нибудь клерк из службы Главного инженера обоснует возможность сокращения норм - Москва такие вещи утверждает охотно. Придут начальники отделений за спиртом перед ТО, раскроют от удивления рты - вот тебе, бабушка, и Юрьев день! А если не получается урезать, то можно, к примеру, весь спирт технарям испортить. Добавить, скажем, в него лизола под предлогом борьбы с пьянством - с лизолом спирт не то что пить - нюхнуть противно. И очень тяжело очистить, практически невозможно - загублен продукт!
И только с астрономо-геодезическим пунктом никак не удавалось штабным провернуть свои гнусные штуки. Коллектив АГП, руководимый и направляемый мудрым майором Окорочковым, непреклонно отбивал все попытки клерков «сэкономить» положенный нам спирт. На все происки политотдела и службы Главного инженера у агепешников были железные козыри: квантово-оптический дальномер и астрономическая фотоустановка.
- А вы представляете, товарищ полковник, что будет, если не долить спирта в систему охлаждения лазера? Там же иттрий-алюминиевый гранат! ГРАНАТ! Не зря так называется!
- Ты что, Гендос, охренел?! Цейссовскую оптику лизолом? Ты хоть представляешь себе, сколько она стоит?!
И тушевался начальник политотдела, и сникал клерк, и все было хорошо.
До поры, пока какой-то рьяный штабной клоун во вдохновенном порыве достать-таки Окорочкова не раскопал в документации, что львиная доля спирта, положенная АГП, приходится вовсе не на лазер и не на астрономическую фотоустановку, а на обеспечение работы агрегата под названием ПУСФ-11. Величина «10 литров» настолько поразила воображение этого поборника экономии, что он бегом кинулся к Главному инженеру со своим открытием - такого не может быть! Что же это за агрегат такой?! Надо бы проверить!
Название «ПУСФ-11» мало что говорило и самому начальнику АГП майору Окорочкову. Он отловил меня в столовой и, помявшись, осторожно поинтересовался:
- Юрий Анатольевич, а где у нас стоит агрегат «ПУСФ-11»?
Назначения этого прибора и расшифровки аббревиатуры я не знал, но сам агрегат помнил отлично. Это была ржавая железная тумба, из которой капитан Королев («Академик») выкусывал кусачками какие-то детали для починки холодильника в комнате отдыха. А капитан Кисель («Киса») извлекал очень неплохие стальные сеточки для вентиляционной трубы своего гаража. А старший лейтенант Агапов («Агапит») как-то выдрал и умыкнул электромотор. А рядовой Хунаев («Чучман») как-то написал на ней желтой масляной краской «ДМБ-88», чем вызвал мое сильнейшее удивление - я не думал, что он умеет писать. А дедушка АГП рядовой Аладушкин, заметив надпись про ДМБ, заставил Хунаева десять раз написать там же «Дембель в опасности!».
Все это я и сообщил Окорочкову, добавив, что последний раз видел злополучный «ПУСФ-11» в куче мусора за техническим зданием. Александр Васильевич впал в прострацию и сообщил, что не видать нам больше рек спирта, как своих ушей - после обеда Главный инженер идет к нам с проверкой. Потом Окорочков смирился с неизбежным, заказал макароны с котлетой и устало опустился на стул.
Я не обладал окорочковской выдержкой, и потеря своего литра спирта в месяц меня не устраивала. Подскочив к телефону, я стал названивать на техплощадку. Трубку снял дедушка АГП рядовой Аладушкин.
- Саша! Ты знаешь, что такое «ПУСФ-11»?! - заорал я в трубку.
- Конечно, товарищ лейтенант, - невозмутимо ответил Аладушкин, - Это прибор для ускоренной сушки фотопленки. Мы с Алиминым его выкинули по приказу товарища капитана.
Я представил торжество штабных клерков, и забыв опустить трубку, высказал все, что думал по этому поводу. Аладушкин из трубки глухо ответил, что намек понял.
Первым потрясением по приходу на здание стал сияющий свежей шаровой краской «ПУСФ-11», стоящий в предбаннике у туалета. Зияющие дыры в его пустое нутро были наглухо закрыты кусками ДВП, тоже покрашенными под металл. Рядом невозмутимо стоял заляпанный краской рядовой Аладушкин.
- Товарищ полковник, разрешите обратиться к товарищу майору? Товарищ майор, согласно вашему приказу проводятся работы по обслуживанию агрегата «ПУСФ-11»!
Главный инженер части полковник Старов отстранил застывшего в оцепенении Окорочкова и с любопытством обошел воняющую краской тумбу, поглядывая на нее с известным сомнением - очень уж это не походило на агрегат, потребляющий 10 литров спирта в месяц. Но Аладушкин это предусмотрел - на одной из сторон тумбы прямо на краску была посажена бирка: «Агрегат ПУСФ-11. Инв. N 4101513. Отв. к-н Королев».
- А как он работает? - заинтересованно спросил Старов.
И тут наступило второе потрясение: Аладушкин поднял валяющийся на полу провод с вилкой, вставил в розетку - и из тумбы послышалось ровное гудение и шелест невидимых лопастей, а изо всех щелей стал со свистом выходить теплый, а потом и горячий воздух.
- А-а-а! - понимающе протянул Старов, - Ну ладно, с этим ясно, пошли дальше.
Комиссия мирно удалилась, а мы вышли на крыльцо. Светило неяркое полярное солнце, вонял свежей краской «ПУСФ-11», с соседнего здания выкрикивал в наш адрес ругательства и угрозы начальник четвертого отдела майор Герцен, утверждавший, что наши солдаты сперли у него тепловентилятор из комнаты отдыха.
Спирт астрономо-геодезического пункта был в очередной раз отвоеван.

ОЛЕЖКА

Утро на коммутаторе выдалось какое-то бешеное. Почти сразу после развода всем приспичило куда-то звонить. Причем, по таким позывным, что у меня ум за разум заходил при попытках вспомнить схему связи.
Неожиданно все прекратилось. Не веря своему счастью, я достал «Астру», закурил и налил в банку воды из канистры для кофе. Курить на коммутаторе, вообще-то, было запрещено, но при высокой нагрузке на телефониста на это дело закрывали глаза.
Солдатским чутьем уловив какое-то шебуршание за дверью, я повернулся. Дверь медленно отворилась и в комнату вошло нечто... Передо мной стоял незнакомый солдат. Ростом 185, примерно 44 размера в плечах, наверное 42 в талии и одетый, конечно же, размера на четыре больше. Кроме этого, при движении он выворачивался так, что казалось, будто он просто переламывается. А если посмотреть на него сбоку, то по всему выходило, что солдат какой-то двумерный. У него были высота и ширина, но отсутствовала толщина.
- Бляяяяя... Только и смог я выговорить.
Следом за ним зашел начальник штаба.
- Так. Это ваш новый боец. Переведен в наш батальон. Зови замка или Палыча. Пусть оформляют, как полагается. Кстати, где Палыч?
- Недавно вышел. На территории где-то.
- Знаю я, как он на территории. Или спирт в санчасти пьет, или за грибами пошел.
- Не, товарищ капитан. Он до 18.00 ни-ни...
- Ну ладно. Я пошел.

Палыч - это наш командир взвода. Уже, можно сказать, дембель. На пенсию ему через года полтора. Отличный специалист, максимум чего достиг - звания старшего лейтенанта. Просто когда ему в очередной раз присваивали капитана, он это дело отмечал с таким размахом, что через пару дней его снова делали старлеем. А капитана ему пытались дать раз 5-6.

- Олег, - протянул мне тонкую и длинную руку новичок и уставился на меня огромными, грустными глазами. Не надо было смотреть в его личное дело, чтобы определить его национальность. Передо мной стоял чистокровный еврей.
- Костя, - ответил я. В этот момент снова заверещал коммутатор.
- Включи кипятильник. Чай, кофе, сахар в шкафу. Перекусить там тоже есть. И я сразу же забыл о нем.

На следующий день мы думали, куда пристроить Олежку. Как-то сразу получилось так, что все стали звать его таким уменьшительным именем.
Дел у нашего взвода было невпроворот. Поэтому первое, на что решили его направить, была линия. Аккурат мне и была предложена «почетная» обязанность научить Олежку лазить по столбам. Благо, неподалеку от части здорово провис наш кабель.
Взяв когти, телефон и нехитрый инструмент, мы вдвоем вышли за ворота. Добравшись до нужного столба, я стал показывать Олежке, как надевать когти. Затем, подойдя к столбу, показал, как на него надо залезать. Сначала как обычно, когда создается впечатление, будто идет себе человек по горизонтали, а потом вдруг начинает идти по вертикали. А затем медленно, чтобы показать, как и чем цепляться. Олежка вроде все понял.
Понять не значит сделать. Обхватив столб, Олежка поставил на него одну ногу, затем вторую. Чуть не упав, перехватился руками и подтянул ноги. Далее чуть подумал и снова переставил ноги выше. И еще раз. Но руками не перехватывался. Он застыл на высоте примерно метра в причудливой позе: руки держат столб, ноги почти прижаты к рукам, тощая задница свисает вниз. В такой позе обалдевшего лемура он провисел несколько секунд, затем посмотрел на меня глазами, в которых отражалась вековая скорбь всего еврейского народа, и обреченно рухнул вниз. Ему элементарно не хватило сил подтянуться.
Таким образом мы перепробовали на Олежке все направления деятельности нашего взвода. Единственное, что он мог отлично делать, это дежурить на коммутаторе. Но при его дежурстве из-за его манеры разговаривать ничего не могли делать офицеры штаба. А после одного случая ему вообще запретили садиться за пульт на срок дольше получаса и только на подмену.
А дело было так. Звонок командира части. За коммутатором Олежка.
- Соедини меня с командиром четвертой роты.
- А таки нет его на месте. Вышел куда-то.
- Найди его.
- Не, товарищ майор, дел много. Давайте я вам замполита дам?
Опешивший от такой наглости комбат, не нашел ничего другого, как спросить:
- А зачем мне замполит???
- А зачем вам командир четвертой роты? - не менее резонно заметил Олежка.
ТА-57 - хороший телефон. Он отлично выдержал бросок в сейф. А комбат с тех пор начал скрежетать зубами, услышав жмеринский акцент.

Как ни странно, Олежка сам себе нашел дело. За нашим взводом числилась уборка территории. Как-то мы разбежались по делам еще с развода, и Олежка остался один убираться на территории. К вечеру приштабную территорию было не узнать. Олежке самому это дело так понравилось, что на следующий день трава была аккуратно пострижена, еще через день пострижены кусты, потом побелен бордюр. За такую красоту комбат простил Олежке его национальные особенности и даже стал втихаря снабжать того сигаретами.
Олежка от нечего делать даже сделал симпатичную клумбу из цветов, которые накопал в лесу и посадил выкопанные там же елочки.
Целый день его можно было видеть с метлой, ножницами или лейкой. А территория просто преобразилась. Казалось, что человек нашел свое место.

Беда пришла как всегда неожиданно. Мне позвонил знакомый из штаба бригады и сообщил, что нач. связи бригады собрался на днях проверить нашу работу ключом на Р-102. Это был удар поддых...
Дело в том, что этой станцией мы пользовались только в качестве приемника и иногда как телеграфной станцией. Работать ключом никто из нас не умел. Было понятно, что за такой пробел в связи нам несдобровать...
Несколько дней мы мучительно пытались освоить азбуку Морзе, сидя в классе ЗОМП в окружении муляжей, показывающих что бывает при поражении теми или иными веществами. Но всем нам было понятно, что ничего толкового не получится. Проблема была не в том, чтобы передать, а в том, чтобы принять...
В назначенный день все мы, включая ком. взвода и нач. штаба, набились в радиостанцию. Грустно глядя на выключенную пока панель, нач. штаба спросил:
- Ну, кто упадет на амбразуру?
Желающих не нашлось. В самой глубине около двери стоял Олежка, также грустно глядя на станцию. Время приближалось. Неожиданно Олежка тихо произнес
- Можно я тогда, раз никто не хочет?
Палыч, ком. взвода, только махнул рукой, проглотив обычное выражение про то, кого и где можно.
Олежка сел на сиденье, как обычно скрючив свое худющее тело, и стал разглядывать станцию.
Неожиданно я понял, что он смотрит на нее не с точки зрения «с чего бы начать», а смотрит как на старого знакомого, что он когда-то ее видел и знает ее отлично. А сейчас он просто здоровается с техникой.
Олежка повернулся и спросил:
- А где журнал связи?
- А что это за журнал?
- Ну... туда записывается время начала и окончания сеанса и еще всякая ерунда
- Да хрен знает. Может в ящиках. Посмотри.
Олежка достал журнал и обратился к нач. штаба:
- Его нужно пронумеровать и прошить.
- Зачем?
- Так положено.
Олежка отложил журнал, пару раз щелкнул ключом и быстрыми, точными движениями включил станцию.
- Пусть прогреется. Дайте кто-нибудь ручку...
В назначенное время запищала морзянка. Олежка взялся за ключ, ответил, дал настройку и сделал первую запись в журнале.
В этот момент мы поняли, что эту проверку наш взвод пройдет.
Олежка пододвинул к себе лист бумаги и тут началась передача. Лично я не смог разобрать ни одного символа, а Олежка, подперев голову рукой строчил на бумаге странные знаки. Как потом оказалось, он просто стенографировал...
Передача закончилась, Олежка переписал все на нормальный язык и протянул лист нач. штаба.
- Это вам. Только тут бред какой-то...
НШ взглянул на лист и взялся за телефон:
- Кодировщика, быстро!
Через несколько минут вернулся кодировщик:
- Товарищ капитан, это условный текст, на него надо ответить вот это. И протянул НШ другой лист бумаги.
- А тот я во входящие занес...
- Хорошо. НШ протянул принесенный текст Олежке.
- Передавай вот это.
То, что произошло дальше, никто не ожидал. Выйдя на связь, Олежка начал передачу...
Звук ключа слился в сплошной какой-то гул, неонка, прикрепленная на фидере под самым потолком, не мигала в такт ключу, как обычно, а светилась ярким, ровным светом. Самым интересным было то, что при такой скорости передача была четко структурирована.
Выпулив текст за какие-то секунды, Олежка стал ждать ответ.
- RPT.
- Хм... сказал Олежка и повторил медленнее.
- RPT.
Еще медленнее...
- RPT.
Еще медленнее передавал Олежка...
В конце концов, после очередного повтора, дождавшись нового RPT, Олежка четко и внятно передал - DLB и сообщил о закрытии связи. Этот DLB мы все приняли «на ура» и откровенно заржали. Было понятно, что Олежка превосходит, и еще как превосходит, любого связиста штаба бригады.
Тут зазвонил телефон. Стоящий рядом НШ снял трубку и чуть не отбросил ее в сторону - из трубки лился сплошным потоком отборнейший мат!
Дождавшись паузы, НШ вежливо поинтересовался, с кем он говорит. После очередных порций матюков выяснилось, что это начальник связи бригады.
- А я начальник штаба, капитан ххх. И я буду требовать собрания суда офицерской чести, так как вы посмели меня не только оскорбить, но оскорбить в присутствии моих подчиненных. Но сначала я напишу на вас рапорт в политотдел корпуса. На том конце провода стали мямлить что-то неразборчивое.
Как выяснилось, начальник связи бригады решил лично размяться - он считался большим специалистом по ключу. Поэтому он сильно удивился, когда Олежка с первого раза принял все, что он передал, и совсем обалдел, когда сам перестал успевать за Олежкой. Сильно краснея, он передавал просьбу о повторе. А уж когда услышал мнение далекого абонента о своих способностях и такое бесцеремонное закрытие связи, просто чуть не сошел с ума...
Мы стали потихоньку расходиться. Олежка выключил станцию и побрел к выходу.
- А куда это вы, товарищ ефрейтор? - спросил НШ.
- Я там подмести до конца не успел. И я не ефрейтор...
- Уже ефрейтор. И это, - НШ обвел рукой вокруг, - твой пост. Это. Твоя. Радиостанция. А уж кому подметать, мы всегда найдем...
Олежка обалдело огляделся и ответил:
- Ну я тогда пойду журнал прошью...

PS. Все было очень просто. Олежкин дед был коротковолновиком. Много раз его с рацией забрасывали в тыл врага во время войны. Отец тоже стал коротковолновиком. Поэтому Олежка всю эту технику видел сызмальства. Писать и работать ключом он начал буквально одновременно. Выступал на каких-то соревнованиях, что-то успешно завоевывал.
В последующем он неоднократно нас выручал, умудряясь выходить на связь из таких мест, где связи и быть не могло.
При этом, не имея специального образования, ни разу не слышав ни об Остроградском, ни о Гауссе, ни тем более, о роторах и дивергенциях, он буквально чувствовал радиосвязь.
А то, что он никому не говорил о своих знаниях, он объяснил просто - так вы же не спрашивали...

Быль о матросе Брыле, азербайджанском гостеприимстве и просто о жизни...

Случилось это в предпоследний год Советской власти. В стране что-то уже трещало, Прибалтика периодически объявляла независимость по поводу, и без оного. На Украине уже появились «гарные хлопцы» с чубами и трезубцами на кепках, а весь Кавказ потряхивало довольно нешуточно, уже с пальбой и погромами иноверцев. А на окраинах страны, в частности на Кольском полуострове, в базах подводников жизнь текла размеренно и планово, лишь только как-то начали обесцениваться деньги из-за роста цен, да и как черти из табакерки, в дальних закрытых гарнизонах, стали появляться беженцы, которые сразу по хозяйски открывали магазины, лавочки и лавчонки. Бежали они из Армении, Азербайджана и прочих республик, да так здорово бежали, что останавливались за много тысяч километров от родных мест, в Заполярье. А потом к ним прибегали их родственники и знакомые, каким-то невероятным образом, достававшие разрешение на проживание в жутко секретные и закрытые гарнизоны. Союзные республики, еще не бывшие, но уже самостоятельные начинали потихоньку требовать своих призывников обратно, и матросы начали массированно убегать по домам. Обстановка становилась все более непонятной, но никто даже представить себе не мог, что страна уже через год развалиться окончательно и бесповоротно.
Весной того года мы сходили в автономку, после которой командира, старпома и еще кого-то наградили «звездами шерифа», а уже ближе к осени командира начали подводить к увольнению за «дискредитацию воинского звания». Что самое удивительное, увольняли его за острое и искреннее желание служить, а не копать ямы и строить заборы. Поэтому-то экипаж после отпуска и занимался всем, чем возможно, начиная от ремонта камбуза, заканчивая строительством роддома, а командир сидел дома под домашним арестом, и судьба всего нашего экипажа была какая-то очень туманная и неопределенная. Как само - собой разумеющееся, народ начали растаскивать по другим экипажам, менять матросов и мичманов, откомандировывать офицеров к другим кораблям, а нам взамен засовывать всевозможный списанный и больной человеческий материал, годный только на шатанье по береговым нарядам.
В то утро, меня после построения в казарме, старпом, пошушукавшись с помощником, подозвали меня к себе. Беседу начал помощник.
- Борисыч, тут такая проблема выскочила...
Я стоял молча и ждал. Проблема могла оказаться, какой угодно, начиная от срочного заступления в патруль, заканчивая не менее неожиданным выходом в море.
- Нам месяц назад прикомандировали из экипажа Кончина матроса. Заочно. Он в госпитале в Североморске лежал, а кончинцы корабль на завод погнали в Двинск. Ну, так его выписали.
Мне показалось, что я понял суть вопроса.
- Мне за ним в Североморск ехать?
Тут в разговор вступил старпом.
- Вечно ты помоха не можешь конкретно говорить. Значит так Белов. Ехать за ним не надо. Его уже привезли. Он у нас в казарме. А вот с ним ехать придется.
У меня появилось чувство какой-то заковыристой засады.
- Куда?
- В Баку Белов. Дело в том, что матроса Брыля списали с флота подчистую. С «желтым билетом». То есть, простым языком говоря, он психически нездоров.
Я превратился в соляной столб. Я ожидал чего угодно, но только не такого поворота.
- И я что... его туда повезу?
Старпом кивнул головой в знак подтверждения.
- Именно ты. Мы прикидывали, но лучше кандидатуры, чем ты не нашли.
- Спасибо большое - только и смог выговорить я.
- А я могу отказаться?
Старпом усмехнулся.
- Конечно, можешь. Но тогда поедешь нести службу к Кончину в Северодвинск на пару лет. Выбирай.
Крыть было нечем. Надо было соглашаться.
- Ясно. Еду. Когда?
Старпом повернулся к помощнику.
- По готовности. Выписывай документы на двоих. Ну, все как положено. А я в штаб....
Полдня мы с помощником творили документы, и к обеду выяснилось следующее. Военно-проездные документы на меня и Брыля нам дали. На поезд. А вот официальные командировочные деньги, а значит и официальную оплачиваемую командировку, ни дивизия, ни флотилия нам не дает. Отвезти требует, а платить не хочет. А отсюда следует, что и питаться, и если что ночевать где-то на перепутьях мне придется на свои, и на них же и Брыля поить и кормить. Когда мы обрисовали ситуацию старпому, тот рассвирепел и куда-то убежал. Потом, правда так же быстро вернулся обескураженным, и подтвердил еще раз то, что мы и так уже знали. Везти самим. Но инструктаж получить в штабе флотилии. У целого оперативного дежурного.
Перспективка везти полубезумного матроса на своё денежное довольствие, меня мало радовала, и я бы мог со спокойной совестью, и вполне обоснованно послать старпома и помощника подальше, ибо в этом случае ничего они мне бы не сделали. Оба были уверены, в том, что мне заплатят за всё, и теперь тоже пребывали в некой прострации, не зная, куда наступать. В корабельной кассе, куда мы все периодически сдавали деньги, на всякие насущно-мифические вещи, типа карасей для матросов, или кетчупов в кают-компанию, оказалась столь незначительная сумма, что ее едва хватило бы на два билета до Мурманска на автобусе. Начальники приуныли, и взяли тайм-аут до завтра. Но я, трезво поразмыслив, пришел к выводу, что смогу предложить им альтернативный вариант, что и сделал, не дожидаясь завтрашнего дня. Дело в том, что после смерти отца, моя мама с братом этим летом обменяли квартиру в Феодосии на родное Подмосковье. Я по причине автономки, не смог оказать им хоть какую помощь в переезде, и хотел бы сейчас воспользоваться моментом, чтобы заехать к ним, и повидаться. Поэтому я предложил старпому следующий вариант: я везу Брыля, как есть, но после того, как доставлю его по месту назначения, и сдам в военкомат, получаю десять суток отпуска, как компенсацию за все неудобства. Старпом с видимым облегчением сразу же согласился, а я отправился, наконец, знакомиться с самим виновником переполоха, матросом Брылем.
До этого я еще никогда не общался близко с психически ненормальными людьми, и внутренне был готов к чему угодно, но Брыль меня разочаровал. Это был невысокий, худощавый юноша, с неестественно загорелым и вполне привлекательным лицом. И самое главное совсем не азербайджанец, а чистой воды украинец, только чрезмерно смугловатый... Я с самого начала подозревал, что такая фамилия несвойственна и странновата для уроженца солнечного Азербайджана, и, убедившись, что он так оно и есть, испытал немалое чувство облегчения.
Пользуясь статусом списано-больного, списанный матрос посреди рабочего дня валялся на шконке и лениво листал какой-то журнал.
- Ты Брыль? - на всякий случай поинтересовался я.
- Да, тащ капитан-лейтенант... А это вы меня домой повезете? -матрос отложил журнал и вскочил со шконки. А вот говорил он, абсолютно идентично настоящему бакинцу, с теми же интонациями и акцентом
- Я, я...Ну, давай знакомится. Капитан-лейтенант Белов. Садись. Сейчас прикинем, что делать будем. Как себя чувствуешь-то?
Брыль сел. Если бы я не читал его документы из госпиталя, то никогда бы не поверил, что этот мальчик ненормален, и «способен на неадекватные и немотивированные поступки».
- Значит так, юноша. ВПД нам дали только на поезд. Командировочные не дали совсем, так, что доплачивать, чтобы лететь на самолете нечем. Свои я платить не буду. А посему, я сейчас иду в поселок, и буду брать билеты на ближайший поезд на Баку. Прямых рейсов из Мурманска нет, поедем с пересадкой. Скорее всего, в Москве. Так что, если повезет, суток через четверо будем на месте. У тебя самого, хоть какие-то карманные деньги есть?
Брыль посмотрел на меня, и я снова внутренне усомнился в его госпитальном эпикризе.
- Тащ...а давайте я вам добавлю денег на авиабилеты на нас обоих? Домой хочется побыстрее...
Его слова снова заставили меня подумать, что все-таки он и правда, несколько ненормален. Зарплату нам платили вовремя, но деньги уже здорово обесценились, и некогда высокое денежное содержание подводника, уже вызывало улыбку у жителей столичных городов.
- Брыль, откуда у тебя деньги?
Кажется Брыль понял, о чем я подумал после его слов, и как бы отвечая на мои внутренние сомнения, пододвинулся ко мне ближе, и заговорил вполголоса.
- Тащ...вы не думайте, я не сумасшедший. Честно... Меня, когда призвали в прошлом году, сразу определили в трюмные на 140-ю...там такая жопа была...не описать. Ну, я через полгода решил, что не для меня это. Закосил, и лег в госпиталь. Ну, а дальше уж дело техники.... сами понимаете...
Я оторопело смотрел на него. Тогда еще процесс коммерциализации призыва в вооруженные силы не приобрел такого размаха, как ныне, и слышать такие заявления, а тем более от самого простого матроса из пролетарской бакинской семьи мне было просто удивительно. Брыль принял мое молчание за недоверие, и продолжил.
- Я отцу написал. Он пошуршал там, денег прислал, а в Североморске земляки нашлись...ну знакомства там...туда-сюда... Ну, и списали так, чтобы уже больше никогда не призвали...Честно тащ...не вру. А деньги у меня есть. Давайте на самолете, а?
Сомневался я недолго. На психа Брыль явно не тянул. Лететь естественно было лучше, да и у меня оставалось больше свободного времени.
- Ну, ладно. Договорились.
Брыль, откуда- то из под робы извлек объемистый пакет, из которого вынул увесистую пачку сторублевых купюр, и протянул ее мне.
- Нате тащ...пусть лучше у вас будут. Оттуда и берите.
Я взял. Денег оказалось тысяч пять. Мысленно я охнул. Предупредив Брыля, чтобы он был к утру готов в любой момент сняться и уезжать, я забрал его документы и отправился в поселок за билетами.
Пора стояла осенняя, и народ по большей части возвращался на Север, а потому проблем с билетами у меня не возникло. Простояв меньше часа у окошка кассы, я стал обладателем транзитных авиабилетов на Баку, с пересадкой в Ленинграде на послезавтрашнее утро. Там же сразу приобрел билеты и на утренний автобус. После чего, с чувством выполненного долга, я направился домой, где «обрадовал» супругу вестью о своем скором отъезде. Она, в который уже раз оставалась одна с трехлетним сыном, и пока еще никак не могла привыкнуть к тому, что ее муж- офицер с ненормированным рабочим днем, и с часто возникающими непредсказуемыми служебными обстоятельствами.
Утром я сообщил старпому, что билеты взяты, и завтра мы уже убудем. Старпом обрадовался. Но предупредил меня, чтобы я никуда не уходил, потому - что он сейчас будет связываться с штабом флотилии насчет инструктажа. Пока он кому-то звонил, я обговорил с Брылем наши действия с утра, и рассказал, на что тратил его деньги. А потом пришел старпом и отправил меня к оперативному дежурному на инструктаж...
В рубке дежурного, меня ждал незнакомый капитан 1 ранга, с суровым лицом и профессионально-приветливым взглядом. После моего доклада, он внимательно изучил меня с ног до головы, и видимо оставшись, довольным пригласил сесть. Придвинувшись ко мне, он тихо и доверительно начал говорить:
- Слушай внимательно Белов. Обстановка тебе конечно известна. В стране неспокойно. А что в Баку недавно было и сам знаешь. Там сейчас каждый человек в военной форме - потенциальный враг для населения. Поэтому ехать тебе с этим бойцом придется в гражданской одежде. Так, что ты напрягись, и его тоже переодень, ну, чтоб более или менее прилично выглядел...Понятно?
Мне стало понятно. За всеми этими организационными вопросами, у меня совсем вылетело из головы, что я еду в очень непростое место, по нынешним временам. Всего чуть более полугода назад, в Баку свершилась чудовищная резня армян азербайджанцами, с погромами, поджогами, грабежом, последующим вводом в город войск, военным положением, комендантским часом и всем сопутствующим этому набором милицейско-военных мероприятий. До сих пор в новостях показывали, как по улицам Баку бродят патрули в бронежилетах, обвешанные оружием и в сопровождении БТРов.
- Так точно, товарищ каперанг! Понятно. Поедем в гражданке.
Каперанг удовлетворенно кивнул, и в течение минут пятнадцати так же вкрадчиво и негромко прочитал мне лекцию по нелегким межнациональным отношениям внутри Азербайджана, да и во всей стране, по большому счету. Когда, наконец, он многозначительно замолчал, я посчитал, что уже все, и сейчас меня похлопают по плечу, благословят на прощанье и пинком выгонят из штаба. Но не тут то было. Каперанг открыл папку лежавшую перед ним, достал какие-то бумажки, посмотрел на них, посмотрел на меня и сказал:
- А теперь Белов, самое главное...
Тут я как-то автоматически напрягся. Стало ясно, что все, что говорилось перед этим, просто прелюдия к чему-то серьезному.
- По последним директивам министра обороны... утвержденными после этих событий...сопровождение военнослужащих в эти регионы...короче так Белов. Сопровождать этого неадекватного азербайджанца будешь с оружием. Вот тебе отношение. Оружие получишь у себя в дивизии. Сегодня обязательно зайди в поселке в военную прокуратуру, там получишь наручники.
Мне стало плохо. Я представил себя пробирающимся по улицам Баку с пистолетом в одной руке и с пристегнутым наручниками Брылем в другой, и мне стало еще хуже.
- Товарищ каперанг! Да вы что...меня же...да меня убьют на хрен ради этого пистолета!!! Да и не азербайджанец этот Брыль...он хохол! Просто живут они там!
Каперанг кашлянул в кулак.
- А ты не ковбойничай!!! И наперевес с «Макаровым» не бегай!!! Может и вынимать не придется... Короче, это приказ, и не нам с тобой его обсуждать...Бегом в штаб дивизии за оружием! Свободен!
И каперанг встав, величаво удалился.
Потом, после поездки, я долго и упорно искал директиву министра обороны, на которую пытался ссылаться каперанг, но так и не нашел ничего похожего. Не уверен, что такая директива была вообще, и кому надо было всучить мне оружие тоже осталось для меня загадкой, но факт остается фактом, и мне пришлось топать в дивизию, где удивленный знакомый распред мне действительно вручил заранее приготовленный «Макаров» с двумя запасными обоймами боевых патронов, вписал его номер в отношение и, узнав, куда я еду, искренне пожелал вернуться обратно. Старпом в казарме тоже был несказанно удивлен этим обстоятельством, но вполне благоразумно предложил никому об этом не распространяться, а в прокуратуру зайти обязательно. Гражданская одежда у Брыля естественно нашлась, и далеко не самого плохого качества, поэтому, договорившись со старпомом, что утром его приведут в ней на остановку автобуса, я убыл в поселок на рандеву в военную прокуратуру. В прокуратуре мне пришлось общаться с краснопросветным капитаном, который выдал мне новенькие наручники под роспись, а, узнав, что мне уже дали пистолет, но не дали снаряжения к нему, понимающе заулыбался, и выдал новенькую подмышечную кобуру, тоже под роспись. Потом помог разобраться, как ее носят, в результате чего домой я ушел уже как оперативник, с пистолетом подмышкой, и с наручниками в кармане.
Весь вечер, сидя дома, пока сын игрался с настоящим пистолетом, из которого я вытащил патроны, а жена рассматривала наручники, и охала, я пытался решить, что мне делать с этим набором полицейских игрушек. Ближе к ночи, я окончательно уверился, что без них, мне будет как-то спокойнее, чем с ними, а потому, поздним вечером, засунул и пистолет и патроны с наручниками в карманы парадной шинели висящей в шкафу, и решил, что это хозяйство будет лежать здесь, и ждать моего возвращения. Мне сразу стало как-то легче, и я уснул на мягкой и теплой груди жены спокойно и без грызущих дурных мыслей.
Утром, помощник дежурного по части, доставил мне на остановку, щегольски одетого Брыля с довольно презентабельным саквояжем, а-ля доктор Ватсон. Мы уселись в автобус, и наше путешествие началось.
На КПП документы Брыля долго рассматривали, потом было решили сразу же арестовать за гражданскую форму одежды, и просто возмутительно счастливый вид, но когда я, отозвав дежурного в сторону, продемонстрировал «психические» бумаги, сочли за нужное, осторожно ретироваться, дав отмашку водителю на проезд шлагбаума. В Коле, мы сошли с автобуса и, поймав такси, поехали в аэропорт. Там все прошло гладко, но только вот в процессе ожидания регистрации, у меня кончились сигареты. В этом достопамятном году, наравне со многими дефицитами, в стране неожиданно образовался дефицит никотина. Из магазинов и киосков пропал абсолютно весь табачный ассортимент. Если в центральной части страны, еще можно было как-то разжиться куревом, то на Севере ситуация с сигаретами очень напряженная. На кораблях разобрали плесневелые запасы «Памира», который был положен матросам, но никогда не бывал, востребован, и подчас просто выбрасывался, чтобы не занимать место. Меня, до поры до времени, выручало то, что я курил еще и трубку, и когда после автономки экипаж был в санатории под Москвой, умудрился случайно купить полтора десятка пачек болгарского трубочного табака «Нептун», какие меня и спасали практически до отъезда в Баку. Но, к сожалению всё хорошее тоже кончается, кончился и табак, а вот курить хотелось. Найденная где-то дома полупустая пачка пересохшего от старости «Родопи» спасла меня только до аэропорта, а там я остался уже один на один с никотиновой зависимостью. Ненадолго меня спас мой подконвойный Брыль, у которого тоже оказались последние две сигареты в помятой пачке «Примы», которые мы выкурили перед посадкой, смакуя, и сплевывая прилипающие к губам табачины.
Через полтора часа мы выгрузились в аэропорту Пулково, где нам предстояло прождать часа три до рейса в солнечный Азербайджан. Первым делом, забыв даже о гальюне, мы с Брылем бросились на поиски сигарет. Столицы, есть столицы, и курево обнаружилось сразу, в первом попавшемся кооперативном буфете, но по абсолютно космическим цена. Мысленно пощелкав в уме счетами, я вздохнул, и решил все - же прикупить себе хотя бы блок, самых дешевых в этом заведений сигарет «Арктика». Но был неожиданно остановлен Брылем.
- На надо зря деньги тратить, тащ каплейтенант... Дома все будет. Давайте по пачке купим.
Почему-то я решил, что ему можно верить, и ограничился парой пачек. После этого, мы с блаженством перекурили, и отправились перекусить. Цены в закусочных аэропорта были так же величественны, как и цены на табак, и я начал потихоньку сомневаться в своей кредитоспособности. Потом Брыль, попросился на все оставшееся время отправить его в видеозал на просмотр какой-то то ли «Мухи», то - ли «Конана варвара». Я согласился, но перед этим, Брыль, впервые оказавшийся после Баку в большом городе, с детской непосредственностью прилепился к какому-то киоску, торговавшему всякой расплодившейся на этот момент кооперативной ерундой. Он накупил массу какой-то мелочи, и, в конце- концов, прикупил значок, имитирующий знак депутата Верховного Совета СССР, но с надписью «Депутат самого себя». Значок Брыль торжественно приколол к лацкану своей джинсовой куртки, и убыл смотреть видеоужасы, а я отправился на осмотр заметно изменившегося с моего последнего прилета аэропорта. Если бы я знал, как икнется нам этот значок вскорости, то, наверное, отодрал его от брылевской куртки с воротником.
Рейс на Баку вылетел минута в минуту. Полет прошел быстро, так как я просто уснул, а Брыль прилип к какой девушке на соседнем кресле и весь полет рассказывал ей о красотах Каспия, ужасах Заполярья и героике службы подводника. Баку встретило голубым небом, палящим солнцем и удушливой жарой, так, что, выйдя на трап самолета в своих северных нарядах, мы моментально взопрели, и разделись до рубашек. И тут я сразу приметил, что всё как-то неправильно в этом аэропорту. И высадили нас из самолета не к автобусу, а довольно далеко от самого аэропорта, и что встречали нас носатые черноволосые милиционеры, а не служащие «Аэрофлота», и что весь пассажирский табор направили не к самому зданию вокзала, а к соседнему невзрачному зданию. И еще на стенах этого здания, явственно просматривались следы от автоматных очередей...
В здание всех запускали через узкую дверь, за которой был установлен временный турникет. Было заметно, что помещения совершенно не предназначены для приема пассажиров. И самое главное, что за турникетами стояли военные и милиционеры, все как один азербайджанцы, вооруженные до зубов, и упакованные в доспехоподобные бронежилеты. Хотя они и не проявляли никакой агрессивности, но все пристально всматривались в лица пассажиров. И когда Брыль, шедший передо мной, миновал турникет, два милиционера, неожиданно ловко взяли его под руки, и быстро повели к какой-то двери. Я, было, рванул за ним, но меня резко и неожиданно остановил какой-то какой- то майор, и когда я, было, попытался отодвинуть его в сторону, чтобы догнать моего уводимого в неизвестность подопечного меня просто спеленали. В спину ударили чем-то жестким, по видимому прикладом автомата, а когда я приземлился на пол, руки резко завернули за спину, защелкнули наручниками, и пару раз ласково приложили ногами по ребрам, чтобы я успокоился. Потом меня приподняли, и потащили в соседнее помещение. Туда же принесли мою сумку. Начался обыск. Говорить мне не давали, да и толку было никакого. Вокруг слышалась только азербайджанская речь, в которой я, только благодаря сроку службы, понимал несколько ругательных выражений, которых, кстати, слышалось немало. Как я был счастлив в этот момент, что не взял с собой и пистолет и наручники, и вся моя принадлежность к вооруженным силам ограничивалась только документами. Карманы у меня вывернули, содержимое сумки вытряхнули на стол и методично просеивали в четыре руки. Не найдя ничего крамольного, вещи запихнули обратно в саквояж, а мои документы изъятые из карманов куда-то унесли. Меня же, с наручниками защелкнутыми за спиной, вытолкнули в еще одну дверь, за которой оказалась неплохо оборудованная камера, с решеткой, нарами, и группой, довольно прилично выглядевших товарищей на них. Мои тюремщики затолкнули меня в камеру, не сняв наручники, заперли решетку, и удалились.
- Здравствуйте молодой человек! О...да вы в оковах... Проходите, проходите...присаживайтесь. Как говорится, в ногах правда нет...как и ваших руках вероятно тоже!
В камере находилось пять человек, все очень прилично одетые, чистенькие и все с каким-то сытновато - одухотворенным выражением лиц, которые бывают либо только у пожизненных членов Союза писателей, либо у махровых номенклатурщиков на заслуженной пенсии.
- За что же вас загребли в кутузку, молодой человек?
Говоривший был мужчина за пятьдесят, статный, но тучноватый, с залысинкой и благообразным вальяжным лицом, на котором прочитывались годы, проведенные явно не у мартеновской печи, и тем более не в военной организации.
- Матроса домой вез... больного... только сошли с самолета, сразу схватили, как бандитов... наручники эти еще нацепили...
Ооо...так вы молодой человек, вероятно офицер?- заинтересованно спросил мужчина.
-Да. Северный флот.- утвердительно кивнул я.
- Да, молодой человек, армия сейчас находится, в очень тревожном состоянии... Мы давно предупреждали, что все может, кончится именно так. Бойня, кровь, народная ненависть к режиму...
Мужчину явно понесло, и я не очень вежливо, перебив его, спросил:
- Это все понятно. Но почему на мне наручники, и я сижу тут с вами? Что происходит?
Мужчину это ни капли не обидело, и он даже с каким-то удовольствием и восхищением начал объяснять:
- Видите ли, господин офицер, сейчас в Азербайджане проходят первые, заметьте именно первые независимые выборы с момента воцарения Советской власти на Кавказе! И я очень даже понимаю наших азербайджанских товарищей, которые не хотят, чтобы на волеизъявление народа оказывали давление извне...очень понимаю... Вот поэтому, они и задерживают всех, кто может оказаться, так называемыми независимыми наблюдателями, а по сути, быть кремлевскими наймитами... А мы...представители «Демократической России», всегда выступали стороне наших национально-духовных соратников, и довольно странно, что нас, идейно-солидарных с народом Азербайджана держат здесь...
Деморосса снова понесло, а я поняв, в чем суть дела в общем, но, так и не поняв за что же здесь сижу, я сам, как-то успокоился, и примостился поудобнее на свободное место на нарах. Группа же «арестованных» демороссов, воодушевленных моим собеседником, подхватила его выступление и начала практически митинг в нашем узилище. Я вполуха, слушал их революционный бред, больше стараясь как-то поправить наручники, которые уже довольно больно впивались в запястья рук.
- Офицер, я бы смог тебе их снять сейчас, но лучше не надо. Думаю, тебе скоро отпустят, и зачем лишний раз нервировать айзеров. Потерпи немного.
Повернув голову, я увидел человека, на первый взгляд внешне мало, чем отличавшегося от разглагольствовавших демократов, но во взгляде, которого читалась воля, сила и презрение к сидящим рядом демагогам.
- Говоруны...твою мать... Привыкли всю жизнь в Доме журналиста коньяк жрать и анекдоты про Брежнева рассказывать, и все туда... демократы. То же мне, свобода возлияния... Сейчас их еще человек десять наберут, и обратно в Москву отправят...чтобы не мешали...а может и наоборот пустят, чтобы еще больше народ разозлить... мало еще кровушки пролили...Не вертись офицер, я тебе сейчас под наручники носовой платок подсуну, чтобы не резали....
Больше он ничего не говорил, но все произошло по его сценарию. Сначала увели всех демороссов, предварительно на чистейшем русском языке объявив им, что через десять минут они будут лететь по направлению к Москве. С ними увели и моего собеседника. Я остался один. Еще через полчаса, мою клетку отпер устрашающего вида огромный азербайджанец, в военной форме без знаков различия, с автоматом ППШ на плече, и с анекдотичной, огромных размеров, клетчатой кепкой на голове.
- Виходы...
Я слез с нар, и вышел из клетки. В соседнем помещении, где меня обыскивали до этого стоял, улыбающийся Брыль, оживленно разговаривающий на азербайджанском языке с еще одним военизированным местным жителем без погон. В углу валялась моя сумка.
- Тащ капитан-лейтенант! А что это у вас?
Увидев на моих руках наручники, Брыль перешел на азербайджанский, и начал громко говорить, показывая на меня. Его собеседник снял автомат с плеч, положил на стол и подошел ко мне.
- Нэ обижайся командир, ошибочка вышел, пока туда-сюда, разобрались совсем...
Наручники он мне снял, и протянул мои документы. Потом выложил сумку. Потом порылся еще раз у себя в нагрудном кармане и протянул конверт с деньгами Брыля.
-Нэ бойся командыр, я сбэркасса!
И протянул мне, даже на взгляд, заметно похудевший конверт. Я его взял и поглядел на Брыля. Тот утвердительно кивнул головой, и я спрятал конверт в карман. Уже на улице, мой подопечный, сильно извиняясь, поведал, что стало причиной нашего ареста. Это оказался тот самый псевдодепетатский значок, который даже с пары метров, очень напоминал настоящий. Власти Баку, чтобы полностью обезопасить свои выборы от влияния, кого бы то ни было, приказали любых депутатов из Москвы отлавливать на всех вокзалах, и отправлять обратно в те города, из которых они прибыли. И как оказалось, Брыля с его нагрудным знаком, не взирая на возраст, приняли за депутата, и обошлись с ним довольно вежливо, а меня без значка, приняли за его телохранителя, а потому заломали по-простому, да еще и по почкам надавали. Когда же разобрались в чем дело, ситуация плавно перетекла в привычный восточный базар, и еще часа полтора, азербайджанские слуги правопорядка обсуждали с Брылем сумму бакшиша, за которую они бы нас выпустили без всяких последствий. Когда финансовый вопрос, наконец, был решен на приемлемых для обеих сторон условиях, мы и были сразу освобождены.
Домой к Брылю мы ехали на такси. Если на центральных улицах, все было более или менее чисто, то на окраине и правда, были еще заметны следы зимних событий. То тут, то там попадались сожженные или просто разрушенные дома, и остовы обгоревших автомобилей. По дороге, мой подопечный предложил сразу заехать в военкомат и отдать документы, чтобы сразу закрыть этот вопрос. Время было еще раннее, и я согласился. Военкомат оказался тоже полуразрушен, и военком района, плотно сбитый полковник-азербайджанец восседал на втором этаже уцелевшего ветхого флигеля, один, даже без секретаря. Он молча посмотрел бумаги, поставил мне печати на командировочный, и как-то невесело то ли себе, то ли мне сказал:
- Сумасшедший к сумасшедшим вернулся...
Потом поднял глаза на меня.
- Парень то хоть вменяемый?
- Более чем, товарищ полковник.
- Ну, ясно. Ладно, иди капитан. Передай уж в руки родителям-то.
Полковник совершенно без акцента говорил по-русски, да и планки на его мундире были не только от юбилейных медалей.
- Обязательно товарищ полковник.
Он протянул мне руку.
- И уезжай отсюда капитан побыстрее. Здоровее будешь. И совет: не вздумай ночью по городу гулять, как раньше... бывало...
Мы обменялись рукопожатиями, и я покинул военкомат, тем самым официально завершив свою миссию спасения матроса Брыля.
Мой «ненормальный» жил в окраинном одноэтажном районе, под названием Рабочий поселок. По сути, это было огромное скопление частных домов и домиков, образующих настоящий «Шанхай». Калитка в дом Брыля была не заперта, и мы свободно вошли во двор, в котором росли гранатовые деревья, которые я видел первый раз в жизни. Дом был одноэтажным, с большой открытой терассой. И дома никого не было. Как оказалось, во второй половине дома, выходящей дверьми на другую улицу, жил старший брат Брыля, у которого хранились запасные ключи, и он, попросив меня подождать, побежал к нему. И с этого момента началось мое знакомство с азербайджанским гостеприимством...
Буквально через минуту, после уходы Брыля, в калитку вошли двое. Один невысокий, немолодой и худощавый мужчина, загорелый до шоколадного состояния. А рядом с ним вышагивал огромный и необъятный мужчина, с ярко выраженными кавказскими чертами лица, начиная от анекдотично огромного носа, заканчивая буйной растительностью, выпирающей из -под рубашки во всех доступных местах. И судя по взглядам, которые они оба кидали на меня по мере пересечения двора, ничего хорошего меня не ждало.
- Ти кто!? Что здэсь делаешь?! Кто тебя звал!?
Я начал пятиться к двери дома.
- Извините, я привез...
Парочка начала подниматься по ступенькам, а мне уже не было куда отступать.
- Что привез, что привез!!! Воровать хочешь!!! Чатлах! Готверан! Рамис, держи его!
С предпоследними словами, я был знаком, благо годы военной службы, кого угодно сделают минилингвистом, и слова эти не предвещали ничего хорошего. Но на мое счастье, в тот момент, когда динозавроподобный Рамис, схватил меня за рубашку, где-то сзади раздался крик:
- Папа, это командир мой, он меня домой привез!
И Рамис держащий меня за руки, и второй, оказавшийся Брылевским отцом, одновременно повернули головы на звук голоса. Я тоже вытянул шею, и постарался выглянуть из-за могучего тела азербайджанца. По дорожке бежал улыбающийся Брыль, а за ним семенила его более взрослая копия.
- Сынок!!! Вернулся... ай хорошо как!!!
Не смотря, на такой поворот событий, сразу исключающий меня, как человека, втихомолку проникшего в чужой дом, могучий Рамис меня не отпустил. Удостоверивший, что на дорожке действительно молодой Брыль, он, не выпуская меня из рук, неожиданно обнял меня, да так, что дыханье сперло, и заорал во весь голос:
_Ай, спасыбо дорогой!!! Друга, брата нам вэрнул!!! Такой радость доставил!!!
Я пытался каким-то образом извернуться, и вырваться из объятий Рамиса, но ничего не получалось. К тому же от него пахло смесью чего-то пряного, табака и каким-то ядреным ароматом, напоминавшим смесь чеснока и лука одновременно. Он так бы, наверное, и тискал меня еще минут десять, если бы не отец Брыля, оторвавший его от меня, каким-то коротким, но явно емким выражением. После чего, отец матроса протянул мне руку и представился:
- Сергей Николаевич Брыль...отец... спасибо!
И тоже набросился на меня с объятьями. Потом меня обнимал старший брат Брыля Игорь. Потом, немного погодя пришла его мама, которая по сравнению с мужчинами была очень скромна и сдержана, ограничившись материнским поцелуем в обе щеки. Потом, пока я умывался, и приводил себя в порядок, в комнате был оперативно накрыт стол, а заодно оповещена вся улица о возвращении блудного Брыля. Причем, процедура оповещения была проведена в военном образцово-показательном варианте, потому - что, потратив на умывание максимум десять минут, и выйдя во двор, я обнаружил там уже человек двадцать пять мужчин, примерно одинакового возраста, степени небритости и национальности. Каждый из них, считал обязанным потискать меня несколько минут, поблагодарить меня за спасение их соседа, брата и просто хорошего человека. Причем говорили они все на каком-то псевдорусском языке, который я понимал ровно наполовину, отчего как-то немного комплексовал и чувствовал себя не в своей тарелке. Как оказалось потом, семья Брылей переехала в Баку много лет назад, сразу после войны, и с тех пор практически полностью ассимилировалась с местными жителями, начиная от говора и внешнего вида, заканчивая даже домашним укладом. Из человек тридцати постоянно подходивших и отходивших от нашего стола, не было ни одной женщина, и только мама Брыля носилась как курьер, разнося огромные чайники с зеленым чаем, закуски и прочее, для тех, кто не смог поместиться в небольшой комнате. Застолье продолжалось довольно долго, и я, до того, как окончательно размориться от жары, дорожной усталости и теплой водки, которой со мной хотели чокнуться все из присутствующих, успел попросить самого здравомыслящего, из гуляющих, брата Брыля Игоря, о помощи в приобретении билета обратно, до Москвы. Последнее, что я помню, постепенно сдаваясь в плен пьяненьким сновидениям, что просил у него закурить, попутно жалуясь об отсутствии на Севере, никотина, как класса товара.
Утром, меня разбудил яркий луч солнца, прорвавшийся к моему припухшему от вчерашнего торжества лицу, сквозь щель в занавеске. Было тихо, лишь за окном, было едва слышно, чей-то негромкий и неспешный разговор. Я взглянул на часы. Было половина девятого утра. На кухоньке копошилась мама Брыля, которая поздоровалась со мной так по доброму, словно я был ее близким родственником, и отчего мне сразу стало стыдновато, за то, что я не помнил, как вчера лег спать. Когда я умылся, он проводила меня на веранду, где за очень низким столиком, на табуретках со спиленными ножками, восседал Сергей Николаевич, Игорь и Рамис. Они сосредоточенно пили зеленый чай из огромных пиал, хрустя баранками, и зачерпывая зеленоватое варенье из ретроспективных розеточек. Беседа была спокойной и неторопливой, и по большому счету была посвящена мне. Высокое собрание, решало как меня правильно и красиво проводить обратно. Не в смысле побыстрее выпереть, а именно, как выполнить все мои пожелания, чтобы я остался доволен. Мое появление за столом эти рассуждения не прекратило, а наоборот вызвало массу вопросов, чего я хочу, и что мне нужно. Я постарался как можно лаконичнее объяснить, что хочу побыстрее в Москву, к маме, и что больше мне ничего не надо. Ну, разве только сигарет, и то мысленно пересчитав свою наличность немного, ну хотя бы пару-тройку блоков. Мужчины переглянулись, покивали головами, и предложили мне спокойно завтракать и пить чай, после чего мы решим вопрос с никотином, а уж потом займемся билетами. После чая, который, к моему удивлению оказал очень тонизирующее действие на мой расшатанный вчерашним возлиянием организм, Игорь отправился к себе домой, что-то подкрутить в своей «копейке», чтобы мы могли совершить круиз по Баку, я с Рамисом отправился за сигаретами. Поплутав по узким, хаотично искривленным улочкам и переулкам, мы вышли к совершенно невзрачному строению, за забором, слепленным из самых разнообразных материалов, начиная от половых досок, заканчивая ржавыми жестяными листами. За калиткой нас ждал потертый немолодой азербайджанец, во вьетнамском блестящем «Адидасе», и с полным ртом золотых зубов. Перекинувшись с Рамисом парой слов, они поулыбались, похлопали друг друга по плечам, потом поулыбались мне, похлопали меня по плечу, и пригласили в покосившийся сарайчик, построенный явно «хап» -методом. Невзрачное строение, внутри содержало просто огромное богатство по нынешним временам. Вдоль стен громоздились коробки с надписями, от которых во рту скапливалась слюна, а рука непроизвольно тянулась к спичкам. «Родопи», «Ту-134», «Интер», «Ява», «Кишинев», у одной из стен под потолок вздымались сероватые коробки с «Беломором», а у самой двери горой валялись бумажные мешки с «Примой». На мой взгляд, весь мой экипаж, с таким количеством табачной продукции, мог запросто уйти в автономку на полный срок, а потом бы еще и осталось. Пока я лихорадочно просчитывал в уме сумму, какую мог потратить на этот дефицит, Рамис взяв мешок, начал деловито закидывать в него один за другим блоки «Родопи». Когда я отвлекся от умственной деятельности, он успел накидать блоков пятнадцать, и не собирался останавливаться. На все мои интенсивные возражения, Рамис отвечал коротко, но решительно.
- Ти нам брат вэрнул, нэ обыжай...Подарок!
А когда я начал вынимать деньги, посмотрел на меня так, что стало понятно, что их лучше спрятать обратно, и даже не вспоминать о них. Уложив в мешок двадцать блоков, Рамис просто присыпал их сверху «Примой», насколько возможно, обнял мешок своими гигантскими руками, и мы отправились обратно. Денег с меня не взяли ни копейки, и в этот момент я понял, что это только начало.
У дома нас уже ждали две машины. Одна Игоря, а вторая родного брата Рамиса, мужчины такого же внушительного вида, только чуть моложе выглядевшего. Сигареты были сданы маме Брыля, меня усадили в «копейку» Игоря, и наша кавалькада рванула в сторону центра города. И самым первым пунктом по моей просьбе стал железнодорожный вокзал.
Город был красив. Красив какой-то чарующей смесью архитектурных стилей и направлений, приправленных азиатско-кавказским колоритом, и даже присущая всем восточным городам атмосфера грязноватого базара, наоборот вписывалась очень органично в этот город, который уже к сожалению, был явственно затронут наступающей эпохой потрясений и безвластия. У вокзала мы остановились, и отправились в кассы. Шествие выглядело внушительно. Впереди шел я с Брылем, его брат Игорь, сзади возвышаясь над нашими головами Рамис со своим братом, а еще сзади шли пару друзей Брыля, за компанию отправившиеся с нами. У самих касс было абсолютно пусто. Только рядом, прислонившись к подоконнику, лениво перебирал четки, упитанный, прилично одетый и до синевый выбритый азербайджанец. Кассир, на мой вопрос о билетах в Москву на ближайший поезд, ответила очень вежливо, даже с каким-то участием, что их нет на ближайшие тридцать суток. Ни СВ. ни купе, ни плацкарт. Все мои сопровождающие лица, начали горячо и возмущенно выказывать ей свое отношение ко всему железнодорожному транспорту, и пока они там читали свои монологи, ко мне мягко и неслышно подошел, стоявший поодаль мужчина, и вкрадчиво спросил:
- Уважаемый, проблэмы есть?
Я сразу все понял.
- Есть. Очень нужен билет до Москвы.
Мое сопровождение, узрев новое лицо, перестало уничтожать словом кассу, и молча обступило нас.
- Вах, как понымаю...Ехать надо очень, да?
- Очень!- согласился я.
- Могу попробовать помочь...нэ знаю...можэт нэ получыться...
Весь мой эскорт, мгновенно заговорил по-азербайджански, перебивая друг друга, интенсивно жестикулируя, и что-то объясняя, показывая на меня. Кассовый магнат, невозмутимо крутя четки, вдруг хлопнул в ладоши.
- Ой, какой уважаемый человек, не может уехать...Пойдем, поговорим с женщиной...должна помочь...должна....
И деликатно взяв меня под локоть, повел к кассе.
- Люба, надо помочь очень хорошему человеку...очень достойному и хорошему человеку...
И повернувшись ко мне спросил:
- Сколько билетов? На какое число?
Ответить я не успел, потому что за меня ответил Игорь.
- Один. Москва. На завтра.
Азербайджанец наклонился к окошку.
- Любочка, завтра человеку ехать надо. В Москву.
И снова поднял голову ко мне.
- СВ? Купе? Нижний полка, верхний полка?
Тут уже свое слово успел вставить я.
- Купе, пожалуйста. Если можно нижнюю.
За низким окошком кассы началось шевеление. Я, в душе уже опасаясь, что меня снова заплатят, рывком подскочил к кассе, вытаскивая кошелек. Через минуту, билет на завтрашний утренний рейс перекочевал в мой карман, а я расплатился за него ровно по таксе. Предполагая, что «на лапу», деловому азербайджанцу мне еще предстоит давать, я повернулся к нему, и наткнулся на его очень доброе и улыбающееся лицо.
-Ой, какому человеку помогли...долго-долго помнить буду...
Я поблагодарил, и начал было открывать кошелек, но он меня остановил, и очень витиевато объяснил, что ему стыдно, что он хотел такого человека о чем-то просить. Пока я соображал, что ответить, меня по плечу постучал Игорь, и предложил уходить. Как оказалось, пока я разбирался с кассой, мзду за билет, все-же умудрился отдать он, и естественно наотрез отказался брать у меня деньги обратно. После этого я твердо решил, что ничего покупать не буду, а если и буду, то только за свои и быстро, пока они не успели меня опередить.
Потом была изумительная экскурсия по городу. Мы бросили машины, и всей компанией прогулялись по старому городу, его бульварам и улочкам. Я узнал, что такое дворец Ширваншахов и увидел знаменитую Девичью башню. Мне даже показали знаменитое место, где Никулин и Миронов в «Бриллиантовой руке» усиленно «ломали» руки, и где-то там же рядом мы перекусили ошеломляюще вкусными и сочными шашлыками, которые нам подносил старый бакинец, в белоснежнейшем халате и белом колпаке. Все мои усилия, платить самому, пресекались сразу, и очень грозно, так, что уже к середине дня я перестал комплексовать по этому поводу, хотя напоследок снова пришлось немного покраснеть. Уже перед самым отъездом домой, я увидел книжный магазин, и с детства, питая очень большую любовь к печатному слову, рванул туда посмотреть. То, что я увидел, повергло меня в шок. Полки были полны дефицитных книг, тех самых, на которые у нас сдавали тонны макулатуры, получали талончики и радовались как дети, очередному томику Дюма, или Хейза. Тут все это, и не только, лежало свободно, и, кажется без ажиотажного спроса. Да и вообще магазин на восемьдесят процентов был забит книгами на азербайджанском языке, а русскоязычная литература занимала совсем немного места. Я завис у этого прилавка минимум на полчаса, рассматривая подарочные издания «Графа Монте-Кристо», солидные тома Сименона, и даже отдельные книги сверхдефицитного Пикуля. Книги были недешевы, я очень долго облизывался, и, наконец, решившись, купил себе трехтомник Пикуля, и двухтомник братьев Стругацких. Я бы конечно взял все остальные книги, потому что никогда не считал возможным экономить на книгах, но большего себе позволить не мог, и зажав купленное, с тяжелым сердцем покинул магазин. Каково же было мое удивление, когда, уже усевшись в машину, нам пришлось еще несколько минут ждать Рамиса, который, открыв дверцу машины, протянул мне саму настоящую, анекдотичного и растиражированного вида авоську, в которую были свалены все книги, которые я успел посмотреть...
- Подарок...от Магомедовых тебе...вижу, хороший книги...читай, да....
И Рамис улыбнулся так широко, что я даже не нашелся, что ответить, и лишь скороговоркой, опустив глаза, поблагодарил того, в глубине души понимая, что рад этому подарку, хотя по идее радоваться ему было стыдновато.
По приезду домой, оказалось, что пока мне демонстрировали красоты Баку, дома готовились к моим проводам. Не знаю, откуда у них была уверенность, что я возьму билеты именно на завтра, но столы накрыли именно сегодня. И накрыли, надо сказать, как будто провожали в Москву, как минимум ближайшего родственника. Пока, мама Брыля вместе с супругой Игоря и еще какими-то молодыми женщинами суетились у столов, отец моего матроса, вежливо взяв меня под локоть, повел хвастаться своими гранатовыми деревьями. Их оказалось много, и что самое интересное, чего я никогда не знал, все разных сортов. Я даже не догадывался, что существуют белые гранаты. С каждого дерева, Брыль старший, срывал мне ветку, с гранатами, стараясь, чтобы ветка эта была обязательно, не только с плодами, но и с листьями. В конце экскурсии я напоминал гранатовый куст, с головой и ногами, и подробной и исчерпывающей информации о гранатах, узнал еще и историю семьи Брылей. Все они были чистейшей воды украинцы, родители которых во время войны эвакуировались сюда, да потом и остались. С годами, они настолько адаптировались к местному образу жизни, что и внешне и разговором, и даже домашним укладом стали практически неотличимы от аборигенов этих мест. Как я понял, Брыль старший работал простым водителем на местной автобазе, и работал им так, как работал весь Азербайджан, да, наверное, и все наши юго-восточные республики. Возил молоко из какого-то близлежащего колхоза на молокозавод. И осуществлял это так. Свою получку, он сразу делило на две части. Первую платил кому-то в колхозе, чтобы ему проставили в путевке, что он за месяц сделал энное количество рейсов и отвез энное количество сырья на молокозавод. Вторую платил на молокозаводе, чтобы ему отметили, что он это привез, и потом списали, как прокисшее и испорченное. Потом уже из собственных денег платил за те самые путевки своему диспетчеру на автобазе, за месяц, а то и больше, и совершенно отдельно платил за путевку, куда-нибудь в среднюю полосу. А потом, приплатив еще кому-нибудь в гараже, он забирал машину, грузил ее разными фруктами, и гранатами в том числе, и ехал в среднюю полосу, с официальной путевкой, где всегда находились люди, готовые купить эти свежие и дефицитные продукты, для дальнейшей реализации. Все это давало Брылю доход, позволяющий совершать всего 5-6 круизов в год, проводя остальное время дома, в любимом саду, числясь одновременно ударником социалистического труда в родной автоколонне.
Застолье, по поводу моих провод, очень напоминало элементарные проводы в армию. Сколько я наслушался хороших и добрых слов в свой адрес от абсолютно незнакомых людей не передать. И хотя было понятно, что это лишь восточная вежливость, но было довольно приятно, отчего я вскорости снова начал клевать носом, благодаря скорости чередования тостов. Что самое интересное, Брыли, сохранившие для себя украинские национальные ценности, в виде любви к салу, свинине и прочим антимусульманским продуктам, в большом количестве выставили все это на стол, и их правоверные соседи, с большим вкусом поглощали сало с чесночком, под добротную «Столичную», с горячим лавашиком в довесок.
Утро прошло практически по сценарию первого дня, а вот когда я начал собираться, оказалось, что вещей у меня что-то многовато. К моей сумке, сначала добавилась огромная сетка с гранатами, коробка с сигаретами, и авоська с книгами. Потом со своей половины пришел Игорь, и принес еще одну сумку. Как он сказал, для моей жены. В сумке лежал десяток дефицитнейших коробок шоколадных конфет, причем одинаковых не было совсем, и причем все были московские, самых известных фабрик. Потом долго прощались, и даже опрокинули с Брылем старшим по стопке на посошок. А когда подъехал Игорь, и мы начали все это перетаскивать в машину, ко всем прочим вещам, мне на колени добавилась огромная корзинка со снедью в дорогу, которую принесла мама матроса, перекрестив меня на прощанье.
На улице, к нашей машине сзади пристроился автомобиль Рамиса, и еще одна «Волга» со вчерашними гостями. Ехали неторопливо, с восточной вальяжностью, а потому когда, наконец, весь кортеж добрался до вокзала, до отправления состава оставалось уже пять минут, и я уже начинал покусывать губу, от предчувствия неминуемого опоздания. Слава богу, а скорее слава восточной неторопливости, с которой поезд трогался с родного вокзала, я успел. Но моя посадка в вагон была просто феерической. Сначала вся толпа провожающих высыпала из машин, и подхватив мои вещи, стремительным броском выдвинулась к вагону. Потом последовал сам ритуал прощания, с речами, объятьями и поцелуями. А потом начался внос вещей, во время которого Рамис жизнерадостно беседуя с проводниками, удерживал стоп-кран вагона...
Моими соседями в купе оказалась молодая пара, лейтенант с симпатичной блондинистой супругой едущие в отпуск, и приятная женщина лет пятидесяти, наоборот приезжавшая в гости к сыну, служившему в окрестностях Баку, в поселке Гюздек. С их рассказа, все выглядело примерно так. Поезд, слегка дернувшись, остановился, и буквально через минуту в купе залетел, бандитского вида, азербайджанец с коробкой в руках, молча положил ее на свободную нижнюю полку и так же молча вылетел в коридор. За ним проследовало еще пять человек, каждый молча укладывавший поклажу на полку, и так же молча исчезавший. Потом поезд тронулся, и появился я. Женщина, которую звали Ирина Степановна, вообще сказала, что сначала они подумали, что с ними едет какой-то бандит. В процессе укладывания горы моих вещей под полку, обнаружилось, что ко всему прочему, добавилась еще одна коробка, в которой стояло шесть бутылок коньяка. Две бутылки «Ширвана», которого я до этого даже и не видел, и четыре бутылки коньяка «Гянджа», который мне уже приходилось пробовать. В процессе знакомства, я успокоил попутчиков, и в знак знакомства выставил на стол две бутылки коньяка, со свежесорванными гранатами. В корзинке, которую собрала мне мама Брыля, обнаружилось такое количество снеди и сладостей, что я мог бы ехать до Мурманска, не утруждая себя мыслями о хлебе насущном. Само - собой, и это все перекочевало на стол, и мы устроили прощание с Баку, в котором приняло участие все мое купе, и Ирина Степановна с искренней доброжелательной улыбкой, и жена лейтенанта Света, без лишней жеманности, и лейтенант Игорь, с удовольствием и острым желанием выговориться кому-нибудь ...
Машины с моими провожающими, которые махали руками из окон, неслись вдоль путей, провожая поезд пока дорога не повернула вбок. Баку остался позади. Мы сидели и смаковали коньяк, оказавшийся изумительного, не похожего на другие немного тягучего, пряноватого вкуса и говорили. Дороги вообще располагают к разговорам. Света, простодушно и мечтательно делилась планами по благоустройству их служебной квартирки в гарнизоне, Игорь в тамбуре, смоля сигарету за сигаретой, зло и обеспокоено рассказывал, о том, что творится вокруг их части на самом деле, а мудрая Ирина Степановна немного грустно жалела, что так и не смогла уговорить своего сына переводится в Подмосковье, хотя тому давно предлагали это сделать. Дорога, в такой душевной компании пролетела быстро, и мы расстались на перроне в Москве с самыми хорошими воспоминаниями друг о друге.
Я погостил у мамы и вернулся в Гаджиево. Обрадовал семью дарами Востока, сдал пистолет и наручники, мирно пролежавшие все дни в шинели, и продолжил свою привычную службы, постепенно забывая свой бакинский вояж.
Наверное, вся эта история, состоящая из нагромождения флотских «чудес» и жизненных коллизий, могла бы остаться, пусть и несколько своеобразным, но все же заурядным эпизодом в моей жизни, если бы не одно. Неожиданно для меня самого, участники этих событий начали появляться на моем горизонте с завидной частотой. Сначала, осенью 1993 года, когда наш законно избранный президент, штурмовал наш же законно избранный парламент, я узнал на экране телевизора, в одном из защитников Белого дома, того самого человека, с которым меня свела судьба в «обезьяннике» Бакинского аэропорта. Был он в камуфляже, с погонами полковника, и очень выделялся на фоне остальных разношерстных бойцов. Еще через несколько лет, в одной из книг посвященной этим событиям, я нашел его фотографию, и узнал, что этот полковник, судя по всему, настоящий офицер, погиб там в эти дни, сражаясь, наверное, за все то, что считал самым важным в своей жизни.
Уволившись в запас, я стал работать в Москве, и офис моей компании располагался практически на Патриарших прудах, где в 1998 году я встретил Ирину Степановну, изрядно постаревшую, но все такую же улыбчивую и доброжелательную. Каюсь, но узнала меня она, и мне даже пришлось поднапрячь память, чтобы вспомнить те сутки в поезде. Она не зря переживала тогда за сына. Ее сын, майор Советской Армии, погиб от рук бойцов Национального фронта Азербайджана, отказавшись отдать личное оружие при нападении на их часть. С тех пор я иногда гулял с ней вокруг Патриарших, пока она в 2002 году не умерла от сердечного приступа.
В 2005 году, находясь на конференции в Турции, я заметил в отеле супружескую пару, которая показалась мне смутно знакомой. Это оказались те самые мои попутчики, Света и Игорь. Для них те годы, тоже стали безрадостными. Свете вместо благоустройства семейного очага, пришлось тушить свой подожженный дом, и она потеряла своего еще не рожденного ребенка. Игорь, получив контузию после взрыва складов боеприпасов в Гюздеке, был начисто комиссован из рядов Вооруженных сил, и естественно остался никому не нужен, кроме собственной семьи и жены. Слава богу, жизнь позволила им выпрямиться, не пропасть, не растерять чувства, завести детей, но все же при воспоминаниях о тех годах, у Игоря непроизвольно кривились губы, и он начинал немного заикаться.
Матрос Брыль поздравил меня открыткой с Новым 1991 годом и пропал. Лишь в 2006 году, проезжая по Горьковскому шоссе, я узнал в одном из придорожных шашлычников Рамиса. Он хоть и остался могучим и видным мужчиной, полностью поседел и как-то сник, и больше не оставлял впечатления безразмерной широты и жизнелюбия. Он долго не мог, а может и не хотел вспомнить те пару дней в далеком 1990 году, но постепенно понемногу оттаял, расслабился, и я узнал от него судьбу семьи Брылей. Игорь, самый здравомыслящий из всех, уехал со своей семьей из Баку, сразу, как развалился Советский Союз. Уехал он в Россию, и думаю, не пропал. Отец моего матроса, потеряв работу, долго пытался устроиться хоть куда, но потом неожиданно сдал, и меньше чем через два года после описываемых событий, умер в своем гранатовом саду. У него просто остановилось сердце. Самого Брыля попытались мобилизовать на войну в Карабах. Он естественно этого не хотел, и дал деру, прихватив с собой мать. Рамис сам помогла им покинуть Баку. Куда они уехали неизвестно, но судя по всему к брату и навсегда. Больше Рамис о них ничего не слышал. Сам он уехал из Азербайджана под закат 90-х годов, устроился где-то в Подмосковье сначала простым мангальщиком, постепенно мало по малому устроился, открыл собственную придорожную харчевню, привез семью, и уже лет десять кормил дальнобойщиков и автолюбителей на подъезде к столице. Я иногда заглядываю к нему, он всегда рад, но в глазах его больше тоски, чем радости, хотя он и пытается всеми силами этого не показывать.
Я часто думаю, о том, как бы сложилась моя жизнь, и жизнь этих людей живших в одной стране, и внезапно оказавшихся в другой, враждебной и жестокой, если бы не развалилась наша былая могучая держава. К ней можно было относиться по разному, для кого страна была тюрьмой народов, а для кого единственной и нерушимой, но я почему-то уверен, что судьбы всех нас сложились совсем по другому, и это совсем не ностальгия, а простая констатация факта...

Хоть история и не из жизни ВВС, а из суровых будней ГВФ, но...

- Раскачивает...
Командир покосился в блистер, словно мог рассмотреть ставший строптивым груз на внешней подвеске, убедился, что амплитудой его еще не забрасывает в кабину и философски заметил:
- Это плохо.
Несколько дней назад Ми-1 из их авиаотряда сел на вынужденную с отказом двигателя, при посадке добавив и других поломок - сажать пришлось на лес. Хорошо хоть обошлось без тяжелых травм, да и машина по приговору ИАСовцев еще подлежала восстановлению, но вот ремонтировать ее на месте, пинками отгоняя любопытных медведей и прочую живность, они отказались напрочь, требуя доставить тушку пациента на аэродром - желательно сразу в ТЭЧ и «во-о-он в тот угол».
В угол так в угол, благо кроме «единичек» в отряде еще и эскадрилья «сараев» Ми-6. Комэска лично сел во главе экспедиции; прилетели, с песнями и плясками закрепили-подцепили раненую вертушку и потащили добычу в когтях в родное гнездо.
- Раскачка нарастает.
- И это плохо, - согласился командир. - Удаление?
- Сорок.
- Дотянем...
Вертолет мотало по крену и тангажу, экипаж сдержано матерился.
- Командир, опасные значения, придется бросать.
- Дотянем...
- Гробанемся же, бросать нужно! Инструкция...
- А я сказал - дотянем! Никогда груз не сбрасывал и сейчас не сброшу. Удаление?
- Двадцать.
- Дотянем!
Когда впереди показался аэродром разбалансированная висящим на внешней подвеске маятником машина летела уже только на азарте и честолюбии комэска. Сходу зашли, опустили груз, приземлились рядом, выключились.
- Ну вот, а вы - «бросать», «инструкция»... я же сказал что долетим.
Вылезли из «сарая», закурили...
- Дреныть, - поперхнулся сигаретой комэска.
Навстречу им из кабины «единички» выбирался случайно забытый при погрузке техник...