НАШИ ВСЕ ЕЩЕ ЛЕТАЮТ

...А началось все с телевизора. Это было время, когда разворачивалась вторая чеченская война. За первыми потерями пошли первые награды. В новостях по НТВ показывали, как желтый и опухший человек походкой старого журавля обходил строй военных, и цеплял к парадным кителям ордена и медали.
Но не он привлек мое восторженное внимание, не перед ним, соскочив с дивана, пал я на колени и не в него тыкал пальцем, восклицая: «Да это же! Это... Да кто ты, ну ё?!», - вдруг забыв, как фамилия этого человека из прошлого, из того жаркого прошлого, когда он был молодым командиром вертолета, и звали его тогда - ну? - да, точно! - звали его тогда Сергей Л.! Это он фигурирует в «Бортжурнале», в истории про то, как вертолет взмыл вверх подобно горячему монгольфьеру при понижении шага до 8 градусов. Но тогда это был Серега, капитан, только вылупившийся из старлея, а теперь на голубом экране в кремлевском зале стоял командир полка, подполковник Л., получивший Героя России за дагестанскую операцию.
«Это ж надо, - тоскливо подумал я, когда кремлевский зал исчез и новости пошли свои чередом. - Наши-то все еще воюют!»
Тут-то и началась история, которую сейчас я хочу рассказать. Я даже почти написал ее, когда, не поднимая головы, строчил, истории «Бортжурнала». Закончив очередную историю, начал следующую, не задумываясь: «Это было время, когда разворачивалась. вторая чеченская война. За первыми потерями пошли первые награды...» И остановился. Вспомнил все и понял, что, несмотря на яркое начало, не было в моем распоряжении столь же яркой развязки. А придумывать окончание совестливый автор так и не решился, поскольку тогда держал курс исключительно на правду. Так и остался начатый холст в запаснике, стоял лицом к стене до тех пор, пока не случилось то самое «однажды».

Однажды, - а точнее, этим летом, - в Уфу прибыл Феликс. Те, кто читал Бортжурнал, знают его как борттехника М. Нужно заметить, что к тому времени герой Боржурнала Феликс, обитавший в Нефтекамске, превратился сначала в автора Биглер-сайта, потом в известного писателя родного завода (на котором собирают автобусы на камазовском шасси с тугим, тряским ходом, в руки бы насрать его конструкторам!) и даже лауреата заводской многотиражки в литературной номинации. Случилось так, что родной завод выделил известному инженеру, рационализатору, изобретателю и литератору, не говоря уже о ветеране и авиаторе, и совсем уж умалчивая об историке Великой Тартарии и летописце касимовских царей, статьи которого печатал популярный журнал «Бельские просторы», - этот завод за труды его (один кантователь камазовских кузовов вместе с шасси чего стоит!) выделил ему бесплатную путевку в санаторий.
Так совпало, что этот санаторий назывался «Зеленая роща», и лежал он на высоком берегу Уфимки, в том самом городе Уфе, где жил бывший борттехник Ф. От места проживания бывшего борттехника Ф. до места отдыха бывшего борттехнка М. неспешной езды на 22-м трамвае было минут 10. И впервые за пролетевшие 20 лет (21, - поправляет инженер-рационализатор, - и даже 21 год и семь месяцев) у бывших борттехников появилась возможность спокойно поговорить.
Они подолгу гуляли по июльским тополиным аллеям санатория, спускались с высокого обрыва к Уфимке, сидели на берегу на скамейках развалившейся лодки, разговаривали, иногда пытались купаться, но река совсем обмелела, и купание заключалось в прогулке по щиколотку и по колено до середины реки, чтобы там лечь в воду и полежать в быстром потоке, цепляясь за донную траву. «Помнишь, как в Геришке купались? - спрашивал борттехник Ф., поднимая голову над бурлящей водой. - Такая же речка мелкая, только горячая и дно каменное». Борттехник М. не помнил. Он в Геришке был, но на речку не ходил.
Прогулки бывших борттехников были наполнены беседами о том, что случилось буквально вчера, - о службе, о войне. Временами им казалось, что они сейчас в отпуске, и скоро им возвращаться обратно, и снова Ташкент, потом кабульская пересылка...
- Я обязательно напишу про кабульскую пересылку, - говорил борттехник Ф. - У меня койка на втором ярусе у разбитого пыльного окна, и я вечером, не сходя с места, лежа смотрю кино, которое показывают на улице. Я не понимаю, как это кино показывают, когда прямо с гор аэродром обстреливают? Или я что-то путаю?
Однажды бывший борттехник М. заманил борттехника Ф. в свой санаторный номер, чтобы похвастаться, как он бесплатно устроился. Номер был на солнчной стороне и без кондера. «Те же условия», - сказал Феликс. Здесь же, чтобы посещение не было бесполезным, борттехник М. подарил борттехнику Ф. заводскую газету со своим рассказом. Тому событию есть документальное свидетельство: http://lib-geminus.narod.ru/Photos/014.jpg - здесь запечатлен момент обмена заводской газеты на альманах «Искусство войны» с отрывками из «Бортжурнала» (книги «Вертолетчик» в магазинах уже не было, а «Летать так летать» еще не появилась), И обратите внимание - бывшие герои совсем не изменились, если смотреть издалека! Разве что немного похудели, а загар все тот же...
Но давайте, наконец, обратимся к обещанной истории. Вечером, покинув санаторий, бывший борттехник Ф. сел в пустой 22-й трамвай, полный закатного солнца и теплого ветра, и раскрыл трепещущую газету. Рассказ бывшего борттехника М. назывался «Вертолет-инвалид». Прочитав заголовок, борттехник Ф. впал в бешенство. Он сразу понял, что Феликс обошел его на вираже, и написал-таки историю, которую он, автор «Бортжурнала» и, можно сказать, отец лирического героя по имени «борттехник М.», написать так и не осмелился. «Да я тебя сотру, самозванец, я тебя делетирую!» - бормотал борттехник Ф., скача глазами по строчкам. Но мы за ним не поскачем. Мы будем степенны и начнем сначала.
«Было жаркое утро 87 года. Борттехник М., сидя на своем борту, занимался набивкой пулеметных лент», - вдохновенно писал лауреат заводской многотиражки.
Я должен вмешаться уже с первых строк. Так уж и жаркое! Это было февральское утро, Феликс! Месяц я знаю точно, поскольку сам в числе шести первых участвовал в падении эскадрильи с потолка на предельно малую. Этот переход важен для нашей истории, потому что из-за него, предела, все и случилось. Нужно вспомнить, что в Кагане перед самой отправкой один высокий чин заявил, - а мы сидели в классе, прошитом декабрьским азиатским солнцем, и смотрели на указку, блуждающую по карте гористо-пустынной местности, - что летать придется на потолке, тысячах на пяти, не ниже. Услышав это, эскадрилья разочарованно загудела, но чин рассказал про сильнодействующую новинку «Стингер» и все успокоились.
Тем не менее долго эскадрилья на потолке не выдержала. А ее стремительное падение началось с февральской грозы, которая застала борт N 10 где-то над Фарахом. Они и взлетели-то раньше срока, потому что увидели, как на юге стремительно синеет и чернеет, как, гонимые ветром, шуршат по фарахской полосе гигантские пылевые кобры.
Убежать от черной, малиново мерцающей тучи на высоте, где скорость мала, явно не получалось, и командир, капитан Т. (праваком у которого был тот самый Милый), сказав «да пошли вы в жопу!», бросил машину вниз. Уши заложило до треска, гланды расплющило о нёбо. Вышли из пике у самой земли и понеслись как две стрекозы, выпучив глаза. Пара удирала от грозового фронта, припав к земле, и это был первый полет на пределе вертолетов нового состава 302-й эскадры. Те, кто был тогда на стоянке видели, как две блестящие точки несутся к аэродрому, а за ними катится черно-сизый вал, - и когда мы зарулили на стоянку, тут же все накрыло ветреной тьмой, летучим песком, и грохнул град - по лопастям, капотам, контейнерам с жестяным грохотом ударили куски колотого рафинада.
На следующий день, взвесив все, командование разрешило предельно малую. Но уже через неделю чуть не забрало свое решение обратно. Потому что через неделю и случилось то февральское утро, которое в рассказе Феликса было названо жарким. В принципе, оно и было жарким, если выражаться иносказательно.
Итак, продолжим чтение чужого рассказа:
«Было жаркое утро. Борттехник М., сидя на своем борту, крутил ручку зарядной машинки. Увлекшись, лейтенант военно-воздушных сил не заметил приближения техника звена, и вздрогнул от голоса:
- Феликс, скорее промерь расстояние от земли до фюзеляжа в районе передней стойки!
Борттехник М. удивился. Он прекрасно знал регламент, и, мысленно пролистав инструкции, такой процедуры там не обнаружил. Борттехник М. возмутился:
- Такой процедуры в регламенте нет! - отчеканил он.
(«Да, он умел чеканить», - подумал, оторвавшись от газеты, борттехник Ф. - И всегда боролся за сохранение своей энергии. Скорее всего, предварительно он послал техника звена на... Но посмотрим, что дальше».)
- Да иди ты сам со своим регламентом, капитан Л. на посадку заходит! - техник бегал кругами, шаря по стоянке глазами.
- И пусть заходит, ему не впервой, - сказал борттехник М. - А я-то тут при чем?
- У него передняя стойка не опускается! - пропыхтел техник, выволакивая из-за контейнера пустой ящик из-под нурсов. - на опору сажать будем!
- Ты чего-то путаешь, капитан Л. на «восьмерке» летает, они на ПСО ушли полчаса назад, - сказал борттехник М. - У нас, как видишь, шасси не убираются, как же они могут не опускаться?
- Они шли на пределе, будь он неладен, передним колесом где-то цапнули, ногу сломали! Она к брюху как прилипла! Меряй, и за мной с ящиком! На ящики будем сажать. Инженер уже к «свисткам» за подкатной тележкой рванул...» Конец цитаты.
Засуетился ли борттехник М.? Зная его, думаю, нет. Вот и в рассказе он успел бросить взгляд на переднюю стойку своего вертолета и неспешно подумать буквально следующую - нечеловеческую - мысль: «Передняя часть шасси МИ-8 состоит из амортстойки с колесами и двух подкосов из тонкой трубы, шарнирно закрепленных одним концом к стойке, другим - к усилителю на днище». Так и написано: «Подумал он»!
Вот это память! - завистливо восхитился бывший борттехник Ф., который так дословно не знал Инструкцию по эксплуатации даже двадцать лет назад. Но не памяти больше всего удивился бывший борттехник Ф. Дочитав до этого места, он все еще не мог понять, какой случай описывает Феликс. Это было как во сне. Лицо одно, а человек другой. Он даже встревожился - а вдруг это его, бывшего борттехника Ф. память потускнела настолько, что он принимает за бывшую реальность собственные выдумки? Какое-то фантастическое кино под открытым небом на кабульской пересылке... Теперь этот странный случай, который он помнит совсем по-другому. А если на самом деле все было так, как написано в этом странном рассказе? Ведь автор его, как мы только что выяснили - человек с фотографической памятью.
...Правда, к словосочетанию «фотографическая память» у нас есть любопытный комментарий. В одном из писем Феликс спросил у автора про фотографии к «Бортжурналу»: «А кто это нас фоткал, где ты, я и старший лейтенат В., тебя обнимающий, сидим на скамейке у модуля?» На ответ, что это я, старлей В. и капитан Р., Феликс ответил, что никакой это не Р., а самый что ни на есть он, борттехник М. На резонное возражение, что у Р. в руках сигарета, а ты никогда не курил, человек с фотопамятью ответил: «Прекрасно помню, что ты вставил мне в пальцы свою сигарету чтобы поглумиться». Но я твердо помню и еще пока вижу, что на фото справа от В. - капитан Р.! Ну посмотрите, если не верите мне, - поверьте глазам своим! Правда, иногда мне кажется, что реальностей много, и выбор их зависит от того, кто чего хочет узреть...
Но это был комментарий. А тем временем трамвай гремел по Старой Уфе, петляя среди зарослей полыни, и его одинокий пассажир продолжал чтение, удивляясь все больше. Согласно Феликсу, когда он прибежал с ящиком к рулежке, вертолет с отломленной ногой уже завис над бетонкой, где народ соорудил из принесенных ящиков опору.
Может, это случилось, когда я в отпуске был? - подумал автор. - Или это другой случай? Не может быть, в нашей эскадрилье была всего одна легендарная посадка. И я был на этой посадке вертолета без передней лапы! Я там был, и моя версия следующая:
Было прохладное февральское утро. Борттехник Ф. готовил борт к вылету, когда мимо пробежал борттехник Л.
Кстати, о борттехнике Л., который, как ты помнишь, мой прежний читатель, заменившись, упер у борттехника Ф. китайский трехбатареечный фонарь, луч которого, направленный в черное небо, доставал до Луны (клянусь!)... Но о нем я скажу в самом конце. А сейчас борттехник Л. просто пробежал мимо с криком: «Скорее! Серега Л. без ноги садится!»
Когда борттехник Ф. прибежал к рулежке, вертолет капитана Л. только что вынырнул из-за горушки и вошел в охраняемую зону. Он медленно и полого снижался над стоянкой «свистков», приближаясь к месту посадки. Из кузова подкатившего КамАЗа (инженер спрыгнул с подножки) бойцы выбрасывали на бетон автомобильные шины. Инженер орал и махал руками, оглядываясь на растущий вибрирующий вертолет, - он задирал нос, пер вперед голубым днищем, ветер его винта уже начал гнать волну песка и пыли, встречающие отворачивались и отплевывались, солдаты, пригнувшись, катили шины и громоздили их друг на друга. Вертолет завис, и все смогли увидеть, что колесная пара передней стойки была вбита в днище и застряла там намертво.
Началась посадка.
Но - минуточку. Вернемся к рассказу Феликса и посмотрим, что происходит в этот момент у него. «Борттехник М. увидел, как, маневрируя по командам встречающих, вертолет благополучно совершил посадку на штабель из ящиков. Техники опасались, что поток воздуха от несущих винтов раскидает деревянную опору, но все обошлось. Вертолет стоял на своих основных стойках и на опоре из ящиков вместо передней стойки».

Бывший борттехник Ф,, а ныне редактор и писатель, читая это, отметил, что опасение техников было деталью реальности. Они и вправду могли опасаться, значит, Феликс не врал! Он же не изощренный литератор, знающий рецепты правдивых сочинений. Но...
Но борттехник Ф. помнил, - и помнил так отчетливо, словно только что отвернулся от происходящего, - как вертолет опускался на пирамиду покрышек. Он помнил, как ладонями майновал инженер, - а несущий винт резал воздух в двух метрах от этих ладоней, потому что, сминая пирамиду, раненый дракон опускал этот бешеный диск, вернее, конус, все ниже, поднимая хвост, - вставал на колени как ручное чудище перед хозяином, - и хозяин, видя, что винт сейчас вспилит-взроет бетон как огромная циркулярная пила, кидал ладони вверх, и капитан Л. в кабине брал шаг-газ, и вертолет с натугой поднимал нос, опираясь хвостом на воздух...
Вот тут-то борттехник Ф. и принял участие, подкатив вдвоем с солдатом еще покрышку, но поднимать ее, пыльную, не стал, чтобы не испачкать новый комбез.
И снова вертолет опускал нос. Из открытого правого блистера высунулся правак капитана Л., лейтенант К., и, свесив тяжелую голову в зеленом ЗШ (летали еще в ЗШ, а кое-кто и в бронежилете, - это потом придет время полетов в одних трусах), смотрел, как машина ложится подбородком на резиновую пирамиду. Он переборщил - он слишком перегнулся, и ЗШ слетел с его головы, треснулся об бетон, подскочил, и его понесло, кувыркая, как зеленый горшок, ветром винтов в сторону стоянки «свистков»...

- Ты помнишь эту деталь? - спросил я у Феликса двадцать один год спустя.
На следующий день мы опять спустились к паромной переправе и загорали, бродя по мелкой быстрой холодной воде - ровное твердое дно было устлано длинными бурыми, расчесанными течением прядями, - густая, мягкая шерсть мамонта, в которой и нежили босые ноги бывшие борттехники, предаваясь воспоминаниям.
- Так ты помнишь, как у Кукуя шлем слетел и покатился как горшок? - спросил я у Феликса.
- Нет, - сказал Феликс и, вырвав пальцами правой ноги клок шерсти из спины мамонта, кинул его боковым махом ноги в сторону и смотрел, как он уплывает.
- Погоди, - сказал я, останавливаясь посреди обмелевшей реки. - А где ты стоял, когда вертолет капитана Л. сажали на покрышки? И почему у тебя в рассказе его сажали на снарядную тару?
- Почему-почему! По качану! - сказал Феликс.- Потому что я не видел, как сажали вертолет! Это же рассказ, художественный вымысел, тебе ли не понимать, как это делается! Я тогда стоял в ТЭЧи на регламенте. Сижу себе, набиваю ленты дальше, и вдруг вижу, как мимо меня в ТЭЧ закатывают вертолет, нос которого лежит в кузове машины...
- Погоди, - сказал я. - А как же техник звена, который просил тебя замерить высоту стойки?
- Это я придумал, чтобы смешно было, - сказал Феликс. - Это же смешно, - мерить стойку, когда в Инструкции по эксплуатации есть высота обжатой стойки пустого и полного вертолета.
- Это очень смешно, Феликс, - сказал я. - Ты и правда писатель. Еще и ящики придумал. А я видел, как его сажали. И узнай наконец, что не на ящики, а на покрышки! Раза четыре сажали. Каждый раз по покрышке добавляли, а он все сминал. Потом вроде винт в метре молотил, когда на малом газу и без шага, - тут движки вырубили. И все равно лопасти после остановки на бетон легли. Руками ловили уже на торможении, чтобы не чиркнули. А потом я ушел. Мне на вылет надо было. Как его укатили, я уже не видел.
- Ну вот, а я не видел, как его сажали. Зато когда в ТЭЧ закатили, я пошел посмотреть. В рассказе это как бы на бетонке происходит, сразу после посадки. Там я еще пишу: «Когда винт остановился, из кабины вышел хмурый капитан Л. и ушел. Некоторое время спустя из вертолета появился лейтенант К., и ушел в другую сторону».
- В следующем переиздании напиши, что Кукуй вылез из вертолета и побежал искать свой «горшок», - сказал я. - Зато я закончу свой рассказ так, как ты расскажешь мне сейчас.

...Борттехник М. поднялся в грузовую кабину. Прямо перед дверным проемом кабины пилотов из распоротого пола торчала половина колесной пары передней стойки. Покрышка одного колеса от удара была рассечена чуть ниже оси.
- Скорость малая была, вот и не скапотировали, - сказал сзади техник. - Вроде бы они через хребет шли, кабрировали, поэтому так повезло. И управлял не капитан Л., а его правак. Но Серега будет брать вину на себя...
Здесь же стояли два бойца, которые летали на ПСО вместе с доктором. Они были возбуждены - все время улыбались и подталкивали друг друга локтями.
- Не, товарищ старший лейтенант, - сказал один. - Скорость была что надо. Мы сидели, в иллюминаторы смотрели. Низко шли, аж все сливалось в глазах. И вдруг - бах! - удар снизу, мы аж подпрыгнули. Я подумал - мина!
- Ага, мина! - заржал второй. - Ты же не на броне катишь. Мина! Ты в окно смотрел. А я в пол. И представь, смотрю в пол, все гудит, я смотрю тупо так, уже почти сплю, и ту-ут ка-ак - трррах! И в полу - колеса! В морду резиновым воздухом вдарило! Горячим! Это похлеще мины будет! Я приху... Обалдел, короче. Помню, только, подумал: нихуя себе, убрали шасси!
И солдаты захохотали, закидывая головы и подставляя лица солнцу.

- Вот! - сказал я, лежа в бурлящем потоке, удерживаясь двумя руками за длинные травяные космы и упираясь пальцами ног в дно. - Вот этого мне и не хватало, Феликс! А то про какие-то ящики врал. Нихуя себе, убрали шасси! Это же название для рассказа. Ты свой уже написал, а я... Знаешь что, пошли наверх. У вас полдник, угостишь меня кефиром, сочинитель.
Мы вышли из мелкой реки, натянули одежду на мокрые тела, и пошли по берегу к тропинке, ведущей наверх. По пути открыли двум девушкам две бутылки пива, помогли еще двум девушкам разжечь костер для шашлыков, и, оставив за спиной недоуменные взгляды, углубились в свежий сумрак леса, карабкавшегося по обрыву к санаторию.
- Кстати, - сказал я, когда мы остановились возле родника передохнуть. - Я тебе обещал рассказать про борттехника Л.
- Да, - сказал Феликс, - Мы так о нем ничего не знаем. Даже Витя Д. нас нашел. Правда, давно на связь не выходит, болел. Как бы не умер там в своем Николаеве. И что Л.? Ты его нашел через журнал?
- Нет. Две недели назад обнаружился в сети, в «Одноклассниках». На фото этот франт стоит в белой летной форме среди маленьких черных детей Камеруна или Нигерии. Представляешь, летает в Африке! Я попросил привезти старым товарищам по черной девочке. И эта сволочь ответила - мол, если только по деревянной. И передал привет мужикам. Лучше бы и не появлялся...
- Вот это да, - сказал Феликс. - Наши все еще летают! Мы что, вечные?