Новогоднее...

Как я давно уже понял, каждый нормальный мужчина в своей жизни, должен хоть раз побывать Дедом Морозом. Где угодно, в семье, на работе, просто в компании приятелей, но обязательно. Чтобы потом, как-нибудь, сидя за столом с друзьями, вспомнить невзначай, как когда-то давно и ему довелось бродить по заснеженным улицами с мешком в руках...
Дедом Морозом, в тот год, я стал совершенно неожиданно. Офицер, добросовестно, и не без удовольствия исполнявший эту роль пару лет подряд, был срочно откомандирован в другой экипаж, и взор начальства упал на меня, лейтенанта, пребывавшего в данный момент без семьи, зимовавшей в далеком Крыму. Отказаться, я по молодости лет не посмел, и 31 декабря с утра, получил под роспись красный кафтан и мешок, шапку, посох, накладную бороду и листок с образцом текста. В комплекте шел молодой мичман Вася с «шестеркой», забитой доверху подарками, заранее собранными родителями, а также Снегурочка. Во «Внучки» мне назначили девушку Нину, супругу еще одного лейтенанта, поставленного на Новый год на вахту, в обмен на твердое обещание, дать ее мужу выходной аж, до третьего января. Девушка была молоденькая, из Питера, симпатичная, бойкая на язык, и как оказалось позже, лишенная любых комплексов. Ровно в 17.30 Василий заехал за мной, потом мы захватили Нину, и начали вояж по поселку. В списке присутствовало 38 адресов, и путь наш начался от нового дома у озера, что было большой стратегической ошибкой. Дело в том, что в бытность свою, наш заместитель, оставшийся на лето, волевым решением выделил в новом доме офицерам и мичманам своего экипажа, единовременно почти двадцать квартир. Склоняли начальники его потом за это нещадно, но обратного хода уже не было, и больше половины адресов, которые нам надо было посетить, находились буквально в трех подъездах одного дома.
И вот в 18.00. мы со Снегурочкой, отрепетировав предстоящие действа, зашли в первый подъезд. Звонок. Дверь открывается. Родители, старательно разыгрывающие удивление. Счастливо-недоверчивые дети. Речь Дед Мороза, заученная мной до запятой. Пара реплик от Снегурочки. Стишок, или еще что-нибудь от ребятни, подарки, доставаемые из мешка, детские улыбки, радость, смех и... рюмка от главы семейства, протягиваемая одновременно с наколотым на вилку огурчиком, или еще какой-нибудь закуской. Я, конечно, предполагал, что так оно и будет, морально был готов, но масштабы «бедствия» полностью осознать, помешала молодость.
Где на третьей или четвертой квартире, Снегурочка, которой стало завидно смотреть, как я закидываю в себя очередной стопарик и захрустываю его огурчиком, встрепенулась. И после всех положенных действий, стишков от детишек и поздравлений семье, дождалась, когда хозяин поднес мне «на посошок», поправила кокошник и скромно, едва слышно спросила: - А мне?
И ее новогоднее желание, незамедлительно исполнилось. В полном объеме, с правильным градусом и с конфеткой «Кара-Кум». И дальше, мы уже пошли дуэтом, в котором я говорил прописанное, а Снегурочка отчаянно и бесшабашно импровизировала.
Где-то на исходе второго подъезда, квартире на пятнадцатой я потерял посох. Вот только был и нету. К слову сказать, потом так и не нашелся. К этому времени, мы уже два раза посидели за столом, откушали холодца, жареной картошечки, и каких-то салатов, для чего мне приходилось периодически снимать надоевшую бороду, благо детей, чтобы не расстраивать, на это время загоняли в другие комнаты. В последней экипажной квартире, из этого дома, там, где обитал, если память не изменяет старый и проспиртованный минер со своим семейством, поздравления закончились тем, что детишки, после традиционных стишков, с энтузиазмом сплясали матросский танец «Яблочко». В ответ Снегурочка, войдя в раж, показала им, как танцуется низкий брейк и порвала свою бутафорскую шубку по шву на спине. А когда мы, покинув квартиру, спустились и уселись в машину к Васе, обнаружилось, что она вдобавок, посеяла где-то и кокошник. Но неунывающая, и к этому времени уже сильно пьяненькая «внучка», к потере отнеслась творчески, и в следующие квартиры на Вертолетке, уже заходила, придерживая спадающий с плеч порванный реквизит, в мичманской фуражке, найденной у заднего стекла в машине. И эта импровизация, к нашему удивлению, имела успех. Взрослые одобрительно посмеивались. Дети хлопали в ладоши. Наливать стали больше. И поэтому, в последние две квартиры, я Снегурочку уже не взял. Она осталась в машине с Васей, во весь голос, и с огромным удовольствием распевая «...муууузыка нааас связала, тайною нааашей стала...». Пела, она, мягко говоря, хреново, но громко, и когда Вася вышел из машины покурить, чтобы это не слышать, попыталась куда-то сбежать. Василий, абсолютно трезвый, этот момент, прошляпил и когда я вышел на улицу, оказалось, что Снегурочки и след простыл. Но не успели мы по-настоящему испугаться, как беглянка вернулась сама, причем с новым посохом, только синего, а не красного цвета, как был у меня до этого. Где она его взяла, выяснить не удалось, но, за те минут пять своего отсутствия, она не только успела раздобыть посох, но и принесла с собой бокал вина, который опрокинула залпом, по-гусарски швырнула его в снег, затем упав на заднее сиденье, с твердым намерением поспать. «Снегурочку» пришлось срочно эвакуировать домой. Доставка тела обошлась без эксцессов, благо высокая жизненная активность у девушки сменилась приступом самобичевания и ипохондрии, что совсем не мешало ей мечтать о бутылке холодненького шампанского из своего холодильника. Дальше, по последним адресам, вблизи своего дома, я пошел уже один. Закидав все оставшиеся подарки в мешок, я отпустил изнервничавшегося Василия домой, и подхватив чужой посох побрел завершать свою новогоднюю миссию.
До своей пятиэтажки, я добрел лишь в самом начале двенадцатого. Отмечать я собирался в соседнем подъезде у друзей, время еще было, и я, как был в праздничном облачении присел на заснеженную ступеньку подъезда и закурил. Хмель выветрился, голова была на удивление свежей, хотя усталость, все-таки чувствовалась. Буквально через минуту, из моего подъезда вышел еще один Дед Мороз, кашлянул и присел рядом на ступеньку.
- С наступающим...
- Взаимно...
Дед Мороз был старше меня, как минимум на десять лет и прикурил не сигарету, а папиросу.
- Уже закончил?
- Да... я в этом подъезде живу...
Старший Дед Мороз тяжело вздохнул, и достал откуда-то из-под атласного синего костюма шильницу. Поболтал ее возле уха.
- Еще есть... Шило. Будешь?
Я кивнул. Мы сделали по паре глотков и снова закурили.
- Тоже семья на Большой земле?
Я кивнул. Он протянул мне флягу.
- С наступающим. Подарок. От Дед Мороза, Деду Морозу...
Встал и не дожидаясь ответа, неторопливо побрел куда-то в соседний двор.
Как оказалось, наш поздравительный вояж, всем понравился, и никаких нареканий не вызвал. Обошли всех. Подарки не перепутали. А заместителю, с рассказов очевидцев, особенно понравилась импровизация Снегурочки с фуражкой, благо малолетних детей он уже не имел и к нему мы не заходили. За что она, в лице ее мужа, удостоилась отдельной похвалы. А фляга эта, кстати до сих пор у меня, и, хотя я ей уже давно не пользуюсь, она числится в реестре неприкосновенных вещей, как раз из тех, что не дают забыть молодость...

Питомцев и ананас

Это случилось на второй год после того, как Питомцев покинул северную пальмиру с её расстреллями, тризинями и штукершнайдерами, и присоединился к нам в нашей унавоженной тихой гавани. Зимой он получил большой отпуск, проставился, и утром надцатого января мы отвезли его на вокзал и уложили в наглаженной парадной форме на диванчик в купе "Стрелы". Капитан напоминал недоделанную мумию Тутанхамона - стогий и чинный (я подрисовала ему тушью брежневские брови и удивленные глаза на закрытых веках на прощание), при полном параде, но все еще дышит, от этого чувство недоделанности мумии и возникало. Капитан ехал навестить старенькую маму на Лебяжьей, что могло пойти не так...

Но все пошло под откос еще в Бологом. В соседнее купе (как тесен наш мир!) приземлился бывший однокашник Питомцева, назовем его Сева, к примеру, такой же капитан, неудачник и мизантоп, как и наш. Но у Севы были с собой коньяк и гармонь-тальянка, и он тоже ехал к маме. Нашу мумию разбудили гневные причитания проводницы и переборы гармони. Звеня медалями и эполетами, Питомцев восстал, не просыпаясь, и пошел на эти звуки а-ля рюсс, как на пеленги. Подсознание русского человека всегда знает - гармонь, значит, наши. Ругают, значит, надо помочь. Когда Питомцев открыл глаза, проводница перекрестилась и отступила на два шага. Свет ночника за ее головой образовал неяркий, но отчетливый нимб. Всеж я хорошо постаралась - вид Питомцева с нарисованными глазами не вызывал отторжения, скорее смех. Но в коридорчике купейного вагона - одновременно и безысходность. Питомцев упал на колени (как он сказал, состав качнуло на стрелках, но я-то знаю, штормило) и протянул руки к проводнице, снова закрыв глаза.
- Уж три ночи... три ночи... три ночи - со скрипом проговорил он, преодолевая сухость гортани - я ищу его лагерь! И спросить мне некого! Проведите! Проведите меня к нему...Я хочу видеть этого человека!
- Еще один... - с тоской сказала проводница. Когда грузили капитана, как торпеду, она спала в своей каюте, чтобы позже принять ночную вахту.
- Матушка, отведи...
- Офицеры пошли, елкин пень... как малые дети. Гальюн в той стороне!
На слово "Гальюн" из купе высунулся однокашник Питомцева. Угукнул. Закрыл створки. И через минуту вышел весь. И встал между проводницей и капитаном.
- Жорж, какой монплезир! Я вижу чудное мгновенье. Мадемуазель, я отведу этого мизерабль в гальюн, эксэз муа за беспокойство.
- К черту гальюн, мон шер!
Дети лейтенанта Шмидта обнялись в коридоре, как на картине Дега - резко очерченные светотени в черных мундирах, алмазики слез, за окнами - неизгладимый простор.
- Услышу хоть звук, выкину обоих, и не посмотрю на заслуги перед Родиной.- четко сказала проводница, вздохнула, и ушла в каюту. За ней остался тонкий аромат диора и недосказанности.
- Какая женщина! Мы жалки ей, мон ами, мы всем жалки нынче, пасынки нашей великой матушки-России...
- К черту жалость! Где мы...?
Питомцев встал с колен и прильнул лбом к холодному январскому окну - за окном пронеслась, как упавшая звезда, сороковаттная лампочка над переездом. Следом за звездой унеслась и трель звонка-оповещателя.
- Мы в России, дружище. И скоро Петроград.
Питомцев глубоко вздохнул и тушь на его лице потекла...

Утро застало капитанов уже в вагоне ресторане, где с них рыдали все - от начальника поезда, до посудомойки-студентки МгиМО. Прибывший наряд милиции тоже рыдал, а я-то думала, этих ничем не пробить. Раскачали этот клуб, да-с... Наконец, прибыли в Питер. Карета стала тыквой, а милиционеры перестали плакать и стали просто милиционерами. Питомцев, Сева и гармонь оказались в холодной негостеприимной комендатуре Московского вокзала. Дежурный помощник коменданта, скучавший всю ночь, совершил роковую ошибку.

- Играть-то хоть умеете, сироты казанские?

Когда он перестал плакать о своей загубленной молодости, капитанов отвезли на Лебяжью. К маме Питомцева.

---

Итак, комендантсткий патруль доставил певцов революции на Лебяжью канавку, козырнул и уехал. Уазик растворился в раннем субботнем питерском утре, как зарплата в "Елисеевском". Мама ждала одного сына, но Сева решительно вошел в парадное следом за Питомцевым. Про то, что было в Питере, я знаю мало, но слышала, что за 72 проведенных в городе часа друзья успели делать маме Питомцева ремонт на кухне, выбить заколоченный еще в блокаду и заложенный кирпичами выход парадного в "колодец" (*по ошибке, когда шли за портвейном и хлебом, свернули с лестницы не туда), сходить в библиотеку (!) и в собес, спеть с балкона гимн в 6 утра под гармонь, встретить на Невском девушку-посудомойку со "Стрелы", провести ее в Эрмитаж без очереди и поселить её у мамы Питомцева по принципу "зато не скучно". Выпить 9 литров чая на всех, уговорить студентку 3 курса МгиМО в академе бросить работу на "Стреле" и ехать покорять дальний Север (у вас такой дивный голос, мон шери!), устроить концерт по заявкам для всех жителей двора, испечь ватрушки и довезти мамину соседку Розу Карловну Кессельбах-Зеленскую (92 земных года) до Гостиного двора на такси и обратно.

Утром четвертого дня на платформе на Мурманск стояли трое. Суровый, обветренный, как голень бахрейнского верблюда, капитан Питомцев с чемоданом (наследство), студентка 3 курса МгиМО в академе, бывшая посудомойка "Красной стрелы", а ныне Новая звезда Севера в лисьем манто мамы Питомцева, и капитан Сева, едущий к давно звавшим его в отпуск знакомцам из Умбозера. Они держались за руки, как народовольцы перед конными жандармами, и смотрели на часы. Сева уговорил всех поехать с ним, "потому что так будет интересно!" и "там так красиво зимой!". Падал хмурый питерский снег, зевали работяги-путейцы, скрипело в проводах. Подали, наконец-то, состав и одиссея началась.
Чем выше делались за окном сугробы, тем крепче делалась маленькая шумная концессия, безо всяких пошлостей и эксцессов. Пелись русские романсы, чинно поедалась вяленая треска под ледяное финское пиво, велись разговоры о демократии, небоевых потерях и трудностях студенческой жизни, кои знакомы всем. После Африканды перешли на чай с баранками и варенье из морошки, а к Апатитам уже все были трезвы и сосредоточены, плененные красотами Имандры. В Кировске носились по нерасчищенной еще вокзальной площади, кидались снегом, вызывая недоумение патрулей и счастливые вздохи старушек. Кировск тогда завалило и дороги пробивали аэродромные снегоочистители в паре с БТР-80, намечали путь фальшфейрами и врубались в снежные пласты, вскидывая их в воздух яростными шнеками. Потом на таком же БТР-80, пришедшем в Кировск за припасами и "кое-чем" еще, вместе с женами офицеров авиаполка и Севиным другом неслись по обледенелой дороге на Умбозеро. В брюхе транспортера и произошла первая встреча Питомцева с ананасом. Три ящика топорщились зелеными хвостиками и капитан начал зондировать всячески почву для того, чтобы как-то получить дивный фрукт в личное пользование. Что мол и закуска из них отменная, и как мол богаты они витаминами, которых он в детстве недополучил, и всякое такое. Разве что не пустил по ним слезу, ей-богу. Вот запали в душу ананасы и все - хоть режь человека, хоть ешь,а ананас - будь добр. Но за гулом дизеля и трелями гармони, за удалыми напевами офицерских жен никто не придал тоске капитана по витаминам особого значения. На Умбозере жизнь довольно активно взяла всех троих в оборот, временами они даже теряли друг друга из виду в чаде бань, охот, рыбалок, снегов, столов с яствами, спирта, пива и морошечного кваса. Студентка МгиМО пела на бис, отбиваясь от предложений руки и секса всякой макрели, пока не пришел командир полка, статный полярный волк, 750 часов налета выше семидесятой широты, косая сажень и гагаринские добрые глаза. Воинство враз остыло и подняло воротнички, сменился тон и тема бесед, все стали вежливы и на вы. Они сидели рядом и были очень красивой парой. Через два дня состоялась свадьба. Во время которой студентке МгиМО в академе вдруг позвлнила мама из Москвы, пришедшая встречать дочу из посудомойного рейса. Полковник взял из тонкой руки невесты трубку, казавшуюся в его длани деталькой Lego 2x4, и сделал знак всем молчать. Стало тихо, только выла метель за стенами ангара с укутанными бэкфайерами. Жених и его заочная теща беседовали минут 15 с перерывами на корвалол и водку, и в конце концов со слезами, но благословение было дано. Грянула гармонь, молодые обнялись и все завертелось в снежной кутерьме еще пуще, чем до этого.

Питомцев очнулся один. На жесткой деревянной скамье на вокзале в Мурманске. Он был одет в летные меховые ползуны титанического размера, так что ширинка была у него между грудей, а лямки дважды захлестнуты подмышками и завязаны сзади в узел, большой и обьемный, как пропеллер Карлсона. Сверху его грела такая же меховая куртка с погонами полковника и крылатыми эмблемами на рукавах. Рукава куртки доходили ему до середины бедер. Нижнего белья не было. В каждом кулаке Питомцев крепко сжимал за хвостик по ананасу. Судя по сантиметровой щетине, прошло Время. Сориентировавшись в гулком пустом зале, капитан с усилием разжал кулаки и поставил ананасы на подоконник.Не выпуская их из поля зрения, он обшарил карманы, нашел в ползунах документы, севший телефон и смятую купюру в пять тысяч. А так же записку - ты самый лучший, люблю тебя, навеки твоя, Элеонора. И номер телефона. Никакого подвоха капитан не заметил, сходил по стеночке до воинской кассы, взял билет до Москвы и приготовился ждать наедине с ананасами и приятной истомой. Десять часов. Через четыре капитан почувствовал голод. Он проплыл до буфета, но сдачи не было, и он ушел ни с чем. Он вышел на улицу, окунулся в пургу, эдакий мягкий мишка в своем костюме. Редкие прохожие едва останавливали на нем взгляд и спешили дальше к своим очагам и проблемам.

Тогда Питомцев, мучимый голодом, вытянул к лицу левую руку с ананасом и попытался его откусить. Он больно проколол десну и раскровил губу о жесткие щетинки плода. Взвыл, как попавший под фары волк, и с досадой швырнул ананас в метель. И так же второй... Умылся снегом, и стеная, вернулся в вокзал. Уже в поезде, гуляя в одиночестве среди пустого вагон-ресторана, он все вспомнил. И Элеонору. И как тащил из отсека БТР два литра ледяного "шила" и как свернул не к свадебному ангару, а куда-то в другую сторону, к жилым модулям. И как лишился нижнего белья, и почему на куртке погоны полковника, и как он оказался в Мурманске... он все вспомнил и лицо его, изможденное и небритое, осветила добрая и искренняя, как в раннем детстве, улыбка.

Автор: spisy-holo

https://spicy-holo.livejournal.com/387564.html