Капитан Голубенко

Тормозная площадка товарного вагона, последнего в составе, который везет меня из Хабаровска куда - то в Казахстан, значительно романтичней любого места в моей родной в/ч 28161, где я служу уже третий год. Едем мы на битву с высокоим урожаем. С Дальнего Востока в Казахстан отправляются транспортные батальоны, сколоченные по принципу «с миру по нитке» - от каждой воинской части по нескольку автомобилей. В середине состава несколько «теплушек» - 3 для нас, одна для штаба батальона, одна для кухни. Между штабным вагоном, локомотивом и последней площадкой протягивается связь, но у наших связистов не хватило провода, и связь до последней площадки не дотянули. В конце состава 2 вагона с запчастями. Моя машина, ЗИЛ-157, стоит на третьей платформе от конца состава.
Перед отправкой капитан Голубенко, наш комвзвода, распределял обязанности на всю дорогу. Нашему пятому взводу, кроме прочего, выпадало круглосуточно нести дежурство на последней площадке эшелона. Я дал кулаком в бока двум корешам из нашей части, и мы вызвались бессменно нести там дежурство до самого Казахстана. Капитан удивился, но не возражал.
Капитан Голубенко удивлялся редко. У меня за полтора месяца нашего с ним знакомства, предшествующих отправке на целину, сложилось о нем мнение, как о человеке, который знает, что еще будет и что уже было. Наш взвод, собранный по крохам из разных воинских частей Хабаровска, в ожидании отправки разместили на пустыре. Капитан прибыл из Сов.Гавани и мы, находясь в Хабаровске, были приданы батальону, который формировался там. Мы поставили палатки, в два ряда составили машины, прямо перед нами были ворота армейских авторемонтных мастерских. Голубенко устроился жить там, а мы и рады были. И вот тут начались необъяснимые странности. Нельзя сказать, чтобы капитан нам надоедал. Заходил, посматривал, чего-то советовал. И всегда в руках у него был прутик с какого-нибудь кустика. Он никогда нас не ставил в строй, если ему надо было что-то всем сообщить, он просто говорил «ребятки, подойдите», и мы просто подходили толпой. «Ребята, если кому-то надо куда, подойдите, скажите, до которого часа». И после того, как кто-то опоздал, собрал нас и сказал «ты сам назначил время, когда вернешься. Ты сказал, до часу ночи. Так вот, до часу ночи я знаю, где ты, в час ноль одна я не знаю где ты. Умей планировать свое время, а главное, умей держать свое слово, разбейся, сделай возможное и невозможное, но сдержи. А теперь загибайся». И врезал пару раз прутом по заднице провинившемуся.
Он не требовал доклада по возвращении. Ребята отпрашивались до четырех, до пяти утра, он всегда отпускал и всегда знал, кто когда возвращался. За полтора месяца, которые мы провели на этом курорте, к нам ни разу не заглядывали всевозможные проверяющие, которые роились на противоположной стороне пустыря, где ожидали отправки другие батальоны. Их там строят по сто раз на дню, гоняют, а мы загораем, книги в библиотеке мастерских берем, читаем, а вечерами, по очереди, отправляемся на проверку местного населения, лучшей его части, на предмет выяснения отношения к военнослужащим срочной службы. И однажды кого-то из наших загребла комендатура. Не рассчитал дозу, поздно заметил патруль, бегал плохо... Так вот, капитан плюнул, сел на машину и через полчаса привез Донжуана на пустырь. Собрал нас, и сказал, чтобы мы сами принимали решение, что с ним делать. Мы решили оставить, капитан врезал ему двадцать розог своим прутиком и на том все и кончилось. Капитан отмазал у Хабаровской комендатуры! За полчаса! Это уже не странность. Капитан, по нашим понятиям, сотворил чудо. Да за таким капитаном...
И вот мы расположились на этой площадке. Отобрали у поварят чайник, набрали воды и вечером пустились в путь. У меня с собой фотоаппарат, в машине пол-бардачка пленок, вокруг Клуб Кинопутешествий. Биробиджан, Благовещенск, Свободный, Шилка и Нерчинск. А между ними тайга, сопки, реки, чистые, с песчаными берегами и галечными перекатами. Воздух голубой. Обзор 270 градусов, не то, что из вонючей теплушки. Романтика, однако! Днем мы на площадке все втроем сидим, путешествуем.
Посреди этой романтики остановился наш эшелон на какой-то забайкальской станции. Товарный поезд - не трамвай, на минуту не останавливается. Спрыгнули мы с площадки размяться. Смотрим - рядом, на соседнем пути, в вагон товарный дверь приоткрыта. Заглянули, а там полный вагон деревянных бочек, только в середине немного места, и сидит там грузин, а перед ним одна бочка на боку и краник в ней. Спросили у него, что все это значит? - Вино, говорит, везу колхозное на Дальний Восток. Ну мы отошли, по карманам пошарили, воду из чайника выплеснули и к грузину. - Продай нам вина, а? - Слушай, зачем продай, я тебе, солдату, так налью. И не взял денег, а вина налил в солдатский чайник с кавказской щедростью. Сгонял я в какой-то ларек, что виднелся невдалеке. А там, кроме вафель ничего съедобного. Взял три пачки. И выпили мы это вино, вафлями зажевывая. И такое вино вкусное оказалось, что пошли мы к грузину еще раз. - Слушай, дорогой, ты нас вином угостил, спасибо, но теперь продай нам, очень понравилось. И набрал нам еще вина виночерпий, еле уговорили деньги взять. Только подошли к площадке, а тут дежурный по эшелону идет. Я хватаю чайник и к крану, метрах в пятидесяти торчит. Чайник поставил, гимнастерку снял, обливаюсь до пояса и на ребят поглядываю. Ну не выливать же! Вода холоднючая, зараза, у меня уже на шее иней выступил. Наконец дежурный отчалил. - Чего он так долго торчал, спрашиваю. - Воды хотел попить, видит, ты за водой пошел...
Мы на радостях и второй чайник по быстрому приговорили, набрали в него воды ледяной, а тут и тепловоз зацепили, и помчались мы дальше. Вокруг красота, объективом ее ловлю и затвором щелкаю. Но второй чайник повел себя предательски. Пленка быстро кончилась, я открыл фотоаппарат, убедился визуально, что пленка вся вышла, понял, что засветил пленку, понял, что хорошее вино сыграло со мной плохую шутку, закрыл фотоаппарат и загрустил. Запасные пленки в бардачке, вроде и рядом, но в таком состоянии перелезть через вагоны по крышам нечего и думать.
Но тут, к моей радости, поезд все тише и тише, и вот уже совсем ползет. Дорога там извилистая, вокруг тайга, далеко вперед не просматривается. Но удалось увидеть, что тепловоз входит на перегон на желтый. Значит, следующий может быть красным, вот он и тянет потихоньку. Сунул я ребятам фотоаппарат и сиганул с площадки за пленкой.
Если бы я сиганул влево, на междупутье, все бы обошлось. Но чайник продолжал делать свое черное дело, и я сиганул по привычке вправо. А по откосу бежать оказалось тяжеловато. Вино в животе плескалось, обломки вафель плавали в вине, как весенние льдины, и все это мешало переставлять ноги. Обогнал полтора вагона, оставалось полвагона, и вот они, платформы. Но тут машинист увидел следующий светофор. Зеленый. Почувствовал это по тому, что теперь просто бежал рядом с серединой вагона и не мог продвинуться вперед на миллиметр. Да еще и дорога под уклон. Пора возвращаться на площадку, фальстарт! Немного сбавил темп, поглядывая назад, поджидая площадку, и в последний момент споткнулся о какую-то булыгу. Не упал, но потерял полсекунды. Площадка пронеслась мимо! Я выскочил на шпалы между рельсами и припустил за своим поездом. Вы когда-нибудь пробовали бегать, что есть сил, по шпалам? А сообразить на ходу, после кавказского вина, что по междупутью бежать легче? После полчайника чудесного вина с вафлей? Интересно, кто установил, что именно такое расстояние должно быть между шпалами? Какого он был роста?
Пацаны пребывали в мечтательном настроении. Они как-то отрешенно, мне даже показалось, равнодушно смотрели, как в пяти метрах от них за поездом, соревнуясь с двумя секциями тепловоза ТЭ-3 и пытаясь попадать точно на шпалы, мчится их товарищ. Я не мог им орать, и так дыхание на пределе. Но до них вдруг дошло, что тут не просто развлекаются или готовятся к олимпиаде. Вскочили, засуетились. А до площадки уже метров десять. Показываю им вниз, на магистральный кран, показываю жестами, чтобы его открыли. Перегибаются, смотрят на сцепку, потом на меня, потом опять на сцепку. Не понимают. Покрутили ручку тормоза... Ага, ее можно крутить до вечера! Тут у меня дыхалка совсем закончилась. Показал я им, чтобы пилотку бросили. Бросили пилотку, поняли, а сигареты зажилили. И уехали.
Подобрал я пилотку. Ну, сейчас следующий будет, сяду. Но следующий появился минут через десять, и шел он на зеленый, километров под сотню. И следующий за ним тоже. Во все внезапно потемневшее небо нарисовался портрет капитана Голубенко. Я понял, что надо идти на станцию. Сошел в тайгу, выломал палку, разделся, свернул все шмотки в узел, повесил палку с узлом через плечо и пошагал на запад. Было около полудня.
Поезда проносились мимо, рявкая на меня гудками, я поглядывал, чтобы не оказаться между составами, день был солнечный, вполне можно было сойти за туриста с пачки сигарет «Памир». Попутные поезда шли груженые бревнами, встречные поезда были точной копией попутных, та же сосна и листвяк. Страна большая, все при деле...
Часа через два впереди показался большой железнодорожный мост с запреткой и будкой с часовым на противоположном берегу. Сойти с дороги, обойти мост, переплыть реку. Река широкая, течение быстрое, крокодилы в Сибири не водятся, пить охота, вода холодная в кране была, в реке не намного теплей будет, плаваю хорошо, с сапогами на голове не пробовал, до реки по тайге идти, если переплыву, то и после. Комар заест, медведь закусит - взвешивал я за и против. Оделся и попер на мост.
Часовой на том берегу тупо смотрел на незнакомого солдата, бодро шагающего по тщательно охраняемому объекту. Я поравнялся с ним, спокойно прошел мимо, и, когда между нами было уже несколько метров, окликнул меня. Я подошел, он никак не мог прийти в себя, наверное думал, что он спит на посту и это все ему снится. Документы у меня были в кармане гимнастерки, я объяснил человеку, что поезд мой остановился на перегоне, я спрыгнул в кусты, поскольку в теплушках нет туалета, а поезд взял, да и ушел, пока я штаны натягивал. Очень правдивая, жизненная история, но часовой не поверил и вызвал караул. Прибежал караул, проверил у меня документы. Начкар, наверное, раньше выспался, поэтому соображал хорошо и в историю мою поверил почти сразу, только сдвинул пилотку на лоб да затылок почесал. Тут станция недалеко, километров пять, обрадовал он меня. А закурить у меня нет, не курю я.
И потопал я на станцию, радуясь, что не узбеки сегодня в карауле стояли. Но хоть воды попил из фляжки. На станции сразу к диспетчеру завалился. Объяснил ситуацию. Вот черт, говорит он мне. А я только что пассажиру зеленый дал. Но за ним идет такой же воинский эшелон, как тот, от которого ты отстал. Я ему два желтых повешу, ты как, на ходу сядешь? - Конечно, а закурить у тебя есть? - Не, не курю я...
Пошел я к пятой и шестой рельсе, тут эшелон подоспел. Запрыгнул на него, помахал диспетчеру ручкой и поехал своих догонять. Впереди, платформ пять, усмотрел часового возле машины. Я к нему перебрался, а он тоже не курит. Вот черт! Не успели мы с ним парой слов перекинуться, поезд наш вдруг тормозит и останавливается на перегоне. И бегут к нам дежурный по эшелону с дневальными, снимают меня с платформы и ведут в штабную теплушку. Господа офицеры увидели, как я запрыгнул на платформу, позвонили на тепловоз.
И давай мне допрос учинять, кто я и откуда, и кому ручкой махал и почему. Один мои документы в руках держит, а сам спрашивает, сличает. Наверное, замполит. И хочется ему орден получить за поимку шпиона империалистического, пытавшегося выкрасть секретную схему перестановки колес у автомобиля ГАЗ-51 или, что еще хуже, срисовать внешний вид карбюратора К21Г. Но я держался, как учили правильные детские книжки держаться советских разведчиков в застенках Гестапо, своих не выдавал и в конце концов замполит понял, что ордена за меня ему не дадут, вздохнув вернул мне документы и пообещал сдать в Чите в комендатуру. Пусть там разбираются.
Попадать в комендатуру мне вовсе не хотелось. Прощай целина, с позором в часть вернут, а то еще и дезертирство пришьют. На стене штабного вагона проступил лик капитана Голубенко. Затосковал я слегка. Ну ничего, до Читы еще почти сутки, за это время что-нибудь придумается.
Тут вдруг наш состав притормаживает, идет все тише и тише и совсем останавливается посреди тайги. И на платформы лезет толпа мужиков с косами, да баб с корзинками всякими. Наверное, где-то поблизости сено косили, а машинист местный, с ним заранее договорено, да кто ж знал, что ему воинский эшелон подцепят? Нежданные пассажиры скоренько разместились на платформах под машинами и поезд тронулся, а дежурный по эшелону принялся крутить ручку телефона, ругать машиниста и требовать немедленной остановки. После обещаний всех мыслимых и немыслимых кар на его голову машинист остановил состав. Деж в сопровождении дневальных, оставив одного дневального охранять меня, чтобы я не сбежал, прихватив еще несколько человек, бросился ловить нарушителей. Шум, гам, по кустам носятся толпы народа. Один мужичек сел под пушистую елочку, достал термос, налил чаю. Сидит, тормозок жует, чаем запивает. Вокруг беготня, ловля диверсантов, а его никто не трогает. Он ведь ни от кого не убегает. Развеселил меня этот мужик.
Тепловоз дал гудок и поезд медленно пополз. Деж с дневальными запрыгнул в вагон, бабы с мужиками опять, высыпав из тайги, взлезли на платформы. Мужик под елкой допил последний глоток, завернул термос, положил его в котомку и тоже прыгнул на платформу. Деж плюнул в тайгу. Машинист двинул вперед контроллер. Мы помчались дальше.
Солнце уже почти касалось сопок, когда мы наконец остановились на маленькой станции, скорее, полустанке «Жанна». К кухне потянулись гонцы от теплушек с бачками и чайниками. Товарищи офицеры гурьбой пошли туда же. Я подошел к двери. Поезд стоял в трех метрах от густого кустарника.
- На минуту, за кустик - сказал дневальному.
- Давай, только быстро.
Спрыгнув с вагона неспеша зашел за куст. Сто метров со скаткой, противогазом и карабином на зачет в части пробегал за 13,8 секунды. Теперь, наверное, поставил мировой рекорд. Но углубляться в тайгу не стал, а свернул в сторону тепловоза, подполз к краю кустарника напротив него и стал смотреть вдоль состава. Голосов слышно не было, но было видно, как из вагонов вдруг посыпался народ. Выждав с полминуты после того, как последний скрылся в тайге, я чуть не ползком шмыгнул за тепловоз и поднялся в кабину к машинистам. Ребята были молодые, быстро въехали в ситуацию и начали по рации долбить Жанну, чтобы давала отправление. Запросили, где мой эшелон, номер его еще в Хабаровске я записал. Разрыв шесть часов!
Жанна дала, наконец, зеленый, ловцы меня вернулись ни с чем. Ребята, переглянувшись, достали кусок фотопленки и ограничили сверху стрелку самописца на 90 км/час. Давненько не было попутного поезда, дорогу впереди никто не держал. Я даже не догадывался, что товарный состав может мчаться, как поезд «Ленинград-Москва», называемый «Красная Стрела»! Я сидел и прикидывал, где я догоню своих. Солнце зашло, было уже совсем темно, когда ребята сказали «все, здесь нам остановка». И остановившись, показали на соседний состав, рефрижератор. - Этот дальше пойдет. Я поблагодарил их, слез с тепловоза и только подошел к тепловозу на соседнем пути, как он тронулся. Уже на ходу ввалился в кабину. Машинисты, на этот раз не молодые, слегка шарахнулись, но тоже быстро поняли, что к чему. Пленку они, правда, не доставали, ехали спокойно, но мои шансы уже выросли. Мой родной эшелон тоже ведь останавливался на ужин. И его никто не подгонял, как на Жанне. Да еще надо учесть остановки для замены тепловозов, я то пересаживаюсь на ходу. Могу и догнать, к утру хорошо бы... И вот часа в три ночи мы входим на какую-то станцию, и нам дают остановку. Наш состав замедляет ход, а справа, по соседнему пути идет на выход мой эшелон, и плывет мимо меня мой ЗИЛ на платформе. Я спрыгнул с тепловоза, но не так, как спрыгиваешь, чтобы остановиться, а не гася скорости, в три шага, почти не касаясь ногами земли перелетел к своему эшелону и запрыгнул на платформу. Все! Догнал!
Перелез на свою платформу, умылся хорошенько. На целину я ехал во второй раз и к кузову у меня был приколочен умывальник и сорокалитровая фляга с водой. В бардачке 10 пачек сигарет! Перекурил и лег поспать. Только бы ребята, которые сидели на площадке, не проболтались. Спрыгнул, мол, а дальше не видели, и баста! И с тем заснул под стук колес.
Проснулся от тишины. Рассветает. Большая станция, сразу слышно. Сижу тихонько, жду. Так и есть - деж с дневальным идут, посты проверяют. Подпустил их поближе, Вылез на подножку, потягиваюсь. Деж стал, смотрит на меня, как на привидение.
- Ты кто?
- Докладываю.
- Так ты ж отстал!
- Кто, я? Как отстал? Вот он я! В машине спал! А где это мы? Что за станция?
- Чита. Пошли в штабной вагон!
Пришли. Рассказываю, как было дело:
- Поезд тихо шел, я за пленкой спрыгнул, в машину залез, пленку взял, а поезд уже быстро идет, ну я посидел, посидел и заснул...Вы в машине смотрели? (Надо перехватывать инициативу)!
- Нет, чего в ней смотреть, когда видели, что ты бежал за поездом?
- Кто видел?
- Ну там солдатик на посту в середине эшелона на повороте видел, как ты бежал?
- Он что, меня знает?
- Нет, но видел, как кто-то бежал...
- А ребята, которые со мной ехали, видели, что я отстал?
- Нет, они сказали, что ты спрыгнул, и больше они тебя не видели...
- Ну не знаю, кто отстал, а я вот он! В машине надо было посмотреть!
Во время этой беседы капитан Голубенко молчал и улыбался. Тут появляется военный комендант. Как, мол, фамилия вашего бойца отставшего? Шаталов? Шагалов? А то одного там в другом эшелоне задержали...- Да нет у нас отставших, снимайте розыск, мы ошиблись, поверку провели, все налицо - довольны отцы-командиры! Было ЧП - и нету!
- Ну, пошли домой, сказал Голубенко. А по пути в наш вагон остановился.
- Что догнал, молодец, а за то, что отстал, чтобы завтра постригся наголо.
Не проведешь капитана Голубенко, и не пытайся!!!

Сантехник.
Продолжение, начало в выпусках 471, 472.

Окно

Через три недели, осторожно припадая на все еще побаливающую ногу, поднялся я на третий этаж казармы. Улыбающийся дневальный:
- Здравствуйте, товарищ сержант!
Зло ему в ответ:
- Пуговицу застегни, солдат! Кто в наряде?
- Дежурный - старший сержант Романов, я и Худайбердыев.
Я пошатнулся. Дневальный подхватил под руку:
- Что с вами, товарищ сержант?
- Ничего, - приклеил я на лицо улыбку, - Уже ничего.
Оторвав его руку от локтя, пошкандыбал к кубрику своего взвода. Сел на кровать, протянул руку к дверце тумбочки, чтобы достать оттуда последние письма и замер.
Положив голову на подоконник, неудобно лежа на согнутых руках, водя во сне худыми плечами, причмокивая и сопя, слюнявя во сне красную повязку с надписью "Дневальный", спал Худайбердыев!
Худайбердыев! - заорал я.
Спит. Он спит. Он не просыпается. Он... В глазах потемнело и, нащупав табуретку, я кинул ее в эту ненавистную голову с оттопыренным ушами. В остановившемся времени я видел траекторию ее полета. Мелькнуло с тоской:
- А ведь на спутник похожа в полете, но не попадет!
Не попала. Я, конечно, промахнулся.
От звонкого грохота разбитого стекла Худайбердыев вскочил и, стоя в потоке стеклянных осколков, ошарашено стал застегивать воротничок.
Я упал на кровать и, зажмурясь, лежал до крика обалдевшего дневального:
- Рота! Смирно!
На пороге казармы стоял командир части, держа в руках злополучную табуретку. Выслушав стандартный доклад от дежурного по роте:
- За время вашего отсутствия происшествий не случилось. Рота находится на обеде!
В ответ услышал рев:
- Происшествий нет? Кто кинул табуретку и разбил окно?
Я глубоко выдохнул, сделал шаг вперед и тихо сказал:
- Я!
Полковник осекся и тихо спросил:
- Сержант, а зачем Вы это сделали? - акцентируя вопрос на словах "Вы" и "сделали".
В ответ я невнятно промычал:
- Муху увидел.
Скосив голову на бок, он сказал все так же тихо:
- Десять суток ареста, - и взревел, - Немедленно.
Все десять суток на губе я смеялся. Мне таскали жареную картошку и горячий чай. Ко мне приходили поболтать. Но при слове "Худайбердыев" - я начинал тосковать, впадал в прострацию, потом громко и страшно смеялся, глядя невидящими глазами в покрашенный ядовито-зеленой масляной краской потолок. Пришел начальник медицинской службы и осмотрел.
Его слова :
- Здоров, только с нервами что-то, - я встретил новым приступом гомерического хохота. Правда, к последнему дню утих, и лицо снова приняло спокойное и волевое выражение, без проблесков сумасшествия последних дней.

Стрельбы
Зачет. Ночные стрельбы у сержантов. Я вздрагиваю и начинаю дергать щекой, когда мне на подсветку назначают Худайбердыева.
Заметив мою дергающуюся щеку и судорожно прижатый к груди автомат, командир роты примирительно говорит:
- Ладно, ладно, меня будет подсвечивать. Ты Ерофеева возьми.
Бегу в темноте. Из-за спины раздается шипение и ракета, описав дугу, освещает мой сектор, выхватывая полигонные кочки, бугорки с кустами и четко проявившиеся из темноты поясные и грудные фанерные цели.
Увлекаюсь процессом, пускаю по ним трассера и не сразу замечаю, что огонь веду один. За моей спиной все бегут куда-то к краю поляны, где прыгает, размахивая руками, человеческая фигура в ореоле ярко горящей за спиной ракеты. Фигуру сбивают, накрывают шинелями, из-под которых доносится дикий, страшный вой обожженного человека. Бегу со всех ног, чувствуя сердцем недоброе. Меня догоняет командир взвода и, зло поводя ноздрями, бросает мне:
- Худайбердыев ракетой комроты в спину засадил. Сейчас огребем с тобой.
Стоим как два нашкодивших мальчишки перед комбатом. Ругательные слова он заколачивает в наши головы как гвозди. Происходящее меня мало интересует. Я отрешен и спокоен, но комвзвода это вновинку, и он все время порывается вставить слово. Комбат не слушает его и завершает великолепнейшую триаду двумя строгачами и лишением меня звания старшего сержанта за плохое обучение личного состава.

Продолжение следует.

Может, и не стоило писать. Но не удержался. Тем более что 60 лет Курской битвы прошло только что, пусть это будет данью памяти людям, прошедшим через эти сражения.
Итак.
Молодой лейтенант. Наконец-то назначение на фронт. Деревеньки под Курском, подготовка к сражению... Лейтенант - танкист. Рембат.
Позади- бомбежка Киева на следующее утро после зачисления в Киевское бронетанковое, эвакуация училища, сопровождение эшелонов техники на фронт, сибирские испытательные танковые полигоны, на которых по зиме у «тридцатьчетверок» лопались траки от мороза, а люди -люди работали сутками... И впереди еще очень много чего. Он, конечно, еще ничего об этом не знает. Ни про два ранения и контузию, ни про взятие Берлина и Праги, и уж тем более про страну Сирию и Голанские высоты. Сейчас еще ничего этого нет. Только принят взвод, и нарастающее напряжение перед боями. Потом это будет называться «Курская дуга».
Техники не хватало. Катастрофически. Рембат не спал по пять-шесть-семь суток. Поврежденную технику приходилось вытаскивать с нейтральной полосы практически на себе, что-то восстанавливать на месте, и то и другое как правило под обстрелом. У сил человеческих все-таки есть предел, и в очередное затишье на шестые сутки без сна, лейтенант выкроил время поспать. На броне моторного отсека восстановленной «тридцатьчетверки», брезентом укрылся и уснул. Провалился.
Проснулся от резкой боли в руке. Откинул брезент и увидел вытаращенные глаза командира экипажа. Тот вылезая из башни наступил нашему лейтенанту на руку.
-Товарищ лейтенант, а что Вы тут делаете?
- Подремать минут на пятнадцать прилег, а что такое?
- Да так. Мы в бой сходили и вернулись...

И не говорите мне, что Солдатской Удачи не существует. Просто у Ангела хранителя иногда проявляется очень своеобразное чувство юмора...

ИСТОРИЯ ОДНОГО ДЕМБЕЛьСКОГО АККОРДА.

Я думаю, нет, я просто уверен, что одна из причин завоевания Руси татаро-монголами в 13-м веке ускользнула от ока многочисленных исследователей. Наверняка многие проблемы Древней Руси могут быть логично объяснены, если принять за данное, что среди русских дружинников были приняты дембельские аккорды. Сделал Добрыня какой-нибудь перед дембелем крепостную стену, предварительно медов старинных укушавшись, и ушел в княжеский запас; через месяц стена рассыпалась по бревнышку, пришли татары и монголы и взяли беззащитную крепость голыми руками. Или подковал Алеша Попович триста лошадей да уехал в свою деревеньку Старые Гадюки на дембель, весь в аксельбантах поверх кольчуги и с дембельской берестой за пазухой. Через два дня дружинникам выступать, а подковы отваливаются от копыт лошадиных, т.к. означенный Алеша вместо гвоздиков для ускорения процесса подковы на пластилин посадил.

Весной 1989 года наследникам Добрыни и Алеши в ремонтном батальоне довелось неоднократно поддержать славу предков. В начале мая зампотех батальона майор Тросик вознамерился обнести ремонтный парк бетонной стеной. Старый деревянный забор, усеянный осколками бутылочного стекла поверху, наверняка был возведен древними пруссами для защиты от тевтонских рыцарей. Поэтому местами он расшатался и несознательные ремонтники ходили в самоход без малейшего труда. Согласно ведомости утруски и усушки ГСМ нашего зампотыла, бойцы умудрялись выкатывать бензин сквозь эти дырки цистернами. По замыслу зампотеха, рембатовская стена должна была не хуже берлинской защитить завоевания социализма в ремонтом батальоне. Стратегический просчет майора Тросика заключался в том, что для ускорения и удешевления процесса решено было доверить возведение стены группе дембелей из первой роты.

В пятницу прапорщик Грищенко привел четверых заматерелых дембелей к выделенному участку:
- Вот, хлопцы, ваши 300 метров. Здесь лежат железные столбы, там - бетонные плиты. Здесь - песок, там - цемент. Копаете ямы под столбы, столбы бетонируете, к ним на крюки подвешиваются плиты, крюки завариваются. Срок - вам решать, как сделаете, так уволитесь. Молодых с КМБ не трогать. Вопросы? Разойдись.
Поставив задачу, товарищ прапорщик удалился навстречу полувыходной субботе. Бойцы решили приступать немедленно, ибо дембель - это, товарищи, дембель, каждая минута на счету. Работа началась с совещания. Основной вопрос: отпустят ли их действительно после окончания стройки. Леша сказал:
- Если бы проект исходил от прапорщика, то ну его нафиг. А тут от зампотеха... Майор все-таки..
Олег напомнил:
- Саша тоже от зампотеха аккорд получил: водомаслогрейку отремонтировать. Двое суток корячился, сделал лучше, чем дворец съездов, а его ротный обратно на танк поставил. Саша к зампотеху, а зампотех притворился, что не понимает, о чем речь...
Решили, что не может же зампотех каждый раз солдат накалывать, должен же хоть когда-то слово держать. А забор строить - всяко легче, чем под БМП валяться. Да и время до дембеля быстрее пролетит.

В пятницу вечером солдаты успели разметить места под ямы и начать копать. В субботу они вскочили при первом хриплом крике дневального и ломанулись в парк. Половину ям пришлось переделывать, т.к. вечером из-за наступившей темноты намеченная линия забора вылезла на шоссе. Ямы были выкопаны и тут бойцы столкнулись с проблемой: выделенного им цемента не хватало для бетонирования столбов. А прапорщика до понедельника не будет. Военный совет постановил: прапорщика не ждать, цемент равномерно распределить между всеми столбами. Ямы углубили, основание столба засыпали камешками и песком. Все это утрамбовывалось лично сержантом Лешей. Затем наносился раствор, очень аккуратно, дабы не пролить ни капли драгоценного цементного материала. Нет, раствор замешивался согласно нормам. Вот только заливался он не глубже 2-3 миллиметров... Зато выглядело это действительно железобетонно. В воскресенье на бойцов упала еще одна проблема. Дежурным по парку заступил опальный капитан Пиночет. Дежурными по парку всегда заступали прапорщики; единственным исключением был этот капитан, назначаемый на сей пост лично комбатом в виде наказания. Пиночет старался следовать букве закона. Воскресенье - выходной. Хотите делать забор - делайте, но кран-стрела из боксов не выйдет. Точка. Пришлось плиты таскать и устанавливать вручную.

Но всем страданиям приходит конец. В понедельник утром забор гордо возвышался над парком. Дембеля-заборщики кисточками докрашивали разведенными в воде остатками цемента особо нагло выглядывающие из-под столбов участки песка. Прапорщик Грищенко не верил глазам. А говорят, на дембелей расчитывать нельзя... Какие молодцы! Прапорщик любовно осмотрел все триста метров забора. Похвалив бойцов, он сел на перевернутое ведро, закурил и прислонился спиной к забору. Леша в отчаянии закричал:
- Товарищ прапо...
Но было поздно. Трехсотметровый забор удивленно сказал "Ууупссс", передернул железобетонными плечами и в полном соответствии принципу домино с грохотом откинулся на спину. Изумленный прапорщик лежал на горизонтальном заборе, судорожно сжимая зубами сигарету. На грохот прибежал зампотех. Он с тоской оглядел поле боя, помог подняться прапорщику и спросил:
- Никого не придавило?
Прапорщик мрачно ответил:
- Придавило. Мы на развалинах табличку установим: "Тут похоронены надежды на дембель"...

Ребята уволились только через полтора месяца. Плиты пришлось красть вручную по одной по ночам из соседней части, так как половина старых плит побилась в хлам. Наверное, их тоже лепил какой-то дембель на свой аккорд.

Когда грянула великая и бескровная, Он учился в кадетском корпусе, отец, оба дяди и старшие братья ушли на Дон, воевали в Марковском полку и нашли свою смерть кто в донских степях, кто в каменноугольном бассейне, кто в Крыму. Его же оставили, строго-настрого наказав присматривать за матерью и сестрами. После окончательной победы красных, из Казани они перебрались в Москву, за Его спиной были десятки поколений русских офицеров, но в военное училище его не брали, как классово чуждый элемент. В прочем на работу тоже не брали, и Он перебивался случайными заработками, не брезгуя никаким, даже самым тяжелым, трудом. В двадцать восьмом мать арестовали, и менее чем через месяц она умерла на Лубянке. В тридцатом ему неожиданно удалось поступить в педагогическое училище, что само по себе странно, оказалось, что классово чуждый элемент не может быть офицером РККА, но зато может учить будущих офицеров и рядовых той же РККА. Окончив педагогический с отличием, Он работает в школе но каждый год не оставляет попыток поступить в училище и стать офицером и в тридцать восьмом Он, так же неожиданно как и все в его жизни, становится курсантом. Далее сведений о нем нет, но в ноябре сорок первого Он в звании старшего лейтенанта командует ротой под Москвой, и в той роте целых двадцать пять бойцов, из которых половина почти не призывных возрастов, но позицию рота занимает такую, какую должна занимать полнокровная рота. Одной из темных ночей, из его роты немцы захватывают языка - пятидесяти пятилетнего татарина, который и по-русски то почти не понимает. Наказание - штрафной батальон. Пол года Он на самой, что ни на есть передовой, ранен, смыл позор кровью. Декабрь сорок второго их батальон штурмует безымянную высотку, у которой и названия то нет, а только порядковый номер «высота номер такая то». В бинокль Он наблюдает, как кинжальный пулеметный огонь с высотки вначале выкашивает первую роту, потом таким же образом укладывает вторую. Его вызывают к комбату. Он уже знает, зачем и что ему сейчас прикажут, в прочем должно быть Ему было все равно, свое решение Он уже принял. Комбат поставил задачу старшему лейтенанту, взять высоту такую то. - Товарищ капитан, считаю необходимым провести артподготовку, иначе и людей положим, и высоту не возьмем. - Товарищ старший лейтенант, приказываю взять высоту такую то, выполняйте. О чем он думал в этот момент? Ведь знал наверняка, что случится дальше, в прочем этого дальше и оставалось то минут на десять.
-Я людей на смерть не поведу, считаю необходимым провести артподготовку. (Наверное, в этот момент, многие поколения предков-офицеров смотрели на последнего из Рода и одобрительно кивали головами.) Тройка собралась быстро, приговор - расстрел. Рота видела, как их командира вывели из землянки, и повели в сторону ближайшего оврага, правда не отвели и на двадцать шагов, вернули обратно. Приказ вышестоящего командования гласил, комбата снять с занимаемой должности до особого разбирательства, за неумелое руководство вверенным ему подразделением, а Ему за невыполнение приказа, учитывая, что в сложившейся обстановке .... и т.д., но между тем..., заменить расстрел штрафным батальоном. В сорок третьем, Он принял свой последний бой, из их роты, в состоянии почти двухсотом, в живых осталось два человека, Он и безымянный рядовой. В госпитале, чудом выжив, Он познакомился со своей будущей женой. После войны Он снова работал учителем математики в обычной средней школе, жил как все, только никогда ничего не рассказывал о той войне, да его и не расспрашивали, так как орденов и медалей Он так и не заработал.
Война настигла его в семидесятом - последствия ранения. Одним ярким весенним днем семьдесят второго, уже, будучи тяжело больным, он позавтракал яичком всмятку, погулял по цветущему яблоневому саду, в обед позволил себе сто пятьдесят и папиросу, что в последнее время позволял себе нечасто и как обычно после обеда ушел к себе. Когда Его пришли будить... Весну он забрал с собой.


Он это мой дед, то какой он был, мы узнали, когда его не стало, но это тема для отдельного рассказа. У меня на столе стоит Его фотография, и, глядя на него, я все время задаю себе вопрос, а как бы поступил я?