ГОНКИ НА ПЛ.

В те, теперь уже далекие, но присно памятные времена, когда наша держава не стеснялась демонстрировать флаг своего Военно-Морского Флота на просторах мирового океана, четыре дизельные подлодки вышли из базы г. Полярный и направились на боевую службу в Средиземку. Путь, прямо скажем, не близкий. А с учетом скрытности перехода, малой средней скорости движения (днем - в подводном положении экономичным ходом, а ночью - зарядка аккумуляторных батарей и вентиляция отсеков), мелких аварий и борьбы за живучесть, телепались они до места назначения в общей сложности месяца полтора.
В конце концов, скрытно просочившись через горлышко Гибралтарского пролива и дошкандыбав до нашей плавбазы, они радостно всплыли на глазах изумленного 6-го супостатского флота и пришвартовались по два корпуса с каждого борта. Как выглядят наши подводники, особенно проходящие службу на "дизелюхах", уже писано-переописано. Поставь их рядом с зэками - не отличишь, а после длительного перехода добавь к воображению еще тракториста колхоза "Светлый путь" времен первых пятилеток и получишь абсолютно достоверную картину. Командир плавбазы, обозрев прибывших братьев по оружию, приказал организовать баню для личного состава, ужин и кино, потому как была суббота, а офицерам дал час времени на мытье в душе, бритье и переодевание.
В кают-компании накрыли шикарный стол. Когда все собрались, командир плавбазы сказал то, что положено в таких случаях, и по старой флотской традиции провозгласил первый тост: "По случаю:". Второй, естественно, "За дам:". Третий - "За тех, кто в море!" - святое дело, а дальше началась произвольная программа.
Как определяется степень опьянения морских офицеров? Непосвященные скажут: по внешнему виду. Нет, ребята! Только по разговорам, которые на флоте называются травлей. Если травят о политике, значит, все только начинается, если про женщин - процесс в разгаре, ну а когда перешли к службе - все, писец, уже не долго осталось.
И вот на последней стадии один из командиров ПЛ вдруг заявляет, что его лодка во всех отношениях лучше, чем остальные. И даже максимальный ход у нее больше на 2 узла, хотя все они одного проекта. Ну, кто же, спрашивается, такое стерпит? И хоть они и командиры, которые все знают, все понимают и ничего не боятся, но после принятого на грудь остатки юности лихой в одном месте заиграли.
- Как это? С чего это вдруг твоя лучше? - загудели остальные командиры, приняв позу оскорбленных мушкетеров. Задетым оказалось самое святое - командирское тщеславие и самолюбие.
- Твоя лучше, говоришь?..
- А не у тебя дейдвудные сальники потекли в Бискае?..
- А не мы тебя ждали, пока ты течи латал?..
- Да сам-то ты:
- Ладно, вам, чего на мужика насели? Ну, спорол глупость, не подумавши:
- Да пошел ты, заступник:тудыть: растудыть:
- Сам пошел:
Командиры, выступавшие в начале единым фронтом, постепенно стали разбиваться на секции. Потом, глядя на них, сцепились между собой старпомы. А механики уже давно были готовы, они только отмашку ждали:
Видя, что страсти накаляются, и дабы не допустить выхода ситуации из-под контроля, командир плавбазы на правах хозяина и старшего по званию принял решение:
- Отставить базар, мужики! Есть предложение! - все разом затихли. - Ща проверим, кто чего стоит. Штурман, тащи карту!.. Так: Вот смотрите, здесь болтается наш эсминец. До него: примерно: миль десять. Туда и обратно - двадцать. Тому, кто приходит первым, ставлю ящик коньяка.
- Алярм!!! - заорали командиры.- Боевая тревога!!! Экипажам на лодки!!! По местам стоять, со швартовых сниматься!!!
Моряки вылетели из бани в прямом смысле в мыле и помчались по боевым постам, сверкая голыми задницами.
И вот четыре советские подводные лодки, дружно оторвавшись от плавбазы, ринулись параллельными курсами в надводном положении, выжимая из дизелей все, что возможно. Американцы ох:ли! Куда?.. Зачем?.. Почему?.. С какой целью?.. Поняли они только одно, что ихний американский "уик-энд" накрылся нашим русским медным тазом, и привели свой флот в полную боевую готовность.
А эти прут - ветер свищет, выдвижные устройства, как мачты у Лермонтова, гнуться и скрепят, волны до мостика захлестывают, в эфире сплошной русский мат. Это на плавбазе организовали тотализатор. А как еще подбодрить болельщикам своих боевых слонов - только через эфир. Радиоразведка супостата такой музыки еще никогда в жизни не слышала.
Командир того самого эсминца, который обозначал собой, сам того не ведая, точку поворота на обратный курс, вылетел на мостик в чем был, когда ему доложили, что четыре наши подлодки летят к нему полным ходом. Он тоже напрягся, как и весь 6-й флот США. На его запрос: "Что случилось?" все четыре командира дружно его послали: открытым текстом, описывая при этом живописную циркуляцию вокруг его корабля. И тогда командир вполне мог произнести знаменитую фразу, вошедшую в классику современного кинематографа: "Ну, вы, блин, даете", провожая окошмаренным взглядом удаляющиеся корабли.
Где-то на полпути до плавбазы на одной из лодок сдох дизель, не выдержав экстремального режима. Командир другой лодки застопорил ход, подошел, взял ее буксиром за ноздрю и потащил к плавбазе. Не мог он кореша бросить. Но две другие продолжали гонку на полном серьезе. Когда все снова ошвартовались у плавбазы, америкосы опять сильно удивились и потом долго еще морщили репу, пытаясь разобраться в новых тактических приемах этих непонятых русских.
Но супостат был не одинок в своем недоумении. Наше командование тоже было весьма озадачено, когда получило информацию, что противник вдруг ни с того ни с сего решил поиграть в войну. Но когда стали известны подробности забега на короткую дистанцию наших подводных лодок, доложили на самый верх. Главком был в бешенстве. Он приказал доставить этих жокеев в Севастополь и пожелал сам лично провести разбор полетов. Маленький Главком аж подпрыгивал, пытаясь дотянуться своим кулачком до носов стоящих перед ним на вытяжку бравых русских флотских офицеров. Он обещал их всех снять с командиров, разжаловать и сослать в солнечный Магадан. В течении всей экзекуции они сохраняли полное спокойствие, всем видом своим показывая, что послать подводника дальше прочного корпуса невозможно. Даже солнечный Магадан в сравнении с нашим "железом" выглядит, как Сочи. Да и кто будет менять сразу четырех командиров кораблей, находящихся на боевой службе? Главком это тоже понимал. Влепив каждому по НССу (неполному служебному соответствию), он отправил их обратно - искупать вину перед Родиной.

Необходимая отмазка: рассказываю со слов очевидца. Посему на ошибки не ворчите. Да и подробностей не помню - ни названия корабля, на котором "дядя Юра" служил тогда, ни проекта, ни даже звания командира.

Генерал педальный.

На одном из типов советских ракетных судов в рубке стояло по два локатора. Один, рабочий, был всегда начищен, отлажен, смазан где надо... Второй, резервный команда вниманием обходила - кому он нужен, если всегда работатют на том, что по правому борту. В общем локатор по левому борту был всегда слегка запылён и смазан кое-как. А работали они вот как: нажимаешь на педаль - он тебе включается, и работай себе.
Так вот, приезжает как-то раз Маршал Гречко (именно с большой буквы, т.к. всего СССР) проверить боеготовность советских моряков. Со всей своей свитой грузится на флагман эскадры, про который собственно и рассказ, и идут они на полигон.
Пришли на полигон, стали стрелять. Флагман, естественно, стерляет первым. И вот пошла работа: кап-сколько-то-там-раз командует, начальник БЧ-5 (правильно номер?) у локатора по правому борту колдует... А к другому подошёл какой-то генерал из свиты. В локаторах он понимает мало, в стрельбах, похоже, ещё меньше, а уж в кораблях - полный ноль. Стоит, и от нечего делать на педаль жмёт. Нажмёт, отпустит. Нажмёт, отпустит. А локатор неухоженный. Не чищеный и не смазанный. Так что педаль скрипит препротивнейше. Работать мешает. Однако генералу пофиг, Гречко молчит, а командир... Да что командир? Что он, кап-сколько-то-там-раз может генералу из свиты Маршала приказать? Крепится. Но зло затаил.
Отсрелялись. Отлично отстрелялись - с первой ракеты накрыли цель. Но подойти проверить надо. Идут к цели. Генерал скрипит. Подходят. Командир корабля машинным телеграфом приказывает остановится. Цель (какой-то там списанный траулер) - покорёжен основательно, болтается в паре кабельтов. И тут командир таким слегка паникующим, слегка недовольным голосом вслух говорит:
- Кто нажал на тормоз?
Генерал застывает посреди очередного нажатия, смотрит в окно рубки - до разгромленной цели буквально рукой подать, корабль стоит.
- Мля, кто на тормоз нажал?!..
Генерал аккуратно отпускает педаль и бочком-бочком вылезает из рубки. Командир машинным телеграфом даёт малый, затем средний ход. Генерал прячется в каюту.

Так он до конца похода в каюте и просидел - шутка ли, выходишь ты, а тебе матросы улыбаются: как же, тот самый генерал, который на тормоз нажал...
А Маршал Гречко ещё раз доказал, что он Маршал с большой буквы. Когда поход закончился он так перед строем и обявил:
- Молодцы, моряки! Стерляете отменно... И улыбаетесь хорошо.
Оценил, значит, шутку.

...If I Could Fly...


Лебединая

- На охоту пойдешь?
- Я-то? Не-е… Я, как-то, пацифист, что-ли…
- Ты? Ерохина ты есть, надеюсь, не собирался? А челюсть ему сломал и сотрясение опять же…
- Дак то Ерохин. Из госпиталя - сразу в дисбат. Ладно, пойду. Один хрен чем-то заняться надо…
Временный начальник пограничного радиотехнического поста старлей Валерик Темнов валялся на койке в канцелярии и лениво наблюдал, как замполит Мишка собирался на утку. Осенний перелет был в самом начале, и балтийские острова начинали в сумерках крякать и хлопать крыльями, выманивая любителей пострелять на свои пологие песчаные мысы. А в лучах древнего маяка на Сескаре то и дело вспыхивали белым огнем сидящие на воде лебеди.
Как и всякий морской офицер, да еще 'дуст - пахучий голландец' севастопольского образца, Валерик считал себя человеком творческим. Здесь, на островах, где все население состояло из маячников и военных, Валерик бал гостем довольно редким и в основном комиссионным, так как служил в бригаде пограничных кораблей флагманским химиком, а как известно, это штатный командировочный. Сейчас его пихнули сюда на замену постовского начальника, который с воплями ускакал в отпуск, явно намереваясь готовить перевод не материк.
То есть Валерик, особенно при наличии штатных зама и старшины, не нес почти никакой ответственности за пост и целыми днями купался, рыбачил, ходил в гости на маяк и один раз в припадке творческой бессонницы забрел на пост ночью, и там поймал почти годка Ерохина за стандартным воспитанием двоих молодых радистов. Теперь Ерохин лежал в госпитале, а заменить 'старшего лейтенанта РХБЗ' Темнова было некем, поэтому жилось ему на удивление для командированного военного спокойно и комфортно.
Его зам Мишка Кохтин, тоже старлей, но совершенно пехотный, изначальный зеленый погранец, происходил из тайги. Так как его детство в уссурийских дебрях состояло в основном из кедровых шишек, медведей и веселой самодеятельности в клубе погранотряда, что прикажете выбирать в жизненный путь? Так и попал Мишка учиться в Алма-Ату, где понял - служить надо честно, но все-таки поближе к цивилизации. Балансируя на этой почти незаметной грани, справедливый и готовый ко всем тяготам и лишениям Мишка в конце концов и оказался замом на островном РТП. В отличие от военно-морского разгвоздяя Темнова, Михаил крайне трепетно относился к командованию людьми и все еще старался выполнить все бредни многочисленных начальников.
Честно говоря, красивых мест в этом уголке России довольно много. Вообще-то, она вся состоит из красивых мест, надо только присмотреться. Это получается, когда занимаешься абсолютно новым и неизвестным делом. Вот и Валерка, в первый раз на охоте, хрупая сапогами по сохнущей траве, в реглане, с вертикалкой на плече, чувствовал что-то абсолютно новое в себе и окружающем мире. Это была оглушительная тишина и ослепительные сумерки, отчетливые, наполненные, но - легкие, зовущие и открывающие неведомые двери. И все его двадцать четыре года растворились в воздухе, расплылись и стали частью этого шума, трепета крыльев, ветра над камышовым мелководьем, лучей маяка, пролетавших по горизонту, тяжести ружья и осознания жизни, сплошной жизни вокруг…
Мишка же, истоптавший своими короткими футбольными ногами всю приморскую тайгу еще в детстве, был настроен гораздо прозаичнее и, периодически цыкая на очарованного и рассеянного Валерика, - гусь довольно осторожен на перелете - шел первым, почти крадучись.
И вдруг замер. Балдеющий Валерик чуть не грохнулся, ударившись о него, и медленно оседая на колени, только и сказал:
- Ох, бля..…
На пологом песчаном пляжике под их ногами там и сям светлели кучки белого пуха и перьев, из которых торчали раскоряченные обрубки крыльев и неестественно вывернутые шеи мертвых лебедей, взрослых белых птиц и слетков этого года, коричнево-серых. На быстро темнеющем песке у самой воды виднелся след от лодочного киля.
Первым вышедший из столбняка Михаил наклонился над кучей останков, потрогал жестоко ободранную тушку - холодная, твердая…
- Маячники, да??! - просипел Темнов.
- Нет, - отозвался Мишка почему-то шепотом, - эти не станут, они же люди… - и отталкивая сослуживца рукой, как бы прикрывая его собой от вида птичьего кладбища, спросил: - К ним ГС приходил, ты же был там, они охотились?
- Какой там… Разгрузились, так их мать, и ушли…
- А кто, тогда, а?!
Весь обратный путь шагающие в компании с острым чувством вины старлеи промолчали.
Вахтенный метрист РТП не успел даже забычковать нелегальную 'беломорину' и, сразу получив прямой слева в челюсть, был грубо выброшен в коридор поста. Через мгновение на него посыпалась штукатурка с потолка. Чуткий и ранимый Валерик в то же время не отличался ни особой выдержкой, ни педагогическими наклонностями.
- АЭС, с-сука - склонившись над журналом, процедил Мишка через минуту, - позавчера здесь был катер с АЭС. Четыре с половиной часа, видишь? Семьсот девятый тогда гонял шестидесятку за третьим постом, помнишь, сидели на связи непрерывно? А АЭСу можно сюда приходить для контроля радиации, поэтому никто и не дергался…
- Епт, точно - стреляли тогда у маяка, я думал, это здешние…
- А они не могли, не видеть, кстати, да по#ую просто. Ты, это, о чем думаешь?
- Без балды?
- Да.
- О пулемете.
- Дежурный! Дежурный!!!!
- Я!
- Ключи от оружейки!
Поздним вечером, готовя посту баню, в кочегарке шушукались двое бойцов. Что мол, заперлись нач с замом в оружейке, наверно, не поделили что-то, может из-за баб, хотя откуда здесь бабы, а из-за чего тогда, может, поспорили, и ночью стреляться пойдут…
А старлеи, вычистив два РПК, усердно набивали тусклыми патронами длинные пулеметные рожки… Дети…
Если вы никогда не ходили (на чем угодно, хоть не веслах) между островами Финского залива, вы не знаете, что такое управление плавсредством. Воды здесь совсем немного, главное - камни. Камни везде…
Пробираясь между отмелями, катерок радиационного контроля атомной электростанции приближался к острову. Таскать сюда на охоту местную питерскую и околопитерскую знать было модно еще в советские времена, но в переделкинские стало гораздо легче. Атомщиков никто никогда не трогал, невзирая на погранзону. Так что бить дичь на островах было довольно стандартным развлечением для вьющихся возле АЭСа чинуш и коммерсов, а там было довольно много людей с зонным опытом, или типа того, так что всякая чушь вроде 'не стреляйте в белых лебедей' оставалась там, на ушах всяких шалав из кабаков на набережных…
А капитану катера туманный берег осеннего Сескара всегда шептал: заглуши движок, шлепни якорь прямо здесь и послушай - птичий крик и шуршание камышовых рощ…
А эти - в камуфляжах, очках, с биноклями. Водяра. Зачем-то ротвеллера с собой волокут. Злобный и безмозглый пес перекусал весь маленький экипаж… Катер мягко ткнулся в пирсовые кранцы, гости лениво повылазили наверх и, щелкая амуницией, потянулись к плоскому мысу, за которым звучно хлопали белые крылья…
Может, кто-то из этих человеческих особей (деньги и связи у них были, за границу ездили все время) и рассказал потом самому Спилбергу, что может происходить на пляжном песке под перекрестным пулеметным огнем. Рассказал, как очевидец и непосредственный участник…
Труп там остался, правда, только один - собачий… Зато костер из побросанных 'ремингтонов' (штук на пятнадцать баксов) горел так ярко и весело, что маяк Сескар-Северный можно было отключать.
Как ни странно, за разъяренных старлеев вступился командующий войсками округа - по военному вступился, но спасибо, что хоть так. В результате Темнов уехал на Восток, вытрясать из японцев контрабандных морских членисторылых, а Кохтин - в Таджикистан.
И тому, и другому, пришлось пострелять еще не однажды…
Потом Валерик говорил мне:
- Понимаешь, я там, на Секаре, когда поверх этих гадов молотил, чувствовал, что кого-то защищаю… Никогда такого не было, разве что девку какую, но это ж совсем другое… Об этом сложно говорить…
- А ты напиши.
- Да? Ладно…
И написал. Вот этот тетрадный листок, уже порядком потертый на сгибах.

Два лебедя в октябрьских волнах
Морской песок и шелест камышей
Ко мне приходят в предрассветных снах
И гонят успокоенность взашей

Два лебедя в октябрьских волнах
Лишь повороты шей вслед белой стае
И одинок прощальный крыльев взмах -
Те двое никуда не улетали

Они ушли подальше от людей
Отлив на юге камни обнажает
И лишь в бинокль смог я разглядеть,
Как бережно она крыло держала

Уж много лет садились здесь они
Отправив ветер погулять с волнами
И зажигались на воде огни
Когда маяк игрался с лебедями

В ночи хватая птиц лучами света
И вдруг плеснуло в зарослях весло
Успела за секунду до дуплета
Она поднять всю стаю на крыло

Какая боль... Горячий сгусток дроби
Крик плоти, неуклюжий кувырок
Удар о волны... Надо только, чтобы
Друг за собою молодняк увлек

А он - он падал с неба - белой тенью
Без звука, резко скорость набирая
И слабым прозвучало утешеньем
Как чавкнула вода, ружье глотая

И взвыл стрелок с разорванной щекой
А ветер с серых волн барашки рвет
И заалел восток, и никакой
Уж не было надежды на полёт

Он рухнул рядом - клюв в крови чужой
Металась стая в небе и кричала
Лети, ты слышишь, брось меня, родной
Без вожака им не найти начала

И окончанья нашего пути
Прощай, любимый, я прошу - лети!

Ерошит ветер пух
В глазах спокойный свет
Тупой кусок свинца
Не в силах выбирать

Прости, прости, мой друг
Тебе отвечу - нет
Мы вместе в небесах -
Нам вместе и страдать

Под утро кликну я
По разным кланам весть
И нашу молодежь
Другие поведут

Изломанные крылья
Пусть заживают здесь
И ты не пропадешь
Всегда я рядом буду

И он ее увел
Подальше от людей
Гранитная гряда
Там убегает к югу

А я замерз, смотрел
Как двое лебедей
Обнявшись в холода
Баюкали друг друга

Сквозь годы вновь и вновь
Не счастье и не горе
Во сне владеет мной
Врываясь в жизнь и в стих

Всего одна любовь
В осеннем стылом море
Разбитая судьбой
Картечью на двоих


Ну, что тут сказать? Химик… лирик? Лирик… Просто человек. Хороший.
Служит где-то на Тихом океане.
Защищает, наверное.
Кого-то.

Джульета из Ремонтного Батальона.

Женщинам-военнослужащим посвящаю.

В нашем отдельном ремонтном батальоне служила фельдшером Ирина Петровна, прапорщик медицинской службы. Ирина Петровна была хорошим медиком, а вот с личной жизнью у нее не заладилось. Она избегала появляться в батальоне, все свое время проводя в санчасти. Говорили, что она боялась появиться перед сотней озабоченных мужиков. Справедливости ради надо заметить, что опасения эти не имели под собой основы. Увы, природа одарила Ирину Петровну доброй душой и высоким профессионализмом, но обошла внешностью. Не будет преувеличением сказать, что она была страшнее атомной войны. В общем, ее любили как медика, а не как женщину...

И вот весной в рембате появилась Она. Фигурка, как у Венеры, зубки - жемчуг, а губки - коралл; хороши также грудь и улыбка... Санинструктор ремонтного батальона младший сержант сверхсрочной службы Маша во всей красе своих 22 лет, только-только из медучилища. Лейтенанты краснели, прапорщики бледнели, солдаты стали бриться чаще. Надо сказать, что студентки медучилища пользовались дурной славой. Нет, я имел ввиду доброй славой. То есть славились доступностью и отсутствием брачных планов. Маша словно поставила себе целью опровергнуть эти взгляды. Первыми сдались лейтенанты. Потом отпали прапорщики. Солдатам, как оказалось, тоже надеяться было не на что, но известное дело - чем решительнее она отшивала незванного ухажера, тем гаже слухи про нее распространял отвергнутый.

В конце-концов у нее остались два воздыхателя: сварщик из спецвзвода сержант-дембель Толя и неожиданно для всех - немолодой начальник склада бронетанковой техники прапорщик Селиванов. Толя имел самые серьезные намерения, мечтал на Маше жениться и вообще вел себя так, как вели себя влюбленные юноши сотни лет до него. Он носил ей цветы из самоволок, совершенно забросил все сварочные работы и все служебное время проводил, нежно томясь под дверью медпункта. Вовнутрь зайти он не мог, так как там свое время коротал прапорщик Селиванов. Не подумайте ничего дурного. Обычно он сидел пригорюнившись на табуретке в углу и ждал, когда ему повезет распаковать какую-нибудь коробку с йодом. Иногда он начинал токовать, как влюбленный глухарь, но быстро смущался и замолкал. Хотя раньше за ним особой застенчивости не водилось. Да и сейчас он своих планов не скрывал, а жениться он не собирался и добивался не просто дружбы. О службе он забыл. Замок на складе покрылся ржавчиной, зампотех батальона махнул на него рукой, а старший механик сержант Саша завел прямые связи с дивизионным складом, ибо ремонт танков из-за одной юбки никто не отменял.

Маша пыталась вежливо избавиться от обоих Ромео, но они не понимали, что значит остаться друзьями и продолжали токовать. Наконец, она не выдержала. Утром, наткнувшись на Толю возле КПП, она решительно сказала:
- Сегодня после отбоя я жду тебя в кунге штабной летучки. На чашечку кофе, так сказать...
Толя от радости чуть не сошел с ума. Он побрился раза три, достал у каптерщика новые портянки и стал ждать вечера.
Под дверью медпункта Маша встретила Селиванова.
- Николай Андреевич, приходите сегодня после отбоя в штабную летучку. Побеседуем...
Прапорщик от радости чуть не получил инфаркт. Речь у него отнялась, он смог только кивнуть головой и побежал к себе на склад - готовиться. Готовился он весьма своеобразно. Дабы преодолеть застенчивость, он слегка выпил водки. А потом еще чуть-чуть... И еще...

И вот ночь упала на ремонтный батальон. После отбоя Толя залез в штабную летучку, полностью разделся, аккуратно сложил форму на табуретку, в кромешной тьме лег на командирский диван из кожзама и стал ждать, трясясь от возбуждения. Через несколько минут в летучку вскарабкалась еще одна фигура. Фигура хриплым шепотом спросила:
- Ты здесссь?
- Здесссь,- свистящим шепотом ответил Толя.
И прапорщик Селиванов, торопливо раздевшись догола, двинулся на звук. Был он изрядно пьян и очень возбужден. Достигнув дивана, он полез целоваться. Поцеловав Толю в плечо, он возбудился настолько, что головной мозг полностью отключился, передав управление организмом в ... ну, сами знаете, куда в такой ситуации кровь приливает. Толя же, почувствовав на своем плече колючие прапорщицкие усы, пришел в ужас и попытался увернуться.
- Любимая, куда же ты, - взывал Селиванов, лапая заскорузлую толину пятку.
- Товарищ прапорщик, не надо!!! - Толя решил сдаться и раскрыть инкогнито.
Не тут-то было. Та часть прапорщика, которая его сюда привела, ушей не имела. А имеющая уши голова давно не работала. Тут Селиванов случайно ткнулся своим орудием в толину ногу. Толя, ощутив селивановское напряжение, понял, что борется не только за свою честь, а уже за саму жизнь. Он соскочил с дивана, схватил табуретку и стал махать в разные стороны. С третьего раза он попал. Прапорщик, не издав ни стона, вышиб спиной дверь и выпал на асфальт.

Толя торопливо оделся и выпрыгнул наружу. Обнаженный прапорщик, омытый лунным светом, лежал на спине, устремив свои усы в ночное небо и пускал изо рта пузыри.
- Ва-ва-ва-ва, - трясушимися губами произнес Толя и побежал в казарму.
Там он нашел своего друга сержанта Сашу из первой роты и попытался его разбудить. Саша моментально проснулся, как только услышал, что Толя, кажется, убил Селиванова. Сержанты побежали в парк. Прапорщик Селиванов лежал там же в той же позе и похрапывал. Саша полез в свой танк, достал заныканную бутылку "Московской Особой", присел перед прапорщиком, положил его голову себе на колени и стал поить Селиванова водкой. Как ребенка из соски... Затем сержанты взяли Селиванова за руки - за ноги и запихали в летучку, где с комфортом разместили на диване, накрыв тужуркой. Полбутылки водки оставили ему на той самой табуретке.

Рано утром Селиванов с изумлением проснулся, допил водку и стал одеваться, пытаясь припомнить, что произошло. Воспоминания полностью обрывались на входе в летучку. Прапорщик оделся и попытался надеть фуражку. Фуражка не налезла, а голове стало больно. Селиванов побежал в казарму, где в зеркале увидел, что на лбу у него огромнейшая разноцветная шишка. "Ну, Машка, ну молодец", - с уважением подумал Селиванов. Попозже он зашел в медпункт и, пряча глаза, попросил справку.
- Пиши, Машенька: прапорщику Селиванову на складе бронетанковой техники упал на голову танковый двигатель. Нуждается Селиванов в неделе постельного режима...

Однако начальник штаба Селиванова домой не отпустил, а отправил в санчасть делать компрессы. В течение недели прапорщик Селиванов лечился у фельдшера Ирины Петровны, а потом внезапно на ней женился и, говорят, бросил пить. Толя после дембеля остался на пару недель в батальоне и пытался получить компенсацию с Маши. Кончилось дело тем, что он осмелился явиться к ней домой и был спущен с лестницы молодым лейтенантом, выпускником Ждановского училища. После чего Толя уехал, наконец, домой. Еще через пару месяцев Маша уволилась из рембата, вышла замуж за своего школьного друга (того самого лейтенанта) и уехала с ним к месту службы куда-то под Читу кормить комаров.
Нет повести печальней для солдата, чем повесть о Джульете из рембата...

Мой одноклассник и дружок-не-разлей вода В. срочную служил на Северном Флоте. И служил неплохо, судя по тому, что дважды поощрялся отпуском на родину. А город наш родной был - сухопутней некуда, хотя всяких военных и было полно, но моряк на улице - событие. Ну и у В. любимым занятием во время отпуска было прикалываться над сухопутными патрулями, или "сапогами".
Расскажу один из случаев. Идем мы с В. по городу, тот (В. ат не город) весь сияет якорями, клешами тротуар подметает, ленточки на беске не по уставному до ж.., ну "в общем, вам по пояс будет".
Навстречу патруль - капитан и два курсанта-общевойсковика. В. на них ноль внимания и расходится с ними "встречным курсом". Сзади команда:"Ефрейтор, ко мне!" В., понимает, что зовут его, но не спеша продолжает чапать. Сзади:"Курсанты- догнать!" Нас догоняют два курсанта и волокут В. под белы рученьки к начальнику патруля. Капитан уже завелся - "Т-щ ефрейтор, почему не выполнили команду старшего по званию?!" В., глядя на капитана протстодушно-искренним взглядом Швейка - "Виноват, тщ капитан-лейтенант, я не понял, что это Вы ко мне обращаетесь, я не ефрейтор." Капитан, с одной стороны польщенный тем, что его назвали таким экзотическим морским званием, а с другой обескураженный тем, что что-то идет не так, но не желая "терять лицо" в присутствии подчиненных, продолжает:"А кто же вы, если не ефрейтор?" - "Старший матрос!" - гордо рапортует В. Капитан сникает, но окончательно гонор еще не потерян - "Почему не отдаете честь старшему по званию!?" - не на шутку грозен он. "Так тщщ капитан-лейтенант, уже 17.10!"- не моргнув глазом ответствует В. "Ну и что?" - уже совсем сбит с толку капитан. "В 17.00 на корабле спуск флага и гюйса, после чего отдание чести военными моряками не производится!" -нагло врет В. Совсем сбитый с толку, да еще и напуганный незнакомым словом "гюйс" и явно не желая дальше увязать в этой морской терминологии, капитан отдает военный билет и отпускное предписание, но напоследок наставительно бурчит "Учитывайте разницу во времени между Мурманском и нашим городом, товарищ матрос". "Сапоги" удаляются посрамленные, В. сияет и даже отсутствие ясных перспектив выпивки не портит его солнечного настроения.