За пивом. Четвертной


Знаете ли вы, какое это счастье - Большой Сход? Особенно, если вы ничего не накосячили в предыдущую неделю и ваши же матросы не совершили очередной «подвиг», после которого ничего не остаётся, как нянчится с ними, объясняя им всю их неправоту и уча любить Родину. А если от предыдущего Большого Схода прошло уже почти полтора месяца.... Но, вы понимаете. Итак, с восемнадцати ноль - ноль пятницы до шестнадцати сорока пяти воскресенья, Советский Союз, в лице своего законного представителя - Краснознамённого Северного Флота, отказывается от всяческих на тебя посягательств. А учитывая то, что эпоха мобильных телефонов застряла по пути к нам где - то в районе Альдабарана, то свобода была поистине безграничной. Самое сложное, в такой ситуации, как распорядится неожиданно свалившимся на голову счастьем.
В районе девятнадцати часов, в один из пригожих сентябрьских деньков девяностого года, когда и осень вроде бы кончилась, зима ещё не началась, а лета не было вовсе, мы с Серёгой Авраменко и Андреем Хайдуковым стояли у североморского морвокзала и думали, чем заняться. Жена Хайдукова ещё не вернулась из Калининграда, Серёгина, вообще, еще не приехала из Севастополя, а я был не женат. То есть, никто и нигде нас не ждал, поэтому, загрузившись в такси, мы поехали в Мурманск, пить пиво. А почему бы и нет? По дороге. Чтоб не терять времени зря, мы тормознули у какого - то магазинчика в Росляково и купили какую - то еду, а роль вино водочного магазина уже давно выполняли таксисты. Возможно, это и послужило причиной дальнейших наших приключений.
В «Панораме» и «69 параллели» мест не было. Время, между тем, неумолимо отсчитывало время, сокращая Большой Сход.
- Куда теперь, - лениво протянул водила.
- В аэропорт, - как самый старший из нас, принял решение Хайдуков.
- Куда полетим, - спросил Серега.
- Да в Питер, два лаптя по карте. Андрюха, знаешь куда там, ты один питерский.
- А то...
Ближайший самолет на Ленинград улетал под утро. Москва не принимала. За стенами начиналась метель, почему - то хотелось спать.
- Ну и что делать будем?
- А сколько у нас денег?
- Оба, и чего ждём?
- Девушка, ближайший самолет - куда?
- На Ригу, удивленно глядя на нас пробормотала полусонная девушка в окошечке кассы.
- Дайте три, туда и обратно.
- Хорошо, только вы поторопитесь, регистрация заканчивается.
- А то!
Пытаясь что - то увидеть в иллюминаторе, я спросил Хайдукова:
- Хай, а ты что, Ригу знаешь?
- Нет, но что мы, не разберемся что ли? Охота время терять и до утра ждать?
- То же верно.
Ночная Рига встретила нас не уютно. На нашу группу никто не обратил внимания, хотя, как и в каждом аэропорту, группу «бомбил» мы вычислили сразу. Все претворялись, что не понимают по-русски, и, демонстративно, говорили только на своём. Обратный билет у нас был на самолёт, вылетающий, почти через сутки.... Тогда, Хайдуков сделал гениальный ход. Он достал из кармана двадцатипятирублевую купюру и громко сказал:
- Кто понимает по-русски!
По-русски понимали все. Нам оставалось только выбирать варианты предложенной культурно - развлекательной программы....
Почти через тридцать часов, усталые, но довольные, мы поднимались на борт «Макарова». Большой Сход был использован на всю катушку и пива мы напились вволю...
А потом, много лет спустя, в совершенно другой жизни, случайно, перебирая документы, я заметил, что из под обложки партбилета что - то торчит. Там лежала два четвертных. Я смотрел на них и вспоминал.... Многое и разное. Потом, я положил их обратно. Так они и существуют вместе, символы ушедшей эпохи и нашей бесбашенной юности...

...Мы говорим не штормы, а шторма...

Лет 40 прошло с тех пор, а в памяти крепко засел тот шторм. Волны, мощные руки океана, плавно на своих ладонях поднимали громадину крейсера, и расжимались. Корабль ухал вниз, зарываясь в свинцовую массу, и вода заливала бак и башни главного калибра, поднимаясь на высоту 3-4 этажного дома. Крейсер заваливался на левый или правый борт, и все начиналось сначала. Периодически раздавались звуки, словно кто-то кувалдой бил в борт, пытаясь пробиться во внутренности корабля.
Он сидел на рундуке, под приподнятой на скрученных цепях койке, широко расставив ноги, пытаясь удержаться от езды на заднице по скользкой линолеумной поверхности крышки рундука. Кишки подступали к горлу, грозя покинуть организм, слегка подташнивало, но он крепился. Он только сменился с вахты, и впереди было 4 часа отдыха. Целых 4 часа... Спать не хотелось, да и как уснуть при такой качке. Еще и жара в кубрике под 40 градусов. В небольшом кубрике, наполовину перегороженным барбетом ДУКовской* башни, после вахты пытались отдыхать моряки. На койке, возле барбета сидел « годок»*, которого казалось, шторм не касался, что-то рисуя в тетрадке, периодически бросая взгляд на молодого матроса.
Он вспомнил, что давно не писал матери. Поднявшись с рундука, пытаясь сохранять равновесие, он подошел к шкапчику, и открыв дверцу, взял общую тетрадку для политзанятий. Присев на рундук, он открыл ее посередине, набросал неровным почерком:
-Здравствуйте дорогие мама и папа!
Корабль швырнуло на левый борт. Плохо задраенная дверца шкапчика распахнулась, и из внутренностей посыпалось его содержимое. С глухим звуком стукнулся о палубу флакон с одеколоном. Осколки разлетелись в разные стороны, а по кубрику растекся резкий запах. «Кара-Нова». Аналог одеколона «Кармен». Даже форма флаконов одинаковая.
От аромата одеколона еще сильнее начало подташнивать. Послышались негромкие матюки моряков, отдыхающих после вахты. В несколько мгновений он сгреб с палубы осколки флакона, мыло с зубной пастой и щеткой, рассыпанные письма, прочую мелочевку и, сунув все в шкапчик, надежно задраил дверцу. (Потом наведу порядок). Мельком взглянул на «годочка». Тот сидел не меняя позы. Лишь взгляд прищуренных глаз стал жестче. Выхватив из высокого, узкого шкапчика обрез* и ветошь*, матрос, с трудом отдраив водонепроницаемую переборку, метнулся в соседний кубрик. На долю секунды остановился перед люком шестого котла, и глубоко вздохнув, слетел по вертикальному трапу, словно в преисподнюю. Сквозь шум попросил у старшего воды. Тот усмехнулся:
-Набирай. Как понесешь?
Набрав полный обрез, он замер перед шестиметровым трапом. Как же по нему подняться? А? Восхождение было длительным, печальным и с охлаждением. Корабль продолжало швырять с борта на борт, вода выплескивалась через края обреза на грудь, стекая по животу, через трусы по ногам, наполняя прогары*. Когда он выбрался, в обрезе оставалось чуть больше половины. Ноги подрагивали. Влетев в свой кубрик, намочив и намылив хозяйственным мылом ветошь, стал затирать уже высохшие пятна от одеколона. Швабра не прокатывала. Только ручками, и только «раком», зажав между ногами обрез. На корточках на гуляющей по непонятной амплитуде палубе не удержишься. С коек, свесив головы, за его действиями с интересом наблюдали отдыхающие сослуживцы. Он почти закончил, когда обрез все-таки выскользнул, и как по льду, поехал по палубе. Ударившись об рундук, опрокинулся, и вода весело побежала по кубрику. Согнувшись, скользя за водой, гонялся он, проклиная в душе тот миг, когда решил писать письмо маме. К концу незапланированной приборки, воды практически не осталось. И почти исчез запах одеколона. И исчезла дрожь в ногах. Он забыл о тошноте. Очень захотелось кушать. Поднявшись на камбузную площадку, он вытащил из принайтовленного жестяного ящика несколько сухарей и с удовольствием их сгрыз.
В кубрике «годок» показывал друзьям рисунок. Увидев молодого, он протянул рисунок ему. На листе в клеточку был изображен матрос, драящий палубу, в котором он узнал себя.
Было еще немало штормов за время его службы. И с началом каждого у него просыпался зверский аппетит.
А вот с одеколоном... Он больше никогда в жизни не одеколонился. А при запахе напоминавший «Кара-Нова», его начинало тошнить.

ДУКовская башня-артиллерийское корабельное орудие калибром 100 мм.
ДУК- дивизион универсального калибра
«годок»- старослужащий срочной службы последние полгода
Обрез-ведро
Ветошь-тряпка
Прогары- флотские ботинки