Большая приборка

Битый час через стенку слышу, как соседка заставляет 15-летнего сына помыть полы.
- Сейчас!
Который раз он произносит это слово? Пятый... Десятый...
Наконец слышно плескание воды, шлепанье тряпки и бурчание.
Оторвали от компьютера...
Я вышел покурить на крыльцо.
Минут через 5-7 мимо, шумно сопя, прошел с ведром воды и с половой тряпкой в руке пацан. С размаху плюхнув тряпку на штакетник забора и выплеснув воду на грядку, он, бросив ведро, быстро направился опять к компьютеру.
- Ну, что, помыл?
- Да, помыл...
Мать, вышедшая за ним, бухтит:
- Чтоб тебе так дети мыли. Иди, перемывай!
- Угу, сейчас...
- Ну-ка погоди, малой, - я придержал его за рукав.
И, не торопясь, начал свой рассказ. Нет, не мораль и не нотацию.
Мать тоже задержалась, с интересом посматривая то на меня, то на сына.

В его возрасте, даже моложе, я тоже пытался мыть пол, единожды намочив тряпку, и за раз пройдя ей по всей квартире.
Но в те давние времена были другие средства переубеждения, и я довольно сносно научился мыть полы.
Что очень пригодилось мне на воинской службе. Впрочем, все, кто отдавал долг Родине, прошли через мойку полов, драйку палубы.
Вот пришлось драить палубу и мне.

Память, тяжело шурша, уже начинающими слипаться листами тетради жизни, отлистала и остановилась на странице 40-летней давности.
Полустертые, выцветшие слова, некоторые уже не разобрать.
Но попробуем...

В те давние времена, меня, попавшего служить на крейсер «Мурманск», больше всего возмущала четырехразовая приборка на корабле.
Три мокрых и одна под хитрым названием «Проветривание палуб и помещений»
Откуда на корабле, стоящем на рейде или несущем службу в морях-океанах, может браться грязь?
Может, однако!
Работающие механизмы и работа с механизмами, небесные, то бишь атмосферные явления были источниками антисанитарии.
Пыль оседала везде и всюду, и если ее не смывать и гонять, спокойно мог получиться свинарник на воде.
А вот по субботам... Как-то пропустил я этот момент, изучая Корабельный Устав.
- Приготовиться к Большой приборке! - прозвучало по корабельной трансляции.
Какая еще большая приборка? Неужели четырех раз в день мало?
Ан, нет. Не так все просто в Военно-Морском Флоте.
Утро начиналось с выноса и выбивания постелей. Еще до подъема флага стояли громкие хлопки на палубе. Молодежь трусила одеяла с усердием. По неопытности от усердия одеяла рвались пополам. Кто поопытней, обращались с ними понежнее. Ну, а порванные одеяла сшивались. Почти незаметным швом.
Постели после выбивания сворачивались в рулон и занимали место на койках до окончания приборки.
Бросались в глаза аккуратные кучки песка на палубе, завезенного на барказе заботливыми боцманами. Песок себе и песок. Мало ли зачем.
Оказывается, под ногами есть палуба родимая. А она, как и все остальное на крейсере, лицо корабля. На корабле вообще все состоит из лица. Пусть хоть один из моряков крейсера покажет на нем задницу (нежно говоря).
После подъема флага состав разошелся по местам приборки и каждый получил в руки деревянный брусочек по смешным названием - «торец».
И уже через несколько минут ты с упорством тер этим «торцом», да с песочком, брус за брусом, сдирая мельчайшие загрязнения с благородной древесины, и удивляясь, почему не пачкает смола, залитая между ними.
И в голове, как музыка, звучало: Шпации, шпации... Красивое, загадочное слово.
Уже в конце моей службы особо загрязненные места разрешалось драить с небольшим количеством регенерации. Но на наш участок палубы это как-то не попало. Шкафут правого борта перед входом в офицерский коридор и так сиял чистотой. Наверное, из-за малого перемещения л/с по этому участку палубы.
Одновременно щетками с мылом драились пожарные шланги. В коридорах, каютах и кубриках ветошью с мылом проходились по подволокам и переборкам.
Также с мылом драились надстройки и линолеумная палуба внутренних помещений.
Звучала музыка по корабельной трансляции, и ты, вспоминая фильмы о флоте, думал, что не все так и плохо во флотской жизни.
Песок с надраенной палубы смывался мощной струей воды, весело убегающей по ватервейсам, и с недовольным урчанием исчезающей в шпигатах. И словно теплее становилась палуба, и хотелось скинуть прогары, чтобы босиком ощутить ее тепло.
Заодно полоскались и пожарные шланги.
Палуба насухо пролопачивалась, шланги после просушки туго сворачивались, отбивались кулаком обе стороны и занимали свои штатные места. С последующей побелкой мелом или зубным порошком резиновых колец.
Вся медь, латунь и бронза надраивалась до зеркального блеска пастой ГОИ. Асидол почти не использовался.
На катерной и автоматных площадках в сильных и ловких руках матросов гуляла швабра под названием «Машка». С длиной локонов до одного метра.
Не завидовал я морякам кораблей с металлической палубой. Только со стороны красиво смотреть.
А по кубрикам уже начинал шествие помощник командира корабля с белоснежным носовым платком в руке. И не дай Бог из ведомых только ему шхер оставалась на платке, хоть какая-то грязь. Считай, пропала суббота!
Корабль сиял, не стыдно было служить на таком.
Сейчас почти не осталось кораблей с деревянной палубой, а жаль.
Впрочем, и на земле в домах и квартирах деревянные полы становятся редкостью. Все больше ламинат да плитка.

Малой посмотрел на меня осуждающим взглядом, сняв тряпку с забора, бросил ее в ведро, и взяв его, насвистывая что-то свое, пошел в квартиру.
Ну вот, как-то так.

Остановка в Петрозаводске

Дело было на первом курсе. Мы возвращались с нашей первой корабельной практики из славного города Североморска.
То есть были мы ещё детьми. Хотя и взрослыми.
Несколько счастливчиков ехали в одном вагоне. Офицеры в другом, купейном. А основной костяк курса, львиная доля его, занимала аккурат целый вагон, который был довольно далеко от вышеупомянутых двух.
И настроение у всех нас было хорошее. Весеннее. Хотя бы потому, что был конец марта и ехали мы на юг. И были мы, хватанувшие, в основной массе впервые, месяц корабельной жизни, этакие смельчаки.
Потому что по природе так положено: когда стадо в количестве около сотни человек мужского пола в возрасте от семнадцати и чуть старше собирается в замкнутом пространстве на относительно продолжительное количество времени, да к тому же стаду этому всевозможными способами насаждают воинскую дисциплину, бдительность и обязательную трезвость, то, как правило, выходит всё с точностью до наоборот.
Остановка в Петрозаводске подходила к концу. Все наслаждались ясным небом и свежим воздухом. Кто курил. Кто просто стоял.
В громкоговорителях по весеннему воздуху разнеслось, что до отправления поезда «Мурманск - Санкт-Петербург» осталось пять минут, поэтому просьба к пассажирам - занять свои места. Проводница тоже скомандовала нам заходить, и поезд, по обыкновению, пшикнул. Не знаю чем и как он это делает, но замечено не мной одним: пшикает. То ли готовность к старту показывает, то ли ещё чего.
И надо же было кому-то к в этот момент крикнуть что-то типа: кто первый в вагон войдёт - тот чмо и пiдор.
Естественно, что никто, ни чмом, ни пiдором числиться не захотел. Поэтому как проводница ни кричала, все терпели и ждали, чтобы кто-то вошёл первым. Но никто не входил.
Даже после того, как объявили отправление и поезд медленно тронулся.
Все, со смехуёчками, зыркая друг на друга, шли пешком вместе с вагоном, всё ускоряя шаг, а проводница билась в истерике и, как говорится, орала благим матом.
Самое интересное и нервное началось, когда скорость поезда достигла величины большей скорости пешехода, и мы уже буквально бежали за ним, подталкивая друг друга. Впереди маячил конец платформы. На истерику проводницы внимания никто не обращал.
Начались крики:
- Давай ты!
- А чё это я?!
Поезд же тем временем медленно, но уже фатально ускорялся.
Тут кто-то решил Серёгу Сидоренко подтолкнуть, так сказать помочь. Видимо, он ближе всех к двери был.
Первый толчок, потом все автоматом, повинуясь стадному инстинкту, начали толкаться и напирать.
Проводница, беззвучно шевеля губами, крестилась и вытирала текущие ручьём слёзы.
Но Филин (прозвище было у Серёги), хоть и молчаливый и флегматичный, в физическом плане был недурственен собой - выполнял норматив КМС по пауэрлифтингу. Упёрся он обеими руками в поручни с обеих сторон от двери в вагон и держится мёртвой хваткой. Что-то тихонько бормочет, глядя в пол как монашка-послушница, но ни с места.
Возможно даже, что он не говорил, а кричал, но кто ж его слышал в тот момент - все напирали, орали:
- Филин, бля, не еби мозги! Залазь уже!
А Филин лезть не хотел. Удары в область почек, семенящих за спиной легковесов, никакого видимого эффекта не имели. Пришлось в дело пойти более тяжёлой артиллерии...
Поезд шёл.
Серёга сидел надутый, обиженный на весь мир. Глядел в пол, причитал что-то. Почти плакал.
Проводницу успокоили-уговорили-умилостивили так, что пришедшему вскоре с проверкой начальнику курса она ничего не сказала.
Только вскоре к нам в вагон принеслись уже все вместе: и он, и курсовой офицер, и старший практики, и начальник поезда с нарядом милиции.
Потому что мы, чтобы успокоить подвергшегося специфическому стрессу товарища, все дружно как строевую песню, и громко как фанаты-болельщики на футбольной трибуне, в течение получаса так, что, несмотря на стук колёс, слышно было в остальных вагонах, хором скандировали:
- ФИ-ЛИН-ТЫ-НЕ-ПИ-ДОР!!!!