За Победу. (Шаман-2).
(Продолжение. Начало см. http://bigler.ru/showstory.php?story_id=6146)

Кто из нас не задумывался о том, почему вещи, ну, происходят? И можно ли повлиять на жизнь так, чтобы это самое «происходит» происходило бы в нашу пользу, а не наоборот? Например, вы опоздали на самолёт, а у него при посадке шасси не выпустилось. Не хватило денег на чекушку, а там метиловый спирт оказался. Или кто-то наглый без очереди цапнул профсоюзную путевку в санаторий, а там стихия! Наводнение! Извержение Везувия! Кишечная палочка в бассейне!
А вы спокойно на даче загораете.
Или едете по лотерейному выигрышу на Кипр.

- Итак, товарищи, - сказал начштаба Первой Эскадры, - есть вопросы по графику майских нарядов?
Летно-подъемный и технический состав заёрзал стульями. Вопросы, конечно, были. Особенно были вопросы по нарядам, выпадающим на первую декаду мая. А вот дураков задавать эти вопросы не было.

- Товарищ майор, разрешите? - Все обернулись на голос из задних рядов, где уже маячила фигура поднявшегося капитана Петрова. - Разрешите поменяться с Серёгиным нарядами? Я пойду седьмого мая ДСЧ вместо Серёгина, а Серёгин вместо меня двадцать третьего - дежурным по части.
- Если лейтенант Серёгин не возражает...
Первая Эскадра посмотрела на лейтенанта - совершенно обалдевший Серёгин не возражал. Серёгиным, как самым молодым в Эскадре, заткнули дыру на майских праздниках - а он собирался к маме в Саратов. (Или к любимой девушке в Энгельс. Или на рыбалку на Ахтубу - история не сохранила этой детали, а Серёгин в нашей истории больше не появится).
- Хорошо, - сказал начштаба. - Ещё вопросы есть? Нет?.. Товарищи офицеры!..

- Ты что, бортач, перегрелся? - спросил майор Клюев, командир корабля Ан-26, бортовой номер 17 («Семнашка»). - На кой пламенный поменялся с молодым?
- Командир, - замялся Петров, - сам не знаю. Будто за язык дёрнул кто. Нужно духов спросить... я немного покамлаю завтра, поговорю с ними.
- Покамлай, конечно, - сказал Клюев, - покамлать - это святое... Я на всякий случай прослежу, чтобы нас седьмого мая куда-нибудь не отправили без тебя, в полёт дальний, в края неизведанные. Ты же на земле останешься - сунут замену - и прощайте, скалистые горы!

Вера майора Клюева в Шамана была крепкой. С тех пор, как старший лейтенант Петров стал капитаном и Шаманом, летные происшествия обходили «Семнашку» стороной. Прерванный взлёт из-за выбежавшей на взлётку коровы? - Не у «Семнашки».
Обледенение при снижении в единственном на всё небо облачке? - Не к нам.
Потеря связи после попадания молнии в самолёт в ночном полёте? - Идите нафиг.
У «Семнашки» был свой Шаман. У Шамана была «Семнашка». Они любили друг друга.

Шаман и его «Семнашка» - всего лишь одна действующая сила в нашей истории. Как известно, для столкновения антагониста и протагониста необходимо наличие обеих противоборствующих сторон. Только что мы видели, как судьба за шкирку вытащила на сцену Шамана. Будет логичным показать и скрытую пока для Шамана вторую силу, выходящую под софиты этой сцены.
Итак...

Ласковым майским вечером 1991 года двое парней, одетых в форму военнослужащих срочной службы ВВС, подошли к КПП авиаполка. Если выйти через символические ворота, то через десять километров будет КПП военного городка - 10-й площадки, мозга полигона. Бойцы повернули налево. Там, на могиле двух летчиков-истребителей, похороненных здесь летом 1942-го во время боёв за Сталинград (лейтенанта и старшего сержанта), стоял мемориал. Мемориал был кубической формы. Венчал его летательный аппарат тяжелее воздуха.

- Антиквариат! - уважительно прищурился сержант К. (он же Митрич), задрав голову. - Реликт корейской войны! Голубь мира!
- Лучше бы он ястребом был, - сказал рядовой Миронов. - Не так бы сильно засрали.

Действительно, МиГ-15 на постаменте был обильно загажен голубиным помётом. Серебрянка, которой он был выкрашен, облупилась. В воздухозаборнике свили гнездо весдесрущие голуби, и в данный момент один из них ловко уронил струю на задравшего голову Митрича. Митрич (не менее ловко) увернулся.

Нужно сказать, что голуби пользовались значительным вниманием и настоящей любовью среди младшего технического состава полка. Они были вкусными. Они были бесплатными. И их было много. Голуби были из настоящего голубиного мяса. Поэтому каждое воскресенье группа «дедов» и дембелей в подменке, вооруженных черенками от лопат, отправлялась на охоту на чердак какого-то заброшенного строения на задворках части. Два бойца выдвигались по пожарной лестнице на чердак, и голуби, завидев дежурных загонщиков, ломились в чердачное окно. В качестве средств ПВО использовались принесенные дрыны, в качестве средств РЭБ - голубиный помёт. Размер популяции бережно поддерживался, и каждый охотник довольствовался двумя птицами. Добычу запекали в глине или жарили на вертеле.

- Между прочим, - сказал Мирон, - птичий помёт является ценным сельскохозяйственным удобрением, когда хорошенько слежится и выветрится. Какие-то азотистые соединения. Может, скажем старшине, пусть годик подождет, а потом вывезет всё это добро с МиГа к себе на участок?
- Мы не в Чили, Мирон. Нам всё это гуано здесь ни к чему, качество у него хреновое - птички не те, - отрезал Митрич.

Бойцы побродили вокруг постамента, разглядывая МиГ, а потом легли на прогретый травянистый бугорок и закурили. Курили «сигареты овальные», они же «Полёт».

- Я так думаю, - сказал Митрич, - что простой стремянкой тут не достанешь. Нужна гидравлическая. Выдвижная. Она у нас самая длинная.
- Ну ты дал! - восхитился Мирон. - Она же весит больше 300 кило, а колёса у неё сам знаешь какие - хрен покатаешь! Да и катить её сюда со стоянки ТЭЧ километра три. Пупок развяжется.
Митрич щелчком выбросил окурок и растянулся на тёплой траве, зажмурив глаза и закинув руки за голову.
- А «гуси» на что? Сюда прикатим вместо утренней зарядки, а там посмотрим.

Утром следующего дня Митрич построил младших авиаспециалистов ТЭЧ на зарядку.
- Значит так, авиаторы, - сказал сержант. - Сегодня зарядки не будет. Топаем в ТЭЧ, хватаем стремяночку, катим к мемориалу. Потом завтрак. После завтрака «гуси» переодеваются в подменку и строятся здесь. Бегом - марш!..

Гидравлический подъёмник, любовно называемый «гусаком», в ТЭЧ был в единственном экземпляре. Судя по надписям, изготовлен он был двадцать лет назад. Выкрашенный в цвет нездорового яичного желтка, «гусак» представлял собой четырехколесную тележку размером с «Запорожец» с поднимающейся вверх и выдвигающейся стрелой на крыше. Стрела несла на себе площадку с ограждениями. Для управления стрелой на гусаке был пульт с переключателями клапанов и ручка гидропривода, которую приходилось качать до одурения при подъеме стрелы. К передней оси «гусака» было приварено водило. Колёса представляли собой цельнолитую резину на легкосплавных дисках.

«Гусак» никогда не перемещался далее, чем на двадцать метров - ступичные подшипники были инвалидами со здоровьем, подточенным двадцатилетней бессменной службой. Таскали его всегда минимум вшестером - четверо толкали, двое тянули за водило.

Десять бойцов под руководством сержанта К. облепили «гусака» и хорошо скоординированными усилиями с гиканьем покатили по рулёжке к МиГу. Путь в три километра занял сорок пять минут. Шаман, находившийся на стоянке Первой Эскадры и вооруженный красной повязкой ДСЧ, проводил натужно хрипевшего всеми ступичными подшипниками «гусака» нехорошими словами и перекрестил в воздухе хореем. Затем он расчехлил «Семнашку» и устроился покемарить в транспортном отсеке самолета, выставив будильник в часах «Монтана», чтобы не проспать обед. После обеда Шаман выставил будильник на 16:15 - нужно было готовиться к сдаче стоянки под охрану - и занялся уборкой в самолёте.

В 16:00 сержант К. принял работу. В принципе, мемориал был готов к празднику - отмыт, покрашен. Мусор и прошлогоднюю листву с территории убрали. Митрич прошел на КПП и позвонил в автопарк ОБАТО.
- Сержанта Сычёва позови! Сыч, это Митрич. Привет. Слушай, подгони мне к КПП ЗиЛ-фургон - нужно подъемник в ТЭЧ отбуксировать... Да ладно тебе, полётов нет - прокатим по рулёжке... Пачку «Примы»? Да ты опух совсем - полпачки за глаза!... Хорошо. Через пятнадцать минут жду... Какой? 06-15? Добро.

Вообще говоря, авиаполк и ОБАТО - разные части одного гарнизона. Между казармами - метров сто. Как ни удивительно, такое небольшое географическое различие соседствует с различиями более радикальными:

В полку шестьдесят солдат и сержантов, двести офицеров и прапорщиков.
В ОБАТО - почти триста солдат и два десятка офицеров.

В полку солдаты и сержанты подтянутые, чистые.
В ОБАТО - чумазые и нестиранные. Постоянные фурункулы и цыпки.
Одно из самых страшных оскорблений в полку: «Ты что такой грязный, как из батальона?!»
Одна из самых страшных угроз: «Переведём дослуживать в ОБАТО!»

В ОБАТО в каждый призыв кто-то сбегает из части, а каждый год - вешается или стреляется. Все «молодые» в синяках.
В полку, летно-подъемный состав которого прошел Афган, и почти у всех офицеров которого есть боевые награды, дедовщина только на уровне распределения нарядов по кухне и некоторых мелочах; на кухню традиционно ходят только «гуси». За год было всего три-четыре драки (не избиения, нет!).

В полку приказ офицера не обсуждается. Команч и начштаба знают по имени-отчеству каждого рядового.
В ОБАТО офицеры боятся собственных сержантов.

Минут через двадцать к монументу подкатил ЗиЛ с тентом и скамьями внутри. В кабине сидели два бойца из ОБАТО.
- Салют! - сказал Митрич водителю. - Вот, Сычу отдайте. Как договаривались, десять штук. - Он протянул водителю полупустую пачку «Примы». - Смотрите, мазутчики - скорость не больше тридцати!

На «гусаке» кривой рукой кого-то из авиатехников был непрофессионально нарисован знак ограничения скорости. Техника - штука тонкая и сложная, её эксплуатация и обслуживание в ВВС со всех сторон обложены всевозможными Регламентами, Наставлениями и Прочими Страшными Запретами. Младшие авиаспециалисты при обращении с техникой проявляли крайнюю степень дисциплинированности и ответственности - никому не хотелось получить звездюлей, или, не дай Бог, стать причиной Предпосылки к жуткой штуке, называвшейся Лётным Происшествием. «Деды» строго следили за порядком и обучали «гусей». «Дедов» контролировали прапорщики и офицеры.

- Нэ ссы, сэржант, - сказал смуглый узкоглазый водитель, сплевывая на землю слюну, вязкую и зелёную от насвая. - Всо будит нормално, да?
Обращение к сержанту и дембелю авиаполка в таком тоне от водилы ОБАТО было настолько смелым, что Митрич заподозрил неладное.
- Ты что, урод?! - спросил он. - Пьяный, что ли?!
Водила поспешно захлопнул дверцу.
«Накурились, уррроды обатошные!» - подумал Митрич. - «Спиртом не тащит, а глаза красные».
- Эй, сэржант, цепляйте бистрее! - крикнул из кабины второй ОБАТОшник, старший машины. - А то дежюрный по парку хватится! Будишь ручками тащить, да?
- «Да?» - передразнил сержант. - П..зда! Понял, военный?! Жди!

Тем не менее, «тащить ручками» никому не хотелось, и бойцы сноровисто прицепили водило к буксирному крюку, а сержант К. лично проверил его замок. Чего-то не хватало. Затем Митрич почесал затылок, и рефлекс сработал «на ура» - сержант достал из кармана «технички» большой шплинт и надёжно зашплинтовал замок.
- На посадку! - крикнул он. - Быстренько!
Запрыгнув в кузов последним, сержант закрепил изнутри брезент выхода и постучал по кабине.
- Поехали!..

Шаман боролся с хореем. Хорей внезапно проявил свою вполне свободную, но ехидно недобрую волю, всеми силами вытаскивая Шамана из самолета.
Сначала Шаман привычно поставил шест в грузовой кабине, взял веник и начал подметать пол. Через несколько минут хорей упал прямо на спину капитана, чувствительно ударив того по спине. От неожиданности Шаман прыгнул вперёд и опрокинул ведро с водой, приготовленной для уборки. Вода подло выплеснулась на уже сметённую кучку мусора и смыла её, разнося по всему полу.
Шаман резко обернулся, пнул хорей и произнёс несколько эмоциональных универсальных выражений на меж-языке, прыгая на левой ноге - дальним концом хорей упирался в борт, и пинок потому вышел крайне болезненным.
Петров осторожно положил хорей вдоль борта и вымыл грузовую кабину, опустив рампу. Спускаясь по рампе с ведром грязной воды в руке, он наступил на невесть как откатившийся от борта хорей. В попытке удержать равновесие Шаман продемострировал чудеса человеческой ловкости, сделавшие бы честь любому цирку. Капитан Петров остался на ногах лишь потому, что метнул ведро через открытую рампу на стоянку. В принципе, кроме сумки с документами, ничего не пострадало.

«Зилок» ощутимо набирал скорость.
- Хорошо идём! - крикнул Мирон. - Шестьдесят минимум!
Сержант привстал, чтобы постучать по кабине, но тут задок машины ощутимо занесло, и сержант схватился за кого-то, чтобы не упасть. Он попробовал приподняться снова, но задок швырнуло в другую сторону.
Снова влево.
Снова вправо.
Снова влево, только сильнее.
Снова вправо, еще сильнее!
Митрич распахнул брезент входа, выглянул наружу и - увидел.
«Гусак» мотало на жесткой сцепке. Амплитуда рыскания увеличивалась прямо на глазах. Инвалиды-подшипники верещали на последнем издыхании.

- Стой!!! Стой, твою мать! Остановите его!!!
Кто-то со всей дури врезал по кабине сапогом, и «ЗиЛ» резко затормозил.
Но секундой раньше многострадальное водило оторвалось в том месте, где оно было приварено к передней оси «гусака».

Шаман, закончив уборку, обходил борт снаружи. Прощённый хорей привычно лежал на плечах. И вдруг...

В этом месте показания очевидцев сходятся полностью: когда сержант и первые бойцы выпрыгнули из остановившегося «зилка», они увидели.
Стоянку Первой Эскадры.
«Семнашку» с открытой рампой.
Трехсоткилограммового «гусака», размытой жёлтой стрелой сходящего с рулёжки на стоянку прямо на «Семнашку».
Шамана, с размаху втыкающего в землю хорей.

- Тохтоо!!! - зарычал Шаман, заслоняя собой «Семнашку».

И здесь показания очевидцев сходятся полностью.
Остановился «гусак». Остановился внезапно, как схваченный за шкирку кот, уже готовый прыгнуть на обеденный стол.
Заглох «ЗиЛ». (Никогда больше уже не удавалось завести его от стартера. Меняли стартер. Меняли аккумулятор и катушку зажигания. Бесполезно).
Остановились часы у Митрича (как оказалось, у них просто сразу закончился завод. Сержант К. снова завёл их вечером, и они пошли).

Шаман, тяжело опираясь на хорей, прокосолапил к «гусаку» под аккомпанемент бессмысленно терзаемого стартера пытающегося удрать ЗиЛа.
- Байыаннай сулууспалаах! - вздохнул он. - Глаза вам на жопу натяну, военные!

Как оказалось позже, «гусак», сходя с рулёжки, попал как раз между лампами освещения, которые стояли у самой земли. Аккуратно разъеденив штепсель-вилку между соседними лампами, «гусак» зарылся в землю всеми заклинившими колесами и застрял в сурочьих норах.

Вечером его отнесли в ТЭЧ на руках бойцы из ОБАТО.
Старые, заклинившие подшипники, срезали ножовкой водитель и старший машины с номером 06-15. Они же приварили к «гусаку» водило и поменяли ступичные подшипники на новые.

- Два ящика пива с тебя! - категорично сказал Шаман дежурному по автопарку. - Или прокляну!

- Два ящика пива! - восхитился через несколько дней майор Клюев. - Молодец, бортач! По какому поводу проставляешься?
- Да ты что, командир! - удивился Шаман. - Какой ещё повод сегодня? За Победу!

И незаметно плеснул под столом несколько капель из стакана на гладкий, отполированный его ладонями круглый шест, чуть более тонкий, чем черенок лопаты.

Быль о матросе Брыле, азербайджанском гостеприимстве и просто о жизни...

Случилось это в предпоследний год Советской власти. В стране что-то уже трещало, Прибалтика периодически объявляла независимость по поводу, и без оного. На Украине уже появились «гарные хлопцы» с чубами и трезубцами на кепках, а весь Кавказ потряхивало довольно нешуточно, уже с пальбой и погромами иноверцев. А на окраинах страны, в частности на Кольском полуострове, в базах подводников жизнь текла размеренно и планово, лишь только как-то начали обесцениваться деньги из-за роста цен, да и как черти из табакерки, в дальних закрытых гарнизонах, стали появляться беженцы, которые сразу по хозяйски открывали магазины, лавочки и лавчонки. Бежали они из Армении, Азербайджана и прочих республик, да так здорово бежали, что останавливались за много тысяч километров от родных мест, в Заполярье. А потом к ним прибегали их родственники и знакомые, каким-то невероятным образом, достававшие разрешение на проживание в жутко секретные и закрытые гарнизоны. Союзные республики, еще не бывшие, но уже самостоятельные начинали потихоньку требовать своих призывников обратно, и матросы начали массированно убегать по домам. Обстановка становилась все более непонятной, но никто даже представить себе не мог, что страна уже через год развалиться окончательно и бесповоротно.
Весной того года мы сходили в автономку, после которой командира, старпома и еще кого-то наградили «звездами шерифа», а уже ближе к осени командира начали подводить к увольнению за «дискредитацию воинского звания». Что самое удивительное, увольняли его за острое и искреннее желание служить, а не копать ямы и строить заборы. Поэтому-то экипаж после отпуска и занимался всем, чем возможно, начиная от ремонта камбуза, заканчивая строительством роддома, а командир сидел дома под домашним арестом, и судьба всего нашего экипажа была какая-то очень туманная и неопределенная. Как само - собой разумеющееся, народ начали растаскивать по другим экипажам, менять матросов и мичманов, откомандировывать офицеров к другим кораблям, а нам взамен засовывать всевозможный списанный и больной человеческий материал, годный только на шатанье по береговым нарядам.
В то утро, меня после построения в казарме, старпом, пошушукавшись с помощником, подозвали меня к себе. Беседу начал помощник.
- Борисыч, тут такая проблема выскочила...
Я стоял молча и ждал. Проблема могла оказаться, какой угодно, начиная от срочного заступления в патруль, заканчивая не менее неожиданным выходом в море.
- Нам месяц назад прикомандировали из экипажа Кончина матроса. Заочно. Он в госпитале в Североморске лежал, а кончинцы корабль на завод погнали в Двинск. Ну, так его выписали.
Мне показалось, что я понял суть вопроса.
- Мне за ним в Североморск ехать?
Тут в разговор вступил старпом.
- Вечно ты помоха не можешь конкретно говорить. Значит так Белов. Ехать за ним не надо. Его уже привезли. Он у нас в казарме. А вот с ним ехать придется.
У меня появилось чувство какой-то заковыристой засады.
- Куда?
- В Баку Белов. Дело в том, что матроса Брыля списали с флота подчистую. С «желтым билетом». То есть, простым языком говоря, он психически нездоров.
Я превратился в соляной столб. Я ожидал чего угодно, но только не такого поворота.
- И я что... его туда повезу?
Старпом кивнул головой в знак подтверждения.
- Именно ты. Мы прикидывали, но лучше кандидатуры, чем ты не нашли.
- Спасибо большое - только и смог выговорить я.
- А я могу отказаться?
Старпом усмехнулся.
- Конечно, можешь. Но тогда поедешь нести службу к Кончину в Северодвинск на пару лет. Выбирай.
Крыть было нечем. Надо было соглашаться.
- Ясно. Еду. Когда?
Старпом повернулся к помощнику.
- По готовности. Выписывай документы на двоих. Ну, все как положено. А я в штаб....
Полдня мы с помощником творили документы, и к обеду выяснилось следующее. Военно-проездные документы на меня и Брыля нам дали. На поезд. А вот официальные командировочные деньги, а значит и официальную оплачиваемую командировку, ни дивизия, ни флотилия нам не дает. Отвезти требует, а платить не хочет. А отсюда следует, что и питаться, и если что ночевать где-то на перепутьях мне придется на свои, и на них же и Брыля поить и кормить. Когда мы обрисовали ситуацию старпому, тот рассвирепел и куда-то убежал. Потом, правда так же быстро вернулся обескураженным, и подтвердил еще раз то, что мы и так уже знали. Везти самим. Но инструктаж получить в штабе флотилии. У целого оперативного дежурного.
Перспективка везти полубезумного матроса на своё денежное довольствие, меня мало радовала, и я бы мог со спокойной совестью, и вполне обоснованно послать старпома и помощника подальше, ибо в этом случае ничего они мне бы не сделали. Оба были уверены, в том, что мне заплатят за всё, и теперь тоже пребывали в некой прострации, не зная, куда наступать. В корабельной кассе, куда мы все периодически сдавали деньги, на всякие насущно-мифические вещи, типа карасей для матросов, или кетчупов в кают-компанию, оказалась столь незначительная сумма, что ее едва хватило бы на два билета до Мурманска на автобусе. Начальники приуныли, и взяли тайм-аут до завтра. Но я, трезво поразмыслив, пришел к выводу, что смогу предложить им альтернативный вариант, что и сделал, не дожидаясь завтрашнего дня. Дело в том, что после смерти отца, моя мама с братом этим летом обменяли квартиру в Феодосии на родное Подмосковье. Я по причине автономки, не смог оказать им хоть какую помощь в переезде, и хотел бы сейчас воспользоваться моментом, чтобы заехать к ним, и повидаться. Поэтому я предложил старпому следующий вариант: я везу Брыля, как есть, но после того, как доставлю его по месту назначения, и сдам в военкомат, получаю десять суток отпуска, как компенсацию за все неудобства. Старпом с видимым облегчением сразу же согласился, а я отправился, наконец, знакомиться с самим виновником переполоха, матросом Брылем.
До этого я еще никогда не общался близко с психически ненормальными людьми, и внутренне был готов к чему угодно, но Брыль меня разочаровал. Это был невысокий, худощавый юноша, с неестественно загорелым и вполне привлекательным лицом. И самое главное совсем не азербайджанец, а чистой воды украинец, только чрезмерно смугловатый... Я с самого начала подозревал, что такая фамилия несвойственна и странновата для уроженца солнечного Азербайджана, и, убедившись, что он так оно и есть, испытал немалое чувство облегчения.
Пользуясь статусом списано-больного, списанный матрос посреди рабочего дня валялся на шконке и лениво листал какой-то журнал.
- Ты Брыль? - на всякий случай поинтересовался я.
- Да, тащ капитан-лейтенант... А это вы меня домой повезете? -матрос отложил журнал и вскочил со шконки. А вот говорил он, абсолютно идентично настоящему бакинцу, с теми же интонациями и акцентом
- Я, я...Ну, давай знакомится. Капитан-лейтенант Белов. Садись. Сейчас прикинем, что делать будем. Как себя чувствуешь-то?
Брыль сел. Если бы я не читал его документы из госпиталя, то никогда бы не поверил, что этот мальчик ненормален, и «способен на неадекватные и немотивированные поступки».
- Значит так, юноша. ВПД нам дали только на поезд. Командировочные не дали совсем, так, что доплачивать, чтобы лететь на самолете нечем. Свои я платить не буду. А посему, я сейчас иду в поселок, и буду брать билеты на ближайший поезд на Баку. Прямых рейсов из Мурманска нет, поедем с пересадкой. Скорее всего, в Москве. Так что, если повезет, суток через четверо будем на месте. У тебя самого, хоть какие-то карманные деньги есть?
Брыль посмотрел на меня, и я снова внутренне усомнился в его госпитальном эпикризе.
- Тащ...а давайте я вам добавлю денег на авиабилеты на нас обоих? Домой хочется побыстрее...
Его слова снова заставили меня подумать, что все-таки он и правда, несколько ненормален. Зарплату нам платили вовремя, но деньги уже здорово обесценились, и некогда высокое денежное содержание подводника, уже вызывало улыбку у жителей столичных городов.
- Брыль, откуда у тебя деньги?
Кажется Брыль понял, о чем я подумал после его слов, и как бы отвечая на мои внутренние сомнения, пододвинулся ко мне ближе, и заговорил вполголоса.
- Тащ...вы не думайте, я не сумасшедший. Честно... Меня, когда призвали в прошлом году, сразу определили в трюмные на 140-ю...там такая жопа была...не описать. Ну, я через полгода решил, что не для меня это. Закосил, и лег в госпиталь. Ну, а дальше уж дело техники.... сами понимаете...
Я оторопело смотрел на него. Тогда еще процесс коммерциализации призыва в вооруженные силы не приобрел такого размаха, как ныне, и слышать такие заявления, а тем более от самого простого матроса из пролетарской бакинской семьи мне было просто удивительно. Брыль принял мое молчание за недоверие, и продолжил.
- Я отцу написал. Он пошуршал там, денег прислал, а в Североморске земляки нашлись...ну знакомства там...туда-сюда... Ну, и списали так, чтобы уже больше никогда не призвали...Честно тащ...не вру. А деньги у меня есть. Давайте на самолете, а?
Сомневался я недолго. На психа Брыль явно не тянул. Лететь естественно было лучше, да и у меня оставалось больше свободного времени.
- Ну, ладно. Договорились.
Брыль, откуда- то из под робы извлек объемистый пакет, из которого вынул увесистую пачку сторублевых купюр, и протянул ее мне.
- Нате тащ...пусть лучше у вас будут. Оттуда и берите.
Я взял. Денег оказалось тысяч пять. Мысленно я охнул. Предупредив Брыля, чтобы он был к утру готов в любой момент сняться и уезжать, я забрал его документы и отправился в поселок за билетами.
Пора стояла осенняя, и народ по большей части возвращался на Север, а потому проблем с билетами у меня не возникло. Простояв меньше часа у окошка кассы, я стал обладателем транзитных авиабилетов на Баку, с пересадкой в Ленинграде на послезавтрашнее утро. Там же сразу приобрел билеты и на утренний автобус. После чего, с чувством выполненного долга, я направился домой, где «обрадовал» супругу вестью о своем скором отъезде. Она, в который уже раз оставалась одна с трехлетним сыном, и пока еще никак не могла привыкнуть к тому, что ее муж- офицер с ненормированным рабочим днем, и с часто возникающими непредсказуемыми служебными обстоятельствами.
Утром я сообщил старпому, что билеты взяты, и завтра мы уже убудем. Старпом обрадовался. Но предупредил меня, чтобы я никуда не уходил, потому - что он сейчас будет связываться с штабом флотилии насчет инструктажа. Пока он кому-то звонил, я обговорил с Брылем наши действия с утра, и рассказал, на что тратил его деньги. А потом пришел старпом и отправил меня к оперативному дежурному на инструктаж...
В рубке дежурного, меня ждал незнакомый капитан 1 ранга, с суровым лицом и профессионально-приветливым взглядом. После моего доклада, он внимательно изучил меня с ног до головы, и видимо оставшись, довольным пригласил сесть. Придвинувшись ко мне, он тихо и доверительно начал говорить:
- Слушай внимательно Белов. Обстановка тебе конечно известна. В стране неспокойно. А что в Баку недавно было и сам знаешь. Там сейчас каждый человек в военной форме - потенциальный враг для населения. Поэтому ехать тебе с этим бойцом придется в гражданской одежде. Так, что ты напрягись, и его тоже переодень, ну, чтоб более или менее прилично выглядел...Понятно?
Мне стало понятно. За всеми этими организационными вопросами, у меня совсем вылетело из головы, что я еду в очень непростое место, по нынешним временам. Всего чуть более полугода назад, в Баку свершилась чудовищная резня армян азербайджанцами, с погромами, поджогами, грабежом, последующим вводом в город войск, военным положением, комендантским часом и всем сопутствующим этому набором милицейско-военных мероприятий. До сих пор в новостях показывали, как по улицам Баку бродят патрули в бронежилетах, обвешанные оружием и в сопровождении БТРов.
- Так точно, товарищ каперанг! Понятно. Поедем в гражданке.
Каперанг удовлетворенно кивнул, и в течение минут пятнадцати так же вкрадчиво и негромко прочитал мне лекцию по нелегким межнациональным отношениям внутри Азербайджана, да и во всей стране, по большому счету. Когда, наконец, он многозначительно замолчал, я посчитал, что уже все, и сейчас меня похлопают по плечу, благословят на прощанье и пинком выгонят из штаба. Но не тут то было. Каперанг открыл папку лежавшую перед ним, достал какие-то бумажки, посмотрел на них, посмотрел на меня и сказал:
- А теперь Белов, самое главное...
Тут я как-то автоматически напрягся. Стало ясно, что все, что говорилось перед этим, просто прелюдия к чему-то серьезному.
- По последним директивам министра обороны... утвержденными после этих событий...сопровождение военнослужащих в эти регионы...короче так Белов. Сопровождать этого неадекватного азербайджанца будешь с оружием. Вот тебе отношение. Оружие получишь у себя в дивизии. Сегодня обязательно зайди в поселке в военную прокуратуру, там получишь наручники.
Мне стало плохо. Я представил себя пробирающимся по улицам Баку с пистолетом в одной руке и с пристегнутым наручниками Брылем в другой, и мне стало еще хуже.
- Товарищ каперанг! Да вы что...меня же...да меня убьют на хрен ради этого пистолета!!! Да и не азербайджанец этот Брыль...он хохол! Просто живут они там!
Каперанг кашлянул в кулак.
- А ты не ковбойничай!!! И наперевес с «Макаровым» не бегай!!! Может и вынимать не придется... Короче, это приказ, и не нам с тобой его обсуждать...Бегом в штаб дивизии за оружием! Свободен!
И каперанг встав, величаво удалился.
Потом, после поездки, я долго и упорно искал директиву министра обороны, на которую пытался ссылаться каперанг, но так и не нашел ничего похожего. Не уверен, что такая директива была вообще, и кому надо было всучить мне оружие тоже осталось для меня загадкой, но факт остается фактом, и мне пришлось топать в дивизию, где удивленный знакомый распред мне действительно вручил заранее приготовленный «Макаров» с двумя запасными обоймами боевых патронов, вписал его номер в отношение и, узнав, куда я еду, искренне пожелал вернуться обратно. Старпом в казарме тоже был несказанно удивлен этим обстоятельством, но вполне благоразумно предложил никому об этом не распространяться, а в прокуратуру зайти обязательно. Гражданская одежда у Брыля естественно нашлась, и далеко не самого плохого качества, поэтому, договорившись со старпомом, что утром его приведут в ней на остановку автобуса, я убыл в поселок на рандеву в военную прокуратуру. В прокуратуре мне пришлось общаться с краснопросветным капитаном, который выдал мне новенькие наручники под роспись, а, узнав, что мне уже дали пистолет, но не дали снаряжения к нему, понимающе заулыбался, и выдал новенькую подмышечную кобуру, тоже под роспись. Потом помог разобраться, как ее носят, в результате чего домой я ушел уже как оперативник, с пистолетом подмышкой, и с наручниками в кармане.
Весь вечер, сидя дома, пока сын игрался с настоящим пистолетом, из которого я вытащил патроны, а жена рассматривала наручники, и охала, я пытался решить, что мне делать с этим набором полицейских игрушек. Ближе к ночи, я окончательно уверился, что без них, мне будет как-то спокойнее, чем с ними, а потому, поздним вечером, засунул и пистолет и патроны с наручниками в карманы парадной шинели висящей в шкафу, и решил, что это хозяйство будет лежать здесь, и ждать моего возвращения. Мне сразу стало как-то легче, и я уснул на мягкой и теплой груди жены спокойно и без грызущих дурных мыслей.
Утром, помощник дежурного по части, доставил мне на остановку, щегольски одетого Брыля с довольно презентабельным саквояжем, а-ля доктор Ватсон. Мы уселись в автобус, и наше путешествие началось.
На КПП документы Брыля долго рассматривали, потом было решили сразу же арестовать за гражданскую форму одежды, и просто возмутительно счастливый вид, но когда я, отозвав дежурного в сторону, продемонстрировал «психические» бумаги, сочли за нужное, осторожно ретироваться, дав отмашку водителю на проезд шлагбаума. В Коле, мы сошли с автобуса и, поймав такси, поехали в аэропорт. Там все прошло гладко, но только вот в процессе ожидания регистрации, у меня кончились сигареты. В этом достопамятном году, наравне со многими дефицитами, в стране неожиданно образовался дефицит никотина. Из магазинов и киосков пропал абсолютно весь табачный ассортимент. Если в центральной части страны, еще можно было как-то разжиться куревом, то на Севере ситуация с сигаретами очень напряженная. На кораблях разобрали плесневелые запасы «Памира», который был положен матросам, но никогда не бывал, востребован, и подчас просто выбрасывался, чтобы не занимать место. Меня, до поры до времени, выручало то, что я курил еще и трубку, и когда после автономки экипаж был в санатории под Москвой, умудрился случайно купить полтора десятка пачек болгарского трубочного табака «Нептун», какие меня и спасали практически до отъезда в Баку. Но, к сожалению всё хорошее тоже кончается, кончился и табак, а вот курить хотелось. Найденная где-то дома полупустая пачка пересохшего от старости «Родопи» спасла меня только до аэропорта, а там я остался уже один на один с никотиновой зависимостью. Ненадолго меня спас мой подконвойный Брыль, у которого тоже оказались последние две сигареты в помятой пачке «Примы», которые мы выкурили перед посадкой, смакуя, и сплевывая прилипающие к губам табачины.
Через полтора часа мы выгрузились в аэропорту Пулково, где нам предстояло прождать часа три до рейса в солнечный Азербайджан. Первым делом, забыв даже о гальюне, мы с Брылем бросились на поиски сигарет. Столицы, есть столицы, и курево обнаружилось сразу, в первом попавшемся кооперативном буфете, но по абсолютно космическим цена. Мысленно пощелкав в уме счетами, я вздохнул, и решил все - же прикупить себе хотя бы блок, самых дешевых в этом заведений сигарет «Арктика». Но был неожиданно остановлен Брылем.
- На надо зря деньги тратить, тащ каплейтенант... Дома все будет. Давайте по пачке купим.
Почему-то я решил, что ему можно верить, и ограничился парой пачек. После этого, мы с блаженством перекурили, и отправились перекусить. Цены в закусочных аэропорта были так же величественны, как и цены на табак, и я начал потихоньку сомневаться в своей кредитоспособности. Потом Брыль, попросился на все оставшееся время отправить его в видеозал на просмотр какой-то то ли «Мухи», то - ли «Конана варвара». Я согласился, но перед этим, Брыль, впервые оказавшийся после Баку в большом городе, с детской непосредственностью прилепился к какому-то киоску, торговавшему всякой расплодившейся на этот момент кооперативной ерундой. Он накупил массу какой-то мелочи, и, в конце- концов, прикупил значок, имитирующий знак депутата Верховного Совета СССР, но с надписью «Депутат самого себя». Значок Брыль торжественно приколол к лацкану своей джинсовой куртки, и убыл смотреть видеоужасы, а я отправился на осмотр заметно изменившегося с моего последнего прилета аэропорта. Если бы я знал, как икнется нам этот значок вскорости, то, наверное, отодрал его от брылевской куртки с воротником.
Рейс на Баку вылетел минута в минуту. Полет прошел быстро, так как я просто уснул, а Брыль прилип к какой девушке на соседнем кресле и весь полет рассказывал ей о красотах Каспия, ужасах Заполярья и героике службы подводника. Баку встретило голубым небом, палящим солнцем и удушливой жарой, так, что, выйдя на трап самолета в своих северных нарядах, мы моментально взопрели, и разделись до рубашек. И тут я сразу приметил, что всё как-то неправильно в этом аэропорту. И высадили нас из самолета не к автобусу, а довольно далеко от самого аэропорта, и что встречали нас носатые черноволосые милиционеры, а не служащие «Аэрофлота», и что весь пассажирский табор направили не к самому зданию вокзала, а к соседнему невзрачному зданию. И еще на стенах этого здания, явственно просматривались следы от автоматных очередей...
В здание всех запускали через узкую дверь, за которой был установлен временный турникет. Было заметно, что помещения совершенно не предназначены для приема пассажиров. И самое главное, что за турникетами стояли военные и милиционеры, все как один азербайджанцы, вооруженные до зубов, и упакованные в доспехоподобные бронежилеты. Хотя они и не проявляли никакой агрессивности, но все пристально всматривались в лица пассажиров. И когда Брыль, шедший передо мной, миновал турникет, два милиционера, неожиданно ловко взяли его под руки, и быстро повели к какой-то двери. Я, было, рванул за ним, но меня резко и неожиданно остановил какой-то какой- то майор, и когда я, было, попытался отодвинуть его в сторону, чтобы догнать моего уводимого в неизвестность подопечного меня просто спеленали. В спину ударили чем-то жестким, по видимому прикладом автомата, а когда я приземлился на пол, руки резко завернули за спину, защелкнули наручниками, и пару раз ласково приложили ногами по ребрам, чтобы я успокоился. Потом меня приподняли, и потащили в соседнее помещение. Туда же принесли мою сумку. Начался обыск. Говорить мне не давали, да и толку было никакого. Вокруг слышалась только азербайджанская речь, в которой я, только благодаря сроку службы, понимал несколько ругательных выражений, которых, кстати, слышалось немало. Как я был счастлив в этот момент, что не взял с собой и пистолет и наручники, и вся моя принадлежность к вооруженным силам ограничивалась только документами. Карманы у меня вывернули, содержимое сумки вытряхнули на стол и методично просеивали в четыре руки. Не найдя ничего крамольного, вещи запихнули обратно в саквояж, а мои документы изъятые из карманов куда-то унесли. Меня же, с наручниками защелкнутыми за спиной, вытолкнули в еще одну дверь, за которой оказалась неплохо оборудованная камера, с решеткой, нарами, и группой, довольно прилично выглядевших товарищей на них. Мои тюремщики затолкнули меня в камеру, не сняв наручники, заперли решетку, и удалились.
- Здравствуйте молодой человек! О...да вы в оковах... Проходите, проходите...присаживайтесь. Как говорится, в ногах правда нет...как и ваших руках вероятно тоже!
В камере находилось пять человек, все очень прилично одетые, чистенькие и все с каким-то сытновато - одухотворенным выражением лиц, которые бывают либо только у пожизненных членов Союза писателей, либо у махровых номенклатурщиков на заслуженной пенсии.
- За что же вас загребли в кутузку, молодой человек?
Говоривший был мужчина за пятьдесят, статный, но тучноватый, с залысинкой и благообразным вальяжным лицом, на котором прочитывались годы, проведенные явно не у мартеновской печи, и тем более не в военной организации.
- Матроса домой вез... больного... только сошли с самолета, сразу схватили, как бандитов... наручники эти еще нацепили...
Ооо...так вы молодой человек, вероятно офицер?- заинтересованно спросил мужчина.
-Да. Северный флот.- утвердительно кивнул я.
- Да, молодой человек, армия сейчас находится, в очень тревожном состоянии... Мы давно предупреждали, что все может, кончится именно так. Бойня, кровь, народная ненависть к режиму...
Мужчину явно понесло, и я не очень вежливо, перебив его, спросил:
- Это все понятно. Но почему на мне наручники, и я сижу тут с вами? Что происходит?
Мужчину это ни капли не обидело, и он даже с каким-то удовольствием и восхищением начал объяснять:
- Видите ли, господин офицер, сейчас в Азербайджане проходят первые, заметьте именно первые независимые выборы с момента воцарения Советской власти на Кавказе! И я очень даже понимаю наших азербайджанских товарищей, которые не хотят, чтобы на волеизъявление народа оказывали давление извне...очень понимаю... Вот поэтому, они и задерживают всех, кто может оказаться, так называемыми независимыми наблюдателями, а по сути, быть кремлевскими наймитами... А мы...представители «Демократической России», всегда выступали стороне наших национально-духовных соратников, и довольно странно, что нас, идейно-солидарных с народом Азербайджана держат здесь...
Деморосса снова понесло, а я поняв, в чем суть дела в общем, но, так и не поняв за что же здесь сижу, я сам, как-то успокоился, и примостился поудобнее на свободное место на нарах. Группа же «арестованных» демороссов, воодушевленных моим собеседником, подхватила его выступление и начала практически митинг в нашем узилище. Я вполуха, слушал их революционный бред, больше стараясь как-то поправить наручники, которые уже довольно больно впивались в запястья рук.
- Офицер, я бы смог тебе их снять сейчас, но лучше не надо. Думаю, тебе скоро отпустят, и зачем лишний раз нервировать айзеров. Потерпи немного.
Повернув голову, я увидел человека, на первый взгляд внешне мало, чем отличавшегося от разглагольствовавших демократов, но во взгляде, которого читалась воля, сила и презрение к сидящим рядом демагогам.
- Говоруны...твою мать... Привыкли всю жизнь в Доме журналиста коньяк жрать и анекдоты про Брежнева рассказывать, и все туда... демократы. То же мне, свобода возлияния... Сейчас их еще человек десять наберут, и обратно в Москву отправят...чтобы не мешали...а может и наоборот пустят, чтобы еще больше народ разозлить... мало еще кровушки пролили...Не вертись офицер, я тебе сейчас под наручники носовой платок подсуну, чтобы не резали....
Больше он ничего не говорил, но все произошло по его сценарию. Сначала увели всех демороссов, предварительно на чистейшем русском языке объявив им, что через десять минут они будут лететь по направлению к Москве. С ними увели и моего собеседника. Я остался один. Еще через полчаса, мою клетку отпер устрашающего вида огромный азербайджанец, в военной форме без знаков различия, с автоматом ППШ на плече, и с анекдотичной, огромных размеров, клетчатой кепкой на голове.
- Виходы...
Я слез с нар, и вышел из клетки. В соседнем помещении, где меня обыскивали до этого стоял, улыбающийся Брыль, оживленно разговаривающий на азербайджанском языке с еще одним военизированным местным жителем без погон. В углу валялась моя сумка.
- Тащ капитан-лейтенант! А что это у вас?
Увидев на моих руках наручники, Брыль перешел на азербайджанский, и начал громко говорить, показывая на меня. Его собеседник снял автомат с плеч, положил на стол и подошел ко мне.
- Нэ обижайся командир, ошибочка вышел, пока туда-сюда, разобрались совсем...
Наручники он мне снял, и протянул мои документы. Потом выложил сумку. Потом порылся еще раз у себя в нагрудном кармане и протянул конверт с деньгами Брыля.
-Нэ бойся командыр, я сбэркасса!
И протянул мне, даже на взгляд, заметно похудевший конверт. Я его взял и поглядел на Брыля. Тот утвердительно кивнул головой, и я спрятал конверт в карман. Уже на улице, мой подопечный, сильно извиняясь, поведал, что стало причиной нашего ареста. Это оказался тот самый псевдодепетатский значок, который даже с пары метров, очень напоминал настоящий. Власти Баку, чтобы полностью обезопасить свои выборы от влияния, кого бы то ни было, приказали любых депутатов из Москвы отлавливать на всех вокзалах, и отправлять обратно в те города, из которых они прибыли. И как оказалось, Брыля с его нагрудным знаком, не взирая на возраст, приняли за депутата, и обошлись с ним довольно вежливо, а меня без значка, приняли за его телохранителя, а потому заломали по-простому, да еще и по почкам надавали. Когда же разобрались в чем дело, ситуация плавно перетекла в привычный восточный базар, и еще часа полтора, азербайджанские слуги правопорядка обсуждали с Брылем сумму бакшиша, за которую они бы нас выпустили без всяких последствий. Когда финансовый вопрос, наконец, был решен на приемлемых для обеих сторон условиях, мы и были сразу освобождены.
Домой к Брылю мы ехали на такси. Если на центральных улицах, все было более или менее чисто, то на окраине и правда, были еще заметны следы зимних событий. То тут, то там попадались сожженные или просто разрушенные дома, и остовы обгоревших автомобилей. По дороге, мой подопечный предложил сразу заехать в военкомат и отдать документы, чтобы сразу закрыть этот вопрос. Время было еще раннее, и я согласился. Военкомат оказался тоже полуразрушен, и военком района, плотно сбитый полковник-азербайджанец восседал на втором этаже уцелевшего ветхого флигеля, один, даже без секретаря. Он молча посмотрел бумаги, поставил мне печати на командировочный, и как-то невесело то ли себе, то ли мне сказал:
- Сумасшедший к сумасшедшим вернулся...
Потом поднял глаза на меня.
- Парень то хоть вменяемый?
- Более чем, товарищ полковник.
- Ну, ясно. Ладно, иди капитан. Передай уж в руки родителям-то.
Полковник совершенно без акцента говорил по-русски, да и планки на его мундире были не только от юбилейных медалей.
- Обязательно товарищ полковник.
Он протянул мне руку.
- И уезжай отсюда капитан побыстрее. Здоровее будешь. И совет: не вздумай ночью по городу гулять, как раньше... бывало...
Мы обменялись рукопожатиями, и я покинул военкомат, тем самым официально завершив свою миссию спасения матроса Брыля.
Мой «ненормальный» жил в окраинном одноэтажном районе, под названием Рабочий поселок. По сути, это было огромное скопление частных домов и домиков, образующих настоящий «Шанхай». Калитка в дом Брыля была не заперта, и мы свободно вошли во двор, в котором росли гранатовые деревья, которые я видел первый раз в жизни. Дом был одноэтажным, с большой открытой терассой. И дома никого не было. Как оказалось, во второй половине дома, выходящей дверьми на другую улицу, жил старший брат Брыля, у которого хранились запасные ключи, и он, попросив меня подождать, побежал к нему. И с этого момента началось мое знакомство с азербайджанским гостеприимством...
Буквально через минуту, после уходы Брыля, в калитку вошли двое. Один невысокий, немолодой и худощавый мужчина, загорелый до шоколадного состояния. А рядом с ним вышагивал огромный и необъятный мужчина, с ярко выраженными кавказскими чертами лица, начиная от анекдотично огромного носа, заканчивая буйной растительностью, выпирающей из -под рубашки во всех доступных местах. И судя по взглядам, которые они оба кидали на меня по мере пересечения двора, ничего хорошего меня не ждало.
- Ти кто!? Что здэсь делаешь?! Кто тебя звал!?
Я начал пятиться к двери дома.
- Извините, я привез...
Парочка начала подниматься по ступенькам, а мне уже не было куда отступать.
- Что привез, что привез!!! Воровать хочешь!!! Чатлах! Готверан! Рамис, держи его!
С предпоследними словами, я был знаком, благо годы военной службы, кого угодно сделают минилингвистом, и слова эти не предвещали ничего хорошего. Но на мое счастье, в тот момент, когда динозавроподобный Рамис, схватил меня за рубашку, где-то сзади раздался крик:
- Папа, это командир мой, он меня домой привез!
И Рамис держащий меня за руки, и второй, оказавшийся Брылевским отцом, одновременно повернули головы на звук голоса. Я тоже вытянул шею, и постарался выглянуть из-за могучего тела азербайджанца. По дорожке бежал улыбающийся Брыль, а за ним семенила его более взрослая копия.
- Сынок!!! Вернулся... ай хорошо как!!!
Не смотря, на такой поворот событий, сразу исключающий меня, как человека, втихомолку проникшего в чужой дом, могучий Рамис меня не отпустил. Удостоверивший, что на дорожке действительно молодой Брыль, он, не выпуская меня из рук, неожиданно обнял меня, да так, что дыханье сперло, и заорал во весь голос:
_Ай, спасыбо дорогой!!! Друга, брата нам вэрнул!!! Такой радость доставил!!!
Я пытался каким-то образом извернуться, и вырваться из объятий Рамиса, но ничего не получалось. К тому же от него пахло смесью чего-то пряного, табака и каким-то ядреным ароматом, напоминавшим смесь чеснока и лука одновременно. Он так бы, наверное, и тискал меня еще минут десять, если бы не отец Брыля, оторвавший его от меня, каким-то коротким, но явно емким выражением. После чего, отец матроса протянул мне руку и представился:
- Сергей Николаевич Брыль...отец... спасибо!
И тоже набросился на меня с объятьями. Потом меня обнимал старший брат Брыля Игорь. Потом, немного погодя пришла его мама, которая по сравнению с мужчинами была очень скромна и сдержана, ограничившись материнским поцелуем в обе щеки. Потом, пока я умывался, и приводил себя в порядок, в комнате был оперативно накрыт стол, а заодно оповещена вся улица о возвращении блудного Брыля. Причем, процедура оповещения была проведена в военном образцово-показательном варианте, потому - что, потратив на умывание максимум десять минут, и выйдя во двор, я обнаружил там уже человек двадцать пять мужчин, примерно одинакового возраста, степени небритости и национальности. Каждый из них, считал обязанным потискать меня несколько минут, поблагодарить меня за спасение их соседа, брата и просто хорошего человека. Причем говорили они все на каком-то псевдорусском языке, который я понимал ровно наполовину, отчего как-то немного комплексовал и чувствовал себя не в своей тарелке. Как оказалось потом, семья Брылей переехала в Баку много лет назад, сразу после войны, и с тех пор практически полностью ассимилировалась с местными жителями, начиная от говора и внешнего вида, заканчивая даже домашним укладом. Из человек тридцати постоянно подходивших и отходивших от нашего стола, не было ни одной женщина, и только мама Брыля носилась как курьер, разнося огромные чайники с зеленым чаем, закуски и прочее, для тех, кто не смог поместиться в небольшой комнате. Застолье продолжалось довольно долго, и я, до того, как окончательно размориться от жары, дорожной усталости и теплой водки, которой со мной хотели чокнуться все из присутствующих, успел попросить самого здравомыслящего, из гуляющих, брата Брыля Игоря, о помощи в приобретении билета обратно, до Москвы. Последнее, что я помню, постепенно сдаваясь в плен пьяненьким сновидениям, что просил у него закурить, попутно жалуясь об отсутствии на Севере, никотина, как класса товара.
Утром, меня разбудил яркий луч солнца, прорвавшийся к моему припухшему от вчерашнего торжества лицу, сквозь щель в занавеске. Было тихо, лишь за окном, было едва слышно, чей-то негромкий и неспешный разговор. Я взглянул на часы. Было половина девятого утра. На кухоньке копошилась мама Брыля, которая поздоровалась со мной так по доброму, словно я был ее близким родственником, и отчего мне сразу стало стыдновато, за то, что я не помнил, как вчера лег спать. Когда я умылся, он проводила меня на веранду, где за очень низким столиком, на табуретках со спиленными ножками, восседал Сергей Николаевич, Игорь и Рамис. Они сосредоточенно пили зеленый чай из огромных пиал, хрустя баранками, и зачерпывая зеленоватое варенье из ретроспективных розеточек. Беседа была спокойной и неторопливой, и по большому счету была посвящена мне. Высокое собрание, решало как меня правильно и красиво проводить обратно. Не в смысле побыстрее выпереть, а именно, как выполнить все мои пожелания, чтобы я остался доволен. Мое появление за столом эти рассуждения не прекратило, а наоборот вызвало массу вопросов, чего я хочу, и что мне нужно. Я постарался как можно лаконичнее объяснить, что хочу побыстрее в Москву, к маме, и что больше мне ничего не надо. Ну, разве только сигарет, и то мысленно пересчитав свою наличность немного, ну хотя бы пару-тройку блоков. Мужчины переглянулись, покивали головами, и предложили мне спокойно завтракать и пить чай, после чего мы решим вопрос с никотином, а уж потом займемся билетами. После чая, который, к моему удивлению оказал очень тонизирующее действие на мой расшатанный вчерашним возлиянием организм, Игорь отправился к себе домой, что-то подкрутить в своей «копейке», чтобы мы могли совершить круиз по Баку, я с Рамисом отправился за сигаретами. Поплутав по узким, хаотично искривленным улочкам и переулкам, мы вышли к совершенно невзрачному строению, за забором, слепленным из самых разнообразных материалов, начиная от половых досок, заканчивая ржавыми жестяными листами. За калиткой нас ждал потертый немолодой азербайджанец, во вьетнамском блестящем «Адидасе», и с полным ртом золотых зубов. Перекинувшись с Рамисом парой слов, они поулыбались, похлопали друг друга по плечам, потом поулыбались мне, похлопали меня по плечу, и пригласили в покосившийся сарайчик, построенный явно «хап» -методом. Невзрачное строение, внутри содержало просто огромное богатство по нынешним временам. Вдоль стен громоздились коробки с надписями, от которых во рту скапливалась слюна, а рука непроизвольно тянулась к спичкам. «Родопи», «Ту-134», «Интер», «Ява», «Кишинев», у одной из стен под потолок вздымались сероватые коробки с «Беломором», а у самой двери горой валялись бумажные мешки с «Примой». На мой взгляд, весь мой экипаж, с таким количеством табачной продукции, мог запросто уйти в автономку на полный срок, а потом бы еще и осталось. Пока я лихорадочно просчитывал в уме сумму, какую мог потратить на этот дефицит, Рамис взяв мешок, начал деловито закидывать в него один за другим блоки «Родопи». Когда я отвлекся от умственной деятельности, он успел накидать блоков пятнадцать, и не собирался останавливаться. На все мои интенсивные возражения, Рамис отвечал коротко, но решительно.
- Ти нам брат вэрнул, нэ обыжай...Подарок!
А когда я начал вынимать деньги, посмотрел на меня так, что стало понятно, что их лучше спрятать обратно, и даже не вспоминать о них. Уложив в мешок двадцать блоков, Рамис просто присыпал их сверху «Примой», насколько возможно, обнял мешок своими гигантскими руками, и мы отправились обратно. Денег с меня не взяли ни копейки, и в этот момент я понял, что это только начало.
У дома нас уже ждали две машины. Одна Игоря, а вторая родного брата Рамиса, мужчины такого же внушительного вида, только чуть моложе выглядевшего. Сигареты были сданы маме Брыля, меня усадили в «копейку» Игоря, и наша кавалькада рванула в сторону центра города. И самым первым пунктом по моей просьбе стал железнодорожный вокзал.
Город был красив. Красив какой-то чарующей смесью архитектурных стилей и направлений, приправленных азиатско-кавказским колоритом, и даже присущая всем восточным городам атмосфера грязноватого базара, наоборот вписывалась очень органично в этот город, который уже к сожалению, был явственно затронут наступающей эпохой потрясений и безвластия. У вокзала мы остановились, и отправились в кассы. Шествие выглядело внушительно. Впереди шел я с Брылем, его брат Игорь, сзади возвышаясь над нашими головами Рамис со своим братом, а еще сзади шли пару друзей Брыля, за компанию отправившиеся с нами. У самих касс было абсолютно пусто. Только рядом, прислонившись к подоконнику, лениво перебирал четки, упитанный, прилично одетый и до синевый выбритый азербайджанец. Кассир, на мой вопрос о билетах в Москву на ближайший поезд, ответила очень вежливо, даже с каким-то участием, что их нет на ближайшие тридцать суток. Ни СВ. ни купе, ни плацкарт. Все мои сопровождающие лица, начали горячо и возмущенно выказывать ей свое отношение ко всему железнодорожному транспорту, и пока они там читали свои монологи, ко мне мягко и неслышно подошел, стоявший поодаль мужчина, и вкрадчиво спросил:
- Уважаемый, проблэмы есть?
Я сразу все понял.
- Есть. Очень нужен билет до Москвы.
Мое сопровождение, узрев новое лицо, перестало уничтожать словом кассу, и молча обступило нас.
- Вах, как понымаю...Ехать надо очень, да?
- Очень!- согласился я.
- Могу попробовать помочь...нэ знаю...можэт нэ получыться...
Весь мой эскорт, мгновенно заговорил по-азербайджански, перебивая друг друга, интенсивно жестикулируя, и что-то объясняя, показывая на меня. Кассовый магнат, невозмутимо крутя четки, вдруг хлопнул в ладоши.
- Ой, какой уважаемый человек, не может уехать...Пойдем, поговорим с женщиной...должна помочь...должна....
И деликатно взяв меня под локоть, повел к кассе.
- Люба, надо помочь очень хорошему человеку...очень достойному и хорошему человеку...
И повернувшись ко мне спросил:
- Сколько билетов? На какое число?
Ответить я не успел, потому что за меня ответил Игорь.
- Один. Москва. На завтра.
Азербайджанец наклонился к окошку.
- Любочка, завтра человеку ехать надо. В Москву.
И снова поднял голову ко мне.
- СВ? Купе? Нижний полка, верхний полка?
Тут уже свое слово успел вставить я.
- Купе, пожалуйста. Если можно нижнюю.
За низким окошком кассы началось шевеление. Я, в душе уже опасаясь, что меня снова заплатят, рывком подскочил к кассе, вытаскивая кошелек. Через минуту, билет на завтрашний утренний рейс перекочевал в мой карман, а я расплатился за него ровно по таксе. Предполагая, что «на лапу», деловому азербайджанцу мне еще предстоит давать, я повернулся к нему, и наткнулся на его очень доброе и улыбающееся лицо.
-Ой, какому человеку помогли...долго-долго помнить буду...
Я поблагодарил, и начал было открывать кошелек, но он меня остановил, и очень витиевато объяснил, что ему стыдно, что он хотел такого человека о чем-то просить. Пока я соображал, что ответить, меня по плечу постучал Игорь, и предложил уходить. Как оказалось, пока я разбирался с кассой, мзду за билет, все-же умудрился отдать он, и естественно наотрез отказался брать у меня деньги обратно. После этого я твердо решил, что ничего покупать не буду, а если и буду, то только за свои и быстро, пока они не успели меня опередить.
Потом была изумительная экскурсия по городу. Мы бросили машины, и всей компанией прогулялись по старому городу, его бульварам и улочкам. Я узнал, что такое дворец Ширваншахов и увидел знаменитую Девичью башню. Мне даже показали знаменитое место, где Никулин и Миронов в «Бриллиантовой руке» усиленно «ломали» руки, и где-то там же рядом мы перекусили ошеломляюще вкусными и сочными шашлыками, которые нам подносил старый бакинец, в белоснежнейшем халате и белом колпаке. Все мои усилия, платить самому, пресекались сразу, и очень грозно, так, что уже к середине дня я перестал комплексовать по этому поводу, хотя напоследок снова пришлось немного покраснеть. Уже перед самым отъездом домой, я увидел книжный магазин, и с детства, питая очень большую любовь к печатному слову, рванул туда посмотреть. То, что я увидел, повергло меня в шок. Полки были полны дефицитных книг, тех самых, на которые у нас сдавали тонны макулатуры, получали талончики и радовались как дети, очередному томику Дюма, или Хейза. Тут все это, и не только, лежало свободно, и, кажется без ажиотажного спроса. Да и вообще магазин на восемьдесят процентов был забит книгами на азербайджанском языке, а русскоязычная литература занимала совсем немного места. Я завис у этого прилавка минимум на полчаса, рассматривая подарочные издания «Графа Монте-Кристо», солидные тома Сименона, и даже отдельные книги сверхдефицитного Пикуля. Книги были недешевы, я очень долго облизывался, и, наконец, решившись, купил себе трехтомник Пикуля, и двухтомник братьев Стругацких. Я бы конечно взял все остальные книги, потому что никогда не считал возможным экономить на книгах, но большего себе позволить не мог, и зажав купленное, с тяжелым сердцем покинул магазин. Каково же было мое удивление, когда, уже усевшись в машину, нам пришлось еще несколько минут ждать Рамиса, который, открыв дверцу машины, протянул мне саму настоящую, анекдотичного и растиражированного вида авоську, в которую были свалены все книги, которые я успел посмотреть...
- Подарок...от Магомедовых тебе...вижу, хороший книги...читай, да....
И Рамис улыбнулся так широко, что я даже не нашелся, что ответить, и лишь скороговоркой, опустив глаза, поблагодарил того, в глубине души понимая, что рад этому подарку, хотя по идее радоваться ему было стыдновато.
По приезду домой, оказалось, что пока мне демонстрировали красоты Баку, дома готовились к моим проводам. Не знаю, откуда у них была уверенность, что я возьму билеты именно на завтра, но столы накрыли именно сегодня. И накрыли, надо сказать, как будто провожали в Москву, как минимум ближайшего родственника. Пока, мама Брыля вместе с супругой Игоря и еще какими-то молодыми женщинами суетились у столов, отец моего матроса, вежливо взяв меня под локоть, повел хвастаться своими гранатовыми деревьями. Их оказалось много, и что самое интересное, чего я никогда не знал, все разных сортов. Я даже не догадывался, что существуют белые гранаты. С каждого дерева, Брыль старший, срывал мне ветку, с гранатами, стараясь, чтобы ветка эта была обязательно, не только с плодами, но и с листьями. В конце экскурсии я напоминал гранатовый куст, с головой и ногами, и подробной и исчерпывающей информации о гранатах, узнал еще и историю семьи Брылей. Все они были чистейшей воды украинцы, родители которых во время войны эвакуировались сюда, да потом и остались. С годами, они настолько адаптировались к местному образу жизни, что и внешне и разговором, и даже домашним укладом стали практически неотличимы от аборигенов этих мест. Как я понял, Брыль старший работал простым водителем на местной автобазе, и работал им так, как работал весь Азербайджан, да, наверное, и все наши юго-восточные республики. Возил молоко из какого-то близлежащего колхоза на молокозавод. И осуществлял это так. Свою получку, он сразу делило на две части. Первую платил кому-то в колхозе, чтобы ему проставили в путевке, что он за месяц сделал энное количество рейсов и отвез энное количество сырья на молокозавод. Вторую платил на молокозаводе, чтобы ему отметили, что он это привез, и потом списали, как прокисшее и испорченное. Потом уже из собственных денег платил за те самые путевки своему диспетчеру на автобазе, за месяц, а то и больше, и совершенно отдельно платил за путевку, куда-нибудь в среднюю полосу. А потом, приплатив еще кому-нибудь в гараже, он забирал машину, грузил ее разными фруктами, и гранатами в том числе, и ехал в среднюю полосу, с официальной путевкой, где всегда находились люди, готовые купить эти свежие и дефицитные продукты, для дальнейшей реализации. Все это давало Брылю доход, позволяющий совершать всего 5-6 круизов в год, проводя остальное время дома, в любимом саду, числясь одновременно ударником социалистического труда в родной автоколонне.
Застолье, по поводу моих провод, очень напоминало элементарные проводы в армию. Сколько я наслушался хороших и добрых слов в свой адрес от абсолютно незнакомых людей не передать. И хотя было понятно, что это лишь восточная вежливость, но было довольно приятно, отчего я вскорости снова начал клевать носом, благодаря скорости чередования тостов. Что самое интересное, Брыли, сохранившие для себя украинские национальные ценности, в виде любви к салу, свинине и прочим антимусульманским продуктам, в большом количестве выставили все это на стол, и их правоверные соседи, с большим вкусом поглощали сало с чесночком, под добротную «Столичную», с горячим лавашиком в довесок.
Утро прошло практически по сценарию первого дня, а вот когда я начал собираться, оказалось, что вещей у меня что-то многовато. К моей сумке, сначала добавилась огромная сетка с гранатами, коробка с сигаретами, и авоська с книгами. Потом со своей половины пришел Игорь, и принес еще одну сумку. Как он сказал, для моей жены. В сумке лежал десяток дефицитнейших коробок шоколадных конфет, причем одинаковых не было совсем, и причем все были московские, самых известных фабрик. Потом долго прощались, и даже опрокинули с Брылем старшим по стопке на посошок. А когда подъехал Игорь, и мы начали все это перетаскивать в машину, ко всем прочим вещам, мне на колени добавилась огромная корзинка со снедью в дорогу, которую принесла мама матроса, перекрестив меня на прощанье.
На улице, к нашей машине сзади пристроился автомобиль Рамиса, и еще одна «Волга» со вчерашними гостями. Ехали неторопливо, с восточной вальяжностью, а потому когда, наконец, весь кортеж добрался до вокзала, до отправления состава оставалось уже пять минут, и я уже начинал покусывать губу, от предчувствия неминуемого опоздания. Слава богу, а скорее слава восточной неторопливости, с которой поезд трогался с родного вокзала, я успел. Но моя посадка в вагон была просто феерической. Сначала вся толпа провожающих высыпала из машин, и подхватив мои вещи, стремительным броском выдвинулась к вагону. Потом последовал сам ритуал прощания, с речами, объятьями и поцелуями. А потом начался внос вещей, во время которого Рамис жизнерадостно беседуя с проводниками, удерживал стоп-кран вагона...
Моими соседями в купе оказалась молодая пара, лейтенант с симпатичной блондинистой супругой едущие в отпуск, и приятная женщина лет пятидесяти, наоборот приезжавшая в гости к сыну, служившему в окрестностях Баку, в поселке Гюздек. С их рассказа, все выглядело примерно так. Поезд, слегка дернувшись, остановился, и буквально через минуту в купе залетел, бандитского вида, азербайджанец с коробкой в руках, молча положил ее на свободную нижнюю полку и так же молча вылетел в коридор. За ним проследовало еще пять человек, каждый молча укладывавший поклажу на полку, и так же молча исчезавший. Потом поезд тронулся, и появился я. Женщина, которую звали Ирина Степановна, вообще сказала, что сначала они подумали, что с ними едет какой-то бандит. В процессе укладывания горы моих вещей под полку, обнаружилось, что ко всему прочему, добавилась еще одна коробка, в которой стояло шесть бутылок коньяка. Две бутылки «Ширвана», которого я до этого даже и не видел, и четыре бутылки коньяка «Гянджа», который мне уже приходилось пробовать. В процессе знакомства, я успокоил попутчиков, и в знак знакомства выставил на стол две бутылки коньяка, со свежесорванными гранатами. В корзинке, которую собрала мне мама Брыля, обнаружилось такое количество снеди и сладостей, что я мог бы ехать до Мурманска, не утруждая себя мыслями о хлебе насущном. Само - собой, и это все перекочевало на стол, и мы устроили прощание с Баку, в котором приняло участие все мое купе, и Ирина Степановна с искренней доброжелательной улыбкой, и жена лейтенанта Света, без лишней жеманности, и лейтенант Игорь, с удовольствием и острым желанием выговориться кому-нибудь ...
Машины с моими провожающими, которые махали руками из окон, неслись вдоль путей, провожая поезд пока дорога не повернула вбок. Баку остался позади. Мы сидели и смаковали коньяк, оказавшийся изумительного, не похожего на другие немного тягучего, пряноватого вкуса и говорили. Дороги вообще располагают к разговорам. Света, простодушно и мечтательно делилась планами по благоустройству их служебной квартирки в гарнизоне, Игорь в тамбуре, смоля сигарету за сигаретой, зло и обеспокоено рассказывал, о том, что творится вокруг их части на самом деле, а мудрая Ирина Степановна немного грустно жалела, что так и не смогла уговорить своего сына переводится в Подмосковье, хотя тому давно предлагали это сделать. Дорога, в такой душевной компании пролетела быстро, и мы расстались на перроне в Москве с самыми хорошими воспоминаниями друг о друге.
Я погостил у мамы и вернулся в Гаджиево. Обрадовал семью дарами Востока, сдал пистолет и наручники, мирно пролежавшие все дни в шинели, и продолжил свою привычную службы, постепенно забывая свой бакинский вояж.
Наверное, вся эта история, состоящая из нагромождения флотских «чудес» и жизненных коллизий, могла бы остаться, пусть и несколько своеобразным, но все же заурядным эпизодом в моей жизни, если бы не одно. Неожиданно для меня самого, участники этих событий начали появляться на моем горизонте с завидной частотой. Сначала, осенью 1993 года, когда наш законно избранный президент, штурмовал наш же законно избранный парламент, я узнал на экране телевизора, в одном из защитников Белого дома, того самого человека, с которым меня свела судьба в «обезьяннике» Бакинского аэропорта. Был он в камуфляже, с погонами полковника, и очень выделялся на фоне остальных разношерстных бойцов. Еще через несколько лет, в одной из книг посвященной этим событиям, я нашел его фотографию, и узнал, что этот полковник, судя по всему, настоящий офицер, погиб там в эти дни, сражаясь, наверное, за все то, что считал самым важным в своей жизни.
Уволившись в запас, я стал работать в Москве, и офис моей компании располагался практически на Патриарших прудах, где в 1998 году я встретил Ирину Степановну, изрядно постаревшую, но все такую же улыбчивую и доброжелательную. Каюсь, но узнала меня она, и мне даже пришлось поднапрячь память, чтобы вспомнить те сутки в поезде. Она не зря переживала тогда за сына. Ее сын, майор Советской Армии, погиб от рук бойцов Национального фронта Азербайджана, отказавшись отдать личное оружие при нападении на их часть. С тех пор я иногда гулял с ней вокруг Патриарших, пока она в 2002 году не умерла от сердечного приступа.
В 2005 году, находясь на конференции в Турции, я заметил в отеле супружескую пару, которая показалась мне смутно знакомой. Это оказались те самые мои попутчики, Света и Игорь. Для них те годы, тоже стали безрадостными. Свете вместо благоустройства семейного очага, пришлось тушить свой подожженный дом, и она потеряла своего еще не рожденного ребенка. Игорь, получив контузию после взрыва складов боеприпасов в Гюздеке, был начисто комиссован из рядов Вооруженных сил, и естественно остался никому не нужен, кроме собственной семьи и жены. Слава богу, жизнь позволила им выпрямиться, не пропасть, не растерять чувства, завести детей, но все же при воспоминаниях о тех годах, у Игоря непроизвольно кривились губы, и он начинал немного заикаться.
Матрос Брыль поздравил меня открыткой с Новым 1991 годом и пропал. Лишь в 2006 году, проезжая по Горьковскому шоссе, я узнал в одном из придорожных шашлычников Рамиса. Он хоть и остался могучим и видным мужчиной, полностью поседел и как-то сник, и больше не оставлял впечатления безразмерной широты и жизнелюбия. Он долго не мог, а может и не хотел вспомнить те пару дней в далеком 1990 году, но постепенно понемногу оттаял, расслабился, и я узнал от него судьбу семьи Брылей. Игорь, самый здравомыслящий из всех, уехал со своей семьей из Баку, сразу, как развалился Советский Союз. Уехал он в Россию, и думаю, не пропал. Отец моего матроса, потеряв работу, долго пытался устроиться хоть куда, но потом неожиданно сдал, и меньше чем через два года после описываемых событий, умер в своем гранатовом саду. У него просто остановилось сердце. Самого Брыля попытались мобилизовать на войну в Карабах. Он естественно этого не хотел, и дал деру, прихватив с собой мать. Рамис сам помогла им покинуть Баку. Куда они уехали неизвестно, но судя по всему к брату и навсегда. Больше Рамис о них ничего не слышал. Сам он уехал из Азербайджана под закат 90-х годов, устроился где-то в Подмосковье сначала простым мангальщиком, постепенно мало по малому устроился, открыл собственную придорожную харчевню, привез семью, и уже лет десять кормил дальнобойщиков и автолюбителей на подъезде к столице. Я иногда заглядываю к нему, он всегда рад, но в глазах его больше тоски, чем радости, хотя он и пытается всеми силами этого не показывать.
Я часто думаю, о том, как бы сложилась моя жизнь, и жизнь этих людей живших в одной стране, и внезапно оказавшихся в другой, враждебной и жестокой, если бы не развалилась наша былая могучая держава. К ней можно было относиться по разному, для кого страна была тюрьмой народов, а для кого единственной и нерушимой, но я почему-то уверен, что судьбы всех нас сложились совсем по другому, и это совсем не ностальгия, а простая констатация факта...

Самое простое КШУ

«...на ПУ ГЭУ весело перемигивались
красные лампочки аварийной сигнализации...»
( Из корабельной стенгазеты БЧ-5)


Как всегда, война подкралась незаметно. К 27 марта, добрая треть моего экипажа уже месяц просиживала штаны, будучи прикомандированными, к экипажу капитана 1 ранга Винтореза. В эту зиму, нашу головную старушку серии 667БДР, загоняв напоследок до убитого состояния, тихо и мирно перевели в отстой, с сильно урезанным первым экипажем, а наш экипаж, в полном составе переназначили, и сделали первым экипажем, самого свеженького корабля, пришедшего буквально пару месяцев назад со среднего ремонта. Его притаранил из Северодвинска могучий каперанг Винторез, несколько последних лет, просидевший со своим экипаже нам заводе, и по этой причине несколько разленившийся и отвыкший от реальной флотской действительности. Сам Винторез был самым старым и опытным командиром на дивизии, занимавший свою должность минимум вдвое больше, чем любой другой, но ряду разнообразных причин так и не выросший даже до уровня заместителя командира дивизии. Как и положено, несколько лет ремонта на заводе, в Северном Париже, деморализовали и развратили экипаж по полной программе. За эти годы часть народа попереводилась, кто - куда, а остальные вспоминали родную базу, как что-то очень далекое и суетливое место. Половина офицерского состава сменилась, и в базу пришел экипаж, с лейтенантами и даже старлеями, еще ни разу не бывавшими, не то, чтобы в море, а даже в Гаджиево. Командование встретило корабль с распростертыми объятиями, сразу доукомплектовав экипаж, за счет первого экипажа, то есть нас, и назначило корабль самым дежурным стратегическим велосипедом флотилии. Сначала экипаж прогоняли по всем мыслимым и немыслимым задачам, потом торжественно отправили на боевую службу, потом погоняли по морям еще месячишко в воспитательных целях. После чего прислонили к пирсу, и начали плющить совместно с винторезавцами, уже и наш экипаж по сдачами береговых задач, чтобы винторезовцев, наконец, освободить и отправить в долгожданный отпуск. Теперь наш новый, сверкающий чистотой и свежестью корабль держал один экипаж, а второй ежедневно топтал его, «вспоминая», что и как надо делать, правда, не в реальной обстановке, а скорее при береговой проверке.
Числа 25 стало известно, что штаб флота задумал провести грандиозное КШУ с привлечением всех сил флота. Само - собой оказалось, что стратегические силы флота будет изображать наш корабль, а флотилия решила под шумок, еще и зачесть моему экипажу пару морских задач, вследствие чего, утром 27 марта, после команды «Всем вниз, приготовится к вводу ГЭУ в действие!», на борт вместе с винторезовцами спустились еще 56 человек нашего экипажа, не считая нашего адмирала Тимоненко, кавторанга Кроликова - флагманского РТС, флагманских штурмана и связиста и каперанга - посредника из штаба флота. Кроме них, еще загрузились два особиста, один наш, другой неизвестный, что тоже говорило о серьезности мероприятия, и как бы в довесок, для хохмы, добавили еще одного блаженного офицера с недавно введенной штатной должности психолога флотилии. Был он в звании капитана 3 ранга, худощав до той степени, что оставляла впечатление общей недокормленности, и вдобавок был неестественно весел, общителен и прилипчив, да так, что его хотелось сразу и бесповоротно послать куда подальше.
Естественно, корабль принявший к себе на борт дополнительно еще шесть десятков людей оказался переполненным дальше некуда, сразу образовалась четвертая смена для приема пищи, а во многих каютах, сон стал предполагаться только по очереди. Тем не менее, суета, сутолока и беготня, совсем не помешала спокойно и вовремя завести установку, и, отшвартовавшись ближе к вечеру покинуть родную базу и кинуться рыскать по полигонам, в ожидании сигнала к более конкретным действиям. Все следующие полутора суток, мы всплывали, погружались, усиленно воевали с псевдовзрывами и фантасмагорическими пожарами, попутно занимаясь всеми возможными отработками корабельных мероприятий и оттачивая организацию малых и больших приборок. К вечеру 28 числа, мы всплыли, и успокоились, ожидая команды «Фас!». Только вот, чем-то раздраженный Тимоненко, сидя в центральном посту, неожиданно заявил, что вентилятор на Пульте ГЭУ, дует так, что ему сквозит по ногам, и вызвав меня по «Каштану», категорически запретил его запускать, вогнав меня в полное недоумение, как же наш внутренний вентилятор, может дуть ему на верхнюю палубу. Сменившись в «ноли», я попил чайку, поднялся наверх в рубку перекурить, и, подышав свежим воздухом вперемешку с дымом, с чистой совестью отправился спать. Погода для конца марта стояла великолепная, все КШУ походили по одному сценарию, предсказуемому до тошноты, и я был уверен, что через 2-3 суток, мы благополучно отшвартуемся у плавпирса N 9, где последние месяцы стоял наш пароход.
Проснулся я внезапно, сначала даже не поняв, что происходит. Еще с закрытыми глазами, я понял, что шум, который меня разбудил, идет не откуда-то извне, а рождается прямо рядом со мной. Спал я, как впрочем, и все на таких выходах не раздеваясь, поэтому вскочил сразу, не успев разлепить глаза, и неожиданно для себя оказался сначала распластанным по переборке, а потом моментально брошенным назад на шконку. Нас качало, да так лихо, что с непривычки бросало от борта к борту, а шум, разбудивший меня, был самого прозаического происхождения. Просто все, что можно, в нашей каюте упало. Все незакрепленное, все фуражки на шкафе, шмотки, книги, чашки, ложки, тетради, из секретера, а сверху еще и чайник, обильно поливший это все водой, вкупе с заваркой из маленького чайника. Вот во всё это хозяйство я и влетел босыми ногами, пару раз шваркнувшись о переборку. Корабль качало. Да так могуче кренило, с борта на борт, что пока я кое-как пришел в себя после сна, и нашел хоть какой-то центр равновесия, меня еще пару раз приложило к переборкам. Потихоньку приноровившись, я понял, что никакой тревоги нет, взглянул на часы, тихо матернулся и начал собирать разбросанное имущество, запирая по шкафам, и закрепляя насколько возможно. Было 05.50. И я еще добрый час мог со спокойной совестью давить на массу. После приборки каюты, я с балетной грацией умылся, изрядно наплескав на себя воды и перемазавшись зубной пастой. Постепенно коридор офицерской палубы начал наполняться народом, живо обсуждавшим неожиданно свалившуюся на корабль бортовую качку. На самом деле швыряло нас не так уж сильно, просто как всегда к этому не оказался готов никто, и обсуждение вертелось только вокруг личных потерь в виде разбитой посуды и испорченной документации. Начался завтрак, прошедший в веселой езде кресел по всей кают-компании, матерщины по поводу облитых рубах и раскиданных по палубе кусков масла и сыра. Прибежавший на завтрак старпом, побалансировав со стаканом кофе, успел сообщить, что переходим из полигона в полигон в надводном положении, и что наверху крепчает. После перекура, на разводе колыхающемся от борта к борту, эту информацию подтвердили приказом, о срочной проверке раскрепления всего возможного в отсеках по походному.
На пульте ГЭУ, все было как обычно, а запрещенный к пуску вентилятор ко всему прочему создал такую сонно-тягучую атмосферу, которую не смогла разогнать даже качка. Сменили спокойно, и все поплыло в привычном руле, только вот было трудновато улежать на комдивовской шконке. Только вот, на мой взгляд, качка понемногу усиливалась.
А в 08.43. начался кошмар. То-ли корабль немного поменял курс и попал под волну, то-ли наверху и, правда, было уже очень неспокойно, но совершенно неожиданно, после размеренных колебаний, корабль резко накренило на правый борт на 30 градусов. Все снова посыпалось, и даже мы повылетали из кресел. Кое-где начала звенеть предупредительная сигнализации, которую сразу отключили, но больше отдыхать не пришлось. Подводную лодку начало раскачивать и раскачивать. А с учетом практически полного надводного хода, и бортовых ударов волн и ветра, амплитуда качания корабля начала увеличиваться, что чувствовалось, и по приборам, а кое-кому даже и по состоянию желудка. Оператор правого борта, Игорь Арнутов, позеленел, потом пожелтел, а минут через пять уже извергал завтрак в гальюне.
09.15. Корабль бросило на правый борт с креном 38 градусов. Не успели мы обсудить этот новый рекорд, как у меня на борту сработала защита ГТЗА по падению давления пара в главном паропроводе. Естественно защиту взвели моментально, но после этого стало уж совсем весело. Теперь звенело и тренькало не переставая. Вся энергетическая установка корабля, предназначенная для работы в спокойных глубинах океана, закапризничала на бушующей поверхности. Слетали уровни и срывало насосы, датчики температур различных сред выдавали аварийные сигналы, один за другим, то оказываясь погруженными, то наоборот завоздушенными. Пока не объявили тревогу, мы с Арнутовым, срочно дали команду в корму, заводить аварийные уставки датчиков подальше, а где нельзя, датчики просто отключать, невзирая ни на что. Наконец объявили тревогу, и когда все сбежались, вконец позеленевший, до состояний стодолларовой купюры Арнаутов, уполз в свой второй отсек, прикрывая рот ладошкой. Комдив Новожук, дожевывающий бутерброд, и совершенно не реагирующий желудком на волнение, сообщил, что наверху практически ураган. У командира Винтореза сорвало шапку и унесло в море, молодого штурманенка и матроса на мостике, при очередном крене, вынесло за борт, благо они были уже привязаны, а потому отделались только диким испугом, ушибами, ссадинами, ну и промокли попутно. А уж по самому кораблю страшно ходить. Почему, он уточнить не успел, потому - что начало срывать конденсатные насосы, и все наше внимание переключилось на связь с кормой. Пару минут неразберихи создал неведомыми путями оказавшийся в корме замполит, недавний надводник, который по своему глобальному незнанию техники, выдал на пульт одну из команд, навсегда остающихся в памяти народа:
- Пульт, срывает конденсатники, вязать их!
Наверное, он хотел привязывать насосы к чему-то, но, слава богу, из машины поднялся старшина команды турбинистов Птушко, и мягко, но очень категорично попросил замполита не препятствовать осуществлению боевой связи между отсеком и пультом, и вообще покинуть турбинные отсеки, а то всякое бывает...
Качать не переставало, и я попросил Новожука сесть вместо меня за пульт, а сам побежал перекурить, и что-нибудь перекусить. Природа наградила меня очень неплохим вестибулярным аппаратом, с одной особенностью: во время качки у меня всегда просыпается звериный аппетит, а не наоборот, как у большинства млекопитающих. Вот я и помчался в курилку, бросаемый из стороны в сторону. И тут то я и увидел, то, что не успел рассказать Новожук...
Верхняя палуба третьего отсека была забрызгана, точнее, залита вытошненным завтраком, и судя по количеству, завтраком не одного человека. Все это переливалось и перекатывалось от борта к борту, вместе с вылетавшим из всех закоулков мусором, начиная от аварийного имущества, заканчивая какими-то ботинками и древними вахтенными журналами. У трапа ведущего в центральный посту, тошнило флагманского связиста, который враскоряку зацепившись за перила, чтобы не расшибиться, умудрялся невероятным образом обнимать ведро так, что его голова была практически внутри, и оттуда раздавались только звуки, сопровождающие этот нелегкий процесс. По мере следования в 5-бис отсек, я имел повод лишний раз убедиться в том, что подводник- существа нежные, и физиологически стоят особняком в славных рядах военно-морских родов сил. Тошнило весь корабль. Пахло тоже соответственно. А сверху все было присыпано мусором, который повылетал и повыпадал из всех тех местечек и закоулочков, куда не могла, а то и не хотела добраться рука матроса. Наш чистенький, свеженький, и ухоженный корабль, превратился в некое подобие самого грязной общественной уборной на Курском вокзале столицы, в начальный период капитализации страны. Допрыгав через эти лужи желудочного сока, до 5-бис отсека, и пару раз с размаха впечатавшись в ракетные шахты ребрами, я, наконец, добрался до курилки. Там восседал изгнанный из кормы замполит, курил и сильно матерился. Сам он, имея за плечами богатый надводный опыт, от качки не страдал, но как оказалось, покинув корму, направился прямиком в каюту, где застал, по его словам «торжественный бенефис психологического желудка». На учения к замполиту подселили естественно «брата по оружию», флагманского психолога, который, судя по всему, последний раз в море выходил в далеком детстве, с папой на лодке в пруду. Психолог, страдая профессиональным для всех политвоспитателей чувством постоянного голода, умудрился просидеть в кают-компании ужин и вечерний час со всеми сменами, и с ними же всеми перекусить. И когда началась бортовая качка, да еще и с нарастающей амплитудой, все внутренности психолога вынесло наружу сразу, и не где-нибудь, а в каюте зама, где он попытался найти спасение, причем на верхней койке под одеялом.
Теперь зам, справедливо опасающийся идти в центральный пост, не мог спрятаться и в каюте, а потому вынужден был шататься по отсеку, как неприкаянный. Выкурив в реактивном режиме пару сигарет, я покинул стенавшего зама, и рванул в кают-компанию, за какой-нибудь снедью. Проделав ряд акробатических упражнений, и чудом не улетев на нижнюю палубу, я добрался до кают-компании, и обалдел. Такого я еще не видел. В кают-компании, была картина воистину неописуемая. По палубе переливались потоки воды, таща за собой горы тарелочных осколков, подстаканников, лохмотья творога, сыра и прочих остатков завтрака, снесенных со стола качкой. Вместе с ними перекатывались и стулья, собравшиеся в одну, заплетенную кучку, с каждым наклоном все сильнее бившуюся о столы и переборки. Телевизор, чудом висел на ремнях, и один из вестовых балансируя, из всех старался привязать его дополнительно, чуть ли не взлетая, при очередном наклоне корабля. В гарсунке же была картина, погрома в посудной лавке. Вестовые, измученные непрекращающимся накрыванием столов для четырех смен, естественно все проспали, и теперь вся посуда присутствовала на палубе в виде разных по форме и величине черепков. Все это было щедро разбавлено вилками, ложками и ножами, и прочими буфетными атрибутами. В холодильнике, тем не менее, нашлось пару бутербродов, оставленных неизвестно для кого, и, зажав один из них во рту, а другой в руке, я направился обратно на пульт.
На какие-то мгновенья, корабль неожиданно перестало качать. Успев за это время перебраться в 5-й отсек, я обрадовался возможности спокойно добежать до своего кресла, но после минуты передышки, корабль внезапно, практически положило на правый борт. Потеряв палубу под ногами, и практически летя на дверь каюты старпома, я слышал крик вахтенного отсека, который в этот момент заходил в свою каюту на левом борту, а, повернув голову, увидел картину, которую больше никогда не видел. Откуда-то с левого борта, вместе с мусором, какими-то щепками и бумагами, параллельно мне летели две огромных, зубастых крысы, а между ними, едва не касаясь их серых шкур, летел и дико орал корабельный кот Клапан. Шерсть на нем была дыбом, ужас сквозил во всех телодвижениях меланхоличного от природы кота, и даже ударившиеся в сантиметрах от него в стенки шахты крысы, явно не волновали обезумевшее животное. Я знатно приложился об дверь каюты, и зацепился за какой-то трубопровод, ожидая такого же броска, теперь уже на левый борт, но корабль, зависнув ненадолго, медленно встал на ровный киль. Я сразу рванул в четвертый отсек, успев отметить краем глаза, что вахтенный пятого отсека, очень уж бережно придерживает правую руку, и зовет кого-то снизу. В четвертом отсеке, на центральном проходе, заваленном всем, чем возможно, сидел мичман Макаров, с окровавленной головой, пытаясь зажать кровь куском белоснежной бязи. И еще везде звенели все возможные виды предупредительной и аварийной сигнализации. Не останавливаясь, я все - же успел, до нового наката, проскочить на пульт, где, судя по всему было тоже «весело».
- Блин, Борисыч, не охренел!? Тут крен за 50, а ты гуляешь столько!
Новожук, недовольно морща усы, уступил мне мое кресло, и едва я успел усесться, как корабль ухнуло на правый борт.
- Твою мать, зашкалило!!!
Вцепившись в подлокотники, я кинул взгляд на кренометр. Он был зашкален до упора. То есть крен был около 60 градусов. Повисев так несколько секунд, корабль нехотя вернулся в нормальное положение, и что самое удивительное накренился на левый борт совсем немного. Взывало и зазвенело, все, что могло. Мичман Мотор, распластанный на «Каме» щелкая тумблерами, доложил в центральный пост.
- Центральный-Кама. Начало падать сопротивление изоляции сетей...
Над «Камой» сразу завис комдив два, и вместе с Мотором, перебивая и перекрикивая друг-друга, начали руководить кормовыми электриками. У нас тоже хватало дел. Но, тем не менее, установка, с наполовину отключенными и заблокированными аварийными сигналами работала достойно, и корабль уверенно шел вперед, не смотря ни на что. В 10.23. нас снова положило на правый борт, так, что опять зашкалил кренометр. Когда корабль выпрямился, из центрального поста на связь вышел адмирал Тимоненко.
- Новожук, сколько можем выжать надводного хода?
Комдив, уворачиваясь от летящего на него журнала, бодро ответил:
- Попробуем полный, товарищ адмирал!
Тимоненко, помолчал пару секунд.
- Давайте! Белов, Хопряков, внимательнее, не завалите защиту. Надо вытянуть. Пока погружаться не можем. Работайте!!!
Ход мы дали. Корабль, предназначенный для большого хода под водой, в надводном положении шел тяжело, под постоянными ударами волн в левый борт. В 10.28. нас снова завалило на правый борт, и не успевший схватиться за что-нибудь, комдив два, вместе со шнуром и гарнитурой «Каштана» перелет через голову, и со всего маха приложился спиной и шеей, об пультовскую дверь. Вскочил он довольно бодренько, хотя по затылку его тоненькой струйкой стекала кровь, и сразу прилип к «Каме», продолжая что-то кричать в корму. В 10.46. нас совершенно неожиданно положило не на правый, а на левый борт. Все, что слетело, перевалилось и пересыпалось к этому времени на правый борт, вновь поднялось в воздух, и полетело обратно, вместе с незакрепленным, теперь уже Новожуком, прямо на меня. Кроме мусора обсыпавшего меня с ног до головы, и Новожука, приземлившегося ко мне на колени, в перемещении от борта к борту приняла участие одинокая пультовская крыса. Она пролетела мимо наших лиц, с каким-то непонятным звуком, и сразу скрылась на кабельных трассах. В 11.01. нас снова кинуло на левый борт, но не так сильно, зато с чувствительным дифферентом на корму, что снова вызвало массу предупредительной сигнализации, на обоих пультах. Но защита не падала, и мы давали максимально возможный ход. 11.27. Механик из центрального едва успел предупредить, что меняем курс, и снова попадем под бортовую волну, как нас опять положило на правый борт, и снова за уставку кренометра. В 11.32. на пульт, в момент очередной покладки на правый борт, попытался войти старлей Горлохватов, сбежавший из рубки связи в наш гальюн. Получив дверью точнехонько в лоб, и порцией мелкодисперсного мусора в лицо, он все-же забрался к нам, и сообщил, что КШУ прервано. Все корабли выгоняют в море, а эсминец «Бесповоротный», так вообще сорвало с якоря, и на нем пожар в арсенале. Потом Горлохватову стало снова не по себе, и он опять рванул в гальюн, вытравливать остатки завтрака.
Следующие два часа мы добросовестно пёрли в надводном положении, но, слава богу, уже не с такой амплитудой крена. Конечно корабль снова и снова ложило то на левый, то на правый борт, но уже максиму на 30-40 градусов, что после пройденного, казалось совсем шуточной болтанкой. Наконец, в 14.46 минут, раздалась команда, которую все уже и не ждали.
- По местам стоять к погружению!!!
Наверное, большинство экипажа никогда не погружалось с такой нескрываемой радостью, и общим ликованием. Кормовые отсеки, в нарушении всего радостно докладывали по нескольку раз, что не просто готовы, а счастливы, уйти на глубину, и оставаться там подольше. Только на 120 метрах глубины, волнение снизилось практически до нуля, хотя иногда корабль все - же немного подрагивал, словно от страха, перед этой неласковой водной поверхностью. На удивление, эти многочасовые качели закончились практически без людских потерь, и без фатальных отказов техники. Пара-тройка разбитых носов, десятка полтора пусть серьезных, но ушибов, а не переломов, и неисчислимое количество синяков на личном составе, плюс утопленная шапка командира, все-таки не самая большая плата за испытанные сильные ощущения. Корабль приводили в порядок около трех часов, мыли, драили, и снова мыли. Но все равно еще несколько часов, в отсеках витал тот самый запах, который ассоциируется с грязной и беспощадной пьянкой, а на обед, и последовавший сразу за ним ужин, не пришло человек тридцать, до сих пор, не рискнувших после пережитого, что-либо отправить в желудок. Через полутора суток, на сеансе связи выяснилось, что из-за стихии, едва начатое КШУ перенесли на 3 апреля, а все это время, мы должны бродить по полигонам. Известие вызвало огромную моральную изжогу у Тимоненко, вследствие чего, для восстановления собственного психологического баланса, он сразу устроил смотр корабля, после которого содержание ракетного подводного крейсера был признано крайне неудовлетворительным, что немного успокоило адмирала, и разрядило обстановку.
КШУ мы отходили без замечаний, доблестно изобразив все стратегические силы Северного флота. Следы урагана в базе были видны на каждом шагу, да и трудно не заметить наполовину выброшенные на камни буксиры, разбитые в клочья баркасы и лодки, и притопленные плавпирсы. Поселку тоже неплохо досталось, начиная от оборванных проводов, отключения света и воды, заканчивая вынесенными ветром окнами домов и оборванными крышами. Но разрушения оказались не фатальными, все довольно быстро восстановили, но в моей памяти, почему-то более всего отложилась феерическая картина летящих в одной стае крыс и кота...

Капитан

Посвящается Олегу Кричевскому

Из-за гор показался край солнца, и иссохшая, выжженная земля начала набирать жар.
- Снайпер вон в том дувале сидит, возле коряги. Видишь, сектор какой? И тыл охватывает. Башку не суй, дурень. Пулемет рядом, небось, в приплюснутом. Сразу дави эти оба, но за нами не лезь, секунд двадцать выжди. Леша, вертушкам подтверди готовность на восемь тридцать.
- "Шестой"-"тройке". "Шестой"-"тройке".
- На связи "шестой".
- "Шестой", я - "Тройка". Подтверждаю восемь-тридцать. Как понял? Прием.
- На восемь-тридцать. Принято.
- Конец связи.
- Ну, радио, койлай гарнитуру, через пару минут начинаем.
Солнце уже вылезло по пояс, задавив белым жаром все вокруг. Воздух замер, стал ощутимо густым.
Противотанковый гранатомет ухнул внезапной тугой волной по перепонкам, взорвав тишину. Шустрый огонек, оставляя белесый, быстро тающий след, юркнул под стену дувала, и превратившись в огненный клуб, сразу потонул в облаке пыли. Вверх полетели камни и куски крыши.
- Миша, второго давай!!! Вперед!! Жопу беречь!!! - гаркнул Капитан, выпрыгнул, матерясь, из-за камней и безрассудно понесся к дувалу во весь свой лосиный рост, хлеща короткими в проходы между сжавшимися стенами окраины кишлака.
Выстрел и шелест второй гранаты услышал перед самыми стенами. Плюхнулся спиной, развернувшись. Глухо рвануло где-то в глубине. На голову посыпались камешки с содрогнувшейся стены, и в этот момент донеслось размеренное гулкое "туканье" от духов.
Четверо ребят его взвода до стен еще не добежали. Крупнокалиберный ДШК рвал фонтанами землю вокруг.
Капитан взревел, перекрывая грохот: "ДАВИ, МИША !!!" Вскочив, прыгнул в проход, нащупывая в "лифчике" гранату к подствольнику. Внутри опустилось - увидел шестигранник "бура" с черным зрачком, направленный прямо в лицо из приоткрытой скособоченной двери. Падая, резанул из АКСа туда, проскочил за угол в глухой дворик. "Туканье" доносилось справа.
"Мишка, не спать!!!"
Миша лежал навзничь, широко открытыми глазами глядя в заполненную слепящим светом синеву. Пыль возле стриженного затылка глотала быстрые капли, собирала в лужицу и укрывала алое серостью.
Капитан перемахнул через стену и увидел в двадцати метрах справа бородатого в серой нахлобучке, уже суетно поворачивающего громоздкий ствол ДШК на триподе в его сторону.
Граната подствольника ахнула, подняв, казалось, всю пыль в округе. Он побежал дальше, уже не глядя туда, понимая всем нутром, что завалил.
Теперь - к обгорелой туше БэТРа, стоявшей у выбеленного дувала. Краем глаза заметил своих бойцов, палящих куда-то в проход. На бегу сорвал чеку эФки, швырнул ее в дыру от двери выбеленного и упал за БэТР. В дувале рвануло, дохнув из оконца тротиловой вонью с ошметками. Дико завизжал кто-то внутри.
В тусклом дымном свете - два тела, злобный оскал и стекло глаз, истерзанное осколками тряпье. Третий еще корчится, безбородый пацан, живот вспорот, синюшные окровавленные кишки по всему полу. "Чего мучиться-то?" АКС коротко дергается. Вокруг стихло.
Тягучая слюна, песок скрипит на зубах. Тьфу. Вода во фляге теплая, воняет пантоцидом.
- Самохин! - Капитан хрипло орет, сидя на пороге выбеленного, устало свесив руки с АКСа на коленях. - Са-мо-хин!!
- Слушаю, товарищ капитан.
Запыхавшийся, лицо - сажа, остались одни глаза.
- Нашли?
- Пока только двоих. Глаза выколоты, порезанные. Видать, издевались, суки.
- Лавренева нет?
- Нет.
- Пошли.
Тяжело встает. У Самохи словесный понос, как обычно после нервных передряг.
- Мишки чего-то нет, товарищ капитан. Двоих послал искать. А Альгирдаса сразу наповал, полгруди выдрало. Вот же гады!
"Мы с тобой хорошие".
- Как ДШК заработал, все, думаю, приехали. Мы ж как на ладони. Обкурыш - сволочь, но клал-то как грамотно. Если б не....
- Заткнись. Что там у Панина?
- Мякоть задело.
Панин сидит в тени, привалившись к стене. На руке свежая повязка с проступившей кровью. Жалостливо тянет.
- Промедольчику бы, товарищ капитан.
- Обойдешься. Через двадцать минут вертушка будет, в полку у замполита попросишь.
Обиженно отворачивается.
Возле обвалившегося дувала - двое полураздетых, резаные раны в почерневшей запекшейся крови, пустые глазницы, штамп вещевого склада на синих трусах.
- Самохин, на поиск еще пять минут. Потом собирай людей и выходим.
- Есть.
"Куда ж ты подевался, Лавренев? Ведь пятнадцать же человек с тобой было..."
День разгорелся, задушил жарой, превратил камни в пепельно-серые, расплывчатые в мареве, студенистые сгустки. И земля - растрескавшаяся, изможденная, исстрадавшаяся земля под белым беспощадным солнцем - застыла в ужасе, так и не поняв, зачем эти двуногие звери ходят по ней, рвут траками своих танков, жгут, давят, взрывают, лишая себя самого дорогого, самого ценного, что у них есть. Несут это в жертву одному им известному богу, оставшееся отдавая ей. И земля безропотно принимает, прячет их, противясь дикой похоти безумства, укрывает от костлявой черной старухи, упивающейся горем людским...

- 2 -

В иллюминатор отчетливо видны "крокодилы" (вертолет Ми-24), заходящие парами на боевой, серые тонкие шлейфы НУРСов (неуправляемый реактивный снаряд), частые разрывы в центре, потом ближе к краям кишлака. Пелена дыма и поднятой пыли постепенно укрывает его. Под ней еще что-то клокочет всполохами, и туда устремляются все новые и новые серые пушистые иглы с черными точечными остриями. Но это уже "доводка". Ни одного живого существа в этом аду не осталось, как не останется и намека на то, что здесь когда-то жили люди. Лишь перемолотый опаленный камень с полузасыпанными оспинами от разрывов.
Дым сигареты плавно струится вниз, стелется по грязной рифленой дюрали грузового отсека вертолета и вдруг сужаясь, словно почуяв выход из этой трясущейся, нудно завывающей бочки, несется к дыре от двенадцатимиллиметровой, облегченно вырывается наружу.
Борттехник в сером заляпанном комбезе наклоняется к Капитану, что-то орет в самое ухо, тыча в жирную красную надпись на борту "НЕ КУРИТЬ!" Тот поднимает голову, непонимающе смотрит, потом переводит все тот же отсутствующий взгляд на четверых, лежащих у самой рампы под брезентом и опять утыкается в иллюминатор. "Комбез" сплевывает. Махнув рукой, возвращается в пилотскую.
"Двоих потерял... На дерьмовой операции двоих потерял... На кой хрен все это?..."
Турбина завыла надсадней, уводя вертушку вверх, подальше от приближающегося горного хребта. Ведомый снизился, подобрался ближе, начал ритмично отстреливать ЛТЦешки (ложные тепловые цели).
Момента пуска Капитан не увидел, не смог бы увидеть - расстояние, да и отвлекся, думал о другом. Лишь интуитивно уловил мимолетное изменение в расстилающемся внизу мрачно-сером монолите гор. Ведомый зевнул с отработкой прикрытия - чуть позже пошел вниз. Крошечная, едва заметная полоска, описав дугу, вынырнула уже над ним, намертво вцепившись в тепловой след ведущего борта 017.
Он понял... Но зачерствевший, каждодневной опасностью обученный выживать и убивать, его безотказный разум машины не рвал сердце адреналином, не бился в истерике, осознав обреченность и безысходность. В эти оставшиеся мгновения жизни разум отдавал ему сокровенное, таящееся на самом дне души, под толщей раздавившей страх, спасительной в аду этих лет злобы...
"Маша" ... милые дивные глаза... нежные руки... губы, шепчущие что-то ласковое... "Машенька"...
Ком в груди задушил....

- 3 -

" ....и в результате применения с земли ПЗРК* типа "Стрела", подрыва ракеты в непосредственной близости от ведущего борта 017 визуально установил следующее: повреждения борта носили множественный характер, что вероятно вызвало останов двигателя, потерю управления и аварийную посадку в районе активных боевых действий. При посадке обнаружил возгорание.
Учитывая высоту падения борта 017, массированный огонь с земли, недостаточный резерв топлива и боекомплекта счел нецелесообразным проведение спасательной операции. Вышел из зоны....."

*Переносной зенитно-ракетный комплекс

Оставшиеся секунды жизни борта 017 тянулись резиной.
Капитан посмотрел в проем двери пилотской, подумал: "С ведомого не предупредили, что ли?" Оттуда показался борттехник с вылезшими из орбит глазами, бросился к иллюминатору, но полоски "Стингера" уже не было видно - начинка электронных мозгов запрограммирована на атаку сверху, с преимуществом по высоте. Капитан отвернулся.
За стеклом яростно светило солнце, подбирающееся к зениту. Ведомый борт еще шел рядом, жался сбоку, но потом отвернул, набирая высоту и продолжая отстреливать тепловые ловушки. Горизонт начал заваливаться, закрыл небо. Пытаясь уйти на крутом вираже со снижением, вертолет забился в вибрации.
Его пацаны спали вповалку. Пятый день таскались пешком по горам, устали, даже беспокойный Самохин не встрепенулся. Капитан решил их не дергать подготовкой к аварийной посадке. Тем более, что посадки как таковой и не будет - высота не позволит. Будет падение, удар и обезображенные трупы в огне. Жалко пацанов...
Сквозь рев турбин донесся гулкий хлопок где-то в хвосте. Фюзеляж содрогнулся, вибрация переросла в тряску. Какая-то железяка распорола тонкую дюраль обшивки и ударила в пилотскую. На плексиглас фонаря кабины плеснула кровь, растеклась от быстрой раскрутки. Он запомнил лишь это ярко-алое в пилотской - переливами на солнце, захлебывающийся вой турбин и еще сонные встревоженные лица. Потом его отбросило, все смешалось, полетело и сознание ушло.
Черный шлейф за беспорядочно вращающейся глыбой МТВшки (вертолет Ми-8) описал в небе траекторию падения - круто уходящую вниз дугу. Первой о горный склон ударилась хвостовая балка. Фюзеляж смял ее своей массой, разбрасывая лопасти винта, перевернулся, заскользил боком по крутому склону. Скальный уступ оторвал часть обшивки борта и из брюха посыпалось. Оставив за собой широкую борозду, серая туша замерла в расщелине, кутаясь в пыли и клубах черного дыма.
Еще было слышно тарахтенье уходящего ведомого. Потом все стихло и лишь огонь, почувствовав покой и волю, начал свою неспешную всепожирающую работу.
Капитан лежал навзничь. Открыл глаза - все та же раскаленная синева неба. Где-то внутри притаилась боль и нестерпимо хотелось пить. Он шевельнул рукой, попытался подняться и увидел перед собой неестественно подломленную ногу с торчащим обломком кости. Крови почти не было, а кость была удивительно белой, сверкала на солнце и он не сразу понял, что это его кость. Раздавленная шоком боль постепенно просыпалась. Вошла в тело, в мозг, выворачивая наизнанку. Спазмы выдавливали из желудка лишь горечь желчи, наконец отпустили. Он обессиленно откинулся на камни и почувствовал то, о чем слышал, но не верил, что такое может случиться именно с ним.
Ведь страшнее самого страха, казалось, нет ничего, и он уже стал привычкой - постоянный страх не мешал, даже помогал будить злобу - лютую злобу зверя - желанное спасение от страха. Но сейчас он не ощущал ни страха, ни злобы. Была лишь непроходящая адская Боль и он не мог сконцентрироваться на Ней, не способен был подчинить.
Окончательно подавив волю, Она обездвижила, лишила власти над телом, превратив в немощного младенца. Он почувствовал растекающееся тепло в паху. Застонал, судорожно закусив губу и пытаясь вырваться из нестерпимых пут, закричал что есть силы. Крик далеко разносится в горах, даже если в ста метрах звучно догорает вертушка и воины священной армии Аллаха заворожены чудодейственными возможностями противовоздушной боевой техники на современном этапе.
Остов вертолета заполнил керосиновой гарью полнеба, когда к Капитану подошли люди. Он смутно видел улыбающиеся бородатые лица, одно - с повязкой на глазу - наклонилось и затарабарило на гортанном пушту. Он не различал слов, лишь вонь изо рта. На солнце блеснул нож и Капитан почувствовал облегчение от близости смерти. Хотя сначала они всегда резали мужское достоинство, а потом уже горло или кромсали, но на все это ему было глубоко наплевать. Он хотел только одного - лишиться Боли.
Во рту стоял привкус желчи с кровью - натекло из прокушенной губы, он не мог выплюнуть и поэтому с трудом сглатывал. А потом этот, с повязкой, ткнул автоматом в сломанную голень - в его Боль - и глаза закатило вверх, все полетело к черту в омут, где и успокоилось.
- Зачем ты ждешь, режь его.
- Нет, пока не буду. Энсио пусть посмотрит. Это не солдат. Видишь, у него часы дорогие, ремень не солдата. Может быть, Энсио выкупит? Позовите его.
- Тебе придется нести его самому.
- Нет, один я не смогу. Поговорю с Энсио, если он даст денег, то я тебе тоже часть дам.
- Если бы ты дал мне половину...
- Нет, половину не дам. Тысячу афгани. Больше не дам.
- Ну что ж, тогда полторы тысячи.
- Зачем ты торгуешься, зачем гневишь Аллаха? Мне Энсио еще не дал денег.
- Меньше чем за полторы тысячи я не могу согласиться - от него пахнет мочой.
- Хорошо. Тысячу двести.
- Придется согласиться с тобой. Только если он умрет, ты мне все равно заплатишь.
- Он кричал очень сильно. Если так сильно кричат, то не умирают.
- Но ты все равно заплатишь?
- Я еще не знаю. Я потом тебе скажу. Зачем мы с тобой так спорим? Давай подождем Энсио... Но если он умрет, то Энсио не заплатит и я не смогу тебе заплатить.
- Давай подождем Энсио. Может быть, он пообещает заплатить.
- Может быть. На все воля Аллаха.
На неохваченных огнем обломках вертолета и останках людей Энсио ничего ценного в его понимании не обнаружил - карты по всей видимости догорали, а документы и личные вещи при "работе" в глубине территории русские всегда оставляли на своих базах. Энсио проклял уже все на свете, глядя на ликующее стадо параноиков, лица которых навещала улыбка-оскал лишь при виде чужой муки или смерти. Устав орать-приказывать, просить, объяснять переводчику, что сюда через каких-то пятьдесят минут прилетят русские и нужно "выходить", Энсио раздраженно уселся на камень невдалеке от догорающего вертолета и стал ждать, когда русские запустят его вместе со всем этим сбродом в космос, в объятия пресвятой девы Марии. Поглядывая на небо, Энсио подумал о счастливчике лейтенанте, валяющемся где-то с желтухой, о странном поведении второго вертолета русских, о чем-то далеком, недостижимом и думать в конце-концов ему тоже надоело.
- Пойдем, зовет мой хозяин, - раздалось рядом на ломанном английском. - Там живой шурави.
- Скоро тут будет много живых шурави.
- Не понимаю.
- Через сорок минут поймешь.
- ...
Картина, которая предстала глазам Энсио выглядела обыденно: группка любопытствующих, вопрошающий взгляд хозяина - того, который нашел пленного - и молчаливое ожидание. Русский представлял собой печальное зрелище, но он не был напуган, состояние его скорее напоминало нетерпеливое ожидание чего-то. Лицо было бледным, как бумага, даже чернота загара не скрывала этой бледности. Сломанная голень вывернулась и смотрела в лицо русского обломком кости, разорвавшим штанину.
- Мне он не нужен, умрет на переходе. Добейте.
Относительно одаренный в познании языков толмач-афганец перевел сказанное Энсио остальным и те дружно заколготали. Русский же с трудом приподнял голову, вдруг ожил гримасой усмешки, разжал стиснутые зубы и выдохнул: "Thank you, buddy".
Разозленный хозяин пренебрег традициями, сходу ткнул стволом в лоб. Русский откинулся и кажется потерял сознание, но глаза не закрыл, а отрешенно смотрел куда-то в небо. Усмешка с лица не сходила даже после того, как ствол автомата, разбив ему губы, вошел в рот. Неожиданно вместо выстрела раздался сухой щелчек осечки. "Да ты просто дьявол, парень". Параноики снова заколготали, а хозяин осторожно отвел затворную раму автомата, подхватил патрон и увидел "знак неба" - на капсюле была четкая вмятина от бойка, но пуля не улетела - Аллах не отпустил. Теперь они не убьют русского, а просто оставят умирать и даже не дадут Энсио добить. Идиоты, да и только. И тут Энсио осенило.
- Эй, переводи, быстро. Забираем его, я дам денег, только уходим сейчас же. Повтори еще раз, уходим сию минуту.
Не дожидаясь завершения процесса умственной деятельности переводчика, Энсио начал объяснять жестами. Наконец до хозяина дошло.
- Сколько ты дашь денег?
Фраза часто употребимая и поэтому Энсио понял без помощи обалдевшего от обилия слов переводчика. Чтобы не торговаться и не терять драгоценного времени, показал на пальцах сразу - десять. Хозяин тут же сказал помощнику:"1200". Отрицающее цоканье языком. Энсио заторопил. Хозяин - помощнику: "2000". Тот продолжает цокать.
- Move, fucking bastards!!!
Они поняли сразу. Хозяин - помощнику:"2500". Тот согласен. Подхватили русского. Он заорал. Морфий есть, а лучше их русский промедол. Нашли. Энсио быстро сделал инъекцию. Русский молчит, но нога болтается, как сосика. Привязали ее к другой ноге. Все. Душа запела. Жить в этом дерьме хотя уже и осточертело, но ведь ой как хочется:"Уходим! У-хо-ди-и-и-м!!!"
Бежать бы и бежать отсюда, очертя голову. Но выглядеть перепуганным зайцем в глазах этого сброда?... Они и звали-то его не по имени, не по званию, да и ни к чему им. А армейская аббревиатура была чем-то сродни их тягучей речи и произносилась почти по-местному - "эн-н-н-сио-о-о" (NCO - Non-comissioned officer - сержантский состав), только "эн" глубокое, гортанное, баранье. Для этих двуногих баранов он с лейтенантом как раз и были пастухами, которые просеяли сотню беженцев, отобрали подходящих, под присмотром пакистанцев и SFA* (Special Forces Advisers) провозились три недели недалеко от Пешавара, в некоем жалком подобии учебно-тренировочного лагеря при Fort Bragg в Северной Каролине, а затем натаскивали по CES* (Convoy Escort Sorties) в горах. Энсио и "желтушного" ненавидели, но были они воплощением денег и поэтому пришлось терпеть приказы, построения, передвижения колонной, ползанье по-пластунски и выматывающее душу изучение карт, тактики, вооружения и всякой прочей военной нудятины. К тому же Энсио и "желтушный" постоянно пугали страшными словами "dismissed" и "fired", то бишь "пшел вон", а это - потеря желанной монеты, чего своеобразные души детей гор допустить ну никак не могли.
Пайса, чарс, да намаз - большего в этой жизни им не требовалось. Хотя вот тут-то и вкралась закавыка - сваленный вертолет русских. Для них это была сокрушительная и изумительная, окончательная победа над всеми неверными - такого количества горящего керосина они еще не видели. От счастья "мозги съехали" напрочь и бодрое колготание еще бы долго висело в воздухе. Болталось бы и болталось, но в полуденную топку неба уже закрался далекий гул множества вертолетных турбин.
Энсио понимал - русские будут "добирать" по всему периметру окружности с центром в месте падения вертолета. Но все-таки надеялся, что основные силы задействуют на двух направлениях: к границе и вглубь территории, поэтому он повел параллельно "нитке", чуть забирая вниз, к непроходимым нагромождениям каменной реки, где можно будет хотя бы как-то укрыться, и если повезет, то переждать до темноты, а уже потом уходить на юго-восток в Пакистан. Он, сделанный отнюдь не из железа, а из плоти и крови, как любой нормальный человек, боялся также как вот этот - проводник, показывающий на карте, что маршрут отхода выбран неверно и надо как можно быстрее отходить к границе. Проводника уважают, его нельзя трогать, тем более, что он пакистанец, но смертушка бродила рядом и наступала на пятки, а значит на бородатых заступников можно было наплевать, поэтому после тычка в кадык "вытаращенные глаза" успокоенно присоединились к остальным и поплелись дальше, бурча что-то себе под нос. Обида же затаилась на будущее, если это "будущее" вообще когда-нибудь наступит.
Шаг ускорился. С нарастанием гула Энсио почти ощущал животный ужас этих людей, ловил мимолетные молящие взгляды, обретая в их понимании образ пророка, способного укрыть и защитить от надвигающейся лавины, несущей смерть. Еще каких-то полчаса назад неуправляемый бесстрашный в своем безрассудстве бедлам на глазах превратился в покорное стадо. Сбиваясь в плотную шеренгу, они уже почти бежали с полузакрытыми глазами, общаясь со своим богом. Ни передового дозора, ни замыкающих - полный бардак. Энсио остановился, подождал отставших двоих, которые несли русского.
Казалось, солнце навсегда застряло в зените. Его тяжесть ощущалась на плечах, вдавливала в иссушенный спрессованный пепел земли под ногами. Отнимая влагу, оно резало глаза, старалось задушить прокаленной сушью воздуха..., а Капитан приоткрыл глаза и в них ласково плеснул яркий свет. Сощурившись, он улыбнулся солнечным зайчикам в ресницах и снова закрыл глаза - его ждали изумительные, пролетающие сквозь сознание цветные картины. Невесомый серый комок боли спрятался где-то в пыльном уголке красочной галереи. Ничто не тревожило и не мешало, лишь волнами разливалась блаженная нега и кто-то другой, живущий в нем, удивился новым и радостным ощущениям, не испытанным в прошлом.
- Do you hear me (Слышишь меня)?..., - упорхнувшим откуда-то издалека эхо. Яркие ленты слов проносились мимо, увлекая в свой лабиринт. Все быстрее и быстрее, он мчался вдоль его светлых и удивительно теплых стен, купаясь в переливах радужных красок. Ему захотелось найти боль, приласкать ее, беспомощную и одинокую. Внезапно лабиринт оборвался, стены раздвинулись и исчезли. Он ощутил себя в падении, но бездна лишь радовала свободой полета, манила прелестью бесконечности, пожирающей время, которое уносило его в себе.
Минула целая вечность, когда внезапный всплеск разума прервал падение. Он почувствовал, что пробужденная мысль наконец-то отыскала боль. Яростно-белый, рухнувший с неба свет ослепил, приподняв покрывало дурмана.
- Are you OK (Как ты)?
Еще ватный и обессиленный, Капитан попытался ответить, но зашелся в кашле. Неповоротливый наждак вместо языка драл горло. Внезапный плеск воды рядом, он потянулся к нему всем телом. Кто-то сдавленно захмыкал. Боясь снова обжечься, Капитан осторожно приоткрыл глаза. Все было по-прежнему - та же белая лавина солнца, те же серые выжженные горы, вот только Боль съежилась, отпустила душу. Рука непроизвольно пошарила рядом - АКСа не было. Чужая речь и снова плеск воды. Он повернул голову.
- Still alive, bear (Все еще жив, медведь)?
Капитан не услышал, он зачарованно любовался покатыми плечами "американки" - армейской фляжки, а затем, словно ребенок, протянул вялую руку и посмотрел в лицо чужого.
- There is no vodka. Just stinking hot water ...and couple dozen natives... as a snack (Водки нет. Только вонючая горячая вода... и пара дюжин местных... На закуску).
Глаза заcмеялись. Откупоренная фляга уже была рядом. Ждала. Теплая вода, пропахшая дезинфекцией. Капитан с трудом сделал глоток - он отдал бы за это мгновение жизнь. Но искорка мгновения не долговечна и ускользнула в память, затерявшись где-то в закоулках, а флягу никто не отбирал - воды у них было в достатке - и Капитан постепенно, с каждым медленным глотком возвращался к себе прежнему. Воняло мочой, тошнило, дурман никак не хотел отпускать, но мозги уже заработали. Перед ним сидел и улыбался одними глазами "черный". Нет, упаси Бог, не негр и не местный из "немытых", а какой-то загорелый безбородый из дальнего-далека, но не араб - этих несло сюда в основном из Саудовской Аравии и улыбаться они вообще не умели. Других "черных" Капитан живьем не видел, слышал только, что мужики были натасканные и грамотные, бились до последнего и случалось это крайне редко, потому как с головой, а значит осторожные. Наряжались, опять же по слухам, во все черное, за что и нарекли их так чудно, хотя насчет наряда Капитан сомневался, чему подтверждением являлось имеющее место быть.
Глаза напротив продолжали смеяться, а сквозь звучные толчки крови в висках был хорошо различим приближающийся вой бортов и Капитан подумал, что "черный" наверное свихнулся от жары и засомневался насчет "с головой, а значит осторожные". Тем более, что до столба дыма на месте падения было рукой подать - за ближним склоном - и уйти они могли бы подальше. Должны были, просто обязаны были уйти, время-то было, но не ушли и вот теперь "паре дюжин аборигенов", рассосредоточенных в камнепаде, вместе с трубой "Stinger" в ногах у "черного" и контейнером ракет светила братская могила. Хотя Капитану тоже, но он уже устал умирать сегодня - в башке сработал какой-то защитный предохранитель, и на все стало наплевать. Он даже не злился на самого себя, беспомощного, со связанными ногами. Наплевать и все тут.
- So nice supertec toy (Такая прекрасная игрушка), - Капитан с усмешкой ткнул пальцем в трубу "Stinger", отдавая флягу. Шумно зевнул и отвалился на камни. Улегся поудобнее, подставив лицо лавине солнца. - I gess, you'll fuck up whole USAF Wing, won' t you. So smart guy ...(Думаю, ты вздрючишь целую эскадрилью. Какой молодец....)
Издевка утонула в непереводимой рявк-команде "черного", за которой последовало некоторое оживление вокруг. Капитан продолжал плевать на происходящее, лежа с закрытыми глазами. Перспективы не беспокоили - знакомы в деталях. Произойдет все следующим образом: вертухи зависнут по периметру зоны на высоте, а одна пойдет "наживой" по кругу, постепенно снижаясь. Дело рисковое, но если "пешеходы" клюнут, то вся стая выдаст сразу и по полной программе залповым огнем. А эти наверняка клюнут. Не постеснялись же средь бела дня на рожон... И пацанов, всех его пацанов... Суки немытые...
Солнце напекло лицо, лезло под веки и он закрылся рукой. На сердце засвербило, откуда-то из души хлынула усталость, налегая всей тяжестью памяти. Наверное, так заведено было перед самым финишем, в последние минуты.
Дома он был давно и ничего так и не понял. То ли он изменился, то ли время изменило всех. Показалось тогда, что домашние стали какими-то чужими и даже побаивались его. Но ночью не орал - Маша бы сказала. Был как обычно веселым и дурашливым. По телевизору тогда гнали что-то наподобие участия в озеленении и благоустройстве где-то в Чарикаре "Чего там, на хрен, было озеленять? Там этой зелени навалом, вместе с засадами, "лягухами", да "итальянками"! Интернациональная дружеская помощь сплошная, не до "цинкачей".
Потом-то он разобрался в чем дело, точнее мать подсказала: "Что у тебя с глазами, сынок?" А что с глазами? Все нормально, обычные.
Следующим утром брился и все смотрел-смотрел, что ж там приключилось такое? В глазах-то? Но ничего нового не углядел, а что-то ведь изменилось. Значит, нутро пообвыкло, подзагорело на солнышке афганском. Покраснело, а потом и почернело. Не побелело же? И перестало нутро цвета различать; лишь КРАСНЫЙ - это первое, что увидел, а потом и ЧЕРНЫЙ, в который ВСЕ остальное окрасилось. Других расцветок не будет, нутро другой цвет не примет уже.
- А поди ж ты, травка, деревья, кустики зеленые?
- Не-е-е-т, это "зеленка" - черней не бывает.
- Ну, небо же голубое!
- Так оно за срезом горным, на самом краю и ждешь оттуда. Все время ждешь. Черней черного то небо.
- Вот и солнце желтое в глаза смотрит.
- Не желтое, а все больше черное от копоти во все небо. Моргнуть бы, но ты уже навзничь, последнее в глазах оно - солнце - а потом чернота вечная.
- А красное?...
- Красного уж ты вдосталь насмотрелся. ОНА всегда в красном мимо проходит и страхом укутывает, словно от холода своего прячет. Жизни стон и крик в этом красном застыл.

Чуть позже мир оказался ярким светом, и Капитана не стало.

1991 год (с) Можаров Сергей Борисович
http://101tema.ru/
С разрешения автора.

ОЛЕЖКА

Утро на коммутаторе выдалось какое-то бешеное. Почти сразу после развода всем приспичило куда-то звонить. Причем, по таким позывным, что у меня ум за разум заходил при попытках вспомнить схему связи.
Неожиданно все прекратилось. Не веря своему счастью, я достал «Астру», закурил и налил в банку воды из канистры для кофе. Курить на коммутаторе, вообще-то, было запрещено, но при высокой нагрузке на телефониста на это дело закрывали глаза.
Солдатским чутьем уловив какое-то шебуршание за дверью, я повернулся. Дверь медленно отворилась и в комнату вошло нечто... Передо мной стоял незнакомый солдат. Ростом 185, примерно 44 размера в плечах, наверное 42 в талии и одетый, конечно же, размера на четыре больше. Кроме этого, при движении он выворачивался так, что казалось, будто он просто переламывается. А если посмотреть на него сбоку, то по всему выходило, что солдат какой-то двумерный. У него были высота и ширина, но отсутствовала толщина.
- Бляяяяя... Только и смог я выговорить.
Следом за ним зашел начальник штаба.
- Так. Это ваш новый боец. Переведен в наш батальон. Зови замка или Палыча. Пусть оформляют, как полагается. Кстати, где Палыч?
- Недавно вышел. На территории где-то.
- Знаю я, как он на территории. Или спирт в санчасти пьет, или за грибами пошел.
- Не, товарищ капитан. Он до 18.00 ни-ни...
- Ну ладно. Я пошел.

Палыч - это наш командир взвода. Уже, можно сказать, дембель. На пенсию ему через года полтора. Отличный специалист, максимум чего достиг - звания старшего лейтенанта. Просто когда ему в очередной раз присваивали капитана, он это дело отмечал с таким размахом, что через пару дней его снова делали старлеем. А капитана ему пытались дать раз 5-6.

- Олег, - протянул мне тонкую и длинную руку новичок и уставился на меня огромными, грустными глазами. Не надо было смотреть в его личное дело, чтобы определить его национальность. Передо мной стоял чистокровный еврей.
- Костя, - ответил я. В этот момент снова заверещал коммутатор.
- Включи кипятильник. Чай, кофе, сахар в шкафу. Перекусить там тоже есть. И я сразу же забыл о нем.

На следующий день мы думали, куда пристроить Олежку. Как-то сразу получилось так, что все стали звать его таким уменьшительным именем.
Дел у нашего взвода было невпроворот. Поэтому первое, на что решили его направить, была линия. Аккурат мне и была предложена «почетная» обязанность научить Олежку лазить по столбам. Благо, неподалеку от части здорово провис наш кабель.
Взяв когти, телефон и нехитрый инструмент, мы вдвоем вышли за ворота. Добравшись до нужного столба, я стал показывать Олежке, как надевать когти. Затем, подойдя к столбу, показал, как на него надо залезать. Сначала как обычно, когда создается впечатление, будто идет себе человек по горизонтали, а потом вдруг начинает идти по вертикали. А затем медленно, чтобы показать, как и чем цепляться. Олежка вроде все понял.
Понять не значит сделать. Обхватив столб, Олежка поставил на него одну ногу, затем вторую. Чуть не упав, перехватился руками и подтянул ноги. Далее чуть подумал и снова переставил ноги выше. И еще раз. Но руками не перехватывался. Он застыл на высоте примерно метра в причудливой позе: руки держат столб, ноги почти прижаты к рукам, тощая задница свисает вниз. В такой позе обалдевшего лемура он провисел несколько секунд, затем посмотрел на меня глазами, в которых отражалась вековая скорбь всего еврейского народа, и обреченно рухнул вниз. Ему элементарно не хватило сил подтянуться.
Таким образом мы перепробовали на Олежке все направления деятельности нашего взвода. Единственное, что он мог отлично делать, это дежурить на коммутаторе. Но при его дежурстве из-за его манеры разговаривать ничего не могли делать офицеры штаба. А после одного случая ему вообще запретили садиться за пульт на срок дольше получаса и только на подмену.
А дело было так. Звонок командира части. За коммутатором Олежка.
- Соедини меня с командиром четвертой роты.
- А таки нет его на месте. Вышел куда-то.
- Найди его.
- Не, товарищ майор, дел много. Давайте я вам замполита дам?
Опешивший от такой наглости комбат, не нашел ничего другого, как спросить:
- А зачем мне замполит???
- А зачем вам командир четвертой роты? - не менее резонно заметил Олежка.
ТА-57 - хороший телефон. Он отлично выдержал бросок в сейф. А комбат с тех пор начал скрежетать зубами, услышав жмеринский акцент.

Как ни странно, Олежка сам себе нашел дело. За нашим взводом числилась уборка территории. Как-то мы разбежались по делам еще с развода, и Олежка остался один убираться на территории. К вечеру приштабную территорию было не узнать. Олежке самому это дело так понравилось, что на следующий день трава была аккуратно пострижена, еще через день пострижены кусты, потом побелен бордюр. За такую красоту комбат простил Олежке его национальные особенности и даже стал втихаря снабжать того сигаретами.
Олежка от нечего делать даже сделал симпатичную клумбу из цветов, которые накопал в лесу и посадил выкопанные там же елочки.
Целый день его можно было видеть с метлой, ножницами или лейкой. А территория просто преобразилась. Казалось, что человек нашел свое место.

Беда пришла как всегда неожиданно. Мне позвонил знакомый из штаба бригады и сообщил, что нач. связи бригады собрался на днях проверить нашу работу ключом на Р-102. Это был удар поддых...
Дело в том, что этой станцией мы пользовались только в качестве приемника и иногда как телеграфной станцией. Работать ключом никто из нас не умел. Было понятно, что за такой пробел в связи нам несдобровать...
Несколько дней мы мучительно пытались освоить азбуку Морзе, сидя в классе ЗОМП в окружении муляжей, показывающих что бывает при поражении теми или иными веществами. Но всем нам было понятно, что ничего толкового не получится. Проблема была не в том, чтобы передать, а в том, чтобы принять...
В назначенный день все мы, включая ком. взвода и нач. штаба, набились в радиостанцию. Грустно глядя на выключенную пока панель, нач. штаба спросил:
- Ну, кто упадет на амбразуру?
Желающих не нашлось. В самой глубине около двери стоял Олежка, также грустно глядя на станцию. Время приближалось. Неожиданно Олежка тихо произнес
- Можно я тогда, раз никто не хочет?
Палыч, ком. взвода, только махнул рукой, проглотив обычное выражение про то, кого и где можно.
Олежка сел на сиденье, как обычно скрючив свое худющее тело, и стал разглядывать станцию.
Неожиданно я понял, что он смотрит на нее не с точки зрения «с чего бы начать», а смотрит как на старого знакомого, что он когда-то ее видел и знает ее отлично. А сейчас он просто здоровается с техникой.
Олежка повернулся и спросил:
- А где журнал связи?
- А что это за журнал?
- Ну... туда записывается время начала и окончания сеанса и еще всякая ерунда
- Да хрен знает. Может в ящиках. Посмотри.
Олежка достал журнал и обратился к нач. штаба:
- Его нужно пронумеровать и прошить.
- Зачем?
- Так положено.
Олежка отложил журнал, пару раз щелкнул ключом и быстрыми, точными движениями включил станцию.
- Пусть прогреется. Дайте кто-нибудь ручку...
В назначенное время запищала морзянка. Олежка взялся за ключ, ответил, дал настройку и сделал первую запись в журнале.
В этот момент мы поняли, что эту проверку наш взвод пройдет.
Олежка пододвинул к себе лист бумаги и тут началась передача. Лично я не смог разобрать ни одного символа, а Олежка, подперев голову рукой строчил на бумаге странные знаки. Как потом оказалось, он просто стенографировал...
Передача закончилась, Олежка переписал все на нормальный язык и протянул лист нач. штаба.
- Это вам. Только тут бред какой-то...
НШ взглянул на лист и взялся за телефон:
- Кодировщика, быстро!
Через несколько минут вернулся кодировщик:
- Товарищ капитан, это условный текст, на него надо ответить вот это. И протянул НШ другой лист бумаги.
- А тот я во входящие занес...
- Хорошо. НШ протянул принесенный текст Олежке.
- Передавай вот это.
То, что произошло дальше, никто не ожидал. Выйдя на связь, Олежка начал передачу...
Звук ключа слился в сплошной какой-то гул, неонка, прикрепленная на фидере под самым потолком, не мигала в такт ключу, как обычно, а светилась ярким, ровным светом. Самым интересным было то, что при такой скорости передача была четко структурирована.
Выпулив текст за какие-то секунды, Олежка стал ждать ответ.
- RPT.
- Хм... сказал Олежка и повторил медленнее.
- RPT.
Еще медленнее...
- RPT.
Еще медленнее передавал Олежка...
В конце концов, после очередного повтора, дождавшись нового RPT, Олежка четко и внятно передал - DLB и сообщил о закрытии связи. Этот DLB мы все приняли «на ура» и откровенно заржали. Было понятно, что Олежка превосходит, и еще как превосходит, любого связиста штаба бригады.
Тут зазвонил телефон. Стоящий рядом НШ снял трубку и чуть не отбросил ее в сторону - из трубки лился сплошным потоком отборнейший мат!
Дождавшись паузы, НШ вежливо поинтересовался, с кем он говорит. После очередных порций матюков выяснилось, что это начальник связи бригады.
- А я начальник штаба, капитан ххх. И я буду требовать собрания суда офицерской чести, так как вы посмели меня не только оскорбить, но оскорбить в присутствии моих подчиненных. Но сначала я напишу на вас рапорт в политотдел корпуса. На том конце провода стали мямлить что-то неразборчивое.
Как выяснилось, начальник связи бригады решил лично размяться - он считался большим специалистом по ключу. Поэтому он сильно удивился, когда Олежка с первого раза принял все, что он передал, и совсем обалдел, когда сам перестал успевать за Олежкой. Сильно краснея, он передавал просьбу о повторе. А уж когда услышал мнение далекого абонента о своих способностях и такое бесцеремонное закрытие связи, просто чуть не сошел с ума...
Мы стали потихоньку расходиться. Олежка выключил станцию и побрел к выходу.
- А куда это вы, товарищ ефрейтор? - спросил НШ.
- Я там подмести до конца не успел. И я не ефрейтор...
- Уже ефрейтор. И это, - НШ обвел рукой вокруг, - твой пост. Это. Твоя. Радиостанция. А уж кому подметать, мы всегда найдем...
Олежка обалдело огляделся и ответил:
- Ну я тогда пойду журнал прошью...

PS. Все было очень просто. Олежкин дед был коротковолновиком. Много раз его с рацией забрасывали в тыл врага во время войны. Отец тоже стал коротковолновиком. Поэтому Олежка всю эту технику видел сызмальства. Писать и работать ключом он начал буквально одновременно. Выступал на каких-то соревнованиях, что-то успешно завоевывал.
В последующем он неоднократно нас выручал, умудряясь выходить на связь из таких мест, где связи и быть не могло.
При этом, не имея специального образования, ни разу не слышав ни об Остроградском, ни о Гауссе, ни тем более, о роторах и дивергенциях, он буквально чувствовал радиосвязь.
А то, что он никому не говорил о своих знаниях, он объяснил просто - так вы же не спрашивали...