Уйти в запас или умереть!


Все когда - нибудь кончается. Служба тоже не исключение. У нас пожизненных офицеров не бывает. Кроме маршалов, естественно. Рано или поздно придет время снять мундир, пересыпать его нафталином и повесить в дальний угол шкафа, чтобы не мозолил глаза. Хорошо если ты дослужил до упора, получил плешь на затылке, слезящиеся на солнце глаза и хронический геморрой на память о пультовском кресле. Тогда проблем с увольнением в запас у тебя практически не будет. Так, мелочевка... Другая песня, если гражданская жизнь позвала тебя сильно и властно в непрединфарктном возрасте, а в расцвете жизненных и физических сил. Вот тут все и начинается...
Человек, даже военнослужащий, существо довольно нежное. Мало ли что, устал или временно умишком тронулся от "...тягот и лишений военной службы...", чего не бывает? Заботливые родители, в таком случае, дитятко свое тогда в постель укладывают, разными вкусностями пичкают, температурку меряют каждый час, и никакого перенапряжения. Выздоровеешь - а тогда и делом займешься! При батюшке царе так и было. Не ладится, допустим, у офицера что- то в душе, ну раздирают внутренние противоречия: служить - не служить? Его аккуратненько бац, и в отпуск на год! Езжайте милый корнет на воды, в Баден-Баден, попейте минералочки, восстановитесь, подумайте, а уж потом милости просим в родной полк на окончательный расчет. Или обратно на службу. Умные, черт побери, царевы генералы были в свое время! Увы, времена, когда ненадолго "отставляли от службы" прошли давно и видимо навсегда. Последние лет восемьдесят совсем не так...
Как дела обстоят в сухопутном ведомстве, мне особо не ведомо. Наверное, так же. А вот подводники - это отдельная статья. Никуда не денешься, категория льготная. Это командиру батальона в средней полосе минимум двадцать календарных лет надо поля сапогами месить, чтобы самую мизерную пенсию ему заплатили. А обычный каплей на атомоходе отсчет пенсионного возраста, по другому ведет. Пенсия- это двадцать лет стажа. Пять лет училища. Остается еще пятнадцать. А на атомной подводной лодке год, как известно, за два идет. Вот и считаем: разделить пятнадцать на два, получаем семь с полтиной. Складываем и получаем: от момента присяги до возможности обзавестись пенсионным удостоверением нужно всего двенадцать с половиной лет. Стал в семнадцать лет кадетом, в тридцать уже можешь претендовать на место в общественном транспорте для "пенсионеров и пассажиров с детьми". Кстати, этот факт ужасно нервирует всех сухопутных начальников. Как же так!? Такие молодые ребята эти подводники, а уже потенциальные старики. Непорядок! Ему бы самому в пару автономок сходить, да на старом "железе", может кое- что и понял бы. Но не об этом. Зависть к флотским порядкам всегда и во все времена была в крови у сухопутных братьев по оружию. Но по части увольнения в запас армия и флот едины - только через мой труп. Причем не их, а именно твой. Моральный труп. Каким бы ты до сих пор не был, лучшим офицером, самым классным специалистом, душой кают- компании и надеждой командования, с момента подачи рапорта на увольнение в запас ты изгой и пария. Ты никто. Правда, сначала тебя мило уговаривают остаться, приводят массу аргументов, обещают златые горы. Но если ты не сломался, отношение меняется на сто восемьдесят градусов. И начинаются мытарства. Твой рапорт теряют, десятки раз возвращают обратно за неправильностью формулировок, отказывают за отсутствием оснований на увольнение. Ты начинаешь нервничать, ходить на приемы к начальникам, которые или рычат на тебя, или радушно обещают разобраться, но все остается на своих местах. И это длиться годами. Можно откровенно херить службу, но это не поможет. Максимум, чего можно добиться - исключение из партии в прошлые времена и лишение четырнадцатого оклада и других надбавок в нынешние. Да еще постоянные вызовы на ковер. В советские времена некоторые доходили до радикальных средств. Как рассказывал мой отец, служил в его дивизии офицер, нормальный, хороший служака. Шатко - валко добрался до погон кавторанга, что само по себе подразумевает не меньше десяти лет на лодке, и устал. Захотел на покой. Огородом заняться и кроме сопок и северного сияния еще на что- нибудь поглядеть. Пару раз тыркнулся к начальству с рапортом, получил по шее и был послан, куда подальше самым решительным образом. Мол, не надейся милый, с флотом вырос, с флотом и умрешь. Такая "заманчивая" перспектива кавторанга не прельщала. Он притих, крепко призадумался и через пару месяцев начал потихоньку чудить. Повесил в каюте икону, да не одну, а целый иконостас. Курить и употреблять горькую бросил. Друзья- сослуживцы зовут, давай, мол, старик по стопарику за прошедший поход, а он гордо так: " Не буду! От лукавого это, грешно...". Придет на службу, отстоит в строю на подъеме флага и в каюту на колени перед образами. Всех начальников созывают в центральный пост на доклад, а вахтенный передает по связи: "... капитан 2 ранга Иванов сейчас помолиться и придет...". Сами понимаете, какой, ажиотаж поднялся после этой метаморфозы с доселе примерным офицером. Замполит, тот вообще чуть ежа не родил. В его экипаже, кавторанг - член партии и в бога верить начал!!! Позор!!! Первое время Иванова пытались перевоспитать, не вынося сор из избы, внутри экипажа. То зам, то старпом, то на партсобрании. Ни в какую. Потом командир взялся. Но... Поговорил с Ивановым наедине один разочек и бросил. А замполиту сказал, чтоб тот в политодел докладывал. Зам сначала боялся своим политотдельским шефам о таком небывалом безобразии докладывать, но начался великий пост, и во время выхода в море кавторанг Иванов громогласно при адмирале, командующем флотилии отказался в кают- компании скоромное вкушать. Что началось!!! По приходу в базу Иванова сначала к психиатру отвезли, на обследование на предмет душевного равновесия. Оказалось - здоров. И как начали тогда его склонять по всем инстанциям. Будь здоров! Решили из партии выгнать. На партсобрание экипажа вся верхушка политотдела флотилии прибыла. Спрашивают Иванова, как же ты коммунист и в бога веришь? А он сжимает Библию в руках и отвечает, одно другому не мешает, у нас по Конституции свобода вероисповедания. Я верующий коммунист и все! На этом стою и стоять буду. Ну, из партии его естественно турнули. А попутно и в должности понизили, но насчет увольнения в запас разговор пока не заходил. А кавторанг только этого и ждал. Взял и накатал письмо патриарху всея Руси, мол, так и так, служу Отчизне и терплю неисчислимые притеснения за веру нашу христианскую, едино истинную. Вдохнови и наставь меня на путь верный, и помоги обресть силу божью. Думаю, в патриархии сначала все охренели, а потом накатали письмо министру обороны за подписью самого патриарха с просьбой защитить брата во Христе от распоясавшихся начальников. После этого из Москвы пришла телеграмма с категорическим приказом: верующего кавторанга в должности восстановить и тотчас уволить в десятидневный срок по сокращению штатов. Что и было незамедлительно произведено. Так спешили, что даже документы и деньги на дом Иванову носили сами. Говорят, правда, что за пару дней до окончательного отъезда Иванова в свободный гражданский мир, очередной посланник застал того мирно сидящим за столом со своим командиром, бывшим одноклассником с сигаретой в зубах и стаканом в руке. За достоверность не ручаюсь. Но то, что иконы и Библию кавторанг оставил в своей каюте - факт. Да еще с запиской между страниц: « Потомству в пример! Пособие по увольнению в запас". Что хотите, то и думайте...
Ну, такое происходило только в годы самого развитого социализма. На его закате стало немного проще, если тебе было безразлично каким способом покинуть ряды несокрушимой и легендарной. Например, после незабываемого антиалкогольного постановления уволиться по этому делу было проще простого. Наливаешь во флягу грамм сто корабельного шила, и заступаешь на боевой пост или у штаба, или у КПП, короче там, где начальство на своих уазиках рассекает. Завидел вдалеке машину адмирала, делаешь большой глоток из фляжки, полоскаешь рот, чтобы от тебя несло, словно из цистерны и бац на колени в лужу. Стой там с невменяемым видом и изображай крайнюю степень опьянения. Можно песню спеть для разнообразия. Например "Усталую подлодку". Дальнейшие события предрешены. Страшный гнев адмирала, комендатура, гауптвахта, срочная подготовка документов на увольнения, отпуск и ты вольный гражданский штафирка-пенсионер с формулировкой " уволен за дискредитацию воинского звания". Все. Но эти радикальные методы подходили далеко не всем. Обидно терять годами, здоровьем и потом заработанные льготы, которые при Советской власти кое- что значили, не в пример нынешним временам. И тогда народ брал свое, измором. Мой друг каплей Колпаков, после того как написал рапорт, был сослан, как и большинство желающих уволиться на завод в Северодвинск, чтобы глаза не мозолил и одумался. Колпак не одумался, и после года безуспешных попыток уйти предпринял неординарный шаг: отослал министру обороны маршалу Язову свои каплейские погоны вместе с язвительным письмом. Ответ не заставил себя ждать, из первопрестольной пришел категорический приказ, изгнать нечестивца из рядов флота в десять дней. Что и было сделано к величайшей радости Колпакова. После великой демократической революции, триумфально завершившейся речью Ельцина у "Белого" дома и развалом СССР прошел определенный период, во время которого вооруженные силы новое государство интересовали поскольку - постольку. Нет, внешне все выглядело очень пристойно. Ельцин вводил новую символику в военную форму, принимал парады, выводил войска из Германии. Не более того. Наиболее дальновидные представители офицерского корпуса, предвидя будущие катаклизмы, начали, покидать флот. Причем дело приняло довольно широкий характер. Примечательно, что от растерянности и некоторой неуверенности в завтрашнем дне начальство отпускало их на вольные хлеба сравнительно легко. Поупиваясь свалившейся невесть откуда огромной властью, новая элита через год- другой несколько протрезвела и мягко говоря, впала в ступор от представившейся картины. Про экономику и говорить нечего, а уж Вооруженные силы стремительно сокращались, даже без реформ. А ведь это оставалась единственная организация в стране, до сих пор выполнявшая приказы. Но так, как проблем хватало и без людей с мундирами, поставить забор перед разбегающимся офицерским корпусом поручили черт - те знает кому, из тех, кто случайно близко оказался. Насколько помню и бывшие майоры- замполиты там присутствовали, и еще какие- то полувоенные мужчинки, вылезшие на свет благодаря луженой глотке, и тому, что подсаживали Ельцина на бронетранспортер у Белого дома. Эти "мудрецы" долго мудроствовать не стали и срисовали откуда-то принцип "контрактной" службы. Просто до безобразия: подписал контракт на несколько лет - служи и горя не знай! Причем, как принято издревле в нашей стране, подписать контракт необходимо в самые быстрые сроки, завтра, а лучше сегодня! А еще лучше - сейчас! Мой экипаж поставили перед фактом: завтра в летний отпуск, а сегодня весь офицерский и мичманский состав подписывает эти филькины грамоты. Что там в них, о чем речь идет, мало, кто понимал, а вот в летний отпуск хотелось. Очень... Ну и подмахнуло большинство, не глядя в обмен на отпускные билеты. Слава богу, офицерам постарше, контракт на пять лет не подсовывали. Побоялись. А молодых всех до одного повязали. Совсем ничтожное количество самых умных до контрактов совсем не дотрагивалось и тихо - мирно уволилось после отпуска. А все остальные остались наедине с контрактами. А что в них - понять нетрудно, а поверить невозможно. Ты обязуешься служить как лев, не щадя живота своего, а государство обещает тебя всем вовремя обеспечить, ну и все такое. А родная страна в обмен сулит горы золотые, получку час в час, льгот выше крыши, квартиры по свистку и все прочее. Но сказкам этим, большинство по старой советской памяти умудрилось поверить. А как же еще?! По прежним временам государство обманывать - обманывало, но не в таких масштабах. А офицеров своих ценить умело. Вот и поддались воспитанники Советской власти эйфории обещаний и в такой капкан попали, не приведи господь! Уже через полгода стало окончательно ясно, что нас в очередной раз обвели вокруг пальца. "Лучший" министр обороны всех времен и народов обвешковал для своего президента офицерский корпус со страшной силой. И если ранее уволиться в запас один черт было можно, при определенной доли настойчивости, то теперь все это вспоминалось как сладкий сон. Задачу остановить отток офицеров бригада Паши Мерседеса выполнила с блеском. Уволиться кроме как по окончании контракта стало себе дороже. Пиши рапорта хоть по три раза на дню - ответ будет один: нет оснований для увольнения, плюнь на все и перестань ходить на службу- максимум чего добьешься, так это ненавязчивого приглашения в прокуратуру на беседу и посадки на "оклад по минимуму". Можно вспомнив совсем недавнее время впасть в глубокое пьянство. Результат один - трахнут по всей силе военных законов, могут для острастки уголовное дело завести, и конечно кошелек на ширину плеч. Естественно, борцы с системой нашлись, и немало, но с откровенно слабыми результатами. Пробить стенку удавалось лишь откровенно больным и списанным офицерам, и "мохнатым" до безобразия. Остальные рубились с отделами кадров без особого успеха. Один мой товарищ, перепробовав все легальные методы, и оказавшись ни с чем, ударился в показушное сначала пьянство, начал являться на службу один раз в трое суток, чтобы не попасть под уголовщину, и в течение двух лет успешно спился, но не добился ничего! Так и уволился в запас только по окончании контракта, с больной печенью и ненавистью к военной организации. Ко всему прочему, после оконтракчивания вооруженных сил, сильные мира всего решили, что обещанного три года ждут и начали с точность наоборот претворять свои планы в жизнь. Сначала начались задержки зарплаты. На месяц, на два, и далее. Могу еще понять военных средней полосы, нет денег- есть огород, в конце- концов, хоть картошка в доме будет. А каково подводнику на краю земли, когда вокруг только тундра, камни и мох с карликовыми березками. Нет денег- нечего есть! Нечего есть- и домой идти не хочется. Вот и перезанимаешь ничтожные суммы для прокорма семейства неделя за неделей, а когда, наконец, руку озолотят, долги раздашь и снова голый до следующего впрыска госзнаков с новой российской символикой. Так и жили.
Мой экипаж, как я и говорил, подписал контракты в авральном порядке в июне 1994 года. Лично мой датировался 12 июня. Не смотря на прирожденный оптимизм, и любовь к службе иллюзии рассеялись сравнительно быстро. За годик. Стало страшно. Не за себя. За жену и сына. За их и мое дальнейшее существование. За то, что стало стыдно говорить в отпуске, что ты офицер и ловить после этого сочувственные взгляды. За то, что покупка новых ботинок растущему сыну становилась темой для пересмотра бюджета всей семьи. Даже за то, что приходилось украдкой таскать с корабля домой банки с консервированным картофелем и пакеты с заспиртованным хлебом. Конечно, гражданская жизнь страшила. Привыкнув за десятилетие к жизни, словно в консервной банке в гарнизоне подводников, далеком от бурных метаморфоз столичных городов никто из нас толком не был готов вплотную столкнуться с совершенно другой жизнью. Но она давала хоть какую -то призрачную надежду на более или менее сносное будущее, пока возраст не зашкалил за пятый десяток.
Летом 1996 года отделы кадров зашевелились. Скорее всего, откуда- то сверху спустилась директива- за полгода представить примерное количество увольняемых в запас офицеров. Поэтому в нарушении всех законов нас настойчиво начали заставлять писать рапорта о желании уволиться месяцев за восемь до конца контрактов, несмотря на то, что еще многие колебались. Все это обосновывалось очередной надзаконной директивой министра обороны. И самое интересное, в рапорте надо было указывать дату окончания контракта, которая была прописана в нем самом. Точнее во втором экземпляре, который должен был находиться у тебя на руках. А вторых экземпляров не было!!! Их добросовестно напечатали, доверчивое советское офицерство в лице нашего экипажа так спешило в отпуск, что мало кто задумался о судьбе этих бумажек. Их бросили в казарме где- то на подоконнике у писаря, и за три месяца отпуска матросы использовали их по "прямому" назначению. Мне и еще нескольким счастливцам повезло. Я просто всегда настороженно относился к документам с печатью, на которых фигурирует моя фамилия. Приехав из отпуска немного раньше других, я обнаружил валявшийся в казарме листок со своим контрактом, и машинально прибрал его к рукам, даже не догадываясь, как облегчил себе жизнь. Потому- что когда кадровики потребовали в качестве подтверждения показать наши экземпляры, у многих их не оказалось. И самое страшное, что в экземплярах хранившихся в отделе кадров оказались совсем другие даты. Ребята не нашедшие свои контракты обнаружили, что им служить до 31 декабря 1997 года, вместо июня. А доказать было нечем. Без бумажки ты...сам понимаешь кто? Пошумели естественно, и умолкли. Собственная глупость и беспечность всегда бьет в самый ненужный момент. Пришлось смириться. Потом пошла стадия уговоров начальников всех уровней остаться. Лично мне предлагали на выбор должности механика (перепрыгнув через командира дивизиона), замполита в родном экипаже, и даже абсолютно несовместимое с моим механическим прошлым место помощника командира. Я от всего отказался. Обозвали предателем и отстали.
Еще в начале 1996 года я полежал пару недель в госпитале. Там я оказался по собственной инициативе, впервые за всю военную карьеру, после последней боевой службы, в течение которой имел стабильно высокое давление. В госпитале меня обследовали и приговорили к гипертонической болезни начальной стадии. Пред увольнением в запас офицер имеет полное право обследовать напоследок свое здоровье, и был бы грех не воспользоваться такой возможностью. К тому же в глубине души хотелось покинуть ряды родных вооруженных сил не просто пенсионером, а офицером запаса со всеми льготами. В реализацию самих льгот на гражданке не очень- то верилось, но иметь их хотелось. Двадцать пять календарных лет я не имел, а посему мог рассчитывать лишь на официально признанные неполадки в здоровье, которые позволят уйти по хорошей статье. Не открою тайны, что полное списание с военной службы можно было и купить. Некоторые, подчеркиваю некоторые, военно- административные медицинские деятели, вовремя просекшие коммерцию, на этом хорошо зарабатывали. Такса Североморского госпиталя колебалась от двух до пяти тысяч долларов. Как раз та сумма, которая тебе полагалась к выдаче на руки в виде выходного пособия при увольнении в запас по здоровью. Выйти на этих "врачей" было довольно сложно, только по знакомству, но вполне реально. Пара моих хороших знакомых пошла таким путем, и они получили все, что хотели за свои кровные. У меня денег в таком количестве не было, да я и так бы их не дал. Поэтому отправился в госпиталь просто так, подлечиться напоследок бесплатно, провериться и все. Получиться- хорошо, не получиться- плакать не буду. Пенсии меня никто не лишит.
Не знаю, на мое горе или счастье оказалось, что я и, правда, нездоров. Болезнь моя больших проблем для меня не составляла, беспокоила нечасто, да, я ее и списывал на мелочи жизни. Проще говоря, почти сорок суток у меня не могли найти левую почку. Сначала искали в старейшем на Северном флоте госпитале, в Полярном. Не нашли. Правда, подтверждая звание старейших, напоследок вставили мне катетер времен подводника Магомеда Гаджиева в самое главное мужское место. Учитывая, что само орудие пытки было ровесником легендарного подводника, дня три я ходил в гальюн со слезами на глазах и валидолом в кармане и двумя товарищами по палате, для поддержки. После этой процедуры, начальник спецотделения госпиталя, где лечатся подводники, осознал, что технический уровень их медицинского учреждения не позволяет найти мой жизненно важный орган, и принял решение перевести меня в центральный госпиталь, в Североморск. Провалявшись две с лишним недели в Полярном, я заскочил на одну ночь домой, и уже утром следующего дня сдавался в плен в Североморском госпитале. Там началось все снова, по прежней программе: анализы, рентген, и прочие радости госпитальной жизни. Лежать пришлось еще месяц. За это время, от скуки я изрисовал все отделение карикатурами, выполнил огромную стенгазету для медсестер отделения на конкурс, и прочитал половину больничной библиотеки. Почку, тем не менее, не находили. В конце- концов, начальник отделения изыскал, откуда- то страшно дефицитное и дорогое средство для проведения полной томографии моего бренного тела и пропавший орган обнаружили спрятавшимся в костях таза. Как она туда попала, никто внятно объяснить не мог, тем более год назад она была на месте. Начальник отделения, и мой лечащий врач приняв, в учет мои заслуги перед отделением в плане художественного оформления и зная о желании уволиться, списали меня с плавсостава подчистую. То есть на корабль ни ногой. Чего как раз мне и не хватало для полного счастья. Выписался, и в родную базу. А там...
Корабль готовился к выходу в море. Так, ерунда, подтверждение задач. Суток десять. Но голова у нашего командира побаливала. Увольнявшихся в запас надо было отправлять в отпуск. А кто тогда в море пойдет? Ведь увольнялись почти половина старших офицеров корабля... Командир БЧ-1, командир БЧ-2, командир БЧ-7, начальник химической службы, два управленца, и еще тройка офицеров. Один кавторанг, пять капитанов третьего ранга, три каплея и один старший лейтенант. Кому пойти на выход штаб дивизии командиру нашел бы, но кого? Что лучше, свои, с которыми не один месяц вместе в прочном корпусе сидел, или чужие? Они может и хорошие, но что от них ждать можно не знаешь. Об этом контрольном выходе командир знал заранее, и посему со всеми своими «полугражданскими» офицерами провел подготовительную работу. Да особо никто и не отпирался, нас попросили по человечески, и наша увольняющаяся братия в море пошла полным составом. А у меня между выпиской из госпиталя и выходом получилось аккурат, трое суток, чтобы поцеловать жену и три ночи поспать не на казенной постели. Десять суток отморячили как положено, на одних учебных тревогах и отработках. Часа за три до прихода в базу командир вызвал нас на мостик, и после перекура мы по старой традиции выбросили в море свои фуражки в память о последнем выходе в море в ранге офицеров Военно-морского Флота.
На берегу пришлось сложнее. Сложившаяся на этот момент времени крепкая привычка финансовых органов не платить по своим счетам и изворачиваться всеми возможными способами от этой неприятной процедуры вынудила нас пойти на лобовое столкновение с командованием дивизии. Дело в том, что перед увольнением в запас, офицер просто обязан отгулять полный отпуск плюс все недогулянное по каким- то причинам. А ведь за все это надо платить! Цветными, хрустящими бумажками с изображением Кремля. И судя по всему кадровики “Арбатского военного округа” подсчитали предстоящие убытки из “своего” кармана, прослезились, и доложили куда надо. Эти самые, кому доложили, пришли в ужас. А на что дачи достраивать?! Детишек за границей обучать!? Мерседесы покупать? Жить- то в конце-концов на что? На свою “нищенскую” генеральскую зарплату!? Оно кстати и верно. Моя последняя зарплата на Севере, была за счет надбавок и выслуг наравне с жалованьем среднеполостного командира дивизии. И вот тогда, самый лучший министр обороны всех времен и народов издал очередную директиву, полностью игнорирующую остальные законы Российской Федерации. Отпускать увольняемых в запас офицеров в отпуск только на 24 дня и не более. Точнее там была более хитрая формулировка, по которой больше и не получалось. А по нашим самым скромным подсчетам выходило минимум суток по девяносто. Разница чувствуется? Наш командир абсурдность этого приказа понимал прекрасно, но над ним сидел командир дивизии, а над ним... И ведь всем строго- настрого приказали резать отпуска по живому. Собрал нас наш командир и говорит: вот, что ребята, я вам отпуск рассчитаю, как мне приказали, а вы на меня в военный суд подавайте. Не обижусь. Другого ничего предложить не могу. А так, военный суд меня обяжет, и никакой командир дивизии мне уже не указ. А наш командир дивизии, свежеиспеченный адмирал, был самым настоящим военачальником новой формации. Опытный моряк (одно самостоятельное автономное плавание), вежлив (самые ласковые слова- урод и мудак), образован (уверенно всем объяснял, что слова комплектация и консумация- синонимы) и главное воспитан (с женщинами матерился только через раз). Так вот наш благородный адмирал каждый, даже самый идиотский приказ сверху воспринимал как откровение всевышнего и рубил всех и всея вокруг за малейшие отклонения от воли “верхних” товарищей. Оно может и достаточно, чтобы в их глазах выглядеть образцовым военным, но совершенно невозможно заслужить уважение подчиненных. Да это уважение ему и ненужно было. Нашему адмиралу хотелось побольше звезд на плечи и прочих других военных благ в самый короткий срок и побольше. Он и ездил по нам, как на тракторе, не щадя ничьих заслуг, званий и нервов.
Зная, кто такой наш адмиралище, совет командира мы поняли правильно, и уже на следующий день делегацией отправились в военный суд гарнизона на прием к судье. В успехе мы были уверены. Прецеденты были, даже много, а ко всему прочему, на этот момент военные суды вывели из подчинения министерства обороны, и переподчинили, кажется министерству юстиции. Коллектив военного судейства давно тяготился внутриведомственной покорностью строевых начальников, и тут, на тебе подарок! Ни командующий флотилией, ни флотом, ни сам министр обороны тебе не указ! Следи за выполнением законов- и все! На этой волне боевой дух военного судейства ненадолго возрос, они перестали бояться, и начали вступать в серьезные споры с самыми высокими начальниками. На эту волну мы и попали. Судья, “черный” полковник, с “добрым ” адвокатским взглядом, внимательно оглядев ввалившуюся к нему толпу старших офицеров, мягко спросил:-
- Вы, товарищи офицеры все по одному вопросу?
Мы утвердительно закивали.
- Тогда шагом марш все за дверь, и в кабинет поодиночке. Массовые жалобы у нас запрещены...
Вышли в коридор. Первым пошел командир БЧ-7 "майор" Капоненко. Через десять минут он с несколько разочарованным лицом вышел. Мы его обступили с вопросами.
- Ну, что? Что он говорит?
Капоненко неопределенно скривился.
- Да мы у него не первые. Он сразу в лоб спросил: вы по поводу отпусков. Я говорю -да. Он мне: садись, вот образец, пиши заявление... Я написал. Да! Там в заявлении, ну в образце, было написано о требовании возмещения морального ущерба. Я прикинул, чем меньше напишешь- тем меньше дадут, и шарахнул на пятьдесят миллионов. Пусть срезают, хоть пару лимонов оставят.
Мы переглянулись. Решили, что пишем столько же. Очередь двинулась. Следующие задерживались меньше, чем Капоненко. Минут пять и все. Мне досталось идти последним. Захожу. Взгляд у полковника еще более задумчивый, чем сначала.
-Товарищ полковник, капитан 3 ранга Белов...
- Садись, не шуми.
Сел. Полковник молча подвинул листок бумаги и ручку.
- Пиши. Тебе твои орлы уже сказали ведь, что к чему.
Я кивнул и взялся за ручку. Полковник также молча подвинул образец.
- И не сходи с ума. По пятьдесят миллионов вам никто не даст.
Отступать от всех я не хотел.
- Товарищ полковник, это же мое дело, сколько просить?
Судья измученным взглядом посмотрел на меня, вздохнул.
- Твое, твое... Господи, как мне надоела эта тупость... Ты тоже из 31 дивизии? Вы все из одного экипажа?
Я не отрывая глаз от бумаги, утвердительно кивнул.
Полковник вздохнул еще раз, решительно взялся за трубку телефона и набрал номер.
- Алло. Контр-адмирал Исаев? Юрий Максимович, это полковник Поярков. Да, да. Именно я. Юрий Максимович, скажите откровенно, у вас много лишних денег? Я не издеваюсь. Нет, я совершенно серьезно!!! ЧТО?!!! Только уважение к твоему званию и должности пока удерживает меня от того, чтобы не дать ход уже сорока с лишним заявлениям в нашу организацию на тебя лично! А там суммы не маленькие стоят. Носки, и те продашь! А я тебя и не пугаю!!! Мне по большому счету на вас всех теперь насрать!!! Вы мне никто!!! И закон для всех един!!! Сейчас тебе не партия рулит! Короче: даю тебе Юрик три дня , чтобы со всеми отпускниками разобраться. Не сделаешь, иди ты тогда в жопу! Все пускаю, как положено, по всем инстанциям и судись, сколько сможешь. Да, чуть не забыл, тут на тебя еще парочка официальных заявлений лежит, что вы товарищ адмирал, со всей дивизии с каждой получки, с каждого офицера и мичмана поборы осуществляете в размере пятидесяти тысяч рублей!!! Для нужд дивизии. Я их тоже в производство запущу, там будешь доказывать, что это за нужды такие!!! На пиво, что ли? Все Юрий Максимович, разговор окончен! Мне с дезертирами и подонками времени разбираться нет, а тут ты со своими...бл.....е... идиот!
Закипевший полковник бросил трубку. О моем присутствии в кабинете, в пылу беседы разошедшийся судья видно забыл. Сразу приняв невозмутимый вид, раскрасневшийся полковник еще чуть дрожащим языком, повторил дежурную фразу.
- Готово? Кладите. У вас еще есть время подумать, и если что забрать свою бумагу обратно. Три дня. Идите.
Я встал. Полковник устало повторил.
-Идите, идите...
Я развернулся и двинулся к двери.
-Белов!
Я развернулся.
- О том, что слышал, никому. Извини, сорвался. Когда вас отпустят, заберите заявления... Вас отпустят в срок...
Полковник- судья знал, что говорил. Адмирал Исаев все - же оказался не полным идиотом, и сообразил, что может надолго увязнуть в судейских дрязгах с постоянно возрастающим количеством жалобщиков, и еще не факт, что он выйдет победителем в этой схватке. Через день нам выдали новые отпускные билеты, с новыми датами прибытия. И что самое удивительное- выдали отпускные деньги! Получку, и ту задерживали на месяц-другой, а уж отпускные... Но нам дали! Чуть меньше, без компенсации за продаттестат, но дали! Чудо! И поехали мы в отпуска, столбить места под новую жизнь, искать применение себе и своим военно-морским познаниям.
Пока мы гуляли, наш экипаж, подержав «пароход» пару месяцев, его сдал второму экипажу и намылился в отпуск. Половину народа отпустили сразу, а оставшихся ввиду катастрофического отсутствия личного состава в дивизии, распихали в другие экипажи, обнадежив обещанием, что и их тоже «скоро» отпустят. Командира тоже попросили ненадолго остаться, назначив ВРИО начальника штаба, пока настоящий оттягивался в санатории. Приехали, доложились. Выписки из приказа министра обороны о нашем увольнении уже пришли. И вот тут- то и началось самое противное... Расчет.
Мне не с чем сравнивать. Я не служил во флотах других стран. Я не принимал присяги другому флагу. Но теперь я точно знаю, почему писать мемуары о беззаветной службе Родине любят отставные адмиралы, а не «пятнадцатилетние капитаны». И еще очень хорошо понимаю, почему лоснятся улыбчивые морды высоких тыловых начальников, когда они уверяют страну с экранов телевизоров, что армия и флот сыты, обуты, одеты, и обеспечены финансовым довольствием на три месяца вперед. Теперь я понимаю это даже лучше, чем тогда когда служил. И еще я знаю, почему службу многие вспоминают только из-за друзей, и больше не из-за чего.
Из всех офицеров моего экипажа, один я увольнялся со всеми льготами. Тогда я, еще наивный капитан 3 ранга, подозревал, что мне это поможет на гражданке получить квартиру и все прочее. Конечно, помогло. Один раз. Когда в налоговой службе, после покупки квартиры, меня как пенсионера, освободили от уплаты налогов на нее в размере...8 рублей! Еще конечно проезд на общественном транспорте... Ну не об этом. Поэтому, мне как льготнику и денег начислили естественно поболее других. Намного. А если прибавить недоданные года за полтора продовольственные компенсации, нереализованные проездные документы и прочую шелуху набиралась сумма для российского офицера очень даже приличная. Финансист экипажа, мичмана Царева командир в отпуск решил отправить, лишь после того, как тот нас рассчитает, и денежные ведомости на руки выдаст. Царев мужик был ответственный, старой закалки, поэтому без лишних вопросов засел дома над нашими бумажками, а мы в свою очередь по малейшему его сигналу гоняли за необходимыми документами по всем инстанциям. За неделю мичман подбил нам все. До копеечки. И пошло- поехало... Командующий флотилией адмирал Тимоненко, как я говорил ранее моряком был хорошим, но человеком тяжелым и своенравным. Лето. Отпуска. И так денег нет получки с отпускными платить, а тут на шею бригада «гражданских» со своими претензиями на «войсковую казну». Тимоненко думал недолго, а просто приказал без его личного разрешения денег никому во флотилии не давать, а на подпись в первую очередь ведомости плавсостава, а увольняемых стравливать по одному- два человека в день, в порядке живой очередности. И что- бы восторжествовала социальная справедливость- штабам и прочим тыловым крысам деньги после всех!!! Вот какой я! Не адмирал- а сама честь и достоинство! И стучал адмирал, себя по всем причинным местам, и выворачивал карманы, и поливал слезы, что сам уже второй месяц бычки из пепельницы таскает, ибо не на что сигарет купить. Поэтому деньги будем делить по справедливости. А если учесть, что дело было в середине июня, а еще апрельские увольняемые не рассчитаны, можно представить, что нас ждало. Финчасть разводила руками- нет денег мужики, мы бы рады, но... увы. Командующий и командиры дивизий разорялись на построения стуча себя в орденоносные груди: делаем все, что можем, да мы в Москву каждые пятнадцать минут звоним, а они подлецы не отвечают. То, что в столице сидит, мы и так знали, а вот когда свои брешут, как собаки обидно. Страждующие обрести деньги, а с ними и свободу, увольняемые в запас с утра до вечера дежурили в финчасти флотилии, ужасно нервируя вальяжных мичманов- расчетчиков и кассирш с надменным взглядом. Оказывается, было от чего нервничать. Часам к одиннадцати утра в коридор выходит один из краснопогонных руководителей флотилийскими финансами, и со скорбью в голосе объявляет, что сегодня денег не будет. Никаких и в ни каком количестве. Зря не стойте, идите по домам, короче- до свидания, до завтра! Народ, начиная от молоденьких мичманов, кончая седовласыми кавторангами ворча и матерясь во весь голос, начинает помаленьку покидать помещение. И вдруг, прямо перед обедом, в кассу боком, стараясь спрятать лицо от присутствующих, прошмыгивает, кто бы вы думали? Финансист нашей краснознаменной дивизии! С чемоданчиком! А сзади, вдоль стены за ним крадется еще один штабной мичман с портупеей. Значит, выделен для охраны. А чего? Получки штаба естественно! А как же речи адмирала... Да никак. Через полчаса, не прячась, в финчасть, выпятив вперед могучий живот, вползает еще один, береговой мореплаватель в звании первого ранга. Тот даже считает нужным прятаться. Раздвинув всех животом, капраз подбирается к окошку кассы и начинает настойчиво стучать в нее кулаком.
- Эй, там!!! Открывайте!!! Капитан 1 ранга Хамов!!!
Окошко кассы приоткрывается, ровно на столько, чтобы пролез нос кассиршы.
- Не кричите, пожалуйста. Вы, по какому вопросу? Денег все равно нет.
Живот капраза угрожающе заколыхался.
- Как так нет!!! А мои отпускные?! Моя фамилия Хамов! Штаб флотилии!!! На меня должна быть заявка!
Нос кассиршы исчезает, чтобы через несколько секунд появиться вновь.
- Извините, пожалуйста, товарищ капитан 1 ранга. Да, вам деньги есть... Давайте удостоверение личности.
Капитан 1 ранга удовлетворенно крякает, и поворачиваясь к народу окружившему кассу, самодовольно замечает:
- Еще бы мне не хватило!
Из окошка появляется ведомость. Капраз расписывается, и вдруг замечает что-то его не удовлетворяющее.
- Девочка! А почему мне начислили только за три месяца? Я же оформил отпускные документы за прошлый год, и с разрывом через три дня уже на этот. Мне надо за полгода деньги!
Кассирша опять извиняется, и через некоторое время из окошка появляется новая ведомость. «Полковник» расписывается, пересчитывает кучу денег, и покидает финчасть, провожаемый злыми взглядами простых отпускников и увольняемых в запас, просиживающих в этом коридоре уже не первую неделю. После приходит еще один левый военоначальник, потом еще. Потом прибегает мичман от очередного штабного героя, которому недосуг самому за деньгами бегать. И так весь день, хотя все ушедшие наивные каплеи и «майоры» были уверены в том, что «денег нет». На следующий день история повторяется вновь. Через день для разрядки обстановки деньги дают какому- нибудь экипажу, и паре- тройке увольняемых, а дальше история повторяется вновь. И так идут дни и недели. Одна за одной. Бывшие нужные и незаменимые офицеры и мичмана слоняются по гарнизону, продавая мебель и ненужные вещи, пакуя чемоданы, и на последние копейки, напиваясь от бессилия и злости по вечерам. Тебя уже нет. Ты уже призрак, одетый в военно-морскую форму, и путающийся под ногами. Раз тебя нельзя запихнуть в любой момент в прочный корпус, то ты уже не существуешь для «звездатых» товарищей. И выкручивайся сам как можешь.
Через неделю наивного ожидания, я понял, что надо идти другим путем. Противным, но верным и надежным. Для чего наскреб по сусекам немного наличности, и, купив «пузырь» более или менее приличного коньяка отправился к своему финансисту Цареву, который хотя и был уже отпущен в отпуск, но пока не уезжал по каким- то личным причинам. Царев перед тем, как прийти к нам в экипаж, долго служил в этой самой береговой финчасти, всех там знал, и пользовался большим уважением. Коньяк мы распили, и в течение этого процесса выяснилось, что мичман Владимир Царев не идет в отпуск только по одной причине. Его попросили еще пару недель помочь подбить какие-то финансовые документы в той самой неприступном расчетном отделении, где ставили последнюю и самую главную подпись на ведомости, по которой ты мог с таким же наглым капразовским видом лезть к кассе.
Побагровевший от принятого коньяка, Володя расчувствовался, и посоветовал завтра с утра в финчасть не ходить. Спать спокойно, а идти часикам к семнадцати, захватив с собой не коньяк (жирно им будет), а литровку водки. Не самой дешевой, но и не отравы. Обозначив мне, план действий на следующий день, Царев залез на антресоли и достал бутылку спирта...
Утром, я не смог бы идти, даже если бы захотел. Очухавшись к обеду, я привел себя в порядок, плотно покушал и стал ждать часа «Ч», для похода в финансовое логово. К назначенному времени я вышел из дома, по дороге приобрел литровую бутыль водки «Асланов» неизвестной страны производства, батон недорогой полукопченой колбасы и направился к конечному пункту. На встречу попадались знакомые горемыки из числа знакомых увольняемых. Они брели по домам, отдежурив с утра в финчасти, и естественно получив привычный ответ, что денег нет. Вообщем шел я против течения.
Финчасть была уже заперта. Послонявшись вдоль окон, я заметил в одном из них Царева, и замахал руками. Тот меня заметил, и через минуту дверь открылась. Расчетчики гуляли. Не то, чтобы дым стоял коромыслом, а шла тихая бытовая пьянка. Разогнав посетителей, мичмана, выставив немудреную закуску на столы, снимали стресс привычным методом. Многих из них я знал, еще по службе на кораблях, но в ситуации полного безденежья всей флотилии, на эти знакомства рассчитывать не приходилось.
- О! Какие люди! - бывший радиометрист РПК СН “К-...”, а ныне работник расчетно-кредитного отделения старший мичман Раков распростер руки, имитируя объятия.
- Борисыч! Какими судьбами в нашу дыру? Проходи, садись.- Раков пододвинул стул.
Я сел. Оглядел присутствующих. За столом в комнате расположились все расчетчики нашей дивизии постоянно находящиеся в финчасти. Плюс Царев и я.
- Вижу интересное по форме вздутие в твоем портфеле, Борисыч...Не стесняйся, доставай. -Раков, пододвинул мне стул, и почти воткнул передо мной в стол стакан. Я молча открыл дипломат и выставил на стол «Асланова», присовокупив к нему колбасу и буханку бородинского хлеба.
- По мужски!!! Борисыч, ты постругай колбаску и хлеб, а я пока посуду народу обновлю- Раков протянул мне нож, а сам сноровисто сломал «голову» «Асланову».
Я резал колбасу и хлеб, а сам пытался понять, как себя вести в этих обстоятельствах. Никогда еще мне не приходилось, вот таким лихим образом давать взятку, да и не взятку, собственно говоря, а черт- те знает что... Ну, не знал я как себя вести, а просить, жуть как не хотелось. Но не зря же Царев меня позвал? Порезанную колбасу и хлеб свалили в общую кучу посреди стола, где на расстеленной газете красовались несколько раскрытых банок «Сайры в собственном соку», порезанные луковицы и уцелевшие кусочки сала.
- Вздрогнем! Еще один день прошел, и х... с ним!!!!
До сего, вяло переговаривающийся народ дружно клацнул зубами по стаканам. Потом веер рук потянулся к закуске. Снова потекло неторопливое и негромкое шушуканье вокруг стола. Я молча сидел, исподлобья оглядывая окружающих. На мое присутствие никто не обращал внимание. Царев в том числе. Даже как-то обидно стало. Целый капитан 3 ранга среди мичманов...Финансисты, блин!
- Чего насупился, Борисыч! Впереди большая и красивая гражданская жизнь!!! Без погон, вахт и долбоебизма!!! Наливай!!!- Раков захохотал во весь голос, нарушая общую приглушенность. Я, пытаясь улыбаться, разлил водку. Ситуация меня все больше напрягала. Начинало казаться, что надо мной просто издеваются.
- За лодку, водку и молодку!!!
Ритуал молчаливого клацанья и колбасоразбирания повторился. Не закусывая, я вытащил сигареты и закурил. Мне стало понятно, что я здесь чужой, и оказался в финчасти, как еще один глупенький офицеришка пожелавший за какой-то пузырь, обрести все радости жизни.
-Рак, хватит над Борисычем издеваться. Не видишь, человек уже как струна...А то сидишь тут, стебешься, как клоун..
Раков вздохнул.
-Эх, Царек-Царек...ну дал бы хоть немного отыграться-то...я ж беззлобно...А то ведь, когда я в экипаже еще был, а Борисыч вместо помощника трудился, он же меня всегда на камбуз в наряд засовывал, а я от тамошних ароматов до сих пор либо сознание теряю, либо водку глушу до полной потери обоняния. -Раков отодвинул ящик стола и вытащив увесистый пакет бросил его передо мной на стол.
-Борисыч, здесь все твои миллионы. Извини, но у тебя там много, так, что не все крупными купюрами. Распишись вот в ведомости, и пересчитай. Там все правильно, но на всякий случай. Вдруг- чего...краснеть потом не хочется.
Минут десять я раскладывал по столу пачки свеженьких, пахнущих краской купюр. Все естественно сошлось. Потом выпили еще. То, что я принимал за тихое издевательство, оказалось просто дикой усталостью ошалевших от наплыва, просьб и круглосуточной ругани в свой адрес финансистов. Они просто снимали стресс, самым привычным русским способом. Когда водка закончилась, и из сейфа вытащили очередную флягу с шилом, я вежливо, но твердо отказался и покинул финансовый оплот флотилии. Так и брел с косогора на косогор до поселка, прижимая к груди, дипломат с грудой денег.
На следующий день я грузил контейнеры. Это вообще отдельная история и о ней надо позже. На это, довольно энергозатратное мероприятие ушел весь следующий день. Утро после погрузки тоже выдалось нелегкое, а с учетом, что проснулся я в чужой квартире, еще и какое-то неродное. Влив в себя пол-литровую чашку кофе, я несколько пришел в себя, и проанализировал состояние своих дел. Родина-мать, в лице 3 флотилии ПЛ СФ, осталась мне должна, самую малость: денежную компенсацию за несъеденное и невыпитое мною за последние два года службы. Это была задача, непосильная в некоторых случаях, даже штабным, не говоря уж об простых увольняющихся в запас офицерах. Но то - ли мне было все по барабану после вчерашней погрузочно-питьевых работ, то - ли, получение основной массы денег укрепило и подняло на недосягаемую высоту уверенность в завтрашнем дне, но я оперативно облачился в форму, хватанул ведомости и рванул в штаб тыла. Так, как я был уверен, что продовольственные деньги не получу никогда, для меня было довольно приятным открытием, что страна задолжала мне почти 5 миллионов рублей. Дарить эту сумму краснопогонным «противолодочникам» было жалко.
У штаба тыла был аншлаг. Увольняемый народ кучковался, нервно курил и непрерывно матерился. В тыл, по слухам привезли деньги, но мало, так что всем не хватит, но может кому-то и перепадет. К окошку кассы пробиться было делом нереальным, и я, попыхивая сигаретой, стал прогуливаться около входа в штаб, в раздумьях, плюнуть на это все и уйти, или все-же посуетиться тут со всеми. И в этот момент на сцене, а точнее из-за здания штаба вышел Водопроводчик, именно с большой буквы Водопроводчик, потому- что был он, капитан-лейтенантом запаса Скамейкиным Юрой, бывшим киповцем моего экипажа, человеком оригинальным, резким, и хитрозадым до одурения. Скамейкин, внешне напоминавший актера Филатова, был тоже человеком интересной флотской судьбы, в определенный момент времени, на мой взгляд, перехитрившим самого себя. При всем при этом, мужиком он был вполне нормальным, компанейским, и заслуживающим доверия, естественно в разумных пределах. Послужив несколько лет в экипаже, и сходив пару автономок, Юрец решил, что с этим обезьянством пора заканчивать, и начал политику пофигизма, с целью плавного и ненавязчивого надоедания группе «К» корабля...И ведь ему это удалось!!! Он так достал старпома, что тот был согласен если не расстрелять Скамейкина на корне пирса, то избавиться от него каким - угодно образом. Сначала Скамейкина убрали на какой-то отстойный корабль, оттуда он еще куда-то катапультировался, через годик обнаружился командиром плавэлектростанции, потом уволился, и всплыл в штабе тыла начальником всей базовской водопроводной системы в ранге гражданского специалиста.
Выглядел Скамейкин колоритно. Кирзовые сапоги. Ватные штаны, насколько возможно заправленные в эти сапоги, свитер и ватник явно спертый с какого-то корабля с надписью КГУ-1. На голове непонятного вида треух, в руках ведро и куча гаечных ключей. И это, кстати, в начале июня.
- О! Пауль! Чего дожидаемся у нашей богадельни?
Скамейкин сгрузил все свое хозяйство у моих ног и протянул руку. Не без внутреннего содрогания, я пожал эту трудовую мозоль, обильно смазанную чем-то очень черным и неприятным на вид.
- Не надо стесняться рабочего класса, господин капитан 3 ранга! Будьте ближе и люди к вам потянуться! Чего торчишь-то тут?
Я вытер руку носовым платком, посмотрел на то, что с ним после этого стало и выбросил в урну.
- Увольняюсь я Юрец! Вот стою и думаю: стоять дальше, или валить отсюда надолго, а лучше навсегда.
Юрец закурил. Причем папиросу, отчего стал похож на Леонида Филатова еще больше.
- Деньги?
Я кивнул.
-Сколько у тебя там?
-Около пяти лимонов.
Юрец выплюнул окурок.
- Нормально. Небось, года два не получал? Долго ждать будешь...еще мартовские увольняемые не получили. Ладно, Пауль, побежал я. У меня там авария у камбуза. А эти морды тыловские отвертку от топора не отличают, мореходы, блин сухопутные - Юрец развернулся, подобрал свои манатки и...
И тут меня посетила идея.
- Юрец! Заработать хочешь?
Тот как-то плавно и в тоже время молниеносно развернулся.
- Как?
- Юрец, вот моя ведомость. Один миллион твой. Только получи. С кем ты там делиться будешь, меня абсолютно не интересует. Я получаю деньги - миллион из них тебе.
Усы у Юрца зримо зашевелились. Лоб сморщился, и покрылся морщинами, как море зыбью при легком волнении. Юрец снова молча достал папиросину и закурил. Вопрос денег был для него краеугольным. Жена Юрца была женщина плодовитая, двоих ему уже принесла, и по этой причине не работала. И по слухам еще и третьего ждала. А Юрец мужчина был нормальный, ничего человеческое ему чуждо не было, но вот на пиво с таким семейством уже не хватало.
-Давай бумажки! Пошли за мной....
В штабе Юрец завел меня в свой кабинет, на первом этаже, аккурат, метрах в пяти от кассы по коридору. Дверь -то была кабинетная, а вот внутренне содержание было истинно водопроводно-канализационное. На 15 квадратных метрах среди груды клапанов, клинкетов, груды труб разных диаметров и длины, ветоши и прочего сиротливо примостился стол и пара стульев.
- Садись!- Скамейкин широким жестом смел с ближайшего стула кучку заглушек и сгонов.
- Кури, отдыхай, если вдруг найдешь здесь чайник и заварку - заваривай и пей! Вчера чайник точно был. Насчет заварки не уверен, но чем черт не шутит. А я пойду...наших Рокфеллеров трясти...козлов красножопых!
Храбрый Скамейкин выскочил за дверь, а я остался в его логове и начал осматриваться. Надо признать, что при кажущемся глобальном беспорядке, все было свалено в какой-то определенной системе. Клапана к клапанам, заглушки к заглушкам, трубы согласно диаметров, ключи к ключам. «Механическое» прошлое явно оставило позитивный отпечаток в Скамейкином сознании. Чайника, впрочем, как и любых других принадлежностей к чайным церемониям я так и не обнаружил. Юрец отсутствовал минут сорок. Я уже начал пропитываться никотином, когда он вернулся, и с высокой долей энтузиазма в голосе, но ничего не обещая, отправил меня на обед. Рандеву было назначено на 15.00. в его берлоге.
Времени у меня было выше крыши, поэтому я не спеша, побрел в поселок, обдумывая, как и где мне отобедать. Готовить в чужой квартире, на чужой посуде, не очень хотелось, а с общепитом в поселке было хреновенько. В «Мутный глаз» не хотелось, а «Офицерское собрание» работало только вечером. По семейным знакомым идти было уже стыдно. Хочешь-не хочешь, но перекусить пришлось все - же дома, чайком с бутербродиками. Часик повалялся перед телевизором, и отравился назад, предварительно затарившись в магазине очередной бутылкой «Асланова». На самом деле выбор алкоголя на тот момент в магазинах был феерический. «Распутин» подмигивающий и не мигающий, «Екатерина», «Асланов», «Россия», «Орлянка», и еще огромное количество водок, название которых и запомнить-то невозможно было, на Большой земля я потом таких и не видел, А уж про спирт «Royal» и сотни разновидностей поддельного ликера «Амаретто» и говорить нечего...Как, говорил Горбачев, нам повезло, что мы живем в трудное, но веселое время...
Как настоящий пунктуальный офицер я постучался в Скамейкино обиталище ровно в назначенное время. Из-за двери, что-то неразборчиво крикнули, и я, посчитав эти звуки за предложение войти, открыл дверь. За столом сидело двое. Скамейкин и еще один молодой и розовощекий лейтенант с краснопросветными погонами. На столе стояли, необнаруженные мною чашки, и ненайденный мною чайник.
-О, Пашок! Заходи...садись!- Юрец картинно развел руки, приглашая присесть. Садится, правда было некуда. Поэтому я перешагивая через разбросанное трубное хозяйство, приблизился к столу и поздоровался с лейтенантом.
- Павел- представился я.
- А..А..ааантоннн- лейтенант был очень сильно на бровях. От двери это было не так заметно, как вблизи. А юношеская розовощекость при ближайшем рассмотрении носила черты явно алкогольного происхождения.
- Давай еще по чашечке, Антошка- Юрец пододвинул кружки и начал наливать в них из чайника. Чай оказался подозрительно прозрачным. Хитрец Скамейкин умудрился засунуть пол-литровую бутылку водки в высокий электрочайник, и потчевал, уже начинающего икать летёху.
- Вот я и говорю, Антоша, заслуженные офицеры, не побоюсь этого слова, герои-подводники, отдавшие, как и я лучшие года и здоровье флоту, вынуждены унижаться, выпрашивая свои кровно заслуженные деньги! Ты меня еще понимаешь?
Антоша утвердительно кивнул. Говорить он, кажется уже разучился.
- Видишь Борисыча? Знаешь, сколько он походов сделал?- Юрец подмигнул мне, и приложил палец к губам, предлагая помолчать.
-Знаешь?- Лейтенанту , после последней выпитой кружки, даже головой мотать стало тяжело. Он просто промычал что-то очень нечленораздельное. Надо отметить, что во время этого монолога Юрца, «чаепитие» не прекращалось ни на миг. Как только у Антоши пустела кружка, заботливый Юрец, сразу ее наполнял.
- Борисыч тридцать автономок отходил!!! Тридцать!!!
Мне стало стыдно. Это было уже слишком, но игру Скамейкина я просек сразу, и только многозначительно покачал головой, и придал лицу суровое выражение. Лейтенант, с видимым усилием, поднял голову, и совершенно бессмысленным взглядом уставился на меня.
- Помочь Борисычу надо! Очень надо, Антоша! У него там...в Крыму детки малые по лавкам плачут, а отец, настоящий офицер, тут с протянутой рукой по штабам побирается.
Упоминание о детях, что-то нарушило в умственном коллапсе лейтенанта, и он поднапрягшись выдавил из себя фразу:
- Детки... надо помогать...а то плачут...памперсы...
- Вот -вот!!! Правильно!!! Памперсы купить не на что!!!-подхватил мысль Юрец
- Так поможешь?
Лейтенант Антоша попытался встать со стула. Его немного занесло, но заботливый Скамейкин, нежно попридержал его за талию и аккуратно повел к двери.
-Вп..впе...вперед! - лейтенантом видимо серьезно овладела мысль о помощи детям, не удивлюсь даже, что в мировом масштабе, и вел его к этой помощи, ни кто иной, как капитан-лейтенант запаса Скамейкин. Вел уверенно и зная куда. Я за ними не пошел, а, послушавшись жеста Юрца, остался в каморке.
Через десять минут Скамейкин вернулся. Извлек из нагрудного кармана пачку банкнот. Выглядел Юрец на удивление трезво.
- Считай. Я в этого красноперого целую бутылку влил. Слабак. Легко ломается. Сам то я только язык полоскал.
Я пересчитал. Все было в порядке. Скамейкину долю я сразу отделил, и протянул ему.
- Спасибо Юрец. Я на самом деле и не рассчитывал.
- Паша, у этих козлов тыловских, оказывается денег сейчас в кассе столько, что можно всем все долги заплатить!!! Только вот начальник тыла приказал не давать, а тянуть время. Прикидываешь? Они вас снова кинуть хотят. Благо, Антошка этот, на халявку выпить сам не свой!!!
Юрец спрятал деньги.
- Эх...вся работа сегодня, кажется по одному месту. Может в поселок и по пивку?
Я засмеялся, и вытащил из портфеля своего «Асланова».
- Можно и не по пивку! Кажется, теперь ни я ничего флоту не должен, ни он мне...с твоей помощью.
И мы пошли. Бутылку мы приговорили в оригинальном месте. Зайдя по дороге на камбуз, к небезызвестному мичману Сулейману попрощаться, я получил от него походный туесок в дорожку, с сырокопченой колбасой, сыром, балыком и еще всякой-всячиной. Покуда я обменивался любезностями со старым азербайджанцем, Скамейкин спер пару стаканов, и мы устроили пикник, забравшись на сопку, напротив финчасти, с которой хорошо было видно всю бухту с кораблями. Потом в поселке Скамейкин угощал меня пивом, потом мы пошли куда-то еще... Но проснулся я в Никитосовской квартире, раздетым и с аккуратно сложенной формой. Так, как все деньги были при мне, то вчера вечером, мы, скорее всего, прогуляли Скамейкину долю. Больше я его не видел. Говорят, он потом уволился из тыла, уехал куда-то под Питер, развелся, снова женился, ну, как всегда проявлял свой неугомонный характер.
Мне в это же утро, наверное, потому что был с бодуна, посчастливилось взять билет на вечер на московский вечерний поезд. В обед я сдал свою квартиру ЖЭКу, оплатил каждую дырочку от гвоздей в стенах, оперативно собрался и уехал из Гаджиево. Как мне казалось навсегда. Но все же мне довелось еще раз побывать в своем поселке. Это случилось через несколько лет, и это совсем другая история. Вот так и закончилась, без малого, годовая эпопея моего увольнения в запас. И я до сих пор думаю, специально или нет, государство устраивает такое унижение в отношении тех, кто честно служил ему не один год. Так хочется верить, что не специально...

Сдержать слово

Четвертый курс, я, как и положено разжалованному старшине роты, начал не очень радостно. Начальник факультета, сильно раздосадованный тем, что так и не смог выпереть меня из стен родного училища, почесал свою скандинавскую бородку, и принял воистину соломоново решение. Дабы не искушать судьбу, и не получать в дальнейшем лишние седые волосы в той же бороде, учредил список курсантов факультета, которых категорически запрещалось отпускать в увольнение. Под любым предлогом. Я занимал в этом списке почетное третье место. Бронзовая медаль. Таких орлов по факультету набралось человек двадцать пять. Нас выделили в отдельный список, который повесили словно образ в старорусской избе, в красный угол рубки дежурного по факультету. Самого же дежурного обязали в дни увольнений, каждые 2 часа строить этот отдельный контингент перед рубкой. Затем пересчитывать по головам, с обязательным голосовым сигналом от проверяемого, и строгим визуально-осязательным осмотром на предмет винных паров. Особой радости, как нам, так и дежурным это нововведение не доставило. Мало того, что в назначенное время, хоть тресни, нам независимо от того, спишь ли ты, или, к примеру, гарцуешь на танцульках в учебном корпусе, надо было нестись сломя голову к рубке дежурного, так еще и утром воскресного дня, когда всем нормальным кадетам сладко спалось, ты все равно натягивал форменку и брюки, и, рыча проклятья, плелся к дежурному на очередное опознание. Дежурным, в большинстве своем, тоже это дело было в явную тягость. Были, конечно, и ретивые служаки, трубившие факультету большой сбор по поводу и без повода, но подавляющее количество офицеров относилось к функциям надзирателей без особого восторга. Но в город все равно уйти было невозможно...
Через три недели я устал. Жизнь на берегу, как в автономке, не особо радостна. За забором мягкий и теплый крымский сентябрь. Море ласковое, шелковое. Девчонки еще в коротеньких юбчонках. А какие девчонки в Севастополе... А юбчонки-то...кончаются там, где начинаются ноги... А ты молодой, красивый и жадный до жизни сидишь за забором, и смотришь на эти радости неземные издалека, и только облизываешься, и подтираешься... А уж когда твои однокурсники, каждый день вечером отправляются в город, а ты изгой провожаешь их голодными глазами, так вообще выть на луну хочется. Короче дождался я вечера очередной субботы и направился прямиком к дежурному по факультету. На моё счастье, в тот вечер заступил дежурить, бывший командир нашей роты, переживший с нами первый и второй курс, капитан 2 ранга Шаламов Михаил Иванович. Мужчина огромной доброты, спрятанной за строгим видом и строевой подтянутостью. Шаламов в свое время командовал ротой почетного караула Черноморского флота, и с тех пор никогда и нигде ни перед кем не гнул спину.
Дождавшись когда последние увольняемые погрузятся на паром, я подловил момент, когда рядом с Шаламовым никого не было, и, изобразив строевую лихость, которую он обожал, очень по уставному обратился:
- Товарищ капитан 2 ранга! Прошу разрешения обратиться, курсант Белов!
Шаламов, в свое время сделавший меня и старшиной класса, и старшиной роты, доверявший мне, и знавший, что пострадал я невинно, улыбнулся.
- А... Белов! Ну, как Паша, жизнь-то?
- Да никак товарищ командир. Гнию на корню в родной казарме. Сход на берег запрещен до особого указания. То есть надолго.
Михал Иванович потрогал мочку ушей. Поправил фуражку.
- Видал-видал твою фамилию на «доске почета»... Что-то начфак тебя очень «полюбил»...
- Да товарищ командир, есть такое дело, у нас с ним взаимно. Вот и сижу в системе безвылазно.
Шаламов снова поправил фуражку. Одернул и без того безукоризненно сидящий на нем китель.
- Что Паша, придатки чешутся? Я правильно понял твой намек?
Я опустил глаза, и стараясь придать жалостливые интонации, и не скрывая выползающую нетерпеливую дрожь офонаревшего в клетке самца бабуина, пробурчал:
- А вы что думали товарищ командир?
Шалимов хмыкнул, и вдруг совершенно неожиданно для меня громко и звонко рассмеялся.
- А вот то-то и подумал, гардемарин Белов, что решил ты воспользоваться, моим хорошим к тебе отношением, чтобы склонить меня, старого капитана 2 ранга, на злостное нарушение. А коротко, отпустить тебя, факультетского хулигана и алкоголика, в санкционированный мной самоход. Причем под свою старческую ответственность. Да?
Мне почему-то тоже стало легко и смешно. Я попытался, было скрыть улыбку, но из этого мало что получилось.
- Так точно! Вы-то сами знаете, как дело было...
Голос Шалимова снова обрел строевую строгость.
- Не канючить! Знаю и знаю! Так Белов, я тебя отпускаю под твое честное слово: в 24.00. ты мне лично докладываешь о своем прибытии. Не доложишь, опоздаешь, я тебя зря подставлять не буду, доложу что отпустил, но ты меня обманул, Не приедешь- я тебя больше знать не желаю. Помни! Не важно, каким ты встал в строй, главное чтобы ты в него встал сам и вовремя! Ключ на старт!!! На пирс бегом!!! Марш!!!
Я к перешвартовке из училища в город был уже готов, и слова благодарности прокричал в ответ, уже несясь, как пуля из ружья, к пирсу, к которому приближался рейсовый катер.
В город, как таковой, а точнее в его центр мне было не надо. Я направлялся на Корабельную сторону, на улицу Макарова, к своей давней пассии с чудесным именем Капитолина, которую в минуты нежности называл Капелькой, а в минуты раздражения Капустой. Капелька была миниатюрной девчушкой, с очень даже ладненькой фигуркой, упругой грудью, которой не требовался бюстгальтер, и полным отсутствием каких - либо комплексов. С начала семестра, она как поезд дальнего следования, точно по расписанию прибывала в 21.00, в училище на катере, шла к одной нам известной дырке в заборе возле водолазного полигона, просачивалась в нее и попадая в мои объятья, деловито интересовалась: « Где я сегодня снова трусики снимать буду? Только не на траве, у меня платье белое». После чего совала мне в руки традиционный пакет с котлетами и домашними пирожками. Ко всем своим достоинствам Капелька обладала своей собственной квартирой, где и жила в свои 23 года, совершенно независимо от родителей, милостиво принимая от них финансовую помощь, и пуская к себе только по своему личному приглашению, да и то только по праздникам. И хотя я имел свой ключ от этого райского приюта, с самого начала учебного года, воспользоваться им так и не сумел, по вышеописанным «служебным» обстоятельствам.
Высадившись на пирсе портпункта Троицкая, я первым делом метнулся к телефон-автомату, бросил в него двухкопеечную монетку, и набрав Капелькин телефон, скомандовал: « Ко мне не собирайся! Пирожки не печь, котлеты не жарить! Платье одевай, какое хочешь, все равно сразу сниму! Через полчаса буду!». И пустился напрямик через косогоры.
Капелька оказалась на высоте. И пирожки успела, и с котлетками не промахнулась, и встретила меня по первому щелчку ключа совсем без платья, да и без всего прочего. Я еле успел захлопнуть дверь правой ногой, после чего в мгновенья лишился всей одежды, и понеслись котлетки и пирожки, вперемежку с поцелуями, объятьями, стонами и смехом... Отдаваясь плотской радости, мы хаотично перемещались по квартире, но я воодушевленный наставлениями Михал Иваныча, из всей одежды на себе оставил только один предмет- часы «Командирские», на которые поглядывал в минуты перерывов, четко держа контроль над оставшимся временем. И надо же было мне, проявив слабость, снять их, когда Капелька томно потягиваясь, заявила
- Пашулька, у меня от твоего будильника, между ног и на попке, царапин, как будто меня розгами секли...
И я их снял. После чего, еще на пару часов потерял способность, что-либо соображать. По причине постоянно возрастающей физической перегрузки организма. И когда, наконец, я выпустил из губ перенапряженный сосок Капелькиной груди, и переводя дыхание, взглянул на настенные часы, то мир для меня на мгновенье померк. На часах было 23.10. Даже бегом, я не успел бы на мой последний катер, в 23.30. Я опозадал.
Одевался я как матрос- первогодка. Очень быстро. Меньше 45 секунд, это точно. Капелька, была девочкой сообразительной, и пока я, вдевшись в брюки, натягивал фланку, она ловко зашнуровала ботинки, и, застегивая клапана военно-морских брюк приговаривала: «Зато не потеряешь, не потеряешь...».
Бежал я как мог. Даже быстрее. Через минут пять, меня подхватил арсенальный грузовик, с бравым мареманом за рулем. Узнав, в чем дело, моряк проявил несвойственную для простого матроса солидарность с будущим офицером и газанул, как мог. На пирс мы влетели, когда катер был уже метрах в десяти от пристани. Водила, высадил меня, сплюнул, пробурчал « Не судьба...» и укатил по своему маршруту.
Кроме меня на пирсе сиротливо и понуро курили двое первокурсников. Им тоже светила судьба оказаться в списке дежурного по училищу, как злостным нарушителям, опоздавшим из увольнения.
- Товарищ главный корабельный старшина, а вы не знаете, во сколько следующий катер?
Я, лихорадочно перебирая в голове возможные варианты перелета через залив, буркнул:
- 24.00. Опоздаете...
Первокурсники тяжело вздохнули.
- Товарищ, главный корабельный старшина, а нам здорово достанется, нас не....
И в этот момент, я вдруг вспомнил легендарные истории о героях былых времен, форсировавших залив, вплавь, когда в послевоенное время за опоздание из увольнения, отчисляли сразу и без разговоров. Я вдруг понял, что ничуть их не хуже. Огляделся. Бревен на берегу валялось предостаточно. Вынул из пакета со снедью, сунутого мне в руки предусмотрительной Капелькой, провиант, и кинул первокурсникам:
- Подкрепитесь ребята.
И начал раздеваться. Брюки, фланка, тельник, носки и ботинки перекочевали в пакет. Фуражку я оставил на голове, затянув под подбородком ремешком. Спустился к воде. Первокурсники с оторопью наблюдали за моими манипуляциями. Привязал пакет к бревну.
- Ну, что, бойцы, 1-й факультет не сдается!
Оттолкнулся от берега, и улегшись на бревно поплыл.
Сентябрьская ночная вода оказалась нежной и теплой. Она приняла меня, как родного, обняла, и казалось, подталкивала и убыстряла мое импровизированное плавсредство. И еще было чертовски красиво. Сияющие огни города, лунная дорожка... Я даже как-то подзабыл, зачем я оказался посреди севастопольской бухты. Где-то посредине пути, мне пришлось немного притормозить. На выход из бухты на всех парах мчался большой морской буксир, и мне как более мелкой плавающей единице, пришлось уступить ему фарватер, согласно, всех правил МППСС. Жалко, что на моем бревне не было никаких сигнальных средств, а то бы я обязательно отсемафорил буксиру слова приветствия. Я видел паром, приближающийся к нашему пирсу, и понимал, что когда он подойдет, мне останется ровно 10 минут до 24.00. Я спешил, насколько мог.
Мое бревно уткнулось в камни где-то метрах в пятидесяти от пирса. Пирс был уже пуст. Увольнение закончилось, и кадеты, вернувшиеся из города, разбрелись по казармам. Даже дежурные по факультетам не ждали своих опоздавших, и только горящие у корня пирса лампы одиноко покачивало на ветру. Я вылез из воды, и отвязав пакет начал пробираться по камням к асфальту. Часы доставать было долго, да я и так понимал, что опоздал, не смотря на свой «героический переход». И вдруг, вдалеке, в полумраке деревьев, я заметил удаляющуюся долговязую и высокую фигуру.
- Товарищ капитан 2 ранга!!! Михаил Иванович!!! Это я, Белов!!!!
Фигура остановилась.
- Товарищ командир! Я на катер припозднился!
Фигура повернулась, и вдруг нескладно, по стариковски, широко раскидывая руки, побежала ко мне.
- Белов, ты...ты... Я тебя... Дурак!!! Идиот водоплавающий!!!
Шаламов, продолжая размахивать руками, подбежал ко мне, и с ходу, залепил мне по лицу увесистую и звонку пощечину.
- Кретин!!! Ты что, ничего лучше придумать не мог!!! Искупаться на ночь, глядя, захотелось? А если бы ты утонул? А? Если бы ты.....
Шаламов продолжал честить меня по полной программе, а я вдруг представил себе, как мы выглядим со стороны. На берегу, в непроглядной темени летней крымской ночи, на единственном ярко освященном пятачке, около пристани стояли двое. Высокий, статный и седоволосый капитан 2 ранга, в полной форме одежды, при портупее и повязке отчаянно жестикулировал, и напротив него мокрый понурившийся курсант в одних только плавках, но с фуражкой пристегнутой к голове и большим пакетом в руках, на котором прелестная таитянка тоже куда-то плыла... Картина, представленная мной в голове, была до того смешна, что я непроизвольно улыбнулся.
- Смеешься!?
Шаламов, вдруг резко прекратил свои словесные излияния.
- Смеешься?
И неожиданно для меня широко заулыбался.
- Хм! Придурок ты придурок Белов... Ну, что тебя понесло вплавь-то? Не стал бы я докладывать сразу, минутой раньше, минутой позже... Я же знал, что ты не опоздаешь. Если бы не знал, не отпустил бы...Ой, придурок...Кстати?
Шаламов поднял руку и посмотрел на часы.
- Московское время 24.00. Ты ведь и не опоздал. Ладно, облачайся и пошли в казарму....
Я оделся. Мы молча пошли по направлению к казармам. И только когда мы были уже у подъезда, мой бывший командир положил мне руку на плечо, и уже совсем другим голосом, похожим на голос старого, умудренного опытом, доброго деда сказал, подталкивая меня к ступенькам:
- Иди отбивайся старшина... Мне ведь, Белов, тоже когда-то пришлось вот так же через залив плыть, правда, через другой, чтобы за меня другие не пострадали... Но больше так никогда не делай... Очень прошу!
И одернув мундир четким военным шагом пошел в дежурку.
Куда ушли они, эти офицеры, дети послевоенных лет, более всего ценившие в людях, не способность затоптать в грязь любого своими погонами, а честность, ответственность и преданность. Где они, эти капитаны 2 ранга, за которыми было не страшно пойти хоть на край света, и рисковать своей жизнью, за одну только похвалу от них. Неужели достойные люди могут рождаться только в самые тяжелые годы? Как бы там ни было, но я горд тем, что хотя бы в этой безрассудной глупости был пусть на микрон, но, похож на них, постепенно уходящих от нас в вечность.
И все же, до чего красива ночью Севастопольская бухта...

"Тут Я гуляю!.." (с)

Знойные 70-е. Античное Медитерианен си стонало и прогибалось, вспаханное тяжеленными килями. В нейтральных водах мимо Балеар пёрла янковская АУГ...

...А за ней в хрипе и стуке от самого Гибралтара семенила отечественная посудина класса эсминец с эпическим названием "Светлый". Семенила и зорко смотрела, чтоб американцы не забижали светлые идеалы коммунизма.
Нашему эсминецу не так давно стукнуло в районе 20-ти лет. Половину этого срока "Светлый" без перекуров и переписов бороздил мировые подсоленные воды, так что на корабле о капремонте мечтали все без исключения. Включая дучку в гальюне...
- Уходят, твари, - неуставно выразился командир "Светлого", выслушав очередной доклад радиометристов. И выразительно воззрился на старпома, словно тот был персонально виноват в происходящем.
- Ну, тарщ командир, ну что мы можем? - как-то совсем по-бабски беспомощно развёл руками старпом. - Турбины кашляют и поют отходную. Днище 100 лет как не отшкрябано.
- "Что мы можем", "что мы можем"... - передразнил кэп. - Сейчас авианосец оторвётся с концами, а потом нас замордуют по радио - мол, почему не сигали всем экипажем за борт? Почему не толкали под "эй, ухнем!" пароход в попку?! Где же, товарищ командир, ваша сознательность и инициатива? Где?
...Только железная воля, взращённая на железе советского флота, удержала старпома от рифмованного ответа на командирское "где?.."
Командир тем временем заложил руки за спину и, громко шлёпая резиновыми подошвами тапочек, начал нервно перемещаться от одного крыла мостика к другому. За ним как болонка за хозяйкой преданной тенью мигрировал старпом.
Через пять минут этих медитативных манёвров командир внезапно застыл на месте. Это произошло так неожиданно, что старпом не удержался и по инерции чувствительно боднул начальство. Но начальство не обиделось. Даже наоборот - вспыхнуло безгрешной детской улыбкой и приказало:
- Командира БЧ-4 на мостик.
Перепрыгивая через две ступеньки, примчался взъерошенный летёха.
- Слышь, лейтенант, - обратился к нему кэп, тыкая пальцем куда-то в район пупка. - Мы американцев в эфире слушаем?
- Так точно, тарщ командир.
- А они слушают нас. И отлично знают, где какие наши вымпелы тут по средиземноморщине ныкаются - верно?.. Старпом, где сейчас "Образцовый"?
- На осте, у Марсалы.
- Ага. Так вот, сделай-ка ты, лейтенант, следующее. Передай открытым клером на БПК "Образцовый", что их предупреждение об обнаружении плавающих мин приняли. Что страсть как благодарны. Давай, лейтенант, в темпе. Родина ждёт!
Лейтенант удивлённо моргнул, так как никакого РДО с торчавшего где-то далеко впереди у самой Сицилии БПК не принимал. Тем не менее, приказы не обсуждаются... "Бычок-четыре" галопом ускакал в радиорубку, а командир довольно потёр натруженные волосатые ручищи. Лицо при этом у него было, как у записного злодея из спектакля.
Через десять минут "Образцовый" кодом отстучал некоторое недоумение - мол, о каким минах идёт речь? Тут, конечно, со времён войны масса всякой дряни болтается, но вот как раз мин БПК сегодня никаких не находил...
Командир эсминца отмахнулся от радиограммы с "Образцового", как от мешавшей мухи:
- Потом, потом. Что с отметкой цели?
- Цель идёт прежним курсом, отрывается... Стоп. Цель снижает ход. Снизила. Мостик, мы их догоняем!
- Услышали, ёшкин кот. - удовлетворённо бросил кэп и состроил кому-то невидимому, но находящемуся впереди корабля, крайне неприличный жест. - Услышали! Боятся, хе-хе, пузом рогульки причесать! Да, май дарлинг киндеры, тут вам не променад с девками. Тут Я гуляю!
- Тарщ командир, - в нерешительности замялся старпом. - Тарщ командир, минная опасность... Международные правила судовождения... Положено всем вокруг сообщать... Неудобно как-то получается...
- Ах, неудобно?! - сходу воспламеняясь переспросил командир. - Неудобно пипиську плоскогубцами из штанов доставать. У нас тут налицо - милитаристическая угроза, происки империализма и прочая куйня. А ты - "неудобно". И вообще, никто не заставлял амеров подслушивать чужие ля-ля. И уж тем более - им верить. ВЕРИТЬ В НАШИ БРЕДНИ - ДЕЛО СУГУБО ДОБРОВОЛЬНОЕ!
Старпом потерянно заткнулся, а через полчаса эсминец догнал-таки лежащий в дрейфе "до выяснения навигационной ситуации" АУГ. Нагло влез в ордер и отсемафорил, что безумно рад нежданной встрече. Янки почему-то русского восторга разделить не пожелали...
- Хамы! - отрезюмировал наш кэп и со смаком закурил "Яву".

(c)u-96.livejournal.com

Братство по оружию

Дураку известно, что один переезд равен двум пожарам. Это только на первый взгляд и в первый раз нам всем кажется, ну, сколько там в этой квартире вещей? Так, тряпки в сумку, и пошел. Дилетантское мнение. А на самом-то деле...
Вернувшись из своего последнего флотского отпуска, я, как и положено воспитанному и дисциплинированному офицеру, сразу же прошелся по друзьям, вечером проставился в связи с окончанием отпуска, узнал в процессе все новости, и на утро выглаженный и выбритый прибыл в экипаж.
«Каменный крейсер» был полупуст. Мой экипаж числился ушедшим в отпуск уже дней десять, но добрая треть экипажа до сих пор ошивалась в базе. Командиру временно доверили рулить штабом дивизии, чему он и предавался с видимым удовольствием. Десятка полтора офицеров и мичманов из-за все увеличивающегося дефицита кадров были раскомандированны по разным кораблям. В казарме слонялись по углам не растасканные по другим экипажам матросы, да угрюмый и обиженный жизнью помощник командира верстал недоделанные документы, из-за которых пока еще и не уехал в отпуск. Доложившись командиру, уютно расположившемуся в кабинете начальника штаба дивизии, я узнал, что из всех увольняемых в запас офицеров экипажа, я прибыл первым и в срок, и что меня по этой причине лишать в финансовом отношении ничего не будут, а вот остальных засранцев командир лишит напоследок всех возможных выплат, не поможет с получение денег, задержит документы и так далее. Командира видимо перло от своих нынешних, пусть временных, но крутых обязанностей. Впоследствии выяснилось, что никого и ничего не лишили, за исключением штурмана Харика, внаглую приехавшего суток на десять позднее всех. Во время беседы командир, периодически забывавший, что я уже гражданский человек, как по существу, так и согласно приказа, порывался припахать меня то в море, то дежурным по части, но под конец все же свыкся с печальной мыслью, что это невозможно, и, вздохнув, предоставил полную свободу действий с условием никуда не залететь. Условие это мы, кстати, выполнили, и как говорится, знамя полка напоследок не замарали.
А со следующего дня я начал собрать и готовить вещи к переезду. Кто это пережил, тот подтвердит, что Великое переселение народов и переезд простой семьи в другой город практически идентичные по масштабам мероприятия. Мы с женой заранее договорились, что из мебели пойдет в продажу, что из вещей она выбросит, что паковать и везти. Но одно обговаривать это где-то за пару тысяч километров, лежа на пляже в Форосе, и совсем другое оказаться перед реальным решением этой проблемы, причем, одному, в переполненной вещами квартире.
Во-первых, обнаружилось, что, уезжая с севера позже меня, моя дражайшая половина совсем забыла об обещании перебрать хотя бы свои и сына вещи, и оставила все так, как будто мы и уезжать-то никуда не собирались. Ею же проявленная инициатива по сбору тары для вещей тоже осталась нереализованной по природной женской забывчивости. А посему досталась мне по приезду квартира в идеальном состоянии, без малейшего намека на скорый и окончательный отъезд, а еще и с кучей нестиранного белья впридачу. Во-вторых, обнаружилось, что даже предполагаемый объем шмотья оказался настолько ниже реального, что мне пришлось на несколько первых дней превратиться в попрошайку, слоняясь по гарнизонным магазинам и лавкам в поисках коробок и коробочек для упаковки вещей. И к вечеру каждого дня оказывалось, что этих самых коробочек снова не хватает, и надо опять выдвигаться на их поиски. Затем я перевоплотился в старьевщика, сортируя одежду и тряпье. Эти трусики и маечку в мусор, а эту юбочку и брючки на эвакуацию. А в-третьих, в-третьих-то такое перемещение собственных материальных ценностей мне было впервой. Хотя все бывает в жизни в первый раз...
Так дни текли. С утра с высунутым языком и фуражкой набекрень бегом в финчасть, чтобы выслушать привычное «Денег сегодня не будет», после обеда укладка и перекладка тряпочек, тарелочек, люстр и прочего по коробкам. А в вечернее время, благо за окном стоял солнечный полярный день, наша увольняющаяся в запас вольница хаотично перемещалась по поселку из одной квартиры в другую, поглощая в немерянных количествах горячительные напитки и закусывая их уже не нужными семейными запасами консервов. Правда, день ото дня пирушки становились все скромнее и скромнее по причине истощения кошельков. А выходное денежное пособие оставалось еще далекой и далекой перспективой.
Контейнеры я предусмотрительно заказал заранее, чуть ли не в первый день по приезду из отпуска, пока деньги были, да и очередь на них немалая выстроилась. Пятитонного контейнера мне не досталось. Пришлось брать два трехтонных. И вот, когда до дня погрузки осталось неделя, я вдруг задумался о том, как, собственно, я буду их загружать со своего четвертого этажа. К этому времени я упаковал все ненужные тряпки, оставив только самое необходимое, продал стенку, шкафы, тахту сына, кухонные стулья и прочие неновые ненужности. Свернул и обмотал корабельным пластикатом ковры, разобрал и обшил диван и кресла, ну и попросту говоря, спал на разобранной и подготовленной к перевозке мебели в квартире с окнами, завешанными разовыми простынями со штампом «ВМФ», и еду готовил на одной сковородке, с которой и ел.
К моему счастью, мой друг, капитан-лейтенант Андрюха Никитос, высоченный мужчина из астраханских греков, оставил мне ключ от своей квартиры в соседнем доме. После опустошения своей квартиры я согласно договоренности должен был до отъезда обитать в его жилище, а уезжая, оставить ключи соседям.
Дня за два до погрузки я очень сильно озаботился проблемой погрузки контейнера. Июнь месяц. Экипаж в отпуске. Офицеры и мичмана, оставшиеся в базе прикомандированными на другие корабли, мотались неизвестно где, матросов в казарме экипажа сидело три с половиной человека, да и то калеки. Была надежда на таких же увольняемых в запас офицеров, но большая часть из них, видя, что денег в ближайшее время не предвидится, а лето - оно идет, умотали на Большую землю на неделю-другую погреться. Так и вышло, что рассчитывать мне приходилось только на 4-х человек: начхима Пасевича, штурмана Харика, старпома Машкова, ждущего документы на классы, и своего управленца Бузичкина. За день до знаменательного события я зашел в казарму и на всякий случай оставил у дневального объявление, что завтра буду грузить контейнер в 15.00, и если кто, прошу прийти и помочь. Хотя в казарме и не было практически никого, но наши туда периодически забегали, так что надежда на то, что кто-то прочитает и проникнется моей проблемой, была. В тот же день вечером я получил деньги. Практически все, за исключением компенсации за продовольственные. Вечером я немного попраздновал это событие в финчасти, и когда, возвращаясь домой, подошел к своему дому, меня посетила немного сумасшедшая, а скорее пьяненькая идея. Зайдя домой, я взял бумагу, и написал пять одинаковых объявлений, по числу подъездов дома, такого содержания: «Народ! Я уволился в запас. Помогите завтра, 19 июня, в 15.00 загрузить контейнеры. Мой экипаж в отпуске. Буду очень благодарен. Я живу в нашем доме, квартира 60. Паша». Потом вышел и развесил эту прокламацию по подъездам. Потом погостил у начхима дома, жена которого самоотверженно прибыла на Север увольняться вместе с мужем, и по причине этого начхим был одним из немногих увольняемых, кому были доступны радости домашней пищи. Домой я вернулся около двух ночи в состоянии среднего подпития и без каких-либо отягощающих голову мыслей.
Пробуждение было куда напряженней. Глотая яичницу на кухне, я вдруг вспомнил о написанном вчера объявлении. А вдруг кто-нибудь придет? Хорошо, конечно, но народ угостить надо будет за помощь. Хотя, откровенно говоря, я не надеялся на широкий приток желающих потаскать диван и кресла с четвертого этажа вниз. Но на всякий случай я сходил в магазин и прикупил килограмма три сосисок и столько же картошки. Часов в двенадцать я окончательно распрощался с квартирой, отключив и вымыв холодильник. Зашел к соседу Гене и выпросил у его жены Любы два эмалированных ведра напрокат...
К 15.00. диспозиция в моей квартире была такова. Все готово к выносу. В ванне, залитой холодной водой, плещутся две двухлитровые банки со спиртом, настоянным на морошке и золотом корне, а для эстетов еще три литровых бутылки водки «Асланов». В кухне на плите побулькивают два ведра, одно с сосисками, другое с картошкой в мундире. На подоконнике лежат нарезанные три буханки хлеба и штук десять разнокалиберных стаканов и кружек из числа оставляемых мной. Картину дополняет раскрытая пачка соли и одна сиротливая вилка... Все. Ну и я, нервно курящий одну сигарету за другой.
Периодически поглядывая в окно комнаты, откуда было видно подъезд, я все-таки прозевал, когда подъехала машина. К моему ужасу, никто из планируемых мной «грузчиков» не пришел... И когда зазвонил звонок, к двери я двинулся как-то обреченно.
- Здравствуйте. Дом 72, квартира 60? Белов Павел Борисович? - Мужичонка- водитель сверился с бумагой.
- Да...
- Ну что, контейнеры внизу, давай взглянем хоть, что за вещи...
Мы зашли в комнату. Водитель окинул взглядом нагромождение коробок.
- Должно влезть. Слушай, а кто грузить-то будет?
Вопрос завис в воздухе. Я не знал, что ответить. Мне просто не было что говорить. Я один и два трехтонных железных ящика внизу. Вот и весь ответ.
- Борисыч!!! Что там грузить-то надо? - из прихожей раздалась ни с чем не сравнимая скороговорка старпома Машкова.
- Что молчишь, грузить-то будем или нет?
Я выглянул в коридор. Подпирая косяк входной двери, стоял Машков. За ним виднелся кто-то еще, но я обрадованно даже не обратил внимание, кто. Хоть не одному корячиться...
- Ты что, Борисыч, онемел? Что грузить-то? - Старпом явно начинал нервничать.
- Да все!- очень непродуманно заявил я.
- Военные!!! Слушай команду! Грузим все! - и старпом протараторил команду на лестничную площадку и почти строевым шагом двинулся в квартиру, а затем на кухню. Я не совсем соображая, что происходит, следом.
- Что это? - командным голосом спросил Машков, указывая на стоящие на плите ведра. Он был в ударе, и настоящий военный пёр из него, даже круче, чем на корабле.
- Сосиски и картошка в мундире... - растерянно ответил я.
- Вот ими и занимайся!!!- старпом вошел в начальственный раж.
А за его спиной в коридоре творилось что-то невообразимое. Там было море народа. И это море уносило мои вещи вниз с неукротимостью Ниагары. Там мелькали практически все наши, кто оставался в базе. Начхим с хохотом тащил большое зеркало, Харик с двумя коробками под мышкой перепрыгивал через спеленатые ковры, которые тоже кто-то пытался вытащить на лестничную площадку. И самое главное! Среди людей, снующих по моей квартире, я увидел соседей не только по подъезду, я увидел соседей по дому, тех, кого я и знал-то только в лицо. Они отозвались на мое написанное по пьяной лавочке объявление. Они пришли помочь! Сосед по площадке Гена с каким-то незнакомым мужиком в момент вынесли из кухни холодильник, а на его место откуда-то материализовалась его жена Люба.
- Давай я картошечку почищу!!! - с энтузиазмом предложила она, и, не дожидаясь ответа, извлекла из кучи не унесенного добра наш старый и заслуженный тазик, водрузила его на плиту и начала вылавливать из ведра картошку.
Все происходило так быстро, что я оказался на этом контейнерном празднике просто гостем. Все уносилось и укладывалось как бы само, и только изредка раздавался командный рык старпома, указывающий не недостатки в процессе.
Вообще, не успел я выкурить вторую сигарету с начала этой феерии, как оказалось, что я стою посреди абсолютно пустой квартиры, и только в маленькой комнате начхим зачем-то аккуратно отдирал утепленный линолеум с пола. На мой вопрос, а зачем, собственно, он это делает, Пасевич с детской непосредственностью ответил, что, мол, старпом приказал выносить все. Пока я соображал, что ему сказать, начхим завершил процесс обдирания и унесся вниз. А за ним и я. Внизу, офигевший от этой скоростной погрузки водитель уже пломбировал контейнеры.
- Никогда такого не видел. За 15 минут две трехтонки с четвертого этажа. Ну, вы, ребята, и даете. Нам бы таких грузчиков...
«Грузчики» стояли рядом. Количество их явно поубавилось, но все равно оставалось гораздо большим, чем я предполагал заранее. Люди пришли, помогли и ушли, не дожидаясь благодарности. Незнакомые мне люди. Такое много стоит. Наконец водитель закончил пломбировать, показал мне, и я подписал его накладные.
Машина тихонько начала выползать из двора, увозя куда-то далеко вместе с моим небогатым скарбом и мою прошлую жизнь. Кстати, немногим позднее, уже на Большой земле, я понял, что и этого не надо было везти с собой. Надо было все продавать и уезжать налегке...
- Ребята, спасибо большое за то, что вы все пришли! Пошли наверх, отметим, а то куда мне ведро сосисок-то деть?
Народ начал смеяться и повалил в подъезд. А в квартире Люба за неимением какой-либо мебели оформила импровизированный стол. Она просто застелила всю большую комнату газетами, поставила посередине ведро с сосисками, тазик с картошечкой, навалила на крышку от ведра кучу хлеба, рядом мою пачку соли, груду разнокалиберных кружек и стаканов, банки со спиртом и бутылки с водкой, и от себя добавила порезанного лука и шмат сала. Мужики просто взорвались хохотом от такой картины, а потом расселись на газеты, и понеслось...
Дальнейшее я помню плохо. Наливали, пили и говорили тосты и пожелания. Потом снова наливали и говорили, потом просто пили, а потом я уже ничего и не слышал. Придя в себя, я обнаружил, что прошло уже часа четыре, у меня болит голова, а рядом со мной сидит штурман Харик и чистит картофелину. Больше никого не было.
- Привет, Борисыч! Оклемался? Ну, давай дерябнем за то, что ты пришел в сознание, и я пойду домой. Меня старпом попросил с тобой подежурить, пока ты в себя не пришел. Я вот картошечки почистил, и пару сосисочек зашхерил.
Мы чокнулись. Закусили. Покурили. Штурман попрощался и ушел. Я тоже недолго оставался в своем разоренном гнезде. Было как-то очень тяжело находится в пустой квартире, в которой прожил не один год, в которую возвращался после морей, которую считал свои домом. Я ушел к Никитосу, предварительно зайдя к соседям и пообещав завтра прийти, навести порядок в квартире перед сдачей ее ЖЭКу, и тогда отдать ведра. На следующий день квартиру я не сдал, но умудрился отобрать продовольственные деньги у тыла. Я навсегда распрощался со своим жилищем через день. И в тот же день после обеда я навсегда покинул северный город Скалистый, он же поселок Ягельный, он же Мурманск-130, он же Гаджиево.
Приказ старпома «Грузить все!», я припомнил через полтора месяца, когда с родственниками разгружал свои контейнеры. Мне и правда погрузили все. Не считая линолеума содранного с пола начхимом, я еще получил на память о службе кучу старой обуви, приготовленной к выбросу, дверцы от антресолей, коврик, лежавший перед дверью на лестничной площадке, свой почтовый ящик, точнее секцию почтовых ящиков, и самое главное- тридцатикилограммовый кусок гранита, который ребята положили просто «на память». Он до сих пор лежит у нас дома на балконе, и я сейчас даже рад этому неожиданному подарку. Это мой личный кусочек Кольского полуострова.
Сейчас меня иногда посещает одна мысль. Что если я соберусь снова куда-то переезжать? И снова повешу такое объявление, хотя бы в своем подъезде моего нынешнего шестнадцатиэтажного дома. Интересно, хоть кто-нибудь придет?

Награда

Опять дождь, и колено ноет, спасу нет.
Логвин оперся руками о подоконник, провел пальцем, пыльный след. Зачем-то провел еще раз. Вытер ладонь о ладонь и вышел на кухню. Зажег конфорку, поставил чайник.
- Катя, - позвал - тебе ча...
И как ледяной водой плеснули по груди, тяжело на табурет опустился. Восемь дней, восемь дней уже после похорон.
Восемь дней нет Кати.
Встал, прошел в комнату, из ящика фланелевый сверток достал,присел за стол, развернул. Тускло блеснула латунь медалей.
Никакой он не герой, самый обычный набор. Вот только "Красная Звезда". Он получил ее тогда, после ранения. Ранение-то не сказать, чтоб тяжелое было. Посекло мелкими осколками и кусками камня. Да в лицо что-то тяжелое прилетело, щеку всю и скулу распахало. Но вид, говорили, страшный был. Лицо разорвано,гимнастерка в клочьях, кожа как стручки гороховые, позаворачивалась. Его тогда в госпиталь повезли, а Кате в Союз кто-то заботливый из штаба позвонил. Дескать, погиб ваш.
Катя тогда скинула. Долго зачать не могла, когда получилось у них, радовалась очень. А как скинула, так больше уже и не беременела.
Когда заболела Катя, сестра к ним приходить начала. Сначала по утрам приходила, укол делала, потом и по вечерам стала приходить. А больше, сказала, нельзя. Не положено, сказала.
Как-то утром, уснула Катя после укола, увидел Логвин медвежонка с кровати упавшего, любимая игрушка Катина. Она его ведмедиком называла. Поднял, хотел на кровать положить, присмотрелся, а у ведмедика лапы искусаны. Катя, значит, чтоб не кричать зубами сжимала. Взял он тогда этот самый сверток и в сквер поехал, где деньги старые и медали продают-меняют.
Сел на лавочку,развернул рядом, разложил. Рано еще было, долго никто не подходил. А потом чья-то рука медаль взяла. Большая рука, толстая, волосатая. Перстень с черным камнем на пальце,а на другом перстень выколот. Поднял Логвин голову и бритого увидел. Странные глаза у бритого. Блеклые какие-то, и взгляд тоже странный, размытый взгляд.
Таким взглядом человека не рассмотришь, только контур рассмотришь, как на ростовой мишени. Бросил медаль бритый на фланельку, "Звезду" поднял, покрутил в пальцах, тоже бросил. Упала "Звезда", перевернулась. Логвин ее поправил.
Потом большая рука за клапан на кармане Логвиновой зеленой рубашки взялась. Дернула кверху. Нитки выдержали, пуговица пополам переломилась. Вторая рука толстую пачку серо-зеленых денег в карман засунула. А потом сгребла медали вместе с фланелькой и тоже в карман. И голос, опять странный, севший что ли, сказал:
- Чапа, старого домой отвезешь.
В машине Чапа вопросы задавал, да ловко так, не хотел Логвин говорить, а все и выложил. Остановились у дома.
Чапа ручку из кармана между седушками достал, бумагу взглядом поискал, не нашел. Оторвал верхушку у пачки сигаретной, телефон написал. Логвину дал.
- Позвони, скажи что от Чапы, пусть перезвонят, проверят. Они нормально берут, и привозить сами будут.
Почти месяц после того прожила Катя. Спокойно прожила. Только глаза изменились, блестеть стали и зрачки большие.
О ребенке нерожденном часто заговаривала, спрашивала у Логвина,как он думает,мальчик был или девочка. И то-то незнакомое в голосе звенело.
Денег много было, и на похороны осталось. Да еще Дмитрич, зампотех бывший, с племянницей приехал. Огонь девка, все приготовила, накрыла. Хорошие поминки получились. Дмитрич тоже денег привез. Не хотел Логвин брать, да Дмитрич в руку сунул.
- Мне зачем, - сказал глухо, - я свою уже схоронил.
Сестра-хожалка с бумагами помогла, Логвину бегать особо не пришлось. И денег не взяла, только ампулки использованные зачем-то попросила.
Логвин на столе медали разложил, как их носить положено."Красную Звезду"отложил, на другую сторону груди, стало быть.
Перевернул, гайку пальцем крутанул. Задумался.
А ведь получил он свою самую главную награду. Раньше не думалось о таком,а сейчас дороже ничего нет. И быть уже не может. Получил он легкую Катину смерть.
Гайка соскочила со штифта, звякнула по столу. Логвин поднялся, стараясь на больную ногу не опираться сильно, и пошел на кухню. Там заливался свистком вскипевший чайник.