Обычный полет.

- Мужики, вставайте, - мстительно и громко объявил Олег Сазыкин.
Не знаю, как в транспортной, а в пограничной авиации обычно штурман играет роль «утреннего петуха». Не надо ржать, я в хорошем смысле. В его негласные, но свято соблюдаемые обязанности входит встать на полчаса-час раньше экипажа, сходить на АДП, узнать погоду и прогноз по маршруту и пункту посадки, узнать судьбу заранее поданной заявки на вылет (или подать таковую, если накануне не до того было). После этого надо вернуться или позвонить и сообщить командиру собранную информацию, чтобы тот принял решение на вылет. Бывают, правда, такие случаи, когда не то что штурману - ёжику ясно, что нефиг даже дергаться на вылет. В этом случае штурман прокрадывается обратно, чтобы никого не разбудить и вползает под одеяло с мыслью добрать свои полчасика-часик украденного службой сна. Обычно после этого нас всех ждет пятиминутка гнева, когда сквозь дрему взглянувший на часы командир узнает, что на час проспал вылет. Потом все выясняется, но спать уже все равно невозможно.
В тот раз над Анадырем и его ближними и дальними окрестностями погода «звенела». Пришлось вставать и по очереди ползти к единственному крану в летном «профилактории» - отделенном деревянной перегородкой поперек коридора закутке анадырской гостиницы, отведенном под отдых экипажей. Какой там отдых... До часу ночи пьянка экипажа московского Ила, дым по коридору тяжелыми серыми пластами, жеребячье ржание гостей московского экипажа - пилотов марковской вертушки, полуголые стюры в коридоре... Нет, мы тоже не ангелы, но часиков в 10 ужин уже закончили и совсем уже хотели поспать, но вместо этого еще три часа ворочались, возбуждаемые пьяненьким хихиканьем стюардесс. На животе лежать невозможно. Ну и ладно, никто не говорил, что пограничным летчиком быть легко. Алкаши будут еще до обеда дрыхнуть, а у нас в 8 утра - медконтроль и на вылет.
В тот год проводилась операция «Путина - (... ну, пусть будет) 94». Во главе погранцов находился изобретательный и деятельный генерал пехотного происхождения Николаев, любимец ЕБНа. И обычные действия по охране госграницы и экономзоны превратились в операции. К этим операциям надо было заранее готовиться, рисовать карты-простыни, регулярно по специальным формам отчитываться об их текущем ходе, а по завершении операции лепить объемный «итоговый доклад». Времени на собственно охрану границы и экономзоны оставалось все меньше - «операции» съедали все свободное время. В августе 94-го года нас выслали на неделю в город Анадырь - проводить операцию «Путина-94», успешно идущую на бумаге уже месяц. Цель проста - обследовать сначала радиолокатором, а затем и визуально с минимальной высоты отведенные нам районы исключительной экономической зоны Российской Федерации. Все корабли, находящиеся там - переписать, а при необходимости и сфотографировать, зафиксировав их место нахождения или ведения промысла. Данные передать в штаб («являющийся необходимым передаточным звеном между нами и вышестоящим штабом»), а при необходимости принять срочные меры для пресечения незаконного промысла. Т.е. низко-низко и громко-громко полетать над мачтами нарушителя, дав ему понять, что Российская Федерация мириться с браконьерством не будет.
В тот год я активно вывозился на должность командира корабля Ан-26, бессменным инструктором у меня был хорошо уже знакомый вам Пасеков Георгий Георгиевич. В обиходе - Георгич, а за глаза для краткости иногда шепотом - Жора или Жор Жорыч. В моем активе остро не хватало специальных пограничных задач: поиска нарушителя, полетов на ПСС, всяких видов патрульных полетов. Поэтому всю неделю с левой чашки предстояло работать именно мне.
- Куда летим? - поинтересовался диспетчер АДП. Можно подумать, заявку не видел. А может и видел, но координатные пары, указанные в заявке вместо привычных пунктов трассовых полетов не воспринял.
- За угол, за Беринговский, - Георгич быстро заполнял графы журнала.
- Надолго?
- Пока горючего хватит, часа на 4-5.
Я все это время уныло топтался сзади, усиленно изображая из себя командира, пришедшего принять решение на вылет.
- Влад, иди на метео, прослушай еще раз погоду, надиктуй им молитву, забирай Олега, а я на самолет пошел.
- Слухаюсь, мон женераль!
Забежал на метео (Олег и правда сидел там, оттачивая на улыбчивых, но несколько перезревших тетеньках свое обаяние). Мне зачитали погоду Анадыря и запасных, а также в районе работы, после чего я в любезно подсунутый микрофон набубнил «молитву» - установленный набор фраз, подтверждающих, что я, будучи в здравом уме и твердой памяти, прослушал все необходимые данные о погоде, проанализировал их и подтвердил «свое» решение на вылет. Вообще разных «молитв» в авиации много. После чего мы с Олегом сбежали вниз по лестнице, перед выходной дверью переглянулись, резко сбросили темп и вразвалочку, прикрываясь местными самолетами, поплелись к своему борту. Наши надежды оправдались - к нашему приходу лайнер не только расчехлили, но и заглушки убрали и воду принесли, и кабель от аэродромной колонки подключили.
- Что, правачина ленивая, - мурлыкнул нам навстречу пухленький, невысокий, похожий на домашнего кота и с табаковскими интонациями в голосе Володя Половцев, борттехник, - на расчехление не успел, воду за тебя принесли, будешь в полете обед готовить.
- Бог подаст, вы Эльдара зачем с собой брали? Пусть и расчехляет, и готовит, а потом еще и зачехляет.
- Эльдар умеет готовить только «холостяцкую яичницу».
- Как это? - Олег (недавно отправивший жену на материк для сдачи сессии, переходящей в отпуск) уже полез было в самолет, но, заинтересовавшись, остался.
- Просто. Открыл холодильник, почесал яйца, закрыл холодильник.
- Тьфу на вас, - и Олег полез дальше.
- Ну, мужики, - из двери высунулся недовольный Георгич, - сколько можно трепаться. Пора движки гонять, чтобы в 9 - колеса в воздухе. Наши вылеты у командующего на контроле.
Отгоняли, вырулили, привычно стукнувшись колесами о торец ВПП (стоянка грунтовая, летом пылиш-ша!), взлетели. Заняли 1000 метров. Под самолетом справа проплывают серо-рыже-зеленые чукотские тундровые пейзажи. Слева сине-серое море до самого горизонта. Миновали Дионисия - неведомо как взявшийся на побережье анадырской тундры высоченный каменный пуп. Вскоре наш бортмеханик Эльдар Рахматуллин принес свежего чая. Мы с командиром попили по очереди. Пилотировать было легко и приятно. Самолет как влитой сидел в прохладном утреннем воздухе, пейзаж за окном радовал глаз, погода - «миллион на миллион», в эфире тишина, сзади в грузовой кабине - ни одной сволочи (простите, ни одного пассажира).
- Олег, ну что на локаторе? - Георгич волнуется за будущие результаты радиолокационного дозора.
- А самим посмотреть слабо? У вас там командир молодой, который штурмана контролировать обязан, пусть скажет.
- Влад, звук!
- (заглянув в черный резиновый тубус локатора) Георгич, там пятнышки зелененькие и зеленая полоска слева направо бегает. Вот если бы штурвал на кого оставить, и минут пять на экран посмотреть, я б разобрался. Так ведь не на кого оставить...
- Олег, ты слышал, командир пилотирует самолет (складывает руки на не самом маленьком животе), штурвал подержишь?
- Нет целей, командир.
- Командир у вас сегодня Влад, а я инструктор.
- Так я Владу и докладывал.
Я проникновенно отзываюсь: «Спасибо, Олег, один ты меня за командира держишь в этом экипаже». Громко всхлипываю в СПУ. Просыпается Эльдар: «Что, а, уже прилетели?» В СПУ дружный хохот. Забираемся чуть повыше, проходим поселок Беринговский.
- Эй, два командира, «за углом» 5 целей, пока не снижайтесь, сейчас еще попрут.
- Эльдар, включай печку, пусть прогревается. На кухне хлеб вчерашний и бортпайки из домика, Федорыч картохи принес, Влад консервов каких-то. Начинай обед готовить, - Вовка Половцев решил предотвратить опасность нашего похудения. Да и в гостинице кроме быстрорастворимой корейской лапши пожрать нечего. Можно, конечно, на заставу попроситься, но там тоже едой небогато, да и далеко и хлопотно добираться. А на своем борту мы дома.
- Так, Георгич, насчитал 42 цели и сбился. Снижайтесь пока прямо по курсу, там группка из пяти штук, ее первой осмотрим.
- Понял тебя, флагман. Так, Влад смотри, действуй по командам штурмана. На каждый корабль строй заход, как на полосу. Но пройти его нужно левым бортом, чтобы флагман его щелкнул на пленку. Весь экипаж пытается рассмотреть флаг и название, потом докладываете штурману, он фиксирует в бортжурнале.
- Понял, а заход на корабль по коробочке строить или расчетным углом.
- Как хочешь, только сам не запутайся и не проскочи цель. Федорыч, доложи на базу, «обнаружил 42 цели в 16-м, приступил к работе».
- Понял, - это наш бортрадист, Черняев Михаил Федорович, самый заслуженный во всех погранвойсках. Летал еще срочником на Ли-2, потом остался на сверхсрочную, стал прапорщиком, давно заработал себе на 2 пенсии, но с Чукотки не уезжает и летную работу не бросает.
- Олег, до скольких снижаться?
- Метров 200 пока, чтобы контакт не терять с основной группой целей.
Впереди по курсу на темно-синем атласе моря, переливающимся солнечными бликами видны маленькие коробочки кораблей. Снижаюсь чуть правее самого правого из них, чтобы потом левым разворотом выйти на него, как на полосу (корабль стоит поперек нашего курса). 200 метров. Вывожу лайнер в горизонт. Болтанка, дотянувшаяся к нам с пока недалекого берега, несильно потряхивает самолет. Перед глазами прыгает стрелка акселерометра. Георгич внимательно смотрит в мое (левое) окно. Я потихоньку подворачиваю по размашистой дуге, целясь в невидимую точку правее корабля.
- Так, Влад, хорошо, снижайся 150 по радиовысотомеру. От корабля далеко не уходи. Олег его должен под углом 30-40 градусов щелкнуть, чтобы и борт с названием, и суета на палубе видна была.
Корабль стремительно вырастает в лобовом стекле. Со скошенной части палубы сзади в море уходят веревки с шариками. Промысел идет полным ходом. С ревом проносимся мимо корабля. Боковым зрением на палубе улавливаю стоящих с задранными к небу головами людей. Отвлекаться на большее не хочется, слишком близко к поверхности, велика скорость, набрать «полный рот воды» не хочется.
- Олег, как фото?
- Мелковато, Георгич, надо бы ниже в следующий раз. Название кто-нибудь прочитал?
- Влад? - Жора смотрит на меня, видит остекленевшие глаза молодого пилота, ведущего самолет на малой высоте, с досадой машет рукой.
- Комсомолец Горелов, - мурлычет Половецкий
- Флаг?
- Синенький какой-то.
- Ну и х.. с ним, - резюмирует командир, - Влад вправо возьми, там еще один кормой стоит. И снижайся 100 по РВ.
Я напрягаюсь, имитируя толкание штурвала от себя, но руки испуганные такой близостью Земли, тут же берут штурвал на себя и вместо снижения самолет занимает 170 по радиовысотомеру (РВ). Георгич молча упирается в центр штурвала со здоровенным вензелем «Ан», Ан клюет носом, я, с перепугу, дергаю штурвал на себя. 100 метров.
- Вот так и держи, - ухмыляется Георгич. Тут же становится серьезным, - ч-черт, чайки.
Лайнер минует мечущееся грязно-белое чаечье облако по самому его краю. Сети выбирают, вот они и слетелись. Руки уже устали, оказывается, я сижу весь напряженный, окаменевший. Сажусь поудобнее, по очереди снимаю руки со штурвала, встряхиваю кистями. Осматриваем, записываем все пять кораблей.
- Так, с этими все, курс 200 на следующую группу.
- Влад, займи 300 по РВ, Федорыч, передай всю информацию базе - пусть проверяют.
Я с облегчением добавляю тяги и тяну штурвал на себя. Кажется, что самолет тоже с облегчением вздыхает. Штурман щебечет в СПУ, объясняя, как лучше пройти, чтобы за меньшее количество заходов осмотреть побольше кораблей. Ему хорошо, у него в блистер полмира видно, а я в амбразуру лобового стекла, частично закрытую указателем угла атаки и акселерометром только горизонт вижу.
- Олег, сядь на мое место и попробуй рассмотреть все, что ты наговорил. Пальцем лучше покажи, куда лететь, не выеживайся.
Георгич с Половцевым смеются. Надеюсь, не надо мной.
- С-с-стажер, - издевательски шипит штурман. Он тоже думает, что смеются не над ним, - курс 205. По команде вправо.
Проходит минут 10. Моторы ревут, штурвал мелко трясется, Половцев поправляет режим РУДами и зевает. Из грузовой кабины доносятся малоаппетитные запахи. Эльдар раскочегарил бортовую электроплитку, всю измазанную тушенкой и ЦИАТИМом с прилипшими крошками хлеба, табака и еще чего-то. Теперь все это выгорает. Георгич морщится и врубает на полную мощь отбор воздуха от движков, т.е. вентиляцию.
- Так... снижаемся до 100 метров... вправо 50.
Соображаю. Так, сейчас курс 207, ... вправо 50, значит ... 257 градусов. Одновременно пытаюсь снизиться, не проскочив 100 метров. Георгич с удовольствием из правого кресла руководит процессом: «Еще чуть чуть... еще 5 вправо... много, чуть влево. О, хорошо». Нахрена я считал? Сразу бы пальцем показали, куда лететь.
Проходим, фотографируем. Я начинаю привыкать к близости воды, потихоньку наглея, кручу головой. Замечаю название: «Олег, кореец был, названием «капитан Привалов».
- Записал, слева посудину видишь, километрах в 3? Ща ее осмотрим.
Подворачиваю. Георгич на правом сиденье подпрыгивает и вытягивает шею, пытаясь рассмотреть цель. Вонь из «кухни» потихоньку выветривается. Но глаза еще режет. Осматриваем еще десяток кораблей, берем курс на следующую группу. Из грузовой доносятся куда более аппетитные запахи. Георгич с Половцевым синхронно сглатывают слюну. Жора косится на панель вентиляции, но решает ничего не менять. Видимо, опасается захлебнуться слюной. Вовка отстегивается, складывает свое сиденье-насест и идет к Эльдару - контролировать процесс. Федорыч бурчит в микрофон, устанавливая связь с базой, и передает очередную порцию информацию.
Очередная группа состоит из 2 кораблей - очередного «рыбака» и стоящего от него в 30-40 км серого и страхолюдного на вид корабля ВМФ. До следующей группы далеко, решаем пообедать. Сыто щурящийся котяра Половцев приносит миски с тушеной картошкой пополам с тушенкой «Великая стена», крупные ломти хлеба, рыбные консервы из горбуши (изрядно начатые). Выпрыгиваем на 500 метров, ставим на автопилот, поднимаем на гарнитурах микрофоны выше глаз и лихорадочно, обжигаясь, глотаем душистую картошку, заедая ее слегка подсохшим хлебом. Я выбираю из банки рыбную юшку кусочком хлеба, причмокиваю, краем глаза непрерывно кошусь на радиовысотомер. Расторопный Эльдар приносит чай и сухие пайковые галеты. Кто-то сыто рыгает в СПУ. Так сказать, дружеская шутка. Тонкая. От слова «танк». Олег вне подозрений, он интеллигент до мозга костей, даже летный комбез гладит. Я тоже сам себя не подозреваю. Оглядываю три сыто отдувающиеся физиономии (Эльдара не видно). Все трое хитро улыбаются, прихлебывают чай. Да ну их.
- Снижаемся до 100 на крайнюю правую жестянку, - Олег еще причмокивает, когда говорит, но уже работает.
Машу рукой Половцеву, тот убирает миски и стаканы с центральной панели, передает их Эльдару, забирается обратно на свой насест. Брезгливо и демонстративно стряхивает крошки с панели (часть из крошек рыбные и склизкие) в мою сторону, пристегивается. Косясь в левое окно, выхожу на первый в группе корабль, закладываю лихой разворот и догоняю его на параллельных курсах.
- Влад, доворачивай, смотри, что он делает, доворачивай... а, черт, проскочили, - Олег возбужден и зол. Очередная посудина лихо разворачивается к нам кормой (на которой только слип для сетей и никаких букофф) в тот самый момент, когда мы готовились зафиксировать ее название. - Разворачивайся быстрее.
- Олег, спокойно, он все равно на месте быстрее крутится, чем я на скорости 350. Сейчас вон того, по курсу, досмотрим, потом спокойно развернемся и этого возьмем за ж-ж-ж... жабры.
Однако следующая посудина повторяет маневр предыдущей. Явные браконьеры. Внешне очень похожи и по цвету и по форме надстроек. Один проект. Наверняка и хозяин тоже один.
- Так, Влад, снижайся до 70 метров, я на штурвале подстрахую. Олег, Половецкий и ты внимательно смотрите на эту калошу, запоминаете максимум: флаг, окраску трубы, название. Олег пытается фотографировать. Поехали.
Проходим на 70 метрах над вторым браконьером, вокруг мечутся перепуганные предыдущим проходом чайки. Корабль подставляет нам нос, успеваем лишь заметить цвет полос на трубе. Выходим на самого первого шалуна, успеваем прочесть часть названия и заметить ту же самую окраску трубы. Значит, одна компания-владелец. Отходим подальше в море, разворачиваемся, советуемся. Надо пройти еще раз, иначе весь полет насмарку. Какой смысл осматривать тех, кого ты не интересуешь ни капли? Кораблю тоже крутиться неудобно, сзади сети, можно и попортить их, или на винт намотать. Еще раз проходим над палубой, повыше под углом к кораблю, капитан снова разворачивает судно кормой к нам, а мы быстренько со снижением на предельных углах крена с педалькой (вот ужос-то где, кажется, что сейчас крылом за волны заденем) разворачиваемся. А он не успевает. Чувствуя, как переполняюсь адреналином, захожу с кормы на нарушителя, вокруг которого мечутся изрядно нами напуганные чайки. Как в замедленной съемке замечаю идущую в лобовое стекло чайку. Она медленно заполняет все стекло собой и уже можно разглядеть ее черно-оранжевые глаза. Толкаю штурвал от себя, чайка исчезает сверху, а глаза на секунду отстают от нее, как в мультиках, потом тоже исчезают наверх.
- Е-е-есть, - орет Олег, - я прочитал название.
- А я заметил флаг, - Вовка тоже тяжело и возбужденно дышит, - поляк.
- С-сука, - комментирует Георгич.
Похоже, чайку видел я один. Руки трясутся. Решительно толкаю вперед РУДы и набираю 150. Вытираю руки по очереди о штанины. «Чайку видели?» - слабо интересуюсь.
- Не-ет, какую чайку?
- В лоб нам шла, еле увернулся, - отрешенно сообщаю я.
- Ну, увернулся и увернулся. Молодец. Сейчас надо второго так же взять, снижайся, - Георгичу охота явно понравилась.
Снижаемся, повторяем фокус со вторым кораблем, только я стараюсь ниже 70 больше в азарте не спускаться. Фокус удается. Осматриваем невдалеке третий корабль той же конструкции и принадлежности. Он не вертится. То ли понял бесполезность по двум предыдущим случаям, то ли фирма-владелец получила разрешение на одну лайбу, а выпустила в море туеву хучу. И у третьей лайбы как раз лицензия/разрешение есть... Чего гадать, наше дело доложить.
- Влад, выпрыгни метров на 300 по РВ, пусть Федорыч на базу доложится. Федорыч, возьми у Олега все данные, координаты и вместе с описанием ситуации доложи базе. Олег, дай курс к этому... крейсеру ТОФовскому.
Поднялись вверх и пошли обратно к серому военному кораблю. Не для красоты же он здесь стоит. База тем временем приняла данные, попросила напрямую сообщить в округ и запросить добро на работу с этим... пусть будет крейсером. Федорыч, бурча, лазил по портфелю, разыскивая таблицы частот и кодовых слов для связи с доблестными ВМФ, я с облегчением трясущимися руками рулил самолет в направлении к крейсеру, Олег приводил в порядок штурманский бортжурнал (нашли нарушителей на свою голову, теперь бумагами за... это... завалят). Технари вдвоем мыли посуду и наводили порядок на кухне. Георгич пил чай. Ага, добро есть, таблицы найдены, вдалеке показалась серая коробочка «крейсера». Пробуем связаться. Из любопытства весь экипаж «сбегает» с частоты диспетчера Анадырь-контроля к Федорыу на КВ, послушать диалог. Однако диалога не получается. Морячки молчат, как партизаны и на основной частоте, и на запасной, и на пограничной, и на погранично-морской, и на частоте для связи с прочими силовыми структурами. Усомниться в профессионализме Федорыча невозможно. Скорее всего, когда он начал радистом летать, этот корабль еще только в проекте значился. Георгич решает применить сильнодействующие средства и мы метрах на 150 встаем в вираж прямо над головами у морячков и выходим на «аварийной» частоте. После третьего круга в наушниках раздались долгожданные позывные корабля. Попробую передать суть диалога (а рюшечки вроде позывных придумаю).
- Самолет, неизвестной принадлежности, я Урюк-25, ответьте.
- Урюк, я 26512, принадлежность ФПС, просим перейти на связь согласно таблицы частот.
- Чего?
- На условленную частоту переходи... Урюк... -25.
- А это какая?
- Условленная, блин... для связи с пограничниками.
- А, понял.
Дружно перещелкиваем частоты, вызываем Урюка. В ответ - тишина. Вздохнув, возвращаемся на аварийку.
- ...граничники, куда вы, нахрен, делись!! Отвечайте, я Урюк-25!
- Отвечаем, ты на частоту для связи с ФПС перейди, там и кричи.
- А это где?
- В п... п... таблице частот, - еле сдерживается обычно флегматичный Федорыч.
- Федорыч, помолчи, я сам их обматерю, - вмешивается по СПУ командир.
- Боец, который урюк, пригласи к микрофону своего начальника.
- Самолет, я Урюк-25, - уже другой голос, более хриплый и заспанный, - чего хотел?
- Не самолет, а 26512, а хотел бы я с вами установить связь на приличной частоте согласно таблице и сообщить информацию.
- 512-й, понял тебя, перехожу.
Снова перещелкиваем частоты, тихо хихикая. Я от скуки встаю в правый вираж вместо левого над мачтами крейсера-урюка.
- 512-й, я Урюк-25.
- Урюк-25, я Сапсан-86, отвечаю.
- А где 512-й?
- (тихо сатанея) Урюк, ты таблицу связи открыл, или просто частоту по памяти выставил?
- А-а-а! Понял тебя, Сапсан. Докладывай, что за информация.
- К северу на расстоянии примерно 70 километров три живца ведут несанкционированную работу. Прошу проверить.
- Какую работу? Какие живцы?
Георгич делает три глубоких вдоха, глядя на меня глазами чайки перед лобовым стеклом.
- Урюк, три корабля ловят севернее вас в 70 км. От досмотра с воздуха пытаются уклониться. Поляки, названия кораблей (диктует три названия). Есть добро с Камчатки на их проверку.
- Стой, стой, я записать не успел... в скольки километрах?
- Тля! Мля! Кля! В СЕМИДЕСЯТИ!!! - после этого еще минут пять идут уточнения названий и «чего-чего нам делать?». Я от скуки встаю над кораблем вместо виража в восьмерку. Полет все больше начинает мне нравиться и одновременно утомлять.
- А направление поточнее укажите на нарушителей...
- Я Сапсан-86, даю координаты... (диктует с листика, подсунутого штурманом), а направление... мы сейчас на них курс возьмем, а вы - на нас пеленг. (По СПУ) Олег, быстро дай Владу курс на нарушителей. (В эфир) Связь заканчиваю, как поняли?
- Сапсан, информацию принял, готовлюсь к подъему якоря.
В СПУ слышен дружный «Ф-ф-фух-х!» всего экипажа.
-Урюк, а как долго идти будете?
- К вечеру будем...
Тьфу! Вскоре на горизонте снова показывается большая группа ржавых рыбацких посудин. Вовка Половцев молча стучит по стеклу топливомера.
- Остаток, - реагирует вслух Георгич.
- На час плюс на запасной, - отвечает штурман.
- Ладно, по курсу еще штук 5 осмотрим - и домой.
Снижаемся, осматриваем, забираемся снова на 1000, докладываем на базу о результатах, диспетчеру - об окончании работы и времени прибытия, берем курс домой. Минут через 50 с прямой садимся на почти родную после целого дня болтания над морем анадырскую полосу. Самолет тоже устал. По крайней мере, пробег метров на 200 меньше, чем накануне. Разворачиваюсь на 180, рулю обратно в торец ВПП, где самолет «спрыгивает» с бетона на грунт. А вот и встречающий. Он издали рукой с зажатой в ней красной дощечкой размашистым жестом указывает, где нам встать и как рулить, после чего испаряется. Экипаж лихорадочно выключает потребители. Заруливаю. Встаю. Самолет клюет носом и тут же Половцев выключает двигатели. Открываю форточку. Тишина. Через пару минут начинают проявляться звуки. Мой экипаж быстренько выскакивает в открытую дверь размять затекшие ноги. Последним на выход солидно идет Георгич. Возле двери натягивает знаменитую потертую ДСКу, такую же потертую, но «аэродромистую», с лаковым козырьком, фуражку и оборачивается.
- Влад, а ты какого ... сидишь? Иди, зачехляй самолет.
- Устал я, командир. Как собака... (язык еле ворочается во рту). Георгич несколько секунд смотрит на меня и смягчается.
- Да ладно тебе... Обычный полет.

Свой в доску Вася.
Ноябрь-декабрь 1943 года, поселок Эльтиген на Керченском полуострове, десантный батальон 255 морской стрелковой бригады.

Знакомьтесь - наш ротный балагур Вася. Отчаянный мужик, настоящий краснофлотец. Да что там говорить - бедовый хлопец, с таким в разведку не страшно пойти, не боится ни бога ни черта, ни комендатуры. Как мы тогда в Анапе драпали от патруля после драки на рынке с зенитчиками - это было что-то! Но удрали, куда этим «сапогам» зелёным с моряками тягаться. Потом комендатурские пришли к нам в расположение, хотели опознать и арестовать - да только обломилось им, нас уже в эшелон грузили. И ушли они, несолоно хлебавши, Вася обложил их залихватским свистом. А уж потом, когда тронулись в путь, Вася достал из сидора здоровенный шмат сала:
- Держи, братва! Гужанемся от души.
- Откуда?
- Когда на рынке бежали от пехоты, схватил с прилавка у какой-то зазевавшейся бабы.
- Гы-гы-гы! Вот это по-нашему, по-флотски: не зевай, Фома, на то и ярмарка.
И только старшина наш, бывший колхозный бригадир, сказал вдруг:
- Это что ж, ребята, получается: мы своих грабим? Немцы грабили, и мы туда же.
- Но-но! - перебил его Вася. - Мы за них кровь проливаем, жизни, можно сказать, кладем, а им для нас - харчей жалко?
- Так попросил бы лучше, чем вот так, как вор.
- Да ладно тебе, старшина, - сказали ему ребята, - не рви сердце, живи и радуйся, что цел пока.
И все стали есть, кто-то достал из сидора пузырь с первачом, кто-то достал кисет и закурил. Знали, что нам предстоит десант на керченский берег, думать об этом не хотелось, хотелось насладиться отдыхом в эшелоне, быть может - в последний раз. А там - вечный покой, для многих. Потери в морских десантах очень большие, зачастую гибли все.
Жарко натопили буржуйку, многие сняли телогрейки. Перед отправкой на Тамань нас в пехоту переодели, моряки возражали, но подчинились, только тельняшки себе оставили и еще кое-что, по мелочи. Почти все сохранили в сидорах бескозырки, чтоб в атаку в них ходить. Пусть знают немцы - моряки идут в бой!
Вася снял сапоги и протянул ноги к печке.
- Эй, комендор, - сморщил нос минометчик, - ты свои «караси» когда-нибудь меняешь?
- Только на водку!
Бойцы в вагоне грохнули страшным раскатом хохота.
- Но у тебя же ноги воняют, - не унимался второй номер расчета.
- Так ведь из жопы растут!
Вагон содрогнулся от хохота ещё раз.
Ай да Вася, за словом в карман никогда не лезет. Свой в доску, наш мужик.
...
Как мы высаживались под Эльтигеном - это и через много лет даже вспоминать страшно. Ночью, в шторм, через минные поля форсировали пролив. В ста метрах от берега там проходит узкая песчаная отмель, поэтому прыгали с оружием и снаряжением прямо в воду. Но потом дно снова понижалось, а потому ещё сто метров - вплавь, многие утонули тогда. Только мотоботы с малой осадкой высадили десантников прямо на берег. Надо сказать, немцы прошляпили нас, прозевали нашу высадку, но потом открыли ураганный огонь из дотов и береговых батарей, осветили участок высадки прожекторами. И начались для нас сорок дней, сорок ночей эльтигенского десанта: до девяти атак в иные дни, немцы с румынами лезли на нас непрерывно, при поддержке артиллерии и танков. Моряки также непрерывно контратакавали, в штыки. В перерывах между боями Вася, как ни в чем не бывало, начинал трепаться:
- Вот мы им дали, вот мы им врезали! Они от страху чуть не обосрались, когда наши тельники и бески увидели. Трусы они все, как один! Пусть только сунутся ещё - мы им задницы-то надерём, засранцам.
Почему-то Васина болтовня уже не развлекала нас, а раздражала. Тем более раздражала, что все бойцы уже знали, на себе почувствовали: немцы - не трусы, сражаются храбро, умело и жестоко. Болтовня о «гнусных трусливых фашистах» годилась лишь для газет. А потом среди бойцов потихоньку начались странные разговоры: а почему-то Васю никто не видел в атаке. Хвастается он громко, как немцев на штык поддел, да только никто не видел этого.
...
Когда моряки рванули в очередной раз в контратаку, Вася, выскочив на нейтральную полосу на полях сельхозкомуны «Инициатива» (ныне село Челядиново), тут же шмыгнул в первую попавшуюся воронку.
На фронт он попал добровольцем. Так надо было, иначе срок ему корячился недетский, а второй раз он на кичу не хотел. Думал, пока попадет на фронт, война закончится. Война не спешила закончиваться, но ему ещё раз повезло, попал на флот, в береговую батарею, возле Туапсе. Но потом везение кончилось - немцы заняли Туапсе, а его в бригаду морской пехоты перевели, откосить не удалось. Двое с их батареи замостырили себе нагноение раны при неосторожном обращении с оружием в карауле - расстреляли их. Вместо госпиталя к Духонину отправили. Вася, сам собиравшийся сделать себе мостырку, после этого уже не рискнул. От десанта на Малую землю, под Новороссийском, он всё же отвертелся, снова повезло ему. И Туапсе наши освободили, но их бригаду стали готовить к новому десанту.
Первое, что он понял, высадившись в Эльтигене: на фронте - стреляют, могут даже убить. А это не входило в его расчёты, потому он и тихарился при каждой атаке где-нибудь в ямке. Но чтоб никто не заподозрил его, громко похвалялся: «Как мы им наваляли - мама не горюй!»
Но до чего же страшно было сидеть вот так одному в окопе и бояться, что тебя шлёпнут свои же, за трусость! До чего же паршиво сидеть, скрючившись, замирая сердцем, обливаясь липким потом и презирая себя, но не в силах вылезти из укрытия. Как противно дрожало тело и стучали зубы, до чего же тошно было от самого себя. Потом, когда стихнет бой, надо было осторожно выглянуть, выкинуть часть патронов, якобы расстрелянных в бою, и пару гранат, и незаметно присоединиться к своим. Как же он боялся своих товарищей, вернувшихся из атаки, больше, чем немцев. Уж лучше б враги в плен его взяли, что ли.
Моряки, возвращались по кукурузному полю в свои окопы, подбирая оружие и трофеи, и случайно вышли на воронку, откуда затравленным перепуганным зверьком смотрел на них Вася. Всех аж передёрнуло от омерзения к нему. Ничего не сказали, просто полоснули по нему из автомата, так и остался он навсегда в той воронке, скрюченный, с обезумевшими от страха глазами. Помнили его, но вслух не упоминали никогда, до того противно было и стыдно, что за своего считали, гордились им.
А мне тогда в том бою оторвало ступню на мине. Военврач прооперировал, зашил рану, и с тех пор я в атаки не ходил, лежал, безногий, на плащ-палатке в большом блиндаже-лазарете с другими раненными. Пока нам не сообщили приказ командования: сегодня ночью все, кто может держаться на ногах, должны прорываться на другой наш плацдарм, севернее Керчи.
- А как же мы? - спросил один из безногих.
- В приказе сказано: прорываться всем, кто держится на ногах. Про вас ничего не сказано, - ответил комиссар.
Наступила такая мертвая тишина, что стало слышно, как бьются волны прибоя о песчаный пляж Эльтигена. И медперсонал, стараясь не глядеть на нас, стал собирать имущество. Всего на плацдарме было несколько тысяч раненных.
Мы молчали, приказ есть приказ. Понятно, лучше хоть кому-то спастись, чем все погибнут на плацдарме.
Лишь недавно прооперированный лейтенант сказал негромко, морщась и держась за перевязанный живот:
- Братцы, будьте людьми - оружие и патронов нам оставьте. Дайте нам хоть умереть по-человечески.
Скоро к нам стали приходить бойцы, оставляли оружие, в основном трофейное: кто гранату, кто винтовку, кто обойму патронов, и, отворачивая виноватые глаза, прощались и уходили.
Когда немцы и румыны ворвались в окопы, которые они считали опустевшими, в них начали стрелять оставленные своими раненые бойцы: кто с носилок, кто лежа на бруствере, кто стоя на коленях или на одной ноге.
Многие кинулись в воду, чтобы вплавь, через пролив добраться до наших, на Таманский берег. Напомню, что было это в декабре, а ширина пролива в этом месте - пятнадцать километров.
Докарабкавшись на четвереньках до воды, я кинулся в кипящую пеной холодную волну. Меня тут же швырнуло ею обратно на песок. Держась за вкопанный столб заграждения, кое-как встал на целую ногу и запрыгал обратно в воду, стараясь забраться поглубже. Холодно не было, студеная вода обжигало разгоряченное боем тело. Вразмашку прорвался через полосу прибоя и поплыл на восток, ориентируясь, чтобы пожары на эльтигенском берегу были прямо за спиной, но забирая к северу, из-за сноса течения. Рядом плыли остальные десантники, кто со стонами, кто скрипя зубами и закусив ленточки бескозырки. С берега нас поливали пулемётами и вели миномётный огонь, многие из плывущих шли ко дну, кто подстреленный, кто от замерзший.
А я смотрел на звезды над таманским берегом и не спеша, размерено греб к своим. До Тамани далеко, так что силы беречь надо. Да только всё равно не доплыть, уж больно далеко. Похоже, что конец. Нет, не страшно умирать. Жаль, что именно сейчас. Перед смертью не надышишься, не наживёшься. Обидно, только теперь вдруг понял, как это здорово - жить. Хорошо жить, правильно. Так чтобы и сам хорошо, по-людски, и людям не в тягость. А я... Горе своих родителей, беда для учителей, гроза для соседских мальчишек. Скольких обидел, скольких побил ни за что, оскорбил. Запало вдруг, как в наш шахтёрский поселок поселили ссыльных немцев, их дочка в нашу школу потом ходила. Сидела на занятиях тихо, всегда в платке: в эшелоне вши подхватила, пришлось ей остричься наголо. Сорвал как-то на перемене с неё платок, закричал: «Где твоя расчёска?» И все старались обидеть её, да и в поселке не упускали случай задеть ссыльных, молчаливых и безответных.
Сколько ж потом я этих вшей в окопе давил ногтями, всё вспоминал ту, обиженную мной в детстве некрасивую, зашуганую девочку-немку.
А сколько ещё потом ни за что людей обидел. Вот и получается - зачем жил-то? Правильно ли жил? Был бы верующий - утешался бы мыслями о раскаянии и царствии небесном. Да только ни к чему себя глупыми сказками тешить, обман это и самообман. Всё, что ты наделал на земле, останется, не исправишь. Особенно теперь, когда жизнь, считай, кончилась.
А пока плыву на восток, к Тамани, качаясь на волнах, словно на гигантских качелях. Взбираешься на гребень, на самой вершине на секунду видишь далеко впереди тучи над темным таманским берегом, светомаскировка однако, да небо озаряют вспышки залпов нашей дальнобойной артиллерии на косе Тузла. А потом, с гребня волны - вниз, как с горки.
Тело почти не чувствуешь, только очень болит нога. Та самая, которую оторвало миной. Военфельдшер объяснял мне в лазарете про фантомные боли, когда чувствуешь боль ноги или руки, которой нет. Как же нет, вот её крутит, дробит на части, выворачивает, вот начало рвать жилы, отчётливо ощущаешь, как хрустят сместившиеся раздробленные кости в подъеме, как размозжило пальцы. Ступни нет, но я ещё живу, я ещё чувствую. А перевернувшись на спину вижу огоньки выстрелов с крымского берега, пули почти уже не достают нас. Я ещё есть, я плыву, я могу добраться до своих и постараться оставшуюся жизнь прожить по другому, лучше.
Вот только тело уже почти не шевелится, и руки стали такими тяжелыми, еле поднимаются, губы почему-то дрожат. Всё тяжелее взбираться на гребень очередной волны, всё труднее плыть. Но я ещё живу, я могу плыть, я знаю, как теперь жить... я ещё живу... я могу...
...
До таманского берега не добрался ни один из наших десантников, бросившихся вплавь, но катера Азовской флотилии подняли из воды 55 человек. Было это в ночь 7 декабря 1943 года.

ДОН


Виталя, перевернув бутылку кверху донышком, вытряс последние капли в наполовину пустую стопку:
- Ну?! И что делать будем?.. - недовольно обратился он к собутыльникам
- Не знаю, что делать! Говорил тебе - надо было еще брать!..- Андрей покосился на батарею пустых бутылок в углу
- Так я и взял еще, сам помнишь - бегал, еле успел до закрытия.
- Успел он! - подал голос Саня - Отправь дурака за бутылкой, так он одну и принесет!
- Я что тебе, фокусник? На одну-то еле наскребли!
- Да-а-а.... Протянул Андрей - Дембель - это конечно здорово, но вот что делать, когда денег нет, а выпить катастрофически не хватает?

Друзья уже третий день праздновали возвращение из рядов Вооруженных сил.
Афган парней миновал. Виталя три года провел на Северном флоте и прибыл в город на Неве уже две недели назад. Двое других участников празднования, отслужив один в десантуре, второй в погранцах, вернулись одновременно позавчера и, едва скинув форму, завалились к Витале, который обитал один в большой трехкомнатной квартире. Родители его последнее время безвылазно жили на даче где-то под Сестрорецком, откуда приезжали, время от времени получить пенсию и проверить все ли в порядке в квартире. Поэтому Виталя, беззастенчиво пользуясь создавшейся ситуацией, выжимал из нее максимум пользы. В гадюшник хату, конечно не превращали, но теперь было где и посидеть, и девчонок привести. И это обстоятельство устраивало всех, кроме, пожалуй, соседей, которые, кстати, пока еще терпели затягивающееся далеко за полночь веселье.

- Ну, что делать-то будем? - повторил Виталя - У меня в карманах пусто!
- Думаешь, у нас полно?! - проворчал Саня, скребя пятерней в затылке - Сейчас только у таксистов найти можно. А у них - по червонцу, - он вытряхнул из кармана смятый рубль и несколько монеток - Все! Больше нету...
- Тихо! Чапай думать будет! - Андрей выковырял из мятой пачки полурассыпавшуюся сигарету, прикурил и жадно затянулся....
И в наступившей тишине вдруг длинно, бесшабашно и нагло задребезжал дверной звонок.
- Кого там несет?! - кинул взгляд на часы Виталя - Оборзели вконец! Время второй час ночи! - он отворил дверь и, пораженный, замер на пороге. И было от чего замереть! В дверном проеме возвышалась фигура в шляпе и распахнутом дорогом плаще, под которым наличествовала черная «тройка» явно буржуинского производства, дополненная не менее буржуинским переливающимся галстуком. Светло - голубой ворот рубашки контрастировал с дочерна загорелой шеей. В одной руке ночной визитер держал средних размеров чемодан, судя по всему из крокодиловой кожи, во второй - большую картонную коробку, перевязанную лохматой веревкой.
- Не ждали?! - сверкнул белозубой улыбкой на загорелой физиономии ночной гость.
- Димон!!! - радостно заорал Виталя - Бля!!! Пацаны, Димон вернулся!!!
Саня и Андрей, сшибая стулья и мешая друг другу, вывалились в прихожую. Когда радостные восторги от встречи утихли, Андрей, улыбаясь приобнял Димку. Ну, давай, проставляйся! А то у нас уже все выпито.
- Не вопрос! - Димка положил чемодан на стол - Уно!.. - Дос!.. - Трес!..
Он жестом фокусника открыл крышку и кивнул на содержимое: - Выбирайте!
Друзья, стукнувшись головами, склонились над чемоданом. Половину пространства занимали бутылки с яркими этикетками на испанском языке.
- Ни хрена себе!.. - Саня, обалдев, вытащил бутылку и шевелил губами, пытаясь прочитать непонятное название - Это что такое?
- Ликер банановый! Но он сладкий слишком. Лучше ром открой - Димон с важным видом достал из кармана сигару, содрал целлофановую обертку и, вытащенной из кармана гильотинкой, отрезал кончик. После чего, предварительно облизнув сигару, щелкнул блестящей зажигалкой и выпустил дым в потолок. Затем, пошарив в чемодане, извлек оттуда еще несколько сигар и выложил на стол рядом с бутылкой.
После второй друзья закурили и потребовали рассказа. О том, что Димка служит на Кубе, они знали, но такого возвращения, естественно, никто из них не ждал. И Димон начал повествование.

- Ну, как нас туда везли, рассказывать не буду. На пароходе на вторые сутки в шторм попали, переблевались все, даже меня укачало. А туда пришли, начали нас рассортировывать кого куда. И надо же такому случится было, что я вместе с правами на машину прихватил до кучи и права на катер. Случайно совершенно. Это и спасло. Короче, после карантина забрали меня, привезли в штаб и, проверив судоводительские навыки, определили на катер командующего. Рулевым-мотористом. Двенадцатиметровая посудина с камбузом, сортиром, салоном и каютами. Блядовоз, короче. Вот всю службу и прокатался с пьяным офицерьем да мучачами. А поскольку отношения хорошие сложились с начальством, то и прибарахлиться сумел и домой, как белый человек приехал. Хоть и на пароходе, зато в каюте приличной вместе с начпродом, который в отпуск ехал. Классный мужик! Мы с ним пили почти всю дорогу. Он рому погрузил аж два ящика. На четвертые сутки уже смотреть на него не могли...

- А там что? - Саня кивнул на коробку - Ром?..
- Не, не ром! Круче! - Димон размотал веревку и водрузил на стол клетку с крупным зеленым попугаем.
- Птичка!!! - Виталя попытался сунуть палец в клетку. Димка, оказавшийся на страже, вовремя оттолкнул его.
- Ты что! Он клювом орехи колет, палец перекусит и не поморщится!..
- Слушай, а как ты его провезти-то смог? - Андрей в недоумении смотрел на Димона. - Там же таможня, ветконтроль и прочие дела.
Димка хитро улыбнулся: - Что ж я, дурнее паровоза, по-твоему? Начпрод тоже дохрена всякого барахла вез, а у него на пароходе схвачено, видимо, было. Там я и приобрел птичку. У старшего механика. Сам не выносил, мне ее уже за воротами порта вручили. Пришлось, конечно, чеков отстегнуть, но птичка того стоит! Сказали, ей сорок лет уже! Во как!..
- А он говорящий? - заинтересовался Саня - Эй, птичка! Как тебя зовут?
Попугай молчал, уставившись на друзей круглым глазом.
- Не хочешь говорить?.. Не уважаешь, сволочь!.. - Виталя отвернулся от клетки и протянул руку к бутылке.
- Димон, а как его зовут-то?..
Ответа он получить не успел. Раздался громкий и пронзительный вопль попугая, после чего тот быстро и безостановочно начал выкрикивать что-то неразборчивое.
- Нихрена он орет!.. - Виталя удивленно воззрился на клетку. - Как его заткнуть-то?
Видимо, попугайские крики разбудили соседей, ибо вскоре раздались глухие удары в стенку. Дом был явно не дореволюционной постройки, и шумоизоляция здания типового проекта тоже была типовой.
Димка затолкал клетку с продолжавшим орать попугаем обратно в коробку и уволок ее в темную прихожую. В темноте попугай вскоре успокоился и, судя по всему, уснул...

Птичку Димка назвал Доном. Вскоре к имени добавилась приставка Ган. Это уже больше соответствовало истине, потому что гнусная птица вела себя просто по-скотски. Выпущенный как-то раз полетать по комнате и размять крылья, попугай, закладывая виражи, умудрился на лету щедро обгадить недавно поклеенные обои. Димка, только что сделавший ремонт в снимаемой им у сестры однокомнатной квартире, был очень недоволен этим безобразием. Грязные серо - зеленые следы продуктов жизнедеятельности пернатого друга смелым абстракционистским росчерком украсили стену от дверного косяка до окна. Из множества всех слов, которые Дон умел говорить, нормальными были лишь несколько. Весь остальной лексикон состоял из русского и испанского мата. Немудрено, что от птицы избавились - кому нужно такое непотребство? Сестрицу Димкину, уже трижды побывавшую замужем, и собирающуюся сходить туда в четвертый раз, попугай называл «Ирка-дырка», что ее приводило в бешенство. Ирина, каждый раз приходя к братцу, кляла его, на чем свет стоит, считая, что Димон специально подучил попугая, и всерьез грозилась умертвить проклятую тварь. Но, поскольку жила она теперь у своего кандидата в очередные мужья, осуществить казнь пока возможным не представлялось. Но Димку птица прикалывала. И то сказать - ни у кого не было такой! В начале восьмидесятых говорящий попугай был редкой экзотикой, и Димка, обычно познакомившись с очередной девушкой, без труда завлекал ее к себе «посмотреть настоящего говорящего попугая». Заинтригованные девицы как крысы за дудочкой, шли в Димкину холостяцкую берлогу, где их взглядам действительно представал попугай, который, оправдывая свое полное имя, либо вообще молчал, либо говорил совсем не то, чего от него ожидали. Но роль свою в качестве приманки Дон исполнял исправно, и, приходящие посмотреть редкую птицу девушки, покидали Димкину квартиру уже утром... Попугай, сидевший в накрытой одеялом клетке, их уже ни капли не интересовал...

И вот, однажды Димон встретил Ее!.. Ее звали Дашей....На приглашение посмотреть птицу, девушка ответила вежливым отказом. Димка, решив все же заполучить в свою коллекцию и этот бриллиант (девушка, действительно, отличалась редкой красотой), включил все свое обаяние, и сам не заметил, как по уши втрескался. И Даша стала отвечать ему взаимностью... Пьянки с друзьями и девицами были забыты. Димон, под влиянием Даши, изменился и даже собирался бросить курить. Половодье чувств захлестнуло обоих. В одну из романтических белых питерских ночей, после прогулки над Невой, Даша, наконец, решила, что пришло время перевести отношения в другую плоскость. О попугае никто и не вспомнил, ибо события развивались уже сами собой, и совсем не по многократно обкатанному сценарию. Ох, зря не вспомнил Димон о птице, и совершенно напрасно не накрыл клетку! Да и было с чего не вспомнить.... Какая птица, какая, нахрен, клетка!?.. Либидо, со страшной силой подхватив обоих, швырнуло влюбленных в Димкину однокомнатную берлогу!..
Задыхаясь, и срывая друг с друга одежду, они ввалилась в спальню и, рухнув на ложе, забыли обо всем. Для Даши и Димона мир перестал существовать. Были лишь они, сладко терзающие друг друга, наслаждаясь и медленно приближая заветный миг...

Через некоторое время, гнусная птица, наблюдая сверху за тем, что творилось на широкой двуспальной кровати и, обалдев от открывшихся ей картин, не выдержала и начала громко и пронзительно выдавать в прямой эфир все то, что накопилось в ее попугайской памяти за сорок лет, прожитых ею на белом свете:
- Коньо!!! Ходер-р-р!!! Коньо!!! Коньо!!! Вдуй ей!!! Давай!.. Давай!... Давай!!!.. Ар-р-р-риба!!!
Редкие приличные слова густо перемежались матерными на двух языках, отвратительным хохотом, эротическими стонами и криками и еще черт знает чем.

Все сразу кончилось, не успев толком начаться, как будто в комнате внезапно включили свет. Девушка замерла, оттолкнула Димона и, выскользнув из кровати, торопливо начала одеваться.
- Даш!.. Ты куда?.. Да ты что?.. - растерялся Димка
- Значит, я у тебя единственная?!.. - шмыгая носиком и смаргивая слезы, приговаривала девушка, натягивая через голову платье - Поверила, размечталась!.. Думала - любишь! А ты!.. - она схватила сумочку, - И не надо меня провожать! И телефон мой забудь!.. - сдерживая рыдания, она повернулась к клетке с продолжавшим орать и хохотать попугаем:
- Спасибо, птица!.. Ты - хороший диктофон!..
Простучали по паркету каблучки. Хлопнула входная дверь. И, как по заказу, заткнулся попугай. Димка, злющий, как тигр, медленно подошел к клетке. Птица сидела молча и косилась на хозяина, видимо чувствуя, что шутки кончились. Димон распахнул клетку и, просунув руку внутрь, схватил за горло пернатого провокатора:
- Сволочь, бля!.. Пришел твой смертный час!.. Молись, Дездемон хренов!..- с этими словами Димка сжал кулак, попугай пытался клевать руку, впился в нее когтями, но хватило его ненадолго, да и Димон был не в том состоянии, чтобы обращать внимание на боль. Та боль, которая сейчас сидела у него в душе, была значительно сильнее.... Димка разжал ладонь, попугай безжизненно шмякнулся на дно клетки.
Зайдя в ванную, Димон сунул под струю холодной воды окровавленную руку, украшенную глубокими рваными ранами от когтей и клюва. Розовая вода, с журчанием закручиваясь в воронку, уходила в раковину...
Несмело тренькнул звонок. Раз, потом еще...Димка продолжал сидеть на краю ванны, уставившись в одну точку. Затем приоткрылась дверь ванной и показалось заплаканное лицо Даши.
- Дим, прости меня, пожалуйста!.. - она, охнув, прикрыла рот рукой, увидев окровавленную руку.
- Димка!.. Ты что?!
Вены резал! - промелькнуло в голове у девушки - И все из-за меня!
- Прости, милый! - слезы горошинами катились по ее щекам, оставляя черные подтеки от туши - Я - дура!.. Дура!.. Я люблю тебя! Очень люблю!..
Димка здоровой рукой молча обнял девушку и привлек ее к себе. Даша, шмыгая носом, уткнулась в его плечо.
- Бинт нужен. Димка! Перевязать же надо!.. И скорую вызвать...
- Не надо скорой, перевязки хватит.... Не помру.

Спустя пару часов, Даша, подошла к клетке.
- Дим, а что с птицей?.. Он, похоже, сдох...
- Он не сдох, он умер... - проговорил Димон, любуясь стройной фигуркой девушки в лучах утреннего солнца.
-А от чего? - Даша печально посмотрела на попугая.
- От стыда... - Димка откинул одеяло - Иди ко мне!..
Даша, улыбаясь, и покачивая бедрами, неторопливо двинулась к Димону...

Лежащий на боку попугай, медленно повернул голову и открыл глаз...


Выживший Дон, был продан Димкой за триста баксов на Кондратьевском рынке. Вырученные от продажи деньги он, конечно же, потратил на подарки для любимой, и примерно через год, на свадьбе Димы и Даши, многочисленные гости дружно пили за здоровье молодых.
- Дорогие новобрачные, уважаемые гости!.. - надрывался тамада - А сейчас давайте поприветствуем Дашиного дядю, который только что приехал из Москвы! Он прибыл к нам прямо с вокзала и привез молодоженам замечательный подарок!
Взгляды гостей обратились на входящего в зал радостно улыбающегося усача с огромным букетом роз. Сопровождавший его швейцар, нес большую позолоченную клетку.

В клетке, хитро кося круглым глазом, сидел Дон...

Передислокация
Санька от родителей получил сельскую основательность, неторопливость, сообразительность и находчивость.
Ещё мальчишкой он прекрасно обустроился на родной земле и чувствовал себя на ней полным хозяином.
Ему было шесть лет, когда однажды утром, досыта наевшись рассыпчатой гречневой каши с молоком, он увидел, что мать отвернулась, и сунул два крупных ломтя душистого ржаного хлеба в громадные карманы штанов. Эти штаны мать сшила ему, учитывая, что наказывать Саньку за разорванные карманы и просить перестать набивать их бесполезно. Всё равно туда будут утрамбованы в тесном соседстве красивые разноцветные камешки, катушка ниток, коробка спичек, пара английских булавок, верёвочка, крошечный перочинный ножик, сложенный листок бумаги, стеклянный шарик и... Перечислить «богатство» Санькиных карманов было невозможно потому, что содержимое применялось, обновлялось, пополнялось и обменивалось. Бывали моменты, когда в вечной возне по домашнему хозяйству мать или отец обращались к сыну:
- Санька! А есть у тебя...?
- Сынок! А погляди-ка в кармашках...?
И Санька обычно, важно посопев, доставал из карманов то, что просили. За эту крестьянскую основательность и толковую запасливость маленького серьёзного мальчишку сначала в шутку, а потом чаще и чаще старики села звали по имени-отчеству, как принято обращаться к людям уважаемым. Но, бывало, окликнуть Саньку нужно было быстро, а произносить «А-лек-сандр Бо-ри-со- вич» было так долго, что друзья мальчишки быстро приспособились и весело кричали с улицы:
- Бори-и-и-сыыыч! Выходи, на речку пойдём!
Мать с отцом перемигивались, смеялись, но сами так привыкли, что звали маленького сына только по отчеству.
Со временем не все и вспомнить-то могли, что настоящее имя Борисыча - Санька.
Уложив хлеб в знаменитые карманы и, убедившись, что мать этого не видела, Санька выбрался из-за стола.
- Мам, я погулять.
- Погуляй, погуляй, сынок, - уже хлопотала у печи мать.
Трудолюбиво взобравшись на пригорок, Санька оглядывал окрестности родного села. Черноволосый, кареглазый, в просторной рубахе навыпуск и штанах, с непомерными карманами, босоногий сельский мужичок выбирал, в какую сторону и зачем он сегодня пойдёт.
Можно было пойти на юг, к сельским коровникам. Там тётя Лида всегда наливала свежего молока и разрешала погладить Звёздочку - маленькую, тихую, удивительно красивую коровку. Можно пойти на восток, к зарыблённым прудам, сесть на деревянном помосте около дяди Вани и, свесившись с него, глядеть, как играет в глубине пруда серебристая рыба.
Гуляющие около речки гуси на севере не заинтересовали Саньку, но можно было поиграть около речки и поискать красивые камешки-ракушки.
Санька повернулся на запад и замер. За ночь произошло чудо, и на западной околице села расположилась военная часть. То есть Санька, конечно, не знал, что это военная часть, что она передислоцируется, что в этом месте предусмотрена суточная стоянка. Он, просто не отрывая глаз от защитного цвета палаток, от выстроенной в аккуратные ряды мощной военной техники, заворожено зашагал навстречу новым впечатлениям.
Когда проходил по селу мимо родного дома, за ним увязалась младшая сестрёнка. Так, вместе с ней, рука в руке, Санька и подошёл поближе к месту расположения военных.
Жизненный опыт подсказывал, что взрослым мешать нельзя, поэтому Санька сначала очень осторожно стал обходить расположение кругами.
Первым заметил детей часовой. Устав запрещал ему разговаривать, оставлять пост, да и вообще давал не много свободы, поэтому он просто заулыбался навстречу детям, но все - таки махнул рукой, показывая, чтобы к нему не подходили.
Санька остановился неподалёку, залюбовался сам и показал сестрёнке на часового:
- Смотри, Катька, какая у дяденьки одежда! А ружьё видела?
Маленькая Катька мало, что понимала в «ружьях» и военной форме, но закивала белокурой головёшкой. Старший брат был защитой, надеждой, опорой и непререкаемым авторитетом. Сказал смотреть - надо смотреть. Подойти ближе Санька не решился. Сунув Катюшке кусок хлеба из кармана, взяв её за руку, он продолжил сужать круги вокруг палаток.
Из расположения выскочил солдат с белым колпаком на голове и подвязанный фартуком. Сжимая ведро в руке, он определил направление к селу, повернулся и, чуть было не налетел на двоих детишек.
- Ух, ты! - весело заулыбался он. - А вы что тут делаете?
Катюшка посмотрела на брата в ожидании инструкций - зареветь ей или улыбнуться. Санька обстоятельно, не торопясь, ответил, кто они такие и что тут делают.
- Ты смотри! - опять восхитился весёлый солдат. - Значит решили с армией познакомиться? Хотите, я вам её покажу? Только мне сначала надо воды набрать. Проводите меня до колодца?
Санька подумал и кивнул головой.
Катька ехала у солдата на плече, а Санька рассказывал, что зовут его Борисыч, что вчера он охранял поросёнка, потому что тот повадился залезать к соседям и там шкодничать, что про армию ему рассказывал отец, и сам он видел картинки в детской книжке, на которых «тоже такие машинки нарисованы, а так близко ещё не приходилось видеть».
Весёлый солдат рассказал, что зовут его Федюня, что набирает он воду для кухни - варить обед солдатам.
В общем, уже через час Санька и Катюшка сидели на маленькой лавочке возле полевой кухни и вовсю глазели на то, как ловко весёлый Федюня управляется с огнём и кипятком. Дети, не отрываясь смотрели, как лихо он скинул на сковородку кубики сала, а когда они стали прозрачными и зашкворчали, засыпал их соломкой оранжевой морковки, фиолетовой свеклы, резаным репчатым луком. А когда зажарка для борща распространила свой волшебный запах, Санька сглотнул слюнки, вздохнул, прошептал:
- Пойдём домой, кушать, Катюха!
Встал со скамеечки, помог слезть сестрёнке. Федюня оторвался от кухни, увидел, что дети засобирались:
- О! Куда уходите? Борисыч! Ты мне воду помогал таскать? Ты со мной посидел за компанию, пока я поесть готовил? Значит, ты теперь мой помощник и товарищ! Я и тебя и Катеньку сейчас таки-и-им борщиком накормлю!
Санька подумал, и, усадив сестрёнку на место, опять присел на лавочку.
Через некоторое время обед поспел. Весёлый Федюня усадил детей на брошенный на землю, в несколько раз свёрнутый брезент, поднёс им деревянные ложки и солдатский котелок, из которого шёл чудесный запах густого, наваристого, украинского борща на сале.
Федюня посоветовал ещё подбавить сметанки из стоящей тут же открытой крынки, но дети забыв об окружающем мире уже вовсю уплетали сказочную вкуснотищу еды.
Весёлый повар полюбовался живописной картиной и посоветовал «оставить место, потому что ещё будет каша и чай».
Заглянувший на кухню дежурный офицер увидел прелестную замызганную до ушей борщом Катюшку, степенно жующего кашу с мясом, довольного Саньку и, улыбаясь, выслушал доклад о ситуации.
Продолжая улыбаться, офицер сбегал куда-то, быстро вернулся и подошёл к детям, уже закончившим есть и прихлёбывавшим из алюминиевой кружки крепкий, сладкий, как сироп, горячий чай.
Офицер спросил, как им понравилось «в армии», послушал довольные ответы детей.
Протянув Катюшке карамельку, он обратился к её брату:
- Ну а ты, Борисыч, пойдёшь в армию служить, когда вырастешь?
Санька посопел и ответил, что пойдёт. Только не когда вырастет, а прямо сейчас.
- Мне только нужна специальная одежда, как у Федюни, а то у меня нету. Ну да я её променяю, - вслух поразмышлял Санька.
- А, форма! - сообразил офицер, - на что же ты её можешь променять?
У офицера округлились глаза, когда на брезент из Санькиных карманов посыпалось «добро».
- Вот! - гордо сказал запасливый хозяин. Но, глядя на офицера, перебирающего эти нужные и полезные вещи, Санька понял, что за такую прекрасную одежду, как военная форма, этого будет маловато. А вдруг у офицера достаточно своих верёвочек, стеклянных шариков и мелков? И Санька решился.
- А ещё вот, Катьку в придачу!
- На сестрёнку?- не поверил своему счастью офицер.
- А то !- заверил в серьёзности своих намерений Санька.
Офицер, стараясь не покатиться от хохота, опять куда-то сбегал, вернулся и, пряча руки за спиной, сказал Саньке:
- Вот ведь, брат! Не дают целую форму за сестрёнку! Уж больно мала. Только пилотку и всё.
Офицер достал из-за спины и торжественно вручил Саньке новенькую солдатскую пилотку, с прикреплённой красной звездой с серпом и молотом.
От восторга у Саньки дух перехватило. Не в силах оторвать глаз от пилотки, он только и смог сказать сестрёнке:
- Катюха, ты здесь остаёшься!
И начал собирать своё добро по карманам.
Офицер подмигнул давящемуся от хохота Фёдору, и тот помог Саньке собраться.
Отсмеявшись, офицер посерьёзнел и сказал, обращаясь к «новобранцу»:
- Теперь ты, Борисыч, в армии и должен выполнить первое военное задание. Слушай приказ.
Санька слушал офицера, открыв рот.
- Так вот. Ты с сестрёнкой сейчас пойдёшь домой. Будешь её охранять и защищать, чтобы она быстрее выросла.
- Чтобы за большую Катюшку мне дали всю форму? - логично рассудил Санька.
- Ну, конечно! Ты - молодец, сразу догадался!- фыркнул, не удержавшись, офицер.
- Тебя сейчас с Катюшкой проводит домой рядовой Силаев.
Офицер поглядел на Фёдора, который вытянулся, вскинул руку к пилотке:
- Есть проводить Борисыча с сестрёнкой домой!
Офицер кивнул - «вольно», и продолжал говорить с ребёнком:
- Ты, Борисыч, будешь теперь ждать. Мы тебя позовём, когда наступит время. Нам, такие как ты, очень нужны.
- Есть! - ответил Санька, и точь-в-точь, как Федор, вскинул руку к пилотке, закрывшей ему полголовы, нависшей на глаза и задержалавшейся на оттопыренных ушах.
Офицер выпрямился и по всем правилам отдал честь маленькому солдатику.
Добрый Федюня насыпал Саньке в карманы стреляных гильз, подарил кокарду и настоящую солдатскую фляжку, отвёл домой Саньку и с рук на руки передал смеющимся родителям заснувшую Катюшку.
Уже вечером, после ужина, Санька сидел около отрывного календаря на кухне и пытался понять, что означают цифры 1966, когда его позовёт в армию офицер, когда можно будет поболтать с весёлым другом Федюней и поесть его вкуснейшего украинского, приготовленного на сале, борща.


Сергей Скрипаль и Геннадий Рытченко.

"Шуруп" (Рассказ бывшего пограничника)
MEN, 28.06.2005

"Но, бывает, жизнь встает в таком разрезе, что большое понимаешь через ерунду". Кажется, Вл. Маяковский сказал.

Вот про ослов говорят: тупые. Тупые, мол, и упрямые. Ну, насчет их упертости не спорю. Как что не по нему действительно - ни тпру-ни ну, ни шагу вперед. А вот насчет сообразительности, извините...
Служил я на высокогорной погранзаставе. Застава состояла из тридцади солдат, двух офицеров (один был женат), прапорщика-старшины, кошки Василисы и трех собак-следопытов. Связь с миром осуществлялась по радиотелефону, да ещё раз в неделю два бойца с рюкзаками отряжались в кишлак, расположенный двадцатью километрами ниже, за почтой и сменой белья. Изредка из самого райцентра, где расположен штаб погранотряда, прилетал вертолет с продуктами, обмундированием, боеприпасами и большим начальством, проверяющим, как мы службу несем...
Однажды летом мне с приятелем выпал черед идти в аул. Спускаться по узенькой тропинке, петляющей меж скал, одно удовольствие. Следи лишь, чтобы на осыпях кувырком не покатиться - дров наломаешь...
В поселке мы первым делом зашли на почту, забрали письма, посылки - ох, хорошо их получать, да вот каково наверх тащить! - потом в сельпо отоварились заказами друзей - сигареты там, конфеты, сгущенка, детская смесь для командирского дитё, и в последнюю очередь наведались в быткомбинат за свежестиранным постельным бельем...
Пора в обратный путь. Но в гору подниматься - это не вниз трусить. Через каждые полсотни шагов - привал, воздуху не хватает. Высокогорье... Вдруг нас окликает местный аксакал:
- Стой!.. - Смотрим, направляется к стоящему во дворе ослу, берет за уздечку и ведет к нам. - Бери...
Мы, естественно, растерялись. Приятель мой, вологодский вахлак, начал было мямлить что-то насчет денег: мол нет у нас финансов, а дед только усмехнулся.
- Бери-бери! Так бери. Ишак - общий... - Сам помог связать рюкзаки и, навьючив на осла, напутствовал: - Чу! Пошёль!
Надо сказать, в аулах действительно существуют ослы, которые конкретно никому не принадлежат. Кому надо, скажем, сена, дров, овощей с поля привезти - запрягают ослика и - вперед. Сделав работу, рапрягают, хлоп по крупу - свободен, гуляй. И мотается бедняга опять по дворам; где клок сена ухватит, где ботвой и пожнивными остатками закусит; если повезет, на колхозном дворе к общественной скотине пристроится. Пока не прогонят...
Ба-а-алин, лафа! Я веду осла на поводу, приятель - сзади. Оба налегке. Да и зачем ишачить, когда настоящий ишак имеется! И наша поклажа для него - похоже, тьфу, семечки. Это же надо как подфартило!.. На заставу прибыли, как белые люди. Солдаты дивились, словно если бы мы на мерсе подкатили.
И для вислоухого жизнь пошла: не жизнь - малина. Целыми днями слонялся возле кухни или пасся на приволье. Изредка с кухонным нарядом ходил по дрова, раз в неделю родной кишлак навещал. И уж совсем редко - с вертолета грузы перетаскивал. Со всеми скентовался, свой бизнес основал: за кусок сахара катал свободных от службы солдат, которые дали ему кличку «Шуруп». (Так погранцы навеличивают армейцев). Видать, крепко он в своей прошлой жизни намаялся от одиночества и бесприютной неприкаянности, если по команде балдеющих солдат «Застава, в ружье!» научился издавать трубный рев и, припав к земле брюхом, ползти.
Но вот однажды в очередной раз прибыл вертолет, а Шурупа нет. Сбежал подлец! Пришлось весь груз на себе перетаскивать - а это полтора километра по горным кручам. Отвыкли мы ишачить! Закончили работу - тут и он явился-не запылился. И так повадился: только услышит хлопанья винтов вертушки, тихой сапой - в кусты и хрен его увидишь. Пробовали даже собаку по следу пускать - тоже ничего не вышло. Собачки-то натасканы на шпиёнов, а не на ишаков! А может и обнаружит - не гавкнет. Перемигнутся, мол, лежишь? Продолжай... И дальше идет. Не иначе, и они своих не закладывают... Но пограничники - народ тоже изобретательный: нанизали стреляных гильз на крепкий капроновый шнурок и повесили ему на шею. Попробуй теперь укрыться!.. Но и на этот раз Шуруп оказался не промах - сообразил что ожерелье его выдает и стал не убегать, а просто затаиваться и лежать неподвижно среди камней. Пограничники хоть и следопыты, но пойди разыщи среди серых гранитных валунов серого осла! Да и времени нет на поиск. Скорей надо борт разгружать, а не этого сачка вислоухого искать.
Но в конце концов нашлась на него управа. С помощью тех же вертолетчиков, которые стали загодя нас по рации предупреждать: «Через 20 минут будем у вас. Держите своего Шурупа»! Иногда даже из самого штаба погранотряда напоминали. Во какой знаменитостью стал наш ишак!..
А однажды случилось вот что. Заболели два солдата разом. Слезы, насморк, кашель, удушье, глаза распухли. Начальство в штабе переполошилось. Из отряда примчалась вертушка с военврачом. Молодой доктор осмотрел больных и вдруг, увидев в окно Шурупа, с которым ребята чуть не целовались (сахаром изо рта кормили), хлопнул себя по бедрам.
- Так у вас ведь сап, засранцы! От осла заразились... Всех - в борт! Немедленно! Всех - в лабораторию... И осла!
Делать нечего, приказ начальника - закон для подчиненных. Проводили сослуживцев до вертолета, и Шурупа затолкали...
Через полмесяца, отъев ряхи на госпитальных пайках, «больные» вернулись. Выяснилось - аллергия на пыльцу каких-то горных цветов. А невинный Шуруп так и остался за 200 километров, в совершенно чужом городке. Смешно же было надеяться, что и его вернут на заставу на вертолете...

Через полгода вышел срок моей службы и мы, старики, собрались домой. Сначала на вертушке прилетели в город, в отряде справили документы, оттуда направились на автовокзал, чтобы на автобусе ехать на железнодорожную станцию за 80 километров. Нас было шестеро, в новеньких шинелях, перетянутых скрипучими ремнями, с одинаковыми чемоданчиками в руках... На душе - радость неописуемая! Вдруг слышу - знакомое характерное бренчанье и вижу осла, собирающего на грязном перроне вокзала арбузные корки.
Шуруп! В том же ожерелье из стреляных гильз, которое мы ему когда-то повесили на шею.
- Шуруп! - кричим хором. - Шуруп!
Он вскинул голову и со всех ног бросился к нам.
- Шуруп! Шурупчик! Где ж тебя носило, братан?! Бродяга ты серый...
Кто-то побежал в привокзальный буфет и притащил коробку рафинада
А он - не до лакомства! - знай только трется своей тяжелой башкой о наши дембельские шинели и сопит, будто силится что-то сказать и, поверите, из глаз его слезы катятся. Народ, глядя на нас, диву дается: солдаты в серых шинелях, обступив серого осла, поцелуями осыпают...
Началась посадка в автобус, погрузились и мы. Поехали. А Шуруп потрусил за нами. Выехали уже за черту города - он не отстает. Автобус прибавил скорость - и Шуруп перешел на галоп. Но вы же знаете, какой из осла скакун. Смех, да и только. А у меня на душе - хоть из автобуса выпрыгивай... До сих пор, как увижу по телевизору солдат, погранзаставу... да просто сахар кусковой, так сразу представляю несущегося за автобусом в пыли грейдера Шурупа. Мчится на своих негнущихся, как ходули, ногах, взбрыкивает, отчаянно изображая аллюр... Вот ведь, братцы, какая штуковина жизнь, а...
http://www.kub.kz/article.php?sid=9634