Уважаемый КБ! Долго сомневался: нужно ли посылать этот материал. Вроде бы не совсем в формате сайта. Но интерес к некоторым моим предыдущим публикациям, касающимся авиационной составляющей жизни такр “Минск”, привёл к выводу, что кому-то будет интересным некоторый итог. Сократил, насколько смог.
Да и как-то отметить надо, что там не только “водку пьянствовали и безобразия нарушали”.
С уважением приму Ваше любое решение.

РЕКВИЕМ
311-му ОТДЕЛЬНОМУ КОРАБЕЛЬНОМУ ШТУРМОВОМУ
АВИАЦИОННОМУ ПОЛКУ.

Если бы не было “Минска“, то и не было бы 311-го отдельного корабельного штурмового авиационного полка, и - наоборот. А их бы обоих не было, если бы не построили самолёт Як-38.
Эти нехитрые и не совсем абсолютные истины снова и снова всплывают в сознании, когда видеомагнитофон воспроизводит записи разных лет, возвращая в то светлое время. “Минск“, самолёты и вертолёты, лица друзей - всё звенит, сверкает, живёт полнокровной жизнью.
А вот и другие кадры, от которых сжимается сердце и холодеет душа: “Минск“ и “Новороссийск“ в Советской Гавани, где то, что ещё не разрушено, уничтожается взрывами; а вот брошенные и уже изуродованные самолёты и авиационная техника на аэродроме Пристань.

18 августа, 1995 года.
Вот расформированный полк прощается со своим Знаменем. Десятка два-три офицеров в грустном строю. Последний командир полка проводит ритуал по всем канонам. Но явно чего-то не хватает. Не покидает чувство, что всё должно быть не совсем так.
Действительно. На последнем построении полка нет ни одного старшего начальника, никого из штаба авиации флота. Ну, хоть бы какого подполковника из отдела по борьбе с личным составом прислали! А он бы прочитал памятный адрес от Военного Совета! Никого!
А ведь Пристань и Романовка прощаются не только с этим полком. Заканчивается целая эра в истории этих авиационных гарнизонов. Ещё несколько лет назад отсюда уходили в небо самолёты трёх авиационных частей. Одна из них была раньше Гвардейским полком, и это почётное наименование полк получил за боевые действия в войне с Японией. И некому сегодня вспомнить, что из этого полка вышел Герой Советского Союза лётчик-космонавт Алексей Губарев, и ещё может быть цел тот ДОС, в котором он жил...

Вспоминается, с чего всё начиналось.

Авиационно-корабельный комплекс вынашивался в страданиях, зачастую методом проб и ошибок. А кого винить в этом? Почти всё делалось впервые, и масштабность личных свершений (выражаясь языком того времени) внутренне будет оценена значительно позже. А пока все делали своё дело, радуясь и печалясь, падая и поднимаясь.
Построить корабль и посадить на него самолёты - это очень много, но далеко не всё. Мучительная ломка стереотипов в сознании, как авиаторов, так и корабелов, продолжалась долго и не у всех завершилась с положительным результатом.
Появления лётчиков на корабле ждали с нетерпением и встретили с придыханием. Но вот, появившись, они в лётных “комбезах“ посещают салон офицеров и кают-компанию. Безобразие!!! Их, в свою очередь, раздражает восприятие полётной палубы некоторыми корабельными начальниками, как места построения личного состава - и не больше. Её занятость летательными аппаратами воспринимается, как трагедия: а где же построение по “Большому сбору“ проводить? Вспоминаются, ставшие хрестоматийными, слова старпома: “Корабль задачу К-2 отрабатывает, а я должен на их полёты отвлекаться!“
Некоторые с завистью глядят на каюты предоставленные лётчикам: “Они на корабле не постоянно, могли бы и без иллюминаторов пожить“.

Но вот мелодичный шелест винтов вертолётов и убийственный рёв взлетающих и садящихся “Яков“ становится органичным и без них на корабле становится скучновато. Авиаторы - как один! - ходят в тельняшках, и уже Командир на запрос с СКП* откликается вальяжным: “Отвечаю“, - вместо драйвового посыла: “Есть!“ На многих заведованиях появляется гордая надпись: “Обслуживает ЛА*“, - это уже что-то вроде знака качества.
Любимым видом спорта в учебно-боевой деятельности оказалось наступание на многочисленные грабли. К счастью, двое самых гигантских граблей оказались с мягкими пружинящими ручками.
Необходима была катастрофа Ивана Бескровного с падением самолёта в воду в нескольких метрах от борта, вдоль которого на баке стояло около 800 членов экипажа, чтобы прекратить строить личный состав на верхней палубе во время полётов. Лётчик предотвратил падение самолёта на толпу ценой своей жизни. Мы, стоя в строю, видели его лицо.
Аварийная посадка подполковника Милёхина со скоростью около двухсот километров в час закончилась жестоким столкновением его “ЯКа“ с ещё двумя самолётами, после чего взметнувшееся десятитиметровое пламя раз и навсегда заставило держать полётную палубу свободной на всех взлётно-посадочных площадках до окончания лётных смен. Наверное, именно в этом случае грань между понятиями “происшествие“ и “масштабная катастрофа“ была самой хрупкой в истории “Минска“. И спасибо высшим силам, а в особенности матросу, своевременно и героически погасившему пламя с помощью лафетного ствола.

Командир “Минска” Виктор Александрович Гокинаев стал появляться на ходовом в лётном комбезе, чем ввёл в абсолютное заблуждение разведку вероятного противника. Когда он на одном из учений скомандовал: “Условный пуск крылатой ракеты “Базальт“ с фактическим запуском ПД(подъёмного двигателя самолёта)“- вместо МД(маршевого двигателя крылатой ракеты) - никто уже особо не удивлялся. На авианосце чай служим! Его выражения: “Мои лётчики... Я сегодня летаю“, - не казались нескромными. Наоборот, появлялась уверенность: если создание лётно-корабельного симбиоза возглавляет сам Командир - как и положено! - значит, победа будет за нами.
Корабельный штурман Сергей Клёмин поверг в шок видавших виды летунов прогулкой на шлюпке под парусами в Кам-Рани.
- Самолёт - фигня по сравнению с парусником1 - как всегда образно резюмировал лётчик Оситнянко и здесь же изображал американского разведчика, отправляющего донесение в Центр. - Chief, задание выполнено. Через десять минут заслуженный лётчик-испытатель Герой Советского Союза Хомяков будет доставлен в назначенное место на вьетнамском берегу.
Ветер был свежим, и команда шестивесельной шлюпки составленная из одних авиаторов (я был вперёдсмотрящим) не всегда грамотно и своевременно реагировала на команды шкипера, за что поощрялась солёными словечками, не взирая на ранги. И вот уже вошедший в раж испытатель систем спасения прапорщик Турлаков на полном серьёзе вычитывает полковника Хомякова словами командира шлюпки: “Кто так шкоты тянет, солдат!“ На полном ходу под всеми парусами Сергей Клёмин филигранно выбрасывает шлюпку на песчаный берег под восторженные вопли насовсем оморяченных, пилотов, и она останавливается на прямом киле памятником морскому братству.

... Не всё было гладко, однако
Подвластны нам море и высь.
Не зря здесь и крылья, и якорь
В единой эмблеме сплелись.

Сдружили нас будни походов,
Восторг вместе прожитых дней.
И птица, что падала в воду,
И два парашюта над ней...

С приходом на Восток мы с лётчиками стали “дружить домами“. Регулярный обмен визитами в любое время суток, общение жён уже без нашего участия - всё это стало обыденным и внутренне необходимым.
Чтобы не забывали, на каком корабле служим, нам регулярно об этом напоминали. То Басов прямо над “зелёным“ домом “бочку“ сделает, то Чурилов, а вот уже и Хмарский делает такой проход над Тихасом, что все собаки три дня свои будки не покидают.
На корабле есть чудное очень часто повторяемое выражение: минуту ждать! Почему чудное? Да потому, что им можно ответить любому на любой вопрос по корабельной трансляции, и минута в этом выражении совершенно не является единицей времени. Когда лётчики стали употреблять это выражение, я понял: точка возврата в процессе нашего сближения - пройдена.
Идут плановые полёты. “Як“ заходит на “бурунную“ мишень для бомбометания.
- На “боевом“... Цель вижу..., - и пилот ожидает услышать от руководителя полётов: “Атаку разрешаю“, - чтобы немедленно выполнить задачу и вывести самолёт из пикирования.
А руководитель полётов, устав от назойливых вызовов ходовой рубки, путает микрофоны и посылает в эфир: “Минуту ждать!...“

Всё это горько именно сегодня вспоминать, когда всё так бездарно заканчивается.
Во, куда хватил! А нельзя ли взглянуть поближе, в реальную историческую эпоху?
Действительно. Можно хоть сейчас зайти в библиотечное хранилище местного Дома офицеров и разыскать там восторженные слова о полку вертикальной авиации и его людях. Не успевшие пожелтеть страницы “Красной звезды“, “Морского сборника“, “Боевой вахты“, да и центральных газет, дышат пафосом журналистских находок: “... рыцари вертикального взлёта“, “...воздушные короли моря“, “...небесные гусары над волной“.
Может быть, вспомнят сегодня какие-нибудь официальные структуры, что командиру 311-го окшап подполковнику Чурилову Юрию Ивановичу единственному в истории послевоенной морской авиации было присвоено звание Героя Советского Союза? Или что вот на днях два друга, ставшие на крыло в этом полку, лётчики-испытатели Александр Раевский и Вячеслав Петруша в тяжелейших условиях после развала Советского Союза внесли решающий вклад в завершение программы государственных испытаний палубного истребителя Су-33, и он был принят на вооружение ВМФ? Александру Раевскому присвоено звание Героя России, и его фамилия навечно войдёт в историю отечественной авиации, как первого военного лётчика, совершившего ночную посадку на палубу авианосца. Неужели всего этого мало?
(В 2004 году звание Героя России будет присвоено и лётчику-испытателю В.С.Петруше.)

А вот кадры торжественно-печального банкета, состоявшегося на следующий день. По- терявший навсегда свои блеск и величие Дом офицеров гарнизона Романовка даже своим непривычным неуютом навевает грусть. Может быть здесь лётчикам, инженерно-техническому составу, их жёнам, к которым был применён принцип “кошка бросила котят...“, скажут человеческие слова представители командования Тихоокеанского флота, авиации флота или специально приглашённые флотоводцы из эскадры и дивизии, в состав которых входили авианосные крейсеры “Минск“ и “Новороссийск“. Да нет, что вы! И их нет. Никого нет! Некогда!!!
Да и леший со всеми ими! Мы-то, есть! И наша память навсегда с нами. И нам есть о чём вспомнить при встречах по поводу или просто так. На том банкете я изрядно повеселил публику рассказом о том, что их сокращённый полк неделю назад был включён в состав участников стратегического командно-штабного учения Российской Армии “Редут-95“, и мне было приказано писать боевые распоряжения на участие полка в противодесантной обороне Южного Приморья.
Не верилось и до сих пор не верится, что таким образом можно было поступить с людьми, делавшими то, чего до них никто не делал. А ведь ещё совсем недавно ожидали принятия на вооружение нового сверхзвукового палубного истребителя Як-41. Начавшееся комплектование экипажа тихоокеанского авианосца “Варяг“ также сулило новые перспективы и надежды. Казалось, что всё только начинается...

Даже глядя со стороны и не вдаваясь в служебные, профессиональные и бытовые тонкости, нельзя не определить критерий, по которому, пусть и эмоционально, но можно попытаться ощутить те нерв и пульс, на котором жили авиаторы и их семьи, без паники и истерики в течение девятнадцати лет делавшие своё великое дело.
Вспоминаю виденные на корабле и известные по рассказам умопомрачительные аварийные посадки Милёхина, Чурилова, Оситнянко, Хавратова-Куликова, Анисимова-Хапокныша, Хмарского, Балука и других.

Перебираю в памяти фамилии катапультировавшихся лётчиков полка: Казанцев, Чурилов, Перепечко, Юров, Басов, Оситнянко, Хмарский, Анкудинов, Красовский, Десятников, Волков, Гусев, Воронюк, Колобов, Байструк, Нефёдов, Николаев, Хливненко; лётчиков-испытателей: Дексбах, Кононенко, Лавриков.

Лётчик инструкторского полка Бескровный и Заслуженный лётчик-испытатель СССР Кононенко погибли на “Минске“ на глазах у всего экипажа, а лётчик-испытатель Белоко- пытов, летавший с нашего крейсера, - в Феодосии.

Навсегда останутся в памяти имена и лица лётчиков 311 окшап Владимира Неудачина, Сергея Сиренко, Валерия Оситнянко, Николая Хапокныша, Александра Коннова, Юрия Белика, заплативших за любовь и преданность небу и морю самую высокую цену - жизнь.

И никто в эту минуту не сможет помешать нам поднять воображаемые стаканы флотского спирта:

- Вечная память ушедшим!

Добра и счастья живым!

До свидания, ПОЛК!


Величав и неистов,
Рёв турбинный умолк.
До свидания, Пристань!
До свидания, Полк!

Вроде, тихая фраза,
Но звучит, как набат:
Дата...номер приказа...
Закрывается штат...

Может кто эту тризну
И внесёт в свой актив.
Только судьбы и жизни
Не отправишь в архив.

Каждый день, что был прожит,
Не уходит в запас.
Память всё подытожит,
Ничего не предаст.

Сохранит всё, как было:
И сомненья, и риск,
И, что нас породнило,
Их величество “МИНСК”.

Я горжусь дружбой давней,
Тем, что здесь я не гость,
Что к судьбе вашей славной
Прикоснуться пришлось...

Память прошлых событий
Нас влечёт, как маяк...
Вот полёты открыты,
На посадочном - “Як”.

На посадки, я помню,
Приходил, как в патруль.
И тянулись ладони
Под безумие струй.

Если мне будет трудно,
Если вдруг не везёт,
Долго думать не буду,
А сопло - в “горизонт”!

Вместе с вами ликую,
Миг блаженства любя:
- Вижу цель! Атакую! -
И тяну на себя.

И удачи порука
(Без эмоций и слов) -
Это скорость сверхзвука
Или сорок узлов.

Не порвут перемены
Нас связавшую нить.
А что давят проблемы -
Не беда, будем жить!

Мы пройдём сквозь напасти,
Сквозь любые бои...
Я желаю вам счастья,
Дорогие мои!..

Только давит и давит
Незатянутый шов -
Возвращает нас память
К тем, кто рано ушёл.

Свято верю поэту
В жизни знавшему толк:
Нет для лётчика Леты -
Только ангельский полк!

Лишь сомкну я ресницы,
Вижу - нет, не мираж -
Их открытые лица,
Их лихой пилотаж

Всё несутся машины.
Прочь сомненья и страх!
Как живёте, Мужчины,
В параллельных мирах?

С вами в мужество вера
И судьбы апогей...
Всё нормально,
Валера.
Всё в порядке,
Сергей.

_______________________________________________________________________

* - СКП (стартовый командный пункт) - пункт управления авиацией.
* - ЛА - летательный аппарат.

МУРЧИК

Из ненаписанного цикла: « Истории офицерского общежития».

Помешивая на сковороде вкусно шкворчащую картошку, Игорь сладко прищурился. Очередной день службы позади, и никто не помешает капитану-хохлу употребить положенные 100 грамм присланной из родного села самогонки (водки в городе не найти днем с огнем), сдобренной шматом копченого сала. Никто, кроме мелкого и весьма пакостного котейки по кличке Рейган, который уже давно лежал на самом уголке стула и лениво косил желтым глазом на вожделенную горку домашних продуктов.
- Смотри, Игорюха, вчера отвернулся на секунду, так этот махновец банку шпрот уничтожил. Четырех офицеров без закуси оставил, чтоб ему кошка не дала!
Шпрот было жалко… Родители с редкой оказией прислали из Питера посылку с разными полезными вещами и вкусностями. Только собрались посидеть, уже стол накрыли… вышли футбол досмотреть. Вот и досмотрели... И куда столько влезло в этого пирата?
При слове «шпроты» Рейган сел и, не торопясь, облизал лапу, которой по-видимому, и вытаскивал рыбьи тушки из банки.
- Вот стервец, понимает, о чем говорим. Совесть-то не мучает? - не утерпел и почесал ворюгу за ухом. «Махновец» блаженно вытянулся и муркнул что-то одобрительное, дескать, давно бы так… Рыбки коту пожалел...
- На Мурчика похож.- Игорь отрезал крохотный кусочек сала и подсунул под кошачий нос. Раздалось смачное чавканье.
- Все, хватит, самим жрать нечего. Иди к соседям, у них поклянчи, может, что и обломится, хотя вряд ли. - «Ну это мы еще посмотрим!» - Рейган, не торопясь, вышел из кухни.
- Игорь, а Мурчик что за зверь такой?
- Нормальный зверь… Помнишь, как в том мультике: «Усы, лапы и хвост - вот и все мои документы!» Кот, только не наш, не советский.
- Вражеский что ли? - Воображение рисует суперсекретное подразделение НАТОвских котов-убийц в камуфляже.
- Нет, союзный. Вьетнамский. Я ведь во Вьетнаме советником был, ты знаешь.
Еще бы не знать! Вьетнамские сувениры были разбросаны и развешены по всей Игоревой комнате в общаге. Особое уважение коллектива вызывала бутылка какого-то местного пойла с плавающей змеюкой внутри. Несмотря на неоднократные предложения хозяина произвести дегустацию, желающих почему-то не находилось, даже после предварительного «разогрева» более правильными напитками.
- Вьетнамцы, вообще-то народ известно трудолюбивый, как и все азиаты. Но и, мягко говоря, вороватые личности тоже попадаются. Причем, и первое и второе перемешаны в них в равных пропорциях. Я однажды бежал метров 100 за тремя бойцами. Еле догнал, клянусь! Только сам был налегке, а они перли со склада 200 кг. бочку масла. Куда там до них муравьям и прочим насекомым! Сдохли бы от такой нагрузки! А эти - нормалек… Чирикают что-то по-своему. Назад отнесли еще быстрее, правда, я им словесно помогал. Некоторые русские слова они с моей помощью очень хорошо выучили…
Извини, увлекся… В общем, служба как служба, национальный колорит вскоре перестал замечать, да и работы по горло… Доставли по-настоящему три вещи: жара, влажность и мыши. С природой ничего не поделаешь, но вот хвостатым давно хотелось устроить полный Армогеддец. Понимаешь, они были ВЕЗДЕ! Маленьких ушастых тварей повара отгоняли от котлов (хотя есть серьезные подозрения, что иногда и не замечали, что, впрочем, на качестве еды не отражалось никак), вечером выуживали из коек, вытряхивали по утру из ботинок, доставали злобно пищащую нечисть из карманов ХБ. Конец терпению пришел после пиратского набега на мою палатку и уничтожения проводов в свежеспаянной монтажной плате. После этого я, встав с паяльником наперевес и подражая накаченному герою одного «запрещенного» видеофильма, торжественно произнес: «Гнусные твари! Вы хотели войны, вы ее получите!» Мыши дружно заржали по углям, доедая изоляцию.
Переводчик из местных долго думал и изрек:
- Еся одна халесий способа, берется самая сильная миша, обливаться бензина- солярка и пускаться безать. Она безит в свою дома, дома гореть, все миша гореть погибать нах.
…Нет, я не живодер, даже состоял в Обществе охраны животных, но «На войне, как на войне», « Если враг не сдается…» и т. д. В общем, дал добро на «аутодафе»…
Вряд ли « миша» знала про подвиг героя-летчика Гастелло, но действия предприняла явно в нужном направлении, вместо «свою дома» шустро рванув на склад ГСМ. Причем, прежде чем скрыться в клубах огня и дыма, обернулась и явственно показала всем средний коготь на правой лапе.
Склад удалось полностью потушить только через час чудовищных усилий. Жертв и разрушений почти не было.
Переводчик улыбнулся, размазывая по лицу копоть недавнего пожара:
- Еся еще одна холесий способ против миша. Самая лутсая - кота покупать, кота вся миша будет кушать - убивать нах.
…Ближайший рынок был в двухстах километрах. Выехали перед восходом солнца на двух УАЗиках с автоматчиками. Я лично возглавил экспедицию из головной машины, трясясь на переднем сидении в выгоревшем ХБ без знаков различия.
…Котята лежали на лотке в один ряд, наглухо спеленутые тряпками наподобие мумий, так что сверху торчала одна лопоухая непрерывно мявкающая голова, а вниз свисал так же непрерывно молотящий по доскам хвост. Цена была божеская - на наши деньги около рубля за штуку.
- Сколько возьмем? - вопрос переводчику.
- Одного тосьно хватит.
- Уверен?
- Тосьно, тосьно!
Продавец невозмутимо размотал обмотки и взглядам открылось худенькое кошачье тельце, покрытое короткой серой шерсткой. Осмотрев покупку на предмет отсутствия скрытых дефектов и наличия первичных половых признаков, расплатились и осторожно двинулись в обратный путь по бездорожью. Драгоценное приобретение всю дорогу держал на руках, не доверяя никому.
Кота я лично окрестил Мурчиком, про себя потешаясь над братьями по оружию, ибо выговорить этот набор букв ни один вьетнамец не мог, как не пытался..
Мурчик чем-то неуловимо напоминал моих бойцов. Такой же невозмутимый взгляд раскосых темных глаз, худощавое субтильное «теловычетание» и абсолютная невозмутимость, этакое воплощение всех древних азиатских культур и религий.
…Первого «миша» этот дистрофик завалил через две недели после приезда в часть, после того, как окреп и слегка отъелся тушенкой и рисом. Причем, сделано это было с изяществом Брюса Ли, мимоходом между лежанкой и миской с едой. Стоя над поверженным противником, Мурчик с интересом пошевелил лапой останки серого агрессора и задумался.
- Молодец, звереныш! Вперед! Ура! Банзай! Кия! Смерть фашистким оккупантам! Мочи козлов! - ликовал я, возбужденно притопывая ногами.
В эту ночь усатая Машина Смерти впервые вышла на охоту. Жалко, что некому было оценить красоту работы потомственного крысолова! Схемы его войсковых операций несомненно украсили бы учебники по кошачьей тактике и стратегии. Мыши таяли, как под пулеметным огнем и массово вывешивали белые флаги. Рембо и Чак Норрис удавились бы от зависти… Вы хотели войны, вы ее получили!
Каждое утро отряжался боец для сбора павших в ночном бою и последующего рытья братской могилы. Работы ему хватало не на один час…
… Через месяц геноцид мышиного населения был завершен по причине почти полного истребления такового. Работы Мурчику явно поубавилось и даже случалось, что он приходил ночевать ко мне, чутко дремля в ногах и напевая мантры на каком-то древнекошачьем языке. Дружить с ним пытались многие, но как истинный Кот он признавал только одного хозяина - меня. Остальные нет - нет да и испытывали на себе ставшую легендарной хватку длиннющих кривых клыков.
…А по вечерам мы разговаривали… То есть, говорил, конечно, я, а Мурчик сверкал из полумрака своими невозмутимыми глазами и кивал мне понимающе. Я рассказывал ему о многом: о родном украинском селе, о старенькой матери, о жене и сынишке, о том, как обрыдла мне эта командировка и как будет здорово однажды вернуться Домой. Мурчик кивал сочувственно, сворачивался клубком и засыпал рядом, время от времени тихонько муркая, дескать, не грусти, Брат, служба она служба и есть, мы солдаты, не привыкать.
…Все когда-то кончается, закончилась и моя Вьетнамская эпопея. Срок вышел… «Нах хауз, херр капитан», домой к салу и горилке! Вроде, ждал долго, дни считал, а теперь какое-то странное чувство, будто рвешь по живому и непонятно, кем стал для тебя этот маленький меховой комочек, с комфортом расположившийся на подстилке под армейской койкой. А он, стервец, словно все понимает и не лезет в душу с дурацкими вопросами, как и положено настоящему Другу. Только смотрит молча… Только смотрит...
…Через карантин протащить Мурчика в Союз было нереально. Все было предрешено… Не оглядываясь я молча шел к ожидавшему УАЗику, волоча за собой тяжеленную брезентовую сумку и повторяя в такт шагам - «Это всего лишь кот… Это всего лишь кот…»…
… Мурчик погиб через три недели после моего отьезда. В палатку сменщика заползла змея и один Бог знает, чем бы это могло кончиться, если бы не кот, серой молнией рванувший наперехват. Змея оказалась проворней, но он так и не разжал челюсти, дробя позвонки непрошенной гостье. Погиб в бою, как и подобает настоящему Солдату…
…В дверь просунулась хитрющая морда Рейгана. Попытки разжиться чем-нибудь у соседей явно успехом не увенчались.
- Черт с тобой, иди сюда! - Слышится чавканье...
- Все, прожарилась… Слушай, старлей, давай за Мурчика накатим по соточке, а... ?
- Погоди, схожу к себе, шпроты принесу. Где-то еще банка завалялась… Ты наливай пока, не тяни, я скоро…

Отец и сын

Быль

Я сидел в преподавательской и тихо, но вдумчиво матерясь, составлял план-календарь мероприятий учебного сбора, одним глазом заглядывая в календарь обычный перекидной, другим в план-график прохождения сбора, а третьим, сакральным - в программу военного обучения и положение о военных кафедрах. Другие не менее захватывающие документы были разложены на соседних столах, поскольку в преподавательской я был один.
Начинать рассказ с местоимения «я» вообще-то некрасиво и невежливо по отношению к читателю, но в данном случае ничего не поделаешь, эта история начинается именно с того, что я сидел в преподавательской и копался в бумагах.
Вторую неделю город был накрыт пыльным и удушливым колпаком тяжелой июньской жары. За ночь дома, тротуары и припаркованные автомобили не успевали остыть, а метро встречало утренних пассажиров липкой, болотной духотой.
Стеклянная стена преподавательской выходила на солнечную сторону, и никакие шторы не спасали. Согласно институтским легендам, новое здание на проспекте Вернадского было спроектировано для какой-то африканской страны, робко вставшей на путь социализма. Однако, ознакомившись с проектом, африканцы схватились кто за сердце, а кто и за копья, и перешли на темную сторону силы, предавшись мировому империализму.
Проект храма позитивистской науки оказался никому не нужен, и вот тут-то на него и наложил предприимчивую лапу наш ректор. Чертежи быстренько доработали, убрав систему централизованного кондиционирования, лифты и прочую буржуазную заразу; здание привязали к местности, встроили рахитичное отопление, и через каких-нибудь пятнадцать лет на замусоренном пустыре возникло гордое здание. Угрюмые мизантропы-архитекторы встроили в корпуса института чудовищные сквозняки, которые сносили со столов не только бумаги, но и увесистые книги, поэтому преподаватели и студенты научились, подобно ниндзя, стремительно прошмыгивать в двери, захлопывая их за собой снайперским пинком.
Увлекшись любимым делом офицера-преподавателя, я не услышал скрипа открываемой двери, но ощутил мощный воздушный поток, повлекший ворох бумаг на столе к открытому окну.
- Дверь, бля!!! - завопил я, падая с раскинутыми руками на стол.
Вошедший промолчал, и тогда я, как умирающий лебедь, вывернул шею, чтобы увидеть, кого внесло в преподавательскую, и почему эта ходячая ошибка эволюции не закрывает дверь.
Оказалось, что ко мне забрел какой-то гражданский. Уяснив, наконец, сложившуюся ситуацию, он поспешно прикрыл дверь.
- Вы к кому? - спросил я, получив, наконец, возможность снять руки с бумаг и принять более-менее естественную позу.
- Я бы хотел видеть начальника пятого курса, - объяснил посетитель.
- Прошу! - показал я на свободный стул, - это я и есть.
Обычный мужичок, за сорок, с изрядной лысиной, весь какой-то сероватый, невзрачный, я бы сказал, мышевидный.
- Я отец студента (тут он назвал фамилию), и хотел бы узнать, где он будет проходить сбор.
Я порылся в списках и назвал гарнизон.
- Кстати, в эту точку еду я сам.
- Очень хорошо! - обрадовался мышевидный. - Скажите, а... вы моего сына знаете?
- Нет, я в их взводе занятия не вел. А что?
- Ну... гм... - замялся он, - видите ли, мальчик немного... своеобразный...
- У него что, проблемы со здоровьем?
- Нет, что вы, в обычном смысле - нет, иначе он не смог бы поступить, но...
Я молча ждал, пока мой собеседник выберется из неудобного положения, в которое он сам себя загнал. Если он скажет «больной», тогда я немедленно отправлю парня на военно-врачебную комиссию, а если скажет «здоров», тогда вообще непонятно, зачем он пришел и завел этот разговор.
- Я бы хотел попросить...ну... чтобы в части вы уделяли моему сыну немного больше внимания, чем остальным, вот и все... - наконец сформулировал он.
- Хорошо, не беспокойтесь, - я пододвинул к себе Ежедневник, - все будет в порядке, полк хороший, я там уже проводил сбор, условия нормальные, от Москвы не очень далеко, вы можете приехать к нему на Присягу.
- Да, - сказал он, - я приеду. Обязательно. Извините за беспокойство. Всего доброго.
После ухода моего странного гостя я, конечно, сразу же нашел личную карточку его сына. Ничего особенного. Парень неплохо учился, взысканий не имел. Так... Ну, аттестации командира взвода, написанные под диктовку куратора, мы пропустим... Вот, автобиография. Тоже ничего необычного. Мать умерла, не повезло парню... В институт поступил сразу после школы... Годен с незначительными ограничениями... Оп-паньки... Отец - сотрудник КГБ! Надо же... Хотя, кто их знает, может, чиновник какой, кадровик или снабженец...
Замученный жарой и бумажной рутиной я забыл о странном посетителе, и не вспоминал о нем до самого отъезда в войска.
***
Мы сидели в полупустом купейном вагоне пассажирского поезда. В таких поездах спросом пользуются плацкартные и общие вагоны, а народ побогаче выбирает скорые поезда.
Начался тихий, подмосковный дождик, за окном мелькали мокрые и пустые дачные станции, переезды с вереницами машин у шлагбаума, колхозные поля, поросшие какой-то сельхозрастительностью, одинокие велосипедисты, согнувшиеся под тяжестью промокших плащей.... Оставив позади Москву, поезд разогнался, погромыхивая на стыках. В купе старенького, но чистого вагона стало уютно и тепло. Завтра будут длинный, хлопотный и пыльный день, а сегодняшний вечер - твой, можно поваляться со специально взятой из дома скучной книгой, подремать, напиться из бренчащего стакана чаю, а потом всласть отоспаться под привычные поездные звуки...
В дверь постучали.
- Да! - крикнул я, подумав, что это, наверное, студент с докладом по отбою.
Дверь отъехала, и в купе вошел какой-то мужчина в спортивном костюме с пакетом в руке. Нашарив на столике очки, я пригляделся и вспомнил, что это тот самый мышевидный КГБ-шник.
- Вы позволите? - спросил он.
- Пожалуйста. Я подтянул ноги и указал на полку.
- Вот, - сказал он, доставая из пакета бутылку, - я бы хотел познакомиться с вами, товарищи офицеры, поближе...
Мой коллега удивленно посмотрел сначала на бутылку, потом на меня, а потом на нашего посетителя. Он недавно пришел на кафедру после академии, и наших порядков не знал. Мне же визит «отца солдата» совсем не понравился. Пить спиртное с незнакомым человеком в поезде, да еще и с отцом одного из наших студентов, да еще работающим в «Конторе» я вовсе не собирался.
- Извините, - хмуро сказал я. - Вечер встречи придется перенести. Нам пить нельзя - людей везем, мало ли что может случиться? Да и вообще, я не привык к студентам идти со «шлейфом».
Установилось неловкое молчание. Выждав несколько секунд и поняв, что мы ждем его ухода, мужик извинился, сунул бутылку обратно в пакет и вышел.
- Ни фига ж себе... - удивленно сказал мой коллега, - Это что, у вас каждый раз такие номера?
- Не поверишь - первый раз... - ответил я, - даже и не знаю, что подумать. Давай-ка мы с тобой будем повнимательнее. Вообще повнимательнее. А то нарвемся в полный рост, и не заметим, где...
Следующим утром на вокзале нашего надоедливого попутчика видно не было, то ли старался на глаза не попадаться, то ли мы в процессе суетливой перегрузки студенческих организмов из вагонов в «Уралы» просто не обратили на него внимания.
В гарнизоне я приказал коллеге организовать семинар на тему «Как нам обустроить казарму», а сам решил заложить круг почета по штабам. Нужно было представиться начальнику центра - генералу, договориться с тыловиками о питании и обмундировании студентов, которые, переступив границу КПП, стали курсантами, и решить еще десяток подобных вопросов.
Проблемы обычно возникают, если полк сталкивается с нашествием военизированных студентов в первый раз. Ознакомившись с директивой Генштаба и подавив естественный приступ ужаса, управление полка занимает круговую оборону, и каждый бюрократический вопрос приходится решать с боем, как писал Маяковский, «перешагивая через юнкеров». На следующий год командно-штабная девственность оказывается уже нарушенной, все проходит без административных лубрикатов в виде звонков из Москвы и шифротелеграмм, а уж третий приезд похож на секс старых супругов - без выключения телевизора.
Выгружая из портфеля на стол НШ центра глухо звякающие московские сувениры, я поинтересовался наличием отсутствия проблем.
- В принципе все нормально, - ответил НШ, машинально выстраивая бутылки в боевой порядок «колонна пар», но есть нюанс. У нас стрельбище закрыли.
- Кто?! - изумился я, - вы же типа градообразующие! Зеленый Пыс что ли наехал?
- Дачники, с-суки, вложили, - объяснил НШ. - Понастроили сараев своих у самого аэродрома, ну и стали жаловаться, мол, пули над головами свистят. А чего бы им не свистеть? Ты же наших чингачгуков видел. Кто флажок на обваловании сбил, тот у них - «летчик-снайпер». Ну и запретили нам стрелять.
- А как же присяга? - спросил я. - Положено же отстреляться...
- Хороший вопрос, архиверный. Нет стрельб - нельзя присягу проводить. Вот ты и думай, как-никак цельным подполковником работаешь. В Москву звони, пусть там решают.
- Ну, для этого-то мне и звонить не надо. А то я не знаю, чего они решат... А еще стрельбища у кого-нибудь здесь есть?
- Есть одно, у МВД-шников. У них там что-то вроде тюрьмы или колонии, не знаю точно, так при ней есть стрельбище. Можно отстреляться там, но... нельзя. Они денег хотят.
- Много?
- Не мало. Да и неважно, сколько, в директиве ГШ не сказано, что за стрельбы можно платить. Меня за этот платеж первый же ревизор за яйца подвесит. С остальными элементами сбора проблем не будет, а вот насчет стрельб - тебе суетиться. За подарки - спасибо. После присяги заходи, будем пробовать.
В Москву я, конечно, позвонил. Шеф, обожавший решать общие вопросы, но страшно раздражавшийся, когда перед ним возникала конкретная проблема, обещал подумать и велел перезвонить через пару дней. Я знал, что думать он будет до конца сбора, а крайним все равно окажусь я.
Вечером после отбоя мы сидели в номере гарнизонной гостиницы, собираясь поужинать. В дверь постучали. На всякий случай я убрал со стола бутылку «Князя Шуйского». А вдруг это студент из казармы? Водка на столе преподавателей - это непедагогично.
Но это оказался не студент. К нам опять пожаловал мышевидный родитель в спортивном костюме, правда, на этот раз без пакета.
- Разрешите?
- Прошу... - вздохнул я и уступил ему стул, пересев на кровать.
- Я много времени у вас не отниму, - сказал он, - успеете поужинать. Тем более, пить вы со мной не хотите... Да нет, я все понимаю, я можно сказать, привык, «Контора глубинного бурения» и все такое, так ведь?
-Ну-у-у...
- Именно что «ну-у-у». Но поговорить нам все-таки надо. А потом я уйду.
- Хорошо, - сказал я, - давайте поговорим. - Мне стало любопытно.
- Дело в том, - начал наш гость, - что много лет назад я служил... гм... ну, неважно, где. А важно, что там я схлопотал себе дозу облучения. Хорошую такую дозу, увесистую. Можно сказать, несчастный случай, виноватых не было, но по тогдашним, а уж тем более по сегодняшним меркам, доза была такой, что можно было начинать заниматься организацией собственных похорон. Сначала-то я этого не понял, но вот тем, кому понимать положено, все стало ясно как днем. От работ меня отстранили, и немедленно самолетом в Москву, в госпиталь. Зачем, почему? Врачи молчат, глаза отводят, но обследуют по полной программе. Вот по этой самой программе я и начал кое о чем догадываться, ну, а потом кто-то из врачей проговорился. Что со мной будет, и сколько мне осталось, они, конечно, не сказали, но догадаться и так было нетрудно. Я когда все понял, чуть руки на себя не наложил. Страшное это дело, когда у тебя внутри тикает. И вот лежишь ты и ждешь, что и как будет, когда оно дотикает. И сколько еще этих тиков осталось...
Мы с коллегой переглянулись, я достал с подоконника бутылку и разлил водку по стаканам. Наш гость равнодушно выпил полстакана, ради вежливости взял со стола ломтик помидора - закусить - и продолжил рассказ, потирая горло и покашливая, видно было, что воспоминания ему неприятны, и он начинает нервничать.
- Да... Самое страшное, помню, было среди ночи проснуться. Лежишь, смотришь в потолок - и ждешь.
Отлежал я неделю, потом еще одну. Ничего. Никаких признаков лучевого удара. То есть вообще никаких. На третью неделю смотрю, врачи улыбаться начали, глаза отводить перестали. «Повезло!», - говорят. Невероятно повезло, небывало, причем никто так и не понял - как и почему. Месяц я в больнице провалялся, потом санаторий был, потом выписали. Со старой работы меня, ясное дело, убрали, но перевели в Москву, в центральный аппарат, сразу же квартиру дали, матпомощь, подъемные, лечебные, все такое.
Первое время мы с женой ночи спать не могли - боялись, а вдруг ночью со мной что-то случится? То я не засну, то она - лежит, за руку меня держит. Потом как-то обвыклись...
А потом жена сказала, что беременна. Сколько вместе прожили - ни одной беременности, а тут - нате. Кинулись по врачам. Все плечами пожимают: «Противопоказаний никаких, но... не советуем!».
В общем, родился у нас сын. Нормальный ребенок, самый обычный. То есть болел, конечно, капризничал, но - как все. С ним мы и про мой случай как-то забыли. И все было нормально, пока ему двенадцать не исполнилось. А в двенадцать все и началось. Сначала у него ни с того ни с сего волосы выпали, вообще все, даже брови и ресницы. А потом самое главное началось. Не знаю, как описать, чтобы вы поняли. Он нормальный парень, кто его только не обследовал, ничего не находят у него. Но есть одна странность - время от времени он как бы отключается на секунду-другую, вроде как засыпает без снов, а потом опять все нормально. И этих отключений он не помнит...
У жены первый инфаркт случился, когда ей про меня сказали, второй - когда парень... ну, волос лишился, а третий последним был.
Так что теперь мой сын - все, что у меня осталось, это мой крест, моя вина. И я везде с ним. И я - не стукач и не провокатор... - он криво усмехнулся.
Я молча разлил остатки водки.
Гость взглянул в наши вытянувшиеся физиономии и спокойно сказал:
- Не принимайте близко к сердцу, это проблемы мои, а не ваши, но знать вам все-таки надо. Я, пожалуй, пойду, но на всякий случай: я живу в этой же гостинице - (он назвал номер) - и если будет нужна помощь...
- Подождите! - вдруг сказал я. - Есть одна проблема, - и рассказал про стрельбы.
- Если бы все проблемы были такими... - засмеялся он. - Этот вопрос я беру на себя. Спокойной ночи.
На следующее утро после полкового развода ко мне подошел капитан с кирпичными петлицами:
- Товарищ подполковник, я начальник стрельбища учреждения номер такой-то! Разрешите получить указания на предстоящие стрельбы.
- Вот приказ на проведение стрельб... - я полез в папку за документами.
- Ничего не нужно, команда прошла из Москвы, все организуем своими силами, как положено. Назовите только дату, время, количество стреляющих и номера упражнений...
***
На стрельбах я решил присмотреться к сыну чекиста.
Издалека - ничего особенного. Рослый, веселый, по виду - совершенно нормальный парень. Вблизи, конечно, выглядит страшновато: лицо без бровей и ресниц, пилотка на абсолютно лысой, блестящей, как полированная слоновая кость, голове... В ухе, кстати, кольцо. Этакий киберпанк в стиле «милитари» или джинн, Алладинов дружок... Однако на свою странноватую внешность студент не обращал ровно никакого внимания, его товарищи, привыкшие к ней за пять лет, тоже. Как все нормальные студенты, они дурачились, над чем-то хихикали, а то ржали во весь голос, постоянно бегали в курилку, и вообще вели себя непринужденно.
На огневом рубеже я на всякий случай встал за студентом, однако он отстрелялся без происшествий, не проявив особой меткости, но и не промазав. Вообще, никаких странностей я за ним не заметил, хотя и старался не упускать его из виду. Нормальный-то он нормальный, - думал я, разглядывая студента, - но как его на аэродром выпускать? Заснет там на секунду, и привет мартышке. Нет, нафиг-нафиг, опасно, - решил я. - Надо от этого воина избавляться.
Вечером я зашел в номер к ГБ-шнику, чтобы поблагодарить его за хорошо организованные стрельбы. Потом я сказал:
- Я подумал и принял решение. После присяги заберете сына в Москву. В армии ему все равно не служить, а на аэродром я его выпустить не могу. Боюсь. Думаю, что начальник центра возражать не будет, а с начальником кафедры я попробую договориться.
- Не надо, - сказал он.
- Что не надо?
- Договариваться не надо. Я с вашим начальником разговаривал еще до отъезда. Он сказал - на ваше решение.
- Чего же вы мне раньше не сказали?
- Ну... Я хотел, чтобы вы сами приняли решение, а не выполнили приказ начальника.
- Но-но, вы это прекратите! Бросьте свои гэбешные штучки! - засмеялся я. Он тоже улыбнулся и достал уже знакомую бутылку коньяка. - Ну, теперь-то можно?
***
После окончания Присяги отец и сын уезжали в Москву. Я пошел проводить их до КПП.
Парню уезжать явно не хотелось, и я его понимал. Невольный страх гражданского человека перед армией у него уже рассеялся, впереди у его товарищей была интересная работа на аэродроме, а по вечерам - волейбол, преферанс втихаря, а то и бутылка водки на троих. И не ради опьянения, а ради спортивного интереса, потому что нельзя, но все пьют!
Они оставались, а он уезжал.
Парень несколько раз оглянулся на казарму, штаб полка, высокие белые кили самолетов, выглядывающие из-за деревьев, до которых он так и не добрался. Он понимал, что больше здесь никогда не будет, и старался все запомнить получше.
Отец не оглядывался. Обо мне он, казалось, забыл, и смотрел только на сына. Случайно я поймал его взгляд. В нем был любовь, многолетняя, тяжелая усталость и, казалось, безысходная тоска.

Другу, которому на днях
исполнилось бы 55 лет,
посвящается.


ВАЛЕРА ОСИТНЯНКО.

Есть люди, с первой минуты общения с которыми попадаешь в плен их обаяния и остаёшься в нём без сожаления. Таким был лётчик Валерий Оситнянко - мужчина среднего роста и крепкого телосложения, семьянин и душа любой компании, заряжавший оптимизмом, верой в лучшее любого, кто соприкасался с его личностью, пусть даже мимолётно. Львовянин - он имя Хохол носил с благодарностью и гордостью, как флаг. Тонкое чувство юмора, лицедейство и подражательные способности голоса, вызывающие приступы неконтролируемого смеха у сослуживцев - всё это иногда приводило к мысли: не ошибся ли он в выборе профессии?
А к ней он относился с восторженностью, выраженной не словами, а всем своим естеством: поступками, взглядом, походкой, пульсирующей энергетикой. Не мне судить, как он летал. Но имеющий глаза и уши, да увидит и услышит. В 311 отдельный корабельный штурмовой авиационный полк он пришёл из учебного полка Черниговского лётного училища, где у семерых наших лётчиков, выпускников 1977 года, был инструктором. Посадка на палубу с запредельными скоростью и углами по причине отсутствия давления масла в какой-то системе, когда Командир хотел уклоняться кораблём от несущегося на надстройку самолёта; катапультирование в Южно-Китайском море с рваной раной в районе сонной артерии - ко всему этому он относился философски и буднично...

...Раз лечу, раз лечу я за границей.
Аэродро- аэродрома нет нигде.
Ах, как я бу-, ах как я буду там садиться,
Если от-, если отказал ПД.*

Я ведь тре-, я ведь трезвым был в кабине,
Никака- никакая-нибудь пьянь.
А РП**, а РП велит: Машину
Посади- посадите на Кам-Рань***...

...Поступил, поступил тогда я круто.
Ручки дёр- , ручки дёрнул и - пошёл!
И оба сра- , и оба сразу с парашютом
Приводни- , приводнились хорошо.

(* ПД - подъёмный двигатель самолёта Як-38;
** РП - руководитель полётов;
*** Кам-Рань - порт на юге Вьетнама.)

Бежим по правому шкафуту, видим проплывающего вдоль всего правого борта оранжевого Валеру, который приветственно машет руками многочисленным зрителям на палубе: не волнуйтесь, дорогие, у меня всё в порядке! Зависает поисково-спасательный вертолёт, спускается спасатель-аквалангист. Матрос прицепил Валеру к тросу лебёдки и жестом подал сигнал на подъём. И вдруг спасаемый неожиданно для всех поднимает вверх скрещенные предплечья, что означает: стоп!
- Сынок, а ты не ссышь?
- Никак нет, товарищ майор!
- Тогда - поехали!
Энергичным движением большого пальца правой руки в сторону вертолёта успокоившийся за судьбу спасателя лётчик разрешил продолжение подъёма.

Обошлось, обошлось всё, слава Богу!
"Як" оста- , "Як" оставил в небе шлейф.
А шеф, поду- , а шеф, подумавши немного,
Запер де- , запер дело, напрочь, в сейф.

Поражала его способность влёт реагировать на, казалось бы, безвыходные ситуации, да так, что его визави всегда оказывался в луже, а мы, не преуспевшие в жалких попытках сдержать смех, заносили очередную миниатюру в сборник крейсерских анекдотов.

На переходе Валера однажды виртуозно поставил на место полкового особиста, назовём его Олегом. Было это после захода в Порт-Луи, где кое-кто закупил журналы с эротическими сюжетами. Противостоять этой, разлагающей сознание воина, идеологической диверсии взялись, как положено, политработники вкупе с особым отделом. Вскоре полковой оперуполномоченный стал обладателем самой большой коллекции порнографии на корабле, чем нескрываемо гордился.
И вот группа специального назначения во главе с главным политработником штаба авиации в каюте N39, где проживал Хохол.
- Валерий Григорьевич, есть информация, что у вас хранится порнография. Сдайте её добровольно.
Конечно, круглые глаза обвиняемого, задаваемые с наивностью пятилетнего ребёнка вопросы: "А что это такое?.. Да как вы смеете: я кроме собственной жены ни с кем не целовался, а тут такие обвинения?"- и так далее в этом стиле. Дабы ускорить окончание выполнения задания, в процесс опрометчиво встрял особист:
- Да ладно, Григорич. Я сам это всё у тебя в каюте видел.
Олег-Олеженька! Поберёгся бы. Ведь ты всего два часа назад встал в ботинках с дивана каюты 39, где коротал ночь в беспамятстве. Это Хохол "накачал" тебя в знак отрицательного отношения к некоторым аспектам твоей деятельности, оставшись трезвым. А ты-то, братан, ведь ничего не помнишь!
- А, так вы вот о чём, - потупив взгляд, всем своим видом демонстрируя неловкость и раскаяние, начал Валера. - Товарищ полковник, кроме той порнографии, которую вчера к нам приносил и демонстрировал Олег, извините, капитан Иванов, у нас больше никакой и никогда не было...
Для закрепления пройденного материала однажды Хохол разыграл с особистом, как по нотам, сценку, заимствованную из какого-то литературного опуса.
- Олег, добрый вечер! - поздоровался утром с ним Валера.
Ещё больше оперуполномоченный удивился, услышав такое же приветствие перед обедом:
- Григорич, ну что ты издеваешься?
- Да не издеваюсь я, Олег. Просто, когда тебя вижу, у меня в глазах темнеет.

На том переходе Валера командовал эскадрильей, а в соседней каюте проживал его замполит. Вот он однажды и решил провести с комэской воспитательную беседу на тему соблюдения распорядка дня.
- Валерий Григорьевич, опять до четырёх часов у вас в каюте громкие голоса, гитара, песни. Доколе...
- Тихо! И не распространяйся! Ко мне вчера Семилетенко (начальник походного политотдела) "посидеть" приходил.
- Да ну, брось травить...
- Не веришь? Да вон смотри: он даже шинель свою у нас оставил.
- Ты гля, точно...
На вешалке каюты младших офицеров, диссонируя непритязательной обстановке, висела "голубая" капразовская шинель. (Шинель эту нам подарили преподаватели ленинградских ВВМУЗов, покинувшие со своими курсантами крейсер в Адене.)
Конечно, через некоторое время замполит "врубается": какая шинель в тропиках?! - но крючок с наживкой уже заглочен до желудка, и новый анекдот начинает своё независимое существование.

Не только друзья, но и начальники могли стать жертвами нештатного острослова. Командующий авиацией ТОФ выразил неудовлетворение тем, что замполитом к Валере назначили его младшего друга и ученика лётчика Виталия Хмарского:
- Это непорядок. Для пользы дела вас не мешало бы развести в разные эскадрильи. Вы согласны со мной, товарищ Оситнянко?
- Никак нет, товарищ Командующий!
- Это ещё почему?
- Только в разные полки!
Генерал, в отличие от поперхнувшихся от смеха окружающих, не сразу отреагировал на явную капитанскую борзость: два других полка с самолётами вертикального взлёта и посадки находились в Крыму и на Севере. И хотя бы одному из друзей вернуться таким образом из дальневосточной ссылки представлялось весьма заманчивым.

Во время одного из доперестроечных всплесков борьбы с зелёным змием я с семьёй гостил в Романовке у Оситнянко. Из-под полы в гарнизонном магазине, где Хохла обожали все продавщицы, было взято несколько бутылок запрещённого для продажи в это время суток продукта. Валера демонстративно положил их в классическую авоську с дырками, и мы пошли к нему домой через весь гарнизон. Находящийся на границе нашего поля зрения и готовый через мгновение скрыться за углом дома начальник гарнизона был остановлен приветственным криком:
- Здравствуйте, Юрий Фёдорович! Вот водки из-под полы достал! Сейчас пить будем! Нет, завтра не летаю!.. Понял: c утра к вам в кабинет!
Только раз я помню, чтобы кто-то "посадил" Валеру. В тропиках, в условиях стопроцентной влажности и нечеловеческой температуры, "ЯКи" взбунтовались и начали взлетать через раз. Это было впечатляющее по красоте и эмоциональному накалу зрелище: машина с диким рёвом, как бы привстав на цыпочки, переминалась "с ноги на ногу", и казалось, для того, чтобы взлететь, у неё оставался только один шанс - взмахнуть крыльями.
Не взлетев в очередной раз, злой Хохол вошёл в класс дежурных экипажей. А вот и жертва, на которой он острой репризой обнулит только что полученную отрицательную энергию: совершивший посадку Сергей Сауленко развалился в кресле, сверкая потным голым торсом.
- Ну, Сауль, какой ты толстый! Да тебя скоро самолёт не поднимет!
- Меня-то пока поднимает, а вот тебя - уже нет.
Благородный Валера пожал Серёге руку, честно признавая поражение, - но только в этом словесном раунде!

Поступление и учёба на заочном отделении Военно-воздушной академии имени Гагарина - отдельная страница его героической биографии.
Когда ему, уже заместителю командира полка, готовиться к поступлению? К тому же у Валеры было своё, часто повторяемое в шутку с серьёзным видом, эпатирующее видение образа лётчика, в котором уму места практически не отводилось.
Вступительные экзамены сдавали выездной комиссии в Уссурийском автомобильном училище. Высшая математика.
- Разрешите отвечать без подготовки! - абитуриент, не дожидаясь ответа, сел напротив миловидной женщины-преподавателя, пронзая её - глаза в глаза - своим неповторимым хулиганским взглядом. Букеты цветов заслоняли их от остальной аудитории.
- Вы мне, конечно, можете прямо сейчас поставить "неуд". Но то, что Родина не получит генерала и Героя Советского Союза, будет на вашей совести...
В академию Валера поступил. Но когда лётчику, надолго оставшемуся за откомандированного на Север командира полка, готовить и отсылать в академию контрольные задания? Хохла оставили (говорят, впервые в истории академии!) на второй год. Телеграмма с этой вестью завершалась назидательной фразой: "Командиру в/ч 99316. Прошу разяснить майору Оситнянко, что учёба в академии - это не личная привилегия, а высокая ответственность и честь в деле укрепления обороноспособности государства".
Хохол не был бы Хохлом, если бы не послал телеграмму с ответом следующего содержания: "С майором Оситнянко проведена разъяснительная работа. В результате им достигнуто понимание того, что учёба в академии - это не личная... а ... в деле укрепления... государства. Врио командира в/ч 99316 подполковник Оситнянко".
Затем в академию поступил и командир полка Юрий Иванович Чурилов, получивший к тому времени звезду Героя. Таким образом, командир и зам оказались на одном курсе.
- Какой наивный, если не сказать примитивный, вокруг народ, - разглагольствовал непутёвый академик. - Думают, Оситнянко не мог курсовые работы сдать! Да я специально на второй год остался. Представляете, теперь на все экзамены буду с командиром ходить в паре. Выходим на цель и ..., - кто ж Герою, ну, хотя бы "четыре" не поставит? А он: "Поставьте моему балбесу - ведомому, ну, хотя бы "три". И кто же Герою откажет? Вот закончу академию и в самолёт - ни ногой. Устроюсь к испытателям инженером. Прилетим к вам на "Минск" с лётчиком-испытателем Басовым. А я этому умнику и скажу: "Сам себе напишешь задание, сам слетаешь, и потом сам отработаешь отчёт". А я в это время с вами в каюте N39 разлагаться буду...

На пятое декабря 1985 года Оситнянко и Чурилов взяли билеты на самолёт, чтобы лететь на очередную сессию. Случайно встретились в военном ателье:
- Завтра крайний полёт и здравствуй, столица!

Тот ночной полёт в спарке для экипажа Оситнянко-Хапокныш стал последним. Они растворились в ночном декабрьском воздухе и чёрной воде Уссурийского залива. Ничего не нашли...

Свято верю поэту,
В жизни знавшему толк:
Нет для лётчика Леты -
Только ангельский полк!

Лишь сомкну я ресницы,
Вижу - нет, не мираж -
Их открытые лица,
Их лихой пилотаж.

Всё несутся машины,
Прочь сомненья и страх!
Как живёте Мужчины
В параллельных мирах?

С вами в мужество вера
И судьбы апогей...
Всё нормально, Валера...
Всё в порядке, Сергей...

Аэродром.

Вообще-то моя работа закончилась еще около первого разворота - схему захода летчики учили даже тщательнее чем штурмана, посему, пока Санька шуровал штурвалом, закладывая какие-то немыслимые крены, я принялся одним глазом (вторым я все-таки поглядывал на доску и планшет) рассматривать окрестности, благо видимость - миллион на миллион, как любят говорить, позволяла сделать это в мельчайших подробностях. Место, как нам и обещали, был красивым - стены высоченных сосен перемежались цветастыми полянами, поросшими невысоким кустарником, а за соснами просматривалась полоса ярко-белых песчаных дюн. Приветливо выглядевшие домики аэродромных строений из желто-розового кирпича и изумрудно-зеленая трава между серыми, испещренными черными следами шин, рулежками и взлетными полосами дополняли картину, принявшую в желтом свете осеннего солнца какой-то радостный и даже чем-то праздничный вид.
Полосатый как новогодняя хлопушка домик дальнего привода неожиданно вынырнул на нас из-за стены мачтовых сосен, и я принялся вслух отсчитывать высоту, хотя Санька в этом, в общем-то, не нуждался - какой-то неведомый науке орган в его белобрысой, вечно всклокоченной голове феноменально точно измерял расстояния, высоты и скорости просто «на глазок», без помощи всех тех высокотехнологичных приборов, которыми снабдила современная наука и техника наш уже, в общем-то, немолодой Су-24. Полоса надвинулась стремительно - только что она была тусклой узкой ниточкой в туманной дымке где-то на краю поля зрения, и вдруг - она уже заслонила весь фонарь, раздвинулась в стороны, устремилась вдаль серой лентой и стремительно побежала под крыло рябью мельчайших выщерблинок. Тональность двигателей изменилась, звук их начал угасать, нос машины пошел вверх и самолет внезапно завибрировал на стыках плит - касания полосы я так и не ощутил - Санькины посадки всегда были безупречны, с того момента как он два года назад пришел из училища к нам в полк - этакое «чувство полета» было дано ему от природы, как некоторым умение петь или видеть в темноте.
Стоянки располагались совсем близко от полосы, поэтому после недолгой рулежки самолеты замерли у кромки леса, и мы смогли поднять фонари и полной грудью вдохнуть теплый и в то же время свежий, пахнущий соснами и морем воздух и слезть по узеньким металлическим лесенкам на нагретый солнцем бетон. Мы как всегда долго копались, отстегивая маски, разминая ноги и собирая свои вещи, и подошли к краю стоянки когда вся эскадрилья уже стояла нешироким полукругом вокруг командира.
- Старший лейтенант Котов посадку выполнил. Матчасть работала без отказов, нареканий нет, разрешите получить замечания? - в вольной форме доложил Санька, становясь в полукруг. Командир, словно не обратив на Саньку никакого внимания, сказал тихо и в тоже время веско:
- Значит так. Все прошло более-менее. На сборе концевые телепались как обычно, но я уже решил на это не обращать внимания - горбатого могила исправит. У Логинова даже автопилот уже заразился его неряшливостью - даже на эшелоне его водило вверх и вниз, все остальные - ничего. Даже роспуск и заход слева по одному мы сегодня ухитрились не изгадить, как обычно, что не может не радовать. Сейчас все идут в общагу - во-о-о-он - командир махнул рукой куда-то себе за спину - третий домик с края и устраиваются попарно, комнаты должны нас ждать. Ужин будет в шесть, отбой в семь. Сам проверю. Т-э-э-э-к - протянул он дальше - в поселке есть магазин, если какая-то падла себе позволит... - он многозначительно хмыкнул - подъем в три, завтрак, медосмотр и, чтобы в четыре все были в штурманской на постановке. Я никого искать не буду, традиционное утреннее распиздяйство меня достало. И чтоб не зевали во всю пасть, когда перед вами замкомдива будет распинаться - кофе пейте что ли... или выспитесь, хотя бы ради разнообразия... Все. Все свободны до вечера.
После этого напутствия все пошли переодеваться, селиться в общагу и разбирать вещи.
Почему-то после того, как вещи были развешены в шкафу или разбросаны по комнате, мне не захотелось бухнуться с книжкой на сетчатую кровать, покрытую типовым армейским синим одеялом, как я собирался еще в воздухе, а потянуло обратно на аэродром - я спустился мимо дремлющего на колченогом стуле у входа в общагу бойца, миновал пару старых-старых почерневших щелястых деревенских сараев, функция которых на аэродроме была мне непонятна, и пошел вдоль рулежной дорожки, что лежала между полосой и сосновым лесом. Солнце только-только начало клониться к закату, заливая все вокруг мягким светом ранней осени, небо было пастельно-синим, отдельные маленькие-маленькие облачка, разбросанные по нему, не давали резких теней. Аэродром был практически пуст, в воздухе были разлиты тишина и спокойствие. По невысокой траве шагалось легко, ароматный воздух все время хотелось вдыхать полной грудью.
Непонятно, что меня заставило подойти к огромной сосне - настоящему лесному великану, стоящему чуть в стороне от стены своих собратьев, но за несколько шагов от нее я заметил, что к стволу сосны через равные промежутки прибиты короткие толстые планки, вроде обрезков штакетника, образующие что-то вроде лестницы. «Мы прибили к самой высокой сосне ступеньки и сделали наверху площадку, этакий насест» - услужливо подбросила услышанную где-то фразу память. Я улыбнулся непонятно чему и посмотрел вверх - там, в кроне дерева, среди темно-зеленых метелок сосновых игл и вправду явственно просматривались какие-то перекладины, брусья и доски.
- Надо же! - сказал я сам себе и пошел вокруг могучего ствола, ведя пальцами по застывшей смоле и неровностям грубой коры. Чуть в стороне от ступенек лестницы пальцы наткнулись на старый-старый черный провод с потрескавшейся изоляцией, который кто-то прибил вдоль ствола согнутыми гвоздями сильно уже поржавевшими от времени. «На площадку мы посадили наблюдателя и соединили его телефоном с КП» - вылезла из памяти фраза. Что это? Откуда я это помню? Мысли метались из стороны в сторону, в памяти мелькали разные образы... Медленно-медленно в голове все более и более четкой становилась картинка: огромный седой мужчина с залысинами и обветренным лицом, изборожденным глубокими-глубокими морщинами ведет неторопливый рассказ, сверкая ясными голубыми глазами из-под кустистых бровей и слегка постукивая по столу в такт своим словам сплетенными в замок узловатыми пальцами. Мой дед. Мне, наверное, десять лет и я, открыв рот, слушаю про аэродром между сосновым лесом и заболоченной речушкой, про жизнь в землянках, заполнявшихся за день грунтовыми водами чуть ли не до половины, про полеты над серой, подернутой рябью осенней водой, про «Юнкерс», который каждую ночь вываливал на опушку леса сотню бомб-лягушек...Надо же, какие интересные бывают совпадения - здесь тоже кто-то когда-то сажал наблюдателя на верхушку дерева и протягивал к нему телефонный провод. Интересно, как давно сидел наблюдатель на этом дереве - ступеньки явно кто-то обновляет - некоторые настолько потемнелые и замшелые, что кажется, выросли вместе с этой сосной, а другие, наоборот - еще не успели еще до конца утратить янтарную теплоту свежеструганного хвойного дерева. Надо бы кого-нибудь расспросить - почему-то меня даже не заинтересовали, а уже взволновали ступеньки на стволе дерева и старый черный провод рядом с ними. Подстегиваемый нетерпением я быстро пошел, временами подбегая короткой рысцой вдоль рулежки, к виднеющимся невдалеке стоянкам, на которых вокруг наших самолетов копошились несколько человек и ерзали машины. Первый, кто встретился мне - был стоявший около заправщика немолодой жилистый прапорщик со злым лицом взиравший на суету бойцов со шлангами возле крайней машины.
- Добрый день! - поприветствовал я его.
- День добрый! - хрипло и зло ответил он мне и выжидательно посмотрел на меня, всем своим видом выражая неудовольствие тем, что какие-то праздношатающиеся летуны отвлекают его от его важного дела.
- Скажите, а аэродром этот, давно здесь построен? - задал я свой первый, подготовительный вопрос.
- Дак кто ж его знает - ответил он - уже сто лет я тут горбатюсь, наверное, весь городок, бля, при мне построили - все домики эти, клуб, ПАРмы построили, а аэродром уже стоял, он спокон веку тут, наверное, стоял, еще дикие карелы, бля, по лесам шастали, а аэродром это, бля, тут уже стоял. Твою мать! - внезапно заорал он, делая полуоборот вправо - ты, бля, чмо ходячее, как шланг тащишь, у тебя, бля, ща весь штуцер в песке будет, ты его, нах... - он решительно рванул через площадку мимо заправщика и я понял, что с дальнейшими расспросами придется повременить, по крайней мере, до окончания расправы с каким-то незадачливым бойцом-заправщиком.
Но что-то уже вертелось у меня в голове... «испокон веку тут стоял...» «испокон веку тут стоял...»
«Землянки какая-то бестолочь велела откопать не около соснового леса, а напротив, через полосу, там где маленькая речушка ближе всего подходила к аэродрому» - всплыло в памяти. И я, неожиданно для себя, быстро пошел, почти побежал, по рулежке к полосе, оглядываясь по сторонам. Полетов, судя по всему, уже не было, однако бегать через полосу было все равно нельзя, но я уже не мог обходить три километра вокруг взлетки , мне хотелось побыстрее попасть на ту сторону - в густую высокую траву, поросшую редким кустарником и тонкими осинками с почти облетевшими листьями.
Земля на той стороне была влажной, и, как казалось, местами даже начинала пружинить под ногами, трава был сочной и густой, она хлестала по ногам и обвивалась вокруг них длинными зелеными плетями. Я отбежал чуть дальше, но почва становилась еще более вязкой и я побежал вдоль полосы. На самом деле, я в глубине души, не ожидал этого и даже в некотором удивлении остановился перед довольно большой ямой, метра три на три, с обвалившимися стенками и скруглившимися от времени, но когда-то несомненно прямыми углами. На дне ямы тускло блестела лужица зеленоватой воды, из которой торчала трава и какие-то гнилушки. Взгляд заметался влево и вправо - вот еще одна яма, справа и дальше, а вот еще одна. Ямы шли в шахматном порядке! «Слева от нас стояла в окопе зенитка, она оглушительно палила, когда прилетал «Юнкерс» и, если звук моторов и «кваканье» осколочных бомб не давали спать, то зенитка эта просто выбрасывала из коек». Слева? Слева - это наверняка, если стоять лицом к полосе! Я повернул и побежал вдоль ряда одинаковых ям. Вот оно - круглая широкая яма с осыпавшимися от времени стенками, полузасыпанная канава от нее в сторону, меньшая ямка на другом ее конце, метров через десять-пятнадцать.
Теперь я знал точно! От бега я тяжело дышал, ботинки и брюки хабешки были мокрыми, и мне внезапно показалось, что меня всего обдало холодом. Словно в кино картинка стала расплываться, шелест ветерка в траве затих и я, словно на самом деле, услышал звенящий гул моторов «каталин». Я никогда в жизни не слышал его, но сколько раз по рассказам деда я представлял этот рвущий уши, глубокий, проникающий до самой печенки, рев с характерным металлическим звоном. Исчезла высокая трава вокруг, на месте ям с зеленоватой водой появились аккуратные зеленые холмики, а над головой затрепыхались полосы рваной маскировочной сетки, я словно воочию увидел вокруг множество людей в смешных широких брюках, заправленных в брезентовые сапоги и хлопчатобумажных гимнастерках с разрезным воротом. Их молодые лица были серьезны, они тащили парашюты, заправляли в коричневые планшеты с обтрепанными углами цветастые листы карт, несли котелки с дымком, пили воду из тускло блестящих металлических кружек. Неумолчный гул голосов с неразличимыми словами прорывался через рев опробывываемых на стоянках моторов, запах дыма, горячего чая, нагретого металла наполнил ноздри. Наваждение продолжалось всего секунду, но мне показалось, что посередине вытоптанной площадки около землянок я увидел высокого человека в кожаном реглане довоенного образца с правильными чертами лица и ясными голубыми глазами под кустистыми бровями.
Теперь я, уже не спеша, обошел вокруг полосы, постоял около ее среза, вдыхая теплый воздух, наполненный осенними запахами, посмотрел как лучи медленно клонящегося к закату солнца пронизывают сосновый лес и пылинки танцуют в золотых потоках солнечного света. Я подошел к сосне и полез по ступенькам вверх. Я знал, что я увижу наверху - «В хорошую погоду я любил залезать наверх, подолгу сидеть на площадке и смотреть на темно-зеленую холмистую равнину крон соснового леса и на видимое далеко-далеко, но не настолько, чтобы выглядеть размытым и недостоверным, море, которое оттуда всегда было неправдоподобного, ослепительного синего цвета».