Выпуск 1632 < Bigler.ru

Два деда - две судьбы

(эта история взята с 9may.ru)

Мои бабушка и дедушка по материнской линии поженились в конце мая 1941. Она - учительница, он - молодой врач, присланный в Свердловскую область из Белоруссии. Война началась, и дед Семён уехал на фронт. Он никогда много не рассказывал, не говорил про свои чувства, когда сообщили, что пал Минск: семья, которая его, латышского пацана, взяла из детдома во время Гражданской войны, была еврейской. Уехать не успели, минское гетто было сожжено. У деда остался один приёмный брат, много его старше, который в это время сидел в тюрьме г. Орджоникидзе (потом называл себя жертвой репрессий, но дед всегда утверждал, что его посадили за воровство и растраты).

Когда отступали от Смоленска и переправлялись через Днепр, рядом взорвалась бомба. Осколок остался в ноге навсегда, нога уже не сгибалась. С 41-го по 43-ий дед Семён на одной больной ноге в полевых условиях делал операции, сшивал раны, лечил людей. Майор медицинской службы, хирург от Бога, в которого он никогда, кажется, не верил. Он прошёл весь путь от Смоленска до Воронежа, затем пошёл обратно. Где-то возле того же Смоленска после ещё нескольких шальных ранений был отправлен в тыл, там тоже нужны врачи.

Два года войны, войсковых и хирургических операций. Времени, чтобы подать весточку молодой жене, у него не было. Или подавал, но не дошли. Он вернулся в Свердловск, отыскал жену и попросил прощения. Уверял, что ей такой инвалид, с трудом ходящий, не нужен. А она его всё это время ждала и искала. Война ещё шла, а их уже с Урала послали в Бессарабию, Молдавскую ССР, где не было ни одной работающей больницы или школы. После войны стал первым молдавским кардиохирургом. Он же, кардиохирург, летал по всей республике на кукурузнике, делая операции, принимая роды, налаживая санитарию в деревнях.

Дедушка Миша (по отцовской линии) не успел уйти ни на фронт, ни в эвакуацию. Он остался в Брянске и ушёл в леса, в землянки (до смерти спал с открытой форточкой - привык к свежему воздуху, - а переехать из ужасной квартиры на земле на седьмой этаж его дети уговорили с превеликим трудом лишь в 1983). До тех пор, пока советские войска не вернули Брянск (а это тот же 43-ий год), комиссар партизанского отряда "Смерть фашистским оккупантам" Михаил Зарайский руководил операциями в тылу врага. Он лично пускал под откос поезда - в Музее Советской Армии в Москве есть мина, сделанная из дерева (чтобы немецкие миноискатели не засекли), под которой подпись: М. Зарайский. После освобождения Брянска был награждён и приглашён на службу в контрразведку сразу в звании капитана.

А бабушка? - спросите вы. Мы, их внуки, знакомимся по Интернету и размышляем о виртуальном пространстве. Бабушка заочно влюбилась в деда, когда каждый день, сидя на советской стороне, получала и передавала радиограммы от их партизанского отряда. Редкая неделя обходилась без того, чтобы фамилия Зарайского не была среди отличившихся. И когда она, наконец, его увидела в первый раз, живого, здорового, красивого, бросилась на шею.

Дед Миша вообще ничего не говорил о своём послевоенном прошлом. Он часто, по словам бабушки Раи, куда-то уезжал, потом возвращался с подарками, из которых можно было догадаться - был в Австрии, в Югославии. Румынский король, когда они жили в Яссах, подарил ему дом - капитан Зарайский подарил этот дом советскому правительству. Бессребреник, никогда не понимавший понятия "жадность".

Брат бабушки Раи войну провёл на Севере, подводником. Другой брат, в пехоте дошёл до Берлина - после войны дослужился до генерала. Муж её сестры, Николай Лебедев, начал войну на западной границе 22.6.1941, погиб в Праге перед самым концом войны. Режиссёр фильма "Звезда" Николай Лебедев - его внук. Список можно продолжать - блокадники, эвакуированные, погибшие неизвестно где.

Дедов уже нет в живых - светлая им память! Бабушки живы - они не воевали, но они это пережили. И за всё, что сделало это Величайшее Поколение - низкий им поклон и вечная память!

ТРОЙНОЙ АГЕНТ.
(цЫничные записки пограничного опера)

Весной 99-го я снова остался один. Начальники приезжали, исчезали, давали руководящие указания, а я тянул незамысловатую лямку войскового опера. Вот в очередной раз осенний призыв совпал с переводом очередного начальника, бывшего майора КГБ, а ныне пограничного подполковника, а я опять остался и.о. («в конце концов, это напоминает крик ишака на самаркандском базаре») начальника отделения собственной безопасности ССБ одного из региональных управлений ФПС РФ. А осенний призыв в нашей суровой службе, набранной преимущественно из бывших замполитов, это о-го-го! Опер должен пропустить через опрос и оперативное решето всех молодых, и через неделю после прибытия партии представить в ССБ округа мощный отчет с указанием: проверено всего, из них ранее употреблявших наркотики, из них ранее употреблявших спиртные напитки, из неблагополучных семей, из неполных семей, с криминальными наклонностями, с энурезом, с прочими заболеваниями, требующими контроля. Вот как, как, скажите за неделю проверить 300 свежеприбывших человек, выявив среди них то, что они тщательно скрывают, со всеми поговорить, сделать запись во все педдневники (этакий индивидуальный кондуит на каждого солдата), предварительно их прочитав? Все это одному. А еще надо в этих ненавязчивых беседах продолжительностью 5-7 мин. каждая ухитриться приобрести оперативные позиции в этом стаде. Попросту - завести информаторов. При этом такое ощущение, что в процессе изучения молодого пополнения приходится толкаться локтями с целой оравой конкурентов. Замполиты заставского (на учебном центре эту ораву делят на учебные заставы) и отрядного уровня, командиры подразделений, медики, коллеги - особисты (так сказать, конкурирующая фирма Безенчук энд Ко). И у всех срок неделя. Позиция «а давайте чуть попозже медленно спустимся с горы и окучим все стадо» мое руководство категорически не устраивала.
Короче, обжегшись в предыдущие периоды на этой горячке, я решил действовать по-своему. Порциями, невзирая на протесты конкурентов, за пару дней я перетаскал к себе все педагогические дневники, все перечитал, во всех расписался. А главное, сделал предварительный отбор кандидатов. После чего получил в санчасти оперативным путем (через стакан и часок задушевной беседы) список больных, наркоманов, алкоголиков и ссыкунов, вечером его переписал и с чувством выполненного долга (данные для отчета готовы, а там хоть трава не расти) начал выходы в подразделение для приобретения оперативных позиций. Ссыкуны, алкоголики, наркоманы и пр. отнесенные к «группе риска» воины меня интересовали слабо. На заставы и в комендантскую роту (т.е. непосредственно к оружию) они допущены не будут. Их удел - рассосаться по гарнизону и почти 2 года создавать негативную, но неизбежную статистику погранотряду. А вот потенциальные жители застав и комендачи, а также связисты составляли особый объект моей заинтересованности. Ибо заставы далеко, выбраться туда чаще одного-двух раз в год (на каждую) не получается, а происшествия (если таковые случаются) по своей тяжести просто кладут на лопатки мелкую гарнизонскую дедовщинку и пьянство. Но так думаю не я один. Задача N2 - не нарваться при подборе добровольных помошников на тех, кого успели уговорить ребята из ОВКР (отдела военной контрразведки), т.е. «особистов».
Можно понять мою радость, когда среди кировских, приуральских и сибирских адресов мелькнула запись «г. Ярославль». Я сразу взял земляка на заметку, решив его склонить к сотрудничеству, после чего на долгое время «усыпить» источник. Ибо в ОВКР тоже не дураки и знают, что на земляка я глаз положу. А своих «светить» нельзя. Итак, моего потенциального Штирлица в стройных рядах неуставняка, пьянства и наркомании звали Дмитрий Коряев. Жил он в 3 остановках от дома моих тестя с тещей. Я оккупировал одну из канцелярий УЦ и, согласовав с командиром «список на собеседование», начал «прием». Перечень из полудесятка кандидатов был щедро разбавлен абсолютно случайными фамилиями, преимущественно из списка санчасти. Я демонстрировал в разговоре недетскую осведомленность о полуинтимных деталях жизни молодых пограничников, свободно сыпал именами-отчествами их родителей и родственников, изредка заглядывая в свой потертый ежедневник, чем приводил солдатиков в остолбенение. Получив из 18 собеседований пятнадцать согласий на сотрудничество, я плюнул и перенес остатки списка на завтра. Так бывало каждый раз. Зашуганные и застроенные, разом брошенные из-под мамкиного подола в северные снега под начало суровых сержантов мальчишки готовы были согласиться с каждым словом любого офицера старше лейтенанта. А уж майор... Через полгода (я это тоже уже проходил) из этих пятнадцати минимум 12 от своих слов откажутся.
На второй день я добрался до земляка. В недолгой беседе (а беседовать с кем-либо дольше остальных нельзя, слишком много заинтересованных глаз за моей работой следят) Димка размяк, пожаловался на излишнюю суровость армейского уклада, получил от меня суровое «отцовское» напутствие («служи по Уставу, завоюешь честь и славу») и «слово офицера» помочь связаться с родными и при случае передать туда весточку, а оттуда посылочку. В обмен на это я получил от него обещание обращаться ко мне «если что» напрямую, сразу проинструктировав о мерах конспирации и способах связи. «Земляк» мне не показался. Первое впечатление от общения можно было мягко охарактеризовать словами «нытик и неряха», а если отбросить сантименты, то «чмо».
В конце недели я сваял проклятущий отчет и, накрепко заняв часа на полтора один из двух ЗАС-каналов в округ, отдолбил его своим «в центр».
В понедельник с утра под дверью моего кабинета топтался Коряев. Мл-я-я. Затащил его в кабинет.
- Дима, я тебе что говорил об осторожности? Ты себе на задницу проблем ищешь? Как ты в штаб попал?
- У сержанта отпросился.
Бли-и-ин. Сотрудничество закончилось, не начавшись. Как говорится, по стоявшим на подоконнике шестидесяти утюгам Штирлиц понял, что явка провалена. Позор на мою седую голову.
- Дима, что случилось?
- Вы это... вы говорили... сразу докладывать... я это...
- Я говорил, если серьезное, очень серьезное что-то грозит или случилось. Ну, дальше.
- У нас сержанты зубную пасту воруют. У меня сперли, у еще двоих...
- А с чего ты взял, что это сержанты?
- Мы это... уходили... они целый день в казарме одни были... больше некому.
Бли-и-ин. УЦ - проходной двор. Туда может зайти любой из гарнизона. Хоть из авиационной части, хоть с подхоза, хоть с кочегарки. Так что логика железная. Больше некому.
- Дима, еще раз объясняю. Ко мне обращаться только в самых, слышишь? САМЫХ серьезных случаях. Еще раз быстро, но подробно перечисляю возможные случаи ЧП и способы связи. Личная встреча только в самом крайнем случае, не допускающем отсрочки. Понял? Бегом в подразделение, в штаб больше ни ногой.
«Вот же прокол какой на третьем году службы», - переживал я. До этого даже бывшие пастухи из свердловской глубинки у меня таких ляпов не допускали. Вроде инструктировал как обычно. Надо сворачивать сотрудничество, благо скоро отпуск. На недалекого парня уже сегодня начнут нехорошо коситься.
Начальником УЦ как всегда назначили Михалыча. Михалыч раньше был начфизом, потом прошел через бывший политотдел, ныне отдел воспитательной работы и, сделав финт ушами, выбился на должность зам. начальника штаба по боевой подготовке. Громогласный и добрый ворчун в общении с равными, Михалыч был настоящей грозой для подчиненных. Причем небогатое чувство юмора в процессе руководства отказывало напрочь, что усугублялось общей для всех начфизов упертостью. Михалыч тоже использовал в руководстве учебным центром методы оперативной работы. Причем мотивация на сотрудничество аргументировалась железно: «а то в лоб закатаю». Михалыча его «агентура» недолюбливала, но и кидать его побаивалась, ибо два аргумента в виде кулаков у бывшего тяжелоатлета были воистину железными. Мог и закатать.
Прошла неделя. За это время мой земляк успел зарекомендовать себя как недалекий и трусоватый рохля. Таких Михалыч очень любил. Пришлось Диме становиться двойным агентом. Об этом факте он радостно меня оповестил, позвонив в субботу с утра в дверь моей квартиры. Получив очередной втык за несоблюдение порядка связи и личное обращение по пустякам, этот Мата Хари мужеска полу ускакал на боевой пост. А пристроил его Михалыч в клуб, давний рассадник пьянства и разврата, а также творчески одаренных пограничников, плюющих на распорядок дня. Естественно, тем самым начальник УЦ засветил своего (уже) конфидента по полной. Меня же ситуация начала забавлять.
В следующий раз я встретил Диму еще через неделю. Махнув на него рукой, как на базу для оперативной работы, встречу я организовал вполне открыто, преследуя цель пресечь возможные поползновения его потенциальных недоброжелателей. Согласитесь, что человек, подобный Диме, имеет крайне мало шансов на симпатии в армейской среде. А звание «земляк особиста» (ибо разницу между ССБ и ОВКР простые воины частенько не улавливали) могло спасти его как от лишних подозрений, легендируя наш взаимный интерес, так и послужить предостережением возможным попыткам «силового давления». Проще говоря, чтоб боялись по морде съездить. Дал этому чудаку задание написать письмо домой, чтобы через пару недель лично передать его родителям. Через пару дней забрал письмо у жены, работавшей библиотекарем в клубе. Жена странно на меня посмотрела, спросив, «где я это чудо откопал»? «Ярославский...», - лицемерно вздохнул я.
Окрыленный перспективой, до отпуска гений контрразведки еще разок поскребся в мою дверь, оповестив о месте хранения и дате предполагаемого распития спиртного группой клубных дедов и дембелей. Я кротко вздохнул (ибо вопросы «облико морале» меня трогали слабо, пока обычные для армии пьянки не грозили перерасти в нечто большее), принял информацию к сведению и строго-настрого приказал Диме больше ко мне не ходить. Видимо, концепция конспиративного общения оказалась для него непосильной, а нарывался он этими визитами уже серьезно. В Димином сообщении был тонкий нюанс, он умолчал, что до визита ко мне уже донес ту же информацию Михалычу, причем с бОльшей подробностью (памятуя о «в лоб закатаю»). Михалыч, в отличие от меня, к «облико морале» российских пограничников относился трепетно. Не успел Дима продублировать мне сообщение, как зондеркоманда под руководством начальника УЦ уже грохотала по тихим помещениям клуба. Позже офицеры этой спецкоманды, матерясь и выкашливая из организма сгустки серой клубной пыли, рассказали мне подробности. Оказалось, что информация михалычева «недоЗорге» была подробна, но, мягко говоря, неточна. В результате в поисках сокрытого неуёмный замбой погранотряда разворотил всю сцену, переворошил и раскидал по зрительному залу бебехи, веками пылившиеся за сценой, перерыл будку киномеханика, очистил от мебели и деревянных фальшпанелей все подсобные помещения (клуб двухэтажный и очень большой), тщательно обыскал музей. Ахалай. В смысле, нихера. От разграбления спецгруппой библиотеки спасла жесткая позиция моей жены, никогда не оставлявшей бойцов в помещении без присмотра и знавшей там каждую нычку. И тогда Михалыч полез в подвал... К утру нашли и спиртное и кучу дембельских альбомов и перешитую парадку и различные чукотские сувениры из моржового клыка, заготовленные на дембель и ещё много всяких редких и дефицитных вещей. Все это Михалыч, урча от удовольствия, уволок в штаб и вывалил перед командиром. Раскаты грома и молний вогнали в пол командирского кабинета примерно по пояс начальника клуба, молодого и еще бестолкового прапорщика. До самого отъезда я истово молился за Димино здоровье. Впрочем, на бога надейся, а сам не плошай. В приватной беседе с Михалычем я подал ему идею наказать конфидента наравне со всеми, чтобы не получить в отряд серьёзное ЧП. Михалыч со свойственной ему немудрящей добросовестностью идею реализовал. В итоге Дима оказался едва ли не самым пострадавшим, проиллюстрировав собой старую русскую поговорку «доносчику - первый кнут». Почему-то мне его было уже почти не жалко.
Вообще в оперативной работе порой приходится сталкиваться с людьми, которых роль агента вдохновляет и прельщает. Некоторые ищут в этом дополнительной материальной выгоды, но многие работают «из любви к искусству». Превосходный образ подобного агента создал Дуров в «17 мгновениях весны» (его еще Штирлиц в весеннем лесу застрелил). Я подобных людей не любил, относился к ним настороженно и брезгливо, охарактеризовав их для себя как «стукачей». Но работать с ними приходилось. Среди всех виденных мною «шептал» по призванию Дима был уникумом. Столь тупого, незадачливого и невезучего чудика я за 3 недолгих года своей оперработы не встречал. Проклятье опера. Думаете, все? Нет, если в то время собрать обрывки информации из разных источников, то по похождениям Коряева можно было забабахать шикарный сериал а-ля «Мистер Питкин в погранвойсках». Мне же известно многое, но, боюсь, не все.
Итак, через 2 месяца я вернулся с посылкой для Димы из отпуска. Кто служил на Северах и пр. медвежъих углах, тому не надо объяснять, что такое каждый килограмм перегруза при возвращении из отпуска на «перекладных». Поскольку приходится везти с собой все, начиная с мыла и носков, заканчивая телевизорами и компьютерами. Но Димину банку варенья (и корзину, блин, печенья Плохишу), блок сигарет и какой-то вшивник я добросовестно притаранил. Дал слово - держи, тов. офицер.
Но Димы в отряде уже не было... Стараясь не вызывать нездорового интереса, я разузнал, что несмотря на принятые меры, на Диманю все же пало подозрение в стукачестве (чертовски небезосновательное, я бы сказал), и ему слегка вломили. Скорее превентивно, чем за дело, но ранимая Димина душа этого издевательства не перенесла. И он слег в санчасть, где пытался инсценировать попытку суицида, т.е. демонстративно на глазах у фельдшера царапал тупым (чтоб ненароком не пораниться) гвоздем себе запястье. Был разоблачен начмедом, закатил истерику, заявил об ужасающем разгуле дедовщины в отряде, пытался пугать командование отряда моим именем (боже, какой позор). От греха подальше был отправлен в окружной госпиталь. В психиатрическое отделение. Оттуда обратно на границу еще никто не возвращался, оседая после выписки в различных окружных гадюшниках.
Выбросить бы мне эту посылку, но чертова обязательность заставила организовать канал и с ближайшим самолетом передать посылку, которую на месте встретил мой коллега и передал третьему сослуживцу, курировавшему госпиталь. Правда какое-никакое чутье на неприятности у меня уже выработалось, и куратору госпиталя я позвонил, коротенько дав Димину характеристику. Закончил фразой «отдашь - и беги быстро и далеко, забыв этого бойца как кошмарный сон». Коллега, тоже пятой точкой чуявший неприятности, пытался отказаться, но... посылка из дома. Надо совсем гадом быть, чтобы лишить даже последнего раздолбая этой радости.
А в это время Дима налаживал оперативный контакт с руководством госпиталя и местным особистом... Ежедневно получаемые сведения жгли ему язык. Переданную посылку Дима воспринял, видать, как свидетельство благоволения к нему могущественных спецслужб. Возможно, впрочем, что он просто боялся, что вслед за посылкой явится Михалыч и закатает в лоб. Короче, Дима явился к начальнику своего (напомню, психиатрического) отделения с рапортом о состоянии дел на вверенном подполковнику участке. Оценки начальника и Димы несколько разошлись. Начальник считал, что «у целом» в Багдаде все спокойно. Дима пытался открыть ему глаза на разгул дедовщины (попытки контакта с особистом и офицерами госпиталя не остались незамеченными его «сожителями» по палате), повальное пьянство и вопиющее несоблюдение внутреннего распорядка (бабы и самоход). Будучи посланным в пешее эротическое путешествие, этот ас (асс?) тайного сыска пытался закатить начальнику скандал, страстно разоблачая многочисленные факты подполковникова мздоимства, бессвязно выкрикивая все известные ему страшные названия (ССБ, ОВКР, ФСБ), а также имена и фамилии. Был экстренно утихомирен.
Откуда я все это знаю? Вскоре после передачи посылки ко мне явился один из оперов из ведомства контрразведчиков. Долго мялся, мемекал, потом вздохнул и спросил в лоб: «Тебе Коряев кто?» «Земляк», - ни капли не покривив душой, ответил я, - «просто земляк». Особист пристально посмотрел мне в глаза. Я включил взгляд типа «оловянные зенки». Глазками хлоп-хлоп: «А что случилось?» И он рассказал мне весь предыдущий абзац про Димины похождения в психиатрии. Оказывается, на разговорчивого пацана незадолго до моего отъезда положили глаз и контрразведчики. После скандала в клубе они взяли его под свое крыло, быстренько получили устное согласие на сотрудничество (а хуле Димке с таким-то опытом агентурной работы ломаться было) и пристроили в какое-то проблемное по предварительной информации подразделение. Не знаю, куда смотрели их глаза, и кто воздействовал коллегам на мозг, когда они Диму «на работу» брали, но это помрачение сознания буквально на следующий день стало являться с докладом под двери ОВКР по три раза в день. Утром, в обед и вечером. Судя по невнятным репликам моего гостя, кого-то из доверенных лиц в том же подразделении он все же засветил, пришлось проводить целую операцию по легендированию и прикрытию. Видать, соскучился парень по работе. Застоялся. После этого сослуживцы в новом подразделении выписали сильно инициативному Диме звездюлей, и он с нервным срывом попал в санчасть. Дальше вы знаете...
Поскольку я не вернулся из отпуска, чтобы спасти от распоясавшегося быдла своего земляка и нештатного сотрудника, Дима решил, что ССБ ФПС не так могущественна, и решил все свои усилия сосредоточить на содействии ОВКР. После отправки в госпиталь он быстро там вычислил местного особиста, затрахал его регулярными докладами, был в итоге послан нахер, после чего, отчаявшись, предложил свои знания и немалый уже опыт контрразведчика начальнику психиатрии и неврологии.
Я хохотал как ненормальный. Особист по другую сторону стола сначала сидел, потупившись, а потом стал всхлипывать вместе со мной. Толстые двойные двери, обычно закрываемые мной изнутри на замок, надежно скрывали истерику двух оперов-идиотов от посторонних глаз.
Скандал с Димой замяли. Поскольку этого героя я по бумагам никак не оформлял, во время раскусив наклонности землячка, с меня взятки были гладки. Так, пару неприятных фраз пробулькало по спецсвязи. Мой коллега из ОВКР пару недель ходил грустный, но мусор из той избы сроду не выносили, а приступ откровенности у него закончился сразу по окончании нашего хохота. Видимо, все же нагорело. Нет худа без добра, коллеги-конкуренты еще долго не решались залезть «чистыми руками и холодной головой» в мою сферу ответственности. А я тем временем в одиночку вышел на канал переправки легких наркотиков (соломка и анаша) в наш гарнизон. Это стоило мне двух дней почти непрерывного пьянства в режиме «один пузырь водки на одну жвачку». А через полгода после Диминого анабазиса я уволился, на прощание, с разрешения начальства передав все материалы по наркотикам тому самому оперу из контрразведки. Обе службы заработали по жирной «галке» в отчеты и были друг другом сильно довольны.

P.S. Имя и фамилия главного героя изменены. На 3 четверти фабула рассказа взята из реальности, остальное - легкое художественное преувеличение и домысливание. Специальной терминологии старался избегать. Подробностей о месте происходящего тоже. Года 3-4 назад видел главного героя здесь, в Ярославле. 28 мая он потерянно бродил среди толпы парней в зеленых фуражках. Заметив Диманю, развернулся на 180 и припустил почти бегом. Свят-свят-свят. Дом его родителей, бывая в тех краях, стараюсь обходить десятой дорогой.
Теперь, вроде, все. Можете пинать. Понимаю, что и служба у меня была для большинства несимпатичная, и выгляжу я в этой истории дурак-дураком. Радует одно, что не я один. И вообще, самым умным в этой истории оказался начальник отделения психиатрии и неврологии. Еще бы... с таким-то опытом.

Выпуск N 1632

Военно-исторический календарь

Остальные

Армия

Свободная тема