В двух шагах от неба

Имена действующих лиц изменены. Все совпадения случайны. Если кто-то себя узнал - я не виноват.
Посвящается моему инструктору по ЛП: самому терпеливому и внимательному инструктору в мире.

У каждого из нас когда-то был свой собственный Первый Раз. Первый раз - это как первый секс: запоминается сразу и на всю жизнь. Так же, как и в преддверии первого секса, в Первый Раз ты испытываешь невольную тревогу и беспокойство, легкую оторопь с примесью неуверенности в своих силах, вновь и вновь изводишь себя собственной же неопытностью: а все ли получится так, как нужно, а все ли я сделаю правильно, а что обо мне подумают, если вдруг я растеряюсь, испугаюсь, допущу ошибку? Первый Раз - это переломный момент, после которого ты навсегда становишься немножко другим. Кому-то он приносит радость и наслаждение, кому-то боль и разочарование, но никогда и никого он не оставляет равнодушным. Время постепенно стирает остроту эмоций, прячет яркость ощущений под серой пеленой обыденности. Но воспоминания остаются с тобой до самого последнего дня.

Весна слепит не по-апрельски ярким солнцем, в прохладном воздухе тает аромат влажной от стаявшего снега земли и молодой, сочной травы, смело пробивающейся сквозь раскисшую грязь навстречу новому дню. Я стою на выбеленных годами до седины, покрытых мелкой сетью трещин-морщин плитах бетонки в двух шагах от пока еще чужой для меня машины и боюсь сбросить внезапно накатившее оцепенение. Я пристально смотрю на нее, она, кажется, оценивающе разглядывает меня.
- Держи "горшок". - Облаченный в синий "технический" комбинезон Игорек протягивает мне белую полусферу шлема. Шлем оказывается чуть тесноват, встроенные в боковины наушники неприятно давят на виски, а выносной микрофон при одевании цепляется за подбородок.
- Там крючок на ремешке. - Глядя на мои безуспешные попытки застегнуть фиксирующий ремень, снисходительно поясняет Игорь, - зацепи его за колечко. Нет, не так. Дай сюда. Вот так надо. Не давит? Вот тут нажмешь - опустится светофильтр. Захочешь убрать - просто поднимаешь вверх. Все понятно? Ну, полезай.

Кресло, оказывается, достаточно удобное, но тесноватое. Мягкое - это хорошо, а то на тренажере через десять минут намертво затекает спина и все, что расположено ниже. Ого, а тут высоко! Обзор неплохой, но нужно еще привыкнуть.
- Ремень застегивается вот так. - Щелкает замком заботливый Игорек. - Нет, провод от шлемофона должен быть снаружи. Смотри, вставляем его в этот разъем и проворачиваем так, чтобы совпали белые метки. Готово. Ноги в педали ставь, под ремешки, а то соскользнут, фиг найдешь потом те педали. Ну, порядок? Тогда связь включай.
Надавливаю пальцем на металлический стерженек тумблера, и мир вокруг внезапно наполняется жизнью.
- ...ать седьмой, на прямой, закрылки, шасси выпущены, зеленые горят, к посадке готов.
- Двести тридцать седьмой, посадку разрешаю.
- Разрешили.
Где бишь он? Ага, вот, снижается над лесом, солнечный луч заблудился в остеклении кабины, сзади выгибается вверх полупрозрачной дугой черная полоска выхлопа.
- Ты сюда гляди. - Слегка толкает меня в плечо Игорек. - Вот здесь, сбоку, две кнопочки. Эта - связь с первым пилотом, эта - связь с РП. Ее не трогай. Понял?
- Понял.
В кабину, кряхтя, залезает Валерьяныч, грузно опускается в командирское переднее кресло, пристегивается, спинка его сидения больно упирается в мои колени. Я сижу сзади и выше, потому макушка его шлема белой полусферой возвышается где-то на уровне моего пупка.
- Ну чего, готов к подвигам, летяга?
- Готов, Алексей Валерьяныч.
- Тогда запускаемся. Будем отрабатывать самое сложное в нашей практике задание: полет по прямой. Если научишься удерживать машину в воздухе с заданным курсом без отклонений и кренов, считай, что научился летать, потому что все остальное - уже фигня. Газы не трогай: с режимами я буду работать сам, тебе и без этого тяжело будет. Ну, с Богом.
Короткий рывок стартера, и окружающая действительность захлебывается хищным ревом австрийского "Ротакса". Застоявшийся без дела винт с явным удовольствием вгрызается в прохладный утренний воздух.
- Сорок второй, проверка связи. - Доносится из наушников голос моего инструктора.
- Сорок два, слышу вас хорошо.
- Сорок второй, разрешите предварительный?
- Занимайте предварительный.
- Разрешили.
Валерьяныч осторожно проверяет педали: я чувствую, как они качнулись под моими ступнями: правая, левая, затем двигатель резко набирает обороты. Покатились. Ловко обогнули стоянку с парочкой укрытых брезентовыми чехлами, понурых "ЯК-52", и замерли на магистральной рулежке.
- Сорок второй, разрешите исполнительный?
- Сорок второй, занимайте исполнительный.
- Разрешили.
Дельталет вздрагивает всем телом в предвкушении скорого полета, эта дрожь тут же передается мне. Выруливаем на взлетную полосу и бодро катимся к ее торцу. Все, назад дороги нет. Семья, дом, привычная жизнь, все это осталось далеко позади - впереди только небо. Примет ли оно меня? Хочется верить, что примет... Автоматически отмечаю про себя, что "взлетка" оказывается неожиданно широкой - раньше я видел ее только со стороны, наблюдая за взлетающими и заходящими на посадку самолетами: выходить на ВПП, а тем более пересекать ее под любым предлогом категорически запрещено. Вот и торец, за ним - бурая проплешина земли, исшарканная колесами севших с недолетом машин. Валерьяныч ловко "сует ногу", и наша "ласточка" послушно разворачивается носом по осевой, скрипнув тормозами, плавно и грациозно замирает на месте.
- Сорок второй, полет в зону Ильино правым кругом.
- Сорок второй, взлет по готовности, Ильино сто пятьдесят. По окончании доложите.
- Разрешили.
Земля вдруг срывается у меня из-под ног, стремительной серой лентой устремляется назад, мгновение - и желудок камнем проваливается вниз, туда, где мохнатым ковром убегают за горизонт верхушки елей, мгновение, и вот уже отдельные деревья сливаются в ровный изумрудный покров, подле границы которого белеют крохотные коробочки пятиэтажек и вьется узкая нитка шоссе. "Безопасная", - успеваю подумать я, когда машина, припав на крыло, разворачивается вдоль леса, продолжая понемногу скрести высоту.
- Сорок второй, зону Ильино занял, сто пятьдесят.
- Сорок второй, сохраняйте сто пятьдесят.
- Понял.
Шум винта сливается с шумом ветра, темно-зеленый ковер хвои обрывается ломаной линией, уступив место бурым квадратам полей с черными лоскутами выгоревшей жухлой травы, справа блеснула зеркалом тонкая ленточка ручья.
- Ну что, - слышу я в наушниках бодрый голос моего инструктора, - принцип управления летательным аппаратом ты себе в общих чертах представляешь. Выбери какую-нибудь точку на горизонте и старайся рулить туда. Держи ручку.
Не ожидая подвоха, укладываю чуть вспотевшие пальцы на прохладный металл и осторожно сжимаю ладони.
- Держишь? Молодец. Управление отдал.
- Управление взя-я-а-а-а-а!..
Валерьяныч спокойно положил руки себе на колени, и, кажется, стал задумчиво рассматривать проплывающую внизу землю. Все, чему я так долго и муторно учился изо дня в день, изнуряя себя бесконечной зубрежкой - основы аэродинамики, воздушное право, метеорология, основы безопасности воздушного движения, радиообмен, авиационная медицина, руководство по летной эксплуатации - все это выдуло из меня в считанные мгновения. Во всей обитаемой вселенной остались только я и машина, которая, казалось, жила своей собственной жизнью, и плевать хотела с высоты круга на мою. Часы, до боли в заднице просиженные в кресле тренажера, где я, потея и сдавленно матюгаясь, раз за разом крутил "конвейер", испарились в никуда. Стало очевидным, что для придания работе на этом самом тренажере ощущений реального полета сам тренажер нуждается в незначительной модификации. А именно, к нему неплохо бы приставить как минимум двух здоровенных мужиков, один из которых будет неистово трясти кресло, имитируя болтанку и термичку, а второй станет с силой выдергивать из твоих ладоней ручку, причем совершенно неожиданным образом. Машину безжалостно трясло и швыряло; вцепившись в управление, я каждым позвонком ощущал малейшее дуновение ветра, который, казалось, пытается опрокинуть и перевернуть наш легкий аппарат. Спустя всего лишь несколько секунд мышцы рук предательски заныли.
- Не зажимай ручку! Ручку не зажимай! Расслабь руки! Что ты в нее вцепился?! - звенит в ушах голос Валерьяныча.
Невольно вспомнилось, как несколько дней назад, когда аэродром был закрыт непогодой, меня, дабы не болтался без дела, приставили в помощники к Петру - пожилому, хмурому, грубоватому, но очень опытному пилоту. Сидя в кабине дельталета, мы ковырялись с подключением и настройкой приборов. Петр сопел носом, искоса поглядывая в мою сторону, затем, наконец, решил прервать молчание:
- Слушай, вот гляжу я на тебя, и понять никак не могу. Вроде бы, неглупый парень. Чего тебя в авиацию-то понесло? Чего ты тут забыл?
- Ну как же? - Попытался обернуть разговор в шутку я. - Романтика ведь. Красивые серебристые лайнеры, бороздящие бескрайние просторы воздушного океана, и все такое прочее.
- А-а-а, ага... - протянул Петр, после чего продолжил сумрачно ковырять что-то отверткой.
- Ну, а вы как в авиацию попали? - вежливо поинтересовался я.
- Да так же, как и ты. - Откликнулся мой собеседник. - По глупости.
Теперь я понял смысл его слов: всю романтику напрочь слизнуло после первого же резкого вертикального рывка, когда крыло неожиданно попало в восходящий поток, а я, в свою очередь, едва не обделался от страха.
- Отпусти ручку. Совсем отпусти. - Скомандовал мой инструктор. Пальцы не слушались, не хотели разжиматься. - Да отпусти ты, я ее держу.
Несколькими быстрыми, уверенными движениями Валерьяныч выправил аппарат и вдруг убрал руки прочь.
- Видишь, сама летит?
- Вижу. - хрипло отозвался я. Разум никак не хотел принимать тот факт, что машина, послушно реагирующая на каждое движение атмосферы, может сохранять устойчивое горизонтальное положение в неуправляемом состоянии.
- Главная задача пилота - не мешать самолету лететь, - мягко пояснил Валерьяныч. - Не нужно с ним бороться, у тебя все равно ничего не получится, он сильнее. Помогай ему. Остальное он сделает сам. Понял? Возьми ручку. А теперь исправь мне этот крен.

Машина, повинуясь уверенному движению рук инструктора, начала медленно и неохотно валиться на бок. Все-таки тренажер сделал свое дело: практически не задумываясь, я потянул ручку в нужную сторону, затем быстро вернул ее в нейтральное положение.

- Хорошо. Теперь исправляй противоположный. Интенсивней. Да не дергай ты, работай плавно. Выравнивай. Держи прямо.

Вдох. Выдох. Вдох. Ну, чего я переживаю? Нужно расслабиться, успокоиться, вспомнить, чему учили старшие товарищи: руки не напрягать, на вертикальные рывки не реагировать, парировать только возникающие крены. Если что, Валерьяныч подхватит, подстрахует. Так-с, а куда мы летим-то? Вот туда? Тогда надо взять чуть правее. Нормально, выплавляем крен обратным движением ручки. Пла-а-а-авненько.

Стоило перестать дергаться и трепать самому себе нервы, как меня неожиданно окатило волной неописуемого, горячего, буквально детского восторга. Я лечу! Сам! Я умею летать!
- Ну вот, видишь? Получается! - послышался в наушниках довольный голос Валерьяныча. - Теперь развернемся.
Сердце вновь ухнуло куда-то в район желудка, когда мой инструктор лихо заломил разворот с креном градусов под тридцать.
- Держи управление. Рули во-о-он туда.
Внизу проплывали поля, где-то топилась избушка, и столбик дыма смешным хвостом тянулся вверх из трубы, справа медленно пылил по дороге крошечный автомобиль, а я застыл между небом и землей, любуясь собственной крылатой тенью, задорно скачущей по полям и кронам сосен, следуя за нами попятам.
- Сорок второй, зону Ильино освободил. - Произнес в микрофон Валерьяныч, и сделал мне знак рукой. Я неохотно отпустил управление.
- Отдал.
- Взял. Сорок второй, на третьем, сто пятьдесят.
- Сорок второй, продолжайте заход к четвертому.
- Разрешили.
Земля качнулась, солнце обожгло глаза.
- Сорок второй, в четвертом.
- Продолжайте, сорок второй.
- В глиссаде.
- Сорок два, посадку разрешаю.
- Разрешили.
Полоса, украшенная короткими черными росчерками самолетных колес, стремительно выкатилась из небытия и понеслась нам навстречу. Валерьяныч уверенно убрал крен, тон двигателя слегка изменился. "Малый газ" - принялся отсчитывать про себя я - "Торец. Выравнивание. Два. Один. Метр. Придержать..."

Колеса шасси нежно коснулись бетона, машина застучала по стыкам плит, понемногу замедляя свой бег, короткий поворот, и вот уже стоянка, знакомые очертания строений аэродрома.
- Сорок два, ВПП по магистральной освободил.
- Сорок два, работайте с рулением.
Машина прокатилась по РД, и, чихнув двигателем, замерла у дальнего края стоянки. Я полез отстегивать привязной ремень. Руки почему-то предательски дрожали.

Солнце уже клонилось к закату, а я все стоял на небольшом возвышении, образованном фундаментом какой-то давно рухнувшей постройки, и провожал глазами разбегающийся по полосе "Як-18Т". В двух шагах позади тихо грустил, привязанный к вбитым в землю колышкам за оконцовки крыла, наш "Грач". Сегодня я все-таки сделал эти два шага.
Свои первые два шага к небу.

(C) Валентин Холмогоров

Тоска.

Что ты "бикаешь", козел китайский? Без тебя знаю, что пора вставать. Черт знает что, каждый день "бикает"! Что там в окошке? У, лучше бы и не смотрел. Там ноябрь, во всей его монгохтянской красе, то есть дождь, грязь, пронизывающий ветер. Все 9 лет одно и тоже. Пойду морду лица умою. Бр-р-р! А у нормальных людей есть теплая вода. А мы - ненормальные, умываемся ледяной. Ничего, говорят, кожа на морде лучше сохранится. Если морда останется. Надо теплее одеться, придется в "аэропорт" ехать, пропади он пропадом. Ну куда ты, скотина волосатая, под ноги лезешь? Это кошка Хмырька любовь свою демонстрирует. Хорошо кошке, вся в меху, на улицу ей не надо. А мне надо. Где моя куртка? Стыдоба, вся в масле, рукава обтрепаны. Сволочи "базовские", уже год куртку не выдают. Ну ладно, погнали на службу.
Каждый день одно и то же, "стадо" военных бредет на построение. Вот эти бы лица показать в "Служу Советскому Союзу!". Пойду по тайге, чтобы никого не видеть, ещё насмотрюсь. Да-да, привет! Здорово! Ага! Откуда они здесь берутся? Ну и шли бы по бетону, чего они по тайге грязь месят? Пришел. Что там в штабе эскадрильи? Все нормально, энтузиасты в классе уже в "козла" режутся. Когда они себе руки уже отобьют? Ладно, пошли на построение.
Вот и комэска. Как всегда бодр и свеж. А чего ему? Не пьет, не курит. А вот правак делает и то и другое, поэтому несвеж. И не только поэтому, он вчера кого-то женил, "дружком" был, сейчас отпрашиваться начнет на второй день свадьбы. Так, какие планы? Понятно, поеду списывать девиацию, чтобы она сдохла вместе с этими самолетами. Остальные будут эти самолеты мыть. Да и правильно, самое то помыть самолет в ноябре, под дождем, чтобы грязная вода затекала в рукава, капала на фуражку. Сколько служу, так и не понял, нахрена мы эти самолеты моем? Чище они не становятся, только наша одежда становится грязнее. Надо сегодня молодого отрядного научить списывать девиацию, чтобы самому не кататься по три часа по полосе. Очень грамотно я решил. Молодец. Эй, Соловей! Бери с собой "говорящую" шапку, тебе повезло. Ты не будешь мыть самолет под дождем, ты будешь в теплом самолете крутить всякие интересные штучки. А потом графики рисовать будешь, тоже в тепле, а не на аэродроме. Все, полезли в "коробку", поехали в "аэропорт".
Все через задницу! Ведь знал вчера инженер, что будем по полосе кататься, почему АПА на запуск не заказал? Теперь ждать два часа, пока из "базы" выбьем. Черт с ним, с ожиданием, вот только кататься мы будем вместо обеда. Приехало АПА? Понятно. Соловей! Погнали. В самолете лучше, чем на улице, хоть вода в рот не попадает. Давай, крути, не бойся. Записывай. Правильно. Летчики! В чем дело? Я как сказал стать? Что? Какой правак? Ты что, совсем охренел? Мы тут девиацию пишем, а не учимся рулить! Вот сейчас закончим, вылезем из самолета, можете кататься по аэродрому, сколько влезет. Поставь самолет, как я сказал! Все, закончили, на стоянку.
Так, "приехали"! Вот гады! Угнали "коробку" в гарнизон, теперь 8 км под дождем пешком будем шлепать. Не ной, присягу давал? Во, давай, стойко переноси тяготы и лишения. А не то "народ покарает". Ну что за место такое проклятое, эта Монгохто? Ветер все время в харю, как не уворачивайся. Песня такая есть - "Ветер в харю, а я шпарю", это про меня. Доползли. Народ пашет, аж пар идет. Скоро доску для нардов протрет. Нет, сегодня графики рисовать не будем. Почему-почему? По кочану. Тебе что, хочется завтра мыть самолеты? Во, все пойдут мыть, а мы - графики рисовать. Учись грамотному планированию, Соловей, пока я еще служу. Ладно, пойду в штаб, посмотрю, чем любимый комэска занят. Сергеич! Зачем "коробку" себе под задницу поставил? Чего! А того, что я с девиации пешком перся, мало того, что без обеда, так теперь и мокрый, как собака. Какой телефон? Где этот связист? Почему телефон на стоянке не работает? Не знаешь? А где за получку расписываться, ты знаешь? Дождь? Провода оборвались? Мокро? А если завтра война, а мы без связи? Сергеич, пусть этот связист в субботу дежурным по полку сбегает, там в "дежурке" дождя нет. Совсем оборзел. Не, ну что ты смеешься? Конечно, без обеда, мокрый, чего хорошего? Чем ты можешь меня ешё больше огорчить? Какое собрание? Партийное? В 18.00? С какого бодуна? Перестройка в действии? Кто придумал? Наш замполит? Скотина! Где эта сволочь?
Другого времени нет для собраний? Я сегодня не могу, я жрать хочу. Ну и что, что член парткома полка? Вот я, как член парткома полка, тебя и спрашиваю, что это за подготовка к собранию? Почему наспех, на бегу, где объявление? Народ подготовиться должен, тезисы выступлений набросать. К чему подготовиться? Надо обнаружить недостатки, вскрыть причины их возникновения, наметить пути искоренения... Нет, не надо нам показухи, давай серьезно подготовимся и проведем собрание на следующей неделе, я как раз на Хабаровск борт буду перегонять, вы тут хоть прозаседайтесь.
По домам. Бодро, весело. Ну и что, что дождь, не сахарные, не размокнем, это не на службу идти. Что там по плану? Ничего? Отлично, мое любимое занятие. В телевизор поглядим, книжечку почитаем. Ну, вот и пришел. Где был на обеде? Где-где? В Караганде. Не вникай. Ужин готовь. Как детеныш? Нормально? Где сейчас? У Сашки? Прекрасно. Какие гости? Не хочу. К Валерке? В соседнюю квартиру? А что за повод? Аквариум купили? Это серьезно, не обмыть нельзя, лопнет. Ну ладно, погнали.
Ещё один день можно вычеркнуть из жизни.