Таки да!

Боря был евреем. Вы не подумайте, я не имею ничего против этой нации. Ведь кто-то рождается бурятом, кто-то русским, иногда угораздит человека получить черную кожу или желтую. Должен же кто-то рождаться евреем? Вот этим «кто-то» и стал Борис. Вроде ничего не выдавало в нем сына Израелева, ни густые вьющиеся черные волосы, ни мясистый крючковатый нос, ни легкая картавинка, ни темные печальные глаза, в которых хранилась вся скорбь еврейского народа, но имя и фамилия то были русские, а, как известно, в армии сначала смотрят на фамилию, а уж потом в глаза. Так Боря и попал в танковые войска.
Характер у Бориса был мягкий и покладистый, сам он был парень компанейский и вначале довольно легко нес тяготы и лишения воинской службы. Но постепенно тяготы стали тяготить, а лишения напрягать. Поэтому у Бори заболела нога. Сначала нога болела не сильно, так, легкие потертости и небольшие нагноения, но с ними уже не побегаешь кросс, не поскачешь молодым козлом на танк, поэтому его отстранили от боевой подготовки и теперь чаще ставили в наряд по кухне или по роте. Тащить службу сразу стало легче, появились полезные знакомства в виде повара и хлебореза, однако тут Борюсик наступил своей больною ногою на мозоль клану старослужащих. Они справедливо возмутились, что «старики» с полигонов не вылезают, а какой-то «душара» мажет их пайки масла на свой целиковый батон.
От этой напраслины, с точки зрения уже Бориса, у него еще больше погрустнели глаза и заболела нога. Борис теперь ходил шаркая и хромая, постоянно охая, за что получил кличку Ка́лечный. Нарывы стали просто огромными, а запах шел такой, что его койку вместе с ним на полном серьезе хотели вынести на улицу. Пресек попытку Варфоломеевской ночи ротный, который отвез Борю в госпиталь, где врач бросил такой же, как у Бориса, грустный взор на гнойники на ноге и поведал ошарашенному капитану, что бойцу необходим свежий воздух, хорошее питание и самый минимум физической нагрузки, тогда через пару-тройку месяцев, а может и полгода...
- А может, комиссуем? - скорбно смотрел темными, как маслины, глазами врач на ротного.
- Мне каждый еврей, в смысле боец, в армии, как сын, хотя и приемный. А батальон вообще для него дом родной, где, как известно, и стены все заживляют, - не поддался ротный.
Тяжело вздохнув, почитатель Асклепия выдал под роспись мази и витамины для больного и капитан отвез новообретенного пасынка в воинские пенаты. Там, за чашкой водки, для приличия подкрашенной чаем, он с зампотехом стал решать нетривиальную задачу сохранения списочного состава роты без ущерба для здоровья ка́лечного. После второй чашки зампотеха осенило:
- Слушай, у нас на балансе пионерлагерь висит, за его охрану мы какому-то пастуху червонец в месяц платим. Давай пастуха на волю, а твою гангрену в лагерь?
- Ну-у-у, семита в лагерь - это святое, хотя бы и в пионер, - икнув, согласился ротный.
На том и порешили. На утреннем разводе была оглашена воля отца-командира и сын, радостно понурив голову, похромал собираться. К обеду его, с трехдневным запасом продуктов, разгонный ЗиЛ-131 забросил в пионерлагерь, отстоящий на десяток километров от части. Место там было живописное, щитовые разноцветные домики стояли буквой «П», лужайка между ними зеленела подъеденной коровами травой, по краям этой буквы змеился небольшой овраг, заросший величественными дубами. У въезда в лагерь был внушительный бревенчатый особняк из трех комнат, где имелось электричество, радио и отдельный санузел. Одна из комнат была оборудована под кухню, там находилась электроплита и весь кухонный инвентарь, другая - кладовая, где валялись матрасы всего лагеря, третья являлась спальней. Дом теперь полностью был во владении Бори, пастуха вежливо отселили, однако в обмен на разрешение пасти коров на территории лагеря, он согласился выдавать больному свежее молоко.
Сказать, что мы завидовали Борису - это просто промолчать. Мы люто, бешено алкали такой же синекуры, но в глубине души понимали, что лучше все-таки ходить на двух ногах, чем, как Боря, на полутора. Со временем все утряслось, страсти улеглись, дежурка раз в три дня завозила продукты караульному инвалиду, в обмен Бориска часто присылал молоко. Наступила жаркое лето и Борис выдвинул предложение, что не стоит гонять к нему машину, а он сам потихоньку доковыляет до части и заберет продукты, только чтобы часто не ходить, их следует готовить на неделю.
Командование, почесав маковку под фуражкой, согласилось и теперь, раз в неделю в столовой возникал Боря, пришедший из лагеря. Как-то раз его ангел хранитель ненадолго отвернулся и Борис сразу же напоролся в воротах КПП на комбата. Уазик уже выезжал из части, когда мимо него, хромая, прошаркал не отдавая чести Боря. С ласковой улыбкой страстотерпца на заросшем мягким, темным и кудрявым волосом лице, он опирался на самодельный посох, хромающая конечность была бережно замотана в пятнистую портянку и обута в тапочку, другая нога облачена в стоптанный пыльный кирзач. За спиной висел на лямках металлический термос ТВН-12, на груди использованным запасным парашютом болтался рюкзак. Хэбэшка была тоже изрядно запылена, смята и местами сильно зеленовата, при виде ее сразу становилось понятно, что ее хозяин всегда мог привольно раскинуться на свежей травке, не утруждая себя последующей стиркой. Вершила внешний вид сплюснутая пилотка, натянутая на самые уши.
Сознание комбата вступило в когнитивный диссонанс, сравнивая бравого воина со стенда у КПП, намалеванного в угаре дембельского аккорда неизвестным художником и промелькнувшее существо. Картинки не накладывались друг на друга и рвали сознание на части. Внутренний голос намекнул о необходимости проверки визуальной информации, пока шизофрения не вступила в свои права.
- Разворачивай, давай обратно, - гаркнул он водителю. Привыкший к выкрутасам комбата, водила в крутом вираже развернулся и уже через несколько секунд осадил своего лихого «скакуна» перед воротами. Сонаездник катапультировался с переднего сиденья и, подскочив к сержанту - дежурному по КПП, стал тыкать толстым пальцем в термос у двери столовой, хозяин которого уже как змея всосался в узкую щель заднего хода.
- Что это за чмо?
- А это Борис, э-э-э... - бормотал сержант, ошарашенный напором и напрочь забывшим фамилию Бориски. - Он из нашей роты, пионерлагерь охраняет.
Суровая действительность обухом колуна шарахнула по сознанию комбата и разрушила фантазийный образ советского бойца за мир во всем мире. Майор никак не мог поверить, что вот ЭТО может служить в его батальоне. Широким шагом он ринулся на кухню, где застал миг обсуждения недельного меню между поваром и Борисом. Боря со своей мягкой улыбкой убеждал Алишера, что семь банок тушенки на неделю это маловато. Повар приводил контраргумент нахождения Бори на седьмой день в столовой и жрущим за двоих, поэтому будет достаточно шести банок, а то и пяти.
- Ты кто и что? - громовой голос комбата потряс все помещение столовой, заглушив стук ложек и жадное чавканье солдат. В наступившей оглушительной тишине Алишер машинально вскинул черпак на караул, а Бориска стал испуганно блеять, что дескать он воин такой-то танковой роты, охраняет пионерлагерь по причине ка́лечности и убогости, и вообще вот... С этими словами Боря ловко размотал портянку и явил свои язвы миру. Поплыл такой запах, что повар, несмотря на закалку борьбой с солдатским рационом, отступил подальше, а несколько толстых мух, с гудением носившихся по кухне, были явно сбиты внезапной химической атакой и попадали прямо в котлы.
Батяня комбат оказался сделанным из более крепкого теста. Неглубоко вздохнув, поинтересовался: - Врачу показывал?
Узнав, что доктор и сделал возможным назначение на должность хранителя лагеря, распорядился:
- Всю лобковую волосню на лице сбрить, обмундирование постирать, зашить, погладить. Сапог начистить, на другую ногу получить на пару размеров больше. Клюкой своей пользуйся за пределами части, а на ее территории если только в зад себе засунешь, чтобы выправка была строже. Честь, боец, не забывай отдавать. - И добавил, - а с ротным я поговорю.
Но ангел-хранитель уже снова распростер свои белоснежные крылья над Борей и разговор комбата с ротным не имел никаких последствий для Бориски. Майор даже проникся некоторой жалостью к болезному. Теперь Борис являлся в батальон выбритым, в чистой и отглаженной форме, при встрече с УАЗом комбата прикладывал лапку к лицу, которое, впрочем, становилось все толще и толще. Опять потянулись для Бори беззаботные недели, наполненные блаженным ничегонеделаньем.
Но слишком хорошо долго не бывает. Борис спалился на типичной для евреев ошибке: живя во враждебном окружении, они никогда не могут подумать, что для них могут делать добро. Впрочем, данное исключение только подтвердило это правило. Комбат запомнил своего уникального солдата и решил лично поздравить его с днем рождением и привезти гостинец с доставкой в лагерь. Он долго барабанил в дверь дома, но никто не спешил ему ее открыть. Водитель обежал лагерь, кликая хромоногого мученика, а потом, зайдя с тыла дома, проник через плохо запертое окно внутрь. Найденным топором отжав дверь, впустил своего командира, который как фурия ворвался в спальню. Окинув взглядом комнату, комбат увидел опрятно заправленную постель, висящие на гвоздях плечики с военной и гражданской одеждой, сапоги рядом с изножьем кровати.
- Так, сапоги есть, а бойца в них нет, - начал багроветь майор. - На каком Карлсоне это мудло улетело и куда? Он меня за фараона держит, Моисей хренов? Я его поймаю, его обрез морским узлом завяжу! - орал он в лицо вытянувшегося в струнку водителя.
- Срочно в батальон, пулей, - распорядился, слегка остыв. - Чтобы ротный не успел вазелин или машинное масло надыбать, он у меня поскачет, любитель сказок на ночь.
Результатом экспрессивной беседы комбата и ротного, где с одной стороны был мат-перемат, а с другой виноватое молчание, явилась засада в лице взводного, который каждую ночь занимал позицию скрытного наблюдения под одеялом на кровати Бориса. Тот появился на третьи сутки, был схвачен, отконвоирован под грозные очи комбата, где в присутствии ротного раскололся как орех. Размазывая слезы по лицу, Боря рассказывал о своем маленьком гешефте, как брал продукты и на перекладных электричках ездил домой к родителям, жившим в несколько сотнях километров от части, жил там почти неделю, а потом возвращался обратно. Борис был отвезен к тому доброму доктору с печальными глазами на обследование и, ожидаемо, в нашу часть больше не вернулся. А чтобы не было больше соблазна, в пионерлагере снова появился сторож-пастух, но уже за удвоенную плату.