Мидшипман Коля

Если ты моряк и попал в другой город, имей при себе конфету и бутылку коньяка. Но используй их сепаратно: конфету, идя по незнакомой улице, обязательно вручи первому встречному малышу. Не исключено, что это твой сын. А коньяк куда влить? В первого встречного мичмана - не исключено, что это Коля Йесйесов. Меня просили не использовать фамилию этого славного мидшипмана, поэтому я просто перевел ее на английский язык.
Коля Йесйесов был ух! Прибыв служить на Флот из далекой удмуртской деревни, во время долгой дороги до Владивостока он не успел изжить в себе притаежное арго и лучезарную простоту. В первые же дни службы он удмуртился... умудрился познакомиться с начальником разведки ТОФ контр-адмиралом Максименко. Знакомство прошло в непринужденной атмосфере.
Корабль, на котором служил мидшипман Йесйесов в должности старшины команды радиотелеграфистов, готовился в поход. Коля тоже мечтал «затоптать пару десятков тысяч миль», но для этого он должен был съездить на "Версту» (береговую базу) за ЗИПом для оборудования своего поста. Сделать это он планировал вместе со своим начальником, которого на удмуртский манер звал Сярегой.
Заждавшись Сяреги, занятого делами, Коля решил найти его. Вложив руки в черные клеши и столкнув пилотку на затылок, удмурт пошаркал на ют. Там он и нашел своего начальника в окружении трех офицеров. Раздвинув их руками, Коля преданно улыбнулся и спросил:
- Сярега, когда на Версту поедем?
Раздвинутые начальник разведки и комбриг стали искать на плечах раздвигателя две большие шитые звезды, но нашли всего лишь маленькие и алюминиевые. Первым пришел в себя интеллигентный контр-адмирал Максименко, вежливо спросивший (не верьте флотской вежливости, она - прелюдия к жесткому сексу):
- А вы кто?
Мидшипман, продолжая улыбаться своей находке, ответил:
- Я-то? Мичман Йесйесов!
- А к кому обращаетесь? - продолжил ласки начальник разведки.
- Знамо! К Сяреге!
- А он кто? - возбужденно задышал контр-адмирал.
- Сярега-то? Мой начальник! - строго ответил Коля на глупейший вопрос.
Начальник разведки, завибрировав в предвкушении разрядки, последний раз вежливо вопросил:
- А я кто?
- Ты-то? Да хер тебя знает! - поставил точку Йесйесов.
Не знал Коля, что начальник Сярега находился в состоянии ПМСа (продвижения по морской службе) и по морально-этическим соображениям совсем не был готов к конвульсивному сексу, которого Коля избежал, величественно удалившись вглубь корабля под аплодисменты хлопающих челюстей начальства.
Впрочем, поход для Йесйесова удался. К его концу он выучил два американообразных слова: «департуре» - убытие и «арривал» - прибытие. Получив заслуженный отпуск и морской длинный рубль, свернутый в тугой толстый рулон, Ейсйесов уехал в отпуск в родную тайгу.
У порога избы его встретила матушка в пуховом платке, обняла и отобрала кортик, спрятав его в сундук (причем, навечно), после чего накрыла стол и налила самогон. Колю, как военно-деревенского интеллигента, это возмутило: он ожидал, что его героический дальний поход завершится минимум бутылкой коньяка! Тогда Коля, надев парадную форму (но без кортика - матушка выдать оружие отказалась), отправился в сельпо. Однако на полках магазина грустил все тот же самогон...
В чем отличительная черта моряка? В напористости и наглости! Йесйесов ворвался в сельсовет, аккуратно положил фуражку на стол председателя, хмуро оглядел присутствующих и начал речь:
- Я, интеллигентный человек-на, приехал из Владивостока-на, а угостить своих соплеменников нечем-на! Ни водки, ни коньяка-на, ни шампанского-ля!
В ответ Коле не стали напоминать, что в селе бухают, а не дегустируют, и что главный инструмент бухаловства - самогон, потому что инвентарь в этом виде массового спорта должен быть дешев и доступен. Поэтому председатель просто спросил:
- Тебе чего надо, интеллигент?
- Всего по ящику! - приказал Йесйесов.
Через сутки пойло стояло в кабинете сельского головы. Коля приехал на подводе, деловито проследил за погрузкой ящиков и включил у лошади первую скорость. К вечеру он гнал уже на пятой, а село лежало в канавах и кустах, глупо улыбаясь звездам. С утра опохмелялись привычным самогоном...
Но душа у Коли все равно было нежная, по-народному застенчивая и чистая. Давайте спросим Йесйесова об отношениях с девушкой из той же притаежной деревни, пассией нашего мидшипмана:
- Коля, а у тебя любимая есть?
- Ога, хорошыя, но зараза! Светкой зовут. Фигуриста, работяшша. Прихожу к ней домой, сажусь в угол - курю. Ага, час - другой.
- Не долго ли для прелюдии, Коля?
- Не, нормально! А спустя пару часов молчания начинаю на нее ругаться: «Стерва ты, Светка, фашистка и собака - ты меня не любишь!» И так час ругаюсь...
- А потом, Коля?
- Потом она закончит работу, сядет мне на колени - целовать начинает. Час - два...
- И?
- А потом я домой иду. Невеста же...
Чистый человек Коля. И интеллигентный. Увидит несправедливость, лицом посереет и начинает метелить всех подряд, как и случилось в убогие девяностые годы в автобусе, едущем с 6-го километра во Владивосток, когда в салон вломились двадцать скинхедов. Нет, Коля не один их из автобуса головой вперед выкидывал - с ним его друг был - тоже мичман.
В общем, будете в другом городе и увидите мичмана - отдайте ему и конфетку. Ваших детей там наверняка нет. Они все Колины...

Последний день

- Петрович, беги к киповой планке! Давай шибко - будем фал со шпиля на кнехт перебрасывать!

- Цаво я, Фотич? - огрызнулся Петрович, заскорузлый полудедок в кирзачах, стоящий на оттяжке у крутящегося барабана.

- Расцавокался мне! Цыц, нечего жабтаться - бегом встал ногой на фал! Матрозы, готовься конец со шпиля на кнехт перебрасывать! Помни - втугую набивать! - орал странный человек, на которого окружающие его на юте суденышка люди смотрели, не отрывая широко раскрытых преданных глаз. Сам же орущий стоял недвижимо, засунув правую руку в карман несвежего белого фартука, левой, с зажатой между пальцами цацулей обгрызенного «беломора», «дирижируя оркестром» ютовой партии. Когда мокрый от воды конец толщиною в руку начал «чихать» на гладкой поверхности шпиля, проскальзывая и подымливая, а натянутая часть запела флажолетом, Петрович наступил на него своим сапогом, вдавливая в палубу всем весом своего тщедушного тела и цаплеобразно эквилибрируя на уезжающей из-под ног пеньке.

- Па-а-ашел! - ткнул папиросиной в кнехт левого борта странный человек в фартуке, - Жваво набивай, подтягивай! Ага, три шлага - и достаточно!

Чувствуя под бортом инородное тело, висящее на его «левом плече», суденышко продолжало медленно катиться в закат, ложась на борт. И только черная груша, висящая на веревках, не давала ему перевернуться, подставив асфальтово-черную спину.

- Где трюмный?! - взвился белый фартук, - Наверх фофана этого! Воздух за борт, живо!

Прочмокав по металлу прохарями на голую ногу, пронесся мальчишка в грязной робе, волочащий резиновый шланг...

- Подать воздух на компрессор! - махнул цацулей Фотич. Раздавшееся шипение вдруг смолкло, а черная груша за бортом стала расти, подвсплывая и поднимая вверх наклоненный борт кораблика. Вот мачта встала в зенит; натянутые заведенные концы ослабли, заставляя стоящих у кнехта скинуть верхние шлаги и подтянуть фал.

- Добро! - проголосил старший, - Отбой аврала! Отойти от мест. Ужин - через пятнадцать минут! Он зачерпнул из стоящего ведра воды, всполоснул руки и вытер их своим фартуком, хмуро глядя на плавающий по борту предмет. Пройдя внутрь надстройки, он подошел к двери с надписью «Боцман», толкнул ее и вступил, пригнувшись, внутрь утлой фатеры:

- Ну, как ты, Мишка? Фароба отпустила? Там это...привязали, воздухом набили - все нормально. Трюмного молодого только потом возьми на кукан - фаля, а не моряк!

- Спасибо, Фотич, что подменил, - кивнул седой пузан, лежащий на койке, опираясь спиной на свернутый матрац. При каждом движении он морщился, давая понять другу, что боль в спине не прошла, а лишь усилилась.

- Колдыбит? Ничего, жир добудем - намажем тебе спину - скрипеть перестанешь, - заверил гость, - За гарпуном просквозило?

- Ага, - согласился боцман, - гнали долго, да и шкивало люто - весь промок от брызг - потому и слег. Фотич, ты того, поговори с ним, а? Стыдно мне перед ним... Первый раз так лихо на душе.

- Хорошо, - тихо ответил Фотич, встал и вышел, направляясь на камбуз, где у раздаточного окна уже скопились изголодавшиеся матросы.

- Батя, родной, жрать давай! - голосили они, пытаясь просунуть лагуны один поперед другого.

Накормив молодежь, старый кок вышел на левый борт, сел на кнехт и закурил папиросу, стряхивая пепел не на палубу и не за борт, а себе в ладонь. Он сидел и хмуро смотрел на спину привязанного к борту кита. Тот был хорош: нагулян, чист кожей («Не успел подцепить паразитов в южных морях», - подумал старик), рост имел не малый - около семнадцати метров.

- Красавец! Жира пяток тонн даст, - привычно оценил добычу Фотич.

Над тушей появились чайки, садясь на черную спину и выклевывая куски из зияющей раны кита - внизу, под хребтиной чуть выше хвоста.

- Кыш, собаки, не ешь моряка! - гаркнул старик. Но хищные птицы не обратили на него никакого внимания, продолжая приземляться на плавающий остров. Вздохнув, Фотич зашел на камбуз, взял обрез полный отбросов и, выйдя на правый борт, махнул содержимое в море. Через минуту, оставив в покое кита, чайки начали пир. А старик вернулся на место, сел на прежний кнехт и закурил очередную папиросу.

- Ну что, морячина, отплавался? - тихо обратился он к повергнутому животному, - Ты уж прости нас, дикарей. Не с гарпуном простым в руке да на лодочке утлой, и не один на один пришли к тебе. Время не то, время хищника. Без гранаты на острие да корпуса стального пошли бы на тебя - честно было бы. А так - хренаберия одна: из пушки пальнул, пикой добил, привязал - надул. Промысел, одним словом, а не охота. Даже и представить себе не могу, как вас таких алеуты сетями из моржовой кожи ловили. Там даже силы равными не были: хвостом дал, человецы в воду посыпались, лодка в щепы. Но ты же их не добивал. Нет у тебя в сердце этого. Благородственные вы животные. Ну ладно, прости еще раз. Завтра плавбаза придет - станешь ты корсетами на французских барышнях - все ж приятственно, близок опять будешь к бабам, от которых тебя отлучили. Обнимать их будешь, за стан поддерживать. А я пойду...

Кок встал и, лязгнув задрайками двери, скрылся внутри. Позже он долго сидел в каюте боцмана, куря, глядя в иллюминатор и слушая рассказ осоловевшего от спирта боцмана.

- Чертяка, а не кит! - восхищался Мишка, - гнали его три часа. У него в стаде баб много, так он их в кильватере прикрывал да нас пытался отвлечь, уходя в сторону. Пару раз под бортом прошел! Ага, даже бочиной нас бортанул. Могуче приложился!

- Понял теперь, почему у меня на камбузе кастрюля с плиты уехала - думал, что рулевой, дурак рогатый, руль переложил неосторожно, - вспомнил свою последняя вахту кокша.

- Ага, он! - продолжил боцман, - Плюнули мы на него да за китихами пошли. Хорошие самки, ворванистые. И будто на сносях - медлительные. Так и решили - положим одну из них - кит сам к нам придет. Ну, выжали все из двигателя, догнали. Я одну из них и загарпунил с тридцати метров. Но неудачно - подранил только. Пока перезаряжали гарпун, чтобы добить, кружилась ужасно, кровью истекая. А этот-то, мужик ее, на нас пошел! Ты представляешь?! Подплыл да начал хвостом бить перед носом, брызгами пушку окатывая. Стало быть - чтобы не стрельнули еще раз. Пришлось его гарпунить. Попали, но не насмерть - он и потащил нас. И все в сторону, дальше от китихи раненой. А та уже тонуть начала, хотя стадо остальное ее мордами поддерживает. В общем, добили мы этого бойца, а самочка ушла на дно... Ты поговорил с ним, Фотич?

- Да, - хмуро подтвердил кок.

- Ну ладно... Спать будем? - спросил неуверенно боцман.

- Ложись, Мишка. А я пойду покурю еще.

Фотич вновь вышел на шкафут и сел на кнехт. Он курил и смотрел на плавающую тушу.

- Так вот ты какой? Мужы-ы-ык! Много я вашего брата сам набил - сосчитать не возьмусь. Одних кашалотов голов триста прикончил. Всякое видел, а такого геройства - нет. Жаль, на камбузе сидел - не видел...

Он хотел уже было встать и отправиться в каюту, как услышал фырканье за бортом. Немного хриповатое, оно отличалось от звука, издаваемого дельфинами или касатками. Вдруг борт легко качнуло - как будто кто-то тяжелый, но мягкий ткнулся в него. Фотич вскочил и подошел к ближайщей люстре на борту. Включив ее, он стал водить ее из стороны в сторону, пока не увидел широкую черную спину, нырнувшую рядом с привязанным китом.

- Так, дела-а-а, - вздохнул он, - самка пришла прощаться. Дурында, плыви прочь - убьют ведь! Он взял валяющийся на палубе железный скребок и бросил в спину проходящей рядом китихи. Она же, напротив, замедлила ход и легла на воде, уткнувшись мордой в убитого самца.

Фотич нервно закурил и сел на прежнее место - отогнать китиху было невозможно. Потом, будто вспомнив, он вскочил и побежал наверх, на мостик, убедиться, что там никого нет. Да, вся утомленная команда, кроме сидящего в кресле и клюющего носом штурмана, спала. Отправив парня в койку и пообещав постоять на вахте, кок - известный всем китобой и отменный моряк, бросивший по старости прежнее ремесло - возвратился на шкафут. С самкой творилось что-то неладное...

- Подранили днем? - подумал он.

Китиха вдруг опустила хвост вниз и стала совершать конвульсивные движения.

- Ешкин кашалот, помереть рядом собралась? - всполошился старик.

Вода под китихой, освещенная лампой, вдруг помутнела, стала похожей на молоко, из ее нижней части вдруг появился хвост! Второй хвост! И совсем маленький! Пораженный старик стоял столбом - он, привыкший убивать и разделывать, видел бегущих, прыгающих, играющих, яростных, испуганных, бьющихся в агонии, но никогда - рожающих, дающих жизнь китов. В белом облаке внизу в воде вдруг появилось какое-то веретенце.
- Китенок! - улыбнулся дед.
Родившись, ребенок размером со взрослого дельфина уже совершал какие-то движения хвостом, барахтясь под водой и пытаясь плыть. Мать, еще оставляя за собой темный след крови, медленно поднырнула и подтолкнула ребенка головой в область живота. Малыш всплыл и впервые вдохнул воздух - как всхлипнул. Старый кок вздрогнул всем телом и лег животом на фальш-борт, пытаясь разглядеть каждую деталь этого чуда рождения жизни. Китиха, лежа рядом на воде, вдруг подтолкнула малыша носом так, что тот, проплыв несколько метров, уткнулся в привязанного к борту забитого кита.

- Она...с батькой его...прощаются! - всхлипнул Фотич, - Бегите отсюда! Прочь! Вон пошли!

Но киты оставлись недвижимы...

Старик побежал по шкафуту, схватился за ручку лебедки и стал опускать шлюп-балку. Когда лодка легла на воду, он метнулся на камбуз, схватил огромный разделочный нож и бросился в нос судна. Там, обрезав натянутый фал, он побежал на корму, полоснул по веревке и, держа конец в руках, потащил его к спущенной шлюпке. Бросив его в лодку, он прыгнул внутрь, привязал конец к рыму и начал яростно грести прочь. Вскоре рядом с кораблем образовалась странная процессия: за маленькой шлюпкой плыла громадная туша, сбоку и позади которой плыли китиха и китенок. Отойдя на сотню метров от борта китобоя, Фотич обрезал фал и сбросил его в воду, встав в лодке в молчании. Он дождался, когда киты еще раз подошли к плавающему телу, потом сел, налег на весла и оказался под боком накачанного воздухом кита. Перекрестившись, он поднял свой страшный нож и полоснул им по гладкому и упругому боку. Туша, будто взорвавшись, зашипела уходящим воздухом и пошла под воду. За ней следом плыли два тела: большое и маленькое...

Когда утром команда, проснувшись, потянулась на завтрак, китобои удивились, увидев пустые столы. Они вышли на шкафут покурить и изумились еще больше: забитого кита простыл и след, а рядом, под бортом, качалась шлюпка, в которой согнувшись, с черным лицом сидел их кок, неподвижно глядя в море. Последним вышел наверх боцман Мишка, потягивая ногу и держась за бок, но уже полувыпрямившись. Увидев непонятную картину, он поднял явно обрезанный кем-то конец фала с палубы, взглянул на человека в лодке, опять на фал и, поняв все, зычно рыкнул:

- Чего лупитесь, бакланы - ветром сорвало китяру! Кокша, видать, хотел его догнать да не смог! Марш по местам!

Он поднял глаза на Фотича. Встретившись взглядом, боцман кивнул старику с пониманием и уважением:

- Стало быть, отжимным ветром оборвало. Море все спишет. Иди спать, старик.

Почти сибирские пельмени

Сто боевых вылетов. В дикую жару, от которой нигде не спрятаться, когда нет сил вдыхать разряженный раскаленный воздух, когда на боевом курсе горячий вязкий пот заливает едкими каплями глаза, когда прикосновение к металлу обшивки самолета может вызвать ожог, когда спишь рваными отрезками - пока сохнет на теле смоченная простыня. Летаешь без перерыва десять дней, и только одиннадцатый день твой - на постирушки. Попробуй, выполни! Но сто боевых вылетов - это возможность съездить в отпуск, в Союз, домой.

Тяжело добирался Мишка домой в заслуженный профилактический отпуск. Еще более тяжелая предстояла обратная дорога. Стояла пора летних отпусков. Побыв пару дней в родном селе, бездарно раздарил "бакшиши" кому надо и кому не надо, толком не помог по хозяйству сильно постаревшей матери и засобирался Михаил обратно - на Средний Восток.

На Ташкентской пересылке происходило столпотворение - все было забито многотерпимым военным народом. Мишкин ведущий майор Петрович (летчики между собой называли его папашей за суровый вид и незыблемые моральные принципы) приехал чуть раньше и был в курсе происходящего. Он и поведал Мишке, что из-за непрекращающихся гроз и пыльных бурь Кабульский аэродром не принимает военно-транспортные самолеты уже почти неделю, что мест на пересылке давно уже нет, и что он нашел какую-то "левую" гостиницу, где плату дерут по-божески.

Припасенные на дорогу деньги стремительно растворились, был задействован и неприкосновенный запас - три десятирублевки, с которыми разрешалось пересекать государственную границу. В конце недели злой от голода на весь белый свет "папаша" сообщил, что есть "окно" в погоде, летит один борт, но на этот транспортник берут офицеров только "особо достойных" - званием от майора и выше. Еще он добавил, уже без крепких выражений, чтобы ведомый держался, порылся в карманах и протянул на раскрытой лопатистой ладони семьдесят шесть копеек.

Проводив своего майора, Мишка занял койку в офицерской обшарпанной "общаге" и целыми днями смотрел в так называемом фойе старенький телевизор. Особенно смешно было смотреть с детства знакомые советские фильмы на узбекском языке. Хотя смех и может заменить некоторое количество пищи (видимо недаром почти все наши сатирики и юмористы определенной национальности), через трое суток молодая телесная оболочка настоятельно потребовала материальной пищи. Проведя инвентаризацию личного имущества, Мишка определил список вещей, пригодных к продаже. В наличии оказались: очки солнцезащитные, пластмассовые, почти не поцарапанные, с гордой надписью "Ferrari" (производства фабрики "Кабул-подвал"), часы наручные китайские, почти новые (в простонародье - "семь мелодий"), причем, все семь мелодий исправно играли. Итого - два наименования товара, стартовая цена неизвестна по причине незнания местного рынка.

Торговец подержанными вещами решил начать торг на контрольно-пропускном пункте. Поймав за рукав проходящую мимо "советскую военную угрозу" (затрапезного вида бойца местной комендатуры), Мишка сунул в руки продаваемый товар в руки с предложением купить. Покупатель был бесспорно опытнее продавца, начал искать несуществующие изъяны в предстоящей покупке и мялся, никак не называя цены. Голодный же "торгаш" был готов согласится с любой ценой, лишь бы факт продажи состоялся. При полном Мишкином неумении торговаться вконец обнаглевший солдат был уже готов назвать свою смехотворную цену, когда на погон оголодавшего офицера легла тяжелая ладонь. "Сворачивай базар, старлей, есть тенденция проследовать к месту приема пищи", - незнакомый пехотный капитан со свирепым выражением лица, не допускающим возражений со стороны участников торговли, отобрал у бойца Мишкины вещи и увлек летчика к выходу в город.

Потом был столик в местной харчевне, сытный жирный лагман, несчитанное количество порций сочного бараньего шашлыка, стакан тепловатой водки под прохладный крутобокий арбуз и неторопливая беседа двух донельзя загорелых молодых фронтовиков.

Спаситель от голодной погибели оказался земляком, звали его Саня, и фамилия у него оказалась "редкая" - Иванов.

Через двое суток бывалые вояки, обменявшись координатами, попрощались в невыносимой духоте Тузельского накопителя совершеннейшими друзьями с надеждой, что когда-нибудь военные дороги сведут их вновь.

Как-то месяца три спустя, прямо к эскадрильскому домику на аэродроме лихо подкатил бронетранспортер. С запыленной брони молодецки спрыгнули два рослых бойца. Методом опроса присутствовавших авиаторов, они быстро нашли Мишку. Сержант, поприветствовав офицера небрежным взмахом руки, доложил: "Товарищ старший лейтенант, приказано вас доставить на пост!"
- Какой пост? Кто приказал?
- Сам Иванов приказал!
- Какой Иванов? Сынки, вы ничего не путаете?
- Никак нет!
Тут Мишка понял, какой Иванов приглашает его в гости. Посмотрев в глаза решительному сержанту, Михаил подумал, что даже если он будет упираться и звать сослуживцев на подмогу, его сейчас спеленают и засунут в "бэтэр" безо всякого на то его согласия. Поэтому, отпросившись у командира (благо назавтра не был запланирован на полеты), и, прихватив заветную бутылку настоящей "Столичной" (не пакистанского разлива), через полчаса Мишка трясся на броне и глотал всепроницающую дорожную пыль.
Капитан, оголенный по пояс, в выцветшей до белизны солдатской панаме встречал гостя на подъезде к заставе.
- Привет, летун-сибирячок!
- Привет, пехота-землячок!
- Мишель, ты не поверишь, какой я приготовил тебе сюрприз.
- Ты уже преподнес сюрприз - твои бойчины напугали до полусмерти меня и еще полэскадрильи.
- Да "слоны" у меня знатные, головорезы - как на подбор!
Празднование намечалось по поводу присвоения капитану Иванову почетного воинского звания "капитан-коньяк". Саня пояснил Мишке, что "капитан-коньяк" это капитан, награжденный тремя орденами Красной звезды (надо полагать - по аналогии с выдержанным трехзвездным коньяком). По этому случаю ожидались настоящие сибирские пельмени в исполнении повара заставы ефрейтора Оразымбетова.
Друзья в ожидании обеда расположились под тентом из маскировочной сети, расспрашивали друг друга о доме, военном житье-бытье, рассматривали любительские фотографии.
Повар, одетый по случаю торжеств в почти белую куртку, на непонятном, но русском языке начал уже докладывать о готовности к проведению праздничного обеда, когда в расположении заставы звонко, с металлическим лязгом лопнули первые мины.
- К бою! - громогласно взревел Сашка и, пнув из под себя раскладной брезентовый стульчик, пригибаясь, рванул в сторону окопов. Мишка, лапая кобуру "Стечкина", метнулся следом. Невдалеке разорвался снаряд, забарабанил крупнокалиберный пулемет. Воздух заполнился посвистом трассеров, гарью и пылью разрывов. Застава организованно открыла ответный огонь. "Плотно садят "душары", даже безоткатку притащили, как бы бэтэр не сожгли", - бормотал Сашка, пытаясь засечь огневые точки нападавших через клубы поднявшейся пыли и дыма от разорвавшихся снарядов и мин.
- Денисов, связь давай! - обратился капитан к долговязому худому связисту, склонившемуся над радиостанцией:
- Авиацию буду вызывать.
- Чего ее вызывать, я уже здесь, - попытался пошутить оглохший от разрывов Мишка и попал в поле зрения распаленного боем Сашки. И затем выслушал длинную, приправленную отчаянным матом тираду, из которой он уловил, что он вояка по фамилии Рембохренов, и если сейчас не спрячется на самое дно окопа, то он, Сашка, самолично нанесет ему огнестрельное ранение, причем, в самое неподходящее тыловое место. От греха подальше Михаил переместился на фланг.
Обстрел прекратился внезапно, так же, как и начался. Оседала пыль, бойцы по команде потянулись из окопов. Сашка принимал доклады, на ходу незлобиво отчитывал кого-то, что-то записывал.
- Ну что, авиация, живой? Это тебе не в синем небе птичкой виться!
- Приезжай к тебе в гости, в воздухе не сбили, так на земле чуть не угробили.
- Ладно тебе бухтеть, так себе обстрельчик, можно сказать, обычный обстрельчик.
- Может обстрельчик и обычный, но страху я нешуточно натерпелся. В кабине самолета звуков боя не слышно, а на земле, оказывается, такой грохот - у меня теперь жуткая вата в ушах и в башке.
- Ничего, сейчас подлечим тебя под пельмешки, пройдет, только доложусь верхнему начальству, и прошу к праздничному столу отобедать. Бородатым все равно не испортить нашего праздника.
После всех перипетий насыщенного событиями дня Мишка почувствовал, что зверски проголодался.
Стол накрыли на воздухе под небольшим навесом. Тарелки были наполнены с горкой. Небольшие, искусно слепленные пельмени, сдобренные растаявшим маслом, исходили жаром. В нетерпении Мишка наколол вилкой первый пельмень и без промедления отправил в рот, раскусил его еще горяченный, потянулся за другим и застыл, вопросительно глядя на хозяина заставы. Саня, сделав пробу, скривился и завопил: "Оразымбетов! Оразымбетов, ко мне, Аллах тебе в дышло, я тебя, сволота, на Анаву пошлю сапером одноразовым, ты у меня..., я тебя...!" Глаза капитана наливались кипящей кровью. А пельмени оказались с начинкой из армейской тушенки. Бедный Оразымбетов, беспомощно хлопая по-девичьи длинными черными ресницами, с животным страхом смотрел на своего командира. Он ничего не понимал. Для гостей были приготовлены пельмени с начинкой из мясного фарша, для всех остальных обитателей заставы - с тушенкой (в целях экономии мяса). Итог немедленной проверки второй партии сваренных пельменей звучал для незадачливого поваренка как приговор - тушенка. На воина было больно смотреть. Чуть не плача, теряя остатки и без того небогатых знаний русского языка, Оразымбетов пытался оправдаться: "Командыр, товарыщ командыр, пэлмэн он з тщенкой, а он з мясой, он омманул, пока Оразымбет ходил стрелал он... вот...". Поняв, что страшного наказания не избежать, он вдруг успокоился, шумно вдохнул, выдохнул и замолчал. Мишка, отвернувшись в сторону, еле сдерживал душивший его хохот. "Да кто Он?", - не унимался опозоренный именинник. "Лычный состав", - горестно ответил повар. Тут Мишка не выдержал и захлебнулся в припадке смеха. Посмотрев на него, прыснул смехом и грозный начальник Саня. Хлопая себя по коленям, Сашка приговаривал: "Ай да личный состав, ай да умельцы-стервецы!". Как оказалось, пока шел бой и повар Оразымбетов в соответствии с боевым расчетом подразделения занимал стрелковую ячейку на правом фланге заставы, некие знатоки и ценители настоящих сибирских пельменей под огнем противника пробрались в хозяйство повара и смешали все карты. Таким образом тушенка в тесте оказалась на командирском столе, а "пэлмэн з мясой" в желудках "лычного состава".
Но праздник продолжался. Оразымбетов был реабилитирован отмякшим от водки отходчивым командиром и даже поощрен за качество приготовления остальных блюд. Много было сказано добрых тостов и спето негромких военных песен.
Снова немногословное прощание.
- Мишань, ты там аккуратней летай - потише и пониже, и сковородку под задницу подкладывай от пуль!
- Не пыли, пехота! Ты сам на рожон не лезь, у тебя замена скоро. Будешь дома - Сибири кланяйся.
- Пока, бача.
- Давай, бача.
Дороги военных людей порой выбирают причудливые траектории, не подвластные никакому анализу, даря разлуки и встречи с боевыми друзьями, пересекаясь многократно, а иногда идя параллельно или расходясь друг от друга на долгие годы.
Прошло почти десять лет. Настали другие времена. Если во все времена ноша военных людей была не из легких, то теперь эта ноша стала просто неподъемной.
Будучи слушателем академии, в звании подполковника неоднократный орденоносец Михаил Михайлович подрабатывал вышибалой в ночном варьете, дабы свести финансовые концы с концами проживания и пропитания семьи. К весеннему женскому празднику он в секрете от жены скопил небольшую заначку для покупки подарка, и теперь неспешно бродил по бывшей выставке достижений народного хозяйства, а теперь по безобразному палаточному рынку в поисках достойной покупки. Внимание офицера привлекли звуки самодеятельной военной песни, доносившиеся от ларька звукозаписи. Он подошел поближе. У точки толпилась небольшая очередь. Мишка обратил внимание на стоящего рядом с очередью полковника. Шинель сидит как влитая, папаха лихо заломлена набекрень, неуловимо знакомые черты лица. Полковник внимательно смотрел на Мишку. Они медленно приблизились друг к другу.
- Старший лейтенант Ефанов, - ткнул ладонь в Мишкину грудь полковник.
- Капитан Иванов, - ответно ткнул полковника Мишка. Они по-мужски неуклюже обнялись. Люди в очереди заулыбались, глядя на "капитана" в папахе. Полковник Иванов Александр Сергеевич, назначенный на новую должность, ехал принимать часть в свое подчинение. Имея в своем распоряжении пару часов до поезда, решил подыскать подарок к восьмому марта своей дражайшей половине, и ноги по старой памяти принесли его за покупкой на ВДНХ.
Заматеревшие старшие офицеры расположились в ближайшей забегаловке. Присев за столик, перебивая, торопливо забросали друг друга вопросами. Подошла крупногабаритная сонная официантка. На ленивый вопрос: "Чем будем закусывать?", - друзья хором заказали: "Пельменями", - и так же дружно добавили, улыбнувшись: "Сибирскими".

http://aviabvvaul.narod.ru/083/smolin_kulinar.htm

Прислал: Steel_major с разрешения автора

- Алё. Да, Дима, это я... Пока не решил... Дим, ну ты же знаешь, я и так на двух работах кручусь... Хорошо, подумаю еще.
- Папа, а это тебе дядя Дима звонил?
- Да, дядя Дима.
- А почему он тебе все время помогает?
- Всё-то ты знаешь. Ты бы лучше о другом думала, егоза.
...
- Ты бы лучше о другом думал, лейтенант. Например, о том что у тебя детей еще нет. Не изображай из себя Матросова. Заведование Сергеева, он туда и пойдет.
- Николай Викторович, да я не за медалью, пост выдачи активных средств Сергеева, а система спецосушения моя. Дима ее три часа собирать будет, а я ее как автомат Калашникова с закрытыми глазами соберу-разберу.
- Ладно, резон есть, глаза можешь не закрывать.
...
- Например, о том, как тебе от школы не отстать, пока ты в клинике на обследовании лежать будешь.
- А я все учебники с собой взяла, поэтому и сумка такая большая получилась.
- Точно всё?
- Ну... кроме физики. Не люблю я её. Молекулы, атомы, протоны, нейтроны какие-то, кто их видел...
- Никто, но они есть, это уж точно.
- Пап, а Сережа с Катей в больнице тоже со мной будут?
- Ну вы же вместе по циклам идёте, раз полгода назад они с тобой здесь были, значит, и сейчас не соскучишься. А вот мы и пришли. Здравствуйте, Леонид Юрьевич!
- Здравствуйте, здравствуйте. Леночка, ты уже взрослая девочка, сходи сама в приемное, пусть тебя оформлять начинают, я попозже туда подойду. Олег Иванович, мне с вами нужно серьезно поговорить.
...
- Олег Иванович, мне с вами нужно серьезно поговорить.
- Слушаю вас, Николай Викторович.
- Значит, Олег, дело такое, о том что у нас шланг с дренажно-контурными водами разорвался и весь пост затопило, пока выдачу прекратили, никто не знает. Химики, может, о чем-то и догадываются, но это тоже не в их интересах - шум поднимать. Ты «воду» убрал и шланг поставил, сейчас выдачу закончим, всё замоем. На «грязнухе», как я понял, вообще ничего не заметили. Поэтому хочу тебя попросить, о своих геройствах никому не трепаться. Сейчас хорошо помойся в пропускнике, чтоб «РУСИ» (установка контроля радиационного загрязнения тела - прим. авт.) пройти и ложись спать.
- Всё понял, Николай Викторович.
...
- Слушаю вас, Леонид Юрьевич.
- Дело такое, Олег Иванович, я прекрасно понимаю, чего вам стоить поддерживать здоровье Леночки, два месяца назад умер Сережа Смирнов, а месяц назад умерла Катечка Петренко, это возрастная группа вашей Лены, как я понимаю, у родителей этих детей просто не хватило денег на все необходимые иммуномодуляторы. Мне очень тяжело об этом говорить, но из-за того, что раздел «Дети Чернобыля» исключен из федеральной программы «Здоровье», мы не сможем больше делать все обследования и процедуры бесплатно. Можно было бы попытаться провести Леночку по другим позициям, но тут мешает, что ваше облучение не было официально зарегистрировано. Извините, мне действительно очень жаль.
- Всё понял, Леонид Юрьевич.
...
- Пап, а пап, а ты говорил, что Сережа с Катей тоже здесь будут, а я в приемном сказали, что только наши малыши сегодня поступили, а Сережи с Катей нет.
- Ну, они, солнышко, наверное, не сегодня будут, а попозже.
- Пап, я тогда тоже хочу попозже.
- Нет, доча, нам медлить нельзя, нам еще много успеть надо.
...
- Алё, Дим... Да, это я. Надумал, выхожу к тебе на работу... Знаю, что молодец, когда выходить?

В бой пойдут одни старики...

«Но бывает, расстается с кораблем своим моряк, -
Значит, силу краснофлотца на земле узнает враг.
Ничего, что сердцу тяжко, что не флотская шинель, -
На твоей груди тельняшка, темно-синяя фланель!»

(«Это в бой идут матросы!» Музыка: Б.Терентьева Слова: Н.Флерова)

Матрос Микола Ползунок попал служить на подводную лодку совершенно случайно, неожиданно для себя и еще более неожиданно для окружающих. Дело в том, что природа наградил Колю не самым большим, но все же внушающим уважение ростом в 1 метр 96 сантиметров, что само по себе указывало, что самым разумным было бы направить служить парня военным регулировщиком, чтоб его издалека видно было, но, как известно, военная организация славна не разумным, а творческим подходом. Вот благодаря именно такому «творческому» решению одного из офицеров Львовского областного военкомата Миколу, примостившегося на скамейке военкомата и отходившего от вчерашних традиционных сельских проводов, неожиданно разбудили пинками, и пока он пытался понять, что к чему, воткнули в строй помятых призывников, которых незамедлительно пересчитали, и когда количество сошлось, довольно резво повели на вокзал. Только на полдороге Микола сфокусировав зрение, осознал, что ведет их офицер в военно-морской форме, а вместе с ним еще и парочку морских прапорщиков, флотское название которых он никак не мог вспомнить. Попытка Ползунка покинуть ряды флота, еще не добравшись до вокзала, натолкнулась на такую жесткую отдачу от офицера, что проникшись чувством глубокого и сильного уважения ко всему военно-морскому флоту в лице этого офицера, призывник притих, и даже как-то философски пришел к выводу, что годом больше, годом меньше, а в сущности, никакой разницы.
Оказавшись в учебном отряде подплава в Северодвинске, Микола мгновенно стал звездой. По заверениям старожилов таких высоких подводников они еще не встречали, а принимая в расчет, что кроме роста Ползунку от родителей досталось крупное и сильное тело, то таких богатырей здесь отродясь не видали. Годковщины он так в полной мере и не вкусил, может, оттого, что стал вечным знаменосцем учебки и чемпионом гарнизона по гиревому спорту, а может, и оттого, что трогать его откровенно боялись из-за внушающей уважение комплекции. Так бы Коля и остался в учебке, к чему дело и шло, если бы под конец срока немного не оборзел, и в один из выходных, раздавив с боевыми товарищами пару бутылок «огненной воды», завис в какой-то заводской общаге, где ему, в отличие от собутыльников, неожиданно не нашлось достойной подруги. Обиженный женским невниманием к своей персоне, Ползунок покинул общежитие, и, будучи, как все большие и сильные люди, человеком неконфликтным и спокойным, побрел обратно в учебку. Туда он добрался без приключений, но каким-то неожиданным зигзагом забрел в строевую часть, обычно в выходные дни пустую. Зачем он туда пошел, Микола даже потом не мог понять. А в строевой части люди были. Точнее, один человек женского пола. Старший мичман Ольга Александровна, женщина немного за тридцать, миловидная, мать двоих детей от неизвестных героев флота, ну и естественно, разведенная давно, и казалось, навсегда. На свою беду, а может и на радость, старший мичман, пришедшая навести порядок в бумагах перед какой-то проверкой, справедливо полагала, что в этот день и в этот час никого со стороны в канцелярские помещения не занесет, а потому даже дверь за собой не запирала. А так как всякого рода канцелярии всегда и везде обладают свойством быть душными и жаркими, то и сидела за своим столом Ольга Александровна соответственно атмосфере, без мундира, в расстегнутой белоснежной рубашке, под которой было такое же белоснежное тело и бюстгальтер, скрывающий высокую, не испорченную двумя родами грудь. Надо сказать, что рождение двух ребятишек совершенно не исковеркало внешние данные этой статной поморской женщины, которая и мичманом стала при помощи отца первого ребенка, а в канцелярии учебки оказалась при содействии второго. Так вот, Микола, вломившийся в первую попавшуюся дверь, вдруг узрел перед собой женщину, сидевшую на стуле, закинув одну красивую ногу на другую, которые были очень хорошо видны из-за неуставной длины юбки, задиравшейся довольно высоко. У сильно подвыпившего матроса участилось дыхание, и когда прекрасная мичманша повернулась к нему лицом, Микола уже мало чего соображал, потому что перед его глазами сочными и красивыми виноградинами покачивались две большие груди, еле сдерживаемые тугим бюстгальтером. Матрос то ли всхлипнул, то ли прорычал, и напрочь откинув субординацию, практически одним прыжком оказался около оторопевшего старшего мичмана, и заграбастав того под мышки, рывком вынул из кресла и присосался к ее губам. Ольга Александровна, толком не успевшая отреагировать на молниеносные действия статного матроса, не успела даже сжать губы, и эта оплошность решила все. Пока в течение нескольких секунд, она сообразила, что надо бы упереться и оттолкнуть матроса, совершавшего явно неуставные действия, было уже поздно. Микола уже перенес свои руки на ее ягодицы, губы на грудь, и когда они достигли сосков, старший мичман, уже с месяца полтора не бывшая с мужчиной, как-то сразу покорно и безвольно сдалась. И не просто сдалась, а неожиданно для самой себя сразу же страстно отдалась, причем в полный голос. Через пару минут вся канцелярия была закидана предметами матросского и мичманского вещевого аттестата, а сама пара хаотично перемещалась от стола к столу, артистично выполняя фигуры из всех рекомендованных уставом комплексов физической зарядки. Наверное, получалось у них это очень красиво и эстетично, так как начальник строевой части, немолодой и давно списанный с плавсостава кавторанг, тоже, наверное, из-за предстоящей проверки, ненароком заглянувший в расположение своего хозяйства, с парализованным видом замер у двери, не в силах вымолвить слово. Несколько минут он ошеломленно взирал на это действо, и наверное, так бы молча и смотрел дальше на этот впечатляющий спектакль, если бы в процессе исполнения одного из акробатических этюдов исполнители не оказались одновременно лицами к офицеру. Старшему мичману, распростертому обнаженной грудью на столе, отдать воинскую честь не получилось никаким способом, а вот у матроса в пьяненькой голове что-то перещелкнуло, и он, приняв строевую стойку, автоматически поднес руку к голове. У кавторанга, пребывающего в прострации, так же автоматически вырвалось:
- К пустой голове руку не прикладывают!
Дальнейшие события можно упустить, добавив разве только то, что Ползунка отправили проходить дальнейшую службу в Гаджиево, а вот старший мичман Ольга Александровна нашла свою судьбу. Давно разведенный и страдающий от всех военно-морских болячек начальник строевой части с пониманием отнесся к зову плоти своей подчиненной, и историю раздувать не стал, ограничившись устным выговором, на который ожидавшая страшных репрессий женщина отреагировала не по-военному, а чисто по-женски. Набравшись смелости, в ближайшие выходные она завалилась к холостякующему начальнику домой, и пока он приходил в себя от нежданного визита, перестирала тому все скопившееся белье, убрала в квартире и приготовила и ужин, и завтрак сразу. А через пару дней просто переехала к нему вместе с детьми. Говорят, у них уже третий ребенок, и вообще, получилась очень дружная семья.
Ползунок же, снова философски отнесшийся к происшедшему, скорее был рад, что отделался простым втыком, чем огорчен тем, что едет служить на атомоход. Надо заметить, что судьба в очередной раз поиздевалась над рослым парнем, сделав его турбинистом в самый последний момент. Случилось то, что на флоте бывает повсеместно и никакого удивления не у кого не вызывает. Кто-то перепутал документы в той же злополучной строевой части, и вместо ожидаемой ВУС ракетчика, у Коли появился ВУС турбиниста, с которым он и попал на ракетный подводный крейсер стратегического назначения «К-...», в обиходе называемый личным составом крейсером «Бессмысленным», а иногда «Безумным». Оба этих прозвища корабль полностью оправдывал в зависимости от ситуации по причине того, что последние года два экипаж крепко врос в береговую базу. Корабль эти два года ремонтировался в том же Северодвинске, а второй экипаж, в который и попал матрос Ползунок, все это время безвылазно отирался в базе, занимаясь общественно-полезными делами, начиная от камбузных и прочих нарядов, заканчивая поездками в Белоруссию для оказания помощи в спасении урожая картошки. И вот как раз аккурат перед прибытием пополнения, корабль, наконец, вернулся в родную базу, первый экипаж уехал в заслуженный отпуск, а на борт, кряхтя, залез ставший почти придатком береговой базы второй экипаж, и начал сдавать задачи. К этому времени в экипаже осталось совсем немного офицеров и мичманов, видевших море не с берега, да и те были в большинстве своем списанные «калеки», или люди готовившиеся к уходу в запас поднимать народное хозяйство. К тому же командир корабля был назначен на должность года полтора назад тоже с ремонтирующейся лодки, самостоятельно в море еще никогда не ходил, да по большому счету уже и не собирался, а потому откровенно боялся, мастерски маскируя свой панический страх хорошо поставленным командным голосом и повышенной строгостью ко всему окружающему. А потому, обстановочка на корабле была еще та, личный состав друг к другу только начинал притираться, а штаб дивизии практически прописался на борту, боясь тяжких последствий от неподготовленного личного состава и его решительных, но неграмотных действий. Опять же волей дурашливой судьбы попал Ползунок служить в турбинную группу и не просто турбинистом, а турбинистом-водоподготовщиком в самый кормовой 10 отсек. Что такое водоподготовка, Микола никогда не слышал и откровенно напрягся, когда оказалось, что в его заведовании оказалась целая, пусть и небольшой, но набитый пугающими приборами запирающийся на замок закуток с гордой табличкой «Выгородка ВХЛ». Что такое ВХЛ, Ползунку быстро объяснил командир отсека, лейтенант Белов, офицер, судя по всему, служивший на корабле ненамного больше, чем сам Микола. Гордое название "водно-химическая лаборатория", мало чего сказало парню из украинской глубинки, тем более что ничего сложнее отцовского мотоцикла он до этого в своей жизни не видел. Вообще, сама подводная лодка не то чтобы очень впечатлила матроса, а чисто по-житейски озадачила тем, как же ему тут жить со своим ростом и сохранить следующие два с половиной года голову без повреждений. По центральным проходам отсеков ходить было еще более или менее безопасно, но вот при самом первом посещении турбинного отсека Микола рассадил голову сразу в пяти местах и крепко призадумался. Выход нашелся буквально на следующий день, когда во время утренней учебной тревоги для осмотра отсеков лейтенант Белов, обозрев со всех сторон залепленную и обклеенную пластырем голову Ползунка, саркастически хмыкнул и извлек откуда-то из недр Валки оранжевую заводскую каску, оставшуюся со времен заводского ремонта.
- Носи, Коля... и видно издалека, и голова в целости будет. А стесняться не надо, вон на 192-ой целый старпом тоже в такой же по кораблю бегает... а ростом он пониже тебя будет... Держи!!!
Стесняться Ползунок и не собирался, голова все-таки дороже, а поэтому совершенно спокойно и с благодарностью в глазах водрузил себе на голову каску, отчего сразу стал похож на могучего такелажника, случайно забредшего на подводный крейсер. Над здоровенным матросом в каске стали довольно беззлобно подшучивать офицеры и мичмана, да и матросы поначалу тоже поизгалялись, а потом как-то притихли, особенно после того, как Ползунок очень показательно продемонстрировал одному из старослужащих «люксов», что при его телосложении годковщину он просто не замечает как явление. При всем этом, Микола был патологически добрым и незлобивым человеком, которого было очень трудно вывести из себя, и надо было очень постараться, чтобы он закипел и дал волю рукам. К тому же говорил Ползунок на певучем украинском языке, так мило и непринужденно пересыпая его русскими словами и зазубренными на корабле техническими терминами, что злиться на него было просто невозможно, и почти каждое предложение вызывало улыбку. И вообще, всем своим видом матрос Микола Ползунок очень анекдотично походил на одного из героев старого советского мультфильма «Как казаки невест выручали».
Время шло, и экипаж, все еще находясь у пирса, все же постепенно приходил в норму, становясь мало-помалу похожим на нормальный флотский коллектив, пока еще не совсем готовый к реальному морю, но уже находящийся совсем-совсем близко. Ползунок тоже как-то быстро освоился со своими обязанностями водоподготовщика и даже научился разогревать банки с тушенкой в каком-то непонятном приборе в ВХЛке, по слухам относящемся к химической службе, и назначение которого не знал даже сам командир отсека. Каска Ползунка покрылась «боевыми» царапинами и шрамами, но зато он уже знал, как пролезть в машине 8-го отсека к сепаратору, и при этом не расколошматить голову и колени до крови и как отобрать пробы воды и масла везде, где только возможно, причем без ущерба собственному здоровью. Микола даже начал изредка снимать каску во время своих трюмных путешествий, и при этом не разбивать голову до кости, как в первые дни. В своем отсеке Ползунок тоже обжился. Десятый отсек был самым маленьким на корабле, но, тем не менее, набитый оборудованием насколько возможно и заваленный попутно ко всему неимоверным количеством банок с консервированной картошкой. Микола умудрился проползти на собственном пузе все мало-мальски доступные для своего габаритного тела щели, и на одном из отсечных учений убедился в том, что только ВСУ, всплывающее спасательное устройство, расположенное в отсеке, ему недоступно. Как только они все вместе не старались, но даже при помощи пинков и аварийного упора Ползунок, обряженный по всем правилам в полное водолазное снаряжение, так и не смог протиснуть свою мощную длань в саму камеру, предназначенную исключительно для спасения его же матросского организма. А дело, тем не менее, шло к первому выходу в море их корабля, а значит, и самого Ползунка...
Прошел, правда, еще целый месяц бесконечных «войн и разрушений» у пирса, пока, наконец, командир, к этому времени уже немного обросший пока еще береговыми ракушками, объявил на построении всему экипажу, что они через три дня выходят в море. Сразу же начались бесконечные погрузки всего самого разнообразного, а главное, продовольствия, где Микола разжился десятком банок с консервированными сосисками и столькими же банками с говяжьим языком в желе. Все было надежно припрятано в уже ставшим родным 10-м отсеке, да так, что лейтенант Белов, производивший обыск отсека непосредственно сразу после погрузки, смог обнаружить только несколько банок, но никак не все. Потом была еще масса всякой суеты, которая мало затронула Миколин распорядок, а еще через сутки начался ввод ГЭУ в действие.
Как ни пугали корабельные годки свое молодое пополнение летающими по отсеку светящимися нейтронами и фиолетовой радиацией, для Миколы все происходящее на корабле показалось какой-то обыденной суматохой, скрашенной только тем, что на корабле одновременно оказалось очень много всевозможного народа, да еще и приятным сюрпризом в виде неожиданно вкусной, и главное, обильной пищи, разительно отличавшейся от того, чем их потчевал береговой камбуз. Про это счастье Микола, конечно, слышал, да и сам поучаствовал в погрузке продовольствия, но ожидаемое оказалось гораздо более ярким, а главное, вкусным, а если учесть и то, что по приказанию командира, впечатленного Миколиным ростом, ему в добавке не отказывали, то ввод ГЭУ в действие Ползунку просто и по-человечески понравился.
В море вышли через два дня. Все это время устраняли какие-то замечания и недоработки, до которых Миколе было мало дела, да и не понимал он в этом ничего. Ползунок просто и с настоящим и искренним интересом ползал по трюмам работающей машины, и к собственному удивлению, впитывал знания как губка. Поэтому он чуть не пропустил команду: «Исполнять приказания турбинных телеграфов», которая и ознаменовала его первый выход в море. А уж первое свое погружение матрос Микола запомнил надолго. Как только корабль погрузился на глубину 50 метров, командир отсека с довольным лицом извлек откуда-то плафон из-под светильника, причем плафон явно нестандартный и очень большой, и начал ритуал посвящения Ползунка в подводники. Сопротивлялся Микола как мог, но все же в этот день выпил целых два плафона соленейшей забортной воды, один в отсеке под руководством Белова, потом уже в 8-м отсеке, со всей молодежью турбинной группы. Столь обильное поглощение не предназначенной для питья воды ничем серьезным не закончилось, не считая легкого расстройства желудка, ну и естественно, внутренней гордости за то, что он уже полноценный подводник, прошедший все положенные ритуалы.
Ну а дальше началось то, что офицеры и мичмана называли дурдомом. В этот самый свой первый выход в море Микола понял, что как не крути, а легче всех в море все же матросу. Офицеры и мичмана всегда на виду, а матрос в корме, может и на вахте вздремнуть, и в трюме побакланить запрятанными после погрузки припасами, да помыться всегда можно, а не только в воскресенье. А к тому, что работать приходилось много, Микола относился на удивление спокойно, не в пример многим другим матросам, преимущественно призванным на срочную службу из городов. Да и командир отсека ему попался, по мнению всех, вполне достойный. Белов по пустякам не придирался, и будучи офицером молодым, совершенно не гнушался спрашивать о том, чего не знает, и вместе с Ползунком до крови оббивал коленки, проползая в самые недоступные места их самого маленького на корабле отсека. А если добавить ко всему то, что лейтенант был человеком веселым и очень начитанным, то все длительные и часто бессмысленные тревоги проходили у них в отсеке просто интересно. Между приборками и отработками командир отсека рассказывал многое такое, о чем матросы, да и старшина отсека мичман Кашбаев никогда не слышали, да самостоятельно, наверное, никогда бы и не узнали. Именно от Белова в морях Микола впервые услышал об острове Пасхи, инопланетянах, террасах Баальбека, да и всю историю подводного флота, лейтенант поведал интересно и увлекательно, начиная от Ефима Никонова, заканчивая легендарным Маринеско и первопроходцами атомного флота. После всего этого было даже неудобно каким-нибудь образом подставить своего командира отсека, которого и так из-за его лейтенантского звания командование дрючило по полной программе. Поэтому и на приборку, и на тревоги матросы прибывали вовремя, в курилке старались не попадаться, и убирались в отсеке как у себя дома. Так день за днем проходил сначала первый выход в море, потом второй, третий. Экипаж перестали ругать, постепенно начали похваливать, а уж после ракетной стрельбы, закончившейся планово удачно, вообще вручили какой-то там приз Главкома.
А потом экипаж сдал корабль, и командование, поразмыслив, пришло к выводу, что пора бы подковать личный состав подводного крейсера еще и теоретически. И срочно, практически в пожарном порядке выслало экипаж в Эстонию, в Палдиски, где располагался учебный центр кораблей их проекта. Микола, которому и Львов с Северодвинском после его деревни казались чуть ли не гигантскими мегаполисами, поездку в Эстонию воспринял как настоящий подарок судьбы, а по большому счету, просто как выезд за границу. Впрочем, и все матросы корабля с удовольствием предвкушавшие возможность увидеть настоящую жизнь вместо сопок и пирсов, хотя бы из-за забора. Да и какой забор может сдержать настоящего матроса Северного флота? Поэтому сборы экипажа в промерзающей казарме проходили немного по другому сценарию, чем выезд куда-либо в другое место. Моряки носились по соседним казармам, выпрашивая у друзей новые гюйсы, форменки и ботинки, надеясь хоть разок, но щегольнуть новенькой формой по брусчатке старого Таллинна. Да и сами начальники, начиная от старшин команд, заканчивая командиром корабля, целую неделю строили, строили и строили матросов, проверяя форму одежды так, словно им предстояло участвовать в параде на Красной площади. Наконец нервная суматоха подошла к завершению, и экипаж тронулся в путь.
Сама дорога мало чем запомнилась Миколе, разве тем, что в поезде умудрились напиться почти все матросы, за исключением самых молодых. Сам Ползунок, памятуя Северодвинск, пить под одеялом не стал, так как уж больно товарный вид имели вполне молодые проводницы их состава, и Микола опасался того, что половой налетчик снова проснется в нем в самый ненужный момент. Другие бойцы оказались не такими сдержанными, вследствие чего полночи в плацкартных вагонах шли разборки офицерского состава с проводницами, с некоторых из которых наиболее любвеобильных матросов снимали прямо с полуспущенными сатиновыми трусами. Истины ради надо заметить, что многие пышнотелые проводницы были совсем не против такой вот формы общения, только вот бригадирша у них попалась очень высокоморальная женщина, и сделав обход состава, подняла тревогу. Тотчас из своих купе были вызваны офицеры и мичмана в огромном количестве, которые, как, оказалось, тоже отмечали отъезд из северных краев, а оттого, будучи неожиданно оторванными от душевных купейных застолий, вели себя нервно, и мягкостью в обращении не отличались. Разбирательства то затухая, то снова разгораясь, шли почти до самого утра, но Миколу совсем не волновали, так как он спал сном праведника на верхней койке, и снился ему, как ни странно, свой, теперь уже родной, 10-й отсек...
Рано утром по прибытии в Питер прямо на перроне Московского вокзала командир устроил построение, на котором сразу пять матросов получили по десять суток ареста, одного старшину разжаловали, а офицерам и мичманам, отведя тех в сторону, командир минут десять что-то очень зло выговаривал, яростно жестикулируя руками. Но все это скоро закончилось. Поезд на Таллинн был только вечером, и экипаж сначала переехал на Финский вокзал, откуда офицеров и мичманов отпустили на весь день, оставив, правда, небольшую часть с матросами. А потом был многочасовой экскурсионный поход по Ленинграду. Город Миколу, конечно, впечатлил своим размахом и какой-то неземной монументальностью, но матросу, выросшему на зеленейших привольных просторах Украины, Питер все же показался каким-то неуютным и холодным, и для себя Микола решил, что никогда бы в нем жить не остался. К вечеру экипаж собрался на вокзале, и загрузившись в вагоны, уже рано утром были в Таллинне, где, сразу перейдя на другой перрон, пересели на электричку, и уже через час были в Палдиски.
Палдиски оказался очень небольшим городишкой. На взгляд Ползунка, даже поменьше Гаджиево, и состоял из одного громадного учебного центра с казарменным городком и собственно самого поселка, на тоже на четверть состоящего из офицерских гостиниц и зданий, имеющих то или иное отношение к центру подводников. Об увольнениях тут можно было сразу забыть. Во-первых, поселок находился в зоне, куда и местных жителей пускали только по пропускам, а военнослужащих выпускали только по отпускным билетам. В сам поселок матросов в магазин выводили группами, но об увольнениях можно было и не мечтать. Пока первую неделю личный состав обживался в казарме, привыкал к новому распорядку дня и по сути своей выдерживал карантин вместе с оргпериодом, вопрос о поездках в Таллинн у моряков не возникал. Но вот когда все устаканилось, режим учебы и нарядов стал понятен и прозрачен, матросы начали атаковать своих начальников просьбами об экскурсиях в столицу Эстонии. Замполит, посовещавшись с командиром, «добро» на эти мероприятия дал, правда, только в составе группы и в сопровождении офицеров и мичманов. И в первое же воскресенье матросы в количестве 26 человек с двумя офицерами и двумя мичманами, отутюженные и подстриженные, убыли в Таллинн. И с того момента это мероприятие проводилось каждый выходной неукоснительно, благо, моряки вели себя на удивление дисциплинированно и повода для прекращения экскурсий не давали.
Два раза побывал Ползунок в Таллинне за первый месяц, и был в восторге от него в отличие от Ленинграда. Этот полусредневековый, полусовременный город с непривычными, но удивительно красивыми домами и улочками казался Миколе городком из сказок братьев Гримм. Даже люди, говорившие на русском языке со странной похожей на заиканье тягучестью и подчеркнутой вежливостью, казались матросу какими-то выходцами из прочитанных в школе книг. А вот в третье увольнение, когда их группу повез в парк Кадриорг командир его 10-го отсека лейтенант Белов, и произошел тот случай...
В программу любой экскурсии в парк Кадриорг входило посещение памятника броненосцу «Русалка», погибшему в здешних вода еще при царе-батюшке. А уж организованное посещение парка личным составом ВМФ с этого памятника и начиналось. Несмотря на раннее субботнее утро, народа в парке было уже довольно много. И бегающих по аллеям спортсменов, и чистеньких бабушек и дедушек, гуляющих под ручку, и просто большое количество праздношатающихся обывателей. В этот выходной день группа матросов, выехавшая в город из Палдиски, была сравнительно небольшой, всего 12 человек, и поэтому старший был всего один. Лейтенант Белов. Еще в электричке моряки договорились с ним, что в Кадриорге побудут недолго, так как там уже бывали, а потом поедут в Старый город, где и посидеть с мороженым можно, и просто поглазеть по сторонам есть на что. Слава богу, Белов, хоть и был всего лишь с лейтенантскими погонами, но нарушить волю заместителя командира по политчасти не убоялся, и уже в электричке, выслушав пожелания матросов, объявил свой план проведения выходного дня. Из всего ранее заявленного в нем остался лишь парк Кадриорг, что несказанно обрадовало моряков, желавших поглазеть на городских девиц, и может быть, чем черт не шутит, хлебнуть где-нибудь пивка, если лейтенант варежку раззявит. Поглазев минут десять на памятник броненосцу и выслушав краткий рассказ лейтенанта о его бесславной гибели, группа только было направилась к близлежащей аллее, как откуда-то сбоку раздался довольной громкий хоровой крик.
- Оккупанты! Оккупанты! Прочь с нашей земли! Оккупанты... оккупанты...
Скандировали стройно и организованно. Когда все повернулись, то увидели метрах в десяти группу молодежи, скандировавшей и размахивающей несколькими флагами, непонятной сине-черно-белой расцветки. Лейтенант, до этого пребывавший в благодушном состоянии, сразу как-то подобрался и негромко скомандовал:
- Так, бойцы, вести себя спокойно. Не реагируйте ни на что. Поворачиваемся и идем своим маршрутом. Давайте, давайте...
Матросы после слов лейтенанта, отдавшего команду с несколько изменившимся не в веселую сторону лицом, развернулись, и не спеша пошли в противоположную от демонстрантов сторону. Микола, пользуясь тем, что командир отсека шел рядом спросил:
- Тащ, лейтэнант, а шо це за орлы?
Лейтенант, сморщившись, как от зубной боли, процедил сквозь зубы:
- Народный фронт, наверное... бл ... борцы за независимость...
- А что им надо-то? Мы ж свои...
Микола искренне не мог понять, с чего бы их обзывали оккупантами. В их селе тоже были старики, которые называли власть оккупантами, но со слов деда семьи этих стариков когда-то были очень богатыми и зажиточными, и теперь в них говорила только злость и обида за утерянные богатства. А здесь... Пацаны какие-то... Одеты хорошо, даже с шиком заграничным, что еще надо-то?
Моряки спокойно, и не обращая внимания, уходили, но молодежь, распаляя себя, не отставала и продолжала свой речитатив. И в один момент, видимо не дождавшись никакой ожидаемой реакции на своё выступление, в спины моряков вместо слов совершенно неожиданно полетели камни. Одному из турбинистов булыжник попал в плечо, лейтенанту Белову «оружие пролетариата» зарядило прямо в спину, а Миколе досталось по голове, слава богу, вскользь, но все же здорово рассадив кожу до крови, моментально потекшей по щеке. На самом деле Ползунку не было очень больно, но было очень обидно. За что? Растерявшиеся матросы как-то разом посмотрели на Белова. Лейтенант с перекошенным от боли лицом поднимал с земли фуражку, слетевшую с его головы после попадания камня. Матросы загалдели, перебивая друг друга.
- Тащ лейтенант... давайте мы их... нас же много... козлы... наваляем...
Белов поправил на голове фуражку, и повернувшись к примолкнувшим демонстрантам, резко, так как Ползунок еще никогда не слышал, даже не отдал команду, а просто рявкнул:
- Слушай мою команду! Взять несколько человек, кого сможете. Не бить!!! Сдадим в милицию!!!
И жаждавшие мести матросы широким фронтом бросились на националистов. Те если и ожидали что-то подобное, но все же среагировали с опозданием, когда развившие чуть ли не спринтерскую скорость матросы, зажав ленточки бескозырок в зубах, были уже в нескольких метрах от них. Кто-то сразу попытался отбиться флагом, кто-то бросился наутек, получив пару зуботычин от рассвирепевших матросов, но оказывать более или менее достойное сопротивление никто из них не решился, и уже через минуту все было закончено. В руках матросов с завернутыми за спину руками оказалось четверо «террористов», а остальные, побросав свои знамена, разбежались по близлежащим аллеям. Матросы не особо церемонились с ними, и когда их подтащили к лейтенанту, то было заметно, что кулаки североморцев все же прогулялись по их телам. Инцидент не прошел незамеченным, и вокруг начали собираться люди, до этого степенно прогуливавшиеся по парку.
- Позор!
Из столпившихся вокруг зевак начали раздаваться крики.
- Позор! Армия против своего народа!!! Позор!!! Вон из Эстонии!!! Отпустите наших детей!!!
Но уже оправившийся лейтенант Белов, зло оглядев кричащую толпу, неожиданно громко и уверенно скомандовал:
- Тихо!!! Граждане, эти молодые люди совершили нападение на военнослужащих срочной службы!!! Задержанные буду переданы милиции!!!
Шум немного стих, и прямо из столпившихся людей внезапно нарисовались два милиционера, уверенно подошедших к Белову.
- Капитан Аллик!
- Лейтенант Реэк!
- Лейтенант Белов!
Офицеры представились друг другу, и капитан как старший из милиционеров задал вопрос:
- Лееейтенант... что туут происходит?
Белов коротко обрисовал ему произошедшее, указав на кровь на лице Ползунка и кучу флагов, собранных матросами.
- Таак... хооорошо... Оттпустите их... - попросил капитан, указывая на задержанных подростков.
Матросы посмотрели на Белова. Тот кивнул. Матросы разжали руки, и освобожденные потирая занемевшие руки, начали как-то боком перемещаться за спины милиционеров.
- Идите, деттти... идите доммой...
Капитан помахал рукой в направлении столпившихся людей. Молодые националисты, не долго думая, подхватили свои валявшиеся флаги, и растопырив напоказ пальцы жестом «виктория», выкрикивая что-то на эстонском, растворились в толпе. Матросы, видя такую картину, начали недовольно переговариваться, а Белов, шагнув вплотную к капитану и еле сдерживая себя, спросил того, сжав зубы.
- Капитан, это что за дела?! Почему вы их отпустили?
Капитан с непроницаемым лицом как-то не к месту козырнул, и очень официально произнес.
- Тоовариищ лейтенааант! Я выыынужден задержать этооого матроссса. Он участвоваллл в избиении школьников...
И палец капитана указал на Миколу, единственного матроса на лице которого были следы крови. Офонаревший от услышанного Микола боковым зрением увидел, как из примолкшей толпы к ним выдвигалось еще два милиционера, но уже с дубинками в руках.
- Капитан, вы что сдурели!!! Никого вы не задержите!!! Не имеете права!!! Нас может задержать только комендантский патруль!!! Только...
Милиционеры, подходившие сбоку, схватили Миколу за руки и попытались завернуть их ему за спину. Микола, который мог одним движением своих плеч опрокинуть их на землю, никак не ожидал такой прыти от эстонских блюстителей правопорядка, и неожиданно дал слабину, позволив повиснуть им у себя на руках.
- Не пыытайтессьь сопротивлятться органам общественного правоопоряддка, товарищ лейтенааант. Вы не пониммаетте...
Белов, видимо колебавшийся внутри между законопослушанием и справедливостью, завидев своего могучего «казачка», облепленного эстонскими милиционерами, и чувствуя на себе двенадцать пар глаз, ждущих его решения или приказа, почувствовал неимоверный стыд. Он вдруг понял, что перед ним враг, и этот враг хочет забрать его матроса, и тот, потом всю жизнь будет помнить, что его отдали каким-то эстонским ментам, просто так, даже не попытавшись отстоять. И осознав это, лейтенант моментально принял решение без оглядки на все возможные последствия.
- Это ты не понимаешь, капитан... Со мной нас здесь тринадцать. Стрелять ты не посмеешь, а разогнать здесь всех мои бойцы смогут на раз, козел.... Белов уже не просто говорил, а шипел дрожащим голосом, сжимая и разжимая кулаки.
- Моряки к бою! Будем прорываться! Ремни снять!
Услышав, наконец, внятную и понятную команду, Микола напрягся, и, вывернувшись, бросил обоих милиционеров на асфальт. Матросы сразу же как-то сами по себе замкнули круг, в центре которого оказались Белов и эстонские милиционеры. Наступила полная тишина. Толпа стоявшая вокруг как будто онемела, а матросы, повыдергивав ремни из брюки, намотали их на руки, получив сразу двенадцать убойных предметов уличной драки с ударной частью в виде латунной пряжки. Матросы и в гражданской жизни, как и большинство советской молодежи, милицию особо не любили, а уж в такой ситуации, получив законный приказ, были совсем не прочь посчитаться за прошлые обиды.
- Мы сейчас уйдем, капитан. Если ты будешь нас задерживать, мы будем отбиваться. А если толпа полезет вам помогать, то это уже будет избиение военнослужащих гражданскими населением при попустительстве и даже активной поддержке милиции. Тебе такое надо?
Капитан, за эти пару минут очень здорово утративший невозмутимость, видимо сообразил, что события пошли не по запланированному сценарию. Забитые и безвольные по его представлению матросы во главе с «зеленым» лейтенантом, неожиданно проявили твердость и решимость, и, судя по всему, были абсолютно готовы пойти на все, чтобы уйти без потерь. Но просто так отпускать их было стыдно.
- Лейтенааант... под суд пойдееешь...
Белов усмехнулся.
- Ага... Дождался... Ты найди нас сначала... Моряков тут навалом...
Микола внезапно подумал, что в словах своего лейтенанта резон есть. Еще в Гаджиево им всем в приказном порядке поменяли ленточки на бескозырках с «Северного флота» на «Военно-морской флот», а больше отличий от балтийцев матрос и не видел. Капитан, видимо, что-то решил для себя, и нехотя выдавил всего одну фразу.
- Нууу... идиитте... идиитте... Даллееко не уйдетте...
Лейтенант повернулся к матросам.
- Товарищи матросы, на сегодня увольнение закончено. Мы возвращаемся в часть.
И напоследок, наклонившись к капитану, командир отсека нагло блефанул.
- Капитан, ты не вызывай толпу своих сразу. У меня на остановке весь оставшийся экипаж нас дожидается. Пока твои приедут, нас тут человек сто будет. Будь здоров!
Сквозь уже изрядно поредевшую толпу расступившихся гражданских группа прошла быстрым шагом, но как только место столкновения скрылось из вида, лейтенант скомандовал:
- Бегом марш на остановку! Прыгаем в первый же транспорт, который идет в город.
К счастью, вся группа успела вскочить в отходивший трамвай, который, громыхая, минут за десять довез их до города. Микола заметил, что покусывающий губу его командир отсека то и дело оглядывается назад, но, слава богу, погони не было. Что там перемкнуло в голове капитана милиции неясно, но подмогу он не вызвал, и план «Перехват» объявлять не стал, видимо, посчитав своим сепаратистским умом, что силовые акции против Вооруженных Сил СССР все же проводить еще рановато. Естественно, увольнение было завершено досрочно, и на самой ближайшей электричке Белов повез всех обратно в Палдиски. Но когда поезд тронулся, лейтенанта видимо отпустило, и чтобы раннее возвращение в казарму не показалось подозрительным, он вывел всех в Кейле, где они и вкусили мороженого и местных сосисок с тушеной капустой. Перед окончательным отъездом в Палдиски Белов взял с матросов честное слово, что о происшедшем они никому, даже своим, рассказывать не будут. Моряки пообещали, и к удивлению даже самого Миколы, и правда о событиях в парке Кадриорг не распространялись, хотя удивляться наверно и не стоило. Почти все, кто был в этом увольнении, являлись турбинистами из первого дивизиона, и подставлять своего лейтенанта, не побоявшегося конфликта с милицией, не хотели, а стукача не нашлось. На память о культурных и воспитанных эстонцах у Миколы остались лишь неприятные воспоминания и небольшой шрам под волосами.
А вскоре подошло время покинуть оказавшуюся такой внешне привлекательной, но совершенно негостеприимной Эстонию, и экипаж ракетного подводного крейсера стратегического назначения убыл на место постоянной дислокации. Там сразу же завертелась военно-морская канитель, связанная с приемом корабля, а потом командира Миколиного отсека, лейтенанта Белова, неожиданно откомандировали в другой экипаж и отправили в автономку. А потом служба закрутила так, что своего командира отсека матрос Ползунок увидел только через полтора года. Лейтенант уже стал старлеем, 10-м отсеком уже не командовал, а рулил на ПУ ГЭУ корабля одним из управленцев. Потом служба совершила очередной кульбит, и самого Миколу отправили на боевую службу с другим экипажем. Миколе, как человеку сельскому, к одному месту привязанному, такая перемена не очень нравилась, но служба есть служба, и матрос, прихватив на всякий случай свою каску, ушел на другой корабль. После автономки Миколу оставили дослуживать свой срок на другом корабле, и он всего несколько раз, и то случайно, видел своего бывшего командира, каждый раз с уважением здороваясь с ним. А потом старший матрос Микола Ползунок был демобилизован, и вернулся уже не просто на Украину, а в Незалежну Україну...
Прошло 15 лет. Около двадцати часов вечера капитан УМВС України Ползунок во главе наряда милиции прибыл в парк И.Франко по сигналу о драке между молодежью на центральной аллее. Но когда милиционеры подъехали к месту, о драке уже ничего не напоминало, кроме свидетельств немногочисленных очевидцев. Но как только капитан собирался дать команду ехать обратно, из управления сообщили, что совсем рядом, около отеля "Днистер", тоже какой-то конфликт, и стоит заехать и разобраться на месте. Со слов дежурного, звонила портье гостиницы и сообщила, что в баре на втором этаже гостиницы произошел конфликт между постояльцем и кем-то из местных. Потом ситуация вроде бы мирно разрешилась, но когда постоялец вышел на улицу прогуляться, его уже ждали несколько человек.
У самого отеля было спокойно, но вот слева от входа, недалеко от входа в очередной бар, было заметно некое скопление народа. Милицейская машина подкатила как можно ближе, и милиционеры, подхватив дубинки, выпрыгнули из машины.
У стены, опираясь на нее, стоял тяжело дышащий мужчина, сжимающий в обоих руках по камню. С его губы стекала кровь, капавшая на белоснежный ворот рубашки. Один рукав был надорван, и вообще, выглядел прилично одетый мужчина как после пьяного мордобоя на свадьбе. Напротив стояло трое бритоголовых парня, все как один в тяжелых армейских ботинках, полувоенных штанах и черных футболках. Четвертый, одетый в дорогое фирменное шмотье, и вообще выглядевший человеком без бытовых проблем, судя по всему, был их предводителем. Ползунок скривился. Этих «патриотов», негласным распоряжением властей лишний раз трогать не стоило, о чем они прекрасно знали и чем с удовольствием пользовались, постепенно начиная напрягать даже националистически настроенную часть органов правопорядка.
- Эй, хлопці! Що отут відбувається?
Вожак, повернувшись к милиционерам, нагловато растягивая слова, ответил:
- Ааа... влада. Так ... один москаль нахабнуватий отыскался...
Ползунок поморщился, как от зубной боли.
- Ну да... і ви вчотирьох його на місце ставите? Давайте-ка йдіть звідси, поки у відділення не забрал.
Парень с вызывающей неторопливостью и пренебрежением к стоящим перед ним представителям власти достал сигарету и щелкнул позолоченной зажигалкой.
- А ти, капітан, видне Україну не любишь... Москалі не повинні топтати нашу землю! Натерпілася вже Україна от...
И тут неожиданно подал голос побитый мужчина.
- Это от вас, уродов, она еще натерпится...
Ползунок вздрогнул. Голос напомнил что-то очень далекое и полузабытое. Капитан шагнул ближе. У стены, сверкая исподлобья глазами, стоял постаревший, изрядно погрузневший его командир отсека старший лейтенант Белов. Он явно не узнал Ползунка, но это было для Миколы уже совсем неважно. У него как будто щелчком обнулились все годы, прошедшие с его флотской службы и он вдруг снова ощутил себя просто молодым матросом, стоящим в парке Кадриорг перед толпой, готовой растоптать тебя с твоими товарищами. И это решило все.
Капитан Ползунок рывком выдернул из кобуры табельный Макаров и передернув затвор, встал рядом с Беловым, плечом к плечу.
- Ну що, бандерівці, підходь хоч усі відразу!!! Нас уже двоє!!! Моряки до бою, товариш старший лейтенант!!!
Двое бывших с Ползунком милиционера остолбенели. Мало того, что действия командира по их разумению были просто безумными, но даже в самых горячих и рискованных ситуациях, которых было немало на их работе, капитан Ползунок никогда на их памяти не вынимал оружие. Они никогда не видели своего всегда спокойного и взвешенного товарища в таком состоянии, а тот, мешая от волнения украинские и русские слова, продолжал кричать, водя пистолетом перед собой.
- Яка мать вас родила, недобитки фашистські, бл...!!! Не українці ви!!! Справжні естонці!!! Бегом звідси... перестріляю!!!
Военизированные парубки со своим предводителем, увидев пистолет в руках милиционера, неожиданно осознали, что шутки закончились, и капитан кажется, готов начать стрельбу. Причем, конкретно по ним. Прицельно, и без малейших сомнений. И тут патриотически настроенной молодежи как-то сразу и очень сильно захотелось жить.
- Біжимо, брати! А із цим зрадником, ми ще зустрінемося...
И четверка, развернувшись, испарилась в темноте самым скорым аллюром, на какой способны человеческие ноги.
Эту ночь капитан 3 ранга запаса Белов провел в гостях у капитана львовской милиции Миколы Ползунка. Его жена Лена застирала и заштопала его изодранную рубашку, а бывший старлей и бывший старший матрос до утра сидели на кухне, интернационально распив сначала бутылку русской водки, а потом еще одну бутылку украинской горилки с перцем. Они запивали водку «Боржоми», закусывая белорусскими маринованными грибочками и домашней колбасой, неделю назад привезенной Миколины отцом из деревни. А говорили они не как бывший начальник с подчиненным, и не как офицер с матросом, а как бывшие моряки одного, когда-то могучего, но побежденного чьей-то злой волей флота. И им точно нечего было делить.
Белов оказался в Львове волей своей нынешней гражданской деятельности, и всего на одну ночь. Днем он сделал все дела, а вечером попивая кофе в баре гостиницы имел глупость спросить у сидящего рядом парня, как переводится какая-то фраза в подаренном ему путеводителе по городу Львов на украинском языке. Белов был в Львове первый раз, и утром перед отъездом хотел прогуляться по городу и просто посмотреть. В ответ на элементарную и вполне вежливую просьбу парень нахамил. Белов, не желая встревать в неприятности в городе, являющимся идеологической столицей украинских националистов, от скандала попытался уклониться, уйдя из бара в холл гостиницы. Но агрессивно настроенному молодому и холеному «бендеровцу» видимо втемяшило в голову указать незваному московскому гостю его истинное место. В конце концов, не найдя возможности отвязаться от прилипчивого «оуновца», Белов ответил ему со всей мощью могучего русского языка, перемежив его смачными морскими терминами. Дойти до рукоприкладства не дала внутренняя охрана отеля, отправившая парня, оказавшегося не постояльцем, куда подальше за пределы гостиницы. Но обиженный незнанием каким-то москалем великой украинской мовы, парень вызвал подмогу, и часа полтора ждал, когда же, наконец, наглый постоялец отправится на вечерний променад. И дождался. Когда Белов налившись кофе под завязку, покинул стены гостиницы, его уже ждали. Помощь в лице Ползунка подоспела как раз вовремя, потому что, со слов самого Белова, на второй заход его могло бы и не хватить, даже с камнями в руках. На следующий день Микола, отпросившись с работы, усадил своего бывшего командира в машину и устроил шикарную автоэкскурсию по улицам старинного города. А вечером после дружеского ужина Белов, тепло попрощавшись с гостеприимным семейством Ползунка, покинул город на ночном московском поезде.
P.S. Я все время думаю, что же будет, когда уйдут на пенсию офицеры-пограничники, ныне стоящие по разные стороны шлагбаумов и в разных мундирах, но когда-то оканчивавшие одно училище, и еще в одной общей стране. И что будет, когда еще через одно, максимум два поколения, русский язык в бывших союзных республиках буду помнить только бывшие сослуживцы и старики...

12 февраля у автора этого и многих других опубликованных на нашем сайте рассказов Павла Ефремова день рождения. Поздравим новорожденного! - КБ