Особая группа

(часть 2)
начало http://bigler.ru/showstory.php?story_id=6881

Вся группа стояла на площадке стартового осмотра, уже облаченная в парашюты, и сурово осуждала действия лейтенанта начфина. Начфиненок корчился и просился отойти, ибо по его выражению "клапана скоро не выдержат и днище вышибет".
- Чмырение колбасы под бушлатом - дело недостойное российского офицера-разведчика,- добивали лейтенанта братья капитаны Артемьевы.
- Я не ел колбасу, у меня просто от волнения перед прыжками расстройство, - ныл лейтенант.
Я молча радовался тому, что разрешили прыгать без грузовых контейнеров. После прыжка всего-навсего надо будет найти по поисковому приемнику наши "грузы", на которые прикрепили "маркерный" передатчик, облачиться, снарядиться, еще раз провериться и бодро шагать в сопки. В полученной выписке из приказа, которую мне лично приволок заместитель по воспитательной, была написана такая галиматья, что мне стало не по себе.
Воспитатель мои стенания не учел и отбрехался словами "нет задач невыполнимых", на этом решив, что его обязанности оперативного офицера закончились, с высоко гордо поднятой головой убыл домой. Как бы ни пытались его заставить работать на учениях, он с чувством гордости и, млея от собственной значимости, отвечал: " Что-о-о-о, а вы в курсе, что я - оперативный офицер особой группы?" Для придания антуража заместитель по воспитательной неизвестно зачем получил на складе РАВ пистолет Кольт М1911 и носил его в огромной кобуре, передвигаясь вдоль стен и пересекая открытые участки местности исключительно бегом и с оглядкой. До нашего вывода он постоянно исчезал из части под предлогом инструктажа и доведения оперативной обстановки. Так как момент нашего убытия он проспал, сладостно подрёмывая у себя в кабинете и укрывшись подшивками "Красной звезды", то он еще целые сутки исчезал из части, чтобы нас проинструктировать. Командиру это надоело, и он в нелицеприятной форме предложил своему заму не маяться хернёй. Зам ответил, что у него в связи с учениями обострился "чеченский синдром", и в ушах до сих пор стоят крики и вопли ваххабитов. Командир ответил, что у него в ушах стоят крики владикавказских проституток в сауне, на этом они поругались, и, слава богу, про нас не вспомнили.
Стоять было скучно, я вперился взглядом в проверяющего нас ВДСника и от нечего делать зевнул. Майор засуетился, но ничего с собой поделать не мог, рот его безудержно начал раскрываться, и он зевнул так, что, кажется, вывихнул челюсть, выпучив глаза, он побежал к бригадному медику, вольготно разлегшемуся на парашютном столе и сладко похрапывающему.
- Щас у начмеда спирту попросит, - печально сказал зевающий Аллилуев.
- Нету спирта, - сразу же ожил бригадный начмед, - не дам, вы, десантники, совсем охамели - летом в унтах ходите, зимой спирту просите, вам самим спирт на приборы положен, его и пейте.
Челюсть ВДСника сама по себе стала на место и он начал оправдываться:
- Нам ЛТО (летно-техническое обмундирование) по нормам довольствия положено и чужой спирт мы не хапаем, и вообще. Доктор, довыделываешься и пойдёшь у меня выпускающим с бабами "перворазницами" с батальона связи!
- Ой, да ладно, пробежишь ко мне на проверке за освобождением от кросса, так что нам на ваши угрозы плевать!
- Ой, да лааадно, мы тож люди гордые, - взъярился ВДСник.
-Конечно, пока вас не пнешь, вы не полетите, - съязвил Ромашкин, поправляя ножные обхваты, - и вообще, давай связывайся с летчиками, сколько можно этот борт ждать?
- Скоро будет, в первой корабельной группе будет прыгать спортивная группа и комбриг, а вы на второй заход пойдёте.
- Так, блин, отпусти нас, мы хоть присядем, сколько стоять можно, а мы тебе глушак на твоей "мазде" заварим на халяву, - предложили один в голос Пачишин с Пиотровским.
- Глушааак, - заинтересовался ВДСник, - корабельная группа, разойдись, - давайте поговорим на эту тему поподробнее.
Технари, отойдя в сторонку, начали обсуждать особенности "заваривания" глушаков на японских автомобилях. Я плюхнулся на парашютный стол рядом с медиком. Начмед встрепенулся, подозрительно осмотрел меня, закапал себе из пипетки что-то в рот, и довольно хрюкнув, снова задремал.
Неподалеку от меня нарисовался неподражаемый штабист Вова Черепанов и начал показывать мне какие-то знаки.
- Вова, хуле надо, что ты там корчишься, - проорал я ему.
- Сюда подойди, - сквозь зубы зашипел Вовочка и помотал головой, осматривая окрестности и провожая подозрительными взглядами шарахающихся рядом бойцов и офицеров. Пришлось вставать с помощью Ромашкина и перется к Владимиру.
- Что надо, штабная крыса?- очень мило поприветствовал я его.
- Кофе будешь с коньяком, у меня термос собой, - не обратил внимания на моё хамство Черепанов.
- Ну так наливай, а вообще-то мог и не поднимать меня, а уже принести.
- Перетопчешься, на, держи...
Кофе с коньяком на легком морозце был весьма кстати, приятно согревал и щекотал пищевод.
- Короче, я в штабе ошивался перед выездом, там замкомбриг лично задачу ставил командиру спортгруппы, они вас на выходе должны будут гонять, и задача у них такая же, как у вас, вы типа клоунов будете, вас уже слили всем кому ни лень: и пехоте, и ментам, и СОБРовцам, которые в учениях участвуют.
- Ну, блин, спасибо, обрадовал, мне аж на душе полегчало, - уныло ответил я.
- Короче, от меня ты ничего не слышал, а то если зам узнает, что я тебе натрепался, он меня за вами в одиночку зашлёт, а то еще хуже на какие-нибудь курсы в Загорянку отправит, мне уже одних хватило, эхх как я тогда в "Голодной утке" озвездюлился, ужжжас...
-Ладно, не ссы, прорвемся, слухай, забери мою мобилу с сейфа у дежурного, а мне дай свою, будешь нам эсэмэсить по тихой, поработаешь нашим агентом.
- Да без проблем, тока если с моим сотиком что случится, я твой заберу, да, и кстати, что я с этого иметь буду?
- Ну, мы тебя обижать не будем, разрешим в чипке с нами за одним столом сидеть, и, короче, Вован, я тебе дам свою машину на время учений погонять, доверенность у тебя на нее есть, а ключи в сейфе вместе с мобилой...
- Машинуууу, ну, тогда базару нет!! Что же ты раньше не сказал, так кого вам надо убить, расчленить над кем надругаться? Я ради этого даже нассу в планшет с картами командиру спортгруппы, на телефон, звони, предупреди дежурного...
Таким образом, я завербовал одного агента и пристроил свою машину, только Вовочка зря радовался - бак в моей "тойоте" был уже почти сухой, и ему придется раскошелиться на заправку.
Вовин телефон в кармане у меня завибрировал и выдал голосом Масяни: "Начальник? Да пошёл ты в жопу, начальник!"
Я передал Черепанову трубу, тот послушал, покивал головой и вернул мне телефон, потыкав кнопки.
- Я тут переадресацию поставил, замкомбриг звонил, сейчас подъедет.
Прибыл "Урал" с разведчиками спортивной группы и УАЗики комбрига и зама.
Ну, вот они, наши конкуренты, все разведчики или срочники или контрактники. Они не ходят в наряды, не участвуют в хозработах. У них одна задача - готовится к "скачкам" (соревнования разведывательных групп по тактико-специальной подготовке). Целыми днями они только и делают, что бегают, прыгают, стреляют не вылазят с полигона неделями. А у меня Пиотровский и Пачишин бегают только по парку и к чипку, а лейтенант-финансист ускорился в последний раз минут пять назад, скинув с себя парашют, разматывал на ходу рулон туалетной бумаги.
Дежурный связист подал гарнитуру "вертолетной" станции руководителю прыжков, заму комбрига по воздушно -десантной подготовке. В воздухе где-то неподалеку явственно послышался рокот вертолетных лопастей. Через пару минут Ми-8 приземлился, спугнув воздушным потоком лейтенанта в кустах.
Шоу началось. Бойцы сняли кормовые створки с вертолета, летчики готовы были подняться на "пристрелочную" выброску. ВДСники засуетились, Леня Ромашкин хищно улыбнулся, теперь честь первого прыжка принадлежала не ему, а прапорщику - начальнику склада парашютно-десантного имущества.
Прапора скинули удачно, и он, приземлившись возле "колдуна"( указатель силы и направления ветра), открыл прыжковый день. Спортгруппа быстренько построилась, проверилась и вальяжно зашагала к борту. Сзади степенной походкой шествовал командир бригады. Прыжки начались. Спортсмены покинули борт быстро, и приземлившись плотно группой на дальнем конце площадки, быстренько скинули свои купола прибежавшей группе обеспечения десантирования, построились в боевой порядок и начали поиск груза. Только одинокий парашютист в воздухе мотался в потоках и неуклонно снижался в направлении небольшой дубовой рощицы.
Зам по воздушно-десантной заорал в мегафон:
- Аааа, олень, бля, ноги вместе, забирай вправо, скотина...
Потом прильнул к окулярам ТЗК, и распознав командира бригады, болтающегося в стропах, добавил :
- Ааа, товарищ полковник, это вы!!! Хорошо идете, как по учебнику!!!
Товарищ полковник как по учебнику приземлился в кусты возле дубовой рощицы, откуда недавно убежал лейтенант-финансист.
- Аааа, да кто это тут уже успел нагадить, что за сволочь, а-а-а, мой новый прыжковый шлееемм, а-а, бушлааат, скоты, уроды, - долетал до нас голос командира бригады.
Лейтенант испуганно опустил голову и попросил шёпотом его не выдавать.
- Не ссы, мы - фашисты, своих на войне добиваем - ответил ему Пиотровский,- сейчас пойду, доложу комбригу, что ты ему еще в запаску нассал!
- Нассать в запаску - это моветон, - подтвердил флегматичный Аллилуев. Странный он, этот доктор, облегчить мочевой пузырь в запасной купол - это признак дурного тона, а если нагадить в основной купол - это признак хорошего воспитания и изысканных манер ?
- Ой, быстрее бы на прыжок, - засуетился лейтенант.
Теперь настала и наша очередь. Повторный осмотр, хлопанье ВДСника по парашюту, команда: "Направо, на борт шагом марш".
Уже на борту вертолёта финансиста продолжали подкалывать.
- Начфиненок, ты все дела сделал, а то ты как самый легкий крайним выходишь, так неохота под тобой оказаться, - спросили Артемьевы лейтенанта.
- Я не брал, - невпопад ответил финансист, и его залихорадило...
После пары заходов противно загундосил ревун и десантирование началось.
Ромашкин как продвинутый парашютист вышел "крестом", раскинув ноги и руки и поддерживаемый за шиворот стабилизирующим парашютом. Я вышел просто, без выпендрёжа. Трёхсекундное болтание, рывок, провал, вниз ноги возле носа и тишина. Кольцо я не дергал, доверив раскрытие основного купола страхующему прибору. Покрутился в стропах, остановился, осмотрел купол, оглянулся по сторонам. Чуть выше и правее меня спускались братья капитаны, вяло переругиваясь между собой:
- Тяни правые, - орал один.
- За хер себя потяни, собака бешеная, - отвечал ему второй.
Вроде вышли и раскрылись все. Надо готовиться к приземлению.
Оооо, чёрт, сачок "колдуна", висевший унылым хвостиком перед нашим взлетом, сейчас был полон энергии и на моих глазах задирался, чуть ли не параллельно земле. Бойцы, дежурившее на площадке, лихорадочно переносили "стрелу" из парашютных столов с места на место. Чувствую, приземление будет еще то. Натянув задние свободные концы до отказа, я сразу же приготовился дергать отцепку свободного конца. Как-то не очень хотелось таскаться по всему полю за парашютом. Удар, кувырок, отцепка. Купол вывернуло, и он беспомощно заполоскался и опал. Удачно, ничего не сломал и ничего не отбил. Навстречу мне бежали уже бойцы- обеспеченцы. Так, быстренько на стропах связать бесконечную петлю, достать сумку из-за резинок запаски, уложить туда распущенный купол. Сдать его сержанту контрактнику, проследить, чтобы он расписался в ведомости приема, и можно собирать группу. Мимо меня с воплями и душераздирающими криками на пузе, волочась за куполом, промчался майор Пачишин.
- Солдаааты, бля, сделайте что-нибудь, - взмолился он к бегущим навстречу бойцам.
Бойцы недавнего призыва испугались грозных воплей майора, и остановившись, отдали ему воинское приветствие.
- Идиотыыы, - проорал удаляющийся со скорость ветра майор.
Бойцы погарцевали за ним.
Так, вроде, на землю грохнулись все. Куполов в небе не видно, никто не завис. Пора выдвигаться на пункт сбора. Группу я собрал только через час. Офицеры-разведчики после приземления выглядели не лучшим образом. Ромашкин, найдя на площадке приземления единственную покрытую ледком лужу, добросовестно в неё приземлился, пробил ледяную корку и знатно извазюкался. Пачишин, вдоволь накатавшись на пузе, исцарапал себе всё лицо и руки. Начфинёнок приехал на пункт сбора на старинном мотороллере с прицепом и каким-то пьяным дядькой. Остальные были более-менее в норме. Лейтенанта отругали за использование транспорта, захваченного у пьяного мирного жителя. Нетрезвого крестьянина усадили за руль и отправили подальше. Мужичок, так и не проснувшись, уехал куда-то в чистое поле, выехал на площадку приземления и начал выписывать по ней круги, мешая десантированию личного состава.
Грузы свои нашли довольно быстро даже без поисковых приёмников, благодаря наличию явственного "разведпризнака" - трёх старослужащих солдат, сидевших на охране. Бойцы от скуки развели костёр неподалеку от площадки приземления. Устроив "мини блок-пост", тормозили пробегающих, после приземления мимо молодых разведчиков и обыскивали их на предмет сигарет и допрашивали на всякий случай о причастности к иностранным вооружённым силам, партизанским формированиям и сексуальным меньшинствам.
Когда одевали рюкзаки и распаковывали оружие, доктор успел намазать исцарапанного Пачишина зелёнкой во всех местах, особенно красиво и художественно получились уши.
- Так тебе, бля, за Бэтмена, - ехидничал Пиотровский, - у меня хоть костюм, а ты сам как гоблин из "Мишек Гамми".
Ромашкин, увидев зелёную физиономию, тут же "заревновал" и начал себя раскрашивать "Туманом". Братья-моряки прилаживали на грудь радиостанции и пытались всучить лейтенанту раскладывающуюся антенну в чехле, выдавая её за палку сухой колбасы.
Пока все препирались и готовились к движению, я достал карту с отмеченными контрольными точками, посчитал всяческие склонения, наметил ориентиры и взял азимут на первую точку. GPS-навигатор в группе был у Лёни Ромашкина. Поэтому ему пришлось возглавить головной дозор. В паре с ним шёл начфинёнок. Два техника шли связующим звеном. В ядре шёл я с братьями, и в тыловом дозоре в гордом одиночестве оставался флегматичный Аллилуев.
До наступления ночи нам предстояло пройти около пятнадцати километров и дать два сеанса связи, один из которых обязательный двухсторонний. Первый сеанс связи я намеревался дать после того, как пройдём хотя бы первую контрольную точку, необходимо было доложить об успешном "выводе", и о том, что приступили к выполнению задачи.
Интересно, а какие сюрпризы нам подготовили "спортсмены"? Парни там, несмотря на свой "юный" возраст, достаточно серьёзные, а командир группы уже откатал пару командировок. Могут где-нибудь на переходе выставить засаду, или натыкать сигнальных мин или еще каких-нибудь "ловушек". Надо мозгами пошевелить. На контрольной точке обычно сидит кто-нибудь из штабных "операторов" и парочка бойцов. Офицер выставляет в контрольной карточке командира группу цифр, в которой зашифрована отметка о прохождении и время. Все собранные на контрольных точках числовые группы надо передать при обязательном двухстороннем сеансе. После передачи групп на сеансе связи разведчики получат от Центра зашифрованное сообщение, в котором будет указан дальнейший порядок действий. А до подхода к первой точке у нас еще один сеанс связи. Одна из важных составляющих оценки группы на учениях - это количество зафиксированных двухсторонних сеансов. Чем больше сеансов дали, тем лучше. Командир спортивной группы это прекрасно знает, и скорее всего, будет нам "засаживать" где-нибудь после третьей контрольной точки при проведении ОДС. Лёня Ромашкин пёр в головном дозоре как паровоз по рельсам ,изредка сверялся с навигатором, чуть корректировал движение и нёсся дальше, зорко зыркая по сторонам и подавая связующему звену условные знаки. Связующее звено, пыхтя и негромко матерясь, увидев очередной условный знак, возмущалось:
- И што он этим хотел сказать? Помахал нам ручкой как женщинам лёгкого поведения и убежал, повиливая задом...
- Лёняяя, ты что там машешь ааа?, - орали они Ромашкину, идущему далеко впереди. Леня останавливался, показывал пару неприличных жестов, и снова уходил. Техники, вспомнив о том, что они техническая интеллигенция, вызвали по радиостанции головной дозор и попросили лейтенанта присматривать за пулемётчиком Лёней, дабы тот совсем не "запартизанился" Лейтенанту на свежем воздухе похорошело, и он пёр за Ромашкиным, поглядывая по сторонам и радуясь жизни и отсутствию комбрига в изгаженном прыжковом шлеме.
Где-то невдалеке послышался шум бронетехники. Наверняка мотострелки гнали свою колонну куда-нибудь на полигон. По сигналу дозора группа остановилась,и мне пришлось переться вперед. Лёня лежал на гребне пригорка и рассматривал что-то в бинокль.
- Командир, наблюдаю развертывающуюся колонну противника численностью до мотострелковой роты, предположительно готовятся к прочёсыванию местности, предлагаю оставить меня для прикрытия основных сил группы, я геройски погибну, но всех спасу,- доложил возбуждённый Лёня.
- Херушки тебе героически погибнуть, а мы что потом с твоим трупом будем делать? Я, конечно, дам команду, чтобы сперва над тобой надругались, а потом расчленили для удобства переноски, но пока давай понаблюдаем.
Ромашкин скуксился, ему страсть как хотелось повоевать. Отметив на карте координаты колонны, я дал команду продолжать наблюдение. Артемьевы быстренько развернули радиостанцию и начали "прокачивать" связь. Отработали довольно быстро, передали на Центр радиограмму об успешном выводе и об обнаружении противника. Технари, довольные неожиданной остановкой, наплевав на скрытность, начали разводить костёр и пытаться вскипятить воды, дабы запарить китайской лапши и утихомирить свои озверевшие на свежем воздухе желудки. Доктор флегматично обматывал куском бинта ствол своего автомата и наверняка мечтал о тёплом медпункте. Лейтенант с интересом посматривал на складывающийся штырь антенны, который братья связисты пытались выдать за "сухую колбасу". Унюхав запах костра, я оторвался от наблюдения за мотострелками и пошёл наводить порядок среди распоясавшейся технической интеллигенции.
- Эй блин, вам чего здесь, парковая зона? Развели кострище, демаскируете нас дымом, сейчас сюда пехота примчится и отдубасит нас автоматами по самым интимным местам.
- Мы люди тонкой душевной организации, нам все время пища как духовная, так и быстрого приготовления положена, мы себя уже изменить не можем, нас такими зампотех воспитал,- ответил Пиотровский приоткрыв крышку пластиковой коробки и с умилением нюхая ароматный пар.
- Да-да а что мы можем поделать?,- развёл руками Пачишин и почесал зеленое "гоблиновское" ухо.
Два техника попросились вместе с Ромашкиным геройски погибнуть, прикрывая отход наших основных сил. Теперь еще надо, чтобы на геройскую смерть напросились близнецы, лейтенант и доктор и я останусь совсем один. Все остальные сгинут в огне холостых выстрелов, прикрывая мой отход и пожирая чудеса китайско-корейской кулинарии.

(продолжение следует)

Последний линкор империи

(окончание)

Часов через десять его подобрал израильский корвет, на котором сразу нашлись несколько человек, говорящих на русском языке. Олега тщательно обыскали, вежливо выслушали, накормили, переодели и заперли в каюте под присмотром вооруженного до зубов матроса. А потом был Эйлат, где Гончарова передали в руки полиции, и допросив в очередной раз, снова заперли уже в полицейском участке. Там он просидел еще несколько дней, пока его не переправили в Тель-Авив, где к нему в камеру пришел уже представитель украинского посольства. Олег на всех этапах рассказывал, естественно, не то, что было на самом деле, справедливо полагая, что даже сам в такое не поверил бы, а выдавал заранее продуманную легенду о длительном пленении и побеге с противоположного берега, с территории Судана, где уже не один год творилось черт знает что. Рассказ, правда, тоже был неубедителен, особенно в части, касавшейся обнаружения его посередь Красного моря на надувной шлюпке. Но, видимо, никакого криминала и шпионского следа за ним не нашли. Проверка документов посольством показала, что он добропорядочный гражданин Украины, попавший в беду, а след от наручника на ноге вызывал сострадание и веру в реальное, а не придуманное рабство. Да и как потом оказалось, выкупленные у бандитов пленники с того же рейса подтвердили его нахождение на борту самолета в момент, когда он был сбит. А потому, в связи с открывшимися обстоятельствами израильские власти потеряли к нему всякий интерес и только желали скорейшей отправки Олега на родину. Еще через несколько дней произошла торжественная передача полицией нелегала Гончарова представителям Украины в аэропорту Бен-Гурион, где ему вернули все изъятые документы и немногочисленные вещи и тот час же незамедлительно засунули в самолет, следующий в Одессу. Там же в аэропорту представитель украинского посольства огорошил Олега известием, что семьи у него вообще- то больше нет. За эти восемь месяцев, пока он пропадал, его супруга нашла другого. Причем, как в самом банальном анекдоте, стоматолога и еврея. С Олегом супруга развелась как с пропавшим без вести, а сейчас готовилась к тому, чтобы переехать с новым мужем на постоянное место жительства сюда же в Израиль. Почему-то известие это совершенно не взволновало Олега, разве только мысль о детях засела где-то глубоко в сердце и каждый раз отдавалась болезненными уколами при мысли о них.
Самое интересное в том, что в Одессе Гончарова не встречал ни один представитель власти, его возвращением никто не озаботился, и в итоге он остался стоять в аэропорту один, но что самое отвратительное, без копейки денег в кармане. Кое-как он добрался до города, ночь перекантовался на набережной, благо лето было теплым до приторности, а утром даже умудрился перекусить, предварительно посодействовав разгрузке припасов из машины в одном из многочисленных ресторанов на набережной.
Тут его и обнаружило одно черноволосое и милое двадцатипятилетнее создание по имени Маргарита, обладавшее красивейшей семитской внешностью, изумительной талией, бюстом четвертого размера и неистребимым одесским акцентом вкупе с абсолютной независимостью суждений и поступков. Самое интересное, что она летела в Одессу из Израиля тем же самолетом, что и Олег, и просто запомнила, как того в сопровождении полицейского сажали в самолет. И, встретив его на следующий день на набережной, сразу же узнала Олега.
Сама девица оказалась на родине предков таким же фантастическим, но все же более приземленным образом. До 1997 года Маргарита с мамой проживала в вольном граде Одесса, вместе со всеми хлебая полными ложками неожиданно образовавшуюся «незалэжность» малой родины. Отец у них умер давно, когда девочка была еще маленькой, других родственников у них не осталось по причине прошедшей войны, уложившей всю родню кого в Бабий Яр, а кого в печи Освенцима. Другого мужа мама Маргариты не нашла, а может, и не искала, а потому жили мать с дочкой вдвоем, скромно, в крошечной двухкомнатной квартирке в старом и шумном одесском дворе. Маргарита росла девочкой независимой, никому спуску не давала, в тоже время учась на одни пятерки в Одесском университете, куда поступила самостоятельно с третьего раза без протекций и знакомств, которых просто не было. Все бы хорошо, но время диктовало свои правила, да и жить без денег было трудновато. Маргарита подрабатывала где могла, начиная от написания другим студентам курсовиков, заканчивая работой официанткой вечерами в небольших курортных кафешках. Мама, уволенная сразу после развала Союза из какого-то проектного института, где она проработала лет двадцать, от шока с этим связанного так и не оправилась и вязала дома свитера, которые потом, дико смущаясь, продавала на Привозе. Так бы они и влачили такое существование, если бы неожиданно у них не обнаружился родственник в Израиле.
Двоюродный брат Маргаритиного деда (по отцовской линии), до войны проживал со всей своей семьей в белорусском Пинске и был самым младшим из многочисленной семьи, а поэтому в армию призван не был. К июню 1941 года ему стукнуло только 17 лет. А потом началась война. Через полгода после начала оккупации каратели окружили деревню, куда перебралось с началом боевых действий все их семейство, и семьи не стало. Маргаритин дед спасся случайно, уйдя утром этого дня в лес за дровами. Он видел, как гибла деревня, кричали люди, и с того момента жил только местью. Следующие пару лет его здорово побросало по лесам Белоруссии из одного партизанского отряда в другой, из боя в бой. Он даже получил орден Красной Звезды от командования партизанским движением за методичное и беспощадное уничтожение фашистов, но однажды удача отвернулась от него, и он оказался в плену. Сразу его не расстреляли только по причине довольно юного возраста, но отправили в концлагерь куда-то в Польшу, откуда он бежал, почти два месяца шел куда-то на юг лесами, чуть не умер от истощения и был случайно подобран югославскими партизанами почти без признаков жизни. Его уже было посчитали мертвым, но неожиданно нашли в тряпье орден Красной Звезды, который парень одному ему ведомым способом умудрился протащить сквозь все круги плена. Парня передали в партизанский лазарет, и он к общему удивлению выкарабкался и уже через месяц воевал в рядах югославской партизанской армии. Там он сразу выделился своим каким-то озорным пренебрежением к смерти и готовностью к самым невыполнимым заданиям, которые выполнял и всегда возвращался живым. Там он получил орден За храбрость и орден Партизанской Звезды с винтовками. Потом война закончилась, партизан засобирался было домой, и хотя друзья-югославы предупредили, что на Родине бывших пленных не особо жалуют, советам он не внял и был арестован сразу на борту советского парохода, едва тот покинул порт Дубровник. Молодой партизан и тут не сдался, умудрившись выбраться через иллюминатор и вплавь добраться до берега Греции, где он сдался американцам. А дальше было всякое, пока бывший белорусский и югославский партизан не оказался в мае 1948 года в Иерусалиме, где снова вступил в бой, теперь уже с арабами, как боец Цахаля, молодой армии обороны Израиля. Его навыки были востребованы, и с того момента кавалер советских и югославских государственных наград превратился в офицера израильской армии, кем и пребывал до шестидневной войны 1967 года, в которой ему, уже полковнику, арабской миной оторвало левую ногу по колено. После долгого лечения полковник покинул военный госпиталь демобилизованным пенсионером, абсолютно не представляющим, чем же теперь ему заниматься. Дело в том, что за все эти годы, он так и не обзавелся семьей, да и просто не думал о такой возможности, отдавая всего себя службе. Жить у него было где, денег, которые он все эти годы практически не тратил, откладывая в банк, было с избытком. Побездельничав с пару месяцев, полковник понял, что так дело не пойдет, и решил наступать в бизнес. Немного поразмыслив, он начал поиски старых, еще местечковых евреев, выходцев из России, которые умели шить обувь. Дело шло с трудом, но мало по малу процесс пошел, и уже через год под его началом трудилось человек сорок стариков, еще умеющих вручную сшить «штиблеты со скрипом». Полковник ринулся в бизнес с таким же напором, бесстрашием и бесшабашностью, как в бой в былые годы, и результаты не заставили себя ждать. Через несколько лет его фабрики обували уже добрую четверть соплеменников, а через десять лет на него уже работали с десяток фабрик, раскиданных по Италии, Испании и Греции. Все эти годы он параллельно делам занимался и поисками хоть какой-нибудь родни, оставшейся в СССР, но сложившиеся в это время отношения между странами, не давали возможности развернуть поиски как можно шире. Развал Союза и наступившие после этого «смутные времена» продвинули этот процесс и, наконец, в 1995 году, старик узнал, что он в этом мире все-таки не один. Полковник в самые короткие сроки организовал свой выезд в Одессу, где явившись к Маргарите в дом, лично убедился в том, что это не ошибка, и это действительно его двоюродная племянница с его двоюродной внучкой. Мама Маргариты, как и все еврейские женщины знавшая обо всех родственниках до седьмого колена вглубь и вбок, после разговора с полковником признала в нем деда и на радостях грохнулась в обморок. Потом был общий ужин в шумном и веселом одесском дворе, на котором уже все соседи узнали о случившемся и отпраздновали это событие так, как умеют праздновать только в Одессе. Маргарите дед понравился. Он был живой и деятельный, не любил старческих разговоров о немощах и болячках, а судил обо всем четко и здраво и даже рассказывал старые анекдоты времен своей молодости смешно и весело. Потом он уехал, и уже через месяц им пришло приглашение приехать в гости в Израиль. Оно было подкреплено весомым денежным переводом на билеты и прочее, что и стало решающим доводом для поездки. Денег у Маргариты и мамы просто не было.
В аэропорту Бен-Гурион, когда они, наконец, вышли из здания в оглушающий зной и их нехитрые пожитки подхватили два молодых человека, Маргарита неожиданно обнаружила, что она теперь внучка чрезвычайно богатого деда. Они ехали к нему домой в Хайфу на совершенно нетипичном для Израиля автомобиле «Хаммер», который до этого Маргарита видела только по телевизору, и сзади за ними неотрывно следовала машина сопровождения. В тот вечер за столом они и узнали окончательно, кто их родственник. Дед ездил к ним присмотреться, не открываясь полностью, а побывав, зауважал свою племянницу и просто влюбился во внучку. Естественно, он сразу предложил им переехать к нему и навсегда. Мама смущалась, не зная, что ответить на по-военному прямые предложения своего дяди, но по ее виду Маргарита поняла, что мама в душе уже согласна, и что ей просто хочется спокойно пожить, не ощущая себя немолодой безработной нищенкой, не способной прокормить даже собственную дочь. Сама же Маргарита так же честно и прямо сказала, что перед тем как переезжать, она хотела бы закончить свой университет, но ничего не имеет против того, чтобы мама отправилась сразу. Дед с уважением принял ее решение, и на том и порешили. Через две недели они вернулись домой в Одессу, и машина закрутилась. Что уж там сработало, то ли имя деда, то ли стройная еврейская организация вывоза «своих», но документы на обоих оформили в течение нескольких месяцев, и через полгода Маргарита уже провожала всхлипывающую мать в аэропорту. Сама она успешно окончила университет, живя уже вполне обеспеченно и не тратя время на заработки. Дед по-военному четко поставил родню на полное маршальское довольствие, и Маргарита последние месяцы уже ни в чем не нуждалась, занимаясь только учебой. Она получила диплом, устроила прощальную вечеринку с немногочисленными друзьями, и заплатив квартплату за три года вперед, улетела в Израиль, оставив ключи от своей квартирки соседке тете Фире. Квартиру Маргарита почему-то продавать не захотела. А в Израиле у нее началась поистине райская жизнь. Дед, в котором проснулась вся не отданная еще никому любовь и нежность, окружил Маргариту и ее мать такой заботой и лаской, что порой девушка ловила себя на мысли, что вся ее предыдущая жизнь, просто сон, который чем дальше, тем сильнее забывается.
Так прошло два года. А потом все закончилось. Сначала иссяк запас прочности у, казалось, стального деда. Он, словно выполнив все поставленные перед ним жизнью задачи, тихо и спокойно угас в течение двух месяцев. Как потом оказалось, еще два года назад он оформил Маргариту единовластной наследницей всех его капиталов. А еще через полгода не стало мамы. Она умерла во сне, со счастливой улыбкой на лице, удивительно помолодев перед смертью, без всяких признаков каких-либо болезней. Экономка деда, старая одесситка еще из довоенных эмигрантов, утешая Маргариту, сказала, что мама уже давно устала жить, но не могла уйти пока не была уверена в будущем дочери. Так Марго, как ее называли еще в университете, стала красивой, молодой и богатой сиротой. Она не стала ничего менять в доме деда, а управление обувной компанией передала совету директоров, предварительно разобравшись во всем, и оставив последнее слово за собой. А потом Марго стала путешествовать. Она объездила полсвета, начиная от острова Пасхи и заканчивая Тасманией. Она побывала во всех местах, о которых читала в юности и с детским восторгом лазила по пирамидам ацтеков, купалась в атолле Вотье и фотографировала гейзеры Исландии. Она наслаждалась свободой во всех ее проявлениях, правда, не переступая тот рубеж, который отделяет свободу желаний от безнравственности, и всегда возвращалась отдыхать поочередно, то в Хайфу, то в Одессу, в которой она отремонтировала их старенькую квартирку.
В тот раз перерыв между вояжами проходил в Одессе, и Марго, прилетев домой и выспавшись, прогуливалась по набережной, там, где один за другим стоят небольшие и уютные кафешечки и ресторанчики, пахнущие божественно приготовленной на огне кефалью, и где можно незаметно просидеть всю ночь с бокалом вина, слушая шум моря. Тут она и заметила того самого сухощавого, дочерна загоревшего мужчину лет сорок-сорока пяти, сидевшего на каменном парапете и неторопливо кидавшего кусочки булки чайкам, хватающим их с поверхности воды. Именно его вчера завел в самолет пристегнутым наручниками к себе израильский полицейский и, усадив в кресло, удалился. Марго, как, наверное, и другие пассажиры, сначала подумала, что это какой-то преступник, потом убедилась, что это не так, и что мужчина свободно передвигался по салону самолета без сопровождающих. И теперь этот мужчина сидел здесь, на набережной, и выглядел каким-то расслабленно-безмятежным. Он как-то совершенно не вписывался во все окружающее и был каким-то чужим здесь, что чувствовалось даже в его движениях, плавных и в то же время каких-то сильных и уверенных. В нем ощущалась даже не сила, а скорее уверенная радость от того, что есть вокруг, хотя по его внешнему виду и нельзя было сказать, что у него нет проблем. Он был одет в чистую, но старую и потертую израильскую военную форму без знаков различия, из-под воротника которой торчала тельняшка, а рядом лежала такая же потертая сумка с выцветшей надписью «US ARMY». Марго подошла поближе и совершенно неожиданно для себя самой поздоровалась с ним.
- Здравствуйте...
Мужчина поднял голову.
- Здравствуйте...а вы кто?
Марго внезапно покраснела.
- Мы вместе в самолете летели... вчера... вот и запомнила.
Мужчина улыбнулся.
- Это уж точно... красиво меня посадили... наверное, все невесть что подумали...
Потом разломил булку и протянул Марго.
- Покидайте, если хотите...
Они практически молча просидели еще минут двадцать, кидая кусочки хлеба и обмениваясь малозначащими фразами. Потом булка закончилась и Марго встала.
- Знаете... Тут неподалеку готовят изумительный кофе... Может, сходим? Меня, кстати, зовут Маргарита... Можно просто Марго.
Мужчина встал и аккуратно отряхнул штаны.
- Олег. Но, к сожалению, я не смогу вас ничем угостить. Некредитоспособен. Поэтому вынужден отказаться.
Марго рассмеялась и махнула рукой по направлению к набережной.
- Какая ерунда! Я вас приглашаю, и если вы не пойдете, то я... то я... куплю вам новую булку... и просто обижусь!
Олег рассмеялся.
- Были времена, когда я бы скорее выбрал булку... Но не хочу, чтобы вы обижались, да и хорошего кофе я не пил очень давно... Ведите, принцесса, нищий пилигрим не откажется от угощения...
- Не подлизывайтесь... а то передумаю... - рассмеялась Марго.
И они пошли по набережной...
Марго никогда не была ханжой и синим чулком. Она была самой нормальной молодой женщиной, у которой, конечно, были мужчины. Были разные мужчины, но до этого дня она еще не встречала никого, кто бы понравился ей так сразу, мгновенно и безоговорочно, как этот случайно встреченный ею седовласый и немолодой Олег. Она как-то с ходу прониклась к нему чем-то доселе незнакомым для неё самой и без всяких сомнений в искренности Олега приняла его вполне фантастический рассказ о своих похождениях. Она никогда не верила в сказки о любви с первого взгляда, но в этот день уже через несколько часов поняла, что этот непонятный человек, который старше ее вдвое, и есть ее мужчина. Тот самый мужчина, о котором в этой жизни мечтает каждая нормальная женщина. Тот мужчина, от которого женщина хочет иметь детей, и с кем хотела бы провести все отпущенные судьбой дни.
Больше они не расставались. Марго улетела в Крым вместе с Олегом. Там Олег попрощался с Севастополем, с городом который он очень любил, но с которым его теперь ничего не связывало, кроме воспоминаний. Они сыграли свадьбу в Одессе и гуляли в том самом стареньком дворе, в котором прошло все детство и юность Марго. Даже первую брачную ночь они провели в ее квартире, за которой все это время заботливо приглядывала тетя Фира.
- Ну а сейчас-то как?- спросил я у Олега.
- А сейчас... сейчас мы граждане мира... у обоих по три паспорта: израильский, российский и украинский...Зимой здесь детей навещаю, летом у нас, а между этим по миру путешествуем. Марго-то у меня почти олигарх, может нам это позволить... Хорошая она... надежная.
Олег улыбнулся, и закурив, продолжил.
- Я, кстати, свой флаг сберег. Я его тут даже над домом каждое утро поднимаю, чтоб не забывали... А то его у нас только на демонстрациях таскать стали. Позорят только. Что в Твери, что в Крыму. А для меня Россия и Украина до сих пор одно целое... Правда, думаю, уже не долго нам между ними кочевать осталось...
И словно что-то почувствовав, Олег повернул голову назад, где к нам подходила невысокая красивая черноволосая женщина, беременность которой явственно проглядывала сквозь легкое платье.
- А вот и моя Марго...
Мы посидели еще минут пятнадцать, а потом разошлись. Больше я не встречался с ними, а попросить координаты постеснялся, да и не думал тогда об этом, честно говоря. Потом, через несколько лет история эта всплыла в моей памяти, когда я случайно увидел на Истринском водохранилище чей-то катер, над которым тоже развевался Военно-морской флаг СССР. И как-то сразу в памяти всплыл рассказ о Гончарове, его плавании и о его «последнем линкоре», который, наверное, и на самом деле был последним кораблем, пронесшим над Индийским океаном флаг, под которым многие из нас принимали присягу. Флаг когда-то великого флота, который вместе с ним разделил свою судьбу и ушел в прошлое...

Последний линкор империи

(продолжение)

К этому времени Омар уже довольно здорово вычистил ряды своих береговых конкурентов, став на пару сотен миль береговой полосы некоронованным королем. Противников почти не осталось, куда дальше Омар благоразумно не совался, довольствуясь правилом: «Лучше синица в руке, чем журавль в небе», а потому через какое-то время лидер «армии» заскучал. И тогда его взор неожиданно обратился к линии горизонта, по которой довольно часто проплывали силуэты больших и малых торговых судов неафриканской принадлежности. И вот однажды, заправив топливные цистерны яхты под завязку и даже загрузив на палубу пяток дополнительных бочек солярки, Омар, посадив на борт свою постоянную абордажную партию в сопровождении двух лучших его катеров, рано утром двинулся к линии горизонта. С самого начала этого похода Олега охватило какое-то чувство возбуждения и нервного напряжения. К обеду из-за горизонта вынырнул небольшой сухогруз под неизвестным для Гончарова флагом. Омар, пропустивший к этому времени уже два судна значительного водоизмещения, уверенно повел свой отряд к нему. Катера ловко подрезали нос торговцу, вынудив того сбавить ход, а с подошедшей яхты одной длинной очередью из «Утеса» по борту корабля подтвердили серьезность своих намерений. Сухогруз остановился. Оба катера резво подрулили к его бортам, и на палубу полезли «борцы за свободу», щедро поливая автоматными очередями поверх голов смертельно испуганных моряков сухогруза. Их было совсем немного, человек десять, но этого хватило, чтобы согнать весь экипаж на палубу под стволы автоматов и начать грабеж. Но основная масса пиратов оставалась на борту яхты, и наблюдая с нее картину начавшегося разграбления торговца, эта самая масса начала волноваться, боясь остаться обделенной при дележе добычи. Видно, азарт вот от такой легкой удачи с первого раза захватил и самого Омара, который после нескольких минут колебаний направил яхту прямо к борту сухогруза и, встав борт о борт с ним, выпустил к нему на палубу почти всех своих бойцов, да и сам полез туда же, оставив на борту всего трех человек, с завистью поглядывавших в спины остальных. В итоге диспозиция сложилась такая: в рубке рядом с прикованным Гончаровым один человек. На носу у бесполезного в таком положении пулемета еще один, и второй на корме. Прямо по носу яхты болтался пиратский катер, на котором сидел еще один человек, поворачивавший задранный вверх ствол ручного пулемета. Никогда до этого не участвовавший в настоящих боевых действиях, инженер-механик вдруг отчетливо понял: сейчас или никогда. Пираты совершили стратегическую ошибку, рванув почти все разом на борт сухогруза и не оставив ни одного катера на расстоянии от судна, чтобы, держа под прицелом захваченное судно, контролировать ситуацию со стороны. Решение пришло моментально. Отмычку под замок своих оков Олег соорудил еще несколько месяцев назад из разогнутой пружины своей койки, и даже для тренировки пару раз открывал замок глубокой ночью, когда его охранник тоже подремывал с автоматом в обнимку. Олег, пользуясь тем, что охранник, выйдя на мостик, что-то увлеченно рассматривал, задрав голову вверх, выдернул свою мини-отмычку из шва штанины и за пару секунд освободился от цепи. Потом, одним движением поставив машинный телеграф на самый полный вперед, прыгнул к переборочной двери, ведущей на мостик. Двигатели яхты, взревели, и она рванула с места вперед вдоль борта, царапая его и подминая под себя катер с одиноким пулеметчиком. Летя к двери, сквозь шум двигателя Олег краем уха расслышал его резко прервавшийся крик и хруст разламываемого корпуса катера. Охранник на мостике, инстинктивно вцепившийся в ограждение, даже не успел повернуться, когда Гончаров подхватив его руками под колени, одним рывком отправил за борт, прямо между бортом яхты и сухогруза. Яхта тем временем, оторвавшись от сухогруза, удалялась от него, и никем не управляемая, дугой уходила к далекому берегу. Олег, выкинув своего часового за борт, вильнул снова в рубку и оттуда кубарем скатился в помещение яхты, чтобы побыстрее добраться до спрятанного пистолета, пока остававшиеся на носу и корме негры не поняли, что случилось на самом деле на мостике. Вытащив и зажав в руке дамскую игрушку, Олег набрал воздуха в легкие, чтобы хоть немного унять сердцебиение, и осторожно двинулся обратно в рубку. Там к его удивлению никого не было. Осторожно выглянув, он заметил валявшийся на носу АКМ и опрокинутый пулемет «Утес». Пирата не было. Вероятно, от резкого толчка его просто выкинуло за борт, так как пираты, обожавшие свое оружие, почти никогда добровольно не выпускали его из рук. Убедившись, что на носу засады нет, Гончаров по-пластунски пополз вдоль борта в корму. Через несколько минут он понял, что можно было идти в открытую. Бочки с соляркой, которыми Омар заставил всю корму, от резкого старта опрокинулись и похоронили под собой второго незадачливого пулеметчика. Олег еле вытащил из- под бочек расплющенное тело, и стараясь сдерживать тошноту, отправил его за борт. Затем Олег помчался в рубку и застопорил ход, так как неуправляемая яхта за это время уже успела описать циркуляцию и снова приближалась к сухогрузу, только уже с другой стороны. Самое удивительное, что бандиты, оставшиеся на сухогрузе, так и не поняли в чем дело, и, судя по всему, просто ждали, когда яхта вернется обратно, даже не посылая вдогонку оставшийся катер. Скорее всего, они и не предполагали, что пленённый, и, как им казалось, очень смирный механик что-то может выкинуть, а такой кульбит своего флагмана рассматривали как какую-то досадную случайность. Яхта замерла на воде, покачиваясь от волн, метрах в трехстах от сухогруза. Пока Гончаров, укрывшись за надстройкой, проверял подобранный АКМ, пираты что-то заподозрили и гурьбой повалили в оставшийся катер, который, приняв кучу народа, просел почти до борта, но все же довольно резво рванул в сторону яхты. Этого Олег боялся и больше всего не хотел. Ему еще никогда не приходилось стрелять в живых людей, но выбора не оставалось. Если пираты взойдут на борт его яхты, то его, Олега Сергеевича Гончарова, больше не будет, и то, что уходить из жизни он будет долго и очень неприятно, офицер почему-то не сомневался. Катер приближался, тяжело переваливаясь по волнам, становясь все ближе и ближе. И тут Олег, отбросив в сторону автомат, шагнул к «Утесу». Негры довольно браво управлялись с оружием, и что надо делать с этим монстром, Гончаров помнил уже наизусть. Пулемет был заправлен и готов к стрельбе. Повернув ствол в сторону приближающегося катера, офицер поймал в прицел нос катера и нажал гашетку. С непривычки ствол сильно повело вверх и вбок, а следы от пуль легли чуть левее и дальше катера. Оттуда сразу ответили, и, вжавшись в пулемет, Олег,четко увидел стоящего на носу Омара, прикладывающего к плечу гранатомет. Он еще раз поймал того в прицел, и вцепившись в пулемет, снова нажал гашетку. Нос катера вдруг рассыпался, как составленный из кусочков мозаики, и оттуда, куда-то вбок вылетела граната, которую, уже падая, успел выпустить Омар. Она взорвалась в нескольких метрах от начавшего стремительно тонуть суденышка, накрыв того фонтаном брызг. Пираты, кого не достал пулемет, с криками посыпались в воду, забыв и о яхте, и о своем главаре, которого не было видно над поверхностью океана. Олег еще раз повел пулеметом перед тонущим катером, стараясь не задеть плавающих вокруг него людей, но этого уже и не требовалось. Все горе- грабители гребли в сторону сухогруза, на котором оставалась еще много их собратьев, и последняя очередь лишь добавила прыти в их и без того резвые движения. Гончаров оставил пулемет, поднялся на мостик, и запустив двигатель, взялся за руль.
- Бакштаг через фордевинд!!! Курс норд-ост!!! - Если первые два слова всплыли в голове офицера сами собой и смысл их он давно не помнил, только зная, что обозначают они какой-то поворот под парусами, то курс он назвал безошибочно и верно. Яхта взревела и рванула вперед...
Через пару часов хода, когда на горизонте давно уже растаял силуэт обреченного сухогруза, а в пределах видимости не было видно ни одной дощечки, Гончаров остановил яхту и приступил к ревизии доставшегося ему хозяйства. В каюте, которую Омар отвел себе, и где до того Олег еще ни разу не был, он обнаружил гигантское количество консервов, явно перетащенных сюда из камбуза, ворох карт, среди которых, к сожалению, не было карт местного побережья, огромную кучу всякого тряпья и ничуть не меньшую кучу самого разнообразного оружия. Там же он нашел и свою сумку, практически не тронутую, откуда сразу извлек свою черную флотскую пилотку, которую таскал с собой везде, как талисман.. Удивительно, но обожавшие помародерствовать негры, ее даже не открывали, и ничего не пропало, даже кипятильник сохранился. Дальнейшее обследование корабля позволило Олегу сделать вывод, что водой и продовольствием он обеспечен надолго, вооружен до зубов, начиная от четырех пулеметов, нескольких гранатометов и массы автоматов и пистолетов, но начисто лишен какой бы то ни было связи. Вся аппаратура была просто расстреляна из автомата, видимо, еще в период захвата яхты, а между собой пираты, как правило, общались либо при помощи раций типа «уоки-токи», либо через спутниковые телефоны, которые были только у Омара и пары его самых доверенных бандитов. Ни раций, ни телефонов после них не осталось, так что и возможности связаться с кем-то у Олега не было. Слава богу, хоть нашлись технические документы на саму яхту, из которых Гончаров, с трудом вспоминая знакомые английские слова, почерпнул воистину бесценные сведения. Оказалось, что это сорокаметровое плавсредство произведено на какой-то верфи Codecasa лет десять назад на заказ. В документах оказалась еще масса всяческих данных, но, что самое главное, Олег уяснил, что яхта при полной заправке топливом имеет автономность плавания около 3000 морских миль. А если учесть, что заправлена яхта была под завязку, а на корме вдобавок торчали еще пять бочек с дизельным топливом, то шансы Гончарова покинуть побережье Африки самостоятельно были очень высоки. Конечно, оставался риск напороться еще на каких-нибудь плавающих агрессоров, но Гончаров старался об этом пока не думать.
Еще около часа бывший подводник готовился к походу. Он вытащил на мостик надувной матрас, плитку, микроволновку из камбуза, один из ручных пулеметов с изрядным боезапасом, автомат, пару пистолетов, мешок консервов и ящик питьевой воды, тоже обнаруженный в каюте хозяйственного Омара. Там же он примостил телевизор, который пока ловил только какой-то местный канал и, оставшись довольным произведенной работой, обозрел окрестности из бинокля, а затем отправился смыть пот в душ, расположенный прямо на корме. С удовольствием оттерев всю накопившуюся на теле грязь французскими шампунями, обнаруженными в огромном количестве в ящике поблизости, Гончаров отправился на поиски более или менее чистой и подходящей одежды. В итоге после недолгих поисков на мостик яхты он поднялся в тонких черных брюках, найденных в одной из кают, своем тельнике-маечке, а на голову Олег, не долго думая, водрузил свою видавшую виды пилотку с советским военно-морским «крабом». И хотя одежда эта совсем не отвечала местным климатическим особенностям, чувствовал он себя в ней прекрасно и отчего-то очень уверенно, словно только и делал, что бродил по Индийскому океану в одиночку на яхтах, уставленных пулеметами. В самый последний момент, уже взявшись за телеграф, он вдруг подумал, что его корабль не имеет названия, но что еще хуже, идет в море совсем без флага. Недолго думая, Олег вытащил свой запрятанный Военно-морской флаг. Конечно, он был предназначен для кораблей поболее этого размерами, но никакого другого под руками не было, и взобравшись к небольшой мачте, Олег минут за пять, намертво закрепил флаг, который развернувшись, сразу затрепетал на ветру.
- Ну, что, присваиваю тебе звание линкор «Североморец Гончаров»! Смирно!!! - скомандовал сам себе капитан 3 ранга запаса Гончаров, отдал честь флагу и спустился на мостик.
- Курс Норд-ост!!! Полный вперед! - Олег двинул рукоятки телеграфа вперед, и белая океанская яхта с непропорционально большим и уже давно забытым многими флагом, резво побежала по волнам вперед...
Как пользоваться компасом, Олег помнил еще со школьных времен, да и сама яхта, наверное, в угоду владельцу, кроме электронного, была еще снабжена сделанным под старину большим спиртовым компасом, величаво торчащим посреди рубки. Яхта легко слушалась руля, и Гончарову только и оставалось, что наблюдать по сторонам, стараясь избегать других судов. Первые пару дней прошли довольно спокойно. Олег старался держаться в виду берега, хотя это и сулило определенные проблемы. Пару раз его пытались догнать на моторных лодках какие-то местные пиратствующие чернокожие люмпены, но каждый раз Гончаров с одновременным увеличением скорости подтаскивал к борту пулемет и уже без каких то угрызений совести давал пару-тройку прицельных очередей по преследователям, после чего они сразу теряли к яхте интерес и отворачивали в сторону. Потом часто стали попадаться всевозможные грузовые корабли, которые величаво шлепали мимо него, не обращая ни малейшего внимания на его катерок. На третий день встречным курсом прошел довольно большой военный корабль под неизвестным флагом. На взгляд подводника Гончарова, слабо разбиравшегося в классификации надводных кораблей, был он чем-то вроде сторожевика, и мог за пять минут раскатать его «линкор» до состояния щепок, но тот, едва сбавив ход, вильнул к яхте поближе, но видимо приняв ее за кого-то другого, пронесся мимо и вскоре скрылся у горизонта. Еще через день на яхту спикировал вертолет ВМС США. Он минут тридцать следовал над яхтой, проносясь то побортно, то зависая прямо над мостиком. Олег, выбравшийся в своем колоритном костюме советского военно-морского босяка на мостик, усиленно пытался дать понять жестами американским пилотам, что у него нет связи. Но видимо, американцы, идентифицировав развевающийся над кораблем флаг как флаг почившего почти десять лет назад Военно-морского флота СССР, да еще и узрев хаотично расставленные по кораблю пулеметы, ждали команды от кого-то выше и на дерганья одинокой фигуры на мостике внимания категорически не обращали. Потом американцы также неожиданно ретировались, получив, по всей видимости, от командования приказ непонятное суденышко не трогать. Наверное, штатовские флотоводцы впали в определенный ступор, присущий, похоже, всей их нации при каком-нибудь явлении, не вписывающемся в их собственное видение мира, и решили просто закрыть глаза на это мелкое геополитическое недоразумение, полным ходом несущееся в сторону Аденского залива.
Только много позже, дома, рассматривая глобус в уютной домашней обстановке, Олег окончательно осознал, какую авантюру он совершил, блестяще подтвердив на практике утверждение, что больше всего везет либо дуракам, либо сумасшедшим. Пуститься в одиночку, ни черта не понимая в навигации, без карт в водах, где каждая лодка была врагом, в путь длиной более тысячи миль, было таким безумством, какое трудно представить себе даже с огромного бодуна. Но это было только потом. А сейчас линкор «Североморец Гончаров» бодро резал воды с круизной скоростью в 10 узлов, а его командир с висящим на груди биноклем шуровал ложкой в консервной банке с тунцом и был на настоящий момент доволен, сыт и даже немного «под шафе».
На исходе пятых суток похода Гончаров неожиданно узнал месторасположение своего корабля. На закате он включил телевизор, который не трогал уже несколько дней, и попал на новости какого-то африканского телеканала. На экране телевизора дородный чернокожий обозреватель о чем-то оживленно рассказывал, после чего на экране неожиданно возникли кадры, на которых его яхта с развевающемся и четко распознаваемым флагом уверенно шла вперед. На мостике было даже видно фигуру его самого, и хотя лица было не разглядеть, хорошо выделялся тельник и черная, несвойственная этим широтам пилотка. После этого на экране появилась карта побережья, неподалеку от которого крестом было выделено место, где яхта была снята. Олег сразу записал название пары береговых населенных пунктов, находившихся неподалеку, и попытался вспомнить, когда и где его могли снять на камеру. Получалось, что единственное судно, с которого это было возможно сделать, было небольшое суденышко, сопровождавшее его вчера параллельным курсом около часа. Оно не приближалось, но и ушло, только после того, как сам Олег сделал вид, что хочет к ним подойти. Только тогда суденышко ушло в сторону и вскоре скрылось из вида. Порывшись в груде карт, оставшихся от Омара, Олег все же обнаружил карту, которая совпадала с виденной на экране. Так Гончаров узнал, что он уже практически дошел до Аденского залива. Надо сказать, что маршрут свой отставной подводник строил из очень приблизительного расчета, основополагающим в котором было только следующее: не попасть снова на африканский континент, не попасть в арабскую страну, а попытаться либо быть подобранным каким-то европейским судном. Ну, в случае с неудачей в этих вариантах оставалось только добираться до единственной более или менее цивилизованной страны, которой Олегу в пределах ближайшей видимости представлялся только Израиль. Но так как связи у него не было, а все попадавшиеся корабли либо просто игнорировали его, либо наоборот старались отдалиться, то автоматически оставался только один вариант: идти до Израиля своим ходом. Что Олег и делал, и что самое невозможное и удивительное, делал пока вполне успешно.
Аденский залив оказался набит судами, как консервная банка килькой. Прогремевшее позднее сомалийское пиратство еще только зарождалось, и корабли шли открыто, не пытаясь создавать караваны и не ища защиты у военных судов. Растерявшись сначала, но потом, сверившись с компасом, Олег повернул руль, и пристроившись в пределах видимости кормы огромного лихтеровоза, начал следовать за ним. Везение рано или поздно должно было закончится, и на всякий случай Олег надел на себя спасательный жилет, перевязал полиэтиленом все свои документы, спрятав их на груди. Теперь он уже старался не спускаться с мостика совсем, разве только по самой крайней необходимости, находясь все время в готовности к чему угодно, начиная от простого столкновения, до абордажа или торпедной атаки. Но ничего не случалось, отчего ожидание становилось невозможно нервным, как зарождающаяся зубная боль. Но шли час за часом, кораблей вокруг меньше не становилось, а «Североморец Гончаров», словно Летучий Голландец, шел вперед, как будто бы его и не существовало вообще. Наконец вдали ненадолго показался берег. Основательно изучивший к тому времени карту, Олег понял, что уже близко Баб-эль-Мандебский пролив, и что кажется, сейчас настанет конец его сумасшедшему плаванию. Как военный человек он понимал, что такой пролив просто обязан контролироваться странами, чьи берега он рассекал, и такое морское недоразумение, как его корабль, не принадлежащий ни к одному флоту мира, да и попросту краденый у кого-то, вызовет если не массу вопросов, то уж минимум задержание береговой охраной. Поначалу у Олега даже мелькнула мысль спустить флаг, и прошмыгнуть под шумок с каким-нибудь другим, в достатке сложенным в ящике на мостике, но потом что-то его остановило. Упрямство или что еще, он так и не понял. Но флаг, тем не менее, не спустил. Корабли на подходе к проливу, немного замедляли ход, и Олег постарался максимально близко пристроиться в корму своему контейнеровозу, который спокойно и целенаправленно шел в пролив. И линкор «Североморец Гончаров», ведомый Олегом со слипающимися от бессонницы глазами, добросовестно прочапав часов шесть за контейнеровозом, спокойно вышел в акваторию Красного моря, о чем Олегу неожиданно сообщили русским языком из громыхающего железом громкоговорителя того самого контейнеровоза, за которым уже почти сутки плелась его яхта. К этому времени Гончаров уже практически спал, повиснув на штурвале, и этот стальной голос насмерть перепугал его, вырвав из объятий Морфея, так что он умудрился приложиться лбом к тому же штурвалу.
- Земляк! Не спи, а то идешь как пьяный. Что со связью? Почему не отвечаешь? Мы уже в Красном море.
Олег выскочил на мостик, и проявляя недюжинное актерский талант, мима начал изображать в лицах отсутствие связи и желание попасть к ним на борт. Видимо, у Олега и на самом деле были недюжинные способности, потому что стальной голос с виноватой ноткой ответил.
- Понял. Но взять к себе на борт не можем. Скажи спасибо, что капитан поговорить разрешил. Нас тут всего трое русских, а почти вся команда польская и капитан тоже, и связываться с тобой наш «панове» не желает. Будь аккуратнее, тут мины попадаются. Удачи тебе, моряк!
Потом голос на миг умолк.
- А за флаг уважаю!
И пароход отсалютовал ему длинным протяжным гудком.
Олег повернул руль, и яхта послушно ушла в сторону от громады «грузовика». Потом уже вконец теряющий сознание от бессонницы Олег сбавил ход, закрепил руль так, чтобы идти курсом на север, и практически упал на надувной матрас. Он проспал почти шесть часов, даже не представляя, куда все это время плелась его яхта, но как ни удивительно, когда проснулся, ничего экстраординарного не обнаружил, кроме летающих чаек и нескольких кораблей вдали, двигавшихся в том же направлении, что и он. Так прошел еще один день, и только под утро следующей ночи, когда Олег уже начал верить в свое просто сказочно-фатальное везение, его линкор завершил свой жизненный путь. Что это было, мина или ракета, или еще что-то из богатого арсенала человечества, он так и не понял, но корму яхты несильно подбросило вверх, и она стала неторопливо погружаться, все выше и выше задирая нос. Олегу, давно приготовившемуся к такому событию, даже удалось спустить на воду надувную лодку с припасами. Флаг Олег тоже забрал, аккуратно сложив и присоединив к документам у себя на теле. Потом он оттолкнулся от яхты и, отгребая, с грустью наблюдал, как его героический «Североморец Гончаров» до последнего момента горя огнями исчез в водах Красного моря.

(окончание следует)

Последний линкор империи

«Корабли Военно-Морского Флота ни при каких
обстоятельствах не спускают своего флага
перед противником, предпочитая
гибель сдаче врагам Отечества»

(Корабельный устав ВМФ Российской Федерации)

История эта настолько невероятна, насколько же и абсолютно реальна в наш нелегкий век глобальных перемен, развалов государств, смены моральных ценностей и жизненных устоев. Слышал я ее не от третьего лица, а от главного героя лично, хотя и не был с ним знаком до этого, да и встреча наша продолжалась не больше пары часов, и естественно, многое в этой истории, которую я слушал, не веря своим ушам, додумано и расцвечено мной, сознательно и для придания рассказу читаемой формы. Но сами события и их последовательность переданы мной без изменений, которые на самом деле такой истории и не требуются...
В 2003 году мне довелось побывать на Святой Земле, куда за несколько лет до этого эмигрировали из нищающего Севастополя родители моей жены. Так вот, в одну из суббот, когда у всех правоверных иудеев время побездельничать, а попросту шаббат, мои родственники устроили выезд в пустыню, где на большой огороженной территории был разбит настоящий парк с рукотворными реками и озерами, беседками, мангалами, лежаками и прочими принадлежностями для бездумного отдыха и поедания кошерных шашлыков и барбекю. Приехали мы туда довольно большой компанией, ну и после первых трех часов мне стало скучновато в кругу родственников жены, которые только и делали, что обсуждали, как они жили до отъезда, и как живут ныне. Я покинул их и решил пройтись по всей территории, посмотреть, что тут еще есть. Вскоре, проходя мимо ряда магазинчиков расположенных там же, я неожиданно узрел сидящего за столиком мужчину, добросовестно уминающего пиво из банки. А внимание мое он привлек тем, что во-первых, был в тельнике, а во-вторых, в черной флотской пилотке, на которой белой краской был нашлепан знак «Радиационная безопасность», что по кривоватому исполнению говорило о том, что служить он мог только на атомоходах, и нигде более. Вероятно, мой взгляд тоже чем-то отличался от всех остальных, так как мужчина на меня тоже посмотрел, после чего я просто спросил, где же он служил. Он ответил. Я подсел, заказал себе тоже пива, потекла беседа, и, в конце концов я и услышал то, что сейчас постараюсь изложить...
Капитан 3 ранга Гончаров Олег Сергеевич закончил Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище в самом начале 80-х годов. Получил распределение в славный град Гаджиево на 667А проект, где и добросовестно дослужился до комдива два, сходил в десяток автономок, а на исходе 80-х списался с плавсостава и ушел дослуживать до пенсии на какой-то ПРЗ, а потом вообще перевелся в Полярный на завод, на какую-то умирающую лодку, уже лет десять ржавевшую там без надежды на светлое будущее. Так бы, наверное, и сидел бы он на этой железке до самого развала Союза, если бы не егоза жена, даже во сне видевшая себя дома у мамы в Севастополе, гуляющей по Графской пристани под звуки духового оркестра. И сам Олег был бы не против этого, если бы не одно. Своей квартиры в Севастополе у них не было. Семья его жены ютилась в трехкомнатной хрущевке в Стрелецкой, где по этим комнатам было распихано шесть тел, начиная от ее родителей, кончая семьей старшего брата жены Олега. Сам Гончаров родом был из-под Твери, где жилищные условия его родителей были еще хуже и куда сам Олег возвращаться категорически не хотел. По простодушности своей Гончаров все еще продолжал наивно верить в свое уже начинавшее разваливаться на тот момент государство, которое пачками издавало законы о защите военнослужащих, а устами государственных мужей обещало в ближайшие годы осчастливить всех нуждающихся собственным жильем. Это и стало камнем преткновения. Офицер хотел тихо досидеть до хороших времен и бесплатной квартиры в Гаджиево, благо, увольнять его никто не собирался, а жена, упершись рогом, требовала его немедленного увольнения в запас и отъезда в солнечный Крым. Причем козырями, которыми манипулировала супруга, являлись дети, которые в ближайшие годы оканчивали школу и, естественно, желали продолжать учебу в ВУЗе, причем не в каком-нибудь, а в Севастопольском приборостроительном институте. Но все же вода камень точит, и в начале 1991 года поседевший от процедуры увольнения в запас Гончаров убыл со всей семьей в Севастополь уже в ранге отставника и пенсионера.
В Севастополе поначалу все складывалось довольно неплохо. Гончаровы сняли полдомика в частном секторе в Стрелецкой за вполне умеренные деньги. Сам пенсионер совершенно случайно устроился в гидрографию, на корабль, принадлежащий военно-морскому ведомству. Дети успешно поступили в институт, и даже жена, не работавшая до того лет пятнадцать, окончив курсы машинописи, устроилась в собес секретарем. Гончарову даже сначала пообещали квартиру, но потом настал август 1991 года, и постепенно все пошло кувырком. В самую первую очередь это коснулось самого Олега, корабль которого был приватизирован украинской стороной нахрапом одним из первых. Олег, не осознававший масштаба перемен, как-то не очень приветливо встретил появление над его пароходиком «жовто-блакитного» стяга, за что и был немедленно уволен с группой таких же несознательных элементов в один день и без выходного пособия. Пенсии и получки жены сразу стало не хватать, и бывший офицер пустился во все тяжкие... Чем только не занимался он в следующие несколько лет, и не перечислишь. Торговал на рынке, пытался открыть табачный киоск, занимался извозом на старенькой «копейке» тестя, потом снова подался на воду, благо, помог полученный еще в гидрографии паспорт моряка. Целый год он мотал на стареньком каботажнике в Стамбул за «кожей и мехом», возя на турецкие рынки «челноков», дурея от нахрапистой наглости соотечественников новой формации и их нравов. Вообще это было шальное, веселое и очень страшное время. Все привычное как-то разом рухнуло, и Олег с изумленным удивлением наблюдал, как бывшие вожаки комсомола превращались в полукриминальных воротил мутноватого бизнеса, чинные бабушки, раньше рядком сидевшие у подъездов, толкали сигареты оптом и в розницу на стихийных рынках, а ровесницы его дочки запросто продавали свои прелести новым хозяевам жизни в районе той же Графской. Сам Олег не то чтобы не вписывался в наступившие времена, а просто не понимал их, а потому относился ко всему происходящему настороженно и с опаской.
А тем временем, пока отставник Гончаров усиленно занимался обеспечением жизнедеятельности семьи, в мировоззрении его супруги происходили очень сильные перемены, которые Олег, попросту прошляпил. Дело в том, что старший брат жены Олега был женат на чистокровной еврейке. Вся ее семья в течение последних пяти лет целенаправленно покидала бывшую родину, держа путь в Израиль, и когда в Крыму из всего своего бывшего многочисленного семейства осталась она одна, нервы девушки не выдержали, и она принялась обрабатывать своего мужа. Он вскоре сдался, и их семья тоже начала ускоренно собираться на Землю Обетованную. И тут в жене Олега проснулась какая-то ничем не мотивированная зависть. Она начала все чаще и чаще высказывать мысль о том, что им тоже следовало бы озаботиться своей судьбой, и тоже покинуть страну, если уж не в Израиль, то хотя бы в Канаду или Испанию на худой конец. На всю эту суету и невнятную агитацию жены Гончаров смотрел посмеиваясь, не принимая всерьез. И очень зря. Во время одного из рейсов Олега в Стамбул она попала на улице в эпицентр разборки рэкетиров со стрельбой, взрывами и горящими машинами и радикально пересмотрела своё до этого еще довольно неуверенное желание покинуть родной Севастополь навсегда. И когда Олег вернулся, то его просто поставили перед выбором: либо он соглашается, либо она подает на развод, и они уезжают без него. Обиднее всего оказалось то, что и сын и дочь поддержали мать во всем, с детской непосредственностью начав уговаривать отца смириться и согласиться на отъезд. Олег пару дней угрюмо напивался на своем пароходике, не появляясь дома. На самом деле он просто не знал, что ответить супруге и детям, потому что уезжать не хотел категорически. Чужая страна с чужим непонятным языком никак не прельщала Олега, да и бросать родителей и всю свою родню в далекой Твери он просто не мог. Но тут подвернулся случай, который, как казалось Олегу, мог все решить. Старый сослуживец Гончарова, уволившийся еще лет десять назад, нашел его и предложил полугодовой контракт инженером- электриком в Сомали, в провинцию с плохо произносимым названием Галмудуг. Электростанцию при каких-то рудниках там строили еще при Советском Союзе, специалистов почти не осталось, а очередная власть, перебив всех оппонентов, решила все-таки заняться экономикой страны, и в первую очередь озаботилась электроэнергетикой. Сослуживец уже успел поработать в Египте, и теперь на него вышли с предложением поехать туда, и если возможно, подыскать еще пару грамотных инженеров, не боящихся трудностей. Срок в полгода казался небольшим, но достаточным, чтобы жена в его отсутствие образумилась, деньги обещали вполне весомые, причем половину сразу, и ехать надо было практически через две недели. А у Олега, как человека часто мотавшегося в Турцию, все необходимые документы были, начиная от паспорта моряка, заканчивая загранпаспортом и даже наличием каких-то прививок, сделанных при подготовке к неудачному рейсу в Анголу. Олег согласился сразу. На удивление жена тоже сразу согласилась подождать с решением еще полгода, хотя Олегу показалось, что решающим аргументом для нее стала сумма, которую ему обещали выплатить. Поэтому он подписал контракт и через десять дней улетел в Африку, в душе понимая, что отъездом этим попросту оттягивал то, что было уже явно неминуемым, хотя слепая надежда на жену, с которой его связывали больше двадцати лет совместной жизни, все же теплилась у него в сердце.
Летели с двумя пересадками. Первая была в Каире, где их группу из шести человек неожиданно разделили. Следующим пунктом оказался Хартум, столица Судана, где он остался один русскоязычный, если не считать пилотов-украинцев. Да и вполне комфортабельный до этого старенький советский «Ан-24» превратился после последней пересадки в древний американский винтовой транспортник времен Второй мировой войны, громыхающий и вздрагивающий даже при сильном порыве ветра. Уже там Олег понял, что с местонахождением будущей работы его попросту надули, а конечное место ему станет известно лишь в последнем пункте. Тем не менее, самолет наполнился шумной толпой иностранцев во главе с голландцем, являвшимся представителем фирмы, нанявшей его, да и всех остальных, судя по всему. Все они были спокойны, без тени страха и сомнений на лице, от чего Олег успокоился и даже начал подремывать на неудобном сиденье.
Часа через три их самолет сбили. Откуда-то снизу, из джунглей, прилетела то ли ракета, то ли еще какая-то хрень, и самолет, вздрогнув и накренившись, начал медленно планировать вниз. Что было поражено, Олег не понял, но самолет не падал, а именно планировал вниз, оставляя за собой в небе темный дымный след, который было видно даже в иллюминаторы. Потом в тех же иллюминаторах ненадолго мелькнуло море, и самолет довольно мягко плюхнулся на землю на какое-то возделанное поле. Все произошло так быстро, что толком никто из пассажиров испугаться так и не успел, и поэтому, когда они вылезли на землю из открывшегося люка, все они радостно улыбались и смеялись до тех пор, пока не оказались окруженными тучей вооруженных негров с лицами, выражающими отнюдь не радостные чувства от встречи, а скорее какое-то с трудом скрываемое плотоядное желание.
Таким макаром отставной офицер флота Олег Гончаров оказался то ли в плену, то ли в рабстве у одной из многочисленных сомалийских национально-освободительных армий, число бойцов которой ограничивалось парой сотен, и по своему укладу она была больше похожа на пиратское береговое братство. «Армия» эта отличалась от всех других, промышлявших в окрестной территории тем, что имела в своем распоряжении кроме обыкновенных моторных лодок несколько довольно мощных катеров, и даже одну небольшую комфортабельную океанскую яхту, видимо, просто ограбленную и отобранную у хозяев. О судьбе самих хозяев яхты оставалось только догадываться. Верховодил всем этим воинством двухметрового роста негр по имени Омар, обвешанный оружием, как новогодняя елка игрушками. Особенно поразило Олега, что самым любимым орудием Омара оказался натуральный маузер времен Гражданской войны, с которым тот не расставался никогда и который постоянно висел у него на боку в деревянной кобуре. Когда пленников рассортировали, оказалось, что французов и американцев поровну, по четверо человек. Еще присутствовали два голландца, два пилота украинца и один русский, то есть сам Олег. Всех, кроме пилотов и Олега, сразу куда-то увели, чтобы, как оказалось потом, потребовать за них выкуп. Больше Олег их не видел. Пилотов через час тоже увели. Самолет бойцы Омара не подбивали, а только воспользовались подвернувшейся оказией, чтобы пленить пассажиров. Главарь же предпочел совершить акт «доброй воли» и самостоятельно вернул пилотов представителям компании. Олега вытащили из хижины через час. Омар, восседавший в неизвестно откуда взявшемся здесь шикарном кожаном офисном кресле, внимательно листал серпасто-молоткастый паспорт Гончарова и рассматривал чудом сохранившиеся несколько фотографий, лежавших в нем. После всего, что Олег испытал за последнее время, он был готов ко всему, но жизнь и тут в очередной раз заставила его изумиться. Омар, оторвав глаза от его документов, неожиданно разразился тирадой на чистейшем русском языке.
- Ну, здравствуй, бля, раздолбай, еб... твою... сука...
Остальную и большую часть фразы составляло виртуозная матерная интерпретация, которую атаман чернокожих революционеров выдал очень смачно и практически без акцента. Справедливости ради надо заметить, что в остальном Омар изъяснялся не так уверенно, но все же понятно, а вот матерился он просто мастерски. Как позже выяснилось, по профессии лидер «армии» - врач-отоларинголог, которого предыдущая власть отправила учиться в Советский Союз, где он добросовестно окончил институт в Симферополе и даже долго стажировался в Симферопольской областной больнице им.Семашко, поправляя крымским жителям искривленные носовые перегородки и удаляя аденоиды. Он успел вернуться на родину до очередного переворота, когда всех учившихся в Союзе новая власть просто вырезала под корень, и бежал, организовав свой личный «народный фронт», с которым уже многие годы занимался банальным грабежом и войнами с конкурентами и с очередными государственными властями. Олегу после приветствия главаря сразу развязали руки, усадили, и по старой русской-африканской традиции налили «чарку» из кокосового ореха с каким-то местным пойлом. Совершенно гадкий на вкус напиток оказался абсолютно убийственным по воздействию на организм, и Гончаров окосел сразу и крепко. Последнее, что он помнил, перед тем как уткнуться носом в песок, была его фотография в офицерской форме, которой Омар крутил перед его носом и силился сказать что-то умное на русском языке.
Проснулся Олег уже не просто пленником, а пленным механиком-рабом той самой яхты, которая покачивалась метрах в ста от берега. Омар, впечатленный увиденной фотографией бравого советского военно-морского офицера на фоне могучих подводных крейсеров, принял волевое решение взять этого спеца себе на службу, естественно, не принимая во внимание желание самого Олега. Доставив того на борт яхты на моторке, Омар вполне понятно объяснил, кто теперь Олег, и еще более доходчиво пояснил, что будет, если он откажется или вздумает бежать. Для этого он еще минут десять матерился, размахивая перед носом Олега доисторическим маузером, при этом весело улыбаясь во все свои тридцать два белоснежных зуба. Потом Олегу выдали капитанскую форму бывшего хозяина яхты, которую еще не успели испортить, заставили переодеться, и с этого момента начался новый этап в жизни Гончарова.
Боевые негры, неграми и оставались, а потому яхта оказалась засранной от кормы до носа всем, чем возможно: начиная от рыбных остатков, заканчивая просто грязными тряпками и даже человеческим калом. Понимая, что за его отказом сразу последует неминуемый расстрел, Олег решил временно затаиться и ждать удобного случая, а потому волей-неволей, но пришлось приступать к работе. Для начала он, пользуясь тем, что Омар, как командир являлся непререкаемым авторитетом среди чернокожих корсаров, выпросил себе в помощь трех человек. Остальных попросил на корабль без надобности не появляться и приступил к уборке и ревизии доставшегося ему хозяйства. Яхта оказалась превосходной, правда, изрядно разграбленной новыми хозяевами, деятельность которых была видна везде, начиная от палубы, где скрутили половину нержавеющих и никелированных поручней, заканчивая каютами, откуда вынесли даже матрасы. Слава богу, до двигателей руки у пиратов пока не дошли, и все свои ходовые качества яхта сохранила. Судно, доставшееся Олегу, было штучной работы и автоматизировано настолько, что им в море мог управлять один человек, что офицер после изучения матчасти понял сразу и поставил себе на заметку. Негры, как понял Гончаров, очень неплохо разбирались в моторах свои катеров, да и вообще в технике, но вот как только дело касалось автоматики, они сразу пасовали, не понимая смысла мигавших лампочек и звуков сигнализации и даже несколько их пугаясь. Истины ради надо заметить, что и сам Гончаров, никогда прежде не управлявший никаким кораблем самостоятельно, сначала путался в незнакомых приборах и механизмах, к тому же снабженных надписями на английском языке, но уже через неделю более или менее освоился, и даже к огромной радости Омара умудрился произвести своего рода швартовные испытания яхты. Радость по поводу этого у бандитов была неописуемой, количество патронов, на радостях выпущенных в небо, не поддавалось исчислению, а количество выпитого местного пойла после завершения испытаний было просто ужасающим. А если учесть и то, что практически все, за исключением Омара и еще нескольких продвинутых пиратов, были законченными наркоманами, то утром яхта была загажена примерно до такого же состояния, что и раньше. Но самое страшное было другое. Утром Гончаров, который в наркотических играх не участвовал, но принуждаемый Омаром вынужден был выхлебать изрядное количество местной «огненной воды», проснулся с болевыми ощущениями груди. Разодрав волевым усилием слипшиеся глаза, он обнаружил себя лежащим на палубе, по пояс обнаженным и с грудью забинтованной грязными тряпками. Сорвав их, он сразу и не понял, что прячется под ними. Вся грудь была залита иссиня черной липкой гадостью, вперемешку с кровью и еще какими-то цветными вкраплениями. Что с ним делали этой ночью, офицер так и не смог вспомнить, но уже через несколько дней, когда опухлость спала, засохшая масса начала отваливаться, на груди обнаружилась татуировка. Воспользовавшись беспомощностью напоенного Олега, и будучи под действием наркотической вседозволенности, бандиты решили выразить свое восхищение белокожим механиком яхты очень своеобразным образом. Среди фотографий, которые Омар вместе с паспортом изъял у Олега, был снимок, на котором его подводный крейсер 667А проекта бурунил волну. С полного одобрения атамана пираты мастерски скопировали эту фотографию на грудь Гончарова, и недолго думая, вытатуировали ее, причем, как и положено настоящим африканцам, в веселеньком цветном изображении. К сожалению, фотография была черно-белой, так что цвета пиратам пришлось додумывать самим. С тех пор на довольно безволосой груди капитана 3 ранга запаса Гончарова сине-красный ракетный подводный крейсер стратегического назначения «К-...», рвался от правого соска к левому, раздвигая зеленовато-желтые воды. С этим пришлось смириться, но с тех пор на таких «дружеских» вечерах, которые Омар проводил очень часто, Олег старался любым образом избежать выпивки, боясь проснуться в следующий раз с изображением паспорта, или, того хуже, всей своей бывшей семьи с тещей вместе на фоне памятника погибшим кораблям в Севастополе на пока еще свободной от рисунков спине.
Потом пираты быстренько вооружили яхту, расставив на корме, носу и по бортам несколько крупнокалиберных пулеметов, среди которых был и наш «Утес», который к неожиданно проснувшейся гордости за родное оружие установили на носу яхты. А потом начались недели непрерывных столкновений и боев. Омар и его компания, получив в свое распоряжение самый крупный и довольно быстроходный корабль на близлежащем побережье, устроили натуральную кровавую баню всем своим конкурентам, безжалостно топя, сжигая и расстреливая плавсредства сопредельных бандформирований. Во время всех этих походов Гончаров находился в рубке рядом с предводителем, прикованный за ногу длинной цепочкой, только и позволяющей передвигаться по помещению, и максимум справить малую нужду за борт, ступив одной ногой на мостик. Справлять малую нужду с борта Олег сначала стеснялся, памятуя флотские традиции, но потом сдался, резонно рассудив, что его мочевой пузырь в данных обстоятельства гораздо важнее кастовых ценностей. У штурвала во время боя стоял сам Омар, а вот все остальное время яхтой рулил Олег, все уверенней и уверенней осваивавший азы управления этим надводным кораблем. На стоянке Омар приставлял к Олегу вооруженного нукера, который следовал за ним как приклеенный - и в машину, и в трюм, и даже до гальюна, правда, уже не пихая стволом в спину, а даже проявляя некое подобие вежливости. В одном из таких набегов в куче добычи, сваленной на борт яхты, Олег совершенно неожиданно для себя обнаружил засаленный и грязный, непонятно каким образом оказавшийся у пиратов Военно-морской флаг Советского Союза. Офицер забрал его себе. На одной из стоянок тщательно выстирал, высушил, и после всего оказалось, что флаг в общем-то совершенно новый, настоящий, просто брошенный кем-то, как уже ненужный символ рухнувшей державы. Флаг Олег припрятал в своей каюте в шконке, подспудно чувствуя, что он ему еще пригодится. После еще одного побоища Гончаров умудрился спереть и спрятать в машинном отделении небольшой никелированный пистолет неизвестной ему модели, явно женский, но зато с полной обоймой и одним патроном в стволе. Постепенно сомалийские «борцы за независимость» прониклись своего рода уважением к пленённому бывшему офицеру. И было за что. Руки у Гончарова росли не из задницы, и матчасть их катеров и флагмана стала работать как часы. Сам же Олег, выжидая момент для побега, вел себя на редкость смирно, постоянно уделяя огромное внимание ходовым механизмам их флотилии, а особенно флагманской яхты. Его уже не шпыняли за спиной Омара, как в первые дни, когда каждый старался залепить ему прикладом в спину, а все чаще хохоча, хлопали по спине, угощали фруктами, сигаретами, что по большому счету напоминало отношение скорее к ручной обезьянке, чем к человеку. Но затаившийся Гончаров был рад и этому, старательно и планово подготавливая себя к побегу, у которого могло быть всего два исхода: либо удачный, либо смертельный. Через полгода такой жизни Олег уже был полностью готов осуществить свой замысел. Мешало только одно. Он не знал, куда ему плыть. Никаких карт у пиратов не было просто по определению, а если они и были где-то, то ими никто не пользовался. Далеко в море они не выходили, ограничиваясь только расстоянием, с которого была видна береговая полоса, а потому в них не нуждались. Воевали они только с себе подобными «революционерами», которым такая роскошь как карты тоже была ни к чему, а поэтому Олегу оставалось лишь пожевывать бананы и терпеливо ждать оказии, которой в итоге, он так и не дождался...

(продолжение следует)

Зов Женщины

Трибуны взвыли, предвкушая зрелище. Что, свиньи, а сами не хотите попробовать? Во рту еще ощущался надоевший до тошноты привкус пряного настоя, которым бойцов поили перед Игрой. Сжимая в руке короткий меч с прямым клинком, Стерх шагнул на теплый песок. Даже не теплый, а горячий - солнце давно в зените, и сквозь сандалии ощущалось, как здорово оно нагрело арену. С противоположной стороны буквально силой вытолкнули молодого парня с длинной саригамой - вертикально укрепленной на древке косой с зазубренным лезвием. Похоже, из бриттов... Бритты - хорошие воины, но этот держится не слишком уверенно. Новичок? Или притворяется? Проверим. Так, развернуть его лицом к солнцу... Не поддался, черт! Главное, сблизиться, а там - неуклюжая саригама бессильна против надежного гладия...

Проклятье! Бритт оказался совсем не прост! Отвлекающе махнул косой, а сам, оказывается, держал за спиной длинный веревочный бич... Стерх ненавидел кнуты с тех самых пор, как из свободного воина Восьмой кентурии стал рабом Игры. С ними прочно ассоциировались плети гортаторов-надзирателей, рабство, унижения... Сейчас он едва успел подставить небольшой крулый щит под удар плетеной “змеи”. Ярость в бою не лучший помощник, даже если это не настоящий бой, а Игра... Забыв об этом, Стерх бросился вперед - уничтожить, раздавить этого труса, который посмел взять в руки орудие Хозяев. Но бритт ловко отшатнулся в сторону, а в следующую секунду лезвие саригамы скользнуло под щит и полоснуло Стерха поперек живота... Ударила жгучая боль.

* * *
- Так, он выныривает, выныривает... Маша, еще кислород... Черт, снова падают все параметры... Что-то его подтолкнуло, и опять провал! Пульс, я не вижу его пульс, не заслоняйте аппаратуру! Ну давай, лейтенант, ты можешь... Тянись, рвись...

* * *

... Грязно-желтый зловонный фонтан встал у самого борта, окатив бронепалубу брызгами пены. С визгом пронеслись осколки, застучали горохом о щит... Видимо, один нашел-таки узкую щель амбразуры, потому что комендор Скиба схватился обеими руками за лицо и молча повалился навзничь. Со стороны ходового мостика наносило густой черный дым - там горели беседки с обоймами 47-мм патронов, изредка хлопали разрывы. С моря частыми вспышками сигналил ратьер: “Предлагаю сдачу, предлагаю сдачу”. Данилов, припадая на раненую ногу, оттащил тело Скибы в сторону и сам приник к прицелу.

- Эй, салажонок! - окликнул он испуганно скорчившегося за ящиком молодого матроса Жвакина. - Подноси “дуру”, чего застыл? Сейчас мы этой макаке... в самый...

Жвакин лишь помотал головой, боязливо глядя в сторону приближающегося силуэта крейсера, и тогда Данилов сходу обложил его старинным морским соленым семиярусным загибом.

- ... в сорок великомучеников и загробное рыдание! Подноси снаряды, щенок!

Вместе они подняли тяжелую чушку гранаты и поместили ее в казенник орудия. Следом черная маслянисто поблескивающая нагаром пасть заглотила цилиндрический картуз с тонкими “макаронинами” пороха. Поймав в визир середину все увеличивающегося силуэта “Читосе”, мичман мстительно улыбнулся, представив попадание шестидюймового “чемодана” куда-нибудь в машинное отделение “японца”, и рванул рычаг. Орудие ахнуло, отчетливо содрогнулась под ногами палуба. Есть! На сером, покрытом маскирующей краской борту вражеского крейсера сверкнула вспышка, и вдоль палубы “Светланы” прокатилось слабое “ура”. Но тут же сквозь пороховой дым засверкали искры ответных залпов, и что-то свирепо воющее сбило Данилова с ног, протащило по заворачивающимся листам палубного настила и впечатало в погнутый бортовой леер...

... “Светлана” доживала свои последние минуты. Немногие выжившие прыгали за борт, в ставшую неожиданно близкой воду Желтого моря. Ни одно орудие больше не действовало. Снаряд, попавший в котельное отделение, разворотил там все, что только смог, и никто из кочегаров так и не выбрался из жгучего белого тумана... Данилов лежал на палубе, глядя в низкое серое небо с быстро-быстро бегущими по нему облаками. Ног он не чувствовал, да и не знал, есть ли еще у него ноги. Тело онемело, как немеет затекшая нога или рука. По крайней мере, боли он не ощущал... Неожиданно его начали тормошить. Данилов скосил глаза и увидел Жвакина. Тот пытался приподнять его большое бессильное тело и беззвучно плакал. Слезы прожигали светлые дорожки на покрытом копотью лице матроса.

- Оставь... щенок... - трудно выговорили губы мичмана. - Уходи...

Жвакин неожиданно грязно выругался в адрес Бога, африканского носорога и царствующего императора, рванул сильнее. Впившийся в спину острый иззубренный лист корабельной стали что-то там сдвинул в поврежденном организме Данилова, и пришла боль. Острым двурогим копьем вонзилась в нутро, бесцеремонно ковыряясь там, как полевой хирург...

* * *
- Так, так, давай, милый, давай! Дыши, дыши... Маша, убери пот, ничего не вижу... А, мать-мать-мать, сердце встало! Ну что же ты, летеха, не сдавайся... Викторыч, тащи разрядники... Ну нет, лейтенант, зря я что-ли столько с тобой возился???

* * *

... Подловили их качественно, в узком распадке между двумя господствующими холмами. Головная БМП, получив в борт дымящуюся “головню” реактивной гранаты, покатилась было назад, прямо на их “Урал”, но вторая “головня” вошла под башню, и БМП внезапно полыхнула клубящимся огненным облаком. Боекомплект... Сорока рванул дверцу, успев еще заметить, как покрывается паутиной трещин лобовое стекло и дергается от попадания стриженная голова водителя. С правого склона полыхали частые вспышки, похожие на электросварку - по колонне работали пулеметы. Из-за колес третьего “Урала” засверкали пунктиры ответных очередей, пронеслись трассеры, но еще одна граната прочертила свой путь от зарослей на макушке холма до борта грузовика, и “Урал” превратился в костер.

Сорока поймал в прицел ближайшего “сварщика”, и его АКС коротко плюнул огнем, внес свои “пять копеек” в какофонию боя... Лейтенант прекрасно понимал, что шансов у него нет. С колонной, везущей продовольствие, ехало лишь несколько бойцов, из прикрытия - одна БМП, догорающая впереди. Обещали “вертушки”, но у ведущего пары “худых” забарахлил движок, и прикрытие благополучно смылось... “Черти” только этого и ждали. Борта грузовиков содрогались от частых попаданий. Похоже, нохчей тут было не меньше полусотни... Воины Аллаха, мать их... В хвосте колонны частыми басовитыми строчками забормотал ПКМ, значит, Клим еще жив... Надежда только на него, да на то, что “вертушки” все-таки вернутся. Совсем рядом с Сорокой взлетела фонтанами земля - пулеметчик нащупывал его, искал среди дымящегося железа. Лейтенант переполз в сторону, огрызнулся короткой очередью. Автомат смолк. Сорока поймал себя на том, что не отбросил пустой магазин в сторону, а бережно прибрал его в карман бушлата, и разозлился на себя: аккуратист хренов! А руки уже сами по себе нащупали новый магазин, прищелкнули его на место, рванули раму затвора...

Что-то стукнуло его по ноге - несильно и совсем не больно. Сорока скосил глаза и увидел ниже колена неправильной формы отверстие на грязной камуфлированной ткани. Из отверстия толчком выплеснулся темный густой столбик крови, осел, на глазах пропитывая штанину... Накатила тошнота. Лейтенант судорожно сглотнул, задавливая рефлекс, поднял АКС, выцеливая скрывающихся в зелени “чертей”... И увидел. Время замерло. Они были лицом к лицу - командир взвода по прозвищу Сорока и небольшая цилиндрическая штучка, украшенная поперечными витками резьбы, что делало ее похожей на болт. “Штучка” медленно вращалась в воздухе - она только что ударилась о каменистый грунт и вновь подпрыгнула. Подпрыгнула в первый и последний раз в своей бестолковой железной жизни, чтобы убить его - Сороку. Лейтенант увидел, как раскрывается лепестками корпус гранаты - точно диковинный цветок... Как отделяются осколки, а между ними вспыхивает белое ослепительное пламя. Инстинктивно он рванул автомат поближе к себе... И рухнула жаркая тьма.

Он был здесь... и нигде. Он слышал звуки удаляющегося боя, слышал, как рвут на части воздух лопасти винтов, как грохочут перепахивающие “зеленку” разрывы НУРСов... Чувствовал, как его поднимают и куда-то несут, как отчаянно матерится сержант Климов. И в то же время он был где-то еще. Наваливалась, манила, звала к себе темная бездна - и он поддавался, шел к ней, втаптывая жесткую траву подошвами сандалий, а узкий ремешок шлема привычно давил на подбородок... Легионы восстали, и - шли, шли, который день шли к Вечному городу, рассеивая мелкие отряды правительственной гвардии. Он падал с коня, сраженный предательской стрелой в спину. Шагал в гренадерском строю на шведские пушки, чувствуя, как картечь рвет тело. С последней гранатой полз навстречу все перемалывающим стальным гусеницам “Пантеры”, прорвавшейся к медсанбату... И лишь временами, когда накатывала боль, он смутно различал призраки мира живых. Гудящий и вибрирующий пол “вертушки”. Зеленый полог палатки над головой. Снова гул и свист реактивных двигателей. Белый потолок операционной и лица, одинаково закрытые марлевыми масками... Призраки таяли, ускользали. Боль словно переключала канал телевизора, и он возрождался уже другим. Сарматом, обращающим в бегство врага. Пилотом “Ильюшина”, который первым ликующе прокричал в эфир: “Мое место - Берлин!!!” Наводчиком “сорокапятки”, поймавшим наконец сквозь заливающую глаза кровь борт вражеского танка...

* * *
- Бесполезно, мы не можем его вытянуть... Разряд, еще!!! Протереть оперполе, Маша, живее! Заводись, лейтенант, ну же... Какого черта, тебе еще жить да жить!

* * *

... Это было что-то новенькое. На этот раз он отчетливо ощущал себя лейтенантом Сорокиным, понимал, кто он, и что с ним. Но в то же время он видел широкие экраны, залитые сиянием мириадов звезд, и отражение этого сияния в бесчисленном множестве бегущих огней на пульте... Видел скорчившуюся в кресле фигуру в серебристом комбинезоне... Он каким-то образом знал, что это - уже не память предков, проснувшаяся в нем. Это - будущее. А еще Сорока знал, что ему туда нельзя. Ни под каким видом. Запрещено, а кем и почему... Но тем не менее тянула к себе звездная пыль, звала... Тянуло вернуться в кресло, слиться с серебристой фигурой в единое целое. Пусть. Пусть даже ценой жизни - он должен оказаться там! А где это “там”? Неважно... Встать на свою вахту, занять место за пультом погибающего, проваливающегося во вневременье тоннельного крейсера (Сорока вяло удивился незнакомому термину), даже если вахта окажется вечной!

И тут он увидел ее - молча стоящую чуть в стороне от пульта. Такую, какой он запомнил ее в последний раз - в простом светлом платье и туфлях-лодочках. Водопад черных волос был невыразимо, невероятно прекрасен, тем более в контрасте с белизной кожи. Наталья стояла и смотрела на него, и ее лицо было белым, мертвенно, до ужаса белым... почему? Но глаза - глаза жили, и эти глаза внятно и четко сказали ему: “Не смей! Не пущу!” А потом рухнул калейдоскоп красок, и он увидел разом их всех. Юную и свежую как весенний ветер римлянку Камиллу, провожающую своего Стерха в последний поход. Курносую смешливую Настасью, обнимающую бравого мичмана в черном кителе и “нахимовской” фуражке. Санинструктора Ольгу в выгоревшей на солнце гимнастерке, прижавшуюся к танкисту с перевязанной рукой... Они были разными, женщины всех эпох и времен. Но они были - Женщинами. Всегда единственными. Всегда самыми главными. Всегда - самой Жизнью. Потому что когда зовет Настоящая Женщина - отступает даже Смерть...

Наталья вскинула руки, как бы заслоняя от Сороки манящую звездную дорогу, шагнула навстречу. Ее черные, обычно загадочные глаза блеснули гневными слезами. Губы шевельнулись слабо. Сорока скорее угадал, чем услышал эти слова:

- Дурак... Не пущу...

А потом не было ничего, кроме белого слепящего света.

* * *

- А вы, собственно, кем ему... А, ясно... Да, жив, но еще очень слаб. Нет, и не умоляйте! Говорю же - нельзя! Гражданочка! Ну что вы так смотрите, как будто я ваш личный враг?! Ну хорошо - три минуты, не больше... Не надо мне вешаться на шею! И учтите - время пошло! Маша, проводи девушку...