К.Костнер

КИСА


Пока рядовой Дмитрий Кисаев спал, на периметре смена, состоявшая целиком из старослужащих во главе с разводящим, уже полчаса, под дождем и снегом, искала на втором посту часового. Это было Ч.П.
- Ну, что, там нет?! Да, где же он, салага, бля?! Найду - убью, бля, душу вытрясу! - кипел разводящий, сержант Барсуков, вытряхивая ладонью из-под воротника набившийся липкий снег.
- Нет его там ни фига!
- Бля, тварь, неужели ушел, сука!
- Да спит где-нибудь в окопе.
- В окопе смотрели?!
- Там засрано все, там не прикимаришь. Может, в караулке он, в старой?
- Пойди, посмотри!
- Я один не пойду.
- Ладно, бля, пошли вместе! - сказал Барсук.
Злые до отчаянья, деды направились к старой караулке в предвкушении скорой расправы над молодым, который на службу забил не по сроку. Сапоги их чавкали в грязи, в грязи со снегом пополам. Злые шли, злые. До цели оставалось шагов двадцать, как из черного проема покосившегося, разбитого дверного косяка, показалась темная фигура в плащ-палатке. Молодой, разбуженный движеньем, робко вышел навстречу.
- Вот он, сука!- выкрикнули деды почти все вместе.
- Ну все, бля, хана тебе! Маму сейчас на изнанку выверну, душара гребаный!!!
Смена прибавила шаг. Молодой в страхе попятился.
- Куда, сука?! Стоять!!! - заорал Барсук и сорвался на бег, - Стой, сучара!!!
Молодой с перекошенным от ужаса лицом скинул с плеча автомат.
- Не подходи! - крикнул он.
- Ах ты, тварь!
- Не подходите!!!
Раздалась автоматная очередь.

***
"Вставай, вставай! Эй, подьем", - услышал Киса сквозь сон. Кто-то тряс его за плечо, - "вставай, вставай Киса!" Киса открыл глаза, приподнялся и увидел сержанта Барсукова. Киса кинул взгляд на свои наручные часы. Половина пятого.
- Барсук, иди в жопу! Какого тебе хера? Полпятого... - сказал Киса и снова рухнул на подушку.
- Вставай, Киса, бля, одевайся. Давай, давай! - шептал Барсук, снова тряся за плечо - Вставай, командир тебя на периметр вызывает. Вставай, давай!
Киса отпихнулся.
- Ну, вставай, тебе говорят! Командир вызывает на периметр. Все волки уже там собрались. Душара этот, Одинцов, только что смену обстрелял.
Сон, как рукой сняло.
- Что?!
- Стрелял в смену, бля. Сейчас сидит в караулке, не выходит.
- Твою мать! - выдохнул Киса, неохотно поднимаясь, - А я-то тут причем?
- Там расскажут, - сказал Барсук и ухмыльнулся, - Короче, поговорить с ним типа надо. Ну, чтобы выходил, короче. За тобой послали. За товарищем, бля, боевым.
- Товарищем... - сказал Киса покачал головой и пошел к умывальнику. - Я, что ли, ему товарищ? Товарищ! Нашли товарища.
Киса остановился, вернулся к тумбочке, взял зубную пасту, щетку, полотенце повесил на плечо.
- Попал, что ли, в кого? - спросил он.
- Не-а - опять ухмыльнулся Барсук, - Поверх голов как дал, бля! Ну, мы и обсерились, скажу я тебе.
Киса чистил зубы, умывался. Барсук стоял рядом, крутил на пальце ключи на тонком кожаном ремне. То накручивал, то скручивал.
- Вот, бля, душара, - говорил он, - Засел там, валить всех грозит. Такой, понимаешь, винегрет. Мы что? Мы так, поучить его только хотели. А он, бля, как даст! Бля, на периметре все офицерье уже, все волки, бля. Шухер, кипишь до небес. Вот, за тобой послали. Парламентера заслать хотят, чтобы сдавался, короче. Такой у них план, бля, генштаб, бля, гребаный. Автомат получать будешь? Сказать дежурному?
Киса вскинул брови.
- Автомат? На кой?
- На всякий, бля, случай. "На кой". - передразнил Барсук. Душара, понимаешь, какой-то нервный оказался. Не возьмешь?
- Нет, не возьму, - сказал Киса, пошел в сушилку за шинелью.
- Ну-ну, смотри, бля, - сказал Барсук ему в спину и сплюнул на пол. - А то смотри, Шарапов, окропим снежок красненьким-то.
- Да пошел ты!

На границе первого и второго поста периметр ломался углом. Здесь, на первом посту, в относительной безопасности собрались офицеры. Выйдешь за угол - старая караулка в ста метрах. За угол не выходили. Несмотря на темноту, Киса еще издали различил силуэты почти всех. Вон командир части - старый подполковник, мужик хороший, по кличе Мамочка; вот зампотех - майор Соловьев, редкое говно; вот начкар курит с командиром взвода, старшим прапорщиком Ревенко; вон замполит; вон другие; все тут.
Барсук показал рукой на командира и сказал:
- Ну, иди, зарабатывай свою медаль за отвагу, бля!
Киса подошел к командиру и зампотеху, стоявшим отдельно от остальных, и доложил:
- Товарищ подполковник, рядовой Кисаев по вашему приказанию прибыл.
Мамочка прервал свой разговор с зампотехом, посмотрел на Кису немигающими глазами.
- А-а, Кисаев. - сказал он, - Ну, вот, что Кисаев - задача тебе ясна?
Киса пожал плечами.
- Ясна. Когда идти-то?
Мамочка помолчал с секунду, смотрел в глаза.
- Когда готов будешь.
- Тогда я пошел, - сказал Киса, повернулся и зашагал в сторону второго поста, сунув руки в карманы шинели.
- Кисаев! - услышал он за спиной окрик зампотеха.
Киса обернулся. Зампотех, находясь в каком-то видимом возбуждении, громко, чтобы все слышали, сказал голосом, которому придал значительности:
- Кисаев, при малейшей угрозе с его стороны применить оружие - немедленно назад! Понял? Немедленно!
- Понял, товарищ майор, - сказал Киса с деланой улыбкой, а про себя подумал: "Чмо ты педальное, товарищ майор", - Разрешите выполнять?
- Выполняйте!
- Давай, Кисаев, поговори ты с ним по-хорошему, пусть дурака не валяет. - добавил Мамочка.
- Да, я все понял, - сказал Киса и пошел к караулке.
Пока он шел до угла, все было ничего, но только повернул за угол - увидел старую караулку, стало как-то не по себе. Вдруг, сидит там этот душара, и в самом деле берет его на мушку? "Черт его знает, может у него совсем крыша съехала. Возьмет, да и выстрелит. Стрелял ведь уже". Киса вынул руки из карманов, чтобы было видно, что пустые. "Как его зовут-то? Черт, я не знаю, как зовут-то его! Одинцов..., Одинцов..., Сашка, что ли? Да Саня, или..., нет, точно Саня"
Киса подходил медленно, прислушивался, нет ли в черных окнах движения. "Эй, Саня, это я - Киса!" - хотел крикнуть он, но в горле что-то запершило, он только прокашлялся. " Черт, вечер перестает быть томным. Ладно, давай, соберись, на тебя люди смотрят!" - сказал Киса сам себе, вдохнул и крикнул:
- Эй, Саня! Это я - Киса! Не стреляй!
Киса остановился, прислушался снова.
- Эй, Саня, я подойду - потолкуем. Ты только не стреляй, ладно! Слышь, Сань?
Киса прошел еще немного, остановился, шагах в десяти от угла караулки, перевел взгляд от дверного косяка на окна. "Ну, где он? Откуда смотрит сейчас на меня? Если подпустил, то стрелять не будет. Наверно, не будет".
- Эй, на буксире! Трави конец! Ты здесь, что ли, Сань? Ау! Курить будешь?
- Здесь я, - раздалось из темноты тихо, почти шепотом.
- Ну, слава богу! А я уж подумал - не повидаемся. Вот была бы досада. - сказал Киса весело, - Ну, что - покурим?
Киса, не дожидаясь ответа, вложил зажигалку в пачку сигарет и бросил в окно. Услышал, как она шлепнулась. Потом, в темноте зажегся огонь, молодой закурил.
- Спасибо, Киса. - сказал молодой тихо.
- Да, ладно, за курево спасибо не говорят. Ты вот что скажи - что делать-то собираешься?
Тишина. Слышно, как затягивается, курит.
- Киса, - раздался шепот, - мне теперь дисбат, да?
- Дисбат? Не знаю, Сань, не знаю. Может обойдется. Может Мамочка заступиться, может губой обойдется. Ты, вот что, давай, не дури и выходи. Что вышло, то вышло. Хуже только не делай.
- Мне теперь дисбат, - сказал молодой обреченно.
- Дисбат, не дисбат, ты только хуже сейчас делаешь, Сань. Давай, заканчивай, выходи.
"Черт, не видно ничего" - подумал Киса, - " Мне бы только глаза его видеть. Нашел бы слова".
- Я в дисбат не сяду, - услышал он.
"Крыша совсем съехала", - подумал Киса.
- Сань, кончай херню-то пороть! Тебя дома ждут. Давай, выходи короче, Сань.
- Нет, Киса, - сказал шопот, - ты уходи, Киса. Ты хороший парень, Киса, но ты уходи лучше.
- Ну, как знаешь, - сказал Киса и пожал плечами, - Как знаешь, Сань.
Он развернулся и пошел обратно. "Черт с тобой!", - в сердцах думал он про себя, - " Черт с тобой! Мне до дембеля - месяц, полтора, два. Черт с тобой и со всеми вами! Вот вы где у меня уже все!"
- Доложите обстановку! - сказал майор Соловьев.
"Доложите обстановку!" - передразнил его про себя Киса, - "Чмо ты и есть!" Киса доложил обстановку, после подошел к Барсуку, стоявшему тут же неподалеку, возле колючки, чтобы стрельнуть сигарету. "Товарищи офицеры!" - услышал он за спиной голос зампотеха, -"Прекратите курить на технической территории! Немедленно прекратите!"
- Ну, что там? - спросил Барсук и сплюнул, - Что там, салага этот?
- Да, пошел он!
- Понятно, бля. Ты гляди, как Соловьев территорию метит! Мамочка скоро на дембель. Станет Соловьев командиром - они с ним тут все вешаться будут. Вот землю роет, волчара!
- Сука он конченная, сука и чмо! - подтвердил Киса, - Ладно, дай закурить, что ли.
Барсук по-секретному протянул сигарету. Киса, прикрываясь спиной, прикурил, спрятал сигарету в рукаве шинели.
Прошло около получаса.
На периметр примчался уазик и Урал с брезентовым тентом. Из уазика вылез невысокого роста усатый майор в портупее и шитых на заказ, начищенных до блеска сапогах. Он пружинистым, бодрым шагом направился к Мамочке и зампотеху. Барсук снова плюнул.
- О! В нашем полку прибыло, бля.
- Точно. Те же и начальник особого отдела, - сказал Киса и стал с интересом наблюдать, как из кузова Урала в снежную грязь стали выпрыгивать десантники в тельняшках, бронежилетах и касках. "Тридцать два" - насчитал Киса. У нескольких подствольные гранатометы.
- Комендантский взвод пригнали, из Котбуса,- сказал Барсук.
- Вижу.
- Напрасно старушка ждет сына домой, - угрюмо пошутил Барсук.
Киса не слушал, вглядывался, стараясь по жестам понять, о чем говорят между собой офицеры. Особист стоял, заложив большие пальцы за портупею, топорщил усы. Зампотех вращал глазами, о чем-то размахивал руками. Мамочка махнул на них обоих рукой и отошел в сторону. Зампотех и особист направились в сторону десантников.
- Да что же они делают! - сказал Киса и пошел им наперерез.
- Стой, ты куда? - схватил его за рукав Барсук.
- Я сейчас, подожди... Товарищ майор, товарищ майор! Разрешите обратиться?
- Кто это? - бросил особист в сторону, на ходу.
- Кисаев, отстань! Сейчас не до тебя.
Киса выскочил наперерез, встал перед ними.
- Товарищ майор, дайте я с ним еще раз поговорю! Он выйдет, слово даю. Я поговорю, он выйдет.
- Отставить, Кисаев! А ну, в сторону! - крикнул зампотех, удивленно смерив Кису взглядом.
- Товарищ майор, что же вы делаете, товарищ майор?! Так ведь нельзя.
- Это еще что такое!? - выпучил глаза зампотех.
- Приведите своего солдата в чувство! - шикнул особист.
- Да ты что, солдат, на гауптвахту захотел?! А?! Ты что, солдат?! Я тебя приведу в чувство! - заорал зампотех и, схватив Кису за ворот шинели, стал трясти его из стороны в сторону, как щенка, - Я тебя приведу в чувство! А ну, пошел на место!
- Руки, товарищ майор!
- Что?!
- Руки убери на хуй! Я сказал!
- Ах, ты...
Киса крутанулся влево, вырвался, потом, как учили, бросил вес на правую ногу и левым боковым ударил. Ударил в ухо, не в подбородок - пожалел. Зампотех упал.
- Твою мать! - вырвалось у Барсука.
Киса развернулся и, сбивая дыхание, кинулся к караулке. В висках застучало.
- Сань! Саня, не стреляй!
Поскользнулся, упал, содрал ладони, поднялся.
- Не стреляй, Саня!
Киса бежал, не отрывая глаз от черных окон караулки, которые таращились прямо на него. "Врешь!" - пронеслось у него в голове, - "Врешь, старая! Не будет по-твоему! Сегодня не будет! Хватит тебе! Не будет по-твоему, не будет! Только бы не в живот, только бы не в живот!" Десять шагов. Пять. Два. Он ворвался внутрь. Выдохнул. Молодой сидел на корточках, обхватив коротко стриженую голову руками. Автомат лежал на полу. Киса подошел, сел рядом.
- Курить осталось? - спросил он.
Молодой протянул пачку.
- Ну что, покурим и пойдем? - спросил Киса.
Молодой кивнул.
- Ладно, ты не дрефь, Мамочка мужик хороший, может заступиться. Может, губой обойдется. Вместе и сядем. - сказал Киса, пустил вверх струйку дыма и ему было от чего-то очень хорошо.

Кот

Война сама по себе явление отвратительное, и ничего поучительного или героического в ней нет. Растерянные люди, потерявшие веру во все, что существовало в их жизни. Убитые и раненые, которые могли бы нормально жить до самой старости, сумасшедшие, добавляющие гнетущей неразберихи. Уроды всех мастей, активизирующиеся в неспокойное время, мародеры, садисты, преступники. Журналисты, которые днем дерутся за право первыми снять растерзанный труп пятилетнего ребенка, а ночью за «редакционные» напиваются в опустевших отелях до скотского состояния. Комиссии всех рангов и всех ведомств - вестники глобализации, одетые в бронежилеты и каски, всегда наготове, но за 200 км. от ближайшей опасности. Вообщем ничего такого, что могло бы заинтересовать нормального человека.
Еще личное восприятие войны очень зависит от ландшафта. Если вокруг каменистая пустыня, выжженная солнцем на тысячи километров вокруг, люди, живущие по принципу - «убить или быть убитым», нищета и каменный век, война, как это не цинично звучит, выглядит «органичней». Органичней, чем воронки на современной автобусной станции, чем расплавившиеся от трассирующих пуль металлопластиковые фасады бизнес центров, чем развороченные телефонные автоматы с рекламой кредитных карт. Ужасно выглядят запыленные, уставшие беженцы - мужчины и женщины в современной европейской одежде. Больше всего жаль детей, обычных европейских детей, которые еще вчера не знали никаких забот, играли на видео-приставках, смотрели рекламу шоколада и конструкторов, по тем же каналам, что смотрят наши дети. А сегодня они вздрагивают от громких хлопков, больше всего на свете боятся потерять индивидуальный перевязочный пакет и родителей. А еще они с укором смотрят на нас - вот же эти солдатики, в которых они еще вчера играли, они ничем им не могут помочь, только проверяют документы их родителей и на большой карте указывают подконтрольные ООН автомобильные дороги. Вот от всего этого на войне устаешь, и начинаешь искать во всем красоту.
В тот погожий весенний денек я уже минут десять разглядывал вид, открывающийся из окна машины. Холмы, речка, разрезающая поле серебристой лентой, игрушечный лес вдали. Типичная пасторальная картинка, аккуратные домики, выстроившиеся в две шеренги вдоль хорошо заасфальтированной дороги. В таком месте хотелось бы жить, растить детей, заниматься любимым делом, приглашать в гости друзей. Я старался не смотреть на сгоревшую остановку транспорта и на рекламный щит, изрешеченный всевозможными калибрами. Но как бы я не корректировал картинку, в поле зрения все равно попадал этот дом. Он был, вероятно, самым дорогим и большим в этом поселке, добротный забор из красного кирпича, красивые кованые ворота, затейливая ковка на балконных перилах. Все это было основательно сгоревшим, черные проемы окон, пепелища построек во дворе, крыша, обвалившаяся внутрь второго этажа. Интересно, думал я, хозяин сам сжег свой дом, уходя из поселка, или он жертва этнических чисток, или это попадание фугаса? В любом случае все это было очень печально.
От раздумий меня отвлек шум и детские крики. Я вылез из машины и тут же увидел человек 10 ребятишек и Марко. Марко был в ярости - правой рукой он тряс за плечо мальчишку лет восьми, а в левой сжимал какой-то темный комок. Я направился к ним, достаточно хорошо зная Марко, я был уверен, что ситуация неординарная. Несмотря на адриатический темперамент, Марко был скуп на эмоции, особенно на службе.
- «Зачем, зачем ты убил его? Просто скажи мне, ведь он ни в чем не виноват, смотри, какой он был хороший, пушистый, маленький, неужели тебе не жалко?», Марко с трудом подбирал слова, такого сложного для него языка. Лицо его было белое, как маска, губы тряслись, таким я его еще никогда не видел. Лицо мальчика ничего не выражало, он молчал, из его глаз катились слезы, оставляя темные следы на футболке с динозаврами. Марко отпустил мальчишку, сел на корточки и положил комок на землю. Это был мертвый котенок, полосатый с обычной острой мордочкой, и с веревочной петлей на шее.
- «В чем дело?», спросил я детей - «Вы что, замучили кота? Кто же вы после этого?»
Из гурьбы детей вышла девочка лет одиннадцати и скороговоркой выпалила:
- «Йован не виноват, кот вчера убил его папу. А две недели назад кот убил моего дядю, у нас у всех дома есть коты и собаки, мы их любим. Йован больше не будет, пожалуйста, не наказывайте его».
Я был озадачен, Марко ждал от меня перевода, в это время к нам подошел местный староста, который вчера звонил на станцию и вызывал патруль. Мы с Марко прошли в его дом, и он быстро ввел нас в курс дела. Около десяти лет назад к ним в поселок приехал семейный человек, он сразу нашел старосту и взял разрешение на строительство дома. Несмотря на то, что человек исповедовал не ту религию, что остальные жители поселка, к нему относились хорошо. Он был отличным мастером, чинил любые электроприборы, а его жена выращивала восхитительные овощи. Летними вечерами во дворе она тушила их и добавляла специи, секрет которых до конца известен лишь поварам Востока. Иногда на лавочках перед его домом местные старики собирались выпить, он не пил, но всегда добродушно садился рядом и попыхивал душистым табаком. Его дочь играла на маленькой круглой гитаре и очень хорошо училась, все дети ее любили и никогда не давали ей понять, что она тут новенькая. Вообщем поселок приобрел еще одного отличного гражданина, который своевременно вносил деньги на всякие местные улучшения. Дети за глаза называли его «Кот», уж очень он был черноволос, а его торчащие в разные стороны усы и янтарные глаза, делали сходство еще сильнее.
Кот и его семья пострадали от начавшейся войны первыми в поселке. Никто точно не знал, как все произошло, через их поселок шли озлобленные отступающие войска. В тот вечер пьяный командир дал оплеуху старосте, за то, что тот отказался «помочь защитникам отечества материально». Поселок всегда жил небогато, а в то время особенно.
- «Всех бы вас расстрелять, сволочи!», надрывался пьяный командир,
- «Ухватились женам за юбки, твари трусливые, завтра босняки придут и отдерут вас тут, как шлюх, вспомните меня!»
Еще через час, подзаправившись спиртным, он вышел голый по пояс и с автоматом в руках на центральную улицу.
- «Еще эту суку тут пригрели, кто он вам? Почему вы его не повесили? Может, вы ему тут поле пашете, как рабы? Почему у него самый большой дом? Вам не стыдно? Ну, ничего, сейчас я вам помогу...»
Староста дважды пытался в ту ночь препятствовать разбою, но только получил ботинком в лицо от «защитников отечества». Утром, когда отряд ушел из поселка, большой красный кирпичный дом горел.
- «Они изнасиловали его жену и дочь, потом избили их. Его они побрили и заставили пить водку и есть окорок, потом жгли его паяльником», староста сжимал морщинистые руки в кулаки, видно было, что даже сейчас ему больно вспоминать об этом. - «И все такие молодые, не старше тридцати, и все на вид такие образованные из университетов, не то, что мы тут, крестьяне. Вообщем он утром пришел в себя, у него было спрятано где-то ружье, он застрелил свою дочь и жену, поджег дом и ушел».
- «И что же?», спросил я - «Он начал убивать своих односельчан? Где он живет, почему дети думаю, что это он?»
- «Живет он в лесу, там есть еще один поселок, ну вы знаете, он полностью разрушен бомбардировками, похоже, зимой он жил где-то там в подвале. Убил он уже троих, я писал заявление на станцию. Все убитые наши односельчане, все в момент смерти были одеты в форму. Стреляет издалека, даже не всегда выстрел слышно. Вообщем я своему сыну запретил надевать форму дома. Вот когда отъедет на машине километров десять, пусть и переодевается, я вообще форму еще с армии ненавижу, но молодежь сейчас без этого не может, понимаете?»
Я перевел Марко, то, что он не понял, мы связались со станцией и вкратце описали ситуацию дежурному. Через пятнадцать минут мы получили добро от комиссара остаться в поселке. В то же время, нам категорически запрещалось самостоятельно разыскивать «снайпера» и вменялось в обязанности выгонять всех журналистов, которые бессовестно прослушивали эфир и вполне могли примчаться в поисках «жареных» кадров.
После короткого брифинга, мы позвали старосту, и я попросил принести форму его сына. Минут через пять староста вернулся, неся в охапке зеленую форму, за ним в комнату просочился крупный, домашнего вида, парень. Он бурчал по английски, поглядывая на нас с Марко
- «Ну вот, отец, они замажут мне форму или порвут, а мне ни за что не выдадут новой до следующего года»
- «Не грусти, как тебя зовут? Присаживайся», придвинул я стул. - «Если с формой что случится, я привезу тебе со станции новую, и не такую дрянь, как эта, а офицерскую».
- «И Бундесверовские ботинки», с надеждой спросил парень.
- «Ботинки твои я брать, не намерен», со смехом сообщил я ему. - «Сегодня вечером мне нужна твоя помощь. Если ты согласен, то на следующей неделе мы с Марко привезем тебе пару ботинок, вашу офицерскую форму, поясной ремень с «элисовскими» пряжками и подсумки к нему, а чтобы твой папа не волновался, мы добавим еще легкий бронежилет, одним словом - ты будешь просто Терминатор», Марко, услышав знакомое слово, заулыбался. По лицу парня было видно, что он готов на подвиг, уж очень крепкая мотивация. Через пару часов, когда начало уже темнеть, весь план был проработан в деталях, мы поужинали, вымылись и легли спать в «приемной» у старосты.
Рано утром староста, переодетый в мою форму, сел за руль нашей машины и, посигналив, отбыл из поселка. Чуть позже сын старосты с товарищем выехали на поле, граничащее с лесом, на мини-тракторе и сгрузили с прицепа мешки. Два мешка, в одном мешке был аккуратно упакованный Марко, с биноклем и моей СВД (Снайперская Винтовка Драгунова), второй мешок с картошкой уложили поперек, Марко лежал как король, с упором в картошку, укрытый с головой мешковиной. Немного повозившись для вида, ребята с гиканьем унеслись на мини-тракторе назад к домам.
План наш был достаточно простой с тактической точки зрения. Дети, шаставшие в лесу, всегда находили длинные винтовочные гильзы у первых к полю деревьев, там же они любили лежать на подстилках из веток и листвы, значит с позицией Кота мы определились. От Марко до леса было около 200 метров, в бинокль он видел каждый листочек на дереве. От моего «балагана» до позиции было порядка 400 метров, тоже недалеко, мне было из-за чего волноваться. Балаганчик я устроил что надо, на небольшом пригорке прямо посреди поля стоял капитально построенный домик для сельхозинвентаря общей площадью, метров двадцать, обычный кирпичный коробок с крышей из шифера и широким окном (видимо экономили на кирпиче). Этот домик как будто был создан для нас.
Когда стрелки часов показали 12-00, я услышал из радиостанции условное шипение на нашем с Марко канале. Я в ответ тоже нажал на тангенту и, слегка покачиваясь, вышел из домика. Вытащил таз, ведро, вылил в таз воду, начал плескаться, расстегнул зеленый китель, спустил портупею и беспечно умывался, руки мои дрожали, ноги готовы были по первому требованию бросить тело за стену домика, весь слух напряженно ловил сигнал от Марко, но станция молчала. Я вылил воду из таза, не спеша, вытерся полотенцем, унес ведро и таз назад в домик, прижал тангенту и спросил:
- «Ну?»
- «Его нет», прошептал Марко - «В мешке много гнилой картошки, воняет», пожаловался он.
- «Ладно, приступаю к плану «B»», сообщил я и вынес из домика ящик.
Поставил на него жестяные банки, отошел на 10 метров, достал из кобуры пистолет и начал беспорядочно «по-ковбойски» не целясь их расстреливать, грохот, вероятно, стоял еще тот, но я ничего не слышал, лишь ждал сигнала от Марко. Когда я, пошатываясь, пошел ставить, слетевшие банки, станция ожила. Марко, судорожно отжимая тангенту, зашептал
- «Давай, давай, в дом».
Я нарочито медленно пошел к домику, сердце стучало как конголезский барабан, я изо всех сил давал команду телу - не бежать. Зайдя в домик, я взглянул на часы 12-45, подполз к оконному проему и выдвинул в проем чучело в зеленом кителе и тыкво-головой. Через 10 секунд повернул чучело в профиль, махнул рукавом кителя.
- «Смотрит прямо на тебя», предупредил Марко.
- «Можешь снять?», спросил я.
- «Нет, вижу только ствол и оптику, он ко мне еще под таким углом хорошим, попробуй его высунуть», голос Марко был сух, чувствовалось - он готов.
- «Попробую», пообещал я и приложил к тыкве свою руку с биноклем, второй рукой начал медленно поворачивать чучело вокруг оси. Все произошло одновременно, тыква взорвалась прямо у меня перед носом, бинокль выпал из моей отдернувшейся руки, я услышал тихий хлопок и более громкий с позиции Марко, станция голосом Марко поинтересовалась
- «Жив?»
- «Да», я вытирал с лица тыквенное пюре. - «Ты взял его?»
- «Да, но не в голову, угол плохой, он там катается в листве, побежали»

Я выскочил из домика и галопом побежал к позиции Марко, его там уже не было, он заходил на 9 часов к лесу, я, пригибаясь, побежал на 3 часа. Кувыркаясь между коряг, я услышал еще один выстрел, на этот раз пистолетный.
- «Все чисто, я тут», негромко позвал меня Марко.
Я, удерживая на прицеле полянку, пробрался сквозь кусты. Привалившись к стволу, стоял Марко, СВД была закинута за спину, в правой руке он держал пистолет, а в левой «трофейный» манлихер. Кот был без сознания, но жив, кровь толчками выходила из дырки в плече и вытекала темной лужицей из отверстия в животе. Кот был ужасно грязен и оборван, лицо его заросло и обветрилось, ногти на руках были сорваны, я задрал его свитер - вся грудь была в страшных ожогах. Присев рядом с ним на корточки, я похлопал его по щекам, он открыл глаза, они и вправду были неестественно янтарными, лицо его исказила гримаса отвращения, когда он увидел форму, одетую на мне. Я снял китель и остался в одной футболке, достал сигарету из пачки и предложил ему, он с ненавистью посмотрел на меня и отвернулся.
- «Я не серб, я русский, КейФор, весь этот маскарад, чтоб взять тебя. Кури»
Кот недоверчиво посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Марко, и потянул руку за сигаретой. Я подкурил сигарету и передал ему. Он глубоко затянулся, закашлялся и вдруг, на хорошем английском заговорил.
- «Убей меня рус, тебе ведь не жалко? Или пусть снайпер меня добьет»
- «Нет, мы отвезем тебя в госпиталь, тебя вылечат», Марко сел на корточки рядом со мной, но пистолет в кобуру не спрятал.
- «Послушай, камрад, ты ведь испанец?», Кот аккуратно потушил окурок и положил рядом с собой.
- «Да», Марко достал из своей пачки сигарету, также подкурил ее, и, затянувшись, передал Коту.
- «Если вы мужчины, вы убьете меня», взгляд Кота метался с моего лица на лицо Марко.
- «Мы слышали твою историю, не нам тебя судить, но мы отвезем тебя в госпиталь», я уже хотел вызвать станцию, но Марко покачал головой.
- «Послушайте, я отставник, такой же офицер, как вы, я уже прожил свою жизнь, убейте меня. Я ведь на самом деле уже умер, еще тогда когда сжег свой дом», из его янтарных глаз текли крупные слезы, они находили себе путь сквозь иссиня черную бороду и падали в листву.
Мы с Марко отошли на несколько шагов от Кота, Марко молча вытащил обойму из своей Береты и посмотрел на меня, я, представил себе брызжущего слюной комиссара, детей с мертвым котенком, маленькую девочку с круглой гитарой, которую я никогда не видел, и кивнул. Марко передал Берету мне, снял с плеча СВД и, присев на корочки, прицелился в Кота. Я, стараясь не попадать в сектор между Марко и Котом, подошел к нему, все его тело уже била крупная дрожь.
- «Я знаю насколько для тебя важно умереть в бою, но мы пришли сюда не для того, чтоб убивать. Сейчас я дам тебе этот пистолет, там патрон в патроннике, ты можешь взять его, а можешь отказаться, и мы отвезем тебя в госпиталь»
- «Спасибо, пусть Аллах хранит вас и ваши семьи», он неожиданно крепкой рукой принял Берету и что-то вложил мне в ладонь.
Я отвернулся, несколько секунд я слышал бормотанье, а потом птицы вспорхнули с деревьев, гильза кувыркнулась в ветки, я автоматически нагнулся и поднял ее. Марко встал, передал мне винтовку, поднял с земли свой пистолет, вставил обойму и спрятал его в кобуру.

Я разжал ладонь, в ней лежал маленький глиняный кот.

На станции нас уже поджидала французская журналистка, тело ей сфотографировать не дали, в поселке с ней никто разговаривать не стал, поэтому на нас с Марко она бросилась как на последний шанс.
- «Это была дуэль снайперов? Я видела тыкву, Марко расскажи мне», Мари улыбалась самой обольстительной улыбкой.
Марко задумчиво смотрел на красное закатное солнце. Я, отвернувшись от Мари, разглядывал глиняного кота, он был очень смешной, шероховатый и старательно сделанный.
- «Что там у тебя?», Мари переключилась на меня.
- «Пропуск, Мари».
- «Пропуск?»
- «Да, пропуск на приватную вечеринку, которая называется «Удовлетвори Голубя Мира», в программе «амор де труа» (секс втроем франц.), выпивка и плотный ужин», я глянул на Марко, тот улыбнулся краем рта.
- «Какие же вы придурки», Мари спрятала диктофон в карман разгрузки, развернулась на месте и, виляя задом, ушла, - «Придурки!», крикнула она издалека.
- «У меня есть бутылка хорошего вина, мне из дому прислали», Марко взял у меня глиняного кота и в лучах закатного солнца, тот блеснул кроваво-красным.
- «Давай лучше водки, камрад?»
- «Давай».

На столике, рядом с кожаным планшетом стоял маленький смешной глиняный кот. Он, прищурившись, смотрел на нас, а мы на заходящее красное Югославское солнце.

У меня есть знакомый, который всю службу посвятил войскам РТВ Войск ПВО Страны. Кто не знает, что это такое, хотел бы пояснить, что в ротном звене - это далеко не мед в шоколаде... неустроенность, автономность существования (если не сказать - выживания) со всеми вытекающими...
Рассказываю с его слов.
Когда армию в очередной раз захлестнула показушная волна близости к людям и заботой о них, в вышестоящих инстанциях было принято решение проверить на этот предмет все радиотехнические роты объединения, в т.ч. и мою. По закону подлости, за неделю до приезда комиссии солдат, назначенный в наряд по кочегарке (кочегарка - наверно сильно сказано - котел, от которого обогревалась казарма) разморозил систему отопления. Командир батальона, после моего доклада об этом сказал, что наверх докладывать не будем, восстановим собственными силами. По временной схеме установили в казарме несколько буржуек и кинулись искать материалы для ремонта. А времена тогда наступили жуткие - водки в продаже завались (Горбачевский маятник борьбы с алкоголизмом давно качнулся в обратную сторону) - никто не хотел спирта - основной движущей силы, все хотели денег, и наши предложения обменять трубы на предлагаемый эквивалент не встречали, как ранее, энтузазизьма и повышенного производственного рвения трудящихся масс...
На сколько можно - все прибрали, покрасили, натерли, поменяли... ну в общем, что могли - сделали... По настоянию старшины буржуйки заменили на электрообогреватели, снятые со станций и принесенные из дома офицерами и прапорщиками. Замполит батальона, приехавший утром, приказал и их убрать... Возражения не принимались...

- Не тушуйся, Федорыч... убить - не убьют... может и обойдется, - задумчиво говорил мне старшина роты...
- Не убьют, так потом замордуют...
- Да ладно, бог не выдаст - комиссия не съест..., иди, командир, встречай...

Приехавшая комиссия милостиво изволила посетить командный пункт, где посмотрела работу сокращенного и полного боевого расчета, столовую, где изволила в полном составе «снять» пробу, неотказалась и от... и вот.... вот я веду ее в казарму - настроение и предчувствие - ну сам понимаешь....
Заходим... у тумбочки стоит дневальный в ХБ, хотя, когда я уходил встречать приехавших он был в шинели, старшина - в рубашке - представляется... что за хрень...в казарме не более 10-12 в плюсах по Цельсию, а тут...крыша едет, что-ли... Приехавшие в течении минут 10 обошли спальное помещение, бытовку, оружейную и ленкомнату и т.д., мельком проверили документацию... Один из проверяющих, мельком взглянув на термометр, прошел дальше и начал читать боевые листки...Без замечаний конечно не обошлось... но разве это недостатки... УЕХАЛИ!!! НЕ ЗАМЕТИЛИ!!!!
...Как говориться - нет на свете ничего прекраснее - чем выхлоп машины, увозящей проверяющих... Возвращаюсь в роту - дневальный в шинели... захожу в канцелярию...
- Командир! Наливай скорее, замерз, сил нет... - такими словами встретил меня старшина, кутаясь в бушлат...
- Что это было???
- Что-что... Наливай... пока вы ходили - я у термометра отбил головку, покрасил красной пастой от шариковой ручки кусок лески и вставил его в трубку термомометра...
- А если бы засекли?
- Да никто не засек бы... Ты их обедом кормил - кормил... Наливал? - Наливал.., По морозу вел? - Вел.. С мороза, после обеда, да еще и с водкой - кто заметит.... Наливай скорее... Замерз... А если бы засекли - я бы термометр начал снимать.. и уронил бы «нечаянно»...Наливай!!!

ДВЕ ТВЕРДЫНИ

Учреждение по защите государственных тайн в печати размещалось в одном из самых уютных уголков Москвы, на Пречистенке, и занимало особняк, отстроенный после пожара 1812 года по типовому проекту. Особняк на удивление хорошо сохранился, толстые стены глушили уличный шум, паркет под ногами уютно поскрипывал, даже современные электрические светильники не портили картины. Полюбовавшись мраморной лестницей и окном-эркером, я поднялся на второй этаж и, сверившись с пропуском, вошел в кабинет N 28.
Это был странный кабинет. На потолочном плафоне в окружении корзин с фруктами, гирлянд зелени и прочей плодоовощной продукции была нарисована тяжеловесная тетка в хитончике и с чем-то вроде мухобойки в руке. Казалось, она отгоняет от неестественно ярких груш и персиков малышей-путти, которые крутились вокруг нее, как воробьи вокруг торговки семечками. На стенах было изображено тоже что-то вегетарианское, а напротив высоченной двери помещался камин с мраморной доской и зеркалом.
О нелегком ратном труде нынешних хозяев особняка напоминал плакат, чудо отечественной полиграфии, безжалостно приколоченное к стене. На плакате девица в шеломе и глубоко декольтированной кольчуге на голое тело, непринужденно опираясь на меч-двуручник, рекламировала истребители.
Под плакатом за обычным канцелярским столом размещался Боец Невидимого Фронта. Боец был немолод, уныл и лысоват. Если немного повернуть голову, то казалось, что девица упирается острием меча в самый центр его лысины.
Давно привыкший к производимому эффекту, хозяин кабинета спокойно дождался, пока я перестал вертеть головой, надел очки, украдкой почесав дужкой лысину, пошуршал бумагами и сообщил:
- Мы ознакомились с рукописью вашего учебника. О его научной и методической ценности ничего говорить не буду, но в нем упоминаются некоторые изделия, гриф которых неизвестен. Я тут кое-что выписал, ознакомьтесь.
Я ознакомился. Ничего себе! Профессионально дотошный товарищ выудил все изделия, числом 18, которые не только изучались, но даже просто упоминались в нашей рукописи.
- Ваш учебник имеет гриф «несекретно», поэтому попрошу вас подготовить справочку по каждому изделию: кем, когда и каким приказом оно рассекречено. А уж с этой справочкой - ко мне.

- Шеф, все пропало! - проскулил я, ввалившись в кабинет начальника. Они хотят справку о рассекречивании всего железа!
Шеф только что закончил регулировать кого-то из коллег, поэтому не успел утратить остроты административного оргазма.
- Ну, так сделай - меланхолично заметил он, - я, что ли, буду?
- Там восемнадцать позиций!
- Ну, и что? Кстати, срок - неделя.

И я пошел. Я знал, что меня ждет. Ни одной разведке мира эта работа была не по силам. Матерый агент «Моссад», получив такое задание, от отчаяния вступил бы в Союз православных хоругвеносцев; глубоко законспирированный крот из ЦРУ, осознав всю безнадежность миссии, заливаясь слезами раскаяния и осознания, пал бы на колени перед мемориальной доской Андропову на Лубянке.
Советский офицер ничего этого сделать не имел права, поэтому я начал поиски.

Это был период, когда Рода и Виды Вооруженных Сил, подобно амебам на предметном стекле микроскопа, то объединялись, то, наоборот, распадались на части, а штабы и службы бессистемно бродили по Москве, ненадолго задерживаясь в самых неожиданных местах. Помню, одна солидная организация почти полгода прожила на продуктовом складе на Ходынском поле, а другая снимала угол у Института космической медицины. Судя по запаху, это был угол вивария.
Телефонов этих штабов и служб никто не знал, потому что они все время менялись. В некоторых конторах городских телефонов не было вообще и с чиновниками приходилось общаться с помощью полевого телефона на тумбочке дневального.
Как я и предполагал, никто точно не знал, что секретно, а что нет. В результате трансформации Вооруженных Сил СССР в ОВС СНГ, а потом и в ВС РФ часть документов попросту исчезла. Окончательную стройность и законченность картине придало объединение ВВС и ПВО. Однако, все в один голос повторяли, что где-то в одном из высоких штабов есть некто, и этот некто ЗНАЕТ ТОЧНО. Через две недели поисков его удалось найти.
Это тоже был очень странный дом. Чудовищная трехметровая входная дверь, украшенная бронзовым милитаристским инвентарем, казалось, не открывалась лет сорок. Приглядевшись, я обнаружил, что в ней сбоку прорезана дверь обычных, вполне человеческих размеров.
Больше всего это напоминало зал ожидания на железнодорожной станции Конотоп. Какие-то доисторические чугунные лавки, крашенные десятью слоев краски стены, устойчивый запах прокисшего табачного дыма и бойлерной.
Громадное здание было построено по какому-то запутанному, бестолковому плану. Я шел по темным коридорам, которые неожиданно поднимались на полметра и также неожиданно сворачивали в тупик. Я поднимался на лифтах, которые ходили почему-то только с четвертого до седьмого этажа и спускался по коротким, плохо освещенным лестницам. Через некоторое время я полностью потерял ориентировку, потому что окон на набережную мне не попадалось, а спросить было не у кого. В самый разгар рабочего дня здание казалось пустым и заброшенным, во многих коридорах не горел свет, табличек на дверях тоже не было. Наконец, за дверью одного из кабинетов я услышал голоса. В комнате расположилась компания полковников, которые вкусно кушали рыбку под «Очаковское специальное», расстелив на столе какие-то чертежи. О том, что сидят давно и хорошо, свидетельствовало обилие «стреляных гильз», аккуратно составленных под столом. На меня полковники отреагировали вяло, впрочем, один все-таки нашел в себе силы поинтересоваться, «Какого, собственно...» Я объяснил. Полковник надолго задумался, покачиваясь над столом, и разглядывая младшего по званию, нахально оторвавшего его от любимого дела, потом сосредоточился и одним емким жестом показал, куда идти, примерно так, как это делают летчики, поясняющие ход воздушного боя. Я, в свою очередь, напрягся, запоминая дорогу. О том, чтобы переспросить, не могло быть и речи.
Наконец, нужный кабинет обнаружился, за столом в углу сидел какой-то полковник.
- Разрешите?
- Заходи, - приглашающе махнул рукой полковник, - тебе чего?
Я на одном дыхании выдал уже заученную наизусть фразу о рассекречивании.
- Ишь, - удивился полковник, - точно, ко мне. Ну, садись. Повезло тебе, - почему-то добавил он. - Понял?
- Так точно, понял! - механически ответил я.
- Пока еще ты ни хрена не понял, но сейчас поймешь.
Хозяин кабинета, не глядя, протянул руку и выволок из открытого сейфа толстую тетрадь.
- На! Садись, где нравится. Чего будет непонятно, спросишь. Понял?
Видимо, словечко «понял» у полковника было любимым.
Я стал разглядывать тетрадь. Это даже была не тетрадь, а книга, вроде гроссбуха, в потертой обложке «под мрамор». «Рабочая тетрадь инженер-майора... (зачеркнуто)... подполковника... (зачеркнуто)... полковника... Начата в 195.... Записи в книге велись разными почерками, черными и фиолетовыми чернилами, по-моему, кое-где даже химическим карандашом. Но там было все! То есть, в буквальном смысле все авиационные средства, которые когда-либо выпускались в СССР, начиная с допотопной ламповой станции, когда-то стянутой у американцев, и кончая самыми современными изделиями. Даты приема на вооружение, номера приказов, грифы, приказы о рассекречивании, заводы-изготовители, словом, все, о чем можно было только мечтать. В аккуратно разграфленной тетради, четким, канцелярским почерком.
- Ну, теперь-то понял, что тебе повезло? - спросил полковник.
- Теперь понял! - восторженно подтвердил я.
- И опять ты ни хрена не понял, - терпеливо сказал полковник. - У меня вот диабет, жрать ничего нельзя, о водке я вообще молчу. И уколы. А я переслуживал, сидел тут. Потому что квартиру ждал. А вчера ордер получил, так что мне здесь осталась крайняя неделя. Ты вот здесь кого-нибудь, кроме меня, видишь?
- Нет... - удивился я - не вижу.
- Правильно, что не видишь, потому что кроме нас с тобой здесь никого нет и быть не может. Я в отделе остался один, все поувольнялись. Когда я сюда пришел, майором еще, мне эту тетрадь передал полковник, который на дембель уходил, и объяснил, что к чему. А ему - другой полковник. А когда я уйду, знаешь, что будет?
- Ну... - замялся я, - не знаю...
- А вот я - знаю! Все мои рабочие тетради автоматом полетят в печь, кто в них разбираться-то будет?
- Ну да, наверное...
- То-то, что «наверное»! Я вообще крайний, кто ЗНАЕТ! Понял теперь, как тебе повезло?

РОКИРОВКА В ДЛИННУЮ СТОРОНУ
(злоупотребляя правами модератора, сегодняшний выпуск забираю под свою длинную и несмешную историю - КБ)

Ночью в пустыне пронзительно холодно. Если забраться в дежурный БТР и посмотреть в прибор ночного видения, то на экране будут видны две зеленые полосы: сверху, посветлей - небо, снизу, потемней - песок. И все. Змеи, ящерицы, ядовитые насекомые и прочая убогая и злобная живность остывают вместе с песком и ночью впадают в оцепенение. Иначе им нельзя: тот, кто выделяется, в пустыне не выживает.
Зато утром, когда из-за горизонта выкатывается шар цвета расплавленного чугуна, включается гигантская духовка и с тупостью и безжалостностью древнего, могучего механизма начинает извергать миллионы кубометров раскаленного, смешанного с песком воздуха. Камни не выдерживают и распадаются в серый, похожий на наждачный порошок, песок. Из него и состоит пустыня.
Сорок лет назад в пустыню пришли люди и построили аэродром. Я даже боюсь себе представить, чего стоило это строительство, но боевые возможности тогдашних бомбардировщиков не позволили выбрать другое место. Конечно, сначала нашли воду. Глубоко под песками лежит озеро, вода в нем скверная, солоноватая, но это - вода. Без воды в пустыне не прожить ни человеку, ни черепахе, ни даже змее, хотя змеи, вроде бы, не пьют.
Я сижу в пустой квартире и в сотый раз листаю путеводитель по Москве. Я нашел его в заброшенной гарнизонной библиотеке. Названия московских районов и улиц звучат, как нежная струнная музыка: Разгуляй, пруд Ключики, Сокольники, Лосиный остров.... В военном городке, затерянном в пустыне, прозрачная московская осень кажется сном, который утром изо всех сил пытаешься удержать в памяти, а он тает, как льдинка и исчезает.
Городок умирает. Раньше гарнизон утопал в зелени, о деревьях и цветах заботились школьники, у каждой клумбы были свои маленькие хозяева. Теперь цветы засохли, клумбы вытоптаны, а деревья пущены местным населением на дрова. Дома офицерского состава по большей части заброшены, туда вселились аборигены, жарят на паркете мясо, от чего выгорают целые подъезды. На белых стенах издалека видны черные хвосты копоти.
Жилые квартиры можно определить по кондиционерам на окнах. Кондиционер здесь - громадная ценность, его не купить ни за какие деньги. Старенькие "бакинцы" гремят и лязгают, но в комнате с кондиционером все-таки можно спать. Если кондиционера нет, то ночью приходится заворачиваться в мокрую простыню, просыпаясь оттого, что она высохла. Спать нужно на полу, который перед сном обливается водой. Некоторые спят под кроватями, уверяя, что так прохладнее.
Любой офицер, приезжающий в наш гарнизон, проходит три стадии.
Сначала он пытается стойко бороться с жарой, пылью и захолустным существованием, ведь он знал, куда едет, и ему неловко жаловаться. Потом пустыня начинает брать свое. Человек становится вспыльчивым, раздражительным, ему все не так. Начинаются тяжелые пьянки, походы по местным, считанным по пальцам одной руки, разведенкам. Потом обостряются все хронические болячки или появляются новые. У многих, приехавших здоровыми и веселыми людьми, начинает болеть сердце. Это самый тяжелый период. Потом... потом человек или ломается и уезжает или остается... как я.
Я здесь уже четыре года, два срока. На прошлой неделе прибыл мой заменщик, скоро я сдам ему дела и уеду отсюда навсегда. Потом будет госпиталь в Сокольниках и пенсия.
Сегодня - мое последнее дежурство. Нет, неправильно, нельзя говорить - последнее, примета плохая. Крайнее. Командир приказал заступить оперативным дежурным. Вообще-то инженерам оперативными ходить не положено, но людей не хватает, и на утвержденный график нарядов давно уже никто не обращает внимания. Наряд каждый день собирают из тех, кто под руками и более-менее свободен.
Командир сказал: "Заступишь сегодня крайний раз, а я вечером тебя навещу". Интересно, чего ему надо? Впрочем, удивляться жарко. Придет, расскажет. А может, и не придет.
И вот, я сижу на "Вышке" и бесцельно смотрю по сторонам. Впрочем, глаза можно закрыть. Все и так давно знакомо. Справа - выноса РСП, радиостанция и стол метеоролога. Слева - ободранный холодильник "Чинар", пара кресел, снятых с самолета, и столик. На столике - фарфоровый чайник, расписанный подсолнухами, пиалы и коробка с французским шипучим аспирином. Его мы пьем вместо газировки. Линолеум у входа протерт и видны серые доски, дыра аккуратно обита гвоздями, чтобы не рвалось дальше.
Передо мной пульт с громкими связями, телефонный коммутатор и бинокль. Бинокль прикреплен к пульту стальным тросиком, чтобы местные не попятили. Сейчас бинокль не нужен - полетов нет, бетонное покрытие прокалено бешеным солнцем до белизны верблюжьих костей, гудрон в термостыках плит не держится, течет, его заменили какой-то синтетикой. Слева на стоянке тихо плавятся пара транспортников и оранжевый вертолет ПСС, справа - позиция эскадрильи истребителей-перехватчиков. Там тоже пусто, даже часовой куда-то спрятался. А напротив КДП стоят еще четыре самолета с зачехленными кабинами, громадные, серебристые, на высоченных шасси, "стратеги" Ту-95МС. Почему-то их не успели перегнать в Россию, а теперь - поздно, мы на территории чужого государства. Новые хозяева неожиданно заявили, что эти Ту-95 должны заложить фундамент военно-воздушных сил суверенного государства. Россия с этим вяло не соглашается, переговоры, как хронический насморк, то обостряются, то надолго затихают.
Острый приступ военного строительства у новых хозяев, впрочем, закончился довольно быстро. На территории советской авиабазы появился суверенный штабной барак с невразумительным флагом перед входом, с утра в этом штабе кто-то появлялся, но после обеда здание пустело, личный состав убывал в неизвестном направлении, оставляя после себя неистребимую вонь немытых тел и перегара. Штаб оставался под охраной какого-то бушмена, который каждый вечер, обкурившись, выл на Луну свои бушменские песни, обняв автомат и по-хасидски раскачиваясь. Никакими авиационными вопросами эти граждане не интересовались и к самолетам ни разу не подходили.
Вскоре, однако, среди характерных пустынных физиономий замелькала одна вполне европейская. Ее обладатель старался выглядеть как можно более незаметным, но, шляясь по аэродрому, как-то невзначай подбирался к стоянке "стратегов" все ближе и ближе. Особист, заметив англо-саксонского негодяя, почувствовал приближение настоящей оперативной работы, прекратил пить до обеда и поклялся на походном бюстике Дзержинского его извести. Немедленно был составлен план изведения, который помолодевший от возбуждения и трезвости контрик поволок на утверждение командиру.
Вникнув в суть дела, командир, однако, решил по-своему. Он вызвал начальника штаба и приказал взять стоянки под круглосуточную охрану офицерским караулом с участием летных экипажей. Представляя скандал, который по этому поводу учинит летно-подъемный состав, НШ поплелся составлять график нарядов. Пилоты, однако, отнеслись к решению командира с неожиданным энтузиазмом. Зайдя как-то в класс предполетной подготовки, НШ был потрясен редким зрелищем: летные экипажи проверяли друг друга на знание обязанностей часового, заглядывая в книжечки УГ и КС, а штурмана вычерчивали на миллиметровке схемы постов и с нехорошим блеском в глазах прикидывали зоны кинжального огня.
За право заступить в первый караул и, возможно, грохнуть супостата, сражались, как за бесплатную путевку в Сочи. Империалисту, однако, оказался не чужд инстинкт самосохранения, потому что на аэродроме его больше никто не видел.
Солнце валится за капониры, быстро темнеет. Ночной ветерок посвистывает в антеннах, шуршит песком по стеклам. Здание КДП, остывая, потрескивает, поскрипывает, иногда, особенно спросонья, кажется, что по коридору кто-то ходит.
На магистральной рулежке появляется командирский УАЗик. Значит, все-таки решил приехать. Внизу щелкает кодовый замок.
- Товарищ командир, за время моего...
Командир кивает, не дослушав, и усаживается в кресло. Достает из портфеля пакет с бутербродами и термос.
Второй час мы играем в шахматы. Мои таланты ограничиваются умением переставлять фигуры, командир тоже далеко не Ботвинник, но старательно двигает фигуры, делая вид, что зашел на КДП случайно. Я, как положено дисциплинированному офицеру, делаю вид, что в это верю. Моему сопернику нужно делать рокировку, и он старательно обдумывает позицию. Впрочем, подозреваю, что он просто забыл, куда нужно ставить фигуры. Наконец, пытливый ум командира находит решение: как бы невзначай он смотрит на часы (в двенадцатый раз, я считал), отодвигает доску и говорит:
- Позвони связистам, пусть включаются, скажи, ждем гостей.
Кто бы сомневался...
Сонный дежурный связистов повторяет команду и через десять минут аэродром освещается. Командир включает выносные индикаторы РСП и, подтащив кресло, усаживается руководить посадкой. Вскоре на оранжевых индикаторах появляется засечка и медленно ползет вдоль черной линии безопасной глиссады, а еще через пару минут тяжелый Ил-76 аккуратно притирается к бетонке и катится в сторону КДП.
- Я на стоянку, - говорит командир.
Через четверть часа он возвращается в сопровождении троих незнакомых офицеров в летно-техническом обмундировании.
- Этой ночью, - говорит командир, - руководить будут они. А ты сиди рядом, и если что непонятно - поможешь.
Вновь прибывшим моя помощь не требуется. Старший усаживается на место руководителя полетов, а остальные, пошептавшись, уходят. На стоянке начинается какая-то осмысленная суета. Со "стратегов" стаскивают чехлы, что-то делают под фюзеляжами, со стороны автопарка появляются заправщики, "воздушки" и тягачи.
И тут до меня доходит: "Предполетная". Все-таки решили перегнать машины на Большую Землю, вот и славно!
Светает. Я дремлю в кресле, старший - по-прежнему на месте РП. По-моему, он и не вставал ни разу. В комнату входит один из офицеров.
- Товарищ ген... гм... Алексей Петрович, у первого борта готовность "Ч" минус пятнадцать. Остальные - по графику.
- Добро, - спокойно отвечает Алексей Петрович, - взлет самостоятельно, по готовности, в эфир не выходим, - и опять поворачивается к окну.
Через полчаса первая "Тушка", легко разбежавшись, растворяется в розовеющем небе. За ним вторая. И третья.
Проводив глазами последний бомбардировщик, старший оборачивается к нашему командиру, который уже успел вернуться на КДП:
- Ну что, пора и нам... не провожай. Дальше действуешь, как договорились. Вопросы?
- Никак нет, все ясно.
- Добро. И своих сориентируй, что базу будем закрывать. Нечего тут...
Гости быстро грузят оборудование в транспортник, короткое построение - и посадка. Заполошный рев турбин "семьдесят шестого" быстро стихает, на непривычно пустые стоянки вползает тишина.
- Ну, - говорит командир, - с этим разобрались. Теперь вот что. Завтра сюда, конечно, прибежит этот... Табаки, шум поднимет. С ним поступим так...
Шакал Табаки или просто Табаки считается "офицером по связи" с российским командованием, а, на самом деле, просто шпионит за нами. Свою кличку он получил за привычку жевать табак, общую мерзость характера и манеру разговаривать со старшими по званию, слегка приседая и скалясь золотыми зубами. Впрочем, в каком чине был сам Табаки, не мог разобрать даже особист. На его погонах красовались скрещенные сабли почти в натуральную величину, а на камуфляже он носил аксельбант.
Остаток ночи прошел спокойно, а утром мы с громадным удовольствием наблюдали, как Шакал Табаки, размахивая пузом и поливая бетонку потом, нелепой рысью бежит к КДП.
- Г-х-де самолеты?!!! - выдохнул он, едва взобравшись на вышку.
- Улетели, - невозмутимо ответил командир.
- Как улетели?!! - похолодел Табаки, чувствуя, как на его жирной шее затягивается петля ответственности.
Командир, используя жестикуляцию истребителей, показал, как.
- Зач-х-ем?!!
- Учения....
Трясущимися руками Табаки выхватил из кармана рацию и заголосил в нее. Рация в ответ что-то буркнула и смолкла.
- Приказываю самолеты срочно вернуть! - перевел обнаглевший от страха Табаки.
- Хорошо, - ответил командир, - я свяжусь с "Заветным".
- Я буду ждать здесь! - сообщил Шакал и плюхнулся в ближайшее кресло.
- В курилке - поправил я, - у нас сейчас совещание. Секретное.
Табаки прожег меня взглядом поросячьих глазок, но послушно отправился вниз и уселся в беседке.
- Не уйдет он, товарищ командир, - сказал я, выглянув в окно.
- Уйдет, никуда не денется, уже недолго, - взглянул на часы командир, - у тебя почитать ничего нет?
- Нет... разве что наставление по ИАС, настольная книга, можно сказать. Хотите?
- Ты что, инженер, опух? Сам его читай!
Командир подошел к окну, уперся лбом в горячее стекло и с отвращением отдернул голову. На стекле остался мокрый след.
- Достала жара.... Запроси-ка "Заветный", взлетели наши борта?
- Говорят, взлетели... Товарищ командир, а они что же, обратно...?
- Естественно, - холодно ответил командир, - а куда же еще? Обманывать хозяев, можно сказать, воровать у них из-под носа самолеты - некрасиво.
Теперь я уже окончательно перестал что-либо понимать. Может, правда учения?
Через час я уже слышал по радио веселую перебранку между экипажами, каждый из которых норовил сесть раньше других, а через полтора первый бомбардировщик со знакомым бортовым номером катился по рулежке. Однако что-то было не так. Я потянулся за биноклем и поймал на себе внимательный взгляд командира. Наведя бинокль по глазам, я пригляделся и...
- Так ведь это не МС-ки! А бортовые - наши... Странно...
- Ясное дело не МС-ки, - усмехнулся командир, - это "К", им, должно быть, уж лет по тридцать. Когда их в строй вводили, все помойки ограбили, запчасти искали. Боялись, не долетят. Но все по-честному. Четыре ушло, четыре пришло!
- А вдруг, заметят?
- Кто, Табаки, или эти, обкуренные? - командир кивнул в сторону суверенного барака. - Вот ты, инженер полка, и то не сразу подмену заметил, и никому об этом не скажешь, верно? И никто не скажет. Кстати, я тебе еще не говорил? Ты сегодня сдаешь дела, а завтра в ночь улетаешь на Большую землю, будет борт. Документы готовы, заберешь в строевом. Собраться успеешь?
Я киваю. Собирать мне почти нечего...