Десятая ракета

Памяти В. М. Б.

- Когда-нибудь все кончается, - подумал полковник и усмехнулся про себя. - Можно было бы написать роман... нет, роман - это ты, пожалуй, хватил. Роман тебе не осилить. Повесть. И начать ее словами "Когда-нибудь все кончается"...
- И почему это графоманов вечно тянет на безличные предложения? Туманная многозначительность, закаченные глаза и все такое...
- А читатель любит многозначительность.
- Это - смотря, какой читатель...
- Фу, чепуха какая, прямо раздвоение личности, уже сам с собой литературные диспуты веду... "Здравствуй, милая психушка, вот и я, привет тебе, привет..."
Он сильно потер лицо, массируя пальцами опущенные веки. Перед глазами замелькали светлые точки, скачками сдвигаясь к переносице; под веками саднило.
- Устал.... Он осторожно повернулся вместе с вертящимся креслом, старясь, чтобы шерстяные форменные брюки не липли к ногам.
На КДП авиабазы "Владимировка" было душно и полутемно. Справа склонился над своим пультом оператор летающей мишени, а слева офицер боевого управления что-то бормотал в микрофон, одновременно рисуя синим стеклографом на экране ИКО. Был шестой час вечера, но знойный, безветренный августовский день, заполненный до отказа грохотом турбин, треском помех в эфире и раздраженными разговорами все никак не заканчивался, и пыльное солнце, казалось, прикипело к небу. Раз за разом с бетонки, размытой струящимся воздухом, взлетал истребитель и уходил в дальнюю зону, где должен был найти и расстрелять ракетами маленький самолетик, летающую мишень Ла-17. Раз за разом опытный летчик-испытатель выполнял перехват цели в заднюю и переднюю полусферы, шел в атаку под разными ракурсами, но пущенные ракеты неизменно уходили в сторону, обозначая промах бледной дорожкой трассера.
Пилот не удивлялся промахам, он знал, что на мишени установлена серийная помеховая станция, переделанная по разработкам того высокого, лысоватого полковника, который ставил ему задачу на предполетных указаниях. И сейчас новая помеха, придуманная этим полковником, проходит испытания.
По плану испытаний по мишени нужно было сделать десять пусков ракет с радиолокационной головкой самонаведения. Восемь пусков окончились промахом, оставался один заход, две ракеты.

Полковник с утра сидел в зале управления, машинально прислушиваясь к четким командам ОБУ и искаженным помехами ответам пилота.
- Еще один заход - и всё, - подумал он, - скорей бы. Окончится этот невыносимо длинный день, и окончатся испытания, которых ты ждал два года, а теперь подгоняешь время. Наверное, будет успех... собственно, успех уже есть, из восьми пусков - восемь промахов. А по-другому и не могло быть, потому что все проверено и перепроверено десятки раз, но, все-таки войсковые испытания - это войсковые испытания, нужно досидеть до конца.
Потом, когда все кончится, можно будет поехать в гостиницу.
Он представил себе, как в своем маленьком "генеральском" номере, в котором прохладно, потому что он утром не выключил кондиционер, будет, не торопясь, снимать форму и промокшее насквозь белье, как будет стоять под душем, смывая с себя пот, усталость и паутину взглядов чужих, неприветливых людей, а потом, прошлепав босыми ногами по прохладному, дощатому полу, ляжет в постель и будет просто лежать и ждать, когда отпустит сердце.
Впервые сердце дало о себе знать в первой загранкомандировке. Это был Ближний Восток. Тогда он ехал читать курс РЭБ в академии и в дороге все волновался, как он будет работать с переводчиком, поймут ли его слушатели? Но в академию он не попал. Сразу по прибытию его вызвал Главный военный советник и сказал, что есть дело поважнее лекций: потери авиации дружественной страны недопустимо высоки, и надо разобраться, в чем дело. Вместо двух месяцев он тогда пробыл в командировке полгода, мотаясь из полка в полк.
Потом были и другие командировки.
Однажды, лежа в придорожном кювете и пережидая бомбежку, он вдруг почувствовал, как будто невидимая рука мягко легла на сердце и начала играть им, сжимая и отпуская, растягивая утончающиеся алые трубочки.... Почему-то ему представлялась узкая ладонь с неестественно длинными, гибкими пальцами; такие ладошки он видел в Алжире у обезьян, которые попрошайничали, ловко обшаривая карманы смеющихся людей. Одно неверное движение, слабый рывок, беззвучно лопающийся сосуд и - темнота... Между лопаток скользнула струйка холодного пота.
Полковник достал из кармана лекарство, положил таблетку под язык. Но во рту было сухо и таблетку пришлось проглотить. Он осторожно откинулся на спинку кресла, потирая правой рукой немеющую левую.
- "Вышка", я Ноль первый. Цель наблюдаю.
- Ноль первый, "Вышка". Работайте.
- Понял, "Вышка", выполняю.... Есть высокое... есть захват... пуск! Первая - пошла. Промах. Есть захват... Пуск! Вторая пошла! Есть! Поражение! Наблюдаю поражение, пошла вниз мишень, вниз пошла, падает, как поняли?
Полковник резко повернулся в сторону ОБУ. Внезапно оператор мишени выкрикнул:
- Управление нарушено! Снижение... пикирование... Нет управления!
В зале управления наступила тишина, все молча смотрели на полковника.
Со своего места поднялся председатель комиссии, пожилой генерал, и подошел к полковнику:
- Ну что ж, поздравляю вас, испытания окончены. Успех, несомненный успех. Я думаю, у комиссии не может быть двух мнений, на всех станциях будем делать вашу доработку, девять промахов из десяти - это замечательно!
- Не может быть, - невпопад ответил полковник.
- Простите, чего не может быть? - удивился генерал.
- Поражения.
- Ну-у-у... еще как может! - отмахнулся генерал. - Ведь мы все-таки имеем дело с вероятностями, не жадничайте, и так эффективность вашей помехи убедительно доказана.
- Извините, товарищ генерал, - упрямо повторил полковник, - поражения быть не могло. Надо найти ракету. Она практическая, следовательно, полностью не разрушена. Надо ее найти. Пусть дадут людей, я объясню, что искать. Если вы не согласны, давайте звонить в Москву, пусть они дадут команду на поиски, я должен понять, в чем дело.
Генерал взглянул в лицо полковника, и, вероятно, что-то заметив, встревожено спросил:
- Вы хорошо себя чувствуете? Может, вызвать врача?
- Спасибо, нормально. Все-таки как решим с поиском?
Генерал поморщился, махнул рукой и потянулся за телефоном.

Полковник сидел на КДП. Расчет боевого управления, выключив аппаратуру, давно ушел, уехали члены комиссии, спустился вниз председатель. В зале управления было тихо, только в углу, стараясь не шуметь, возился дежурный солдат-телефонист, испуганно поглядывая на странного офицера.
Полковник застывшим взглядом смотрел на блестящую, изогнутую ручку телефонного коммутатора, но видел не ее, а страницы расчетов, схем и временных диаграмм. Ошибки не было, ракета не могла попасть в мишень. Но она попала! И мишень, потерявшую управление, пришлось подорвать. Почему? Почему? Почему...
В висках звенело. Рваные остатки мыслей кружились беззвучным, бессмысленным водоворотом, а в голове назойливо звучала детская дразнилка:
Тили-тили, трали-вали,
Ты дурак, а мы не знали!
Парам-пам-пам! Парам-пам-пам!
И от этого бессмысленного "Парам-пам-пам!", которое, как испорченная пластинка крутилась и крутилась на одном месте, подступала дурнота, сердце сжимало все сильнее и сильнее, боль раскаленным шилом входила под лопатку.
- Это ничего, - думал он, - это от нервов, усталости и жары. Когда я успокоюсь, все пройдет, так уже было много раз...
Парам-пам-пам!
Парам-пам-пам!

Через три часа поисков внизу под тяжелыми шагами загудела лестница, грубо сваренная из котельного железа. В зал управления поднялся председатель комиссии и зам начальника полигона, у которого, вероятно после генеральского нагоняя, лицо шло красными пятнами.
Генерал бросил фуражку на стол, долго вытирал лоб и шею платком и, не глядя на полковника, сказал:
- Нашли мы все-таки вашу ракету ... ну, то есть конечно то, что осталось от ракеты... И мишень тоже нашли, она почти рядом упала. Так вот, оказывается, на последней ракете стояла инфракрасная головка... Идиотская случайность... мы, конечно, разберемся, как это могло произойти... номера мы сверили, так что теперь ошибки нет. Ракета, очевидно, попала прямо в сопло двигателя мишени, поэтому она и потеряла управление, а помеха действовать на нее не могла. Скажите, как вы догадались?! Ведь вы были так уверены...
Парам-пам-пам!
Парам-пам-пам!
Полковник, не поднимаясь с кресла, посмотрел на генерала и равнодушно пожал плечами. Потом положил руку на левую сторону груди и прислушался к себе, ожидая, что боль утихнет.
Боль не утихала...

ЭКСТРАСЕНС

По пятницам наш шеф всегда выглядел расстроенным, так как ему предстояло на два дня расстаться с подчиненными, из командира-единоначальника превратиться в деклассированный элемент и заступить на двое суток в хозяйственный наряд по квартире. В доме у шефа царил настолько густопсовый матриархат, что даже кот перебежал на сторону победителей и предательски царапался. Семейный очаг вместо положенного тепла выделял угарный газ, поэтому выгнать шефа со службы домой было практически невозможно.
Чтобы как-то сгладить безутешную скорбь по окончанию рабочей недели, шеф завел привычку проводить служебные совещания в пятницу после обеда. Спастись от них можно было только на лекции, но еще неизвестно, что хуже - самому дремать на совещании или полтора часа прыгать у доски перед полумертвой, измученной высшим образованием аудиторией, которая способна адекватно воспринять только фразу «Вольно! Конец занятия».
- Сегодня, - начал совещание шеф, - на повестке дня только один вопрос, пробная лекция майора Окунева. Тема: «Боевое применение армейской авиации для непосредственной авиационной поддержки сухопутных войск». Прошу!
Майор, сидевший в первом ряду и которого я раньше не заметил, вышел к доске.
Майор Окунев был аккуратно подстрижен и одет строго по форме, но все равно сильно смахивал на доисторического человека. Невысокий, сутулый, как многие вертолетчики, очень широкий в плечах, с огромными кулаками, тяжеленной, тщательно выбритой нижней челюстью и глубоко сидящими остренькими глазками. Казалось, что плотность его тела раза в три больше нормальной, человеческой.
Ступив на жалобно пискнувшую трибуну, майор Окунев неожиданно нацепил очки, отчего его физиономия стала выглядеть еще более дико, пошуршал конспектами, потом орлиным взором оглядел аудиторию и начал лекцию резко:
- Когда вертолет появляется над полем боя, победа сама падает в руки пехоты!
От неожиданности кто-то на задних рядах зааплодировал. Тогда майор Окунев отложил конспект и взялся за дело по-настоящему. Материал он излагал уверенно, говорил громко, но имел какой-то неуловимый дефект речи, в результате которого понять в ней нельзя было совершенно ничего. Больше всего это было похоже на грохот пустых бутылок в мусоропроводе.
Конечно, с такой дикцией в аудитории Окуневу появляться было нельзя, но вопрос о его назначении был решен в Самом Высоком Штабе, поэтому шефу приходилось как-то выкручиваться.
С трудом уловив момент, когда Окунев закончил изложение первого вопроса, шеф предложил перейти к вопросам. И тут, услышав знакомое заклинание, проснулся Дед.
Дед был настоящим дедом советской РЭБ, его книги издавали и до сих пор издают за границей, он стоял у истоков создания первых помеховых станций для ВВС, в общем, был классическим гуру. На совещаниях, защитах и ученых советах Дед сладко и привычно дремал, но в нужную минуту всегда просыпался, причем выяснялось, что он как бы и не спал, потому что своими ядовитыми вопросами он всегда попадал в самое уязвимое место.
По сроку службы Деду вставать на совещаниях не полагалось, но в знак вежливости он ритуально оторвал зад от стула и спросил:
- Вы, коллега, если не ошибаюсь, э-э-э... вертолетчик?
- Так точно! - рубанул Окунев, - удивленно разглядывая невзрачного дедка в гражданке.
- Тогда поясните мне э-э-э... принцип действия вертолетной станции оптико-электронных помех «Липа».
Окунев заметно покраснел. Как большинство летчиков, он понятия не имел, как работает та или иная железка на борту, поэтому угрюмо бухнул:
- Об этом я знаю не больше вашего! - и сорвал вторые аплодисменты.
Майора Окунева на кафедру все-таки взяли, но решили пока приставить к занятиям по строевой подготовке, чтобы со временем прейти к огневой, а в случае значительных методических успехов - к уставам.
Студенты майору Окуневу не понравились сразу и решительно, причем это чувство у них получилось взаимным. Весь институт мгновенно покрылся карикатурами, на которых в небесах парил полосатый окунь с неуловимо знакомой нижней челюстью и огромным х#ем, на котором крутился пропеллер. Через месяц продвинутые студенты организовали производство переводных картинок, и стайка фаллических окуней поплыла по Кировско-Фрунзенской линии Московского метро.
Это уже была слава.
Однажды весной Окунев приказал студентам своих взводов на занятия по строевой подготовке прибыть в головных уборах. Предстояла отработка отдания чести, а к пустой голове, как известно, рука не прикладывается. В назначенное время Окунев подошел к строю двух взводов и пошатнулся. Шестьдесят два богатыря стояли в пластмассовых шеломах. (У одного из богатырей мама работала костюмером на Мосфильме). Окунев не пожалел времени и полчаса записывал в журнал взыскания всем двум взводам, после чего решил пропустить их мимо себя строевым шагом. Взводы прошли с молодецким присвистом, печатая шаг, а шишаки шлемов качались настолько единообразно, что уставное сердце Окунева дрогнуло, и до конца занятия он прилежно снимал ранее наложенные взыскания.
Вообще, Окунев оказался странным человеком. Он неплохо рисовал, был твердолобым и догматичным марксистом-ленинцем, но главное, он был экстрасенсом. В те годы на телеэкране шаманили всякие чумаки, кашпировские и другие «психотэрапеуты», поэтому над талантами Окунева мы посмеивались. До поры до времени.
У одного из наших офицеров после летного происшествия один глаз стал моргать чаще другого, причем, не равномерно, а какими-то сериями. Со стороны создавалось впечатление, что он как бы призывно и разухабисто подмигивает. Военные медики, осмотрев больного, развели руками и сплавили его к нам на кафедру, как «годного к нестроевой», Окунев же заявил, что ему такая задача по плечу. Сильными и жесткими, как пассатижи пальцами, он вдавил коллеге в мочку уха рисовое зерно, после чего глаз сначала вообще перестал мигать, а потом вышел на штатный режим.
Авторитет Окунева поднялся за облака, и он завел обширную медицинскую практику в подразделениях института на букву «Б» - библиотеке и бухгалтерии. Он тоже заряжал воду, а дыры в биополе искал на ощупь: бродил вокруг больного и шевелил пальцами, как будто считает деньги. Лично я у него лечиться не мог, потому что на первом же сеансе меня пробивало на такой смех, что биополе начинало опасно вибрировать. Впрочем, Окунев не обижался.
Периодически из Высоких Штабов за Окуневым приходила машина и он убывал на целый день врачевать тела и души, измученные управлением войсками. Однако истинный смысл этих поездок я понял только через год, в командировке.
Как-то в штабе вертолетного полка ко мне подошел незнакомый капитан. Представившись, он спросил:
- Товарищ подполковник, а майор Окунев у вас служит?
- У нас, только он уже подполковник. А что?
- Привет ему передавайте. С ним служить хорошо было: он всему полку похмелье снимал, пошепчет что-то, в ухо зернышко вдавит - и можно по новой... - мечтательно и лирично ответил капитан.

-Тоня убежала, - прокричал кто-то, просунувшись по пояс в форточку "мотЕля".
Алёша Мещерин подумал, прикинул и решил не просыпаться. Но не потому, что ему всё равно, а потому что Тоня убежать не может. Тоня в принципе бегать уже давно не может. А даже если бы могла, то никуда бы сама не пошла. Более кроткого и спокойного существа на планете Земля нет. Честно говоря, Тоне давно пора на колбаску, но некий лейтёха из ВВС (военно-ветеринарная служба) прикипел к ней душой и всеми силами поддерживал её на ходу. Тонька - кобыла пенсионного возраста, полукровка от русского рысака. Иногда её запрягали в телегу и перевозили всякие мелочи. Остальное время она задумчиво стояла в деннике и делала ставки на свою судьбу. С некоторого времени её перестали привязывать и закрывать ворота стойла. Потому что про Тоню все знали, что никуда она, голубушка, не денется. И вот, ломится в окно с утра спозоранку какой-то экзальтированный тип, раздетый по пояс, и кричит, что Тонька-де убежала. Ну не глупости ли?

-Глупости!!, - решил Алёша, развернулся, стукнул коленками по дощатой переборке и уснул ещё глубже. Однако, спать не давали.
-Товарищ прапорщик, вставайте! - кричал тот же полураздетый тип. - Кобыла ушла. Нефёдов сегодня приезжает, бардак же ж будет!
Алёша мобилизовал всё доброе и чуткое, что было упрятано в складках его души, и лаконично заявил:
-Нах, боец, нах!!!
Но на этом самом месте сознание прапорщика Мещерина представило тяжёлый подбородок Бабая и неожиданно пришло в себя.

Подполковник Нефёдов, по агентурным документам - "Бабай", был зампотыла полка и отличался привычкой впадать в депрессию без предупреждения. Его депрессия селевым потоком скатывалась вниз по служебной лестнице, достигая фундамента и не оставляла равнодушным ровным счётом никого. Когда Бабай уматывал, в депрессию, подсчитывая взыскания, постановки на вид и наряды, входили все остальные. Поэтому прапорщик Мещерин решил не хитрить, подскочил на койке, протрубил боевую тревогу и выгнал весь личный состав хозвзвода на поиски кобылки.

К семи часам утра поиски не дали никаких результатов, кроме обнаружения направления. В одном из углов фермы накануне трудился трактор, выравнивая покосившийся столб. Ограда в том месте плюхнулась, и проход был свободен. Кобылка не преминула воспользоваться прорехой, ушла к ручью, где её следы смешались с колеёй, оставленной колхозными коровами и дикими кабанами. А время шло. Мещерин дав указание "найти и обезвредить" взял бойца, прыгнул в автомобиль и уехал в колхоз приводить в действие план "Ё". Там в обмен на несколько лампочек у знакомого ветеринара заполучил во временное пользование животинку, похожую на Тоньку и окрасом и размерами. Солдату была дана команда вести её в хозяйство, но сходство с Тонькой было идеальным во всём, включая максимальную скорость передвижения. Товарищи военнослужащие поднатужились, поумножали, поделили, и вычислили, что такими темпами лошадка дойдёт до финиша примерно к закату солнца. А к тому времени весь личный состав будет не только убит Бабаем, но и отпет и похоронен на малой родине. Поэтому коняку попытались привязать к шишиге и тащить её на буксире. После двенадцати шагов животное философски решило, что всё равно до места доедут только подковы, так что нефиг трудиться. Скотинка сложила ноги и поехала волоком, поднимая тучи пыли. Прапорщик догадался, что только подковы дела не спасут, оставил солдатика с лошадкой на дороге и помчался на ферму за подкреплением. Задумал он везти лошадь в кузове. Десять хлопцев, один другого краше, приехали и попытались поднять сивку-бурку, однако 400 кг конины никогда в армии не служили и подчиняться приказам не намеревались. Тогда коняку решили стреножить и завалить на бок, а потом поднять. С передними ногами всё обошлось гладко, а задняя пара стала танцевать, норовя хлопнуть кого-нибудь в лоб или в грудь. Тогда Алёша переменил подход, подошёл к животному спереди, открыл рот и орал минут пять. То ли уши не выдержали, то ли алкогольный выхлоп связал волю лошадки, не ясно, однако несчастное млекопитающее впало в шок и задняя пара тоже выла побеждена, а существо кое-как уложено на бок. Хлопцы разомнулись, хотели подойти поближе, но коняка решила обороняться и мелькала связанными конечностями, как швейная машинка Зингер последнего поколения. Воины дали реверс и с вниманием выслушали недовольную речь Мещерина. Грустный профиль подполковника Нефёдова всплыл перед Алёшиными глазами и внутренний голос убедил его надавать презренным дезертирам подзатыльников и вернуть на фронт. Троим был обещан дисбат, одному - кастрация, другому ампутация рук и ног и в конце концов через полчаса бедное животное было повязано так, что еле-еле дышало через дырки, для этого не предназначенные. Следующим этапом было водружение туши на грузовую платформу. Руки скользили, ухватиться было не за что и Алексей в полном бессилии пообещал начать расстреливать, если дело не сдвинется. Ближе всех к командору стоял водила. Он испугался быстрее всех и предложил стянуть с шишиги брезентовый верх, уложить тушу на него и так поднимать. Водиле было пообещано, что подвига система не позабудет, а на полдник будет выписан пирожок. Сильно измучившись и содрав кожу на руках, личный состав победил животное, и шишига, набрав обороты, попылила домой. Наперерез, с другого направления, уже мчался автомобиль с начальником, грозно приближаясь к перекрёстку дорог.
-Гони, шеф, гони, - железным тоном, срывающимся на писк морзянки, сказал Алёша, рассчитывая выйти на финишную прямую номером один. Шеф утопил педаль до полика и шишига проскочила-таки пересечение первой, поднимая за собой пылевую завесу в три этажа высотой. УАЗ подполковника потерял ориентировку, закашлялся и временно сошёл с дистанции. Когда начальник смог продолжить, шишигу уже разгружали. Развязать коняшку не успели, только из последних сил вытащили из-под неё брезент. Злой начальник, откушавший пыли, рвал и метал.
Не успел автомобиль остановиться, зампотыла уже орал в свинарнике на предмет плохого запаха и приказывал вымыть четвероногих с мылом. Алёше на эти крики было глубоко начихать, потому что его распирало чувство удовлетворения за успешно проведенную многоходовую операцию "Ё". Потом Бабай забрёл в курятник, обматерил электриков за поломанную вытяжку, дал пинка курочке и с интересом проследил за её полётом. Это его немного успокоило. Бабай почти забыл зайти в отдельностоящий загон для лошадей и Мещерин почти возрадовался. Но "почти" не считается и ворота отчинили.
- Почему лежит?
-Потому что хворает. Ветеринара ждём, - сказал прапорщик, и мысленно похвалил себя на находчивость.
-Да? А что с ней?
-Суставы отекли, мы её так в движении ограничиваем.
Нефёдов уже двинулся было на выход, а Мещерин опять польстил себе на предмет находчивости, но подполковник исполнил крутой кругОООм и задал вопрос, от которого у прапорщика опустилась матка.

-Всё херня, прапорщик, я тебя только как мужик мужика спросить хочу: ОТ КАКОЙ ТАКОЙ БОЛЕЗНИ У ЭТОЙ КОБЫЛЫ ВЫРОС ПОЛУМЕТРОВЫЙ ЧЛЕН?

......и вышел.

Что было дальше, история скромно умалчивает. Известно только, что с тех пор прапорщик Алёша Мещерин, увидя лошадь, всегда с беспокойством несколько раз заглядывает ей между ног.

Обещал я тут (по просьбам трудящихся) кое-какие геологические легенды привести. Но времени пока нет совсем. То есть абсолютно. И решил я тогда выложить на суд передовой общественности творения моего друга. Мужик он бывалый, рассказать ему есть чего.
К вопросу о тематике. Кто ищет, находит и добывает всё то, из чего потом делают всю эту хрень, которой военные пуляются во все стороны? Геологи. А ещё им иногда дают всякие ружья и карабины с наганами, с которыми они бегают по лесам, являя собой готовые паризанские кадры. Так что, кто скажет, что геология к армии отношения не имеет, тому по башке каёлкой.

В я ч е с л а в О з е р о в

Б О Б

Между собой мы называли его Бобом, а в глаза - Боб-Cанычем. Не знаю, откуда взялось это прозвище, может быть, он сам его и придумал.
Про Боба, нечасто бывавшего трезвым тщедушного мужичонку с узким скуластым лицом, в тяжелых очках и неизменной черной шляпе, среди геологов нашей северной экспедиции ходили легенды. Всю жизнь он занимался поисками, разведкой и добычей благородных металлов на обширном пространстве от Урала до Чукотки. При этом должности он занимал самые разные - от техника до главного геолога и директора прииска, причем около двух десятков раз пересчитывал собственными ребрами все ступеньки карьерной лестницы и вновь молниеносно взлетал по ним на самый верх.
Меня, только что прибывшего на место службы молодого специалиста, познакомили с Бобом, когда он едва выкарабкался из очередного запоя в почетной должности старшего техника-геолога. Через неделю-другую, убедившись, что "выйти из запоя" означало для него выпивать за вечер не больше двух бутылок "Портвейна", я решил для себя, что этот человек кончит свои дни в каком-нибудь бичевском кильдыме. И ошибся. Почаще бы так ошибаться! Впереди у Боба был самый замечательный взлет, или, если хотите, - его по-настоящему звездный час. Впрочем, "высоких" слов он никогда не любил.

В начальники Боб никогда не рвался. Очередную почетную запись в трудовой книжке ему подносили, можно сказать, "на блюдечке с золотой каемочкой", без всяких с его стороны усилий в этом направлении. Как-то так случалось каждый раз, что за полгода-год, пока он, попивая "в разумных дозах" любимое вино, отдыхал от многочисленных начальственных забот на описании керна или документации канав, начинал "гореть" план по добыче или приросту запасов драгметаллов. На полторы тысячи километров в округе каждая собака знала, что выправить положение сможет только Боб.
В таежную глухомань, где на буровой счастливо сибаритствовал, охмуряя очередную коллекторшу, наш герой, на вертолете засылались гонцы с ящиком коньяка. Этот напиток Боб очень уважал, говорил, что выпил за свою жизнь не меньше цистерны, и добавлял: "И заметьте, все на халяву! Дорогой он, зар-раза!" Упирался он обычно недолго. "Брали" его всегда на жалость: "Борис Александрович, второй квартал люди сидят без премии! А им же надо детей кормить!" А людей (и особенно детей) он очень любил и жалел.
Был у него какой-то чудесный нюх на золото и платину. Я сам в этом убедился, когда наш главный геолог, почувствовав, что я вот-вот сбегу с осточертевшей бездумной документации керна куда-нибудь на БАМ (так оно и случилось потом), выдал мне на откуп в полное распоряжение золотой участок и, чтобы я уж очень там не накуролесил по молодости и по глупости, выпросил у начальника соседней экспедиции на неделю Боба "для консультаций". Естественно, всю неделю, пока буровики осваивали новый разрез и выдавали керн по двадцать сантиметров за смену, мы с Бобом глушили традиционный "Портвейн".
В последний день командировки я его обидел, вслух предположив, что никакого золота здесь, наверное, и в помине нет.
- Как это нет ?! - встрепенулся он. - Это же моя рекомендация! А ну, пошли!
Заставив меня взять на буровой кувалду, Боб нетвердым, но быстрым шагом засеменил по редколесью, где между сосен тут и там из под полуперепревших иголок выглядывали глыбы рыжеватого от гидроокислов железа жильного кварца. Часа два я таскал за ним эту проклятую кувалду на восемь кило, и уже хотел послать всю затею к чёртовой бабушке, когда Боб вдруг остановился и, не нагибаясь, внимательно пригляделся к одной из глыб.
- А ну-ка, долбани, студент, вот по этой, - показал он пальцем.
На втором замахе Боб меня остановил сердитым криком:
- Ты чего, парень, слепой что ли? Чуть мне музейный образец не ухряпал!
Действительно, образец был шикарный - на сколе желтели с десяток крупных пластинчатых золотин.
После его отъезда я чуть ли не каждый день ходил в этот лесок и часами долбил кварц, разглядывая обломки в десятикратную лупу, но так и не нашел ни одного даже микроскопического золотого зернышка.

Рассказывали, что однажды Боба попросили соседи с платинового прииска подыскать богатый участок. Кровь из носу надо было поставить одну драгу на капитальный ремонт, а как при этом выполнишь план? Боб приехал, два дня с утра до ночи лазил по округе с лотком, потом вытащил из кабинета директора прииска и привел его к сухому логу.



- Вот сюда, Петрович, затащишь свою самую мелкую посудину. Когда она доползет вон до той скалы, можешь спускать ее в долину - больше тут нет ни хрена.
- Ты чего, Боря, совсем уже того..., - чуть не заикаясь, возмутился директор. - Как же я ее подыму, на такую высоту? Тут же ни капли воды! Ты бы еще на самом гольце местечко приискал!
- Затащишь, если захочешь!, - усмехнулся Боб. - Соберешь всю свою кодлу, у тебя, небось, человек семьсот с семьями наберется? Пару раз пописают - и хватит на неделю.
- Ну ты ладно шутки-то шутить! - обиделся директор. - Я ж тебя серьезно просил...
- А я и не шучу, - продолжал ухмыляться Боб, - подымешь сюда свою "малютку", и можешь хоть два больших корыта на полгода на прикол поставить. Богатая россыпуха! А с водой - это уже твои заботы. Пара километров труб - не такая уж проблема.
Сказал и уехал, наотрез отказавшись и от коньяка и любимой баньки.
Директору было жутковато затевать это дело: и так-то план по всем швам трещит, а тут полмесяца одну драгу придется вхолостую поднимать в этот проклятый лог, в котором, как утверждал главный геолог прииска, никто еще ни разу не находил ни одного зернышка платины... Да еще и трубы надо где-то доставать, мощные насосы, провода тянуть... Но положение было настолько безвыходным, а авторитет Боба - настолько непререкаемым, что уже на следующее утро он отдал все необходимые распоряжения по перебазировке.
Через несколько месяцев возле буровой, чуть не на шляпу сидевшего на керновом ящике Боба, приземлился МИ-2, а потом две с половиной недели на прииске Боба поили коньяком, кормили паюсной икрой, парили в бане и всячески ему угождали. А особенно старалась дородная повариха, приютившая его в своей холостяцкой квартире...
"Малютка", поднятая в тот самый сухой ложок, за квартал сделала годовой план всего прииска!
А может, и вранье это все, легенда. За что купил, за то и продаю. Сам Боб ничего мне об этом случае не рассказывал.
А рассказчик это был просто удивительный. Любая вечеринка, любое застолье с его участием превращались в "спектакль одного актера", причем никому даже в голову не приходило перебить своей историей этот тихий, с длинными паузами монолог бывалого человека. Как я жалею, что не записал тогда ничего на магнитофон! Кое-какие сюжеты еще помнятся, а вот голос, интонации, детали, в которых, собственно, и заключался основной смысл, совсем забылись. Смех вспыхивал чуть ли не каждые полминуты, но чем таким особенным он мог нас смешить - ну хоть убей, не помню.
Как-то раз Боб заявился к нам в камералку с журналом "Роман-газета" и небрежно кинув его на стол, как бы между прочим, сообщил:
- Тут мой кореш, Олежка Куваев, роман накарябал... Правда, он все переврал и перепутал, но почитать можно...
Заметив, что всех гораздо больше заинтересовало сколько бутылок "Портвейна" рассовано у него по карманам, Боб повторил раздраженно:
- Нет, мужики, на самом деле стоит почитать!
А когда наш главный геолог, человек очень практичный, начал ощупывать ладонями круглые бугры, торчащие из-под его плаща, он и вовсе озверел:
- Шесть штук, всего шесть, успокойся, Эдик! Вы что, засранцы, не поняли?! Первая хорошая книга вышла про геологов, а они горлышки считают!
Роман назывался "Территория", все потом им зачитывались, а для меня эта "Роман-газета" стала просто настольной книгой на два десятка лет.
Подробно расспросив в следующую встречу что там Куваев переврал и что перепутал, я поинтересовался у Боба: а чего бы ему самому не написать роман или хотя бы десяток рассказов?
- Пробовал, - грустно ответил он. - Положу перед собой лист бумаги, ручку, сижу несколько часов и пялюсь на них. Столько пикетажек исписал, столько отчетов составил, докладных, рапортов всяких... А тут ни строчки из себя выжать не могу. Раз пять от такой беспомощности в глухие запои уходил... Больше не рискую.
Боюсь пересказывать его истории - это надо было слышать. К тому же, столько людей за прошедшие годы рассказывали мне подобные байки у таежного костра, в балке у буровой, на устье разведочной штольни, что можно легко ошибиться с авторством. Пожалуй, только одну историю не мог рассказать никто, кроме Боба - просто у меня не было других знакомых, которые бы когда-либо трудились директорами приисков.
Прииск работал нормально - план перевыполняли, уже год не было ни одного серьезного ЧП ни на производстве, ни в поселке. И вдруг Бобом всерьез заинтересовались "органы". Возвращаться на Колыму, тем более под охраной, как-то не хотелось. И в чем подозревают - непонятно. Хотя, с этим-то как раз в те времена было просто - мало ли кому на ногу мог наступить. Одна анонимка - и ты уже лагерную баланду хлебаешь...



Порасспросил Боб знающих людей, собрал все, что надо, в дальнюю дорогу и приготовился к аресту. Хотя, как к этому приготовишься! Несколько ночей не спал, вздрагивал от каждого шороха...
- Знал бы ты, как я тебе завидую, студент, - как-то заявил Боб за бутылкой вина на моем золотом участке, - вот ты во все горло орешь, что Брежнев из ума выжил, а у меня аж все внутренности вниз опускаются от страха, оглядываться начинаю... А чего, кажется, в мои годы уж и бояться-то? Нет, пока наше, насмерть испуганное поколение целиком не вымрет, никаких перемен в этой стране не будет. Вся надежда на вас, щенков.
Вызвали, наконец, Боба "куда следует" и дали три дня, чтобы разобраться почему за последние два месяца постоянно снижается средняя пробность сдаваемой прииском платины.
Это было, как гром среди ясного неба. Десятилетиями добывали здесь платину и каждому мальчишке было известно, что она практически не содержит примесей. Значит, действительно диверсия!
Три дня Боб проверял всю цепочку от драги и промприборов до посылочного контейнера, сам чуть не по зернышку перебрал под микроскопом отправляемый металл, но из города сообщили, что проба стала еще хуже. Двое в штатском буквально ходили за ним по пятам, даже в туалете велели дверь не закрывать, так что если бы ему пришла в голову мысль покончить с собой, то это вряд ли удалось бы сделать.
Спасла Боба, да и не только его одного, обыкновенная женская болтливость.
Кроме добытой на прииске, контора принимала платину от старателей, семьями или в одиночку намывавших ее на отработанных полигонах или по мелким ложкам, в которые не залезешь ни с драгой, ни с громоздким промывочным прибором. По инструкции было положено весь старательский металл проверять, а инструкции тогда выполнялись неукоснительно. Лаборантка рассыпала сдаваемую платину ровным слоем и капала из пипетки царской водкой на каждое зернышко. Если через полминуты кислота не запузырилась, не запенилась, значит металл чистый. Не было случая, чтобы кто-нибудь принес засоренный шлих - в поселке вряд ли можно было найти такого человека, кто бы не отличил платину от других тяжелых минералов.
В этот день лаборантка уже заканчивала приемку у последнего старателя - старого лысого деда с перепутанной, заплесневелой бородой, от которого за полверсты разило ядреным потом и недостоявшей брагой. Убедившись, что пузырьков нет, она уже хотела ссыпать платину в чашку, но не успела - позвали к телефону "по срочному делу". Потом, на перекрестном допросе и очных ставках выяснилось, насколько срочным было это дело - просто болтали о том, о сем с подружкой почтальоншей. Целых пять с половиной минут! И это в рабочее время! Когда она вернулась, то не поверила своим глазам - все до одной капельки кислоты вскипели.
Деда, конечно, сразу взяли "под белы ручки". На допросе он рассказал, что, копаясь в огороде, наткнулся на кусок старого то ли жернова, то ли диска от какой-то машины. Отволок его на межу и бросил. От удара об камень от этой штуки откололся небольшой кусочек и как-то знакомо блеснул на свежем сколе. Дед заинтересовался, ударил обухом кайлушки и осколок рассыпался на мелкие зернышки, похожие на шлиховую платину.
В первый раз он добавил к намытой им на проходнушке платине всего пару зернышек. Пролезло. Добавил еще десяток. Приняли. Ну а в тот день, когда его застукали, в принесенной им в контору чекушке вообще не было ни одного зерна платины.
Деда, конечно, посадили. Ни в поселке, ни в суде никто не поверил, что человек, который сызмальства промышлял старательством, не смог отличить платину от зерен какого-то там, как сообщили "органы", легированного чугуна. Самое интересное, что Боб божился: не бывает такого чугуна, который две минуты мог бы сопротивляться царской водке.

Самое большое в своей жизни открытие Боб сделал, когда его впервые понизили не до геолога или техника, а до рабочего четвертого разряда. Про крупное месторождение золота, которое он нашел чуть ли не в самом геологическом поселке экспедиции, до сих пор пишут, что оно относится к новому, неизвестному ранее, "нетрадиционному" типу. Это была настоящая слава с многочисленными интервью в газетах, на радио и телевидении, с вояжами в столицу края и Москву, с очередной цистерной коньяка...
Только значок первооткрывателя месторождений так и не довелось Бобу поносить. Убили его. Ножом. По дороге домой. Не знаю, кому мог перейти дорогу этот добрейший, веселый и жизнерадостный человек?

В последнюю нашу встречу было выпито немало вина, рассказана не одна история. Только нам с товарищем в этот вечер было не до смеха - какие-то неприятности по работе не давали расслабиться. Боба уложили в спальном мешке на полу. Целый час он не давал нам уснуть - все ворочался, кряхтел, ругался вполголоса, двигал спальник то в один угол, то в другой, пока я его не спросил несколько раздраженно: уж не блох ли он нам притащил?
- Да нет, - ответил он на полном серьезе, - никак не могу понять где у вас здесь север? Не могу спать поперек магнитных линий!



Когда мы отсмеялись, Боб уже спокойно посапывал носом во сне. Цели он соей добился - рассмешил-таки нас напоследок.

РЕНОМЕ
Трудно сказать, какой именно смысл заложен в высказывание "школа будущих адмиралов". Претензии штурманских лейтенантов питерского василеостровского розлива под маркой "Я из Фрунзы" обычно встречают у остальных снисходительный сарказм - да, этот туп, но тщательно будет скрываться за паркетными манерами.
Василёк Пушкин попал штурманом на старый 205П, и единственным утешением бывшему фрунзаку служило то, что этот 205й входил в состав одной из прибалтийских бригад. То есть плебейство окружавших Василька офицеров можно было некоторым образом скрасить тем, что сам Василек считал "культурой": архитектурой, о которой он не имел представления; языком, которого он не знал; народными промыслами в виде Рижского бальзама, не которые ему было вообще-то наплевать. Это вполне характерно для людей, которым пять лет говорят, что они-де будущие адмиралы, и которые за эти пять лет напрочь забывают, что категория "культура" бывает не только Высокой Штабной.
Но культурой Василек считал и свое увлечение военно-морской историей, что создавало резкий диссонанс со взглядами его старого командира-бакинца, который не был способен отличить авианосец от ракетного крейсера и считал само Васильково увлечение полной ерундой:
- Слышь, штурман... сходил бы ты, что-ль, поебстись... а то сперма в голову-то стукнет, не выживешь. А, лейтенант? - говорил командир, стоя проеме крохотной помощниче-штурманской каюты в спортивном костюме и с кружкой кофе в руке.
- Знаете, товарищ командир, я безмерно благодарен Вам за совет, но у меня в Питере осталась леди...
- А скажи, ты с ней по телефону когда говорил последний раз?
- Да... вчера.
- Рассказывал ей про Вентспилс? Про культуру и брусчатку, да?
- Рассказывал.
- Скажи, она буквально вот такой вопрос не задала: "А метро там есть?"
- Задала, но какое...
- Ты, Василий Николаич, лучше сходи-ка попарь кончик. Ждать ты свою фройляйн будешь до ... зам! Зам, скажи, сколько пришествий уже было? Как это кого? Одно? Точно? Может, тебе не довели по партийной линии, хе-хе? А ты, литинант, иди - мне злобный дилетант на границе не нужен. Злобный дилетант не способен учиться. Вали, поделись с гражданками гормонами. Это, дружище, приказ.
В море было не легче:
- Пеленг... дистанция... шведский самолет-разведчик типа "Дракен"!
- Хуякен... немец это...
- Никак нет, тащ командир, швед. Вот силуэт.
- Слышь, лейтенант, а девка-то твоя, там, в Питере, как с точки зрения силуэта? А? Рассказывай...
И вот уже неделю тянулась эта летняя граница. Строго говоря, не слишком сложная в служебном смысле, но весьма доставучая для молодого штурманца, потому как судоходство в центральной Балтике в это время года напряженное.
И Василек слегка ошибся. Ну, в смысле, кораблик оказался немножко не там, где нужно было бы. А началось все с того, что на светлеющем горизонте нарисовался шведский корвет типа "Стокгольм" и побрел параллельным курсом с 205м. Василёк, как очарованный пацан, два часа проторчал у БМТ, разглядывая особенности архитектуры иностранного кораблика. Хотя красивым шведа назвать было нельзя, возможности корвета, согласно справочникам, внушали уважение. Текущие слюнки молодого штурмана имели конкретный результат - вахтенный замполит, как обычно, в вопросах контроля места корабля положился на мнение штурмана, а это мнение привело ПСКР-6хх в полной исправности и боевой готовности N2 в территориальное море шведского острова Готланд, что со шведской стороны сопровождалось фотографиями наших кораблей на фоне острова, а с нашей вот эти снимки диппочтой довольно сильно наказывались. Просто фотографии обычно делали самолеты, но тут, видно, шведы решили развлечь команду своего корвета.
А получив такое право, викинги позволили себе немножко самодеятельности, а именно: на корвете включили аппаратуру постановки радиопомех....
Система управления кораблями Морчастей на службе устроена просто примитивно: на одной и той же частоте в коротковолновом диапазоне сидят все корабли границы; обычно здесь выручает УКВ "в голос", обладающее куда большей пропускной способностью и обеспечиваемое гораздо более простой аппаратурой. Одна проблема - электромагнитые волны этого, ультракороткого диапазона, не отражаются ионосферой планеты и свободно убегают в космос пугать марсиан. По этой причине максимальная дальность связи - километров 70. Васильков кораблик же ушуршал гораздо дальше, и вся связь с ним обеспечивалась одной КВ-частотой на день и одной на ночь. Нет, были , конечно, всякие там действия на случай войны с переходом на резервные частоты, но в Морчастях они всегда существовали чисто теоретически.
- Тащ командир, - сказал радист медленно осознающему свою навигационную ошибку и рассуждающему, надо ли радовать кемарящего перед МР-220 зама и будить командира, Васильку, - А тут на бригадной частоте чего-то трещит...
Василёк на этом кораблике числился еще и командиром боевой части связи, но опять-таки чисто номинально, на пойди-подпиши-у-флагманского-связиста-вот-эту-хень, вот и все реальные обязанности. И если старшина по третьему году жалуется на жизнь, то дело плохо... Василек скатился по трапу
- Чё у тебя?
- Да вот..., - радист вывернул потенциометр, и динамик огласил приборный почти мелодичной трелью тональных частот. Мда.
Командир, протирая глаза, выбрался на ГКП как был - в пижаме.
-Ну, за фотку на фоне Готланда в отпуск поедешь зимой, это ясно. А вот что со связью... радист!
- Есть радист!
- Базу вызвать можешь?
- Могу попробовать.
- Пробуй.
- Есть, - и трансляция донесла до ГКП серию пробежавших в эфире букв "Ж"
- Ой, тащ командир, завизжало громче и еще вой какой-то появился!!
- Ясно. Помехи ставят. Ох, Василий Алибабаевич, чую я, что одним отпуском ты не отделаешься. Вот что мне теперь делать? Нарушен пограничный режим сопредельного государства. Сорвано управление кораблем на охране границы. И всё - по твоей, бля, вине. Может, тебе пойти застрелиться для начала? А? Или на "вы" с тобой перейти? Это хуже, дружище, хуже стократ...
Василёк молчал, признавая и вещдоки, и крах своего реноме военно-морского интеллектуала а-ля Морской Кадетский Корпус. Детство и любимые игрушки ляпнулись в большую выгребную яму. Было обидно и жалко, но поделать ничего было нельзя.
- ...получается, что терять, в общем-то, нечего. Так, - сказал командир заму, - С мудаком этим под тремя лилиями связывались? А почему? Я и вас тут учить должен? - и взяв гарнитурку "Сейнера", включил 16й канал.
- Слушай меня внимательно - твердо сказал кэп в эфир, - Я вот всю это херню о правилах радиообмена для краткости опущу, и английский вариант тоже. Я тебя только честно предупреждаю - пока ты не выключишь эту вот свою ХУЕТЕНЬ, которая гробит мне связь, я буду стучаться в тебя корпусом, куда попаду. Я - не флот, чтобы выполнять какие-то там правила взаимоотношений, протокол и церемониал. Я - советский погранец, и мне наплевать на международные последствия. Так что будь готов. Alfa Romeo, - отжал тангенту и тихо произнес уже своим:
- Управление кораблем и машинами - на ЗКП.
После чего напялил на пижаму реглан, надел фуражку и, грохнув броняшкой, исчез наверху.
Если следующие полчаса времени шведы снимали на видео, то они должны этому командиру-бакинцу минимум годовую профессорскую ставку своей Военно-Морской академии, потому что вряд ли у расчета ГКП корвета Королевских ВМС Швеции К11 "Стокгольм" был еще один шанс так попрактиковаться в управлении маневрами корабля по уклонению от столкновения. А когда швед, аки давеча под Полтавой, не выдержал натиска, и когда кэп на седьмом галсе, на всех 33 возможных узлах, в пене, мыле, мате и масле почти попал, срубив стойки лееров правого борта о транец едва успевшего переложиться на встречный курс корвета, на ЗКП снова заголосил радист:
- ЗКП - БП-2/4, тащ командир, пропал свист и вой. Эфир чист.
- Это ты молодец. И я тоже. И мех - мех, слышь? - ты тоже молодец, бля. Ваще, все молодцы. И даже штурман, который теперь будет за свои деньги искать у купцов на рейде аргонную сварку, чтобы восстановить леера до прихода в базу. Ясно тебе, Василий Алибабаич? Сергей, - обратился командир к помощнику, - В журнал ничего не заноси пока. Или нет... иди да. Листик мне оставь и чирикай дальше. Я так полагаю, что свидетели и пострадавшие суть одни и те же подданные жовто-блакытного королевства, посему быстрого заклада не будет. А там что-нибудь придумаем.
- Не уверен, - произнес пом, постучав ногтем по зеленому экрану РЛС МР-220 "Рейд", - вот здесь рыбачок есть.
- Да? Ну и хуй с ним. Хотя нет - осмотрим щас кораблем и спишем леера под навал на волнении. Штурман, рассчитывай курс сближения.
Однако это, как оно в жизни и бывает, оказался не совсем рыбак, вернее, совсем не рыбак. То есть рыбак, но только внешне. Этот "рыбак", средний разведывательный корабль БФ, вслушиваясь всей своей кучей приемников в эти вот салочки у Готланда, и пас шведа уже третьи сутки.
- Тьфу, блядь, - сказал на это кэп, - И здесь флот. Заложит, нет?
- Как пить дать. Сто процентов. Наверно, уже заложил, - высказался зам.
- А мы щас узнаем. Бугель-039 Вельботу-012, прием.
- Здесь Бугель-039
- Фаза-6
- Исполняю.
- (ту-у-у)Металл нужен
- Здесь командир ГС-19
- (ту-у-у)Это командир ПСКР-6хх. Корешок, честно скажи, баталии наши со шведюками писал?
- Ну, писал
- Донес?
- О чем?
- Ну, что я, мол, угрожал словом и действием, мол, я погранец, тупой я, и мне все до звезды?
- Ну... нет... меня другие вещи интересуют.
- Ага, понятно. Давай договоримся: пока не спросят тебя - не свети. Идет?
- Ну, отчет по службе писать буду, так придется указать
- Вот когда придется, тогда и укажешь. Договорились?
- Ну давай.
- Спасибо. Где в Балтийске стоишь?
- 24-й Внутренней.
- Добро. С меня причитается. Конец связи.
И советские вояки разошлись левыми бортами в безопасной дистанции, как положено по МППСС.
- Василий Алибекович, слышишь меня?
- Да, товарищ командир
- Ну ты понял, что это с тебя причитается, а не с меня?
- Так точно.
- Нет, ты скажи просто: "Понял"
- Понял.
- Ну вот, молодец. А бабу-то твою как зовут?
Через два дня ПСКР получил добро на заправку в Балтийске, куда кораблик прибежал уже почти затемно. Трудно сказать, насколько сдержал слово командир ГС-19, но именно в этот момент навстречу из гавани выходил другой разведчик, который вместо того, чтобы прижаться к правой стенке гавани, зачем-то сыграл боевую тревогу, застопорил машину и бухнул оба якоря прямо посреди канала бассейна. И на вопль диспетчера поста рейдовой службы, что, мол, вы создаете аварийную ситуацию, с этого разведчика резонно заметили, что, мол, в бассейн входит пограничный корабль, которому, как известно, все правила МППС глубоко до пиZды и который сам по себе для нормального мореплавания - сплошная аварийная ситуация, поэтому не грех и перестраховаться. Диспетчер промолчал.
- Ва-а-а-ай, вот это и есть блестящая морская практика! - заорал кэп на все ГКП, - Когда не знаешь, что делать, воткнуться на якоря посреди фарватера. Просто писк. Штурман, никогда так не делай - теперь надо ждать, когда этот придурок снимется. Тоже, поди, фрунзак... Слышь, Василий, а вот признайся честно - с теткой-то своей как познакомился?