МЕСТЬ ЗАМПОЛИТА
Эта байка была рассказана моим отцом и долго не находила оформления.

Михалыч в нашей байке будет играть абсолютно пассивную роль. Всё, что о нём известно, - был он вольнонаёмным водилой гарнизонного автобуса марки ЛиАЗ. Ещё известно, что до поры до времени был он человеком добрым и понимающим. И если кто-то из молодняка опаздывал на "пятачок", автобус покорно дымил дополнительные пять, десять, а то и двадцать минут. Потом всё прекратилось, полковая власть в виде начальника штаба сделала из Михалыча буквоеда и бюрократа. Теперь ничего не помогало. Даже привычная нерасторопность наручных часов водилы.
-Мне до задницы, Михалыч, спешат твои часы или опаздывают. Мне, примерно, до той же части тела, все залезли, или не все. Ровно с шестичасовыми позывными "Маяка" автобус покидает "стольный" град Н. и направляется в часть.
Михалыч, как сказано, был вольнонаёмным и ответил сугубо неуставным:
- Пое...бать. С "Маяком", так с "Маяком".

Дисциплина потихоньку наладилась, и ровно в 06-00 по местному времени младший командный состав чинно забивал салон и отключался на просмотр последнего, недолгого сна перед трудовым днём.

Городок Н был старинно-сибирским населённым пунктом, раскиданным, как все великие города мира, на семи холмах. "Пятачок", являвший собой небольшую круглую площадку со столбом посередине, лежал у основания трёх из семи указанных возвышенностей. Улочки, вдоль которых стояли почерневшие от времени деревянные дома, были непомерно круты и, словно реки, вливались в "море" пятачка с трёх разных направлений.
А в чёрных домах жили мы. Мы - в основном зелёные, молодые лейтенанты-ракетчики. Утром уклон нам помогал жить, - мы весело спускали тормоза и через полминуты оказывались внизу, на нашем "автовокзале".
Вечером дела обстояли похуже и в горы офицеры ползли медленно, поминутно делая перекуры и подолгу отдыхая около высоких крылечек счастливчиков, уже добравшихся до "базы".
Однажды, неожиданно даже по сибирским меркам, явилась ЗИМА.
Минус двадцать пять градусов - температура, конечно же, абсолютно нормальная. Но, коллективно прикинув фаллос к носу, лейтенанты решили, что время нахождения на улице стоит сократить до минимума. По утрам применяли новаторский метод перемещения в пространстве. У пары-тройки были конвенциональные сани, кто-то скрутил с безработной карусели в парке отдыха пластиковое сиденье оранжевого цвета, а основная масса катилась просто на ногах. Благо, коммунальные службы заштатного города Н находились в зимней спячке и ликвидацию льда и накатанного снега на улицах принципиально игнорировали во все технологические отверстия.

Вообще, для постороннего глаза зрелище должно было быть завораживающим. Представьте сами: каждый день, в постоянный час, утренняя тишина захолустья разрывалась на куски весёлыми воплями молодёжи, и на пятачок с разных направлений в течение нескольких коротких секунд сливалось три десятка офицеров. Средства передвижения маскировались в сугробе до вечера и автобус организованно заполнялся с тем, чтобы ровно с последним писком "Маяка" закрыть двери и отправиться в путь. Схема была отработана и обкатана. Общая идея изобретения дошла до полкового начальства и, как ни странно, была встречена с юмором, несмотря на уставное, положенное в таких случаях ворчание отдельных лиц.

Вообще, полк частенько был на дежурстве и считался одним из лобных мест округа. По этой причине всевозможные комиссии и проверки к нам не приезжали. Они у нас жили, ели и пили. В составе каждой делегации обычно оказывалось несколько чинов, которым, даже при самом боевом раскладе, делать было просто нечего. Мудрые из них тихо и спокойно ели и пили, не отвлекаясь на посторонние раздражители.

Старый окружной НачПО, например, степенно двигаясь по части, обходил все ленинские комнаты и шхеры, засовывал красный нос во все бытовки и тумбочки, а затем, просто-напросто, посещал баню. Там, в бане, ему и поведали о "звездопаде". НачПО был необычно мягок и весел, потому что собирался на дембель и уже живенько представлял, как будет разводить на даче тюльпаны и выращивать полуметровые огурцы. Он долго смеялся, потряхивая головой, и, как результат, изъявил желание увидеть явление своими глазами.

Я тащил одно из первых своих дежурств по части. Рядом пыхтел НШ. Он подмазывал, переписывал, упорядочивал отчётность, и время от времени похохатывал, посматривая на меня.
- Ну вы даёте, блин!
- А что?
- Помнишь, вчера вы утром в автобус садились, а я там с Нечитайло был.
- А, этот, НачПО?
- Так точно!
- Ну?
- Он мне пять бутылок беленькой проспорил.
- Отдал?
- Ещё нет, но никуда не денется!
- Хорошо, если так!
- Ты, Николай, хоть спроси, за что.
- За что?
- Да умора.

НШ закрыл свой гроссбух, откинулся на спинку кресла, заложил руки за голову, почмокал губами, хохотнул и завёл речь.

- В общем, присосался он ко мне в бане, - говорит:
- Хочу, говорит, "Звездопад" увидеть.
А время позднее, - час ночи, - тут уж действительно, не предупредишь. Только помолиться осталось, чтобы он в этом автобусе коньки не откинул от выхлопа вашего.
Влезли в автобус спозоранку, в Н. поехали. Стоим там, на пятачке вашем, ждём. 5-50 - никого, 5-55 - никого. 5-57 - никого, - я грешным делом беспокоиться стал, уж не саботаж ли это. От вас чего хочешь можно ожидать. А этот, НачПо куражится, рожи мне строит.
- Опаздывают, - говорит
- Никак нет, - говорю, - они у меня хлопцы ответственные.
5-58.
- Ответственные, говоришь? А если проспали?
- Никак нет, не проспали. Тридцать их. Не могли они все вместе проспать.
- Пари?
- Неудобно.
- Неудобно слонов иметь, потому как страшно! - Пять поллитровок! Идёт?
- По рукам, - говорю, а у самого вычислительный процесс в мозгу побежал, сколько кровных бабок я из-за вас, засранцев, тетереву этому старому продую.
5-58-30 НачПО довольно потирает ручки, посматривает на меня.
5-58-45 Я всё ещё считаю бабки. Людей ещё нет. Ни одного. Иду к водиле. Открываю форточку.
- Всегда так?
- Чего?
- Никого нет!
- А..., - отмахнулся шеф, - придут.
- Мне вовремя надо!
- Вовремя придут.
- Пари? Со слабой надеждой предложил я водиле.
- hуярИ, - обломил Михалыч, что меня насторожило.

5-59-00 НачПо усмехается. Я сбился с калькуляции. Начинаю по новой.
5-59-15 Никого. Подыскиваю в мозгу альтернативные источники выпивки, чтоб подешевле, но не насмерть.
5-59-30 Шум, грохот, вопли. Я испугался, НачПО тоже застыл.

Тридцать мудаков, равномерно распределившись по трём улочкам катят по льду, спускаясь сверху. И орут, орут-то как! Недоделанные!

5-00 Все здесь.
5-05 Автобус уже в пути. НачПО, закончив расчёты смотрит на меня,
- Ты знал ведь?! Наверняка спорил! Ах, плут!
- Не знал! Честно! У самого матка подмёрзла.

Рассказчик удовлетворённо откидывается на кресле, ожидая моей реакции.
- Так мы всегда так, прямо к отходу. Двадцать секунд быстрой езды.
- Н-да, повеселили.
- Так может, водкой поделитесь, мы, так скать, тоже участие принимали!
- Авотhуй, - улыбнулся НШ и поспешно открыл гроссбух.

Прошёл год. Я жил всё там же, в той же хижине. Опять нагрянула комиссия. Утром, строго по графику, выскочил на улицу. Разогнался. Сапоги не скользили, я пахал носом. А рядом пахал носом мой соквартирник, а чуть поодаль бултыхалось ещё несколько тел.
- Опляя, солью посыпали, что ли? - возмутился мой сосед, выплёвывая снежную кашицу.
Эту улочку никогда, слышишь, никогда, не посыпали ничем. На этой улочке дворник - первичный признак лета, когда сходит снег. В общем, собрали кости, поплелись, хромая и кряхтя.
В автобусе стоял перманентно опечаленный НШ, разглядывающий свои "Командирские", и ещё какой-то тип с полковничьими погонами. Он улыбался и потирал руки.
- Товарищи офицеры, новый начальник политического отдела, из округа, - представил весёлого типа НШ и горестно высморкался в цветастый платочек.

- Сколько? - спросил, я потом НШ
- Что сколько? Ты откуда знаешь?
- Догадался! Уж сильно невЕселы Вы, тащ майор.
- Пятнадцать. Вы в доле?
- Авотhуй, тащ майор.

УБИЙСТВО ЧЕКИСТА

Посвящается жертвам отравления

Они только что убили особиста и теперь не знали, что делать.
- Пошел я топиться! - подумал Фролыч и повернулся к двери каюты, не в силах больше смотреть на лежащего чекиста с закатившимися глазами, - Не ботаник ты, Василич, не ботаник! - вздохнул он, взглянув на белое сморщенное полотно, когда-то бывшее румяным анфасом и волевым профилем его друга.
- Думаешь - ошиблись? - ойкнул Василич.
- А ты их цвет помнишь? Точно желтые или красноватые? - тужился Фролыч.
В тот день, за сутки до выхода «Азии» в первый поход, они пошли на окраину Балтийска, чтобы отметить на природе предстоящий переход через три океана. Посидев, как полагается советским офицерам, в кустах с двумя белыми подругами по фамилии Литр, друзья, почувствовав, что солнце совсем опустилось, даже больше, чем они сами, ломанулись тропой хунвейбина через лесопосадку домой, на еще пахнущий заводской краской ССВ-493. В этой гуще Василич и заметил куст, изрядно беременный ягодой.
- Облепиха! - обрадовался Василич, но тут же засомневался, - Это ж не Приморье! Здесь она растет? Похожа, однако...Давай нарвем!
Быстро нарезав веток ножом и набив ими целлофановый пакет, друзья вскоре были на борту корабля в своей каюте. Ягоду отделили от веток, засыпали ею трехлитровую банку и, естественно, залили спиртом. Именно так и никак иначе готовится варенье на Флоте!
Достали напиток из рундука не скоро, только услышав контрольную команду: «Широта ноль градусов...Товсь...Ноль! Есть пересечение Экватора! Команде построиться на юте для празднования Дня Нептуна!» Изможденные после лазания через чистилище под знойным африканским солнцем, отмывшись от мазута, Фролыч и Василич наконец закрыли дверь каюты, наслаждаясь прохладой от кондиционера и предвкушая, ибо не вкушать в такой день - преступление. В банке же оказалась жидкость ярко-желтого цвета, подобная современному апельсиновому соку, что и вызвало их первое подозрение - советский орандж джюс тех времен был более надежного, унитарного для всех соков светло-коричневого цвета. Понюхали и застыли - не пахло ни чем,совсем,даже шилом. Разлили по полстакана и, зажмурившись, отпили по глотку...
- Амброзия! - крякнул Фролыч и всадил остаток в место для приема пищи.
Чудо-настойка была легка, в меру сладка и пилась, как чай! Потянувшись к банке для повтора, он услышал страшное, почти приговор.
- Фролыч, что-то мне кажется, что это была волчья ягода! - убил его Василич. Оттенка сатиры или юмора в его голосе не было. Были только кости с черепом на голубом фоне его глаз.
- Да нет, фигня! Мы же пока живы! - неудачно попытался успокоить его Фролыч. - Вообще-то, странный какой-то вкус... А давай кого-нибудь, кто в ботанике разбирается, позовем попробовать.
Выглянули в коридор. Там, естественно, оказался особист.
- Витьк, а Витьк? Выпить хочешь? - неуверенно спросили его.
Витька захотел. Очень! Поэтому предложенные пол стакана хряпнул разом, после чего и ответил на их вопрос: «Однозначно - облепиха! У сливы другой вкус! Наливай еще!»
Обрадованные, друзья налили чекисту полный стакан. Тот сел поудобнее на койку и благостно влил жидкость в святая святых, то есть - в себя.
Стало так хорошо и тепло на душе, что, проигнорировав присутствие контролирующего органа, налили по стакану и себе. Чокнулись, включили подъемные механизмы рук и ЗАСТЫЛИ: Витек, пустив слюну, закатил глаза и медленно сполз по переборке! Дальше была тишина - жуткая, зверская тишина.
- Кажется, это была волчья ягода...Отморячились! - прошептал Фролыч, подумав, что пора топиться.
- Кто? - не понял друг.
- Он - точно, а мы - наверняка. Не ботаник ты, Василич, не ботаник...
- Думаешь - ошиблись? - ойкнул Василич.
- А ты их цвет помнишь? Точно желтые или красноватые? - тужился Фролыч.
- Хрен его знает, вроде желтый. Может, обойдется? - всхлипнул друг.
- Нет, это редкий песец, стопроцентный. Смотри, как побелел!
Несчастные еще минуту стояли как вкопанные, пока не поняли, что перед тем, как топиться, надо сбегать за доктором. Они уже были в двери, когда вдруг услышали «Хррррррр» - протяжный богатырский храп из угла каюты.
- Ты знаешь, - сказал мне Фролыч при встрече, - с тех пор я люблю храпящих особистов. Храпит - значит, что жив!

"Боцман"

Довелось мне тут побывать на праздновании трехсотлетия Кронштадта.
Конечно, не как официально приглашенное лицо, а так, шпаком гражданским походил,значит, по городу, вспоминая места "боевой славы" лейтенантской, поностальгировал. Между прочим, и корабли посетил, открытые для посещения гражданской публики. Исплевался. Такое состояние кораблей, что кажется, экипажей на них и в помине полчаса назад не было, и приборку элементарную там не делали неизвестно сколько.
Вот и вспомнилось... Кронштадт... Боцман...
Уж сколько анекдотов про рассеянных ученых рассказывают - не перечесть.
Вот Вооруженные Силы нашей страны - я Советский Союз, конечно, имею в виду - на такого рассеянного ученого в чем-то смахивали.
То есть в главном - лучше в мире нет, и боеспособность, и готовность, и так далее.
А где-то в каких-то мелочах - ну полная беспомощность и бардак страшный. И случались в этом бардаке совершенно на первый взгляд вещи немыслимые.
Это все конечно, я о прошлом веке, о двадцатом.
Сейчас в Вооруженных Силах от былой их славы, пожалуй, только ядерная дубинка да бардак и остались.
Причем, последний до неимоверных размеров разросся, никто ничему не удивляется, никого ничем не удивишь. Года два-три назад, когда я в Город приезжал, да знакомых встречал иногда - еще дергался от изумления, как, например, можно на должности третьего ранга - капитаном второго ранга стать, а уж на должности второго ранга - сам вроде бы бог велел каперангом ходить.
А потом как-то успокоился. Может они, нынешние, служат лучше нас, давешних... а может слово заветное знают... ладно, Господь все равно ведь по делам судит.
Отвлекся я как всегда, но вот о прошлом.
Начало восьмидесятых, дорогому Леониду Ильичу еще месяца четыре осталось, застой в разгаре.
А мы в аккурат на боевую собираемся. В Средиземное море, соответственно.
Подготовка по полной программе, все путем (не нынешним, не нынешним), неделя до выхода остается, задачи все отработали, проверки прошли, запасы на борту.
И даже время на предпоходовый отдых экипажу выделили - как положено.
Вызывает меня командир, прибываю, он сидит - мрачный. Соображаю, что еще случиться могло... а он:
- Плохо дело, старпом. Боцмана особисты в море не пускают.
- За что?
- А предшественник твой за что сидит? То-то. А боцман по его делу проходил, год условно получил. И год-то прошел давным давно, да только вот ребятам этим не докажешь ничего - осужденным на боевой делать нечего.
- А на замену кого?
- Да с соседнего парохода дают на боевую. Говорят, ничего...
Ладно. Жалко было боцмана - смерть. Очень толковый был морячина, хоть и молодой.
Корабль покрасить - нет проблем, палубу всю верхнюю стеклом отциклевать (да, да, было такое, деревянная палуба у нас была, и циклевали мы ее стеклышком битым) - будьте любезны.
И порядок на корабле и в кают-компании мичманской держал любо-дорого.
Возвращаясь опять к началу истории, состоянию кораблей нынешнего Балтфлота, думаю, если бы мой боцман такое увидел - балластину на шею и утопился б со стыда. Жуткое это все же зрелище для нормального морского глаза.
Ну да ладно.
Делать нечего, пригласил я боцмана в "Шайбу", ресторанчик это такой на выезде из Города, если не знает кто. Баранина в горшочках тамошняя на весь полуостров славилась, да, посидели, выпили мал-мала, сказал я ему все это дело. Неофициально, чтоб хоть как-то сгладить...
Очень тяжело он переживал. И ведь странно что "вокруг Европы" можно, а в Средиземку - ну никак нельзя.
Перебдели, в общем, слегка туалетные работники.
Суть да дело, откомандировали боцмана в штаб бригады, и в море ушли с богом.
Службу отнесли хорошо, даже отлично, вернулись в аккурат к Новому Году, отдохнули после похода почти без замечаний, разве только лейтенант один Деда Мороза избил - я об этом как-то рассказывал.
Числа пятого-шестого января вызывает командир меня. В каюте начальник штаба бригады сидит, скучным глазом переборки разглядывает.
Командир мне:
- Старпом, боцман наш пропал. То есть, был был при штабе - и пропал куда-то. Шум пока не поднимали, да и обнаружили то, что пропал, неделю как. Ты там разберись дня за два-три. Не найдется - будем дезертиром объявлять, в розыск подавать.
Что ответить?
- Есть ! (в обалдении)
Пошел, собрал друзей боцмана - поговорил, мол, жалко мужика, дезертирство - это серьезно...
Один, старшина команды артиллерийской, земляк боцмана, поморгал, поморгал, и говорит:
- Три дня? Не подавайте в розыск, найдем.
Через день захожу в каюту после обеда - сидит на диванчике какое-то мурло гражданское. Джинсы, рубашечка джинсовая, волосы до плеч. Меня увидело - встало:
- Здравия желаю!
Боцман! Ну, ёпть! Ну, б....! Ну.....!!!
- Где был?
- В Кронштадте!
- Как в Кронштадте? А что делал?
- Мясником в магазине работал!
- Пи.....шь, сука!
- Никак нет!
И - фотографию показывает. Действительно, стоит за прилавком мясного отдела, в белом халате, шапочке, нож мясницкий в руке...
- Рассказывай!
...Недели три бродил он по бригаде неприкаянный. Не определили его к делу сразу. Пока деньги были - все ничего, лето, пляж....
Деньги к концу. Он к начштаба, мол, зарплату пора платить. А тот, видно, не в духе был - какая мол на хер зарплата, шляешься черт-те где, нихера не делаешь, пошел ты ....
Боцмана это дело обидело. Что он, виноват что ли, что его кусок работы отняли, а другого не выдали?
Зашел к мичману - помощнику кадровика, так мол и так, жрать нечего, жить не на что, поеду я на заработки. Тот похихикал, мол, давай.
Боцман на последние деньги билет - и в Кронштадт, на родину.
Приехал, походил-походил - жить-то надо на что-то, стал грузчикам в гастрономе помогать.
Пьет умеренно, работает хорошо, грузчики и продавщицы его зауважали. Дальше - больше. Стал мяснику помогать. Тушу вчерне разрубить, подтащить, утащить....Деньги пошли.
А тут мясника увольняют - то ли по жалобе, то ли еще за что.
Кому работать? А вот он, помощник. Назначили его мясником.
В общем, пока мы в в Средиземном - он карьеру сделал. Да, а документы у него вообще никто не спрашивал, свой, Кронштадтский, все его с детства знают, городок-то маленький...
Так и работал, пока жена земляка-артиллериста не доложила, что, мол, ой-ой-ой, надо бы в Город появиться...
Вот он и приехал.
Доложил я командиру это дело. Собрали малый военный совет - начштаба бригады приехал, командир, зам. Что делать будем?
Судили-рядили-порешили. За все месяцы боцману денежное довольствие выплатить, плюс тринадцатый оклад, за безупречную службу.
И - или вернуть в исходное состояние, если захочет, то есть боцманом - или начать процедуру увольнения, в карточку взысканий-поощрений взысканий написать, на "губу" пару раз посадить - и выгнать с флота - но опять же, ежели сам захочет.
Спустился я в каюту, боцману все это рассказал. Он говорит - подумаю. Ушел к себе.
Через часа полтора заходит ко мне, постриженный, в форме.
- Разрешите приступить к исполнению дел и обязанностей?
- Добро!...
.........
Вот так.
Да, а начштаба тогда поклялся, что особистов победит, и боцмана в море пустят.
И пустили.
Так-то.
Любить свое дело надо....

ПЕДАГОГИЧЕСКАЯ ПОЭМКА
(окончание)

19 июля. В дверь стучат ногой. Добрый знак.
Это начмед. В одной руке банка со спиртом, в другой - пакет с закуской. Пришел проставляться. Оказалось, что мои воины из групп медэлектроники за неделю перечинили в санчасти все, что можно воткнуть в розетку, и собрали пару новых приборчиков, с помощью которых сняли острый приступ радикулита у старшего прапорщика из вещевой службы. Прапор, который по гарнизону ковылял с палочкой, от облегчения расплакался.
- Кстати, - задумчиво сообщил начмед, - имей в виду, твои по ночам бухают.
- Откуда ты знаешь?
- А они бутылки в наш мусорный ящик складывают.
- Так может, это ваши?
- Не-е-е... Наши посуду просто из окон выбрасывают...

20 июля. Пришел студент Гитлевич. Хочет жениться на заведующей столовой. Говорит, полюбили друг друга. Сказал, что если женится, поставлю двойку на экзамене. Гитлевич напирает, что у них - чувство, я - на то, что его паспорт у меня. Просит вызвать маму. «Пусть приедет мама, мама скажет!»
Два часа уговаривал. Решили, что жениться, как честному человеку, ему все-таки надо, но только после сдачи выпускного экзамена по «войне», ибо настоящее чувство должно пройти проверку разлукой!
Интересно, меня кормить-то в столовой не перестанут?

21 июля.
Зашел в гарнизонный Военторг. В продуктовом отделе - совершенно пустые полки, исчезло даже детское питание и страшненькие рыбные тефтели. Продавщица читает книжку.
- А где... всё?
- Как где?! Вчера всё ваши термиты вынесли, а продуктовая машина будет только завтра.
- Какие термиты? - испуганно спрашиваю я, прикидывая, что делать, если на меня бросится сумасшедшая продавщица.
- Известно какие, вон, - тычет она книжкой в окно.
По асфальтовой дорожке идут мои студенты. Их проинструктировали, что по гарнизону передвигаться можно только строем, и теперь они муравьиными цепочками ползают от магазина к магазину и скупают все, что можно жевать, глотать и курить...
22 июля.
Вызвал командир полка.
Кабинет у командира странный. Наверное, так выглядели деревенские избы, куда крестьяне после революции тащили из барских домов все, что попадалось под руку. Справа стоит ужасно захватанный руками полированный сервант. На серванте лежат защитный шлем и фуражка, на стеклянных полочках - рюмки с какими-то подозрительными разводами и вымпелы. Командирский стол - обычный, канцелярский, зато рядом с телефонной этажеркой красуется огромный, очень старый напольный глобус. Может, его вывезли прямо из Рейхсканцелярии, не знаю...
- Ну что, сказал командир, - пора подбивать бабки. Стреляли? Стреляли. Траву на взлетке щипали? Хорошо щипали, новая теперь вырастет только в будущем году. Поварих гм... любили, триппером болели. Думаю, сборы удались. Тем более, все живы и относительно здоровы. Сколько у тебя человек в санчасти?
- Четверо...
- Хочешь - забирай, а хочешь - сделаем укол, здесь усыпим.
- Куда забирать, товарищ командир?
- А я разве не сказал? Во, память, а? Сегодня же вечером борт на Чкаловское. И чтобы духу вашего здесь не было, а то в понедельник прибывают казанцы из авиационного института, ваши палатки и шмотки им и достанутся. Опять же - сапоги разносили, большое государственное дело сделали.
Документы оформлены?
- Так точно! (Ха! Они у меня уже к исходу третьего дня сбора были оформлены).
- Тогда - тридцать секунд - колеса в воздухе!
В расположении построил войско. Объяснил задачу. Успеваем свернуться - убываем вечером. Нет - служим еще 10 дней.
Лагерь исчез со сверхъестественной быстротой. Заметил, что на центральный кол штабной палатки натянут презерватив. Гм...

Летим. Многие летят в первый раз, а на Ил-76 не летал вообще никто. Войско сидит на откидных железных лавках вдоль бортов, остальные - прямо на полу. Из дверей пилотской кабины выглядывает правак. Самолет начинает крениться на левый борт. Студенты цепляются за лавки, потом начинают катиться с правого борта на левый.
Самолет выравнивается, затем ложится на правый борт. Студенты катятся обратно. Захожу в пилотскую кабину и интересуюсь, кто будет мыть заблеванный пол? Студенты уже - люди гражданские и их сто человек. На лице командира появляется задумчивость. Ил-76 летит как по ниточке...
- Товарищ подполковник, разрешите обратиться?
- Ну, чего? Ведро - в хвосте на рампе.
- Да нет, мы вас пригласить хотим, сок гамми-ягод пить.
- Ткаченко, опух совсем в армии или укачало?
- А помните, вы в начале сбора нам водку пить запретили, а мы еще спросили, можно тогда из нее сок гамми-ягод делать?
- Ну, помню...
- Так настоялся... В первом взводе - на вишне, во втором - на смородине, в третьем - на зверобое.
- Ясно, сейчас иду, только тетрадь уберу.
- Ткаченко!
- Я, товарищ подполковник!
- Экипажу не предлагать, а то бортач мимо вас уже в третий раз прошел!

В сентябре 1983 года в нашем кабульском авиационном транспортном полку случился переполох.
Командующим 40-й армии тогда был генерал Генералов. В общем-то, подходящая фамилия для генерала. Но учтите, что он был и курсантом Генераловым, и лейтенантам Генераловым и т.д.! Но, как видите, своего добился и стал генералом Генераловым.
И вот, вылетая в Кундуз, наш дважды генерал из иллюминатора увидел на стоянке кроме серо-голубых АН-26-х, такой же АН-26, но только грязно-буро-зеленого цвета с бортовым номером 10. С приспущенным колесом и по виду слегка заросший мхом.
Хотя, откуда в Афгане мох?

Но про мох генерал спрашивать не стал, а строго задал самый главный военный вопрос: «Почему?!».
Услышав в ответ нечто невразумительное, мол, самолет не летает давно, нет запчастей, ничего не можем сделать, Генералов коротко резюмировал: «Скоро операция. Самолетов не хватает. Даю ТРИ дня на востановление. В пятницу после облета доложите». И уткнулся в оперативную карту, давая понять, что разговор окончен.

Легко сказать - три дня, а как сделать?
«Десятка» была нормальным летающим самолетом. Три года назад. Пока на ней не заболел борттехник. Желтухой.
Ну и что? Да ничего, просто в это же время на другом самолете полетел топливный насос, а нового на складе не было. Вот и решили - переставим пока с 10-ки, все равно не летает. Сняли, переставили. Заказали в Союз новый.
Самолетов много, летают каждый день. Насоса нет. Болезнь продолжается. Через какое-то время понадобился масло-воздушный радиатор. На складе - обычное для войны дело - опять нет, значит, снимаем с «десятого», он все равно не летает, без насоса стоит. Потом был нужен цилиндр разворота передней ноги. Без вопросов - с N10. Генератор - все оттуда же. Турбохолодильник - опять с десятого. Он все равно..., ну, вы знаете.

И пошло-поехало. За любой мелочью - на десятку, как в магазин.
Сначала все ампутации старательно записывали в формуляр. Кроме, конечно, экстренных случаев, когда срочный вылет и заниматься бумагомаранием некогда. Или когда просто забывали...
Потом записывали только основные агрегаты. Да и какой смысл записывать всякую мелочь, например, ручку для открывания капота? Со временем и с крупными записями завязали и брали то, что надо, по прямому указанию начальства и без оного.
А что - все по законам военного времени!
Не для себя ведь, а для помощи братскому афганскому народу!
И понес куда-то вдаль преобразователь тока...
Добавьте ко всему ежегодную ротацию личного состава, замену, когда меняются все - снабженцы, желтушные технари, инженеры и командиры, а сиротинушка-самолет остается дальше заростать местной флорой.

В обшем, через три года «десятка» представляла собой жалкое зрелище. Грязный, заброшенный, полуразобраный, стоящий на стоянке, заросшей желтой травой, он только номинально носил гордое звание «самолет».
Не зря на нем по густой бортовой пыли было кем-то написано: «Склад, работает с 9 до 18, спросить техника Васю»
По слухам там даже мыши жили.
Да что говорить, если на N10 вместо сиденья борт-радиста стояла... солдатская табуретка!
Вот такое чудо нам и предстояло восстановить за три дня.

Руководить безобразием назначили инженера полка Водовозова.
Командир просто сказал ему: "Водовозов! Не будет «десятка» через три дня летать - ключ на 32 в жопу засуну. Рожковый".
Получив столь мудрое указание сверху, инженер задумался.
Найти, чего не хватает, достаточно легко. Сначала - визуально. Радио и электрооборудование покажется при проверке под током. Потом сделаем движкам холодную прокрутку - где дыры есть, оттуда польется.
Людей для восстановления - навалом, будут технари круглосуточно в три смены работать как миленькие. У меня ведь тоже набор рожковых ключей на 32 есть!
Но главный вопрос - где, где, черт возьми, взять все эти недостающие агрегаты?!

И ведь додумался, где их взять!
Все гениальное - просто. Взял наш инженер другой, летающий самолет, который через три дня должен был отправиться на регламенты в ТЭЧ и уже вылетал все «плюсы». Поставил его рядом с «десяткой». После чего жужжащие технари распугали всех мышей и трудолюбиво переставили все недостающее с одного самолета на другой, уложившись в два (!) дня.
Утром третьего дня самолет прогазовали, заменили потекший маслонасос и назначили облет на 14-00.

Провожали экипаж на облет почти всей эскадрильей. Как настоящих героев. Не было только оркестра, флагов и пионеров. Роль последних выполняли чумазые технари.
Командир экипажа, татарин Алик Хасанов, перед входом в самолет широко осенил себя крестным знамением.
Радист Величко напомнил штурману, что согласно НПП при экстренном покидании самолета, он - радист - делает это первым.
На что штурман почему-то зло сказал «Блядь!»
Остальные хмуро молчали, про себя кляня глазастого Генералова и проверяя, надежно ли затянуты парашютные ремни.

Все закончилось хорошо. Самолет благополучно облетали. Только на разбеге передняя стойка стучала так, что, по словам командира «у меня все коронки почти с зубов слетели!». Ну, да это мелочи.
Радостный сохраненным в пределах ключа на 14 размером жопы инженер выкатил технарям и экипажу 5-ти литровую канистру спирта и погнал докладывать об успехе человеческого разума на КП.
Спирт выпили.
Все агрегаты переставили на родной самолет.
А «десятку» после этого стали называть «Летучий голландец»

В.Хорошилов