Позывной "Аляска"
(Памяти Андрея Фёдоровича Равнавнаута)
Он появился во взводе с приходом нового карантина...
Призыв весны 1988 года.
Я только что получил третью "соплю" на погон , а вместе с нею и должность Замкомвзвода. Командир взвода наш, капитан Калугин, - человек крутого нрава,строгий но справедливый,он был для нас "отец родной", протянул мне пачку военных билетов:
-На, сержант, ознакомься... В наш взвод, под твоё начало...
Уже сидя в ленкомнате и перелистывая военники, я натолкнулся на его фамилию - РАВНАВНАУТ... Что это? Кто?
Могу поспорить с любым из вас, что вряд ли кто из вас слышал подобную фамилию!!! Как вы думаете, кем был он по национальности?! Никогда не догадаетесь!!! Он был ЧУКЧЕЙ!!!
До этого я про чукчей знал только по анекдотам, а тут - "живой", настоящий, да ещё в моём взводе!!! С одной стороны это здорово - единственный на всю бригаду чукча, и у нас, а с другой... вот именно, что "по анекдотам". Подумалось тогда: "Какому военкому пришла в голову несомненно мудрая мысль, призвать чукчу, потмственного оленевода (как потом выяснилось) в отдельную бригаду спецназа ВДВ? На деле же всё оказалось гораздо лучше....
Чукча оказася небольшого роста, коренастый и загорелый до черноты. На своих первых стрельбах показал потрясающий результат - положил все 12 патронов из АК в "десятку"! Тут же приказом по бригаде был назначен снайпером.
Все анекдоты про чукчу были не про него - Андрей был неплохо образован, начитан, эрудирован и что немаловажно, отлично рисовал. До сих пор храню свой дембельский альбом, нарисованный другом. Да-да, именно ДРУГОМ! Дружить он умел. Дружил бескорыстно...
"В тундре по-другому и не бывает", - говаривал он. Воспитание северное (или национальное?). Во взводе его все любили. Чукча был душа любой компании. Знал кучу анекдотов(в том числе и про чукчей), играл на гитаре и баяне.Выпить был тоже не дурак.В общем, он влился в коллектив так, что казалось, мы его знаем уже сто лет.
- Скоро учения, Андрей, - сказал я ему, - тебе, как снайперу, позывной положен... Как думаешь отзываться?
- Аляска, - ответил он.
- А почему вдруг "Аляска"? Это же вражины! Америка.
- Для чукчей нет врагов, - ответил тот с северной мудростью, - Меня ещё дед, а потом и отец учили, что нельзя в людей стрелять. А "Аляска", так это потому что там тоже чукчи живут, - сказал он и рассмеялся.
Так и стал он чукчей с позывным "Аляска".
А то, что в людей стрелять нельзя, так в этом я его не мог переубедить. Он был по-своему прав.
Дембеля ждёшь всегда... С самого первого дня службы. Дембель неизбежен, как крах империализма. И вот он наступил... Долгожданный... Осенний... Уже почти "зимний"... Уговорил ротного отпустить со мной до вокзала чукчу, я поставил "отвального" и мы с Андреем отчалили.
В ожидании поезда пили втихаря пиво, говорили про то, как после службы чукча-"Аляска" приедет ко мне в Москву, обещал помочь ему с поступлением в Суриковское... Да о многом ещё поговорили. Обменялись адресами. И я уехал на гражданку... А чукча остался служить... Он был уже младшим сержантом.
Мы переписывались с ним где-то с полгода, а потом он пропал... Совсем пропал. Писем от него больше не было.
Месяца за 2 до этого я получил от него письмо, где Андрей сообщал, что бригаду нашу передислоцируют в Карабах. Потом были письма оттуда... А чуть позже - как отрезало.... Ну ни одного письма.
Я пробовал его тогда разыскать, но безполезно...
Дальше был путч и следующий за ним развал Союза...
А чукча так и не нашёлся.
Всё выяснилось спустя три года. Как это обычно бывает, случайно...
...Мы встретились в метро... Я, бывший сержант спецназа ВДВ, и мой бывший подчинённый радист Лёва по прозвищу "Хохол".
Встретились, налетев друг на дружку в давке перехода на Новослободской. Обрадовались - не то слово! Обнялись по-братски.
На радости бросили все дела и забурились в кабак. "Хохол" был проездом в Москве. Вечером должен был уезжать. Выпили, вспомнили службу, учения, ребят, взводного...
- Слушай, Лёва, а ведь ты же на полгода позже меня призвался? - спросил я.
- Да.
- Так может, ты знаешь куда "Аляска" делся? - спросил я, особенно не надеясь ни на что, - Ты-же, вроде, с ним вместе в Карабахе был?
"Хохол" изменился в лице , на скулах заиграли желваки. Он налил рюмку водки,выпил молча.
- Ты разве ничего не знаешь ?- и, выдержав паузу, сказал, - Погиб он. В Карабахе...
Как гром с ясного неба!!! Я сидел, переваривая услышаное. Это был настоящий шок!!! Да у какой падлы рука поднялась на безобидного снайпера - чукчу!? Да ведь он сам не капли крови чужой не пролил! Поэтому всё время на блок-постах и стоял. В Карабахе... Он сам мне писал об этом.
Лёва-"Хохол", видя моё состояние, быстро наполнил два бокала водкой. Один подал мне.
-Давай, не чокаясь, за "Аляску"...Ведь он не просто погиб, он мне жизнь спас... Да и не только мне. Нас восемь человек было... Мы выпили. И вот, что он мне поведал...
На блок-посту тормознули жигулёнок с "азерами". Обычная проверка. Ничего особенного. Но в багажнике кто-то из солдат заметил кинжал. Так как был приказ изымать всё найденое оружие, кинжал был изъят. Всё чин-чинарём, по закону, с протоколом.
Один из четверых "азеров" бросился в драку с нашими десантниками, пытаясь отобрать кинжал. Кричал, что это их семейная реликвия, что этим кинжалом ещё его пра-пра-прадед турок резал, и так далее в таком же духе. Но приказ есть приказ, и кинжала ему никто не вернул. Он даже денег чемодан целый предлагал: хрен-не отдали ему "ножичек", тем более на блок-пост уже особисты приехали и "азер" был послан на huй.
-Аллах всё видит,-сказал он на прощание - Икнётся вам это ещё....
Тогда никто не придал значение его словам. Но "икнулось" очень скоро. В следующее дежурство этой смены бойцов. Там был и чукча.
В небольшом строении блок-поста, три на три метра, находились три человека отдыхающей смены, трое бодровствуюшей, начкар-прапор, Чукча-"Аляска"-разводящий. Была ночь. Летняя жара не отпускала даже ночью. Было душно.
По этой причине единственная зарешётченная форточка была открыта.
Чукча не любил жару. Он себе места не находил при такой погоде. Ему не спалось. Он сидел за столом и по обыкновению что-то рисовал.
Трое и начкар спали на топчанах, трое других бойцов резались в домино, в "креста". А "Аляска" рисовал...
И вдруг в окно влетает граната! Ф-1. Кто служил, тот знает, что это такое, да к тому же на такой площади 3 на 3 метра...
Окаменели все. Уже ничего нельзя было сделать - дверь закрыта, подхватить гранату и швырнуть её в решётку окна шансов вообще никаких...
Ничего нельзя было сделать, а чукча сделал!
Он метнулся к гранате, схватил её и, не раздумывая ни секунды, сунул себе под бронежилет. В ту же секунду прозвучал взрыв!
Ещё через пару-тройку секунд, еще не успел рассеяться дым, а в ушах смолкнуть звон, все бойцы были снаружи.Устроили облаву.
Ещё через полчаса поймали того азера,который гранату в окно вкатил. Как он к блок-посту через караул пробрался? Так очень просто: он наших трёх солдат точными выстрелами в голову снял из "макарки" с глушителем. Тот самый "азер", у которого кинжал отобрали, оказался местным боевиком и одним из лидеров движения за освобождение Карабаха. А в прошлом - прапорщик спецназа ГРУ.
Его не стали сдавать особистам. Расстреляли там же, где и поймали. Расстреляли молча, без пафосных слов и оглашения приговора.
Он ни о чём не жалел, единственное, что сказал перед смертью, что жаль, не успел наших побольше завалить.
А чукчу - "Аляску" вынесли из строения на сорваной взрывом двери. Он был мёртв. Взрыв не испортил его лица - осколки ушли в тело.
Чукча улыбался.
Уже на третьем месяце жизни на станции Мирная я поняла, как местная популяция офицерских жен вычисляет вновь прибывших. Новенькие всегда ходят с дамскими сумочками. С риди-, прости, Господи, - кюлями. В которых лежат кошельки с бесполезными деньгами и бесполезные ключи от казенных квартир. И на каблуках, которыми они очень смешно ковыляют по разбитым дорогам там, где нет тротуаров (а их нет нигде), и царапают сухую пыльную землю там, где дорог тоже нет. А если дождь, новенькие ходят с беспомощными зонтиками и стоически сглатывают льющуюся по лицу воду пополам со слезами и соплями. Каждая новенькая, желая сделать приятное аборигенше, продающей молоко, делает комплимент его дешевизне, после чего на следующий же день цены на молочные продукты взлетают вдвое. Резиновые сапоги, плащ-палатки и «вы чо, охуели?» появляются позже.
В тот момент, когда мы, ошалевшие и заржавевшие от нескольких суток в поезде, скрипя суставами, выползли на аэродромные плиты, заменявшие перрон в пункте назначения, на станции Мирная не было НИ-ЧЕ-ГО. По нашу сторону поезда простиралась безжизненная степь, и единственным признаком цивилизации в ней был огрызок грунтовой дороги и ярко-синий щит «Счастливого пути», под которым дорога заканчивалась. А между тем Лехе следовало кому-то доложить о своем прибытии. Доложить о прибытии - это первое, что должен сделать офицер на новом месте службы. Потом уже можно пописать, умыться, побриться и т.д. Кстати, это хорошее правило - оно помогает не растеряться в незнакомой обстановке.
Поскольку в пустой степи наше прибытие, кажется, никого не интересовало, Леха снял фуражку и полез под вагон, надеясь на другой стороне найти кого-нибудь, кому можно доложиться.
Оставленная при багаже, некоторое время я рассеянно прислушивалась к нетрезвой болтовне проводников, потом поезд чихнул, свистнул и уехал, увезя их с собой, и я испугалась так, как никогда до этого. Потому что по другую сторону колеи ТОЖЕ ничего не было. Вообще ничего. Только огромная, выжженная солнцем и выдубленная ветром степь, стеклянное небо и полоумные кузнечики. Я сидела посередине всего этого со своим телевизором и ревела от мысли, что Леха, проползя под вагоном, влез в него с другой стороны и уехал дальше в Китай, выбросив меня, как ненужный чемодан. Я тогда не знала, что меня-то Леха еще может выбросить, но телевизор - никогда.
Потом уже, спустя два-три месяца, я обнаружила, что там была и станционная будка, и штаб дивизии в каком-то полукилометре от нее, и еще какие-то постройки, и даже люди. Оказалось, что с перрона из аэродромных плит их было прекрасно видно. Не знаю, где оно все пряталось в тот самый первый день. Чудеса маскировки.
Но настоящий офицер даже в арктических льдах найдет, Кому Доложить, и уже через полчаса появился и Леха, и грузовик с двумя военными, и нам сказали «Добро пожаловать», и пожали руки, и сказали, что очень рады и давно ждали.
- Моя жена, - сказал Леха и показал меня приехавшему за нами капитану. Капитан посмотрел на меня, как папуас на Миклухо-Маклая, и задал удивительный вопрос:
- Так вы что, тоже приехали?
- Ну да. Разве непохоже? - удивился Леха.
- Впервые вижу, - пробормотал капитан и поволок в кузов наши вещи.
Я, кстати, тоже видела его впервые, и меня это ничуть не удивляло.
Солдат за рулем тоже вел себя странно. Леха с капитаном телепались в кузове, а две главные драгоценности - меня и телевизор - определили в кабину, и я всю дорогу старалась произвести на бойчишку хорошее впечатление. Он молчал, иногда угукал и исподтишка косился на меня, как на спущенного с поводка носорога. И лишь много времени спустя до меня дошло, почему у встречавшего нас капитана был такой вид, словно он борется с желанием потрогать меня рукой и сказать «Ух ты!» Дело в том, что Настоящие Офицерские Жены НИКОГДА не едут в Дальний Гарнизон вместе с мужьями. В лучшем случае - через пару месяцев, после того, как он обживется-осмотрится-устроится. Но чаще все же никогда.
Потом было офицерское общежитие, где мы были единственными постояльцами, если не считать тараканов. Впрочем, тараканы были не постояльцами, а скорее законными хозяевами. Они сидели на стенах, сложив лапки, ревностно следили за нашими действиями, и казалось, что они обмениваются критическими замечаниями.
А потом началась какая-то фантасмагория, и я до сих пор не уверена, что все это мне не приснилось в дорожной усталости. Пришли два мужика в штатском, пьяные и веселые, попытались ввалиться в нашу комнату, но застряли в двери и оттуда начали орать, что они тоже офицеры, тоже ротные и тоже саперы, что один из них вот-вот уезжает отсюда ко всем ебеням, а Леха приехал на его место, и что вот сейчас они празднуют у него дома этих самых ебеней, и надо немедленно отпраздновать и Лехин приезд, потому что если бы Леха не приехал, то хрен бы он отсюда вырвался, и короче, ребята, собирайтесь, пошли к нам, потому что там уже сидит толпа человек в двадцать, которая ждет только вас, и выпивки у них залейся, но если у вас есть, то тоже возьмите. У нас было. Мы взяли и пошли. Шатаясь от усталости и поддерживая друг друга на поворотах.
Толпа из двадцати человек встречала Леху овациями, а меня - тем же тихим и недоверчивым изумлением, которое я поняла впоследствии. В тот вечер я подумала просто, что они залюбовались. Но мне это было уже по фигу. Масса незнакомых людей, в центре внимания которых мы вдруг оказались, орала, наливала, чокалась, хлопала по плечам и лезла обниматься. Я не запомнила ни имен, ни лиц, ни званий. Запомнила только, что через неделю, сдав дела, хозяин этой квартиры уедет к ебеням, и она станет нашей, в доказательство чего нам тут же передали запасной комплект ключей. Местонахождение квартиры я тоже не запомнила, но от ключей не отказалась.
В тот же вечер я имела удовольствие прокатиться на мотоцикле с коляской по пересеченной местности. Водитель, наш будущий сосед-старлей, был пьян, сидел, как мне казалось, спиной к рулю и все время размахивал руками, показывая нам местные достопримечательности. Достопримечательностей мы не разглядели, потому что ночь была безлунна, а у мотоцикла не горели фары.
Кроме нас с Лехой на мотоцикле стояли и висели еще человека четыре, которым вообще не надо было никуда ехать - им просто захотелось нас проводить.
Всю ночь я ехала в поезде, который свистел, визжал и плевался коньячным паром.
Вскоре мы переехали из общежития в тот самый ДОС. Если кто не знает, ДОС - это Дом Офицерского Состава. И от обычных домов от отличается так же, как и Офицерский Состав от обычных людей, даже если выглядит простой пятиэтажкой. Вот хотя бы номер. Знаете, какой у нашего ДОСа был номер? Нет, названия улицы не было. Там вообще не было ни одной улицы. А ДОС был N 988. Еще там были ДОСы N 745, 621, а номера четырех других я уже не помню. Конечно, выговаривать такие сложные номера на морозе было сложно, поэтому все дома имели клички. Наш,например, назывался Горбатым. Он стоял на пригорочке, и три первых подъезда были на этаж выше четвертого и пятого. Еще там был Копченый, получивший свое прозвище из-за пожара в начале семидесятых, был Зеленый и был еще один, который все называли уважительно по имени-отчеству - Дом, Где Живет Комдив. Этот был элитным - там электричество отключали только два раза в сутки.
Вскоре после нашего новоселья Леха впервые проявил себя как добытчик. Он принес домой две бутылки портвейна в целлофановом пакете. Т.е. в пакете не две бутылки, а только их содержимое. Потому что у Лехи не было пустой тары для обмена. Тара была на вес золота. Впрочем, перелить портвейн из бутылки в пакет - дело нехитрое. Гораздо сложнее его потом из этого пакета наливать в посуду для непосредственного употребления. Особенно когда этой посуды нет. Дело в том, что мы с Лехой, как я уже говорила, ехали в Забайкалье налегке, в полной уверенности, что весь жизненно необходимый хозяйственный минимум сможем приобрести на месте. Хренушки!!! Я тогда просто не знала, что такое НАСТОЯЩИЙ минимум. Это когда в магазине - три полки мышеловок, полка фотоальбомов в роскошных кожаных переплетах и хрустальные вазы, которые не продаются, потому что дефицит. А в квартире... Однако про квартиру потом. В общем, на тот момент, когда удача улыбнулась нам портвейном, у нас из посуды имелся только полуторалитровый эмалированный ковш (тарелку мы купили уже позже). Из него мы и пили по очереди. Один пил, а другой в это время держал пакет и зажимал пальцами маленькую дырочку, которую мы прорезали в нижнем углу, чтобы проще было наливать. Потом менялись местами.
Таки собственно о квартире... В общем, ничего примечательного. Четвертый этаж, кухня, раздельный санузел и длинная, узкая комната-кишка. Кухня была большая, а в комнату вела двустворчатая стеклянная дверь, поэтому, когда я рассмотрела квартиру при дневном свете и с трезвых глаз, она мне сразу понравилась. В кухне помимо четырехконфорочной электрической плиты, с которой я так и не нашла общего языка, имелась школьная парта, сколоченный прежними хозяевами рабочий стол, похожий на гигантский посылочный ящик, занавешенный шторкой (шторку, правда, они сняли и увезли), и огромный глубокий противень из нержавейки. Противень был до краев забит окурками - бывший хозяин квартиры праздновал свою «отвальную» больше недели, и выносить мусор ему было некогда. Всю остальную мебель мы добывали собственными силами. Из шести казарменных табуреток, нескольких необрезных досок и борцовского мата Леха соорудил двуспальную кровать. Из подобранной у помойки шкафной дверцы и четырех украденных у аборигенов поленьев - журнальный столик. В качестве письменного стола была притащена не какая-то там школьная парта на железных ногах, а настоящая - из батальонного учебного класса. Когда мне было скучно, я изучала автографы, вырезанные на ее суровой деревянной поверхности, и пыталась представить, чем сейчас занимаются их авторы. Особенно те, которые «ДМБ-63»...
Спустя два месяца мои родители все-таки прислали нам контейнер. Им кто-то из знакомых сказал, что военная семья без контейнера - и не семья вовсе, а так, недоразумение. Как балерина на лесоповале. Таким образом наше хозяйство пополнилось двумя школьными книжными шкафами и холодильником. Оно вообще много чем пополнилось - даже веником, потому что в контейнере оставалось свободное место, но шкафы и холодильник были наиболее крупными предметами. Холодильник, правда переезда не вынес, и где-то на полпути испустил свой фреоновый дух. До следующего лета мы его использовали в качестве шкафа, а потом обменяли на китайскую кожаную куртку у соседей. Соседи, - капитан Толян и старлей Юрка, - как раз собирались открывать в Мирной бар, и сломанный холодильник им был нужен до зарезу. Пустые пивные банки им тоже были нужны, и их мы отдали просто так, без обмена. Что-то нам подсказывало, что до следующего Нового года мы на станции уже не дотянем, и украшать этими банками елку нам больше не придется.
Еще через какое-то время Леха обзавелся велосипедом. Это, конечно, было не так круто, как мотоцикл с коляской (мотоциклов на станции было всего штук пять, и их владельцы были заносчивы и пренебрежительны), но для начинающего ротного - все равно что папин автомобиль для 17-летнего оболтуса.
Ближе к зиме в ходе дефицитно-распределительной кампании в батальоне Леха вытянул счастливый лотерейный билет - немецкий бюстгальтер и три куриных яйца. Яйца с презрением отверг в пользу коллектива, потому что я уже работала в военторге, а талон на немецкий бюстгальтер обменял на талон на стиральную машину. Узнав об этом, я его забранила совсем как старуха старика за золотую рыбку. «Лифчик ты и сама себе связать можешь, - отрубил Леха, - А стиральную машину я сам не сделаю». С тех пор я с Лехиной логикой больше не состязаюсь. Машину, правда, Леха немного помял по дороге из магазина - он ехал на ней с ледяной горки и не успел увернуться от ухаба. К слову: в те времена отечественная бытовая техника была не в пример надежнее нынешней импортной. В нашу трепетную «Занусси», например, Лехин бушлат даже не умещается, а вот то конверсионное недоразумение с вертикальным взле... загрузкой даже после аварии на ледяной горке играючи не только стирало бушлаты, но даже мыло посуду (тоже Лехино ноу-хау). А швейная машина «Чайка», привезенная мне моими родителями, имела движок от истребителя и могла шить брезент, войлок и тонкую фанеру. И не ломалась, даже когда я молотком выбивала иглу из гнезда. Вообще-то мои родители приезжали к нам не столько ради того, чтобы привезти швейную машину, сколько ради того, чтобы прокатиться. Они тоже приехали поездом, причем в СВ, успев по дороге даже покутить в Чите у папиного одноклассника. За те три дня, что они у нас гостили, мой папа успел открыть мне глаза на ту сторону жизни, о которой я даже не подозревала. Как-то в моем сознании очень быстро закрепилось, что продукты бывают только в пайках, по талонам или по военторговскому блату. Папа же, блуждая по гарнизону в поисках «чего-нибудь и закуски» забрел в местный военный супермаркет и увидел в витрине Мясо, которого в Москве в тот период уже не было. Сезон прошел.
- Что это? - спросил папа.
- Баранина. Разве не видите? - ответила Машка Скрытникова, с которой мы еще не успели подружиться, и которая, конечно, не знала, что за мужик стоит перед ней.
- И что, продается? - удивился папа.
- А на хуя она тут, по-вашему, лежит? - Машка тоже удивилась, потому что ей никогда раньше таких вопросов не задавали.
- И что, можно купить? - не отставал папа.
- Деньги есть - покупайте.
- А сколько можно?
- Сколько нужно - столько и можно.
- Что, вот прямо так можно купить?
- Нет, бля, через жопу правой ногой, - рассердилась Машка, - Мущщина, не морочьте мне голову, я замужем.
Потрясенный неосязаемой связью между бараньей тушей и Машкиным мужем, папа тут же купил баранины на все деньги, заныканные на пиво, и в тот же вечер безжалостно развенчал мой миф о том, что в мирненских магазинах пища вообще не продается. Этот миф я придумала, чтобы достойно прикрыть от окружающих свою неприязнь к электрической плите и к кухонному труду как таковому.
Еще родители сделали перестановку мебели. Они были большими любителями этого дела.
Не успели мы после их отъезда вернуть наши нехитрые мебеля в прежнюю диспозицию, к нам нагрянул Лехин отец. Он тоже сделал перестановку, поставив один книжный шкаф вверх ногами, а другой - горизонтально, плюс к этому соорудил угловую полочку под телевизор. Он сказал, что смотреть телевизор, лежа на нарах и переключая программы большим пальцем ноги вредно для зрения. Полочка была слаба здоровьем, то и дело норовила телевизор уронить, и ей пришлось приделать костыль - лыжную палку. Чтобы вторая лыжная палка не пропадала без дела, Лехин отец отодвинул вертикальный шкаф на метр от стены, положил на него палку одним концом, а другим - на стоящий неподалеку холодильник, и заявил: «А занавесочку сама повесишь»... Оказалось, это такая кладовка для разных вещей...
Однако хватит ностальгировать. Что любопытно - эта ободранная, несуразная, не своя квартира с нищенской казенной обстановкой до сих пор кажется мне лучшим домом из всех, в которых я когда-либо жила. Хотя бы потому, что это единственное в моей жизни жилье, из окна которого был виден горизонт.
А вообще я вам так скажу: в гарнизоне жить можно. Жить можно везде, где живут люди. Даже если кажется, что это вообще не жизнь.
Главное - не забывать мудрые слова Карлсона, который живет на крыше: «Если человеку мешает жить только ореховая скорлупа, попавшая в ботинок, он может считать себя счастливым».
Вообще-то этого царя Пушкин вывел достаточно глупым.
А вот наш Додон был умным.
Может жизнь такая была... Может еще что-то... Но скорее всего - жизнь.
***
Хоронили мы Додона всем полком.
Половина управления округа пришла проститься с ним.
Были и еще какие-то лица. Много лиц...
Наверное те, которых он учил когда-то... С кем служил, с кем дружил. Кого драл нещадно, за ошибку малейшую. Те кто на всю жизнь запомнили слово «додонизм»...
***
Владик Додонов был хорошим связистом.
Определили его в радисты опосля призыва.
Благодаря музыкальному слуху и, пяти классам по баяну, азбука давалась ему легко. Кисть на ключе разработал быстро, а на датчике ему вообще не было равных.
Один бзик был в то время у Владика - уж очень он интересовался почему в сети радисты общаются вполне понятными кодами, зато как криптограмму передавать, или принимать, хрен ногу сломает...
***
Владик три года прослужил и пришло ему время собирать дембельский чемодан, чтобы выдвигаться в родной Брянск, а тут приезжает какой-то дядька в форме полуполковника на приемный центр и беседует с Владиком сугубо секретно. В Ленинской комнате.
Сразу после беседы и родился новый старший специалист СПС КТПО КГБ СССР при СМ, благо в шестидесятые годы они были сверхсрочниками.
***
Старший сержант сверхсрочной, старшина, курсы младших офицеров...
***
Владик был статью не очень велик.
Маленький, тощий как селедка, а вот чем брал, так это голосом. При росте в 160 сантиметров обладал шаляпинским басом, что и вводило в заблуждение разговаривающих с ним по телефону...
***
Когда Додона опускали в могилу неожиданно залился слезами старенький полковник. Он уже пьяненьким был, поэтому и заскулил прилюдно: «Александрыч, спасибо тебе за все...»
***
«... А я тогда Борисыч начальником связи был в Посьетском отряде. Мы когда ключевой блокнот потеряли такой шум поднялся, ты бы знал. Всю спецслужбу мы тогда вывернули наизнанку. Искали даже под сейфами и чуть не на потолке. Нет его и все тут. А у него гриф «сов. секретно». Начальник поста клялся и божился, что согласно приказа 0080 сначала все на учет взял, проверил все количественно, галками отметил по сопроводительному письму. При этом он мне тыкал этой сопроводилкой в морду, где действительно стояли карандашные галки. Как не крути, но один блокнот к Т-217, Т-219 мы потеряли. При внутренней проверке это выяснилось. Делать нечего, надо докладывать... Я когда командиру доложил, того чуть инфаркт не хватил. Кажется один НачПо обрадовался, он на меня уже давно зуб точил... Особиста подключили... тот пришел на пост что-то понюхал, посмотрел и вердикт вынес, что докладывать в округ надо нам по своей линии, а он по своей доложит... Типа мы не знали, что нарушения по пункту «А» докладываются немедленно...
Ну, доложили... Меня сразу телеграммой от исполнения служебных обязанностей отстранили, отстранили начальника штаба как начальника ШО, приказали сидеть и ждать представителя округа... Сидим. Ждем... Приезжает к нам капитан. Маленький такой, тонкий как оса, и начинает меня, майора, дрючить. Голос у Александрыча сам знаешь какой. Он пока орал пол штаба обосралось. Я-то испуганный, но не должен ведь орать капитан на майора. Мякнул я ему что-то про субординацию, дык он кулаками потрясать начал. Честно сказать я от такого напора охренел и решил, что будет, то и будет... Додон-то наш выорался и потом мне говорит: «Слушай, Вань, ты ведь знаешь, что секретные документы не пропадают...» Я соглашаюсь, конечно, с мнением офицера спецслужбы округа, а сам думаю: «тебя бы на мое место, салабона...» А Влад мне: «Давай, значит так порешаем. Сегодня уже поздно, завтра начнем поиски. Начнем с обеда. А до обеда я отдохну, подумаю. У тебя речка есть где можно рыбу поудить? Мне когда я рыбу ловлю думается легче...» Бля, капитанишка совсем зарвался, думаю, какая нахуй рыбалка? Меня расстреляют без суда и следствия, а этот дурак на рыбалку... Потом подумал: один хрен погибать пусть хоть лишние пять часов поживу... Обеспечили мы Додона орудиями лова и отправили на шишиге узловской в 6 утра на Рязановку (речка у нас такая есть). И что ты думаешь? Приезжает в тринадцать часов Додон с рыбалки и довольно выкладывает передо мной пленочную упаковку оранжевого цвета, распотрошенную, пустую, таблиц там нет, только по обложке можно понять, что к «Эльбрусу» это отношение имеет прямое. Я за сердце схватился. Думаю, сука он, Додон этот, знал наверное, где собака зарыта, поэтому и на рыбалку напросился... Начали мы по журналу учета перешифровальных и ключевых блокнотов сверять серию и экземпляр. Сверили, и, понимаешь Борисыч, охуели, я тебя открытым тектом говорю, охуели и все тут. Серия не наша, экземпляр запредельный какой-то, в ПВ четырехзначных отродясь не бывало... Додон тоже в ауте. Он оказывается рыбу сидел удил. Глядь, а по перекату что-то оранжевое плывет, ну... Додон, ясное дело не погнушался в воду зайти и лапкой своей тщедушной вытащить эту херню. Нюх у него чтоль... Упаковка... Наша... Эльбрусовская- Яхтовская.... Мля! Вот удача ! Жаль только серия не сошлась... У меня от сердца отлегло. Был бы блокнотишко с полным набором - туда-сюда. Хотя тоже не слишком легко.
А тут налицо компрометация государевых шифров и все такое. Блокнот-то взрезанный...
Походил Додон по посту, крутанулся пару раз разочаровано... Говорит: «Вы точно все проверили здесь? Рассылку проверили? Может быть на комендатуру выслали?» Мы, вчетвером, обреченно блеем ему: «Перепроверили, переискали на сто раз...»
Посидел Владик, чая крепкого выпил, беломорину выкурил (он кроме Беломора, сам знаешь, ничего до смерти не курил), встал, походил кругами да как заорет: «Да куда он мог деться??? Тут он где-то!!!» и кулачком по сейфу хрясь! Шмяк... Что-то упало внутри сейфа, но это «что-то» услышали все. Вскрыли мы его, сейф... Вот он... Лежит блокнот наш.
Ты знаешь Борисыч что это было ? А все было просто. Мы по весне посылку получили большую. Нам шифрами надо было все комендатуры и заставы обеспечить. А сейфик начальника маленький. Козлина начальник поста поленился разнести по разным упаковкам блокноты и внести их в журналы учета и выдачи шифров, и вбил всю эту хуйню в свой сейф. Как он впихивал не знаю. А тут еще момент. У нас в отряде с пластилином было туго, а пластилин в нашем деле, сам знаешь ценился сильно. В устройствах для опечатывания мы мастику штатную старались не применять, она к печатям липла, а вот пластилин... Короче там дело какое было, начальник поста пластилиновую заначку себе сделал и прилепил ее к верхней стенке сейфа изнутри. Когда посылку с блокнотами вбивал в сейф, один блокнотик прилепился к заначке этой и... завис. В прямом смысле этого слова. Не дернул бы Бог Александрыча по сейфу кулачишком стукнуть, расстреляли бы нас всех к ёбаной матери... А вообще Додона тогда наградили. Не орденом конечно, но деньгами премировали от округа, шутка ли, рабочий блокнот выявил и еще выявил нарушение правил скрытого управления войсками у красноармейцев. В рязановском укрепрайоне боец-засовец оказывается повздорил с начальником пункта ЗАС, украл у него упаковку от блокнота и выкинул в Рязановку-речку, он ведь не знал, что Додону рыбки половить захочется... »
***
Бормотание старого полковника в запасе я дослушивал уже а автобусе. Думалось мне, что, так и останется царь Додон, сверхсрочник, дошедший до подполковника, этаким удачливым монстром в памяти нашей ...
А ведь это было не так.
Додон переломал сотни копий, будучи уже начальником шифроргана.
Его пеняли образованием в 8 классов и профтехучилищем, его называли недоучившимся лейтенантом, смеялись над его краснознаменным значком с буковками «ВУ (Вроде Учился)».
А Додон, тихонько делал свое дело.
Ему для этого нужна была самая малость - электрочайник, байховый чай и три пачки «Беломора».
Он проверял каждый документ, нещадно перечеркивая его своей чернильной ручкой, ибо нам запрещалось пользоваться шариковыми. Он ходил по нашему центру спецсвязи и задирал каждую бабу указывая ей на недостатки. Он шурудил в печке кочергой выискивая недопаленные нами ключевые документы...Хрен конечно находил, но....
А иногда он садился за машинку.
Как он работал на ней...
Разделывая криптограмму он балагурил со сменой, иногда что-то гундел недовольно... Мне всегда казалось, что он даже не смотрит в бланк разделывая белиберду и превращая ее в осмысленный текст. Он делал это артистически, показывая нам КАК надо работать. И вы знаете, глядя на него, хотелось быть такими же как он...
К начальнику округа и его замам Александрыч ходил вальяжно. Перед ним расступалась шушера жаждущая аудиенции. Пинками двери он не открывал, но всегда слышались шепотки: «Додон... Додон...»
А Додон, всю эту шушеру через себя пропустил, на заставах, на комендатурах, в отрядах. Эта шушера надолго запомнила исполнительскую дисциплину и правила скрытого управления войсками.
Ему можно было ходить вальяжно...
***
Любил попридуриваться.
То на Новый Год офицерам своим сечки от телеграфных аппаратов в шапки и карманы насыплет, то молодому прапору неуставные туфли гвоздями к полу прибьет (тогда любимый личный состав офицеров и прапоров, как на нормальном гражданском узле, в тапочках ходил)....
***
«... ага, а ты знаешь как я с ним схлестнулся в первый раз? Приехал к нам Додон на ОКПП «Николаевск-на-Амуре». С проверкой. Он в первый раз у меня был. Мы пост только год назад открыли. Как зашел, так и давай мандеть: «основные-специальные требования не выдержаны-де, аппаратура размещена неправильно, заземление выполнено с отклонениями, закрытый контур между ЛТА-8 и Т-206, але, мля, товарищ старший прапорщик, сгною... Где ОСТ ? Где ТБ ? А где кувалда?, На чем вы собрались в случае внезапного нападения или кризисной ситуации уничтожать технику государеву ?» Ну... попиздел... спать говорит хочу. В гостиницу не пойду, в аппаратной мне постелите, и завтра чтобы все было устранено, дабы я в акт не вбивал это... Сань, ты представляешь? Я болел в тот день сильно, остеохондроз меня скрутил. Поручил я это дело старшему спецу, а сам тоже спать пошел. Спец запомнил только последние две фразы. Про кувалду и про то «на чем уничтожать технику государеву».
Кувалду он нашел в автопарке.
Нормальная была кувалда с приваренной железной трубой вместо ручки. Весом килограмм в двадцать-тридцать.
А еще у спеца свояк работал на судоремонтном заводе, он с ним за бутылку шила и насчет наковальни договорился...
Наковальню под руководством старшего специалиста СПС втаскивали на пост всем личным составом ОКПП, включая дежурного с помдежем. Втаскивали тихонько, стараясь не потревожить чуткий сон начальника.
Когда Додон проснулся, он обнаружил, что не может выйти из помещения специального поста, ибо в грудь ему упирался округлый бивень мамонтовских размеров, а все остальное место занимало побитое гидравлическим молотом лицо наковальни...»
***
Додон уволился из войск в 1991 году, но еще «служил» гражданским у нас на центре спецсвязи. И все также бухтел и балагурил проверяя нашу службу. Все также садился за машинку и разделывал крипты с изумительной скоростью. Просто так... ради спортивного интереса...
Все также курил свой «Беломор» который он доставал невесть откуда и чифирил...
***
Я помню как майор Суворин (наш Аквариус) возил его по госпиталям.
Я помню, как мы пришли к нему, парализованному, домой, а старик плакал... Хотя... Какой он был старик...
Он уже просто не мог говорить... Он мычал что-то нам и слезы текли по его коричневым, морщинистым щекам.
Я не знаю что он хотел сказать нам...
P.S Что-то налетело на меня сегодня.
Сегодня ровно 8 лет...
"Церковные деньги"
Нашего военного лётчика как-то сразу можно узнать, не спутаешь его с другим военным, а уж тем более, с невоенным. Хоть на космодроме, хоть на авианесущем крейсере, хоть в гарнизоне каком заштатном - всегда точно скажете - вот они, летуны. Не буду хвастаться, что российского от нэзалэжного отличу или от батькиного, но эти в автобусе точно были наши. Автобус, правда, был не наш, мерс турецкой сборки, и ехал он хоть и по разбитой дороге, но не по России-матушке, а по Африке-бабушке. Это наших винтокрылых везли из палаточного лагеря на аэродром для продолжения выполнения уже почти двухмесячной славной миссии под флагом ООН.
С "мужским одеколоном", выносящим из легких продукты переработки поступивших в кровь накануне веществ, не справлялся даже кондиционер, работавший на полную. Разговоры, обычно крутившиеся вокруг двух тем, как лучше пить "шпагу" в такую жару и как не про@бать с причитающимися огромными деньжищами, сегодня был разбавлен предстоящим приездом московского генерала со свитой. Два военнослужащих не принимали участия в общей беседе, да, надо сказать, что и вид у них был не летчицкий, натовская тропическая форма с голубыми нашейными платками явно диссонировала с песочными комбезами остальных. Выпускники Краснознамённого института имели уникальную, характерную только для нашей попавшей за границу авиации, задачу - осуществлять борт-перевод. Незаметный толчок ногой одного переводяги другого предварял родившуюся несколько мгновений назад мысль, но в общем-то был не нужен, ребята понимали друг друга не то что с полуслова, даже с полувзгляда.
- Ты успел церковные деньги оформить?
Ни о каких "церковных деньгах" товарищ, разумеется, не слышал, но, что так же разумеется, подыграл:
- А как же, конечно.
- Не знаешь, как их будут выплачивать, помесячно или поквартально? - продолжал гон первый.
- Вроде, говорили - помесячно, а как там на самом деле будет, хрен его знает.
Все остальные разговоры в автобусе стихли, переводчики считались лицами приближенными к начальственному телу, причем, как к отечественному, так и к ооновскому и вся информация от них имела высший приоритет. От неожиданной тишины темнокожий португалоговорящий водила даже сбросил скорость и опасливо покосился в салонное зеркало. Наконец, один техник не выдержал и спросил:
- А что за деньги такие?
- Мля, - высокомерно произнёс первый переводяга,- нельзя в армии туалетную бумагу к использованию разрешать, раньше хоть в сортирах газеты читали. Программа такая, уже скоро как полгода действует - "Армия и Церковь" называется. Московская патриархия выплачивает всем верующим военнослужащим денежную надбавку в размере должностного оклада.
Нужно отметить, что времена были тогда очень непростые, армию раздирали реформы полоумных демократов, в министерство Обороны то вливали контрразведку, то выливали её обратно, у погранцов появился доселе неведомый начальник - Директор, поговаривали о капелланах, а кобылообразная нардепка даже всерьёз готовилась стать первой женщиной - министром Обороны. Поэтому ничего необычного в новой программе никто не увидел, а наоборот, очень даже заинтересовались.
- И что, всем будут выплачивать?
- Ну, щаз-з-з тебе - всем, будут подходить индивидуально, проверят, веришь ты на самом деле, знаешь ли ты библию и всё прочее, даже от РПЦ человек в комиссию включён, с генералом прилетает, вот он и посмотрит на вас - продолжал фантазировать бортпереводчик.
-Так сколько платить-то будут?
-Ну вот, у тебя сейчас здесь какой оклад? - Восемьсот бакарей. Ну, значит, церковь тебе ещё восемьсот баксов доплатит...
За всю свою тысячелетнюю историю русское Православие не знало такого интереса к своим канонам и догматам, какое проявляло последующие дни винтокрылое воинство. Из подручных материалов изготовлялись крестики, "Отче наш" мозговым штурмом был реконструирован в трёх вариантах и, хотя все они явно отличались от хрестоматийного, это никого не смущало; к удивлению поваров по вторникам, пятницам и на всякий случай по четвергам всё скоромное оставалось на столах.
Капитан Загретдниов осознав, что может пролететь мимо православного счастья, убеждал всех, что он русский по бабушке, которая его даже в тайне крестила, и предлагал всем желающим продемонстрировать свою наличествующую крайнюю плоть. Его крайняя плоть ни у кого интереса не вызывала, шансы капитана оценивались, как близкие к нулевым, а после того, как он стал активно узнавать месторасположение ближайшего ортодоксального прихода, к вертолётам его не подпускали, расписав на всю неделю до приезда комиссии на дежурство по лагерю.
Приехавшая комиссия была немало удивлена набожностью вертолётчиков, но это было списано на жару, тоску по Родине и завышенные нормы спиртового довольствия. Представителем же московской патриархии "голубыми шлемофонами" был идентифицирован невзрачный субъект без знаков различий на камуфляже и все проявления боголюбия концентрировались в местах его нахождения. Субъект был по делам совсем другого московского ведомства, и задача продажи славянских шкафов на африканском континенте никак не вязалась с выслушиванием богословских рассуждений, которыми так и норовили загрузить его новоприобретённые чада РПЦ. Работа комиссии подходила к концу, и в самом её конце, когда были собраны все для оглашения итогов, генерал, произнеся пламенную речь в духе и свете новых веяний, поинтересовался, есть ли вопросы у товарищей офицеров.
- Товарищ генерал, а когда нам будут выплачивать церковные деньги? - спросил не боящийся ни генералов, ни бортинженеров герой Афгана.
- Какие деньги? - подумав, что ослышался, переспросил генерал.
- Ну, церковные,- повторил орденоносец.
Поняв, что над ним не издеваются, генерал обвёл всех печальным взглядом и только смог вымолвить:
- Ну, вы допились...
PS: Прости меня, Господи!
Вы простите, я сегодня быстренько. Вспомнилось вдруг.
Занятия в учебке. Препод - майор объясняет что-то. Про железки, естественно. Все детали и агрегаты у майора иначе? чем "ХРЕНАЦИЯ" не называются. В моём взводе служил мальчишка один, узбек по-моему. По-русски говорил, вроде, неплохо, но свой ступор содержал всегда в полной боеготовности.
На следующий день возимся в боксах - практические занятия как бы.
Вдруг ворота откатываются, и грузно заходят несколько чинов. Комиссия какая-то экспромтом нас посетила. Кто-то из пажей погорлопанил, молодое пополнение представил. Ну? и покатился самый главный в народ. Походил, попугал. Вспотели мы от страха. А тут подходит этот самый главный к узбеку нашему. Не помню уже, с чем он там возился, да только ключи от страха выронил, побелел, вытянулся.
- Как зовут?
- Алёша...
- А по-настоящему?
- Ахмат...
- Как служба?
- Харашо служба, служу савецкому саюзу!
Тут ряды немного колыхнулись от тихого счастья, потому что Ахмат впридачу выдал пионерский салют. Чин грозно оглядел нас, и мы присели. Со сплющенной физиономией он взял руку Ахмата и попытался опустить, но ступор включился, и это было нелегко. Потом чин плюнул дёргать его за руку, указал на какой-то узел и спросил:
- Это что?
Ахмат со всё ещё поднятой рукой побелел ещё немного, потом выдавил:
- У меня написан, я сейчас.
Офицер отреагировать не успел, Алёша опустил руку и быстро-быстро залистал свои записи.
- Вот, ХРЕНАЦИЯ.
У комиссии вывалились глаза, а у нас разогнулись скобы на ремнях. Но смеяться никто себе не позволял. Офицер на выдохе, указывая другой узел:
- Ну, а это что?
Ахмат опять залистал, залистал.
- Тож ХРЕНАЦИЯ!
Сзади раздался стон и глухой стук. Но никто на такие мелочи уже внимания не обращал.
- Хорошо,- сказал чин, уже плохо скрывая душащий смех. - Это ХРЕНАЦИЯ и это ХРЕНАЦИЯ. Чем они отличаются?
Ахмат думал совсем чуть-чуть.
- Это вчера биль ХРЕНАЦИЯ, а это - позавчера биль ХРЕНАЦИЯ.
Тут, значит, трупы повалились уже без всякого страха. Кажется, на ногах никто не устоял. А офицер взял руку Алёши, вернул её в пионерское положение, отдал ему такой же салют и, забрав свиту, отвалил.
И был объявлен перекур.