ЕСЛИ БЫ...

Я открыл книгу и прочитал: 5 апреля 1945 года Советский Союз денонсировал договор о ненападении с Японией.
И пошли вагоны на Дальний Восток. Заскрипели сапогами солдаты. И мой дед тоже, получив короткий отпуск после Германии, уехал от жены и двинул потом как и все - через Гоби и Хинган. "Долбать самураев", как он говорил.

А я бы дорого дал, чтобы вот так вот вдруг - оказаться рядом с моим дедом. Как раз в тот летний день, когда до отъезда еще есть время, и родня гуляет, и на улице теплынь и красота.
Чтобы сесть рядом с ним на табурет, за стол, накрытый чистой скатертью. А в доме полы вымыты и окна нараспашку, а дед - да какой там дед, совсем молодой лейтенант, командир пулеметной роты! - сидит во главе стола, красавец-казак, на которого девки заглядывались. А у него времени на баловство нет, и жена-красавица тут же, и сам он сидит, чуть развалившись, уперев руку в бок и вторую положив на скатерть. Чуть хмельной, веселый - вся жизнь впереди, немца одолели, так неужто японцев не побьем? Побьем.
И солнечный заяц на полу от чисто вымытого стекла в окне, а у порога - сапоги, сапоги, потому что друганы-офицеры из военного городка тоже подошли.

Сесть бы вот так вот рядом с дедом, поднять стакан и сказать: "Ну что, Василий Иваныч... За победу!" "За победу!" - отозвались бы все, и Василий Шарапов, опрокинув залпом водку улыбнулся бы - белыми, целыми зубами - и сказал "Споем, земляки?"
Петь дед любил, я это помню и знаю. И гармонь бы нашлась, это уж точно - чтоб не отыскалось умельцев на ней сыграть, да быть того не может. Вот тогда и споем. А я все глядел бы на деда, рассматривал бы его лицо, руки, медали. И спеть бы тоже не отказался - я знаю все песни, которые он любил, я часто пою их сам себе. "Под звездами Балканскими"... "Волховская застольная", "Казаки в Берлине" - все до последнего слова.
И налили бы, и выпили бы еще, и обратился бы я к деду с каким-нибудь пустяковым вопросом, чтобы только услышать, как он говорит и какой у него голос, похож ли на речь моего отца? А бабка тут же рядом... да и ее как же это я бабкой назову, 25-летнюю Прасковью Дмитриевну, с королевской посадкой головы, с осанкой - точно идет от колодца и воды не расплещет? Какая же она бабка? Молодая жена офицера, вот кто она. И с ней бы я тоже выпил стопку, а она бы чуть пригубила, потому что не любила пить моя бабка. А петь - любила.
"Что стоишь, качаясь, тонкая рябина..." - и это я помню тоже.
А день будет клониться к вечеру, и дед будет курить у окна. Я постоял бы рядом. А потом попрощался бы, пожал руку и вышел. шагнув из того времени в нынешнюю весну, где рядом стоят на тихом кладбище два потемневших креста.

Поезжай, Василий Иванович, на войну. Поезжай спокойно. Ты вернешься с нее, и привезешь бабке из Порт-Артура корейский халат, а себе - японский нож, который через тридцать лет заточки сотрется до тонкой полосы стали. И медаль "За победу над Японией" у тебя тоже будет, я знаю.
Поезжай и возвращайся, дед. Скоро у тебя родится сын.

http://leit.livejournal.com/460933.html?mode=reply

Шарапов

РОЗЫГРЫШ

Был у нас на старой работе сотрудник по кличке «Старик Кульман». Страдал он одним прикольчиком. Любил он заковыристо представляться по телефону. Любовь эта пошла от совершенно иезуитского звучания наших должностей. Я, например, был «заместитель директора департамента по реализации продуктов нефтепереработки и нефтехимии». Старик Кульман соответственно «ведущим специалистом....» Ну вы поняли, именно того же департамента. И поэтому он обычно представлялся кратко. Например:
- Центральная конеферма. Зоотехник Пидренко! Слушаю вас.
Клиенты об этом прибамбахе знали и их это немало веселило. Были правда у него фразочки от которых обычно вешали трубку.
- Главная станция слежения. Старший наблюдатель Героев. Представьтесь, пожалуйста.
Народ тихо охреневал и стучал по отбою. Но вот в один прекрасный день Старик Кульман снял трубку и представился совершенно обыденно:
- Военкомат! Дежурный по первому этажу, старший майор Нефедов.
Абонент, тем не менее, схавал только про военкомат и попросил пригласить майора N. Кульман ничтоже сумняшеся, нажал flash, и коротко объяснив ситуацию, передал трубку мне со словами:
- Ты у нас военный, тебе и ответ держать!
Я машинально ответил:
- Да!
- Андрюха! Ты?
- Ну, я ...
- Привет!
- И тебе не болеть!
- Ну, дык... как там у нас?
- По плану.
- А во сколько мне подтягиваться?
- Давай в 17-00.
- А не рано?
- Раньше сядем - раньше выйдем.
- А сколько брать?
- Бери ТРИ!
- А что так дохрена то?
- Нормально! Справимся! Не такие города брали...
Я сам удивлялся, как легко лилась моя речь, ни тени сомнения не было в моих интонациях. Хотя чего надо было три или кого, я так и не понял. На том конце помолчали, подумали, хмыкнули и ответили:
- Вот блять за что люблю военных, так за то, что у них все заранее известно и все им в жизни понятно! Я тут пол-дня думаю как, во сколько лучше будет и сколько привозить... Мне Саня и говорит, что ты мнешься как институтка на субботнике, позвони Андрюхе да спроси. Ладно жди, буду в 17-00 как штык!

Остров Невезения в океане есть

Море бывает всякоцветно не потому, что его палитра разнообразна. Не верьте древним, видевшим море только Черным, Белым, Желтым или Красным. Но и спорить с ними бесполезно, как со стареющими родителями. Море может быть и серо-буро-малиновым, хотя вода бесцветна - все зависит от его настроения. Ведь оно способно и изнасиловать и лечь под тебя, поскольку двуполо. И страшна как раз его женская сущность!
Оно такое нежное и красивое, Коралловое море. Его не сравнить с простоватой хамоватостью моря Лаптевых или неубедительным спокойствием сурового качка Тихого океана. Но именно здесь, между тропиками Козерога и Рака, рождается тот суровый менструальный цикл, делающий море беспощадной самкой. Тут, в уюте и тепле, рождаются ужасы ливневых дождей, повышенной температуры, пониженного давления и воздушных завихрений, превращающихся в огромные ненавидящие глаза богинь Тайфунии Пасифики и Циклонии Атлантики. И тогда море злобно шипит, плюется пеной, кидается, чем попало, хватает и раскачивает, рокоча: «Плохо тебе, мутит?! Поматросишь и бросишь, амба!» Тебя же, пойманного за шиворот внезапно атлетической хваткой такой прозрачной аристократической руки с голубыми прожилками вен, вдруг захватывает одна мысль: «Скорее бы это кончилось!» Но у женского начала свои правила - их штормит не менее двух дней...
А в чем мужское начало моря? В холодности и выдержанном спокойствии плывущих по нему ледовых полей и айсбергов, которые, как все мужское, уязвимы - их тихо точит теплая, но переменчивая женская сущность. Вдруг перевернувшись, айсберг сокрушителен - миг его ярости страшен. Он не раскачивается, предупреждая, а бьет быстро и неожиданно. И никакого коварства - просто его долго подтачивали: тихо и незаметно от окружающих. Он стоял в своем величии и блестящем сверкании и вдруг ахнул, сокрушил все вокруг, рассыпался на части, уменьшился в размере и поплыл, повинуясь чужой воле, направляясь все дальше - в варные манящие воды, в которых он будет убаюкан, обласкан и окончательно растоплен, где станет оседлым, выпав в вулканический и коралловый осадок и превратившись в едва видную над водой насыпь.
- Да вот же он! Вон он! Джонстон!
- Где? Там только пальмы из воды торчат!
- Добавь увеличение! Видишь?
- Ага! Он что, всего на несколько метров выше уровня океана?
- Да, высшая точка - 12 метров, в среднем - 3 метра. Пошел я к карте, рифов вокруг атолла много, - сказал штурман, отрываясь от окуляра.
Перед нами в варном мареве ленно лежала желтая полоска тверди. Настолько крохотная, что сушей ее назвать было страшно. Когда-то она была еще меньше - в те времена, когда на двух клочках застывшей лавы жили только птицы, и сюда приплывали корабли с единственной целью - собрать гуано с этих «экскрементальных» островов. Потом сюда пришли военные, сгребли прибрежные кораллы, расширив самые большие из них, Джонстон и Сэнд, и рукотворно создав еще два - Акау и Хикина. Они же превратили его в экспериментальный полигон, теперь не вывозя, а привозя сюда всякое «гуано»: в конце 60-х годов здесь, у берегов атолла, были затоплены четыре судна с тремя тысячами тонн горчичного газа и VX, тут с 1958 по 1962 были произведены девять высотных ядерных взрывов, пять из которых были неудачными - ракеты и их боеголовки разрушились на малой высоте, а две из них взорвались прямо на стартовом столе, превратив острова в сплошные зоны радиоактивного заражения, здесь же в 1964 году травили биологическим оружием макак-резус, томящихся на баржах, лежавших на якоре вокруг атолла. А с 1971 года Джонстон превратился в химическую Валгаллу, в которой воины, обитающие в ней, каждый день облачались не в доспехи, а в изолирующие костюмы и противогазы, ели не мясо вепря и пили мёд, а зарин, зоман и VX, хранившиеся в сотнях тысяч снарядов, ракет, мин и просто ржавых цистерн, стоявших на поверхности в штабелях до того времени, когда в 2003 году их начинку окончательно уничтожили, все строения сравняли с землей бульдозерами, снаряды продали Японии для переплавки в новенькие Тойоты и Нисаны и, наконец, оставили измученную землю в покое. Теперь здесь живут радостные чайки, не знающие, что атолл «фонит» так же, как и печально знаменитый Эниветок.
- Здраустуйте, здраустуйте! Советски корабл, ответь Джонстон атолл! - нежданно проснулся 16 канал на непривычно излохмаченном русском языке с плохо скрываемыми нотками паники. Отвечать совсем не хотелось, но «Рейд» продолжил настырно взывать:
- Советски корабл, я вашь американски рюски. Атвэть!
Очень странно было встретить «земляка» на краю Ойкумены, поэтому пришлось ответить. Но по-английски:
- Джонстон, говорит Чарли Чарли Браво 493. Остаюсь на 16 канале. Прием.
Никакого радостного обмена не последовало - «американски рюски» перешел на привычный язык и деловито спросил:
- Чарли, подтвердите, что у вас нет намерения зайти в терводы Джонстона.
- Ни малейшего! - ответил я и хлопнул трубкой по аппарату. Было ясно, что у визави одна забота - убедиться, что «русский спецназ не высадится на берег».
Если бы он знал, что его ждет в ближайшее время...
А мы, полдня покрутившись вокруг атолла, встали носом на юг и побежали к экватору: к летучим рыбам, дню Нептуна и варным водам, рождающим ужасы ливневых дождей, повышенной температуры, пониженного давления и воздушных завихрений, превращающихся в огромные ненавидящие глаза богини Тайфунии Пасифики.
Через неделю, уже возвращаясь во Владивосток, мы узнали, что на Джонстон идет мощный тайфун, вынудивший эвакуировать весь персонал острова на Гавайи. Волны тогда перекатывались через атолл, заставив беженцев дожидаться возвращения две недели. И так было не раз - в 1994 году Джонстон, начиненный химической отравой, был брошен персоналом на целых семьдесят дней. И никакого русского спецназа не надо было, чтобы захватить этот остров Невезения.

ЗАПИСКИ НЕГОДЯЯ

(продолжение)

ЛЮБОВЬ И РИФМА

Раз уж в нашем повествовании мелькнула поэзия, расширим тему. Есть такие рифмы, которые, по причине своей затертости, даже произносить неприлично. Разве что, шутя, как сделал «наше все», который, написав «морозы», зашел было в тупик, но ловко выкрутился, навязав читателю то, что читатель и так ждал, злорадно надеясь на поражения гения. Пройдем и мы великим следом - сначала расскажем про любовь, а потом и про ее рифму - и достаточно прямым текстом.
Шел четвертый сеанс. Пора, - решил он, чувствуя полное доверие ее тела к его прикосновениям.
Ее светлые волосы были коротко стрижены и слегка взъерошены. Она лежала перед ним на кушетке в одних стрингах и нежилась под его руками.
- Удивительно! - говорил он. - У вас такая классная фигурка - так бы и обвел ее мелом на кушетке, чтобы примерять злобным Прокрустом всех остальных.
- Каким-каким хрустом? - спрашивала она, смеясь.
- Ну, это такой мифический герой, у которого была своя мерка, по ней он или вытягивал пациента, в смысле - гостя, - наверное, вы правы, с хрустом, - или укорачивал подрубанием. Вот и я буду по вашей мерке вытягивать, или топориком тюк-тюк, рубаночком вжик-вжик...
- Ужас! - смеялась она. - А я наоборот своей фигуры стесняюсь, плечи широкие, таз узкий, будто я культуризмом занимаюсь. Не знаю, откуда такая конфигурация взялась, да еще при таком росточке маленьком. Как мальчишка.
- А я просто обалдел... И пусть я буду латентным гомосексуалистом, и пусть вы сейчас обидитесь, но я никак не могу сдержаться...- говорил он, наклоняясь все ниже над ее спиной. И когда его дыхание защекотало ее поясницу, а пальцы его вытянутой руки заскользили от ее пятки все выше, (главное, подготовленная неожиданность и нежная, готовая отступить по первому недовольному движению атака - одновременно с разных флангов), она повернула голову, и, весело-изумленно глядя на него через плечо, прошептала (за перегородкой масажист У. массировал очередную бабушку):
- Нифига себе! Но так приятно, черт возьми, что я не...
И уронила лицо в подушку. А через минуту ласк, откликаясь на едва заметную просьбу его рук, крадущихся по ее вздрагивающим бокам, чуть приподнялась и опустилась маленькой грудью в его предупредительно подведенные ладони...
Когда вся подушка была истерзана ее коготками, когда вся ее спина и ноги (и все очаровательное и трепетное между), были исследованы его губами, он потянул ее за плечо, и она перевернулась, глядя на него, разрумянившаяся, с сонной улыбкой. Он коснулся губами уголка ее губ, и, не давая ей поцеловать его, ушел ниже, поочередно беря губами растущие навстречу соски, беря рукой ее безвольную руку и опуская в дебри своего халата, лихорадочно расстегиваясь и отпуская горячее желание прямо в прохладный плен ее пальцев...
Увы, в такие моменты кровь отливает от мозга в таком количестве, что зоны, отвечающие за осторожность, отключаются. И вот он уже сверху, и, поворачивая голову влево, он видит ее загорелое бедро с золотыми от солнца волосками, и ее ноги обхватывают его поверх халата, и буквально на третьем его, еще осторожном движении она громко выдыхает «А-а-а!», и ее начинает колотить - «А-а-а!» - кричит она, и он, продолжая движения, в ужасе пытается закрыть ее рот своим плечом, думая даже, хорошо бы подушкой, бормоча «Тихо-тихо!», но она-а-а-а-а...
И тут же за перегородкой, пытаясь заглушить, запевает над бабушкой массажист У. - чудесный баритон, прекрасный слух, несостоявшийся певец.
- А любовь, а любовь, золотая лестница, - громко поет он, - золотая лестница без перил...
Наконец она утихает. Лежит, вздрагивая, откинув голову назад, ерошит его волосы. Из-за шторы появляется возмущенное лицо массажиста У. «Вы с ума сошли!» - беззвучно артикулирует он и крутит пальцем у виска. Она смотрит на него, перевернутого, и улыбается. Он смотрит на нее, забыв о гневе, наконец, опомнившись, задергивает штору и, откашлявшись, говорит громко, в расчете на глухоту бабушки:
- Что, точки, что ли, болезненные взял? Мучаешь пациентку, изверг?
- Да она совсем себя запустила, - отвечает массажист Х., стекая на пол. - Тут и не так закричишь при таком остеохондрозе...
- А ты знаешь, - уходя, сказала она ему на ухо. - Это мой первый оргазм с мужчиной. Только мастурбацией и могла... Никак не получалось, а тут... Я вон денежку оставила под плинтусом - чтобы вернуться...
- Вот это было зрелище, - сказал, когда она ушла, массажист У. - Ты был как белый орел, терзающий лань, - халат накрывал вас как белые крылья, а из-под него по обе стороны - ее загорелые коленки! А лицо у нее было такое - вся вселенная в глазах! И она смотрела на меня, совершенно не стесняясь! Клевая девчонка, такая живая, непосредственная! Когда она закричала, моя бабуська аж вздрогнула! Пришлось запеть. А про себя думаю, ну что ты за скотина, а? Как можно такое творить прямо здесь - вдруг бы кто зашел? Даже соскочить не успел бы! Прошу тебя, держи себя в руках, а то все залетим тут...
Конечно, она пришла к нему на дежурство. И было весело и хорошо, и он нарядил ее, голую, в чистый белый халат, и запускал под него ласковые руки, и эта как бы одетость (застегнуть на две пуговицы посредине, чтобы сверху и снизу приоткрывалось ее загорелое, тонкое) жутко возбуждала обоих, и все произошло на диване прямо на халате - только расстегнуть те самые пуговицы.
А когда все закончилось, и она встала с дивана, они увидели...
- Этого я и боялась! - сказала она, снимая и рассматривая. - Протекла, блин! Думала, завтра начнется, но ты поспособствовал. Это чей халат, твой? И как его теперь в стирку сдашь?
- Не мой, - сказал он, любуясь красным на белом. - Шамиля, второго массажиста. Но как красиво! Закат зимой! Ладно, постираю...
И, свернув халат, он бросил его обратно в шкаф.
Наутро он забыл про пятно, и рассказал массажисту У. только самое приятное. А через день...
- Я в шоке, - сказал массажист У. - Вчера с дежурства пошел домой к Л. Купил винца, себе водки, ну пожрать... Иду, летний вечер, красота! Прихожу, а у нее лицо - такого я никогда не видел! Не бывает у женщин таких лиц! Безо всяких предисловий достает мой халат - вчера постирать его взяла из шкафа, - разворачивает и показывает, - что это? Я смотрю, ничего понять не могу. На моем халате красное пятно пониже спины. (Массажист Х. прыснул, живо представив лицо У. в этот момент). Не знаю, говорю, сок вишневый, что ли? Но сам вижу, цвет какой-то знакомый, не вишневый ни разу. Ах, ты издеваться? - говорит она, и прямо этим пятном мне в морду - шершавенько так, неприятно. Это, говорит, кровь, чтоб ты знал! Отвечай, откуда? Я говорю - может, порезался кто? А сам в голове разные варианты кручу, но ничего подходящего! И сдуру говорю, в шутку как бы, - наверное, говорю, это от тяжелой работы у меня геморрой лопнул. Ага! - говорит она, так ты что, без штанов массировал кого-то? Нет, говорит, дорогой, - а сама все мне в морду это пятно сует, я уворачиваюсь, - нет, говорит, это не геморрой, это у тебя месячные начались, чтоб ты знал, - на, понюхай и запомни! А если не у тебя, то признавайся, у кого? И тут до меня начало доходить. Ну, подумал я, кроме тебя некому. Так что сознавайся...
- Да я и не таюсь, - сказал массажист Х. - Просто забыл вчера сказать, я же не знал, что она твои халаты стирает! Может, и трусы тоже? Ладно, не волнуйся, сейчас пойду, объяснюсь.
Он пришел в ординаторскую и сказал:
- Ты уж на Шамиля не ругайся, это я виноват. Взял его халат для своих, как бы это сказать, утех. Ну и попачкали немного. Я ж не знал, что ты его заберешь. Где он, я сам его постираю.
- Постирай, и отдадим в поликлинику хирургу. Ему, алкашу, все равно, а вот Шамилю нефиг такой халат носить, это же мертвая кровь, - сглаз, порча... - сказала она, явно отходя душой. - А ты, между прочим, мне диван тут сломал - он теперь падает, когда на него садишься. Налаживай давай...
Но когда он уходил, она вдруг остановила его на пороге вопросом:
- Погоди-ка... Я что-то не поняла - а зачем ты на нее халат надевал? То есть сначала раздел, а потом халат надел? Зачем? - воскликнула она и посмотрела, прищурившись, словно решала в уме дифференциальное уравнение. - И еще... Зачем мне Шамиль про геморрой врал? Мог бы просто сказать: не знаю! Странно. Учтите, я ведь еще и психолог по дополнительному образованию, меня так просто не проведешь. Все-то вы врете, мальчики...

(продолжение следует)