Сдержать слово

Четвертый курс, я, как и положено разжалованному старшине роты, начал не очень радостно. Начальник факультета, сильно раздосадованный тем, что так и не смог выпереть меня из стен родного училища, почесал свою скандинавскую бородку, и принял воистину соломоново решение. Дабы не искушать судьбу, и не получать в дальнейшем лишние седые волосы в той же бороде, учредил список курсантов факультета, которых категорически запрещалось отпускать в увольнение. Под любым предлогом. Я занимал в этом списке почетное третье место. Бронзовая медаль. Таких орлов по факультету набралось человек двадцать пять. Нас выделили в отдельный список, который повесили словно образ в старорусской избе, в красный угол рубки дежурного по факультету. Самого же дежурного обязали в дни увольнений, каждые 2 часа строить этот отдельный контингент перед рубкой. Затем пересчитывать по головам, с обязательным голосовым сигналом от проверяемого, и строгим визуально-осязательным осмотром на предмет винных паров. Особой радости, как нам, так и дежурным это нововведение не доставило. Мало того, что в назначенное время, хоть тресни, нам независимо от того, спишь ли ты, или, к примеру, гарцуешь на танцульках в учебном корпусе, надо было нестись сломя голову к рубке дежурного, так еще и утром воскресного дня, когда всем нормальным кадетам сладко спалось, ты все равно натягивал форменку и брюки, и, рыча проклятья, плелся к дежурному на очередное опознание. Дежурным, в большинстве своем, тоже это дело было в явную тягость. Были, конечно, и ретивые служаки, трубившие факультету большой сбор по поводу и без повода, но подавляющее количество офицеров относилось к функциям надзирателей без особого восторга. Но в город все равно уйти было невозможно...
Через три недели я устал. Жизнь на берегу, как в автономке, не особо радостна. За забором мягкий и теплый крымский сентябрь. Море ласковое, шелковое. Девчонки еще в коротеньких юбчонках. А какие девчонки в Севастополе... А юбчонки-то...кончаются там, где начинаются ноги... А ты молодой, красивый и жадный до жизни сидишь за забором, и смотришь на эти радости неземные издалека, и только облизываешься, и подтираешься... А уж когда твои однокурсники, каждый день вечером отправляются в город, а ты изгой провожаешь их голодными глазами, так вообще выть на луну хочется. Короче дождался я вечера очередной субботы и направился прямиком к дежурному по факультету. На моё счастье, в тот вечер заступил дежурить, бывший командир нашей роты, переживший с нами первый и второй курс, капитан 2 ранга Шаламов Михаил Иванович. Мужчина огромной доброты, спрятанной за строгим видом и строевой подтянутостью. Шаламов в свое время командовал ротой почетного караула Черноморского флота, и с тех пор никогда и нигде ни перед кем не гнул спину.
Дождавшись когда последние увольняемые погрузятся на паром, я подловил момент, когда рядом с Шаламовым никого не было, и, изобразив строевую лихость, которую он обожал, очень по уставному обратился:
- Товарищ капитан 2 ранга! Прошу разрешения обратиться, курсант Белов!
Шаламов, в свое время сделавший меня и старшиной класса, и старшиной роты, доверявший мне, и знавший, что пострадал я невинно, улыбнулся.
- А... Белов! Ну, как Паша, жизнь-то?
- Да никак товарищ командир. Гнию на корню в родной казарме. Сход на берег запрещен до особого указания. То есть надолго.
Михал Иванович потрогал мочку ушей. Поправил фуражку.
- Видал-видал твою фамилию на «доске почета»... Что-то начфак тебя очень «полюбил»...
- Да товарищ командир, есть такое дело, у нас с ним взаимно. Вот и сижу в системе безвылазно.
Шаламов снова поправил фуражку. Одернул и без того безукоризненно сидящий на нем китель.
- Что Паша, придатки чешутся? Я правильно понял твой намек?
Я опустил глаза, и стараясь придать жалостливые интонации, и не скрывая выползающую нетерпеливую дрожь офонаревшего в клетке самца бабуина, пробурчал:
- А вы что думали товарищ командир?
Шалимов хмыкнул, и вдруг совершенно неожиданно для меня громко и звонко рассмеялся.
- А вот то-то и подумал, гардемарин Белов, что решил ты воспользоваться, моим хорошим к тебе отношением, чтобы склонить меня, старого капитана 2 ранга, на злостное нарушение. А коротко, отпустить тебя, факультетского хулигана и алкоголика, в санкционированный мной самоход. Причем под свою старческую ответственность. Да?
Мне почему-то тоже стало легко и смешно. Я попытался, было скрыть улыбку, но из этого мало что получилось.
- Так точно! Вы-то сами знаете, как дело было...
Голос Шалимова снова обрел строевую строгость.
- Не канючить! Знаю и знаю! Так Белов, я тебя отпускаю под твое честное слово: в 24.00. ты мне лично докладываешь о своем прибытии. Не доложишь, опоздаешь, я тебя зря подставлять не буду, доложу что отпустил, но ты меня обманул, Не приедешь- я тебя больше знать не желаю. Помни! Не важно, каким ты встал в строй, главное чтобы ты в него встал сам и вовремя! Ключ на старт!!! На пирс бегом!!! Марш!!!
Я к перешвартовке из училища в город был уже готов, и слова благодарности прокричал в ответ, уже несясь, как пуля из ружья, к пирсу, к которому приближался рейсовый катер.
В город, как таковой, а точнее в его центр мне было не надо. Я направлялся на Корабельную сторону, на улицу Макарова, к своей давней пассии с чудесным именем Капитолина, которую в минуты нежности называл Капелькой, а в минуты раздражения Капустой. Капелька была миниатюрной девчушкой, с очень даже ладненькой фигуркой, упругой грудью, которой не требовался бюстгальтер, и полным отсутствием каких - либо комплексов. С начала семестра, она как поезд дальнего следования, точно по расписанию прибывала в 21.00, в училище на катере, шла к одной нам известной дырке в заборе возле водолазного полигона, просачивалась в нее и попадая в мои объятья, деловито интересовалась: « Где я сегодня снова трусики снимать буду? Только не на траве, у меня платье белое». После чего совала мне в руки традиционный пакет с котлетами и домашними пирожками. Ко всем своим достоинствам Капелька обладала своей собственной квартирой, где и жила в свои 23 года, совершенно независимо от родителей, милостиво принимая от них финансовую помощь, и пуская к себе только по своему личному приглашению, да и то только по праздникам. И хотя я имел свой ключ от этого райского приюта, с самого начала учебного года, воспользоваться им так и не сумел, по вышеописанным «служебным» обстоятельствам.
Высадившись на пирсе портпункта Троицкая, я первым делом метнулся к телефон-автомату, бросил в него двухкопеечную монетку, и набрав Капелькин телефон, скомандовал: « Ко мне не собирайся! Пирожки не печь, котлеты не жарить! Платье одевай, какое хочешь, все равно сразу сниму! Через полчаса буду!». И пустился напрямик через косогоры.
Капелька оказалась на высоте. И пирожки успела, и с котлетками не промахнулась, и встретила меня по первому щелчку ключа совсем без платья, да и без всего прочего. Я еле успел захлопнуть дверь правой ногой, после чего в мгновенья лишился всей одежды, и понеслись котлетки и пирожки, вперемежку с поцелуями, объятьями, стонами и смехом... Отдаваясь плотской радости, мы хаотично перемещались по квартире, но я воодушевленный наставлениями Михал Иваныча, из всей одежды на себе оставил только один предмет- часы «Командирские», на которые поглядывал в минуты перерывов, четко держа контроль над оставшимся временем. И надо же было мне, проявив слабость, снять их, когда Капелька томно потягиваясь, заявила
- Пашулька, у меня от твоего будильника, между ног и на попке, царапин, как будто меня розгами секли...
И я их снял. После чего, еще на пару часов потерял способность, что-либо соображать. По причине постоянно возрастающей физической перегрузки организма. И когда, наконец, я выпустил из губ перенапряженный сосок Капелькиной груди, и переводя дыхание, взглянул на настенные часы, то мир для меня на мгновенье померк. На часах было 23.10. Даже бегом, я не успел бы на мой последний катер, в 23.30. Я опозадал.
Одевался я как матрос- первогодка. Очень быстро. Меньше 45 секунд, это точно. Капелька, была девочкой сообразительной, и пока я, вдевшись в брюки, натягивал фланку, она ловко зашнуровала ботинки, и, застегивая клапана военно-морских брюк приговаривала: «Зато не потеряешь, не потеряешь...».
Бежал я как мог. Даже быстрее. Через минут пять, меня подхватил арсенальный грузовик, с бравым мареманом за рулем. Узнав, в чем дело, моряк проявил несвойственную для простого матроса солидарность с будущим офицером и газанул, как мог. На пирс мы влетели, когда катер был уже метрах в десяти от пристани. Водила, высадил меня, сплюнул, пробурчал « Не судьба...» и укатил по своему маршруту.
Кроме меня на пирсе сиротливо и понуро курили двое первокурсников. Им тоже светила судьба оказаться в списке дежурного по училищу, как злостным нарушителям, опоздавшим из увольнения.
- Товарищ главный корабельный старшина, а вы не знаете, во сколько следующий катер?
Я, лихорадочно перебирая в голове возможные варианты перелета через залив, буркнул:
- 24.00. Опоздаете...
Первокурсники тяжело вздохнули.
- Товарищ, главный корабельный старшина, а нам здорово достанется, нас не....
И в этот момент, я вдруг вспомнил легендарные истории о героях былых времен, форсировавших залив, вплавь, когда в послевоенное время за опоздание из увольнения, отчисляли сразу и без разговоров. Я вдруг понял, что ничуть их не хуже. Огляделся. Бревен на берегу валялось предостаточно. Вынул из пакета со снедью, сунутого мне в руки предусмотрительной Капелькой, провиант, и кинул первокурсникам:
- Подкрепитесь ребята.
И начал раздеваться. Брюки, фланка, тельник, носки и ботинки перекочевали в пакет. Фуражку я оставил на голове, затянув под подбородком ремешком. Спустился к воде. Первокурсники с оторопью наблюдали за моими манипуляциями. Привязал пакет к бревну.
- Ну, что, бойцы, 1-й факультет не сдается!
Оттолкнулся от берега, и улегшись на бревно поплыл.
Сентябрьская ночная вода оказалась нежной и теплой. Она приняла меня, как родного, обняла, и казалось, подталкивала и убыстряла мое импровизированное плавсредство. И еще было чертовски красиво. Сияющие огни города, лунная дорожка... Я даже как-то подзабыл, зачем я оказался посреди севастопольской бухты. Где-то посредине пути, мне пришлось немного притормозить. На выход из бухты на всех парах мчался большой морской буксир, и мне как более мелкой плавающей единице, пришлось уступить ему фарватер, согласно, всех правил МППСС. Жалко, что на моем бревне не было никаких сигнальных средств, а то бы я обязательно отсемафорил буксиру слова приветствия. Я видел паром, приближающийся к нашему пирсу, и понимал, что когда он подойдет, мне останется ровно 10 минут до 24.00. Я спешил, насколько мог.
Мое бревно уткнулось в камни где-то метрах в пятидесяти от пирса. Пирс был уже пуст. Увольнение закончилось, и кадеты, вернувшиеся из города, разбрелись по казармам. Даже дежурные по факультетам не ждали своих опоздавших, и только горящие у корня пирса лампы одиноко покачивало на ветру. Я вылез из воды, и отвязав пакет начал пробираться по камням к асфальту. Часы доставать было долго, да я и так понимал, что опоздал, не смотря на свой «героический переход». И вдруг, вдалеке, в полумраке деревьев, я заметил удаляющуюся долговязую и высокую фигуру.
- Товарищ капитан 2 ранга!!! Михаил Иванович!!! Это я, Белов!!!!
Фигура остановилась.
- Товарищ командир! Я на катер припозднился!
Фигура повернулась, и вдруг нескладно, по стариковски, широко раскидывая руки, побежала ко мне.
- Белов, ты...ты... Я тебя... Дурак!!! Идиот водоплавающий!!!
Шаламов, продолжая размахивать руками, подбежал ко мне, и с ходу, залепил мне по лицу увесистую и звонку пощечину.
- Кретин!!! Ты что, ничего лучше придумать не мог!!! Искупаться на ночь, глядя, захотелось? А если бы ты утонул? А? Если бы ты.....
Шаламов продолжал честить меня по полной программе, а я вдруг представил себе, как мы выглядим со стороны. На берегу, в непроглядной темени летней крымской ночи, на единственном ярко освященном пятачке, около пристани стояли двое. Высокий, статный и седоволосый капитан 2 ранга, в полной форме одежды, при портупее и повязке отчаянно жестикулировал, и напротив него мокрый понурившийся курсант в одних только плавках, но с фуражкой пристегнутой к голове и большим пакетом в руках, на котором прелестная таитянка тоже куда-то плыла... Картина, представленная мной в голове, была до того смешна, что я непроизвольно улыбнулся.
- Смеешься!?
Шаламов, вдруг резко прекратил свои словесные излияния.
- Смеешься?
И неожиданно для меня широко заулыбался.
- Хм! Придурок ты придурок Белов... Ну, что тебя понесло вплавь-то? Не стал бы я докладывать сразу, минутой раньше, минутой позже... Я же знал, что ты не опоздаешь. Если бы не знал, не отпустил бы...Ой, придурок...Кстати?
Шаламов поднял руку и посмотрел на часы.
- Московское время 24.00. Ты ведь и не опоздал. Ладно, облачайся и пошли в казарму....
Я оделся. Мы молча пошли по направлению к казармам. И только когда мы были уже у подъезда, мой бывший командир положил мне руку на плечо, и уже совсем другим голосом, похожим на голос старого, умудренного опытом, доброго деда сказал, подталкивая меня к ступенькам:
- Иди отбивайся старшина... Мне ведь, Белов, тоже когда-то пришлось вот так же через залив плыть, правда, через другой, чтобы за меня другие не пострадали... Но больше так никогда не делай... Очень прошу!
И одернув мундир четким военным шагом пошел в дежурку.
Куда ушли они, эти офицеры, дети послевоенных лет, более всего ценившие в людях, не способность затоптать в грязь любого своими погонами, а честность, ответственность и преданность. Где они, эти капитаны 2 ранга, за которыми было не страшно пойти хоть на край света, и рисковать своей жизнью, за одну только похвалу от них. Неужели достойные люди могут рождаться только в самые тяжелые годы? Как бы там ни было, но я горд тем, что хотя бы в этой безрассудной глупости был пусть на микрон, но, похож на них, постепенно уходящих от нас в вечность.
И все же, до чего красива ночью Севастопольская бухта...

ЧУКОТСКИЕ ЗАРИСУЕЧКИ

АВИАЦИОННО-ПОГРАНИЧНАЯ ОДЁЖКА

Когда мы с моим однокашником Игорехой Новиковым прибыли на Чукотку, нас поначалу очень интересовал вопрос с повседневной формой одежды. Новой формы нам было не положено, а в училище вся форма была с синим ВВСовским кантом. А теперь полагалась с зеленым. Нам по секрету рассказали, что эта синяя краска превращается в зеленую нужного оттенка после обработки каким-то нитрофунгином. Гоша достал (вроде, лекарство оказалось), развел эту дрянь в воде и обработал все синие канты. Естественно, что нанести раствор ровно не удалось, и мокрые линии на штанах местами утолщались, а местами вообще превращались в пятна. Уповая, что дрянь воздействовать будет избирательно только на синий цвет, Гоша лег спать. Наутро выяснилось, что история с нитрофунгином напоминает известную проблему с «радикально черным цветом» усов Кисы Воробьянинова. Т.е. кант из синего стал коричнево-болотным, слабо напоминая «пограничную» зелень, а там, где дрянь протекла с канта на штаны, ткань побледнела и тоже слегка побурела. Сюрреалистичненько так. Я просто купил в военторге новые погоны и быстренько их перешил на повседневке, оставив синий кант нетронутым. Парадки тоже не касался.
Впоследствии же выяснилось, что все наши старания нафиг никому не нужны, ибо даже в наряд «чукчи» ходили в летной техничке, поддевая под комбез рубашку с галстуком для блезиру. Так и жили до 28 мая. А там у нас с Гошей наступил культурный шок.
В части было около 70-80 офицеров и прапорщиков. На торжественном построении НИ ОДНОГО одинакового по форме одежды.
Все варианты от 100% замасленной технички ("а шо, больше ничего не выдали") до щеголеватого ВВСовского лейтенанта (это я, ленивый, ничего на парадке не перешивал, не менял). Гоша Новиков щеголял своими широкими и пунктирными одновременно сине-зелено-коричневыми лампасами. Поскольку парадку за время существования части не выдавали, судя по всему, ни разу, то отдельные капитаны, отчаявшись втиснуть намечающееся брюшко в лейтенантские штаны, не застегивали на них 2-3 верхние пуговицы, стянув верх штанов ремнем. В сочетании с расходящимися спереди (и сзади) полами кителя временами вид открывался весьма пикантный. У одного майора при попытке отдания воинского приветствия лопнул на спине китель, что не помешало ему отбыть повинность до конца.
А как вам авиационная техничка под зеленую рубашку с галстуком? Часто так ходят, говорите? А под белую рубашку с черным галстуком? Праздник ведь, народ старался соответствовать. Про повседневные кителя с белыми рубашками и желтыми ремнями я молчу.

В дополнение ко всему через два-три года начали раздачу новой, уже российской формы, где то, что было при СССРе синей парадкой, стало повседневкой, только с накладными карманами. Появились синие шинели (по-новому, пальто), синие офицерские плащи и пр. извращения демократической моды. К тому же все это поначалу было в ВВСовском исполнении (с синим кантом). На торжественных построениях и строевых смотрах стало еще «чудесатее».
Итак, еще варианты (включите воображение):
Вариант 1: синяя новая ВВСовская фура, старые повседневные штаны с зелеными лампасами, синие с зеленым просветом погоны на «старом» повседневном кителе;
Вариант 2 - полностью ВВСовская синяя парадка с коричневым ремнем от портупеи и криво перекрашенными нитрофунгином из синего в зеленый лампасиками на штанах и просветами на погонах;
Вариант 3 - парадная пехотная бирюзовая (родом из СССР) парадка с авиационными эмблемами и авиационной «курицей» на стандартной пограничной фуражке;
Вариант 4 - желтый парадный ремень с позеленевшей от времени бляхой на новой «демократической» синей форме, впрочем, с повседневными погонами. Фуражка пограничная.
Вариант 5 - отпадный совершенно. Крышесносящий у любого тогдашнего военного. Фура - традиционно пограничная. Китель под белую рубашку с черным галстуком - «демократический», с накладными уже карманами. Погоны повседневные, ибо перешивать лень. Внизу синие советские авиационные парадные для строя галифе (я сам такие только пару раз ещё в училище видел) с ярконачищенными сапогами. Для колориту - желтый парадный ремень и расстегнутые (ибо не сходится на пузе) верхние пуговицы «кривых» штанов, что не мешало им туго и пикантно обтягивать офицерскую задницу начиная от середины бедра.

Но синяя (теперь повседневная) форма с зеленой заслуженной фурой - самое легкое из извращений. Бешеным спросом стали пользоваться прокурорские погоны (синие с зеленым просветом). Промышленность быстро откликнулась на нужды пограничников и наладила массовый выпуск для них штанов, фуражек и пилоток (все с зеленым кантом). Все это перемешивалось у нас в разнообразнейших сочетаниях. Самые ушлые ухитрились добыть в отпуске ФПСовский нарукавный шеврон на синем сукне. У всех остальных этот шеврон светился зеленым на синем. Отдельные эстеты, не выдержав сочетания зеленого шеврона на синем рукаве, но и не найдя синего шеврона, покупали погранично-моряцкие, черные. Самые запасливые продолжали донашивать старую синюю парадку, заменив до дыр протертые штаны свежевыданными. В таком варианте новые повседневные штаны, старый парадный китель (изначально слегка другого цвета, а теперь еще и вытерто-запыленный + с золотыми парадными погонами с синим просветом) и традиционная зеленая фуражка создавали непередавемую цветовую гамму, которая заставляла переходить на другую сторону плаца щеголеватых лейтенантов-голицынцев в шитых "аэродромах".
Вообще, такое впечатление, что перед построением у всей части собрали всю форму, свалили в общую кучу и щедро перемешали. Потом всех разом до кучи допустили. Расхватали, кому-то с цветом не повезло, кому-то с размером (маленький Серега Калянкау подвернул парадку, полученную в приморской прапорской школе, раза два на брюках и раз - рукава на кителе).

В результате во время торжественных построений от строя эскадрильи шарахались даже привычные ко всему отрядовские беспородные собаки, а пехотные полковники и полуполковники на трибуне во время прохождения эскадрильи торжественным маршем закрывали глаза и пунцовели, подавляя рвущееся наружу ржание.

Вводная
Вместо эпиграфа:
Ты чем там занимаешься?
Выжимаю из себя раба. По капле.
Ага, слышу я, как твои капли вниз летят. Ты в курсе, что как раз под нами армейцы лагерь устроили?
Судьбааа...
***
В стародавние времена существовал такой как бы род как бы войск, которые отнюдь не всегда носили свои родные законного цвета петлицы и погоны. Ну, служба была такая, да и неловко, право слово, приковывать к себе повышенное внимание окружающих, особенно в некоторых областях огромной тогда страны. Посему погоны-петлицы перешивались достаточно регулярно, и цвет их менялся бессистемно. Теоретически - чтобы дезинформировать супостатов, на практике - чтоб меньше было проблем в пункте назначения со свободой передвижения (если кто не в курсе, в столице нашей Родины в пределах Садового кольца перемещаться не по служебной необходимости в нашей форме было просто запрещено, отт так вот!).
Ну, не совсем об этом речь. Речь о том, что все господа охфицеры, независимо от цвета перешитых петлиц, убывая в командировку гражданским транспортом, получали билеты в комендатуре при аэродроме лично. А поскольку командировки были частыми, то практически всех их (то есть нас) знали в лицо. Это преамбула.
Да и вообще таковых набиралась масса народа, которые видели одних и тех же офицеров то артиллеристами, то мотострелками, а то и вэвээсниками. Ну, это тоже была преамбула.
Кстати, в художественной околовоенной литературе очень мало внимания уделено такому сложному и многогранному явлению, как вводная или распоряжение. Все больше о приказах пишут, и даже где-то поют. «Дан приказ ему на запад...» Кхм, отвлекся. Сие труднообъяснимо, учитывая, сколь много самых разнообразных проявлений могут принять как сама вводная или распоряжение, стиль их изложения командованием и даже так называемая «подача» ее непосредственным прямым подчиненным. Прямым - потому что вводные подчиненные обычно выслушивают стоя в положении «смирно», что, на мой взгляд, тоже в корне неверный термин, ибо о смирении в данном контексте говорить не приходится. Но, тем не менее, стоят, распрямленным телом изображая готовность воспринять вышеупомянутую вводную как перорально, так и обычным армейским способом. Тааак, о чем бишь я? А, вводная...
Новая вводная гласила, что дабы супостаты не углядели, в каком колере ныне выезжают доблестные представители нескажукакоговоинства, необходимо всем при выезде поверх кителя надевать одежду, на которой нет указания принадлежности к какому-либо роду войск. Дабы не привлекать внимания. Вступает в силу с сегодняшнего утра. Касается всех! Кто не с нами, тот сами знаете куда. А то, что у вас командировка вот прямо щас, это даже хорошо. Вы, лейтенант, на хорошем счету, вас ставят в пример. Выкрутитесь, короче. Да, и всем товарищам покажите образец находчивости. Свободны.
Вот мне интересно, не привлекло ли тогда повышенного внимания окружающих появление четверых офицеров в новеньких камуфлированных бушлатах, учитывая два фактора: во-первых в те годы бушлаты население видело в основном к кино, причем иностранном, а наши офицеры и солдаты носили почти исключительно шинели; и во-вторых, не показалось ли откровенно странным появление целой группы явно обмороженных офицеров, ибо кто еще наденет теплый бушлат с меховым воротником в солнечный летний день? А на головах у них у всех были фуражки с голубым околышем ВВС!