Идеальный солдат

Сейчас в армии все не так. Сейчас у строевых офицеров нет сапог!!! Офицерам старой формации в это трудно поверить и еще труднее понять, как может не быть того, что, как бы это ни звучало банально, являлось зеркалом души любого офицера вообще, а строевика в особенности.
«Зеркало души» - не преувеличение. Именно в сапогах, как в зеркале, отражалась вся суть строевого офицера, его настоящее отношение к службе и жизни вообще и, несомненно, все перспективы его карьеры. Хорошему начальнику достаточно было лишь взглянуть на сапоги подчиненного, чтобы понять о нем многое.
У хорошего офицера сапоги должны были быть ВСЕГДА начищены и блестеть как... (ну, в общем, сами придумайте метафору в меру своей распущенности). Чистый хромовый, блестящий на солнце сапог радовал глаз начальника и отвлекал его мозг от желания тут же наказать офицера или хотя бы настоятельно предложить ему выполнение какой-нибудь срочно-немедленной задачи. И кажется мне, что ни один идеально начищенный ботинок или берц не может справиться с этой задачей лучше, чем справлялся с ней хромовый офицерский сапог.
Ну, да ладно. Речь все же о тех временах, когда сапоги на лейтенантах были, причем были они значительно чаще любой другой обуви, включая домашние тапочки. Старшие офицеры и младшие в возрасте владели неизвестными лейтенантам приемами поддержания сапог в идеальной или близкой к идеальной кондиции. Во-первых, сапог у них было несколько пар; во-вторых, высота положения не всегда требовала находиться именно в сапогах; и, в-третьих, опыт, конечно. У Гоши не было второй пары сапог и не было опыта - откуда ж ему взяться за малым еще сроком офицерской службы? Зато у Гоши в подчинении был взвод разгильдяев, которых беспрестанно требовалось обучать премудростям военной службы, представлять на бесконечных построениях и строевых смотрах. Гоша был молодым неженатым лейтенантом - командиром взвода.
В понедельник планировалось посещение подмосковной части, где служил лейтенант Гоша, каким-то очередным высокопоставленным начальником. По издревле устоявшейся традиции первым номером в культурной программе визита стоял строевой смотр. Такие начальники любили посещать Гошину часть: она была недалеко от Москвы, на хорошем счету и рядом с ней находились начальницкие дачи. Вместо сидения в тесном пыльном кабинете Главного Штаба, где звание «полковник» не гарантирует спокойной от начальства жизни, можно было вспомнить командирскую молодость и, кроме того, за один раз поставить галочку в графе выполнения важнейших задач, послушать концерт строевой песни, отпить и откушать в кабинете командира части, где за рюмкой-другой решить насущные вопросы не только неуклонно-дальнейшего повышения боеспособности инспектируемого объекта, но и обустройства своего дачного участка.
В пятницу вечером комбат собрал всех офицеров батальона и в свойственной ему предельно краткой, но образной форме, используя широкие возможности русского языка, поставил каждому персональную задачу по приведению формы одежды к состоянию, которое бы исключило возможное нарушение душевного спокойствия высокого начальства. Гоше достался ремонт слегка стоптанных каблуков его первых лейтенантских хромовых сапог. Собственно, никакой проблемы в этом Гоша не видел. Выходные как по заказу намечались свободными от дежурств и нарядов, мастерская в городе работала, лейтенантской зарплаты тех времен хватало, в отличие от времени, с избытком на все.
Субботним утром Гоша сдал сапоги в мастерскую рядом с железнодорожной станцией. В мастерской ему обещали их сделать через пару часов, но Гоша не стал ждать и уехал в Москву отдыхать и по делам, разумно рассудив, что может забрать сапоги и на обратном пути. Мастерская работала до шести вечера. Гоша ввел цифру 18 в память, причем попытался сделать это так, чтобы даже в случае крайнего алкогольного ступора (которого, впрочем, не намечалось) эта цифра на автомате привела бы его к мастерской до момента ее закрытия. На кону, если Гоша правильно понял комбатовское наставление, стояла офицерская честь, карьера и вообще...
В Москве Гоше не отдыхалось. Уже вторая кружка пива отказалась разливаться благостью по организму, натолкнувшись на несговорчивость осознанной необходимости «во что бы то ни стало». Не забранные сапоги висели над ней дамокловым мечом. Гоша решил сократить программу отдыха и уехать домой на час раньше. И дом и служба находились в городке по железнодорожной ветке Тульского направления, с Курского вокзала - меньше часа езды, а из Царицыно - и всего-то пол. Не будучи слишком частым гостем столицы, Гоша пока не успел обременить себя расписанием движения электричек, благо ходили они, исключая дневной перерыв в будние дни, очень часто, а останавливались на Гошиной станции все, за исключением каких-то двух в сутки, или тех, кто до нее не доезжал. Проблемы в этом не виделось - расписание с графиком остановок Гоша всегда успевал посмотреть на станции до посадки.
Выбравшись на свой перрон из вокзального подземного перехода, Гоша услышал: «Осторожно, двери закрываются...» Привычный советскому принципу «Кто не успел, тот опоздал» организм сработал раньше мозгов, бросив себя в ближайшую дверь, которая судорожно дернулась, но все же пропустила его внутрь. Осмотрелся. Не слишком заполненный народом вагон электрички навевал мысли о ее недалекости.
- Какая электричка? - спросил Гоша ближайшего пассажира.
- Подольская.
«Недолет, - понял Гоша. - Но это не страшно. А даже и хорошо!» Хоть его станция и находилась дальше конечной, зато в вагоне были свободные места. Помните загадку тех времен: «длинное, зеленое, пахнет колбасой»? Вот это как раз о тех электричках, которые во второй половине дня выходных, особенно по субботам, уходили из Москвы в области. Подольские ввиду близости к Москве пахли колбасой значительно меньше.
«Не буду вылезать и пересаживаться по дороге, доеду с комфортом до Подольска, а там и пересяду на следующую, там до дома всего пара остановок, можно и в тамбуре», - рассудил Гоша и плюхнулся на свободную скамейку.
Выйдя в Подольске, Гоша услышал звук очередной приближающейся электрички. Но ёшкин же кот!!! - его электричка остановилась на отстойном пути, а новая прибывала на другой, до которого вроде и не далеко, но напрямую не добраться - только через подземный переход, который во-о-о-о-он там вдалеке...
Гоша не привык сдаваться. Гоша дружил с королевой спорта вообще и с королем военного спорта в частности - забегами на разные дистанции в максимально неспортивной одежде с самыми разнообразными препятствиями. Спурт на 300 метров, и он в последний момент все-таки успевает втиснуться в тамбур переполненного вагона...
Двери закрылись, электричка тронулась. Стоя у стенки тамбура, Гоша отдышался и впал в привычную для поездок в электричках полудрему, лениво пережевывая сонные и потому корявые философствования о перипетиях судьбы, которая ведет нас неизвестно куда. Нет, все-таки, если очень стремиться к своей цели, то, наверное, судьба будет, конечно, играть какую-то роль, но, наверняка, не самую определяющую. И вообще: как безыдейна и не наполнена глубоким смыслом жизнь неженатого лейтенанта - и на службе нет радости, и дома тебя никто не ждет... Эх, а где ж найдешь ее - ту, одну-единственную?
Скромные философские экзерсисы Гоши прервало смутное подозрение: от станции последней посадки до Гошиной - всего ничего да пару остановок, электричка и разогнаться-то не успевает, а эта мчит как скорый поезд, причем делает это безостановочно и давно, а пейзаж за окнами как раз напоминает Гошину станцию. Фьють, - и она пролетает, оставаясь в прошлом, а пахнущая колбасой электричка продолжает нестись в неизведанное далеко...
- Извините, - предчувствуя правильный ответ, обращается Гоша к мужичку в тамбуре, - А что это за электричка?
- Тульская.
- А какая у него следующая остановка?
- Столбовая.
Об этой станции Гоша знал только то, что она есть на этой линии, а мозг, не отвлекаясь на нецензурные сетования, тут же начал просчитывать варианты решения этой не совсем приятной ситуации. Она не выглядела безнадежной, ведь время в запасе еще есть, лишь бы обратной электрички не пришлось ждать слишком долго.
Ждать ее не пришлось совсем. Когда Гоша выходил из «туляка», она как раз приближалась по встречному пути. Благо, на этой станции не было множества платформ и подземных переходов - Гоша просто спрыгнул со своей и успел пересечь встречный путь перед носом громко возмутившейся его поступком электрички. Рассмотреть у нее на лбу пункт назначения Гоша не успел, да, впрочем, ему бы это навряд ли помогло, потому что встречались тут такие, что шли на другие концы Московской области, и бог его знает, что там могли быть за станции. Вероятность попасть на очередной «туляк» была меньше, чем застрять здесь, ожидая следующую. Впрочем, времени серьезно поразмыслить у Гоши все равно не было: электричка почему-то у высокой платформы не остановилась, а проехала немного дальше. Пришлось и тут сделать очередной короткий интенсивный бросок. «Прикольные тут у них в провинции порядки», - думал Гоша, оглядывая совершенно пустой и очень древний вагон изнутри. Сиденья были из покрытых лаком деревянных планок, такие Гоша видел последний раз лет пятнадцать назад, в детстве. Кроме него в вагоне был только один пассажир, вернее, пассажирка - девушка, сидевшая к нему спиной в другом конце вагона.
Электричка тронулась и понеслась... И стала плавно удаляться в сторону от путей Московского направления, унося Гошину надежду успеть до закрытия мастерской в совершенно неизвестном направлении. Когда поезд после ухода вправо стал закладывать плавный вираж налево, Гоша, наконец, окончательно осознал, что едет не обратно, а по какой-то древней ветке, перпендикулярной нужному ему направлению. Для того чтобы хоть сориентироваться в пространстве, Гоша пошел в народ. Собственно, спрашивать кроме девушки было не у кого, и Гоша вежливо обратился к ней:
- Добрый день, прошу прощения, а куда идет эта электричка?
Девушка оторвал взгляд от книги и подняла на Гошу глаза. В них, серых и бездонных, читалось то многое, чего наш герой, к сожалению, тогда не умел видеть: вся боль России; терпение и уверенность, что все будет хорошо; такая редкая для всех времен и мест интеллигентность, и что-то еще, не очень явное и туманное, что, собственно, и отличает Россию от Нашей Раши.
Не война, не проблемы и трудности, не беды и горести делают нас мужчинами. Только женщины, только они.
- Она идет в ...., - девушка произнесла название, которое Гоше говорило только о том, что с сапогами оно никак не совместимо.
- А когда обратная электричка? - попытался сопротивляться настырный ум лейтенанта.
Девушка еще раз взглянула на Гошу тем самым туманным:
- А сегодня это последняя, обратная только завтра.
«Пи...ец», - смекнул Гоша, вспомнив известный анекдот про гранату в окопе и солдатскую смекалку, но верить в него отказался. В уме пронеслись варианты поиска сапог на стороне. Вариантов откоса от строевого смотра не проносилось.
- А может...
- А вы знаете... - девушка с последней надеждой встретила Гошин сосредоточенный взгляд и не сумела соврать: - Следующая остановка будет в этом же поселке, только с другой его стороны. На ней никто никогда не выходит и никто никогда не садится, но остановка существует - я не знаю, для кого...
«Она существует для меня и для других таких же идиотов, которые садятся в эту электричку по ошибке!» - решил Гоша, когда электричка начала торможение.
Поезд действительно остановился в чистом поле, двери открылись в никуда, и Гоша выпрыгнул в с удивлением принявший его высокий, пропитанный пылью, временем и железнодорожным креазотом бурьян - столько лет никто в него не прыгал, ни одному идиоту не приходило в голову выходить в чистом поле, чтобы полкилометра идти до поселка...
Глаза девушки и сама она смутно тревожили Гошино сознание, но не до такой степени, чтобы думать об этом в момент решения его, как он полагал, будущего. За полем с бурьяном угадывалась извечная периферия цивилизации в виде гаражей, и Гоша рванул к ним, ибо больше рвать было не к чему. Как далеко до станции, пока было не понятно, автоматом включился экономный режим: бежать не быстро, размеренно, рассчитывая на долгую дорогу.
В гаражах встретился мужичок, сообщил, что до станции «вот туда где-то пару километров, плюс-минус пять, если ехать по дороге, или бежать напрямую». Гоше понравился второй вариант, и он, примерно осознав направление, снова побежал.
Когда на исходе третьего дыхания он подбегал к станции, навстречу ему по уже установившейся традиции шла электричка. Куда она идет, рассмотреть снова не удавалось, но судьба к этому времени, видимо, уже потеряла к Гоше интерес. Он вскочил в вагон, проехал несколько остановок, вышел на своей и подошел к обувной мастерской, когда время на его часах показывало 18.15.
Мастерская была безнадежно закрыта. Обитая железом дверь кичилась неприступностью, в темном, маленьком закрытом железной решеткой окошке издевалась надпись: «Просьба не стучать. Двери крепкие, до утра выдержат». Гоша по старой русской традиции надписи не поверил, подошел, уперся в дверь лбом и стукнул: сначала кулаком три разу сверху, а потом ногой два раза снизу, для надежности, на всякий случай.
Пароль оказался верным. По той же старой русской традиции за дверью отозвались. Внутри что-то глухо бумкнуло, кто-то матюгнулся, лязгнули засовы, дверца отворилась, мутное лицо попыталось сфокусировать взгляд и понять то, что представилось ему в фокусе:
- Не, это не Колян. А ты хто? Тебе чаво?
- Сапоги...
- А-а-а... Вона куча - выбирай свои...

Вот, собственно, и конец истории, которая могла бы научить страждущих науки главному: к благой цели следует идти, не видя преград. И был бы этот конец счастливым, если бы не глаза...
Долгие годы Гоша много раз забывал и снова вспоминал взгляд девушки из той пустой электрички. Вспоминал тогда, когда распадался его очередной брак, или угасала очередная беззаконная любовь. И тогда ему казалось, что она смотрела на него со все возрастающей укоризной. Он не узнал ее имени и адреса, та мимолетная, казавшаяся случайной встреча этого не предполагала. И только много позже, когда жизненный багаж помимо нескольких адюльтеров составляли три брака и две взрослые дочери, Гоша смог понять этот открытый бесхитростный взгляд, который будто кричал ему: «Я верила, что ты меня найдешь».
И та короткая, почти мгновенная встреча казалась ярче всей прожитой жизни. Он понял, как не хватало ему в жизни этих глубоких глаз. Их было немало - нежных и зовущих, самоуверенных и оценивающих, но таких ясных и чистых не было. Возможно, он стал слишком идеализировать эти глаза. Но чем дальше уходила в Лету та случайная встреча, тем чаще в памяти возникало лицо девушки из электрички, а в голове появлялся отчетливый монтаж несостоявшегося, который сопоставлялся с эфемерно-радостным, призрачным и малопонятным термином «счастье». И пришло, наконец, ощущение иллюзорности победы над коварными обстоятельствами судьбы. Она играла с ним, бросая с платформы на платформу, а затем ткнула носом, как маленького щенка, в этот древний пустой вагон с одной единственной пассажиркой...
Но он выбрал иное. Он видел цель и победил обстоятельства.
Идеальный солдат всегда стремится выполнить поставленную задачу, невзирая на трудности, тяготы, лишения и даже как бы случайно возникающие препятствия и козни, которые строит ему судьба на этом пути.

Флаг

Начало девяностых, март, боевая служба, Средиземное море, борт тяжелого атомного ракетного крейсера Северного флота.
Старший матрос А. службу проходил в дивизионе самообороны БЧ-2, но в силу того, что был родом из Москвы, больше тяготел не к постоянным смазованиям пушмаслом и протиркам «шилом» вверенного Родиной и командованием ракетной установки, а к интеллектуально творческой работе по написанию нетленных статей в «Боевой листок» и получению почты, приходящей на дивизион. Поэтому подаренная экипажу корабля комсомольскими шефами видеокамера открывала всеобъемлющие просторы для дальнейшей реализации творческих планов, которые, в свою очередь, при грамотно выбранной стратегии смогли если не исключить, то резко сократить количество личного участия в приборках, проворачиваниях, ухаживаниях за ракетной установкой и т.д. и т.п. Поэтому доложенная «большому заму» (заместителю командира корабля по п/ч) идея срочно организовать (при непосредственном участии самого автора идеи) выпуск корабельной телепередачи, которая будет «способствовать укреплению боевого духа личного состава», нашла в его душе («большого зама») самую искреннюю поддержку. Да и зам сможет включить в отчет вышестоящему политическому начальству информацию об интереснейшей инициативе о выпуске своими силами корабельной телепередачи, т.н. «прожектора перестройки и демократии», «светоча», я бы сказал «рупора корабельной жизни» (очень кстати, что начПО эскадры является старшим политработником похода, и тоже будет безумно рад подобной инициативе, что в свою очередь ляжет в виде отчета замкомфлоту по политчасти, который однозначно будет рад подобной инициативе, и отметит сей факт в своем отчете в политуправление ВМФ и т.д., как говорится, вверх по трапу...). Редколлегия «Восхода» (так назвали ТВ-проект) была назначена сразу: оператор - старший лейтенант И. (пропагандист корабля), т.к. видеокамеру можно доверить только офицеру; корреспондент - старший матрос А. (что открывало для него, как уже было сказано, в том числе, возможности резко уменьшить количество заступлений в дежурства и на вахты, в силу «профессиональной занятости на телевизионном поприще»); монтаж программы был возложен на матроса Д., оператора системы «Экран-32» (корабельная телестудия), естественно, тоже москвича. Главный редактор проекта, генеральный продюсер и руководитель программы в одном лице, конечно же - заместитель командира корабля. Справедливости ради надо заметить, что программа выходила регулярно и была очень любима экипажем, в ней можно было увидеть много интересного, в том числе, спящих на вахтах моряков (что особенно почему-то нравилось представителям южных республик, ну, где еще можно увидеть себя родного по «тэлэвизору»), проведение приборок, швартовок и т.п. со стороны, послушать интервью начфина на темы: «Денег нет и не будет»; «А зачем они вам на боевой?» и «Лучше думать о защите Родины, чем о собственных меркантильных интересах».
В общем, теперь у корабельной телегруппы была только одна головная боль, что бы еще заснять, у кого взять интервью, и что показать любимому экипажу, чтобы было интересно. Гениальная идея нового сюжета пришла быстро, ровно с такой же скоростью, с какой на борту корабля появился очередной «пассажир» с грустным лицом в звании капитана 2 ранга. Как донесла «корабельная разведка», капдва с грустным лицом оказался офицером по международному морскому праву, представителем походного штаба от Черноморского флота. Судя по занимаемой им должности, на борту нашего крейсера он просто маялся от безделья, и к предложению ответить на ряд вопросов от корабельной масс-медиа откликнулся с радостью. Капитана 2 ранга с грустным лицом мы попросили прокомментировать одну пленочку, которую засняли месяцем раньше. Представьте себе, тяжелый атомный ракетный крейсер, рассекающий Гибралтарский пролив под двумя флагами на мачте - СССР и... Марокко. Дело в том, что как было уже поведано раньше, корабль наш впервые пересек границы Союза, и вахтенный офицер, старший лейтенант О., вспомнив, вероятно, по училищу, что при прохождении судна в территориальных водах иностранного государства также поднимается флаг данной страны, отдал приказание сигнальщикам поднять флаг Марокко (данный участок пролива, действительно, был терводами этого африканского государства). Но вот неувязочка, если пролив является общесудоходным, флаг иностранный поднимать не надо, но, видно, это старший лейтенант не вспомнил. В общем, жаль, арабы не увидели данное чудо, думаю, что они бы просто обалдели от гордости за свои марокканские военно-морские силы. Еще бы, такой корабль американцам не снился, а здесь имеется на вооружении апельсиновой республики!
Надо было видеть выражение лица капитана 2 ранга, который, узнав об этом вопиющем факте, который мог разразиться международным скандалом, спросил только одно: А вы поднимали?
- Конечно тащ к2р, у нас и пленочка имеется.
В общем, через 10 минут по громкой связи корабля прозвучала команда: «Старшему лейтенанту И., старшему матросу А., прибыть в ходовую рубку к начальнику походного штаба».
На ходовом находились: начальник походного штаба контр-адмирал Ч., вахтенный офицер старший лейтенант К., капитан 2 ранга, с еще более грустным лицом, сигнальщики с грустными лицами, и представители корабельной масс-медиа в лице оператора и корреспондента.
Между начальником походного штаба контр-адмиралом Ч. и «тележурналистом корабельного масштаба» старшим матросом А. происходит следующая беседа:
- Ты флаг марокканский видел?
- Так точно!
- Точно видел?
- Так точно, у нас и пленочка...
- Так точно марроканский?
- Так точно, красный, с зеленой контурной звездой в центре, флаг Марокко, на картинке видел раньше...
Выражение лица начальника походного штаба меняется, старшему матросу Х. передается невидимый для посторонних (прежде всего, для капитана 2 ранга с грустным лицом) сигнал, и он понимает, что флаг как бы видел, но вроде и не видел, необходимо что-то делать, а то капитан 2 ранга с грустным лицом точно доложит о своей бдительности как профессиональный специалист по международному морскому праву выше, а так и до Переса Дэ Куэльяра может дойти.
- В общем, видел, наверное...
- Иди к сигнальщикам, спроси, какой флаг они поднимали.
Оказалось, что сигнальщики, предварительно обработанные, сообщили (по секрету), что флаг Марокко поднимали, но для капитана 2 ранга с грустным лицом не поднимали.
Вопросов нет!
- Товарищ контр-адмирал, разрешите доложить. Яркое средиземноморское солнце ослепило глаза, флаг действительно был красный (даже вроде два одинаковых), но с родным желтым серпом и молотом. А пленка, как вспоминается, вообще была стерта за ненадобностью.
- Ну вот, товарищ капитан 2 ранга, - начальник походного штаба обращается к капитану 2 ранга с грустным лицом, - ошиблись все, флаг был и есть в настоящее время такой же, наш родной советский красный.
И только тут выражение лица у капитана 2 ранга изменилось с грустного на менее грустное, он облегченно вздохнул, совесть военного правовика-международника очистилась, межгосударственного скандала удалось избежать, но от дальнейшего интервью он оказался. Да в общем-то и брать его уже не хотелось.